Как во стольном том во городе во Киеве был пир,
Как у ласкового Князя пир идёт на целый мир.
Пированье, столование, почестный стол,
Словно день затем пришёл, чтоб этот пир так шёл.
5 И уж будет день в половине дня,
И уж будет стол во полу-столе,
А всё гусли поют, про веселье звеня,
И не знает душа, и не помнит о зле.
Как приходит тут к Князю сто молодцов,
10 А за ними другие и третии сто.
С кушаками они вкруг разбитых голов,
На охоте их всех изобидели. Кто?
А какие-то молодцы, сабли булатные,
И кафтаны на них всё камчатные,
15 Жеребцы-то под ними латинские,
Кони бешены те исполинские.
Половили они соболей и куниц,
Постреляли всех туров, оленей, лисиц,
Обездолили лес, и наделали бед,
20 И добычи для Князя с Княгинею нет.
И не кончили эти, другие идут,
В кушаках, как и те, кушаки-то не тут,
Где им надобно быть: рыболовы пришли,
Вместо рыбы они челобитье несли.
25 Всю-де выловили белорыбицу там,
Карасей нет, ни щук, и обида есть нам.
И не кончили эти, как третьи идут,
В кушаках, как и те, и челом они бьют:
То сокольники, нет соколов в их руках,
30 Что не надо, так есть, много есть в кушаках,
Изобидели их сто чужих молодцов.
«Чья дружина?» — «Чурилы». — «А кто он таков?»
Тут Бермята Васильевич старый встаёт:
«Мне Чурило известен, не здесь он живёт.
35 Он под Киевцем Малым живёт на горах,
Двор богатый его, на семи он верстах.
Он привольно живёт, сам себе господин,
Вкруг двора у него там железный есть тын,
И на каждой тынинке по маковке есть,
40 По жемчужинке есть, тех жемчужин не счесть.
Середи-то двора там светлицы стоят,
Белодубовы все, гордо гридни глядят,
Эти гридни покрыты седым бобром,
Потолок — соболями, а пол — серебром,
45 А пробои-крюки всё злачёный булат,
Пред светлицами трои ворота стоят,
Как одни-то резные, вальящаты там,
А другие хрустальны, на радость глазам,
А пред тем как пройти чрез стеклянные,
50 Ещё третьи стоят, оловянные».
Вот собрался Князь с Княгинею, к Чуриле едет он,
Старый Плён идёт навстречу, им почёт и им поклон.
Посадил во светлых гриднях их за убраны столы,
Будут пить питья медвяны до вечерней поздней мглы.
55 Только Князь в оконце глянул, закручинился: «Беда!
Я из Киева в отлучке, а сюда идёт орда.
Из орды идёт не Царь ли, или грозный то посол?»
Плён смеётся: «То Чурило, сын мой, Плёнкович пришёл».
Вот глядят они, а день уж вечеряется,
60 Красно Солнышко к покою закатается,
Собирается толпа, их за пятьсот,
Молодцов-то и до тысячи идёт.
Сам Чурило на могучем на коне
Впереди, его дружина — в стороне,
65 Перед ним несут подсолнечник-цветок,
Чтобы жар ему лица пожечь не мог.
Перво-наперво бежит тут скороход,
А за ним и все, кто едет, кто идёт.
Князь зовёт Чурилу в Киев, тот не прочь:
70 Светел день там, да светла в любви и ночь.
Вот во Киеве у Князя снова пир,
Как у ласкового пир на целый мир.
Ликование, свирельный слышен глас,
И Чурило препожалует сейчас.
75 Задержался он, неладно, да идёт,
В первый раз вина пусть будет невзачёт.
Стар Бермята, да жена его душа
Катеринушка уж больно хороша.
Позамешкался маленько, да идёт,
80 Он ногой муравки-травки не помнёт,
Пятки гладки, сапожки — зелён сафьян,
Руки белы, светлы очи, стройный стан.
Вся одежда — драгоценная на нём,
Красным золотом прошита с серебром.
85 В каждой пуговке по молодцу глядит,
В каждой петелке по девице сидит,
Застегнётся, и милуются они,
Расстегнётся, и целуются они.
Загляделись на Чурилу, все глядят,
90 Там где девушки — заборы там трещат,
Где молодушки — там звон, оконца бьют,
Там где старые — платки на шее рвут.
Как вошёл на пир, тут Князева жена
Лебедь рушила, обрезалась она,
95 Со стыда ли руку свесила под стол,
Как Чурилушка тот Плёнкович прошёл.
А Чурило только смело поглядел,
А свирельный глас куда как сладко пел.
Пировали так, окончили, и прочь,
100 А пороша выпадала в эту ночь.
Все к заутрени идут, чуть белый свет,
Заприметили на снеге свежий след.
И дивуются: смотри да примечай,
Это зайка либо белый горностай.
105 Усмехаются иные, говорят:
«Горностай ли был? Тут зайка ль был? Навряд.
А Чурило тут наверно проходил,
Красоту он Катерину навестил».
Говорили мне, что будто молодец
110 На Бермяту натолкнулся наконец,
Что Бермятой был он будто бы убит, —
Кто поведал так, неправду говорит.
Уж Бермяте ль одному искать в крови
Чести, мести, как захочешь, так зови.
115 Не убьёшь того, чего убить нельзя,
Горностаева уклончива стезя.
Тот, кто любит, — как ни любит, любит он,
И кровавою рукой не схватишь сон.
Сон пришёл, и сон ушёл, лови его.
120 Чур меня! Хотенье сердца не мертво.
Знаю я, Чурило Плёнкович красив,
С ним целуются, целуются, он жив.
И сейчас он улыбаяся идёт,
Пред лицом своим подсолнечник несёт.
125 Расцвечается подсолнечник-цветок,
Чтобы жар лицо красивое не сжёг.
