Чающие от юродивого (Тэффи)
| ← Андрей Белый. «Пепел» | Чающие от юродивого |
| Дата создания: 1909, опубл.: 1909. Источник: Тэффи. Собрание сочинений в 3 томах. Т. 1. — СПб.: РХГИ, 1999. — С. 419-421, 453-454 (О. Фетисенко. Комментарии); az.lib.ru • Впервые: Речь. — 1908. — № 320, 29 декабря (11 января 1909). — С. 3. Это ответ на статью З. Н. Гиппиус «Белая стрела» по поводу сборника Андрея Белого «Пепел» и рецензии Тэффи на него |
Как часто приходится делать то, чего не хочешь! Вот теперь нужно вернуться к книге А. Белого «Пепел», потому что моя скромная рецензия о ней в прошлом номере «Речи» навеяла на Антона Крайнего мысли обо мне и определения, которые я не считаю ни верными, ни полезными — объективно.
Статья Крайнего ошеломила меня. Живем и не видим великих ужасов, грохочущих тут рядом с нами! Это ли не последняя слепота страшного конца! «…Ушами будете слушать и не услышите, глазами будете смотреть и не увидите».
И неужели не понять:
Послана с неба белая молния; пронзила нас, «стеклянных» людей, и оставила невредимыми, но потрясла гения — Андрея Белого, и возопил Белый и пророчествовал:
Над страной моей родною
Встала Смерть.
Встала Смерть с большой буквы. И больше ничего. Мы жили все время и работали и мыслили и делали и давно, давно уже писали на бумаге (хотя это считается А. Крайним почему-то очень позорным) о нависшей смерти, об ужасе распадения и гибели творческих сил родины или Родины. Начиная с 1906 года и даже раньше, в прогрессивных газетах не было буквально ни одной передовой статьи без слов «призрак смерти и разложения навис над Россией». Но это было — мертво. Этого не слышали. И вот пришел «гений» и в книге «пухлых, однообразных и сырых (определения А. Крайнего) стихов» сказал то же самое — и это откровение.
Шопенгауэр думал, что талант стреляет в цель, видимую для современников. Гений — дальше. Его цель видима только для него. Куда же летит стрела Белого?
С пройденного пути, да еще назад? Цель ее — полузабытые провидения Некрасова.
Создал песню, подобно стону,
И духовно навеки почил…?[1]
Какая старая молния, ударила вашего гения! Молния, рожденная обработанным мятым электричеством, — бывает отработанный пар, называемый на техническом языке «мятым». Это мятое электричество было могучим и сильным, вертело огромные фабричные колеса, гудело и творило жизнь. Теперь — оно отработало, и пустили его на мелкие поделки — оно вертит игрушечки и безделушечки; и оловянные солдатики — «чисто металлические» — прыгают от него как живые.
Люди всегда любили пророков и прорицателей. Не кричали ли в свое время тысячи голосов славу Окена, бездарнейшего из натурфилософов, и не повторяли ли с благоговением его прозрения: «женщина есть азот!».
И это немцы — а уж нам, русским, и Бог велел. Послушать юродивенького — от Бога поучиться. Если зря залопочет, и то хорошо. А уж если уловишь в его бормотании знакомые звуки человеческой речи — Господи, да есть ли что радостнее!
Сидит юродивенький, слюни пускает, а все в кружок вокруг него и слушают, ждут.
«В больбе облетешь ты плаво свое»[2], — выпалил юродивенький. И ликованию нет конца.
«Накатило! Накатило!
Это ново! Озарение! Молния ударила его! Белая молния!»
Позвольте! Да ведь это уж много, много лет говорится! Под этими словами люди кровью своей подписывались. А и ваш юродивенький их из университета принес.
«Стеклянные люди!» — кричит А. Крайний. — Еще не знают они, ни что такое «родина», ни «смерть», ни «встала».
Ни «над» — прибавлю я…
Ничего еще не знаем!
Завтра юродивенький скажет: «нужно отменить клепостное плаво».
Изложит это в «пухлых» стихах. А мы опять не поймем и не увидим молнии, а только учуем болезненно-позднюю отрыжку передовиц пятидесятых годов!
Где были вы? Отчего вы ничего не видели и не слышали?
Мы прожили страшные годы. Но вас тогда не было с нами. Вы в укромном уголке рифмовали колдунью с полнолунием. Теперь пришли и стилизованно наивничаете: «Сначала человек, а ведь уж после начинается поэзия, литература и т. д.».
Это тоже ново? От молнии?
Спал дед на печи, пока люди дело делали. Проснулся и занаивничал под гениального ребенка. Показывает корявым пальцем на станового: «Мама! Это бяка!»
Не могу умилиться над ним. Не люблю его. «Любовностью к человечеству» не люблю его, старого слюняя и кривляку.
И что за бого-истерика нависла над вами? Что за кликушество?
Стояли Вии с опущенными веками. Вдруг взглянули, ткнули пальцем — «Во!» Мимо ткнули — не беда. Не перетыкивать же!
Слышали мы лозунг: «Быть Петербургу пусту»[3].
Le grand mot est lancé![4] Засыпано зерно. Заработала вся мельница. Затарахтала круподерка, запищала мукомолка, застучала вальня. Полетела мякина и прах зерновый: статьи, статейки, стихи, фельетоны. «Пусту! пусту! пусту — ру ту-ту»!
"Господи! — удивится старый журналист, перелистывая эти «пухлые» произведения. — Да ведь это моя старая передовица в радостном своем воскресении! Мне ли не узнать ее! Мою родную, старую, выношенную, выброшенную!
— Аминь! — скажет гений, прожженный молнией из статьи Максима Ковалевского.
— Аминь! — повторит кружок, чающий от юродивенького. Кажется, вы начинаете понимать нас. Своя у нас жизнь, своя смерть и своя родина. И даже туча у нас своя — наша туча. Все мы тут вместе. Все свои близкие. И кто-то теперь будет — Никитушка или Федосеюшка? Али, может быть, Федорушка? И то хорошо. И то радошно!
Примечания
править- ↑ Заключительные строки стихотворения Некрасова «Размышления у парадного подъезда».
- ↑ «В борьбе обретёшь ты право своё» — девиз партии эсеров.
- ↑ Неделей раньше в «Речи» (1908. No 314, 21 декабря) вышла статья Д. С. Мережковского «Петербургу быть пусту».
- ↑ Брошено великое слово! (фр.)