Какъ во стольномъ томъ во городѣ во Кіевѣ былъ пиръ,
Какъ у ласковаго Князя пиръ идетъ на цѣлый міръ.
Пированье, столованіе, почестный столъ,
Словно день затѣмъ пришелъ, чтобъ этотъ пиръ такъ шелъ.
5 И ужь будетъ день въ половинѣ дня,
И ужь будетъ столъ во полу-столѣ,
А все гусли поютъ, про веселье звеня,
И не знаетъ душа, и не помнитъ о злѣ.
Какъ приходитъ тутъ къ Князю сто молодцовъ,
10 А за ними другіе и третіи сто.
Съ кушаками они вкругъ разбитыхъ головъ,
На охотѣ ихъ всѣхъ изобидѣли. Кто?
А какіе-то молодцы, сабли булатныя,
И кафтаны на нихъ все камчатные,
15 Жеребцы-то подъ ними Латинскіе,
Кони бѣшены тѣ исполинскіе.
Половили они соболей и куницъ,
Пострѣляли всѣхъ туровъ, оленей, лисицъ,
Обездолили лѣсъ, и надѣлали бѣдъ,
20 И добычи для Князя съ Княгинею нѣтъ.
И не кончили эти, другіе идутъ,
Въ кушакахъ, какъ и тѣ, кушаки-то не тутъ,
Гдѣ имъ надобно быть: рыболовы пришли,
Вмѣсто рыбы они челобитье несли.
25 Всю-де выловили бѣлорыбицу тамъ,
Карасей нѣтъ, ни щукъ, и обида есть намъ.
И не кончили эти, какъ третьи идутъ,
Въ кушакахъ, какъ и тѣ, и челомъ они бьютъ:
То сокольники, нѣтъ соколовъ въ ихъ рукахъ,
30 Что не надо, такъ есть, много есть въ кушакахъ,
Изобидѣли ихъ сто чужихъ молодцовъ.
„Чья дружина?“ — „Чурилы“. — „А кто онъ таковъ?“
Тутъ Бермята Васильевичъ старый встаетъ:
„Мнѣ Чурило извѣстенъ, не здѣсь онъ живетъ.
35 Онъ подъ Кіевцемъ Малымъ живетъ на горахъ,
Дворъ богатый его, на семи онъ верстахъ.
Онъ привольно живетъ, самъ себѣ господинъ,
Вкругъ двора у него тамъ желѣзный есть тынъ,
И на каждой тынинкѣ по маковкѣ есть,
40 По жемчужинкѣ есть, тѣхъ жемчужинъ не счесть.
Середи-то двора тамъ свѣтлицы стоятъ,
Бѣлодубовы всѣ, гордо гридни глядятъ,
Эти гридни покрыты сѣдымъ бобромъ,
Потолокъ — соболями, а полъ — серебромъ,
45 А пробои-крюки все злаченый булатъ,
Предъ свѣтлицами трои ворота стоятъ,
Какъ одни-то рѣзныя, вальящаты тамъ,
А другія хрустальны, на радость глазамъ,
А предъ тѣмъ какъ пройти чрезъ стеклянныя,
50 Еще третьи стоятъ, оловянныя“.
Вотъ собрался Князь съ Княгинею, къ Чурилѣ ѣдетъ онъ,
Старый Пленъ идетъ навстрѣчу, имъ почетъ и имъ поклонъ.
Посадилъ во свѣтлыхъ гридняхъ ихъ за убраны столы,
Будутъ пить питья медвяны до вечерней поздней мглы.
55 Только Князь въ оконце глянулъ, закручинился: „Бѣда!
Я изъ Кіева въ отлучкѣ, а сюда идетъ орда.
Изъ орды идетъ не Царь ли, или грозный то посолъ?“
Пленъ смѣется: „То Чурило, сынъ мой, Пленковичъ пришелъ“.
Вотъ глядятъ они, а день ужь вечеряется,
60 Красно Солнышко къ покою закатается,
Собирается толпа, ихъ за пять сотъ,
Молодцовъ-то и до тысячи идетъ.
Самъ Чурило на могучемъ на конѣ
Впереди, его дружина — въ сторонѣ,
65 Передъ нимъ несутъ подсолнечникъ-цвѣтокъ,
Чтобы жаръ ему лица пожечь не могъ.
Перво-на-перво бѣжитъ тутъ скороходъ,
А за нимъ и всѣ, кто ѣдетъ, кто идетъ.
Князь зоветъ Чурилу въ Кіевъ, тотъ не прочь:
70 Свѣтелъ день тамъ, да свѣтла въ любви и ночь.
Вотъ во Кіевѣ у Князя снова пиръ,
Какъ у ласковаго пиръ на цѣлый міръ.
Ликованіе, свирѣльный слышенъ гласъ,
И Чурило препожалуетъ сейчасъ.
75 Задержался онъ, неладно, да идетъ,
Въ первый разъ вина пусть будетъ невзачетъ.
Старъ Бермята, да жена его душа
Катеринушка ужь больно хороша.
Позамѣшкался маленько, да идетъ,
80 Онъ ногой муравки-травки не помнетъ,
Пятки гладки, сапожки — зеленъ сафьянъ,
Руки бѣлы, свѣтлы очи, стройный станъ.
Вся одежда — драгоцѣнная на немъ,
Краснымъ золотомъ прошита съ серебромъ.
85 Въ каждой пуговкѣ по молодцу глядитъ,
Въ каждой петелкѣ по дѣвицѣ сидитъ,
Застегнется, и милуются они,
Разстегнется, и цѣлуются они.
Заглядѣлись на Чурилу, всѣ глядятъ,
90 Тамъ гдѣ дѣвушки — заборы тамъ трещатъ,
Гдѣ молодушки — тамъ звонъ, оконца бьютъ,
Тамъ гдѣ старыя — платки на шеѣ рвутъ.
Какъ вошелъ на пиръ, тутъ Князева жена
Лебедь рушила, обрѣзалась она,
95 Со стыда ли руку свѣсила подъ столъ,
Какъ Чурилушка тотъ Пленковичъ прошелъ.
А Чурило только смѣло поглядѣлъ,
А свирѣльный гласъ куда какъ сладко пѣлъ.
Пировали такъ, окончили, и прочь,
100 А пороша выпадала въ эту ночь.
Всѣ къ заутрени идутъ, чуть бѣлый свѣтъ,
Запримѣтили на снѣгѣ свѣжій слѣдъ.
И дивуются: смотри да примѣчай,
Это зайка либо бѣлый горностай.
105 Усмѣхаются иные, говорятъ:
„Горностай ли былъ? Тутъ зайка ль былъ? Наврядъ.
А Чурило тутъ навѣрно проходилъ,
Красоту онъ Катерину навѣстилъ“.
Говорили мнѣ, что будто молодецъ
110 На Бермяту натолкнулся наконецъ,
Что Бермятой былъ онъ будто бы убитъ, —
Кто повѣдалъ такъ, неправду говоритъ.
Ужь Бермятѣ ль одному искать въ крови
Чести, мести, какъ захочешь, такъ зови.
115 Не убьешь того, чего убить нельзя,
Горностаева уклончива стезя.
Тотъ, кто любитъ, — какъ ни любитъ, любитъ онъ,
И кровавою рукой не схватишь сонъ.
Сонъ пришелъ, и сонъ ушелъ, лови его.
120 Чуръ меня! Хотѣнье сердца не мертво.
Знаю я, Чурило Пленковичъ красивъ,
Съ нимъ цѣлуются, цѣлуются, онъ живъ.
И сейчасъ онъ улыбаяся идетъ,
Предъ лицомъ своимъ подсолнечникъ несетъ.
125 Расцвѣчается подсолнечникъ-цвѣтокъ,
Чтобы жаръ лицо красивое не сжегъ.
