Чертово Городбище (Гадмер)/1915 (ДО)

Чертово Городбище
авторъ Елизавета Гадмеръ (1863—1935)
Изъ сборника «Уральскія легенды». Опубл.: 1915. Источникъ: Гадмеръ, Е. Уральскія легенды. — П.: Типографія „Печатный трудъ“, 1915. — С. 3—32..

[4-5]Кто бывалъ въ Екатеринбургѣ, тотъ, навѣрное, знаетъ три величавыя скалы, красиво сложенныя изъ громадныхъ пластовъ гранита, поднимающихся надъ вершиной отлогаго лѣсистаго холма,—верстахъ въ четырехъ отъ города и верстахъ въ полуторахъ отъ Шартатскаго озера.

Ни одного угловатаго выступа, ни одного остраго ребра,—какъ будто камни эти долго мыла и шлифовала неутомимая волна. Время и влага, солнце и вѣтеръ не мало поработали надъ ними. [6-7]Мшистая плѣсень, покрывающая уступы камней, трещины и впадины между ними; слой земли и песку, нанесенный въ эти впадины; сосенки и березки, кусты рябины, выросшіе въ разсѣлинахъ,—все это безъ словъ свидѣтельствуетъ, что скалы эти существуютъ давно.

Слои камня такъ правильно лежатъ одинъ на другомъ, точно они сложены человѣческими руками. Но такъ какъ подобная работа не подъ силу человѣку, то ее и приписали черту.

Извѣстное дѣло, люди любятъ все сваливать на него, когда не знаютъ, на кого свалить, и склонны посвящать ему головоломные горные спуски и ущелья, непроходимыя болота,—вообще все, что мало пригодно или неудобно для нихъ самихъ. Мало-ли такихъ названій: „Чертова долина“, „Чертова лѣстница“, „Чертовъ мостъ“, „Чортовъ островъ“ и такъ далѣе?

„Чертово городбище“—это одно изъ названій, которыя носятъ упомянутыя камни. А такъ какъ слоистые пласты ихъ напоминаютъ собой груды исполинскихъ, неправильной формы, блиновъ, сложенныхъ стопами, то ихъ называютъ еще: „Чертовы блины“. (Все-таки не чьи-либо, а чертовы). Дѣйствительно, только этому господину и въ пору кушать подобные блины.

Есть еще и третье названіе у этихъ камней,—наименѣе удачное и наиболѣе распространенное: „Каменныя палатки“. Это послѣднее названіе скалы, вѣроятно, получили отъ того, что мѣстами нависшіе выступы ихъ представляютъ собой нѣкоторую защиту отъ непогоды.

Всѣхъ выше и массивнѣе средняя скала.

По уступамъ ея, какъ по лѣстницѣ, можно взбираться на самую вершину.

Чудный видъ открывается оттуда! На западѣ, какъ стѣна, чернѣетъ густой сосновый боръ, рѣзкой чертой отдѣляющійся отъ мелкой поросли, идущей отъ него къ озеру и огибающей скалы съ сѣверной и восточной стороны. За нею виднѣется озеро съ Шарташскимъ селомъ, лѣпящимся по дальнему, крутому берегу озера. Къ югу мѣстность сильно понижается. Взору открывается обширная равнина высыхающаго, начавшаго зарастать лѣсомъ болота. Справа и слѣва его окаймляетъ старый лѣсъ. Точно мостъ, перекинутый между обѣими [8-9]линіями лѣса, чуть замѣтной поперечной чертой виднѣется вдали врѣзавшееся въ болото полотно желѣзной дороги. Точно испуганный звѣрекъ, торопливо выскакивающій изъ лѣсу на поляну, чтобы перебѣжать ее и скрыться въ противоположномъ лѣсу, проносится по болоту поѣздъ. Бѣлый дымокъ, появляющийся надъ лѣсомъ, указываетъ, откуда выскочитъ звѣрекъ, и куда онъ скрылся… За полотномъ желѣзной дороги, на самомъ краю горизонта, картина замыкается синѣющей полоской одного изъ безчисленныхъ уральскихъ отроговъ.

Нѣтъ такого времени года, такого часа, въ теченіе дня, когда „Чертово городбище“ не имѣло бы прелести. Всегда красиво оно, и всегда красота его имѣетъ въ себѣ что-то новое. Даже въ пасмурные осенніе дни, когда сумрачныя тѣни ползутъ по камнямъ и черными пятнами залегаютъ въ расщелинахъ; даже въ хмурое зимнее время, когда никѣмъ не смятый снѣжный покровъ густо одѣваетъ суровый гранитъ и, наметенный вѣтромъ, тяжелыми складками свѣшивается съ крутизны, даже и тогда оно полно какой-то мрачной, своеобразной прелести. Чудится будто чья то затаенная печаль, чья-то недодуманная дума висятъ надъ плоскими вершинами; будто чьи-то сдержанные вздохи выходятъ изъ глубины темныхъ разсѣлинъ.

А въ ясные лѣтніе дни, когда кругомъ лѣсъ шумитъ и зеленѣетъ, и бѣлоснѣжный богульникъ разливаетъ свой сладкій ароматъ! А раннимъ лѣтнимъ утромъ, когда подымающееся изъ озера солнце кидаетъ на скалы розовый отблескъ лучей своихъ!—Смотрѣлъ бы не насмотрѣлся и не ушелъ бы отъ нихъ!

Не даромъ изъ города и старый, и [10-11]малый идетъ на „палатки“, и рѣдко лѣтомъ выдастся такой день, чтобы никто не побывалъ на ихъ гостепріимныхъ вершинахъ.

Но лучше всего онѣ въ тихіе весенніе вечера… Хороши эти вечера! Солнце спокойно спускается за густой сосновый боръ. Онъ весь точно сомкнется, точно притихнетъ и ждетъ чего-то, точно нальется темнозеленымъ таинственнымъ сумракомъ. Только на верхушкахъ сосенъ слабо рдѣетъ догорающій отблескъ зари. Тихо. Ни шороха, ни птичьяго гомона. Только развѣ съ озера донесется чья-нибудь пѣсня: тамъ всегда народъ…

— Ку-ку!.. ку-ку! раздается гдѣ-то въ тишинѣ.

Это кукушка посылаетъ прощальный привѣтъ закатившемуся солнцу, отлетѣвшему ясному дню, канувшему въ вѣчность.

— Ку-ку! ку-ку!—продолжаетъ она куковать и вьется надъ каменными глыбами, пока не примостится гдѣ-нибудь на утесѣ или на гибкой древесной вѣткѣ. Сидитъ и качается и кукуетъ, кукуетъ безъ конца.

Вѣрно, не чужія ей эти скалы, вѣрно, любитъ ихъ она!..

Попросите ее, и она разскажетъ вамъ ихъ исторію. Вы можете не повѣрить, но почему же и не послушать ея?

Вотъ что разсказываетъ кукушка.

Много, много лѣтъ тому назадъ, когда о русскомъ царствѣ не было еще и помину, маленькое теперь, Шарташское озеро было несравненно шире и глубже; а вода въ немъ была чиста и прозрачна, какъ хрусталь. Тогда еще не было шарташскихъ кожевниковъ, которые теперь съ каждымъ годомъ все болѣе и болѣе загрязняютъ озеро. Если по берегамъ его и жили первобытныя кочевыя племена, то это не вредило чистотѣ воды: эти дѣти природы не умѣли еще осквернять даровъ ея.

Да и не посмѣли бы они загрязнить озера; они боялись Водяного, жившаго въ его глубинѣ. Тамъ находился его дворецъ, весь построенный изъ горнаго хрусталя и малахита. Вокругъ дворца, на большое разстояніе отъ него, тянулся цѣлый лѣсъ водорослей, такъ плотно сплетавшихся между собой, что сквозь [12-13]нихъ, какъ сквозь стѣну, нельзя было пробраться.

У Водяного было много слугъ и невольниковъ, которымъ жилось у него не очень хорошо. Потому и нужна была ему прочная ограда, могущая препятствовать ихъ бѣгству.

Суровъ и угрюмъ, жестокъ и безсердеченъ былъ Водяной царь. Тяжко приходилось утопленникамъ и утопленницамъ, попадавшимъ въ его руки!

Онъ не только лишалъ ихъ свободы, но и обрекалъ ихъ на тяжелыя и скучныя принудительныя работы. Съ ранняго утра до поздняго вечера они должны были разрывать песокъ, промывать и просѣивать его, отыскивая въ немъ блестки золота и кусочки драгоцѣнныхъ камней. Водяной былъ большой охотникъ до самоцвѣтовъ.

У него была особая пещера, гдѣ онъ хранилъ свои сокровища, и куда, кромѣ него, никто не смѣлъ входить. Только онъ и любовался ими.

Пріобрѣтать богатства, хранить ихъ, любоваться ими—въ этомъ состояла вся цѣль его жизни. Для удовлетворенія этой прихоти и требовалось столько слугъ и рабовъ. Рабами были утопленники, слугами—водяныя чудовища.

Обязанность послѣднихъ состояла въ томъ, чтобы держать въ страхѣ невольниковъ Водяного, могущихъ возмутиться его жестокостью и возстать противъ него. Они же составляли его свиту и охрану во время его прогулокъ по подводному царству; они же завѣдывали его кухней и прислуживали ему за столомъ.

Будь чудовища поумнѣе, они могли бы и не исполнять приказаній неизвѣстнаго пришельца, воцарившагося въ озерѣ, и отстоять свою независимость; могли бы и послѣ, увидя, къ чему привела ихъ слѣпая покорность, уйти отъ Водяного и жить на свободѣ. Но они были такъ глупы, что не въ состояніи были додуматься до этого и покорно несли свои рабскія обязанности.

У Водяного была дочь, красавица Унда.

Она съ дѣтства видѣла только жестокость, несправедливость и притѣсненія. Повелѣвать, властвовать, наказывать—казалось ей вполнѣ естественнымъ, и много, вѣроятно, горя принесла бы она со временемъ всему подводному царству, [14-15]еслибы судьба не послала ей невольницы Кветы.

Это была молодая женщина, жена рыбака, утонувшая въ половодье. Всегда печальная, кроткая и услужливая, она скоро стала любимицей царевны, и это не замедлило благотворно отразиться на характерѣ послѣдней. Унда стала мягче, добрѣе, серьезнѣй. Тихія рѣчи невольницы, ея разсказы о прошлой трудовой, но счастливой жизни, о любимой семьѣ—все это производило глубокое впечатлѣніе на Унду. Сама она не знала ни труда, ни нужды, ни глубокой привязанности, не привыкла заботиться и думать о другихъ и всю жизнь прожила среди мрачнаго безмолвія холоднаго подводнаго царства. Чѣмъ-то новымъ, хорошимъ и свѣтлымъ, повѣяло на неё отъ рѣчей невольницы. Страстно захотѣлось ей вырваться изъ душнаго дворца, изъ окружающей его тѣнистой глубины, подняться на поверхность озера, посмотрѣть на солнце, на зелень, на птичекъ, на все, о чемъ такъ увлекательно, разсказывала Квета.

Когда она открыла невольницѣ свое желаніе, та пришла въ ужасъ.

— Милое дитя мое!—воскликнула она,—это невозможно! Твой отецъ, если узнаетъ объ этомъ, разгнѣвается на тебя; а когда онъ въ гнѣвѣ, половина царства чувствуетъ это на себѣ.

— Но развѣ я не могу вернуться обратно?—возразила Унда;—онъ даже и не узнаетъ, что я была на землѣ.

— Нѣтъ, дитя, если ты и вернешься, ты, все равно, не захочешь больше оставаться у отца. Кто разъ извѣдалъ на себѣ теплоту и свѣтъ солнца, тотъ добровольно не вернется къ холоду и мраку.

— Но, милая Квета, что же мнѣ дѣлать? Я не успокоюсь до тѣхъ поръ, пока не увижу солнца. Я должна его видѣть.

— Тогда подводное царство покажется тебѣ еще мрачнѣй, еще печальнѣй.

— Пусть!.. я превозмогу себя… Ахъ, Квета! не отговаривай меня!.. Горько плакала царевна, припавъ головою къ плечу невольницы; долго утѣшала ее она. Наконецъ порѣшили, что Унда всетаки исполнитъ свое желаніе.

Но какъ пробраться сквозь непроходимую чащу скользкихъ, цѣпкихъ водорослей, со всѣхъ сторонъ окружающихъ водяное царство и сплетающихся надъ нимъ непроницаемымъ сводомъ? [16-17]Единственный ходъ, черезъ который невольники въ сопровожденіи чудовищъ отправляются на работы и на добычу для царскаго стола, всегда строго охраняется стражей.

Но вѣдь воля, крѣпкая, непреклонная, сильнѣе всякихъ водорослей, всякихъ преградъ!..

Послѣ долгихъ усилій, при помощи Кветы, Унда расчистила таки узкій проходъ между водорослями.

И жутко, и радостно стало ей, когда она выплыла на широкій, вольный просторъ. Долго плыла она подъ водой, пока наконецъ начало просвѣчивать.

— Это солнечные лучи проникаютъ сквозь воду!—радостно подумала Унда:—сейчасъ я увижу его!

Она всплыла надъ водой и увидѣла невѣдомый ей міръ.

Озеро, какъ громадное зеркало, оправленное въ зеленый бархатъ, синѣло въ рамкѣ прибрежныхъ кустовъ. Ясное, безоблачное небо, какъ бездонная хрустальная чаша, опрокинулось надъ нимъ. Изъ глубины этой чаши свѣтило какое-то ослѣпительное яркое, лучистое огненное пятно, изливавшее живительную теплоту.

— Такъ вотъ оно, это чудное солнце, дающее жизнь землѣ и всему, что находится надъ ней!

Царевна увидѣла неподалеку отъ себя громадный древесный стволъ, плававшій въ водѣ, взобралась на него и, качаясь, тихо поплыла на немъ, куда подгонялъ ее вѣтерокъ. Теперь она безпрепятственно могла любоваться прелестью окрестной картины.

Рыбки, то и дѣло, взлетали надъ поверхностью воды, играя на солнышкѣ серебристой чешуей (Какъ не походили эти веселыя рыбки на тѣхъ уродливыхъ сестеръ своихъ, которыя жили въ глубинѣ озера!). Въ камышахъ, у берега, величаво изогнувъ шею, плыли бѣлоснѣжные лебеди. Плакучія ивы, склонясь надъ водой, купали въ ней свои серебристыя кудри. Свѣжій утренній вѣтерокъ шептался съ ними, шелестилъ стеблями тростника, рябилъ синій хрусталь воды. Легкія, шаловливыя волны съ тихимъ плескомъ катились къ берегу, забѣгая на широкіе, плоскіе камни, валявшіеся на пескѣ, обдавали ихъ сверкающими брызгами и снова катились обратно въ озеро. Въ кустахъ заливались [18-19]разноголосыя птички; ласточки-щебетуньи игриво кружились надъ озеромъ, длинными крылами своими касаясь воды. Бѣловосковыя кувшинки, горделиво покачиваясь на волнахъ, нѣжились подъ ласковыми лучами солнца, ослѣпительно сверкая своими раскрытыми чашечками.

Унда сорвала одинъ цвѣтокъ и, цѣлуя его, вдыхала его тонкій, нѣжный ароматъ.

Ивы шептались, тростникъ шелестилъ, волны всплескивали, ласточки щебетали, а дерево все плыло и плыло, унося съ собой радостную, счастливую царевну. Ей было такъ хорошо, что она забыла обо всемъ на свѣтѣ и всѣмъ существомъ своимъ наслаждалась этимъ неожиданнымъ счастьемъ, нахлынувшимъ на нее.

Обогнувъ небольшой лѣсистый мысокъ, она увидѣла красивый заливъ, густо обросшій кустарникомъ. Только въ одномъ мѣстѣ, на самой срединѣ берега виднѣлась прогалина. На ней стояла крошечная хижинка, обнесенная ивовымъ плетнемъ; а на немъ были растянуты мокрыя сѣти.

Загорѣлый рыбакъ разводилъ огонь подъ висящимъ котелкомъ, въ которомъ что-то варилось. Двое дѣтей помогали ему, суетились около костра, заглядывали въ котелокъ, видимо, съ нетерпѣніемъ ожидая, скоро-ли сварится ихъ незатѣйливый обѣдъ.

— Отецъ, посмотри-ка!—закричала старшая дѣвочка, завидѣвъ плывущее дерево съ сидящей на немъ женской фигурой,—не мама ли это плыветъ къ намъ? Ты говорилъ, что она уплыла на лодкѣ.

— Нѣтъ, дочка!—отвѣтилъ со вздохомъ рыбакъ;—мамину лодку опрокинуло волнами, и она утонула.

— Она жива! она помнитъ, она тоскуетъ о васъ!—крикнула царевна.

Можетъ быть, вѣтеръ отнесъ ея слова, и рыбакъ не разслышалъ ихъ, можетъ быть, не повѣрилъ. Опустивъ голову, задумчиво смотрѣлъ онъ въ огонь, и двѣ крупныя слезы медленно скатились по его щекамъ.

Дерево уплыло. Хижина и семья рыбака скрылись изъ виду, но Унда все еще видѣла ихъ передъ собой: какъ живыя, стояли онѣ передъ ней.

И, странное дѣло! все кругомъ было попрежнему прекрасно; солнце [20-21]попрежнему сіяло надъ озеромъ, а царевнѣ казалось, что все разомъ померкло: слезы рыбака холодной тяжестью легли ей на сердце. Она вспомнила Квету, свое подводное царство, вспомнила, что ей давно пора вернуться туда.

Проворно соскользнула она съ древеснаго ствола и погрузилась въ темную глубину. Не безъ труда нашла она крошечную лазейку, служившую ей выходомъ.

Отецъ не замѣтилъ ея отсутствія, и все сошло благополучно. Квета съ тревогой и нетерпѣніемъ ждала возвращенія своей госпожи. Смутное предчувствіе говорило ей, что та принесетъ ей вѣсточку о далекой семьѣ.

Горячія слезы текли изъ ея глазъ, когда она слушала разсказъ царевны о мужѣ и дѣтяхъ. И эти слезы также пали на сердце Унды, и ей стало еще тяжелѣй.

Она рѣшила, во что бы то ни стало, освободить Квету, вернуть ее семьѣ. Сама же Квета не смѣла мечтать объ этомъ.

Кто разъ попадалъ во власть Водяного Царя, тому не такъ-то легко ужъ было освободиться отъ нея. Когда утопленники становились его собственностью, всѣ члены ихъ точно наливались свинцомъ и тянули ихъ внизъ. Они могли только ходить по дну, всплывать же вверхъ становилось для нихъ невозможнымъ. Но еслибы имъ какимъ-нибудь чудомъ удалось подняться надъ водой, то одного солнечнаго луча, упавшаго на нихъ, было бы достаточно, чтобы разрушить чары Водяного и вернуть ихъ подъ власть земли.

Все это Квета со слезами передала царевнѣ.

— Хорошо!—сказала Унда;—завтра я снова уплыву на свободу и осмотрю все дно. Можетъ быть, гдѣ-нибудь есть на немъ возвышеніе, поднявшись на которое, ты могла бы выйти изъ воды.

— О, едва-ли!—печально замѣтила Квета;—я не мало ѣздила по озеру, и хорошо знаю его: на немъ нѣтъ ни одного островка.

Это сообщеніе, однако, не остановило Унды. На другой день, рано утромъ она отправилась на поиски.

Острововъ, дѣйствительно, не оказалось, но дно было неровное. Въ одномъ [22-23]мѣстѣ оно поднималось довольно высокимъ отлогимъ холмомъ; но до поверхности воды все-таки оставалось нѣсколько саженъ.

Задумчивая и печальная, вернулась домой царевна. На этотъ разъ она даже не взглянула на синее небо, на зеленѣющій лѣсъ, на шумящія волны: такъ тяжело было у нея на душѣ.

Квета не посмѣла даже спросить ее о результатѣ развѣдокъ. По сумрачному виду госпожи своей она сразу догадалась, что та не можетъ сказать ей ничего утѣшительнаго.

Еще усерднѣй стала служить она царевнѣ, еще ласковѣй глядѣть ей въ очи. Чуткимъ сердцемъ своимъ она угадывала, что предсказаніе ея сбылось. Унда тосковала по солнцѣ и свободѣ. Гадокъ и ненавистенъ сталъ для нея отцовскій дворецъ. Могильнымъ холодомъ вѣяло на нее отъ гладкихъ каменныхъ стѣнъ, отъ сумрачныхъ гротовъ, таившихся въ глубинѣ залъ, отъ сумрачныхъ сводовъ, поддерживаемыхъ колоннами; отъ липкихъ водорослей, обвивающихъ эти колонны и длинными гирляндами свѣшивающихся съ потолковъ.

Но не одно это угнетало ее. Судьба Кветы и другихъ невольниковъ не давала ей покоя. Теперь, когда она повидала то, чего они были насильственно лишены, она не могла не сочувствовать ихъ печальной судьбѣ.

Ей думалось: всѣ они жили на землѣ, въ кругу своихъ родныхъ, были независимы, свободны, работали, когда хотѣли и сколько хотѣли. А теперь!.. По какому праву отецъ ея поработилъ ихъ и подчинилъ ихъ своему произволу?

Недоброе, почти враждебное чувство поднималось въ ней противъ отца. Бывали минуты, когда она ненавидѣла его. Она не могла простить ему, что онъ и ее сдѣлалъ невольной участницей въ его жестокости. Если бы не Квета, изъ царевны вышло бы такое же злобное существо, какимъ былъ ея отецъ.

— Такъ больше не можетъ продолжаться! Я должна ихъ освободить!—горячо повторяла Унда;—это, хоть немного, вознаградитъ ихъ за тѣ муки, которыя они такъ долго несли.

И голова ея неутомимо работала, придумывая, какъ устроить это освобожденіе. Но никому, даже Кветѣ, не говорила [24-25]она о своемъ замыслѣ. Она не была увѣрена въ его успѣхѣ и боялась возбудить преждевременныя надежды.

Каждый вечеръ, какъ только отецъ засыпалъ, Унда уплывала куда-то на всю ночь и возвращалась только къ тому времени, когда онъ просыпался и требовалъ ее къ себѣ. Сердце ея каждый разъ замирало отъ страха, и она съ тревогой всматривалась въ лицо отца, стараясь прочесть на немъ, не догадывается-ли онъ объ ея отлучкахъ, о ея таинственныхъ работахъ? не долетѣлъ-ли до него производимый ими шорохъ и плескъ?

Такъ, безъ сомнѣнія, и было бы еслибы подводное царство не было окружено водорослями: густая, мягкая масса ихъ глушила и задерживала звуки. Это и спасало Унду.

Въ какую ярость пришелъ бы Водяной, еслибы узналъ, куда отлучалась по ночамъ его дочь, какую непріятность готовила ему!

А у нея, между тѣмъ, работа подвигалась къ концу.

Осматривая дно озера, Унда замѣтила множество громадныхъ камней, разбросанныхъ по нему. Вытащить ихъ изъ подъ ила, вкатить на вершину холма, поднимавшагося на днѣ озера, сложить изъ нихъ лѣстницу, по которой можно было бы выйти изъ воды—таковъ былъ ея планъ.

Къ счастью для нея, въ водѣ всѣ предметы теряютъ часть своего вѣса и становятся легче. Благодаря этому, она могла передвигать такія глыбы, которыя на сушѣ ей были бы не подъ силу. Тѣмъ не менѣе, работа была не легкая и медленно подвигалась впередъ.

Когда сооруженіе было готово, Унда сообщила о немъ Кветѣ.

Въ первое же утро затѣмъ Квета получила свободу.

Унда проводила ее до холма, помогла ей взобраться на вершину каменной лѣстницы, воздвигнутой ею. Здѣсь онѣ простились, обливаясь слезами, и Квета вплавь направилась къ берегу.

Унда видѣла, какъ обезумѣвшій отъ радости рыбакъ бросился вытаскивать жену, какъ дѣти съ радостными криками кинулись къ матери. И она долго не могла оторваться отъ этой картины. Слезы противъ ея воли катились изъ ея глазъ. Но это были радостныя слезы, отъ которыхъ [26-27]свѣтлѣй и легче становится на душѣ.

Теперь была очередь освободить остальныхъ невольниковъ.

Квета предвидѣла гнѣвъ Водяного, когда онъ узнаетъ о ихъ бѣгствѣ, и опасалась бури на озерѣ. Въ виду этого она должна была предварительно оповѣстить прибрежныхъ жителей о надвигающейся бѣдѣ, чтобы дать имъ возможность вовремя убраться подальше отъ береговъ или принять какія-нибудь мѣры предосторожности. Только дня черезъ три можно было докончить дѣло освобожденія.

Унда со страхомъ ждала этой минуты. Какая-нибудь ничтожная случайность, малѣйшая неосторожность могли разрушить весь ея планъ.

Въ эти три дня она успѣла подготовить невольниковъ къ бѣгству.

Въ условный часъ, когда въ подводномъ царствѣ все спало, кромѣ стражи у входа,—чуть дыша, поднялись притворившіеся спящими бѣглецы и, одинъ за другимъ, проползли черезъ потайную лазейку въ водоросляхъ. Никто не замѣтилъ ихъ исчезновенія и они благополучно добрались до камней, которые они назвали „лѣстницей спасенія“.

Какъ и Квета, всѣ они вплавь достигли берега. На камняхъ оставалась одна только Унда.

Солнце ужъ поднялось надъ горизонтомъ; скоро долженъ былъ проснуться Водяной, а царевна все стояла въ раздумьи, не зная на что рѣшиться.

Ее непреодолимо тянуло къ землѣ; ей страстно хотѣлось жить и трудиться на свободѣ; но ее удерживала жалость къ отцу. Ей тяжело было оставить его одного въ его мрачномъ, уныломъ царствѣ, куда не проникаетъ ни одинъ лучъ солнца, гдѣ Водяного никто не любитъ, и не полюбитъ никогда; гдѣ его никогда не пожалѣетъ ни одна живая душа!

Правда, ему остаются еще водяныя чудовища, которыя раньше усердно служили ему. Но для чего они ему теперь, когда некому болѣе работать на него и на нихъ? Они способны только караулить да подгонять работающихъ, но не работать сами. Для этого они слишкомъ облѣнились и поглупѣли съ тѣхъ поръ, какъ перестали сами добывать себѣ пищу и стали жить на всемъ готовомъ. Кто же теперь накормитъ Водяного? Какъ онъ будетъ существовать?.. Ахъ, еслибы онъ [28-29]рѣшился покинуть свое темное и холодное царство и согласился бы жить на землѣ!

Квета говорила, что онъ ненавидитъ солнце и дневной свѣтъ. Въ теченіе своей долгой жизни онъ совершилъ столько дурного, что боится встрѣтиться глазами съ солнцемъ: заглянувъ къ нему въ душу, солнце обличило бы всѣ его злыя дѣла, и онъ умеръ бы подъ тяжестью сознанія своей грѣховности, еслибы искренно не раскаялся въ ней. Но развѣ раскаяніе возможно при его гордости?.. Тѣмъ хуже для него! тѣмъ болѣе онъ достоинъ сожалѣнія!.. Нѣтъ! Унда не оставитъ его. Она вернется къ нему, употребитъ всѣ усилія, чтобы смягчить его черствое сердце.

Тяжелое предчувствіе чего-то недобраго закралось въ душу царевны, когда она подплывала къ дому.

Неспокойно было въ царствѣ Водяного. Глухой гулъ и рокотъ доносился оттуда. Водоросли вздрагивали и качались, какъ бы отъ напора вѣтра. Перепуганныя чудовища попрятались въ нихъ и не смѣли явиться на зовъ своего господина, гнѣвные крики котораго гулко разносились по пустымъ заламъ.

Блѣдная и взволнованная, Унда въ немногихъ словахъ объяснила отцу, что произошло. Она была увѣрена, что ей удастся тронуть его.

Но она ошиблась. Квета лучше ея знала Водяного.

Отъ словъ дочери онъ пришелъ въ такое бѣшенство, что не помнилъ себя.

— Гдѣ? гдѣ они?—кричалъ онъ, размахивая руками;—я догоню ихъ! я имъ задамъ!.. я разнесу эту мерзкую лѣстницу! камня на камнѣ не останется отъ нея!

Какъ раненый звѣрь, съ ревомъ метнулся онъ изъ дворца; раскидалъ всѣ водоросли, разогналъ, распугалъ всѣхъ чудовищъ. Дрогнуло озеро, потемнѣло; заходили, запѣнились на немъ грозные валы; заплескалъ, заклубился у береговъ бѣлогривый прибой.

Доплылъ Водяной до холма, увидалъ каменныя ступени, по которымъ ушли его рабы, и еще пуще раскипѣлся гнѣвомъ, еще сильнѣе началъ пѣнить и клубить воду.

Но каменныя плиты были сложены крѣпче, нежели онъ думалъ, и не такъ-то легко было ихъ опрокинуть. Не мало [30-31]побились о нихъ волны, пока удалось имъ прорваться сквозь гранитную массу, вырвать изъ нея болѣе шаткіе камни и съ грохотомъ унести ихъ къ подножію холма.

Обломки ихъ и понынѣ можно видѣть около „Чертова городбища“, съ южной стороны. А на мѣстѣ ихъ образовались два прохода, такъ что, вмѣсто одной громадной груды камней, уцѣлѣло только ея основаніе, разсѣченное натрое и представляющее изъ себя три совершенно отдѣльныхъ скалы.

Не устоять бы и этимъ камнямъ, да Водяной вспомнилъ о своемъ дворцѣ, о своей сокровищницѣ и не на шутку встревожился, цѣлы-ли они.

Отъ всего его царства, отъ пышнаго дворца остались только груды развалинъ. Бурные порывы волнъ смыли все до основанія, разнесли въ разныя стороны всѣ драгоцѣнности, стоившія такихъ трудовъ. Тысячи рукъ десятки лѣтъ потребовались бы для того, чтобы собрать ихъ вновь.

Увидѣлъ Водяной это, имъ же самимъ произведенное опустошеніе и замертво упалъ, пораженный отчаяніемъ. Умирая, проклялъ онъ дочь свою и обрекъ ее на вѣчное скитаніе.

Горе-горькой, бездомной кукушечкой съ той поры носится она по лѣсу, не зная родного гнѣзда, жалуясь на свое одиночество. Не можетъ оторваться она отъ развалинъ каменной лѣстницы, когда-то сложенной ея руками; носится, вьется надъ ними, жалобно распѣвая свою тоскливую пѣсню. Горькія слезы падаютъ изъ ея глазъ, и отъ этихъ слезъ выростаютъ бѣлые душистые цвѣты, распространяющіе сладкій, пряный ароматъ. Оттого такъ много богульника и растетъ близь „Чертова городбища“. Но, говорятъ, злополучная дочь Водяного принимаетъ и свой прежній образъ: въ ночь на годовщину того дня, когда она освободила отцовскихъ невольниковъ. Въ эту ночь, говорятъ, бываетъ неизъяснимая, торжественная тишина,—слышно, какъ растетъ трава, какъ съ дерева падаетъ листъ. Ни одно насѣкомое не смѣетъ прожужжать въ воздухѣ, ни одна струйка не всплеснетъ на озерѣ. На ясной синевѣ неба не показывается ни одно облачко. Полная луна голубымъ серебромъ лучей своихъ обливаетъ блѣдныя ступени скалъ, кидаетъ по нимъ узорныя, причудливыя тѣни. Съ торфяного болота поднимается [32-33]тонкій, прозрачный туманъ, который дрожитъ и колышется и, сплетаясь съ лунными лучами, превращается въ дивный образъ, неземной красоты.

Это—Унда, дочь Водяного Царя.

Вокругъ нея въ веселомъ танцѣ несутся безчисленныя тѣни.

Это утопленники, спасенные Ундой, празднуютъ годовщину своего освобожденія.