Цимбелин (Шекспир; Каншин)/ДО

Цимбелин
авторъ Вильям Шекспир, пер. Павел Алексеевич Каншин

Оригинал: англійскій, опубл.: 1609. — Перевод опубл.: 1893. Источникъ: Полное собраніе сочиненій В. Шекспира въ прозѣ и стихахъ. Перевелъ П. А. Каншинъ. Томъ второй. 1) Цимбелинъ. II) Король Лиръ. III) Мэкбеть. IV) Іоркширская трагедія и примѣчанія. Безплатное приложеніе къ журналу «Живописное обозрѣніе» за 1893 годъ. С.-Петербургъ. изданіе С. Добродѣева. 1893. az.lib.ru

ЦИМБЕЛИНЪ.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

Цимбелинъ, король Британіи.

Клотэнъ, сынъ королевы отъ перваго брака.

Леонатъ — Постумъ, мужъ Имоджены.

Бэларій, изгнанный придворный, скрывающійся подъ именемъ Моргана.

Гвидерій, } сыновья Цимбелина,

Арвирагъ. } принимаемые за сыновей Бэларія.

Филарій, другъ Постума. } римляне.

Ахимъ, пріятель Филарія. }

Французскій дворянинъ, другъ Филарія.

Кай Люцій, главный вождь римскихъ легіоновъ.

Другой римскій военачальникъ.

Два британскихъ военачальника.

Пизаній, дворянинъ, приближенный Постума.

Корнелій, врачъ.

Двое придворныхъ, принадлежащіе къ двору Цимбелина.

Два тюремщика.

Королева, жена Цимбелина.

Имоджена, дочь Цимбелина отъ перваго брака.

Елена, приближенная Имоджены.

Придворные, дамы, римскіе сенаторы, трибуны, видѣнія, прорицатель, музыканты, военачальники, должностныя лица, воины, гонцы, вѣстники и другіе слуги.

Дѣйствіе поперемѣнно происходитъ то въ Британіи, то въ Римѣ.

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Британія. Садъ, примыкающій къ дворцу Цимбелина. Входятъ двое придворныхъ.

1-й придворный. Вы не встрѣтите здѣсь ни одного улыбающагося лица; всѣ ходятъ, нахмуря брови. Наше существованіе не настолько покорно небесамъ, насколько наши придворные стараются поддѣлываться подъ настроеніе короля.

2-й придворный. Чѣмъ-же опечаленъ король?

1-й придворный. Онъ единственную дочь и наслѣдницу престола прочилъ въ жены пасынку, единственному сыну королевы, вдовы, на которой онъ самъ недавно женился, а дочь эта отдалась другому, человѣку хотя и вполнѣ достойному, но бѣдному. Влюбленные обвѣнчались; за это мужъ подвергается изгнанію, а жена заключенію. Поэтому-то всѣ напускаютъ на себя печальный видъ, но король, какъ мнѣ кажется, огорченъ на самомъ дѣлѣ сильно.

2-й придворный. Только одинъ король.

1-й придворный. Не онъ одинъ, но и пасынокъ, лишившійся невѣсты, и королева, болѣе всѣхъ желавшая этого брака. Что-же касается придворныхъ, то сколько они не стараются придать своимъ лицамъ такое-же унылое выраженіе, какъ y короля, никто изъ нихъ не только не огорченъ, но всѣ они, напротивъ, въ тайнѣ радуются происшествію, заставляющему хмуриться короля.

2-й придворный. Почему-же такъ?

1-й придворный. А потому, что прозѣвавшій невѣсту женихь до того плохъ, что ие стоитъ даже самой плохой славы; тотъ-же, кому она досталасъ, — я говорю о томъ, кто на ней женился, и, увы, бѣдняга! поплатился за это изгнаніемъ, — человѣкъ такого рода, что отыскивая другого, равнаго ему по совершенствамъ, не найдешь ни одниго, хоть обойди весь свѣтъ; въ каждомъ, кого-бы ни стали съ нимъ сравнивать, встрѣтится или недостатокъ, или несовершенство, какого нѣтъ въ королевскомъ зятѣ, поэтому никто и не въ состояніи выдержать съ нимъ сравненія. Не думаю чтобы кто-либо на свѣтѣ могъ похвалиться такими прекрасными, и внутренними, и внѣшними данными, какъ онъ.

2-й придворный. Не слишкомъ-ли вы его превозносите?

1-й придворный. Какъ бы я его не превозносилъ похвалы мои все-таки будутъ ниже тѣхъ, которыхъ онъ заслуживаетъ; я скорѣе умаляю, чѣмъ преувеличиваю его достоинства.

2-й придворный. Какъ-же его зовутъ, и какого онъ рода?

1-й придворный. До самаго корня его рожденія дорыться я не могъ. Отца его звали Сициліемъ. Сицилій этотъ еще съ Кассибеланомъ ходилъ на римлянъ, но вполнѣ выдвинулся только при Тенанціѣ, получивъ за доблестную службу и изумлявшіе всѣхъ успѣхи прозвище Леоната. Кромѣ сына, о которомъ идетъ рѣчь, онъ имѣлъ еще двухъ сыновей, которые въ битвахъ того времени пали съ мечомъ въ рукахъ. Отецъ былъ уже очень старъ, и жаждалъ успокоенія; любя сыновей страстно, онъ до того огорчился ихъ смертью, что не въ силахъ былъ ее перенести; жена же его, оставшаяся послѣ него беременною, умерла, разрѣшившись сыномъ, именно, тѣмъ самымъ, о которомъ мы говоримъ. Король взялъ сироту подъ свое покровительство, назвалъ его Постумомъ Леонатомъ, воспиталъ, сдѣлалъ своимъ пажомъ, сталъ обогащать его умъ всѣми знаніями доступными возрасту воспитаемаго. Послѣдній съ такою же жадностью усвоивалъ знанія, съ какою мы вдыхаемъ въ себя воздухъ, и весна жизни дала ему такую обильную жатву, какой другіе не собираютъ даже осенью. Живя при дворѣ, — какъ это случается рѣдко, — онъ былъ любимъ всѣми; всѣ восхищались имъ, всѣ ставили его въ примѣръ. Юношамъ онъ служилъ образцомъ для подражанія; для болѣе взрослыхъ — зеркаломъ, благодаря которому сами они становились красивѣе; для стариковъ, выживающихъ изъ ума — вожакомъ-ребенкомъ, а что-же касается любимой дѣвушки, изъ-за которой онъ подвергается теперь изгнанію, высокая проба собственныхъ ея достоинствъ уже доказываетъ, какъ дорого цѣнитъ она и его самого, и его добродѣтели. То, что выборъ ея палъ именно на него, яснѣе всего доказываетъ, какой онъ человѣкъ.

2-й придворный. Я уже начинаю уважать его по однимъ вашимъ разсказамъ. Но скажите, y короля только одна дочь и есть?

1-й придворный. Да, только одна. Впрочемъ, — если вамъ любопытно это знать, — я скажу вамъ, что было y него когда-то два сына, но оба, — старшій лѣтъ трехъ, а младшій еще въ пеленкахъ, — были похищены изъ дѣтской, и до сихъ поръ никто не знаетъ, что съ ними сталось.

2-й придворный. Давно это произошло?

1-й придворный. Лѣтъ двадцать тому назадъ.

2-й придворный. Странно, какъ могли похитить королевскихъ дѣтей! Неужто ихъ охраняли такъ нерадиво, а розыски производились такъ небрежно и медленно, что не могли даже напасть на слѣдъ пропавшихъ?

1-й придворный. Какъ это ни странно, какъ ни нелѣпа, до смѣшного, такая небрежность, а оно было такъ.

2-й придворный. Я вѣрю вамъ вполнѣ.

1-й придворный. Пойдемте отсюда. Вотъ идутъ Постумъ, королева и принцесса (Удаляются).

СЦЕНА II.

Тамъ же. Входятъ Королева, Постумъ и Имоджена.

Королева. Нѣтъ, дочь моя, я не то, что другія мачѣха; ты никогда не подмѣтишь во мнѣ ни одного недоброжелательнаго взгляда, и хотя ты моя узница, но тюремщица готова передать тебѣ ключъ отъ замка, преграждающаго тебѣ путь къ свободѣ. Чтоже касается васъ, Постумъ, будьте увѣрены, что я тотчасъ-же примусь ходатайствовать за васъ, какъ только мнѣ удастся хоть немного смягчить гнѣвъ раздраженнаго короля, но, пока въ немъ, какъ теперь, пылаетъ еще огонь негодованія, вамъ слѣдуетъ безпрекословно подчиниться его рѣшенію и вооружиться терпѣніемъ, слѣдуя въ этомъ внушенію вашего-же собственнаго благоразумія.

Постумъ. Если этого угодно вашему величеству, я сегодня-же отправлюсь въ путь.

Королева. Вы знаете наше опасное положеніе… Хотя король мнѣ строго предписалъ не допускать между вами никакихъ разговоровъ, я, снисходя къ мукамъ любви, встрѣчающей на пути жестокія препятствія, еще разъ обойду весь садъ и оставлю васъ наединѣ (Уходитъ).

Имоджена. Сколько лицемѣрія въ этой кажущейся снц. сходитедьности! Какъ ловко умѣетъ она щекотать больное ею-же самою пораненное мѣсто! Безцѣнный мой супругъ и повелитель, гнѣвъ отца сильно меня тревожитъ, но, сохраняя къ родителю все должное къ нему уваженіе, я боюсь его гнѣва не за себя… Тебѣ необходимо уѣхать, а я, оставаясь здѣсь, буду ежеминутно внносить огонь его сердитыхъ взглядовъ, сохраняя въ душѣ одно только утѣшеніе, — надежду что на свѣтѣ есть сокровище, съ которымъ я могу свидѣться рано или поздно.

Постумъ. О, царица моя и владычица! Жена моя! перестань плакать, иначе ты заставишь другихъ не безъ основанія заподозрить, что y меня въ душѣ болѣе мягкости и нѣжности, чѣмъ это прилично мужчинѣ. Знай одно: — ни одинъ мужъ, клявшійся въ вѣрности, не сохранялъ своихъ обѣтовъ такъ свято, какъ сохраню ихъ я. Своимъ мѣстопребываніемъ я избираю Римъ, гдѣ и поселюсь y стараго друга моего отца. Имя этому другу — Филарій, съ которымъ по сихъ поръ я знакомъ только по письмамъ. Пиши мнѣ на его имя, моя царица, и я съ наслажденіемъ буду впиваться въ твои строки, хотя-бы ты, вмѣсто чернилъ, писала желчью.

Королева возвращается.

Королева. Прощайтесь и расходитесь скорѣе!.. Король, можетъ придти сюда неожиданно, и кто знаетъ, какъ онъ на меня разсердится, если застанетъ васъ вмѣстѣ (Про себя). Сюда то я его и подошлю. Какъ бы я передъ нимъ ни провинилась, онъ, чтобы только не ссориться со мною, готовъ сдѣлать все, что мнѣ угодно, и я заставлю его дорого расплачиваться со мною за мои же прегрѣшенія (Уходитъ).

Постумъ. Чѣмъ долѣе мы станемъ прощаться, тѣмъ мучительнѣе покажется тяжесть разставанія. Прощай-же, дорогая!

Имоджена. Нѣтъ, постой еще немного! Такое прощаніе было-бы слишкомъ коротко даже въ томъ случаѣ, если ин ты уѣзжалъ просто прокатиться верхомъ. Ненаглядный мой, смотри, вотъ кольцо съ брилліантомъ, доставшееся мнѣ отъ матери. Носи его до тѣхъ поръ, пока ты послѣ моей смерти не женишься на другой.

Постумъ. Мнѣ жениться на другой?! Что ты говоришь! Милосердные боги, дайте мнѣ только соединиться съ тою, которая уже и теперь моя, и закуйте меня въ цѣпи смерти, чтобы я хоть этимъ избавился отъ объятій другой женщины! (Надѣваетъ на палецъ перстень). Оставайся здѣсь, безцѣнный подарокъ, пока въ этомъ пальцѣ будетъ сохраняться жизнь! Что-же касается тебя, несравненная красавица, не смотря на убытокъ, понесенный тобою во всемъ, даже въ мелочахъ, когда въ замѣнъ такого сокровища, какъ ты сама, ты получила только такое жалкое созданіе, какъ я, позволь мнѣ хоть на этотъ разъ расплатиться насколько это въ моихъ силахъ. Вотъ запястье; носи его на память обо мнѣ (Надѣваетъ ей на руку браслетъ). Это цѣпь любви; позволь сковать ею прекраснѣйшую изъ узницъ.

Имоджена. О, всемогущіе боги, когда-то вы дадите намъ увидаться снова.

Входитъ Цимбелинъ; за нимъ нѣсколько человѣкъ придворныхъ.

Постумъ. Бѣда, король!

Цимбелинъ. Вонъ отсюда, гнуснѣйшее созданіе. Прочь съ глазъ моихъ! Если, не смотря на запрещеніе, дерзнешь хоть разъ еще показаться при нашемъ дворѣ, наказаніемъ тебѣ послужитъ смерть!.. Вонъ отсюда! Твое низкое присутствіе отравляетъ мнѣ кровь!

Постумъ. Да хранятъ боги и васъ самихъ, государь, и всѣхъ добрыхъ людей, остающихся при дворѣ! Самъ же я удаляюсь (Уходитъ).

Имоджена. Изъ всѣхъ смертельныхъ пытокъ ни одна не можетъ быть мучительнѣе этой!

Цимбелинъ. Коварное созданье! Вмѣсто того, чтобы помогать мнѣ молодѣть душою, ты заставляешь меня еще сильнѣе чувствовать бремя лѣтъ!

Имоджена. Умоляю васъ, государь, перестаньте такъ волноваться. Вамъ самимъ это вредно, а меня вашъ гнѣвъ тронуть не можетъ: другое, болѣе могучее чувство преграждаетъ доступъ къ моей душѣ всякому иному страданію, всякому иному страху.

Цимбелинъ. А также чувству долга и послушания?

Имоджена. Да, утративъ надежду, я утратила я это.

Цимбелинъ. А между тѣмъ ты могла выйти замужъ за единственнаго сына королевы.

Имоджена. Очень рада, что случилось не такъ. Выбравъ себѣ орла, я избавилась отъ коршуна.

Цимбелинъ. Выбравъ себѣ въ мужья нищаго ты опозорила нашъ престолъ.

Имоджена. Скажите лучше, что я его возвеличила.

Цимбелинъ. Безстыдная!

Имоджена. Государь, вы сами виноваты въ томъ, что а полюбила Постума. Вы сами воспитывали его, какъ товарища моего дѣтства, и ваше воспитаніе сдѣлало изъ него человѣка, достойнаго любви каждой женщины, который цѣною своею далеко превосходитъ то, чего стою сама я.

Цимбелинъ. Что такое? Не сошла-ли ты съума?

Имоджена. Почти, государь. Да исцѣлятъ меня небеса! Какъ желала-бы я, чтобы сама я была дочерью погонщика воловъ, а мой Леонатъ сыномъ сосѣдняго пастуха.

Цимбелинъ. Молчи, глупая! (Входящей королевѣ). Ты поступаешь не такъ, какъ мы того желаемъ. Я засталъ ихъ опять вмѣстѣ. Уведи ее и запри на ключъ.

Королева. Умоляю васъ, государь, простите меня за недосмотръ. А ты, дочь моя, смирись и успокойся… (Цимбелину). Оставьте насъ наединѣ, добрѣйшій государь, и пусть ваша мудрость послужить для васъ источникомъ утѣшенія

Цимбелинъ. Нѣтъ, пусть въ ея жилахъ кровь каждый день высыхаетъ по каплѣ, а когда она вслѣдствіе этого преждевременно состарится, пусть умретъ отъ своего безумія! (Уходитъ).

Появляется Пизаній.

Королева. Стыдись, Имоджена! Смирись передъ отцомъ. Вотъ идетъ приближенный слуга твоего мужа… Что скажете новаго, Пизаній?

Пизаній. Вашъ свѣтлѣйшій сынъ напалъ на моего господина съ обнаженнымъ мечомъ.

Королева. Надѣюсь, никакой бѣды изъ этого не вышло?

Пизаній. Безъ бѣды не обошлось-бы, если-бы мой господинъ хоть сколько-нибудь поддался гнѣву и дрался, какъ слѣдуетъ, а не игралъ мечомъ, словно забавы ради. Ихъ розняли случившіеся тутъ-же придворные.

Королева. Я этому очень рада.

Имоджена. Вашъ сынъ, постоянно вступаясь за моего отца, теперь находитъ позволительнымъ нападать на изгнанника! Какой, подумаешь, храбрецъ! Жаль, что бой произошелъ не въ Африкѣ и что при этомъ не было меня, чтобы колоть иголками того, кто отступаетъ!.. Зачѣмъ ушелъ ты отъ своего господина?

Пизаній. По его приказанію. Онъ не захотѣлъ, чтобы я провожалъ его до пристани, и далъ мнѣ вотъ эти письменныя замѣтки, какъ угождать вамъ, когда вамъ заблагоразсудится пользоваться моими услугами.

Королева. Онъ до сихъ поръ служилъ вамъ вѣрой и правдой и я готова поручиться честью, что такъ будетъ и далѣе.

Пизаній. Смиренно благодарю ваше величество.

Королева (Имодженѣ). Пройдемся немного вмѣстѣ.

Имоджена. Приходи переговорить со мною черезъ полчаса, а теперь отправься взглянуть, какъ господинъ твой сядетъ на корабль. Ступай-же (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Площадь. Входятъ Клотэнъ и двое придворныхъ.

1-й придворный. Принцъ, я посовѣтовалъ-бы вамъ перемѣнить рубашку. Вы до того разгорячились во время жестокой стычки, что отъ васъ идетъ паръ, какъ отъ закланной жертвы. Воздухъ, вѣдь, входитъ туда-же, откуда выходитъ, и ни одинъ не отличается такимъ благораетвореніемъ, какъ тотъ, что испаряется изъ васъ.

Клотэнъ. Я только тогда перемѣнилъ бы рубашку, если-бы она была въ крови… Ранилъ я его?

2-й придворный (Про себя). Ни его самого, ни даже его терпѣнія.

1-й придворный. О, разумѣется! Если бы вы его не ранили, значило-бы, что y него не тѣло, а сквозной остовъ; да, если вы его не ранили, значитъ онъ — проѣзжая дорога для меча.

2-й придворный (Про себя). Должно-быть, мечъ его былъ кругомъ въ долгу и, вѣроятно, укрываясь отъ заимодавца, сторонкой пробирался по городу.

Клотэнъ. Негодяй не могъ противъ меня устоять.

2-й придворный (Про себя). Гдѣ-же устоять, когда онъ же на тебя напиралъ.

1-й придворный. Кто-же въ силахъ устоять противъ васъ? Хотя y васъ и собственныхъ земель не мало, онъ, отступая, съ каждымъ шагомъ увеличивалъ ихъ количество.

2-й придворный (Про себя). Увеличивалъ на столько-же ровно дюймовъ, сколько y тебя океановъ… Дурень!

Клотэнъ. Какъ досадно, что насъ розняли.

2-й придворный (Про себя). Дѣйствительно жаль, что это произошло ранѣе, чѣмъ ты, лежа на землѣ, успѣлъ измѣрить весь объемъ своей глупости.

Клотэнъ. Какъ она могла влюбиться въ такого олуха и отказать мнѣ?

2-й придворный (Пpo себя). Если можно разумный выборъ считать смертнымъ грѣхомъ, она въ самомъ дѣлѣ на вѣки загубила свою душу.

1-й придворный. Я всегда говорилъ вамъ, принцъ, что красота ея и умъ въ полномъ между собою разладѣ. Ея лицо — красивая вывѣска, но отраженія ума я никогда въ немъ не замѣчалъ.

2-й придворный (Про себя). Она не освѣщаетъ дураковъ боясь, какъ-бы ихъ отраженіе не пошло во вредъ ей самой.

Клотэнъ. Я иду въ свою комнату и вы со мной. Какъ жаль, что не случилось какого-нибудь большаго несчастія

2-й придворный. Да, жаль, что не убили осла, но едва-ли кто-нибудь счелъ-бы это большимъ несчастіемъ.

Клотэнъ. Идете вы съ нами?

1-й придворный. Явлюсь сію минуту.

Клотэнъ. Нѣтъ, идемте всѣ вмѣстѣ.

2-й придворный. Извольте, ваша свѣтлость (Уходятъ).

СЦЕНА IV.

Комната во дворцѣ Цимбелина. Входятъ Имоджена и Пизаній.

Имоджена. Мнѣ хотѣлось бы, чтобы ты отправился въ гавань и навелъ справки на всѣхъ судахъ. Что, если онъ напишетъ мнѣ и письмо пропадетъ? Это будетъ для меня такою-же тяжкою утратой, какъ потеря помилованія для осужденнаго на смерть. Повтори мнѣ послѣднія сказанныя имъ слова.

Пизаній. «Царица моя, царица моя».

Имоджена. При этомъ онъ махалъ платкомъ?

Пизаній. И цѣловалъ этотъ платокъ.

Имождена. Безчувственная ткань, ты оказалась счастливѣе меня! И это было все?

Пизаній. Нѣтъ, миледи. Пока зрѣніе и слухъ могли видѣть его и слышать, онъ все стоялъ на палубѣ и продолжалъ махать то перчаткою, то шляпой, то платкомъ, какъ бы желая выразить всѣмъ, чѣмъ возможно, свою тоску и сожалѣніе, что душа его такъ медленно отплываетъ отъ берега, а корабль, напротивъ, уплываетъ такъ быстро.

Имоджена. Тебѣ не слѣдовало упускать его изъ виду пока онъ не сдѣлался такъ-же малъ, какъ воронъ иди даже еще меньше.

Пизаній. Я такъ, миледи, и сдѣлалъ.

Имоджена. Я до тѣхъ поръ напрягала бы нити зрѣнія, пока онѣ совсѣмъ бы не порвались, все слѣдя, какъ мой Постумъ, благодаря возрастающему разстоянію, становясь все меньше не достигъ, наконецъ, размѣровъ моей иголки… Или нѣтъ, я все продолжала бы слѣдить за нимъ глазами, пока даль совсѣмъ не превратила-бы его въ мушкарку, пока образъ его совсѣмъ не растаялъ бы въ воздухѣ, а затѣмъ я отвела бы глаза, только затѣмъ, чтобы залиться слезами. Какъ думаешь, добрый мой Пизаній, когда придетъ отъ него извѣстіе?

Пизаній. Будьте увѣрены, что онъ воспользуется для этого первымъ удобнымъ случаемъ.

Имоджена. Мнѣ не удалось проститься съ нимъ, какъ слѣдуетъ. Не удалось сообщить ему что и какъ буду я думать о немъ въ тѣ или другіе часы; не успѣла даже заставить его поклясться, что красивыя итальянки не заставятъ его забыть священныхъ обѣтовъ, не послужатъ во вредъ ни моимъ правамъ, ни его чести… не взяла съ него слова, что онъ станетъ каждый день молиться въ шесть часовъ утра, въ полдень и въ полночь, потому что въ эти часы я тоже буду взывать о немъ къ небесамъ, и наши молитвы сольются тамъ воедино… Не успѣла я даже между двумя чарующими словами поцѣловать его на прощаніе, какъ вдругъ вошелъ отецъ и отъ его гнѣва, словно отъ безпощаднаго дыханія сѣвернаго урагана, мгновенно поблекли наши цвѣты, не успѣвъ и расцвѣсть.

Входитъ придворная дама.

Дама. Королева проситъ ваше высочество къ себѣ.

Имоджена. Иду (Пизанію). Исполни-же все, какъ я тебѣ говорила.

Пизaній. Все будетъ исполнено (Уходятъ).

СЦЕНА V.

Римъ. Комната y Филарія. Входятъ Филарій, Іахимъ и французъ.

Іахимъ. Повѣрьте моимъ словамъ: я видалъ его въ Британіи въ то время, когда его извѣстность только еще начинала возрастать и когда отъ него только еще ожидали осуществленія возлагаемыхъ на него блестящихъ надеждъ, которыя, какъ говорятъ, онъ вполнѣ оправдалъ впослѣдствіи. Но я все-таки смотрѣлъ на него безъ малѣйшаго удивленія хотя перечень его доблестей уже и тогда выставлялся рядомъ съ нимъ на показъ и всякій имѣлъ возможность провѣрять его статью за статьею.

Филарій. Ты говоришь о такихъ временахъ, когда онъ и наружно, и внутренно не достигъ еще тѣхъ совершенствъ которыя всѣ признаютъ за нимъ теперь.

Французъ. Я видалъ его во Франціи, и тамъ было не мало людей, способныхъ смотрѣть на солнце такъ-же прямо какъ онъ.

Іахимъ. Главною причиною всѣхъ преувеличенныхъ восхваленій несомнѣнно является его женитьба на королевской дочери, хотя въ этомъ отношеніи достоинства его жены придаютъ ему несравненно большую цѣнность, чѣмъ его собственныя.

Французъ. А затѣмъ его изгнаніе…

Іахимъ. Да, и оно. Человѣка этого выше всякой мѣры превозносятъ особенно сторонники принцессы, оплакивающіе ея горе, вызванное насильственною разлукою съ любимымъ человѣкомъ. Тѣ же сторонники, желая во что бы-то ни стало доказать, что принцесса, избравъ себѣ въ мужья бѣдняка безъ имени, поступила какъ нельзя болѣе благоразумно, приписываютъ ему небывалыя достоинства, межъ тѣмъ, какъ на самомъ дѣлѣ благоразуміе ея, вглядѣвшись въ него поближе, становится крайне сомнительнымъ. Скажите, по какому случаю поселился онъ y васъ, и какъ вы съ нимъ познакомились?

Филарій. Его отецъ былъ моимъ братомъ по оружію, и я не одинъ разъ былъ обязанъ ему жизнью (Входитъ Постумъ). Но вотъ идетъ сюда и нашъ британецъ… Обойдитесь съ нимъ, какъ людямъ вашего воспитанія подобаетъ обходиться съ иностранцемъ, особенно когда этотъ иностранецъ человѣкъ замѣчательный… Прошу васъ познакомиться съ моимъ благороднымъ другомъ и гостемъ. Не откажите-же ему въ своемъ расположеніи. Вы скоро узнаете по опыту, что онъ вполнѣ этого достоинъ, и что всякія похвалы ему съ моей стороны совершенно излишни.

Французъ. Мы, кажется, были знакомы еще въ Орлеанѣ.

Постумъ. Да, и я съ тѣхъ поръ нахожусь y васъ въ неоплатномъ долгу. Я такъ много обязанъ вамъ, что, расплачиваясъ постоянно, я все-таки едва ли буду когда нибудь въ состояніи расквитаться съ вами вполнѣ.

Французъ. О, вы придаете слишкомъ большую цѣну моей ничтожной услугѣ. Вся-то она состояла въ томъ, что помирилъ васъ съ однимъ изъ своихъ соотечественниковъ. Но это на моемъ мѣстѣ сдѣлалъ бы каждый. Слишкомъ было-бы прискорбно, если-бы ссора, возникшая изъ-за пустяковъ, окончилась кровавою развязкою, какъ это едва-едва не вышло на самомъ дѣлѣ.

Постумъ. Простите, но я не совсѣмъ согласенъ съ вами. Въ то время, путешествуя по чужимъ краямъ, я былъ еще очень молодъ и болѣе склоненъ руководствоваться собственнымъ своимъ мнѣніемъ, чѣмъ мнѣніемъ и совѣтами людей, болѣе разсудительныхъ и опытныхъ, чѣмъ я самъ. Однако, и теперь, сдѣлавшись болѣе разсудительнымъ, если только я имѣю право этимъ похвалиться, — я все-таки нахожу, что тогдашній поводъ къ ссорѣ нельзя считать пустякомъ.

Французъ. А я все-таки продолжаю считать его настолько ничтожнымъ, что для рѣшенія спора не стоило прибѣгать къ оружію, такъ какъ поединокъ непремѣнно кончился-бы смертью, если не обоихъ противниковъ, то хоть одного изъ нихъ.

Іахимъ. Простите за нескромный вопросъ: изъ-за чего вышла непріятность?

Французъ. Ничего не скромнаго въ вашемъ вопросѣ нѣтъ. Ссора произошла публично, слѣдовательно никому не можетъ быть обидно, если поводъ къ ней разгласится. Онъ былъ почти тождественъ съ вчерашнимъ нашимъ споромъ, когда каждый изъ насъ восхвалялъ красавицъ своей родины. Въ то время вотъ этотъ господинъ утверждалъ и даже готовъ былъ кровью скрѣпить свое показаніе, что въ мірѣ нѣтъ женщины прекраснѣй, добродѣтельнѣй, разумнѣй, цѣломудреннѣй и вѣрнѣе въ любви его красотки, что нѣтъ ни одной француженки неприступнѣе ея.

Іахимъ. Вѣроятно, этой особы теперь уже не существуетъ или мнѣніе о ней ея защитника въ настоящее время очень измѣнилось.

Постумъ. Она такъ-же безупречна, какъ прежде, и я о ней прежняго мнѣнія.

Іахимъ. Но вы, конечно, не поставите ее выше нашихъ соотечественницъ-итальянокъ.

Постумъ. Если меня станутъ вызывать на это, какъ вазывали во Франціи, я ничего не сбавлю въ своемъ отзывѣ, но при этомъ заявлю, что я не любовникъ ея, а только горячій почитатель ея совершенствъ.

Іахимъ. Быть поставленной не только выше нашихъ женщинъ, но даже и въ уровень съ ними было бы непомѣрно вѣликою честью для британки. Если-бы она своими совершенствами такъ же превосходила другихъ женщинъ, какъ этотъ брилліантъ y васъ на пальцѣ превосходить всѣ виданные мною до сихъ поръ, я изъ этого заключу только одно: что она лучше многихъ другихъ; самаго же лучшаго изъ всѣхъ существующихъ брилліантовъ я все таки еще не видалъ, какъ вы еще не видали лучшей изъ всѣхъ женщины

Постумъ. И ее, и этотъ камень я цѣню, сообразуясь съ тѣми высокими достопиствами, которыя въ нихъ нахожу.

Іахимъ. А какъ дорого цѣните вы свой брилліантъ?

Постумъ. Дороже всего, чѣмъ восхищается міръ.

Іахимъ. Изъ этого я заключаю, что владычица вашей души умерла или что эта бездѣлка превосходитъ ее цѣною.

Постумъ. Ошибаетесь. Брилліантъ этотъ можетъ быть или купленъ человѣкомъ, имѣющимъ для этого достаточныя средства, или подаренъ тому, кто достоинъ такого подарка. Но женщина, о которой я говорю, продана быть не можетъ: она даръ боговъ.

Іахимъ. И боги подарили ее вамъ?

Постумъ. И я при ихъ помощи постараюсь сохранить ее.

Іахимъ. На словахъ вы можете считать ее своею вполнѣ, но должны также знать, что залетныя птицы не прочь поплавать и по сосѣдскимъ прудамъ, а перстень вашъ могутъ украсть. Такимъ образомъ, оба ваши неоцѣненныя сокровища ненадежны; одно изъ нихъ слабо по природѣ, другое подвержено всякимъ случайностямъ. Набившій руку воръ или искусный въ этомъ дѣлѣ придворный любезникъ могутъ безъ особаго труда лишить васъ и того, и другого.

Постумъ. Если вы считаете владычицу души моей слабой относительно способности сохранить или потерять честь, я ручаюсь, что во всей Италіи не найдется настолько искуснаго обольстителя, который могъ-бы восторжествовать надъ нею. Насчетъ своего брилліанта я тоже покоенъ, хотя и знаю, что ловкихъ воровъ y васъ множество.

Филарій. Полноте, господа. Прекратите этотъ разговоръ.

Постумъ. Съ величайшимъ удовольствіемъ! Я очень благодаренъ этому достойному синьору, что онъ не считаетъ меня чужимъ человѣкомъ, и очень радъ, что мы сразу сблизились съ нимъ, какъ свои люди.

Іахимъ. Мнѣ было-бы достаточно одного разговора разъ въ пять подлиннѣе этого, чтобы отбить y васъ восхваляемую красотку. Представься мнѣ только случай увидать ее и поухаживать за нею, я мигомъ заставилъ-бы ее отступить и даже сдаться на капитуляцію.

Постумъ. Никогда-бы этого не было.

Іахимъ. Хотя я убѣжденъ, что она не стоить такой цѣны, но, въ подтвержденіе моихъ словъ, я готовъ прозакладывать половину своего состоянія противъ вашего перстня. Впрочемъ закладъ этотъ я скорѣе держу противъ излишней вашей увѣрѣнности, чѣмъ противъ чести любимой вами женщины. Чтобы закладъ мой не показался вамъ оскорбительнымъ, я готовъ произвести опытъ надъ какою вамъ угодно другою женщиною.

Постумъ. Я убѣжденъ, что такая непомѣрная самонадѣянность сильно вводитъ васъ въ заблужденія и что вы за подобную попытку добьетесь только того, чего заслуживаете.

Іахимъ. Чего именно?

Постумъ. Полнаго пораженія, хотя то, что вы называете попыткой, заслуживаетъ несравненно болѣе строгаго наказанія.

Филарій. Довольно, господа, будетъ объ этомъ. Споръ вашъ возникъ мгновенно, пусть онъ и кончится такъ-же. Вамъ слѣдуетъ прежде познакомиться поближе.

Іахимъ. Въ доказательство того, что я не отступаюсь отъ своихъ словъ, я готовъ прозакладывать не только все свое состояніе, но и состояніе моего сосѣда.

Постумъ. Какую-же именно женщину избираете вы для своего опыта?

Іахимъ. Да хоть ту, что, по вашему мнѣнію, отличается такою непоколебимою вѣрностью. Доставьте мнѣ только доступъ ко двору, при которомъ она живетъ, и я противъ вашего перстня держу десять тысячъ дукатовъ, что я послѣ втораго-же свиданія привезу вамъ ея честь, считаемую вами неприступною твердынею.

Постумъ. Противъ вашего заклада я готовъ держать такое-же количество дукатовъ, но перстень дорогъ для меня, какъ тотъ палецъ, на которомъ я его ношу, такъ какъ онъ съ этимъ пальцемъ составляетъ одно неразрывное цѣлое.

Іахимъ. Вы боитесь его лишиться, и такая осторожность съ вашей стороны весьма благоразумна. Платя даже по милліону за каждую драхму женскаго тѣла, вамъ не уберечь его отъ порчи. Самая ваша осторожность доказываетъ, что вы не вполнѣ увѣрены въ той, за которую держите закладъ.

Постумъ. Все это говорится только для краснаго словца. Вѣроятно, вы далеко не такъ легкомысленны, какъ стараетесь казаться.

Іахимъ. Языкъ мой вполнѣ повинуется мнѣ, какъ своему господину. Клянусь, — я готовъ предпринять то, что предлагаю.

Постумъ. Если вы готовы, то и я согласенъ прозакладывать свой перстень до вашего возвращенія. Условимся-же окончательно. Добродѣтели той женщины, за которую я стою, нечего бояться чудовищнаго безобразія вашего не достойнаго замысла.

Филарій. Я не допущу, чтобы состоялся этотъ закладъ.

Іахимъ. Клянусь богами, онъ уже состоялся! Если я не представлю вамъ достаточныхъ доказательствъ, что я насладился драгоцѣннѣйшею тѣлесною половиною владычицы вашего сердца, мои десять тысячъ дукатовъ — ваши, какъ и этотъ брилліантъ. Если я вернусь, оставивъ ее такою-же непорочною и вѣрною вамъ, какъ вы надѣетесь, и она, — ваша драгоцѣнность, — и этотъ драгоцѣнный камень, и мое золото — все ваше, но вы должны снабдить меня такою рекомендаціей, которая дала-бы мнѣ свободный къ ней доступъ.

Постумъ. На ваше предложеніе я согласенъ; установимъ-же окончательно всѣ статьи этого условія, по которому вы принимаете на себя слѣдующую отвѣтственность: если по окончаніи путешествія вы представите мнѣ неопровержимыя доказательства полнаго своего торжества надъ нею, мы съ вами болѣе не враги: значитъ, она не стоитъ нашей ссоры. Если же она устоитъ противъ вашихъ обольщеній, или если вы не доставите достаточныхъ доказательствъ, что обольстили ее, вы, съ оружіемъ въ рукахъ, отвѣтите мнѣ за оскорбительное о ней мнѣніе и за еще болѣе оскорбительное покушеніе на ея непорочность.

Іахимъ. По рукамъ; условіе заключено. Пусть нарочно выбранный для этого совѣтъ скрѣпитъ его надлежащимъ образомъ, и я немедленно отправлюсь въ Британію, чтобы горячность наша не остыла, и закладъ не умеръ преждевременно отъ недостатка питанія. Я сейчасъ-же отправлюсь за деньгами и велю изготовить письменный договоръ.

Постумъ. Хорошо (Постумъ и Іахимъ уходятъ).

Французъ. Какъ вы думаете, состоится закладъ?

Филарій. Іахимъ отъ своего намѣренія не отступится. Пойдемте за ними (Уходятъ).

СЦЕНА VI.

Британія. Комната во дворцѣ y Цимбелина. Входятъ Королева, Придворныя дамы и Корнелій

Королева. Нарвите же цвѣтовъ… Скорѣе! пока утренняая роса на нихъ еще не обсохла. У кого списокъ, какихъ именно цвѣтовъ мнѣ надо?

Придворная дама. У меня.

Королева. Ступайте-же скорѣе (Дамы уходятъ). А вы, тѣлесный нашъ цѣлитель, принесли необходимыя снадобья?

Корнелій. Принесъ все, что угодно было вашему величеству (Подаетъ ей небольшой ящикъ), но умоляю не обижаться за одинъ вопросъ, который предписываетъ мнѣ совѣсть. Зачѣмъ приказали вы мнѣ изготовить эти сложныя ядовитыя средства, дѣйствующія хотя и медленно, но неизбѣжно ведущія къ томительной смерти?

Королева. Удивляюсь, Корнелій, какъ можешь ты задавать мнѣ такой вопросъ. Развѣ я долго, очень долго не была твоею ученицею? Развѣ ты не научилъ меня, какъ приготовлять, перегонять благовонія, дѣлать ихъ годными въ прокъ? Развѣ ты не знаешь, что даже самъ великій нашъ король часто ухаживаетъ за мною, чтобы добыть моихъ издѣлій? Если ты не подозрѣваешь во мнѣ чего-то дьявольскаго, чему-же послѣ этого удивляться, что я желаю расширить кругъ моихъ знаній посредствомъ новыхъ опытовъ. Дѣйствіе твоихъ составовъ я намѣрена испытать на тваряхъ, не стоющихъ даже веревки, но отнюдь не на людяхъ. Я желаю познакомиться съ ихъ силою, чтобы найти другія силы, могущія имъ служить противодѣйствіемъ. Такимъ образомъ я узнаю свойства и могущества какъ тѣхъ, такъ и другихъ.

Корнелій. Берегитесь, ваше величество, какъ-бы отъ такихъ опытовъ не загрубѣло ваше сердце. Зрѣлища, подобныя дѣйствію ядовъ, и отвратительны, и далеко не безопасны.

Королева. За меня безпокоиться нечего! (Входитъ Пизаній. Королева про себя). Вотъ, идетъ сюда этотъ гнусный льстецъ. Онъ всею душою преданъ своему господину и врагъ моему сыну; съ него-то я и начну свои опыты (Громко). Что скажешь, Пизаній? Ты, Корнелій, болѣе мнѣ не нуженъ, можешь идти, куда хочешь.

Корнелій (Про себя). Я подозрѣваю твои намѣренія, королева; поэтому своими зельями ты не повредишь никому.

Королева. Послушай, Пизаній! Два слова… (Отводитъ его въ сторону).

Корнелій (Про себя). Не люблю я ея. Пусть воображаетъ, будто y нея въ рукахъ страшно и медленно дѣйствующіе яды, но я знаю, какая она женщина, и не довѣрю ей такихъ адски опасныхъ средствъ. Отъ тѣхъ снадобій, что я ей вручилъ, чувства могутъ заглохнуть на время, замереть. Вѣроятно, она сперва начнетъ съ кошекъ и съ собакъ, но впослѣдствіи станетъ испытывать мои средства на болѣе высокихъ породахъ, однако, въ кажущейся смерти, причиняемой этими средствами, нѣтъ ровно ничего опаснаго, и за нею послѣ непродолжительной летаргіи чувствъ послѣдуетъ новая, болѣе дѣятельная жизнь. Выдавая ей мнимые яды за настоящіе, я обманываю ее, но, обманывая, все-таки остаюсь еще болѣе честнымъ человѣкомъ.

Королева. Корнелій, въ настоящую минуту я болѣе не нуждаюсь въ твоихъ услугахъ и пришлю за тобою, если ты мнѣ понадобишься.

Корнелій. Примите, ваше величество, мой почтительный поклонъ (Уходитъ).

Королева. Ты говоришь, что она все плачетъ? Неужто она — по твоему мнѣнію, — никогда не утѣшится, и разсудокъ никогда не займетъ мѣста владѣющаго ею безумія? Постарайся узнать объ этомъ и когда ты объявишь мнѣ, что она любитъ моего сына, я тутъ-же скажу тебѣ: — «Ты долженъ подняться такъ-же высоко, какъ твой господинъ, стать даже выше его, потому что счастіе, сраженное судьбою, безмолвствуя, лежитъ при послѣднемъ издыханіи, и его имя изнываетъ въ предсмертныхъ мукахъ. Онъ не можетъ ни вернуться сюда, ни оставаться тамъ, гдѣ находится теперь. Перемѣнить мѣстопребываніе значило-бы только промѣнять одно горе на другое, и съ каждымъ наступающимъ днемъ жизнь его становится на одинъ день бѣднѣе. Какая польза тебѣ возлагать упованія на человѣка, чье положеніе не только колеблется, но пало уже такъ низко, что поднять его нѣтъ болѣе возможности. На остающихся y него друзей расчитывать нечего; гдѣ-же имъ поднять его на прежнюю высоту, когда они едва въ состояніи его поддерживать? (Роняетъ ящичек, переданный eй Корнеліемъ; Пизаній его поднимаетъ). Ты самъ не знаешь, какую драгоцѣнность ты поднялъ. Возьми за свой трудъ вотъ эту стклянку. Въ ней заключается составленное мною цѣлебное средство, которое уже пять разъ спасало короля отъ смерти; болѣе сильно и благотворно дѣйствующаго средства я не знаю… Оставь его y себя въ знакъ моего благоволенія и какъ задатокъ того, что ты еще получишь отъ меня впослѣдствіи. Объясни своей госпожѣ, какъ-бы отъ себя, настоящее ея положеніе. Не забывай, что ты этимъ открываешь себѣ новый путь къ успѣху: — ты сохранишь теперешнюю свою госпожу и кромѣ того пріобрѣтешь новаго покровителя въ лицѣ моего сына, который о тебѣ и позаботится. Проси тогда чего хочешь; я съумѣю убѣдить короля, что тебя слѣдуетъ постоянно повышать и повышать. Я сама прошу тебя о важной услугѣ слѣдовательно, считаю себя обязанной вознаградить тебя богатѣйшимъ образомъ. Позови моихъ дамъ и поразмысли хорошенько о томъ, что я говорила (Пизаній уходитъ). Этотъ негодяй себѣ на умѣ, но онъ вполнѣ преданъ своему господину и, благодаря его совѣтамъ и постояннымъ напоминаніямъ, Имоджена попрежнему останется тѣсно связанной съ своимъ мужемъ. Но если онъ выпьетъ лѣкарство, которое я ему дала, нашей красавицѣ уже не черезъ кого будетъ получать любовныя посланія. Если-же она не сдѣлается сговорчивѣе, то нѣтъ ничего невозможнаго, что и ей придется впослѣдствіи отвѣдать того-же снадобья. Въ этомъ она можетъ быть увѣрена (Пизаній возвращается; за нимъ дамы). Превосходно! Тутъ все, что мнѣ нужно: — фіалки, буковицы и примулы всякихъ сортовъ. Отнесите ихъ въ мою комнату, а ты, Пизаній, прощай и не забывай того, что я тебѣ говорила (Уходитъ вмѣстѣ съ дамами).

Пизаній. Конечно, не забуду. Если я измѣню доброму моему господину, я надѣну себѣ петлю на шею. Вотъ все, что я для тебя сдѣлаю (Уходитъ).

СЦЕНА VII.

Другая комната во дворцѣ. Входитъ Имоджена.

Имоджена. Кого-же я вижу около себя? — безжалостнаго отца, коварную мачиху и глупаго вздыхателя, ищущаго руки замужней женщины, мужъ которой въ изгнаніи! О безцѣнный мужъ, вѣнецъ моихъ огорченій, ты удвоиваешь мои мученія! Зачѣмъ воры не похитили и меня, какъ моихъ братьевъ? Какъ жалки тѣ, кому высокое положеніе внушаетъ честолюбивыя мечты, и какъ счастливы простые люди, чьи помыслы находятъ себѣ полное удовлетвореніе въ скромной долѣ (Входятъ Пизаній и Іахимъ). Что это еще за человѣкъ?.. Какая скука!

Пизаній. Миледи, васъ желаетъ видѣть этотъ благородный чужестранецъ, только-что прибывшій изъ Рима. Онъ привезъ вамъ извѣстія отъ вашего супруга.

Іахимъ. Вы блѣднѣете принцесса? Благородный Леонатъ находится въ добромъ здоровьѣ и шлетъ вашему высочеству нѣжнѣйшій свой привѣтъ (Подаетъ ей письмо).

Имоджена. Благодарю васъ, синьоръ. Добро пожаловать.

Іахимъ (Про себя). Съ внѣшней стороны она одарена великолѣпнѣйшимъ образомъ; если внутреннія ея качества соотвѣтствуютъ наружнымъ, она самъ аравійскій фениксъ и мнѣ придется проститься съ своимъ закладомъ. Отвага будь мнѣ другомъ, а ты, наглость, вооружи меня съ головы до ногъ! Иначе, мнѣ, какъ нѣкогда Парѳянамъ, придется драться, отступая, или даже просто бѣжать безъ боя.

Имоджена (Читаетъ). „Онъ принадлежитъ къ одной изъ благороднѣйшихъ здѣшнихъ семей и сильно привязалъ меня къ себѣ своею предупредительною любезностью, поэтому обойдись съ нимъ какъ можно ласковѣе, если тебѣ дорогъ твой преданный и вѣрный Леонатъ“. Эти строки я могу прочесть вслухъ; остальная же часть письма согрѣваетъ мою душу до сокровеннѣйшей ея глубины… Добро пожаловать, любезнѣйшій гость! Радости своей я не въ силахъ выразить словами, но сдѣлаю все, что отъ меня зависитъ чтобы доказать вамъ ее на дѣлѣ.

Іахимъ. Благодарю, прелестнѣйшая принцесса. Но что же это такое? Развѣ люди сошли съ ума? Неужто природа затѣмъ дала намъ глаза, способные видѣть красоту небеснаго свода, всѣ несмѣтныя сокровища земли и моря, способные безошибочно отличать пылающія въ высотѣ свѣтила отъ похожихъ одинъ на другой какъ близнецы, голышей, которыми усѣяно прибрежье, чтобы мы, обладая такими превосходными орудіями, помогающими зрѣнію, не умѣли сдѣлать разумнаго выбора между прекраснымъ и безобразнымъ?

Имоджена. Что-же такъ изумляетъ васъ?

Іахимъ. Это не можетъ быть виною глазъ, потому что даже крупныя и мелкія обезьяны — самцы, поставленные между двумя самками, начинаютъ ластиться къ красивой, болтать съ нею по своему, а безобразную отталкиваютъ отвратительными рожами. Нельзя сваливать вину и на недостатокъ разсудка, такъ-какъ даже идіотъ, поставленный въ такое счастливое положеніе, съумѣетъ остановиться на надлежащемъ выборѣ, ни на отсутствіе вкуса: — всякая мерзость, предложенная на выборъ рядомъ съ чистѣйшимъ совершенствомъ, даже въ пустомъ желудкѣ скорѣе способна вызвать тошноту, чѣмъ желаніе вкусить такую отвратительную пищу.

Имоджена. Объясните, что хотите вы сказать?

Іахимъ. Только извращенный, ко всему пріѣвшійся позывъ на пищу, вѣчно насыщаемый и никогда не насыщающійся вполнѣ, этотъ бездонный чанъ, изъ котораго содержимое постоянно вытекаетъ по мѣрѣ того, какъ онъ наполняется, поглотивъ ягненка, способен наброситься на невымытую требуху.

Имоджена. Что-же такъ волнуетъ васъ? Вы, можетъ быть, чувствуете себя несовсѣмъ хорошо?

Іахимъ. Благодарю васъ, принцесса; я совершенно здоровъ (Обращаясь къ Пизанію). Сдѣлайте одолженіе, скажите моему слугѣ, чтобы онъ дожидался меня тамъ, гдѣ я его оставилъ. Онъ здѣсь совсѣмъ чужой и особенною сообразительностью не отличается

Пизаній. Я самъ собирался отправиться къ нему, чтобы ободрить его ласковымъ пріемомъ (Уходитъ).

Имоджена. Вернемся къ разговору о мужѣ. Умоляю васъ, скажите, какъ его здоровье?

Іахимъ. Превосходно.

Имоджена. А каково расположеніе духа? Надѣюсь, онъ веселъ?

Іахимъ. Вполнѣ веселъ; во всемъ Римѣ нѣтъ ни одного иностранца веселѣе, беззаботнѣе его, такъ что мы прозвали его веселымъ британскимъ гулякою.

Имоджена. Находясь здѣсь, онъ нерѣдко впадалъ въ грустное настроеніе, большею частью самъ не зная почему.

Іахимъ. Я никогда не видалъ его печальнымъ. Тамъ въ числѣ его пріятелей есть одинъ очень знатный французъ, повидимому, влюбленный въ какую-то соотечественницу, оставшуюся на родинѣ. Французъ этотъ вздыхаетъ по своей возлюбленной, какъ раздувальный мѣхъ, а веселый британецъ, то-есть, вашъ мужъ, хохочетъ надъ его страстью во все горло. „Ну, какъ, говоритъ онъ: — не хвататься за бока, когда видишь, что человѣкъ, знающій изъ исторіи, по наслышкѣ или по собственному опыту, что такое женщина, и чѣмъ она по своей природѣ должна быть неизбѣжно, тратитъ всю свою свободную жизнь на тоску по вѣчномъ рабствѣ?“

Имоджена. Неужто мой Леонатъ можетъ говорить такія вещи?

Іахимъ. Да, принцесса, можетъ, и при этомъ онъ хохочетъ до слезъ. Нѣтъ ничего забавнѣе его насмѣшекъ надъ французомъ… Впрочемъ, само небо знаетъ, что есть люди, заслуживающіе строгаго порицанія.

Имоджена. Надѣюсь, мой мужъ не изъ ихъ числа?

Іахимъ. Конечно, нѣтъ! хотя я и долженъ замѣтить, что онъ могъ бы съ большею благодарностью относиться къ небесамъ за всѣ ихъ благодѣянія. Лично онъ одаренъ очень щедро, но лучшимъ, драгоцѣннѣйшимъ даромъ неба все-таки остаетесь вы, и я, отдавая вамъ должную дань восторга, не могу удержаться отъ чувства жалости…

Иможена. Къ кому?

Іахимъ. Мнѣ душевно жаль двухъ созданій.

Имоджена. По тому выраженію, съ какимъ вы смотрите на меня, я догадываюсь, что одно изъ этихъ созданій я. Чѣмъ-же заслуживаю я ваше состраданіе?

Іахимъ. Ужасно! поистинѣ ужасно!.. Прятаться отъ лучезарныхъ лучей солнца, чтобы находить наслажденіе въ тюрьмѣ при свѣтѣ смраднаго огарка.

Имоджена. Прошу васъ отвѣчать на мои вопросы прямѣе. Что именно возбуждаетъ въ васъ ко мнѣ чувство жалости?

Іахимъ. Я только хотѣлъ было сказать, что другія пользуются вашимъ… Но пусть боги караютъ за такія низости! Не мнѣ о нихъ разсказывать!

Имоджена. Вы, повидимому, что-то знаете, касающееся меня. Умоляю васъ, откройте мнѣ, что разомъ и побуждаетъ васъ, и не даетъ вамъ говорить прямо? Нерѣдко боязнь узнать горькую истину бываетъ мучительнѣе самой горькой дѣйствительности. Если слишкомъ поздно узнаешь о грозящей опасности, вредъ отъ нея становится непоправимымъ, тогда какъ, узнавъ все вовремя, можно принять надлежащія мѣры и тѣмъ отвратить бѣду. Говорите-же!

Іахимъ. Предположимъ, что я, имѣя право обращаться съ этими щечками, какъ съ своею собственностью, и впиваться въ нихъ губами, съ этою ручкой, прикосновеніе къ которой способно вызвать клятву въ вѣчной вѣрности изъ души каждаго, кто удостоится такого блаженства, со всѣмъ этимъ несравненнымъ существомъ, очаровавшимъ мои до сихъ поръ безцѣльно блуждавшіе взгляды и приковавшимъ ихъ къ себѣ навѣки, пренебрегъ бы этимъ неоцѣненнымъ правомъ, — о будь я проклятъ, если бы оказалось дѣйствительно такъ! — да, пренебрегъ-бы имъ, сталъ-бы слюнявить губы, настолько-же доступныя всѣмъ, какъ ступени, ведущія къ Капитолію, пожимать руки, загрубѣлыя отъ ежечасныхъ лживыхъ прикосновеній, отъ труда, или наконецъ, украдкою глядѣться въ мутные и тусклые глаза, такъ-же лишенные блеска, какъ свѣтъ коптящей плошки, поддерживаемый вонючимъ саломъ. Человѣкъ, способный на такую гнусную измѣну, былъ-бы достоинъ, чтобы на него разомъ обрушились всѣ бичи ада.

Имоджена. Ваши слова, синьоръ, заставляютъ меня бояться, что мужъ мой забылъ о самомъ существованіи Британіи.

Іахимъ. Забылъ даже, что существуетъ онъ самъ. Не по собственному побужденію открываю я вамъ всю нищенскую гнусность его измѣны. Нѣтъ, ваша чарующая прелесть вырвала это признаніе изъ глубины моей возмущенной души.

Имоджена. Не говорите мнѣ болѣе ни слова!

Іахимъ. Бѣдная, огорченная душа! постигшее васъ горе до того переполняетъ состраданіемъ мое сердце, что мнѣ самому становится больно! Развѣ не возмутительно, что чудное созданіе, которое, въ придачу къ королевству, удвоило-бы своею красотою цѣнность любого короля, самымъ позорнымъ образомъ приравнено къ гнуснымъ негодницамъ, получающимъ за свои ласки плату изъ вашей-же казны, икъ такимъ зараженнымъ искательницамъ приключеній, которыя изъ-за денегъ готовы шутя подвергнуться какимъ угодно мерзостямъ, способнымъ привить природѣ свою пошлость и отравить самый ядъ. Вы должны отомстить; иначе вы покажете, что или родившая васъ мать не была королевой, или что сами вы переродились въ конецъ.

Имоджена. Вы говорите: — мстить! Но, какъ-же я отомщу? У меня уже такое сердце, что оно отказывается легкомысленно вѣрить тому, что слышатъ мои уши; но если то, что вы говорите, даже правда, какъ-же я отомщу?

Іахимъ. Не понимаю, какъ вы соглашаетесь жить подобно жрицѣ Діаны, одиноко спать на холодной постели, тогда какъ вашъ мужъ, словно назло вамъ и на вашъ-же счетъ, водитъ самое близкое знакомство съ разными безобразницами. Вы должны отомстить, и я для этого съ радостью всецѣло отдаю себя въ ваше распоряженіе. Вы встрѣтите во мнѣ человѣка болѣе благодарнаго, чѣмъ вашъ бѣглецъ отъ супружескаго ложа; я никогда не отрекусь отъ уваженія къ вамъ, буду вѣренъ и нѣмъ, какъ могила.

Имоджена. Пизаній, иди сюда!

Іахимъ. Если договоръ между нами заключенъ, позвольте мнѣ скрѣпить его поцѣлуемъ на вашихъ устахъ.

Имоджена. Прочь! Я готова проклясть свои уши за то, что они слушали тебя такъ долго! Если бы ты былъ человѣкомъ честнымъ, ты разсказалъ-бы мнѣ все это изъ любви къ правдѣ и къ добродѣтели, а не съ этою дикою и тупою цѣлью, къ которой исключительно были направлены твои стремленія. Ты клевещешь на человѣка, которому такъ-же чуждо то, что ты на него взводишь, какъ тебѣ самому чуждо чувство честности! Ты преслѣдуешь своими искательствами женщину, въ глазахъ которой ты настолько-же достоинъ презрѣнія, какъ и самъ дьяволъ… Иди-же сюда, Пизаній!.. Я сегодня-же извѣщу моего царственнаго родителя о твоемъ покушеніи на мою честь. Если онъ найдетъ, что поведеніе при его дворѣ безстыжаго чужестранца, мыслимое только въ какомъ-нибудь римскомъ притонѣ разврата, прилично и не заслуживаетъ самаго строгаго порицанія, значитъ, ему нѣтъ ровно никакого дѣла ни до своего двора, ни до чести дочери!.. Пизаній, скорѣе сюда!

Іахимъ. О, счастливый Леонатъ!.. Я могу смѣло воскликнуть! — Вѣра въ тебя твоей жены такъ-же достойна твоего довѣрія, какъ твои рѣдкія добродѣтели достойны непоколебимой ея вѣрности. Будьте долго-долго счастливы другъ съ другомъ, вы, жена доблестнѣйшаго изъ мужей, которую любая страна могла-бы по всей справедливости считать своею гордостью, и онъ, единственный изъ всѣхъ людей вполнѣ достойный обладать такимъ сокровищемъ! Удостойте меня своего прощенія! Все, что я говорилъ, клонилось только къ тому, чтобы убѣдиться, насколько довѣріе къ мужу глубоко укоренилось y васъ въ душѣ, а теперь постараюсь изобразить вамъ вашего супруга такимъ, какимъ онъ есть на самомъ дѣлѣ, чтобы снова возстановить его въ вашихъ глазахъ. Въ немъ съ рѣдкою полнотою собраны всѣ совершенства: онъ какой-то безгрѣшный чародѣй, умѣющій привлекать къ себѣ въ обществѣ всѣ сердца. Половина каждаго сердца непремѣнно принадлежитъ ему.

Имоджена. Вы, какъ я вижу, приносите покаяніе.

Іахимъ. Среди другихъ людей, онъ кажется богомъ, сошедшимъ съ небесъ; въ его лицѣ есть нѣчто такое, что ставитъ его неизмѣримо выше всѣхъ остальныхъ людей. Не сердитесь, могущественнѣйшая принцесса, что я дерзнулъ испытывать васъ ложными свѣдѣніями. Испытаніе это самымъ блистательнымъ образомъ доказало всю вашу осмотрительность при выборѣ мужа; выборъ этотъ палъ на такого человѣка. который не только не можетъ пасть, но даже и оступиться. Провѣрять ваши чувства заставила меня безпредѣльная моя къ нему привязанность, но, на его счастіе, въ отличіе отъ другихъ женщинъ, боги создали васъ безъ малѣйшей сорной примѣси. Простите-же меня! Умоляю васъ.

Имоджена. Все забыто, любезный синьоръ. Пользуйтесь сколько угодно моимъ вліяніемъ при дворѣ; оно всецѣло къ вашимъ услугамъ.

Іахимъ. Примите всепокорнѣйшую мою благодарность… Совсѣмъ было забылъ, что y меня есть къ вамъ небольшая просьба, пріобрѣтающая нѣкоторую важность тѣмъ, что она касается дѣла, въ которомъ принимаетъ участіе вашъ мужъ, такъ-же, какъ я и нѣсколько человѣкъ моихъ друзей.

Имоджена. Въ чемъ-же дѣло?

Іахимъ. Человѣкъ двѣнадцать насъ, римлянъ, а съ нами и вашъ мужъ, лучшее перо нашего крыла, — согласились въ складчину поднесть императору подарокъ, по ихъ порученію купленный мною во Франціи. Подарокъ этотъ состоитъ изъ серебряной утвари великолѣпной работы и въ изобиліи осыпанной каменьями въ хорошой оправѣ. Цѣна, утвари крупная и я, какъ иностранецъ, боясь за ея цѣлость, желалъ-бы найти для нея наиболѣе надежное помѣщеніе. Не будете-ли вы настолько добры, не примите-ли наше серебро на сохраненіе?

Имоджена. Съ большимъ удовольствіемъ! Честью ручаюсь за сохранность ввѣренной мнѣ драгоцѣнности. Когда мужъ мой участвуетъ въ складчинѣ, я поставлю серебро y себя въ спальнѣ.

Іахимъ. Оно упаковано въ сундукъ и его охраняютъ пока мои слуги. Если вы позволите, я сегодня-же вечеромъ велю препроводить сундукъ въ ваши покои, такъ какъ завтра я сажусь на корабль.

Имоджена. О, нѣтъ, нѣтъ! Останьтесь y насъ подолѣе.

Іахимъ. Простите, никакъ не могу! Согласившись побыть здѣсь долѣе, я нарушу данное слово. Изъ Галліи, гдѣ я находился, я нарочно переплылъ море, чтобы исполнить данное обѣщаніе, то-есть, чтобы повидаться съ вашимъ высочествомъ.

Имоджена. Благодарю васъ за вашъ трудъ, но отложите отъѣздъ до другого дня.

Іахимъ. Не могу, принцесса! я долженъ уѣхать; поэтому, если вы желаете что-нибудь отвѣтить вашему супругу, я попросилъ-бы васъ приготовить письмо сегодня-же вечеромъ. Я и такъ уже промѣшкалъ нѣсколько дней, а это очень важно, потому что подарокъ императору долженъ быть поднесенъ вовремя.

Имоджена. Я сейчасъ-же отправлюсь писать письмо. Пришлите сундукъ; онъ будетъ здѣсь въ сохранности и возвращенъ вамъ въ цѣлости. Отъ души рада познакомиться съ вами (Уходитъ).

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ

СЦЕНА I.

Передъ дворцомъ Цимбелина. Входитъ Клотэнъ и двое Придворныхъ.

Клотэнъ. Случалось-ли съ кѣмъ-нибудь такое несчастье?! Мой ударъ уже готовъ былъ коснуться цѣли, какъ вдругъ налетѣлъ другой и отбилъ его! Я на этой ставкѣ проигралъ сто фунтовъ, а тутъ еще проклятый этотъ ублюдокъ съ обезьяньимъ рыломъ обозлился на меня за то, что я сталъ ругаться словно я бралъ ругательства y него взаймы, а не могъ расходовать ихъ какъ мнѣ заблагоразсудится.

1-й придворный. Что-же выигралъ онъ этимъ? Только то, что вы прошибли ему шаромъ голову.

2-й придворный (про себя). Если-бы y него было столько-же ума, сколько y проломившаго ему голову, весь этотъ умъ вытекъ-бы тутъ-же.

Клотэнъ. Когда высокопоставленный человѣкъ чувствуетъ расположеніе ругаться, развѣ кто-нибудь изъ присутствующихъ имѣетъ право останавливать или осуждать его?

2-й придворный. Никто, ваше высочество, рѣшительно никто! (Про себя). Какъ и ты не имѣешь никакого права рвать другимъ уши.

Клотэнъ. Собачій ублюдокъ!.. И чтобы я-то далъ ему удовлетвореніе!.. Какъ-бы не такъ!… Другое дѣло, если-бы онъ былъ равенъ мнѣ по положенію!

2-й придворный (Про себя). Тогда онъ былъ-бы равенъ дураку.

Клотэнъ. Ничто на свѣтѣ не бѣситъ меня такъ, какъ это!.. приди на него моровая язва!.. Я былъ-бы на этотъ разъ очень радъ стоять не такъ высоко!.. Никто не дерзаетъ выходить со мною на поединокъ изъ-за того, что королева мнѣ мать. Каждый подлаго званія проходимецъ можетъ сражаться сколько душѣ его угодно, а мнѣ, между тѣмъ приходится метаться туда и сюда, какъ пѣтуху, не находящему себѣ противника.

2-й придворный (Про себя). Ты разомъ и пѣтухъ, и каплунъ; пѣтушинаго въ тебѣ только и есть — крикъ да гребешокъ.

Клотэнъ. Что ты говоришь?

2-й придворный. Говорю, что вашему высочеству не подобаетъ драться со всякимъ, кого вы оскорбляете.

Клотэнъ. Конечно, нѣтъ! Я это знаю, но мнѣ вполнѣ подобаетъ оскорблять каждаго, кто стоитъ ниже меня.

2-й придворный. Да, это подобаетъ одному только вашему высочеству.

Клотэнъ. То-же думаю и я.

1-й придворный. Слышали вы, принцъ, что сегодня вечеромъ ко двору прибылъ иностранецъ?

Клотэнъ. Какъ! Иностранецъ прибылъ ко двору, и я до сихъ поръ этого не знаю?

2-й придворный (Про себя). Мало-ли чего ты не знаешь. Напримѣръ, того, что ты дуракъ!

1-й придворный. Да, прибылъ итальянецъ и, какъ говорятъ, пріятель Леоната.

Клотэнъ. Леоната? изгнаннаго то негодяя? Значитъ, самъ онъ, кто бы онъ ни былъ, тоже негодяй. Отъ кого слышалъ ты объ иностранцѣ?

1-й придворный. Отъ одного изъ пажей вашего высочества.

Клотэнъ. Не пойти-ли взглянуть на него?… Въ этомъ нѣтъ, вѣдь, ничего неприличнаго; достоинства своего я не унижу и ничье мнѣніе обо мнѣ не измѣнится?

1-й придворный. Вы ни чѣмъ на свѣтѣ не можете себя унизить.

Клотэнъ. Да, я полагаю, что это довольно трудно.

2-й придворный (Про себя). Такъ-какъ ты дуракъ, признанный всѣми, то мнѣніе о тебѣ измѣнилось-бы только въ томъ случаѣ, если-бы ты вдругъ пересталъ говорить глупости.

Клотэнъ. Рѣшено! Пойду взглянуть на итальянца. Я сегодня проигрался и намѣренъ вернуть ночью то, что проигралъ днемъ. Идемте.

2-й придворный. Я немедленно послѣдую за вами (Клотэнъ и первый придворный уходятъ). Едва вѣрится, что такая хитрая чертовка, какъ его мать, могла произвести на свѣтъ такого осла! Уму этой женщины доступно все, а сынокъ не въ состояніи вычесть двухъ изъ двадцати такъ, чтобы получилось восемнадцать. Увы, что должна выносить ты, бѣдная женщина, ты, божественная Имоджена, находясь между отцомъ, которымъ управляетъ твоя мачиха, постоянно придумывающая все новыя и новыя козни, и между женихомъ, который тебѣ ненавистнѣе самой разлуки съ любимымъ изгнаннымъ мужемъ. Да укрѣпить небо ограды твоей чести противъ такого гнуснаго дѣянія, какъ замышляемъ разводъ твой съ мужемъ, и да сохранитъ оно незыблемый храмъ прекрасной твоей души; да сохранитъ оно также твою жизнь, чтобы ты хоть когда-нибудь могла снова соединиться съ изгнаннымъ мужемъ и вступить во владѣніе обширнымъ этимъ государствомъ (Уходитъ).

СЦЕНА II.

Спальня. Въ одномъ изъ угловъ стоитъ большой сундукъ. Имоджена лежитъ на постели и читаетъ; Елена.

Имоджена. Кто здѣсь? Ты, Елена?

Елена. Я, миледи… Къ вашимъ услугамъ.

Имоджена. Который теперь часъ?

Елена. Скоро полночь.

Имоджена. Если такъ, я читала цѣлыхъ три часа подрядъ. Глаза мои слипаются. Загни страницу, на которой я остановилась, и ступай спать. Свѣчи не уноси, а если проснешься часа въ четыре, разбуди меня. Сонъ совсѣмъ меня одолѣваетъ (Елена уходитъ). Всемогущіе боги, отдаюсь подъ ваше покровительство и, — умоляю! — охраните меня отъ злыхъ фей и отъ ночныхъ искусителей (Засыпаетъ; изъ сундука выходитъ Іахимъ).

Іахимъ. Сверчки поютъ, а переутомленныя чувства человѣка возстановляютъ себя покойнымъ сномъ. Такъ нашъ Тарквиній слегка ступалъ по тростниковымъ циновкамъ прежде, чѣмъ разбудить цѣломудренное созданіе, которому самъ же онъ нанесъ потомъ смертельную рану. О, Цитерея какъ украшаешь ты свое ложе! Свѣжая лилія, ты бѣлѣе своихъ покрововъ… Если-бы я имѣлъ возможность прикоснуться къ тебѣ… поцѣловать тебя хоть разъ, всего одинъ только разъ! Какъ сладко было-бы прикоснуться губами къ этимъ несравненнымъ рубинамъ! Это ея дыханіе наводняетъ комнату такимъ благоуханіемъ. Пламя свѣчи само клонится къ ней, чтобы заглянуть подъ ея вѣки и увидѣть таящійся подъ ними и задернутый теперь завѣсою свѣтъ, свѣтъ бѣлый съ синеватымъ отливомъ и окаймленный цвѣтомъ небесной лазури… Однако я намѣревался подробно осмотрѣть комнату и все записать для памяти (Достаетъ записную книжку и читаетъ). Такія-то и такія-то картины… Вотъ тутъ окно… Надъ кроватью пологъ такой-то. На стѣнныхъ коврахъ такія-то и такія-то фигуры, изображающія то-то и то-то… Ахъ, если бы можно было разсмотрѣть какой-нибудь природный значекъ на ея тѣлѣ! Такая подробность, служа неопровержимымъ доказательствомъ, была бы для моихъ замѣтокъ въ десять тысячъ разъ цѣннѣе самаго подробнаго перечня всякой движимости. О, сонъ, какъ обезьяна, передразнивающій смерть, налягъ на нее всею своею тяжестью, и пусть она лежитъ безчувственно и неподвижно, какъ мраморное изваяніе на надгробномъ памятникѣ (Снимая съ руки ея браслетъ). Ну, снимайся, снимайся! Ты такъ-же уступчивъ, какъ нѣкогда былъ неподатливъ Гордіевъ узелъ. Теперь ты y меня въ рукахъ и, какъ внѣшняя улика, за одно съ внутреннимъ сознаніемъ поможешь мнѣ довести ея мужа до умопомѣшательства… А вотъ на лѣвой груди y нея родинка изъ пяти красныхъ точекъ, похожихъ на багряныя пятнышки въ чашечкѣ буковицы. Это улика такого рода, что ею удовлетворился бы самый взыскательный законъ. То, что мнѣ извѣстна такая тайна, непремѣнно заставитъ ея мужа повѣрить, будто я сломалъ замокъ и похитилъ сокровище ея чести… Довольно! Ничего мнѣ болѣе не нужно и записывать это нѣтъ надобности; оно и безъ того глубоко запечатлѣлось y меня въ памяти, врѣзалось въ нее неизгладимо… Она до поздней ночи читала повѣсть о Тереѣ и листъ загнутъ на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ Филомела сдается… Съ меня довольно… Надо опять отправляться въ сундукъ, снова приладить замокъ… Торопитесь, торопитесь, драконы ночи. Пусть разсвѣтъ заставитъ скорѣй прозрѣть сомкнутые глаза вороновъ!.. Ночевать здѣсь довольно страшно Хотя въ этой комнатѣ и покоится небесный ангелъ, но около него все-таки адъ (Бьютъ часы). Часъ, два, три… Пора, пора! (Прячется въ сундукъ).

СЦЕНА III.

Во дворцѣ, около комнаты Имоджены. Входятъ Клотэнъ и нѣсколько придворныхъ.

1-й придворный. Вы, ваше высочество, очень терпѣливо относитесь къ проигрышу; едва-ли найдется другой игрокъ, кто-бы такъ равнодушно металъ кости.

Клотэнъ. Поневолѣ похолодѣешь, когда проигрываешься.

1-й придворный. Но рѣдко кто такъ терпѣливо мирится съ проигрышемъ, какъ вы, принцъ. Вотъ, когда вы выигрываете, другое дѣло: вы начинаете горячиться, выходите изъ себя…

Клотэнъ. Выигрышъ хоть кого разгорячитъ… Лишь-бы мнѣ завладѣть глупою этою Имодженой! Золота y меня тогда будетъ достаточно… Кажется, уже разсвѣтаетъ… Такъ вѣдь?

1-й придворный. Совсѣмъ разсвѣло, ваше высочество.

Клотэнъ. Я желалъ-бы, чтобы музыканты шли скорѣе. Мнѣ совѣтовали угощать ее по утрамъ музыкой; говорятъ, будто это на нее подѣйствуетъ (Входятъ музыканты). Идите скорѣе и настраивайте инструменты. Если вы можетѣ подѣйствовать на нее, перебирая пальцами… вотъ такъ… хорошо. Если не поможетъ, прибѣгнемъ и къ языку. Когда-же и это не подѣйствуетъ, пусть она остается такою, какъ есть, а я все-таки не отстану… Сперва сыграйте какую-нибудь ловкую забористую штучку, потомъ спойте изумительно сладкую пѣсню съ великолѣпнѣйше-богатѣйшими словами, а она пусть затѣмъ соображаетъ про себя.

Пѣсня.

Чу! Проснись! Къ вратамъ небесъ

Съ пѣсней жаворонокъ мчится;

Фебъ проснулся и коней

Онъ ведетъ росы напиться,

Что подъ утро y цвѣтовъ

Въ чашечкахъ таится.

Близость утренней зари

И Зефира чуя ласки,

Золотые ноготки

Сонные открыли глазки

Такъ со всѣмъ, что полно красоты,

Милая, проснись и ты.

Клотэнъ. Будетъ! Убирайтесь! Если это на нее подѣйствуетъ, я буду о вашей музыкѣ самого лучшаго мнѣнія если-же не подѣйствуетъ, значитъ, у нея самой въ ушахъ есть порокъ, который не исправишь ни волосомъ, ни телячьими кишками, ни даже голосомъ самаго несомнѣннаго евнуха (Музыканты удаляются; входятъ Цимбелинъ и королева).

2-й придворный. Вотъ идетъ король.

Клотэнъ. Очень радъ, что не ложился до такого поздняго часа, иначе мнѣ никакъ-бы не быть такъ рано на ногахъ. Король непремѣнно долженъ остаться отечески доволенъ такою бдительностью съ моей стороны. Добраго утра и вашему величеству, и моей всемилостивѣйшей родительницѣ.

Цимбелинъ. Ты у дверей нашей непреклонной дочери ожидаешь ея появленія? Что-же она не выходить?

Клотэнъ. Я произвелъ на нее нападеніе посредствомъ музыки, но она и признака не подаетъ, чтобы обратила на это вниманіе,

Цимбелинъ. Изгнаніе ея возлюбленнаго произошло еще такъ недавно, что она еще не успѣла его забыть. Пусть пройдетъ еще нѣсколько времени, жгучесть воспоминанія изгладится, и тогда она твоя.

Королева. Ты очень много обязанъ королю; онъ не пропускаетъ ни одного случая, могущаго возвысить тебя во мнѣніи его дочери. Дѣйствуй и ты съ своей стороны, пользуйся каждымъ удобнымъ обстоятельствомъ видѣться съ нею и ухаживай за нею тѣмъ усерднѣе, чѣмъ неумолимѣе ея отказы. Поступай такъ, какъ будто само сердце внушаетъ тебе желаніе понравиться ей, быть съ нею любезнымъ. Повинуйся ей во всемъ, кромѣ тѣхъ случаевъ, когда она будетъ требовать, чтобы ты удалился. Въ такихъ случаяхъ оставайся безчувственъ.

Клотэнъ. Я-то безчувственъ? Ну, нѣтъ! (Входитъ Гонецъ).

Гонецъ. Позвольте доложить вамъ, государь: — изъ Рима прибыло посольство. Во главѣ его находится Кай Люцій.

Цимбелинъ. Человѣкъ онъ вполнѣ достойный уваженія, хотя и является теперь по дѣлу, грозящему намъ непріятностью. Но это не его вина. Мы должны принять его, сообразуясь какъ съ высокимъ положеніемъ пославшаго его, такъ и съ собственными его высокими качествами, съ значительностью тѣхъ услугъ, которыя онъ оказывалъ намъ не разъ. Любезный сынъ, когда ты пожелаешь добраго утра владычицѣ твоего сердца, приходи къ намъ. Я и королева будемъ тебя ожидать; мы дадимъ тебѣ нѣсколько порученій относительно пріема римскаго посла. Идемте, королева (Цимбелинъ, Королева, Придворные и Гонецъ уходятъ).

Клотэнъ. Если она встала, я съ нею поговорю; если-же нѣтъ, пусть продолжаетъ лежать и мечтать (Стучитъ въ дверь). Эй, съ вашего позволенія… Я знаю, что прислужницы теперь y нея. Не подмаслить-ли какъ слѣдуетъ которую-нибудь изъ нихъ? При помощи золота можно проникнуть куда угодно. Золотомъ нерѣдко можно сдѣлать все на свѣтѣ. Оно заставляетъ лѣсничихъ Діаны нарушать свои обязанности и прямо выдавать вору желаемую имъ лось; оно отправляетъ на висѣлицу честнаго человѣка, чтобы спасти разбойника, а иногда и честнаго человѣка и разбойника разомъ. Чего оно не сдѣлаетъ и чего не раздѣлаетъ?.. Я поручу одной изъ прислужницъ ходатайствовать за меня, потому что самъ я въ этомъ ничего не понимаю (Стучится снова). Послушайте, съ вашего позволенія! (Входитъ прислужница).

Прислужница. Кто это стучитъ?

Клотэнъ. Принцъ.

Прислужница. Только-то?

Клотэнъ. Да, принцъ и притомъ сынъ высокопоставленной особы.

Прислужница. Это получше. Не многіе, кому портной стоитъ такъ-же дорого, какъ вамъ, могутъ этимъ похвалиться. Что-же вамъ угодно?

Клотэнъ. Видѣть твою госпожу. Готова она выйти ко мнѣ?

Прислужница. Нѣтъ, готова оставаться дома.

Клотэнъ. Вотъ тебѣ золото. Продай мнѣ за него свое расположеніе.

Прислужница. Не понимаю, чего вы отъ меня хотите: — чтобы я вамъ продала свое честное имя или стала изъ расположенія къ вамъ отзываться о васъ съ похвалою?.. Вотъ идетъ сама принцесса (Входитъ Имоджена).

Клотэнъ. Добраго утра, несравненная! Прелестную вашу ручку, сестрица.

Имоджена. Добраго утра, принцъ. Вы тратите слишкомъ много трудовъ на то, чтобы получать однѣ непріятности. Могу отблагодарить васъ только признаніемъ, что я слишкомъ бѣдна благодарностью и не могу удѣлять ея никому.

Клотэнъ. Тѣмъ не менѣе я все-таки клянусь, что люблю васъ.

Имоджена. Если-бы вы сказали мнѣ это просто, ваши слова, быть можетъ, произвели-бы на меня впечатлѣніе; но такъ какъ вы все клянетесь, награда вамъ будетъ прежняя: — мнѣ любви вашей не нужно.

Клотэнъ. Это не отвѣтъ.

Имоджена. Я совсѣмъ ничего-бы не отвѣтила, если-бы не боялась, что вы мое молчаніе примите за знакъ согласія. Прошу, оставьте меня въ покоѣ. Величайшею своею любезностью вы съ моей стороны не вызовете ничего, кромѣ прежней нелюбезности.

Клотэнъ. Допустить, чтобы вы продолжали сумасшествовать, было-бы съ моей стороны грѣхомъ, и я не допущу.

Имоджена. Дураки, — вотъ тѣ съума не сходятъ.

Клотэнъ. Вы называете меня дуракомъ?

Имоджена. Я сумасшедшая, поэтому называю. Если вы будете терпѣливы, мое сумасшествіе пройдетъ, и мы оба излечимся разомъ. Мнѣ, право, досадно, принцъ, что вы вынуждаете меня забывать приличную женщинѣ сдержанность и говорить такъ прямо. Узнайте-же теперь разъ навсегда, что я хорошо знаю свое сердце, поэтому и говорю вамъ съ полною откровенностью, что не люблю васъ нисколько… Мало этого: — признаюсь, я настолько жестокосерда, что даже ненавижу васъ. Мнѣ было-бы много пріятнѣе, если-бы вы поняли это сами, не доводя меня до необходимости хвалиться такимъ чувствомъ.

Клотэнъ. Вы грѣшите противъ послушанія, которое должны оказывать отцу. Вы считаете чѣмъ-то ненарушимымъ бракъ, заключенный вами съ гнуснымъ негодяемъ, съ мерзавцемъ, воспитаннымъ при помощи подаяній, вскормленнымъ холодными объѣдками и крохами, остававшимися отъ двора, тогда какъ на самомъ дѣлѣ это совсѣмъ не бракъ! совсѣмъ нѣтъ! Людямъ низкаго происхожденія, — а ниже вашего мужа въ этомъ отношеніи едва-ли найдется кто-либо другой, — позволительно, ради нарожденія нищихъ ребятъ, связывать души какими угодно узами, но такая вольность располагать собою запрещена вамъ ожидающею васъ короною; вы не должны омрачать ея драгоцѣннаго блеска бракомъ съ гнуснымъ рабомъ, съ мерзавцемъ, созданнымъ для ливреи, для обносковъ съ чужаго плеча, который слишкомъ низокъ даже для должности ключника.

Имоджена. Слушай, ничего не понимающій олухъ! Будь ты сыномъ самого Юпитера, оставаясь при этомъ тѣмъ, что ты теперь, ты мужу моему не годился-бы даже въ конюхи. Если взять во вниманіе всѣ твои личныя достоинства, для тебя было величайшею честью, даже милостью свыше занимать въ его королевствѣ должность послѣдняго помощника палача. Впрочемъ, и тутъ явились-бы завистники, находящіе, что такая должность дана тебѣ не по заслугамъ.

Клотэнъ. Да сгноятъ его южныя испаренія!

Имоджена. То, что ты смѣешь произносить его имя, для него уже величайшее несчастіе. Послѣдняя тряпка отъ его одежды, когда-то касавшаяся его тѣла, для меня драгоцѣннѣе всѣхъ волосъ на твоей головѣ даже и въ томъ случаѣ, если-бы изъ каждаго такого волоса вышло по цѣлому Клотену (Входитъ Пизаній). Что тебѣ нужно, Пизаній?

Клотэнъ. Послѣдняя тряпка! Это чортъ знаетъ что такое!

Имоджена. Ступай скорѣе къ моей прислужницѣ Доротеѣ.

Клотэнъ. Послѣдняя тряпка!

Имоджена. Этотъ дуракъ преслѣдуетъ меня, пугаетъ и сердитъ до послѣдней степени. Скажи моей прислужницѣ, чтобы она хорошенько поискала подаренный мнѣ мужемъ браслетъ, какъ-то соскользнувшій съ моей руки. Будь я проклята, если-бы согласилась разстаться съ этою вещью за всѣ доходы величайшаго изъ европейскихъ государей. Мнѣ помнится, что я еще сегодня видѣла браслетъ y себя на рукѣ, а что онъ былъ y меня вчера, въ этомъ я убѣждена вполнѣ, такъ какъ передъ сномъ еще его цѣловала. Надѣюсь, онъ не отправился доносить мужу, что я цѣлую еще кого-нибудь или что-нибудь, кромѣ его, моего Постума.

Пизаній. Браслетъ не можетъ пропасть.

Имоджена. Ступай, поищи его (Пизаній уходитъ).

Клотэнъ. Вы жестоко меня оскорбили. Будто я хуже послѣдней тряпки?

Имоджена. Да, я это сказала, и если вы призовете меня къ суду, я тоже самое повторю при свидѣтеляхъ.

Клотенъ. Я доведу это до свѣдѣнія вашего отца.

Имоджена. Даже до свѣдѣнія своей матери, если хотите. Она расположена ко мнѣ такъ искренно, что непремѣнно виновной найдетъ меня. Можете быть въ этомъ увѣрены. За тѣмъ, милордъ, я удаляюсь и оставляю васъ въ полномъ разгарѣ вашего неудовольствія (Уходитъ).

Клотэнъ. О, я отомщу! Я хуже послѣдней тряпки!.. Хорошо! (Уходитъ).

СЦЕНА IV.

Въ Римѣ; въ домѣ Филарія. Входятъ Постумъ и Филарій.

Постумъ. Не бойтесь, этого, синьоръ. Я былъ-бы очень счастливъ если-бы могъ такъ-же твердо разсчитывать на прощеніе короля, какъ твердо убѣжденъ, что честь жены останется при ней.

Филарій. На что же вы разсчитываете, чтобы умилостивить короля?

Постумъ. Ни на что, кромѣ перемѣнъ, производимыхъ въ мысляхъ временемъ. Теперь же я дрожу отъ холода и нетерпѣливо ожидаю, чтобы для меня настали болѣе теплые дни, чтобы расквитаться съ вами за ваше участіе, я разсчитываю на эти сомнительныя надежды; если онѣ не осуществятся, мнѣ придется умереть вашимъ должникомъ.

Филарій. Ваша любезность и ваше пріятное общество съ лихвою вознаграждаютъ меня за то, что я могу для васъ дѣлать. Теперь вашъ король, вѣроятно, уже получилъ извѣстіе отъ великаго Августа; Кай Люцій въ точности исполнитъ возложенное на него порученіе. Я надѣюсь что Цимбелинъ согласится платитъ требуемую отъ него дань и теперь-же вышлетъ недоимку; если же нѣтъ, пустъ онъ въ самомъ скоромъ времени ожидаетъ новой встрѣчи съ нашими римлянами, гнетущее воспоминаніе о которыхъ до сихъ поръ еще свѣжо въ памяти его народа.

Постумъ. Что касается меня, то я хоть и не государственный мужъ да и не надѣюсь когда-либо сдѣлаться такимъ, однако, думаю, что все кончится кровопролитною войной и что до васъ ранѣе дойдутъ слухи о высадкѣ на храбрую британскую нашу землю вашихъ легіоновъ, находящихся теперь въ Галліи, чѣмъ извѣстія о высылаемой дани. Мои соотечественники теперь лучше обучены военному дѣлу, чѣмъ въ тѣ времена, когда ихъ неопытность вызывала y Юлія Цезаря улыбку, а ихъ отвага заставляла его хмурить брови. Теперь ихъ мужество, соединенное съ знаніемъ дѣла, докажетъ ихъ противникамъ, что британскій народъ тоже ни въ чемъ не отстаетъ отъ міра (Входитъ Іахимъ).

Филарій. Смотрите, вотъ Іахимъ.

Постумъ. Уже не мчали ли васъ по сушѣ быстроногіе олени, а на морѣ, должно-быть, попутные вѣтры своими поцѣлуями вздували ваши паруса, что вы возвратились такъ скоро?

Филарій. Добро пожаловать, Іахимъ.

Постумъ. Или, быть можетъ, краткость полученнаго отвѣта такъ ускорила ваше возвращеніе?

Іахимъ. Я рѣдко видалъ такихъ красивыхъ женщинъ, какъ ваша жена.

Постумъ. А болѣе вѣрной своему долгу, вѣроятно, никогда не видали? Если-же нѣтъ, пусть ея красота выставляется y окна для приманки предательскихъ сердецъ и сама сдѣлается предательницей!

Іахимъ. Вотъ къ вамъ письма.

Постумъ. Надѣюсь, содержаніе ихъ пріятное?

Іахимъ. Очень можетъ быть.

Филарій. Въ то время, когда вы находились при британскомъ дворѣ, Кай Люцій тоже былъ тамъ?

Іахимъ. Его ожидали, но онъ еще не прибылъ.

Постумъ. До сихъ поръ все прекрасно. Скажите, этотъ камень такъ-же блеститъ, какъ прежде? или онъ, можетъ-быть, горитъ настолько тускло, что вы не захотите носить его?

Іахимъ Въ случаѣ проигрыша, я долженъ золотомъ оплатить его стоимость… Я готовъ пуститься еще въ вдвое болѣе далекій путь, чтобы провести другую такую-же чудную быстро промчавшуюся ночь, какая выпала мнѣ на долю въ Британіи. Я выигралъ перстень.

Постyмъ. Нѣтъ, камень этотъ слишкомъ твердъ; но могли вы его выиграть.

Іахимъ. Съ такою сговорчивою женщиною, какъ ваша жена, это оказалось совсѣмъ не труднымъ.

Постумъ. Не обращайте вашъ проигрышъ въ шутку; помните, что мы уже не можемъ оставаться друзьями.

Іахимъ. Напротивъ, очень можемъ, если вы исполните наше условіе. Соглашаюсь, что нашъ споръ могъ бы идти далѣе, если-бы я менѣе коротко узналъ вашу жену, но я заявляю, что выигралъ закладъ: и честь вашей жены поэтому, и перстень теперь мой. Я нисколько не виноватъ ни передъ вашею женою, ни передъ вами, такъ-какъ дѣйствовалъ съ вашего соизволенія и съ ея добровольнаго согласія.

Постумъ. Докажитѣ, что дѣлили ложе моей жены, и тогда и рука эта, и перстень ваши. Если-же не докажете, ваше дерзкое мнѣніе о чести моей жены заставитъ меня прибѣгнуть къ оружію. Побѣда останется или за вашимъ, или за моимъ мечемъ, или оба они останутся безъ хозяевъ; пустъ тогда ихъ подберетъ прохожій.

Іахимъ. Почти до очевидности ясныя доказательства, которыя я представлю вамъ, конечно, убѣдят васъ. Если нужно, я готовъ подтвердить свои показанія подъ присягой, но я не сомнѣваюсь, что вы меня отъ этого избавите, когда увидите всю безполезность такого требованія.

Постумъ. Говорите.

Іахимъ. Прежде всего вотъ описаніе ея спальни. Сознаюсь, что я въ ней не спалъ, но заявляю, что провелъ въ ней время такъ пріятно, что нисколько не жалѣю объ отсутствіи сна. Комната обтянута шелковыми коврами съ серебряными узорами. На одномъ изображена гордая Клеопатра, отправляющаяся на встрѣчу къ своему римлянину; на другомъ Киднъ, выходящій изъ береговъ отъ избытка судовъ или гордости. Все это изображено такъ искусно и такъ богато, что мастерство исполненія споритъ съ цѣнностью матеріаловъ. Я былъ изумленъ отчетливостью, законченностью работы… Все казалось словно живымъ.

Постумъ. Да, правда! но вы могли слышать объ этомъ здѣсь или отъ меня, или отъ кого-нибудь другаго.

Іахимъ. Вамъ для полнаго убѣжденія нужны другія подробности?

Постумъ. Непремѣнно; иначе ваша честь будетъ опозорена.

Іахимъ. Каминъ находится на южной сторонѣ комнаты. На доскѣ его стоитъ изображеніе цѣломудренной Діаны во время купанія. Изображеніе богини такъ живо, что, кажется, она готова заговорить. Ваятель этого нѣмаго произведенія явился творцомъ, превзошедшимъ самую природу. Онъ далъ жизнь Діанѣ, не далъ ей только дыханія и движенія.

Постумъ. Вы и это могли узнать изъ разсказовъ. О чудной Діанѣ было такъ много разговоровъ.

Іахимъ. На потолкѣ изображены выпуклые золотые купидоны, а на рѣшоткѣ камина, — совсѣмъ было забылъ упомянуть, — еще два серебряныхъ купидона съ завязанными глазами стоять каждый на одной ногѣ, слегка опираясь на опущенные факелы.

Постумъ. Всѣ ваши подробности нисколько еще не пятнаютъ ея чести. Допустимъ, что вы видѣли все это, и я отдаю должную справедливость вашей памяти. Однако, описаніе того, что находится въ ея спальнѣ, еще не даетъ вамъ права на выигрышъ заклада.

Іахимъ. Такъ блѣднѣйте-же, если можете (Достаетъ браслетъ, снятый съ Имоджены). Вамъ стоитъ только попристальнѣе вглядѣться въ эту вещицу… Ну, давайте теперь назадъ; я этотъ браслетъ присовокуплю къ вашему брилліанту и оставлю оба ихъ y себя.

Постумъ. О, Юпитеръ! Дайте взглянуть, тотъ-ли это, что я подарилъ ей?

Іахимъ. Тотъ самый, другъ мой, и я ей за него очень благодаренъ. Она сняла его съ руки, — я какъ теперь это вижу — а затѣмъ, протягивая его мнѣ съ такимъ милымъ движеніемъ, отъ котораго подарокъ становился вдвое цѣннѣе, сказала: — „Возьми его; я имъ когда-то дорожила“.

Постумъ. Можетъ быть, она отдала его вамъ, чтобы вручить мнѣ.

Іахимъ. Пишетъ она вамъ это? Пишетъ?

Постумъ. Нѣтъ, нѣтъ, ни слова! Все правда! Берите и его (Отдаетъ ему перстень). Это Василискъ, убивающій меня своимъ взглядомъ! Значитъ надо убѣдиться, что нечего искать добродѣтели тамъ, гдѣ есть красота, правды — тамъ, гдѣ все только на показъ, любви, — гдѣ есть другой мужчина, и что y женщинъ такъ-же мало привязанности къ тѣмъ, кого они въ ней увѣряютъ, какъ мало въ нихъ самихъ добродѣтели, то-есть, даже ни на волосъ! О, какое безмѣрное вѣроломство!

Филарій. Успокойся, другъ! Возьми пока свой перстень назадъ; ты еще его не проигралъ. Можетъ быть, она потеряла браслетъ или подкупленная прислужница украла его!

Постумъ. Правда! Правда! Я предполагаю, что онъ именно такъ завладѣлъ браслетомъ… Возвратите мнѣ перстень! Опишите мнѣ какую-нибудь примѣту на ея тѣлѣ, потому что браслетъ былъ украденъ.

Іахимъ. Клянусь Юпитеромъ, онъ достался мнѣ прямо съ ея руки.

Постумъ. Слышите? — онъ клянется, клянется Юпитеромъ!.. Значитъ, все сказанное имъ правда! Если такъ, оставьте перстень y себя!.. Да, это правда! Я убѣжденъ, что браслетъ не могъ быть украденъ… Прислужницы ея связаны клятвой, и женщины онѣ честныя… Развѣ онѣ рѣшились бы украсть его… И для кого? для чужестранца! Нѣтъ, она отдалась ему и вотъ доказательство ея позора… Дорого-же обошлось ей имя непотребной женщины! Бери-же свою мзду, и всѣ демоны ада пусть дѣлятъ васъ между собою!

Филарій. Погоди, другъ! Всѣхъ этихъ доказательствъ еще недостаточно для человѣка, убѣжденнаго въ…

Постумъ. Будетъ объ этомъ! Онъ обладалъ ею!

Іахимъ. Хотите еще доказательствъ? У нея подъ грудью, подъ чудной грудью, къ которой такъ и хочется прикоснуться, есть небольшое родимое пятно, которое какъ-будто гордится своимъ завиднымъ положеніемъ. Я цѣловалъ это пятнышко, и этотъ поцѣлуй. снова возбудилъ во мнѣ жажду наслажденія, хотя я и былъ уже сытъ вполнѣ. Помните это родимое пятнышко?

Постумъ. Да, оно свидѣтельствуетъ о другомъ пятнѣ и при томъ такомъ громадномъ, что для него одного весь адъ будетъ тѣсенъ.

Іахимъ. Желаете слушать далѣе?

Постумъ. Избавьте меня отъ своей ариѳметики; не перечисляйте, сколько разъ она мнѣ измѣнила! Одинъ разъ или милліонъ — все равно.

Іахимъ. Клянусь…

Постумъ. Не надо клятвъ! Если вы поклянетесь, что ничего не было, вы солжете. Я убью васъ, если вы отречетесь отъ того, что приставили мнѣ рога.

Іахимъ. Я ни отъ чего не отрекаюсь.

Постумъ. О, если бы она была здѣсь и я могъ разорвать на клочья ея тѣло! Я вернусь въ Британію и исполню это тамъ, при всемъ дворѣ, при ея отцѣ, я что-нибудь да сдѣлаю! (Уходитъ).

Филарій. Онъ совсѣмъ выведенъ изъ терпѣнія и не въ силахъ управлять собою. Вы выиграли. Пойдемте за нимъ, чтобы его изступленіе не обратилось противъ него-же самого.

Іахимъ. Отъ всего сердца (Уходятъ).

СЦЕНА V.

Въ Римѣ. Другая комната y Филарія. Входитъ Постумъ.

Постумъ. Неужто люди не могутъ являться на свѣтъ безъ того, чтобы женщины не брали на себя половины труда? Всѣ мы незаконнорожденные, и тотъ почтенный человѣкъ, котораго я называлъ отцомъ, находился гдѣ-то въ отсутствіи, когда меня чеканили. Вѣроятно, какой-нибудь фальшивый монетчикъ наложилъ на меня свое клеймо; тѣмъ не менѣе моя мать слыла Діаною своего времени, какъ моя жена считается теперь чудомъ своего. О мщеніе, мщеніе! Сколько разъ она старалась сдерживать мои законныя желанія и молила меня о воздержаніи, дѣлая это съ такою краснѣющей скромностью, что самъ старикъ Сатурнъ разогрѣлся бы, глядя на нее. Я-же считалъ ее цѣломудреннѣе снѣга, котораго еще не озаряли солнечные лучи… О, весь сонмъ дьяволовъ! — вотъ этотъ желтолицый Іахимъ въ какой-нибудь часъ времени… вѣдь, такъ?.. или можетъ-быть скорѣе… съ первой-же минуты?.. Можетъ быть, онъ даже ничего не говорилъ, а ему, какъ до отвала сытому кабану германской породы, стоило только хрюкнуть „го!“ чтобы взлѣзть на нее, не встрѣтивъ даже ожидаемаго сопротивленія… Хотѣлось-бы мнѣ отыскать въ себѣ самомъ то, что ко мнѣ перешло отъ женщины, такъ какъ въ мужчинѣ всѣ порочныя наклонности, — я это утверждаю, — непремѣнно унаслѣдованы отъ женщины. Возьмемъ, напримѣръ, ложь: — она пріобрѣтена отъ женщины; льстивость — тоже отъ нея; вѣроломство — отъ нея-же; любострастіе и похотливыя мысли — отъ нея; мстительность — отъ нея. Честолюбіе, алчность, причудливость, мелочное чванство, презрительность, злоязычіе, непостоянство, всѣ пороки, извѣстные міру или даже только одному аду, всѣ частью или цѣликомъ, нѣтъ, цѣликомъ унаслѣдованы отъ женщины, потому что онѣ непостоянны даже въ порокахъ. Онѣ безпрестанно переходятъ отъ одного порока, которому предавались за минуту передъ тѣмъ, къ другому на томъ только основаніи, что другой на полминуты новѣе… Я буду писать противъ нихъ, ненавидѣть ихъ, проклинать!.. Или нѣтъ! истинной ненависти благоразумнѣе всего желать имъ поступать по своему, исполнять каждую свою прихоть; сами дьяволы не отыщутъ для нихъ болѣе утонченной пытки (Уходитъ).

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Британія. Государственный залъ во дворцѣ Цимбелина. Цимбелинъ, Королева, Клотэнъ и придворные входятъ въ одну дверь; въ другую — Кай Люцій со свитою.

Цимбелинъ. Говорите же теперь, чего желаетъ отъ насъ Августъ-Цезарь?

Люцій. Когда Юлій Цезарь, воспоминаніе о которомъ еще живо въ глазахъ людей и будетъ вѣчно жить y нихъ въ ушахъ и на языкахъ, впервые появился въ Британіи и покорилъ ее, твой дядя Кассибеланъ, прославленный похвалами Цезаря не менѣе, чѣмъ собственными доблестными дѣяніями, обязался за себя и за своихъ будущихъ преемниковъ выплачивать Риму ежегодную дань въ три тысячи фунтовъ; но ты за послѣднее время уклонялся отъ исполненія этого обязательства.

Королева. И чтобы разомъ положить конецъ будущимъ удивленіямъ, узнай теперь-же, что такъ будетъ и далѣе.

Клотэнъ. Много еще народится разныхъ цезарей, прежде чѣмъ появится другой такой-же, какъ Юлій. Британія сама по себѣ цѣлый особый міръ, и мы не намѣрены платить за то, что природа дала намъ носы.

Королева. Все, что сила обстоятельствъ помогла Риму отобрать y насъ, теперь таже сила поможетъ намъ вернутъ назадъ. О, повелитель мой, вспомни о твоихъ предкахъ-короляхъ и о природныхъ средствахъ обороны твоего острова, словно паркъ Нептуна, окруженнаго частоколомъ, неприступными скалами, ревущими волнами и песчаными отмелями, которыя не только не допустятъ, чтобы по нимъ плавали непріятельскія суда, но всосутъ эти суда до крайнихъ оконечностей высочайшихъ мачтъ. Правда, Цезарь сдѣлалъ здѣсь нѣкоторыя завоеванія, но не могъ хвастаться, какъ въ иныхъ мѣстахъ, будто онъ „пришелъ, увидѣлъ, побѣдилъ!“ Онъ дважды былъ разбитъ, пораженъ впервые во всю жизнь и отброшенъ отъ нашихъ береговъ. А корабли его, жалкія игрушки для нашихъ бурныхъ морей, растерянно метались по волнамъ и, словно яичныя скорлупы, разбивались о наши скалы. Обрадованный этимъ нашъ славный Кассибеланъ, по волѣ насмѣшливой судьбы чуть-чуть было незавладѣвшій мечемъ Цезаря, освѣтилъ потѣшными огнями городъ Лудъ переполнилъ мужествомъ сердца британцевъ.

Клотэнъ. Что долго толковать? Сказано, не будетъ больше дани и не будетъ. Теперь наше государство посильнѣе, чѣмъ было въ ту пору. Къ тому-же, какъ я уже сказалъ, теперь нѣтъ уже такого Цезаря, какъ тогда. У другихъ, можетъ быть, и будутъ такіе-же горбатые носы, какъ y того, но такихъ мощныхъ рукъ не имѣть никому.

Цимбелинъ. Сынъ, дай договорить своей матери.

Клотэнъ. У многихъ изъ насъ и теперь кулаки такіе-же здоровые, какъ y Кассибелана! Не говорю, чтобы самъ я былъ изъ числа такихъ, но руки есть и y меня. Съ насъ требуютъ дани! Какъ? За что будемъ мы платить дань? Вотъ если-бы Цезарь могъ закрыть отъ насъ солнце бѣлымъ одѣяломъ или спрятать мѣсяцъ себѣ въ карманъ, мы стали-бы платить дань за освѣщеніе, а теперь за что? Нечего и говорить ни о какой дани. Нѣтъ, ужъ за это извините.

Цимбелинъ. Вы должны знать, что ранѣе, чѣмъ дерзкіе римляне вынудили насъ платить имъ дань, мы были свободны. Честолюбіе Цезаря, раздувавшееся до того, что почти наполнило собою весь міръ, вопреки всякой справедливости наложило на насъ это ярмо, стряхнуть которое должно быть первою заботою каждаго воинственнаго народа, а къ такимъ народамъ мы причисляемъ и себя. Вслѣдствіе этого, мы говоримъ теперь Цезарю: — Нашъ предокъ Мулмуцій установилъ y насъ законы. Мечъ Цезаря изувѣчилъ эти законы слишкомъ сильно, и мы считаемъ доблестнымъ для насъ дѣломъ возстановить эти законы и освободиться отъ чужеземнаго ига, хотя Римъ и разгнѣвается на насъ за это. Мулмуцій, даровавшій намъ законы, первый изъ британцевъ надѣлъ на чело золотой вѣнецъ и принялъ титулъ короля.

Люцій. Мнѣ очень прискорбно, Цимбелинъ, что я вынужденъ провозгласить Августа Цезаря, того Цезаря, въ услугахъ y котораго больше королей, чемъ y тебя слугъ и домочадцевъ, твоимъ врагомъ. Узнай-же отъ меня, что я отъ имени цезаря объявляю тебѣ войну и истребленіе; знай, что гнѣвъ его будетъ безпощаденъ. Послѣ этого вызова, мнѣ лично за себя остается только тебя поблагодарить.

Цимбелинъ. Будь нашимъ гостемъ, Кай. Твой Цезарь посвятилъ меня въ рыцари и я большую часть молодости прослужилъ подъ его начальствомъ. Отъ него получилъ я честь, а теперь онъ-же хочетъ отнять ее y меня силой и вынуждаетъ отстаивать ее до послѣдней крайности. Мнѣ за вѣрное извѣстно, что Панонны и Далматы возстали за свою свободу. Если-бы британцы не послѣдовали ихъ примѣру, они оказались-бы трусами, а Цезарь такими ихъ не найдетъ.

Люцій. Узнаемъ по опыту, что будетъ.

Клотэнъ. Ты отъ его величества слышалъ, что ты y него желанный гость. Повеселись y насъ день или два, а то, пожалуй, и долѣе. Если потомъ ты явишься сюда съ другими намѣреніями, ты все-таки найдешь насъ на нашемъ островѣ, опоясанномъ соленою водою. Если тебѣ удастся выгнать насъ отсюда, островъ твой. Если-же васъ постигнетъ неудача, вы только послужите угощеніемъ для нашихъ воронъ. Вотъ и все.

Люцій. Такъ, принцъ.

Цимбелинъ. Мнѣ извѣстны намѣренія Цезаря, а ему теперь мои. Затѣмъ, добро пожаловать, какъ дорогой гость (Всѣ уходятъ.)

СЦЕНА II.

Другая комната во дворцѣ. Входитъ Пизаній.

Пизаній. Въ прелюбодѣяніи?.. Что такое? Зачѣмъ не пишетъ онъ, кто то чудовище, которое смѣетъ ее обвинять. О, Леонатъ, о, дорогой мой господинъ. какой странный ядъ попалъ тебѣ въ ухо?!. Кто тотъ гнусный итальянецъ, способный лить отраву съ языка и подливать ее руками, которому удалось овладѣть твоимъ слишкомъ довѣрчивымъ слухомъ?.. Она-то не вѣрна? Нѣтъ, она терпитъ теперь наказаніе именно за вѣрность. Она, скорѣе, подобно богинѣ, чѣмъ женщинѣ, выноситъ такія нападенія, которыя способны сломить любую добродѣтель. О, господинъ мои, ты и душою теперь настолько-же ниже ея, насколько прежде былъ ниже по положенію!.. Какъ! Именемъ моей привязанности и тѣхъ клятвъ въ вѣрности тебѣ и въ повиновеніи, благодаря которымъ я нахожусь въ твоей власти, ты требуешь, чтобы я предательски ее убилъ?.. Мнѣ убить ее, пролить ея кровь!.. Если это называется доброй услугой, пусть меня лучше никогда не считаютъ услужливымъ!.. Какимъ-же человѣкомъ долженъ я казаться, если меня считаютъ настолько безчеловѣчнымъ, что я способенъ на такое дѣло (Читаетъ письмо). „Убей ее: письмо къ ней дастъ тебѣ возможность исполнитъ это по ея же приказанію“… О, проклятая бумага! Ты черна, какъ тѣ чернила, которыми ты исписана! Безчувственный лоскутокъ, какъ можешь ты принимать участіе въ такомъ дѣлѣ и все-таки сохранять свою дѣвственную бѣлизну?.. Вотъ идетъ она (Входитъ Имоджена). Притворюсь, будто ничего не знаю объ отданныхъ мнѣ приказаніяхъ.

Имоджена. Что скажешь, Пизаній?

Пизаній. Миледи, вотъ къ вамъ письмо отъ моего господина.

Имоджена. Отъ кого? Если отъ твоего господина, значитъ, и отъ моего? Да, отъ Леоната? Всякій астрономъ могъ-бы гордиться своею ученостью, если-бы такъ-же хорошо зналъ звѣзды, какъ я знаю мужа. Для такого астронома будущее было-бы открытой книгой. О, милостивые боги, сдѣлайте такъ, чтобы все, что тутъ написано, говорило о любви, о томъ, что мой возлюбленный здоровъ и доволенъ всѣмъ, кромѣ только нашей разлуки… Нѣтъ, она-то пусть огорчаетъ его! Иныя огорченія служатъ цѣлебными средствами. Это одно изъ нихъ, потому что оно укрѣпляетъ любовь. Да, пусть онъ будетъ доволенъ всѣмъ, кромѣ нашей разлуки… Итакъ, съ твоего позволенія, добрый воскъ… Благословенье вамъ, пчелы, за то, что вы доставляете вещество, сохраняющее тайну. Влюбленные и люди связанные обязательствомъ, предъявленнымъ ко взысканію, смотрятъ на васъ неодинаково. Если однимъ изъ-за васъ грозитъ тюремное заключеніе, за то вы-же и сохраняете тайну юнаго купидона!.. О, боги, молю y васъ добрыхъ вѣстей (Читаетъ). „Ни жестокій приговоръ, ни гнѣвъ твоего отца въ томъ случаѣ, если-бы меня захватили въ его владѣніяхъ, меня не устрашатъ, и я готовъ на все, если ты, безцѣнная моя, позволивъ взглянуть на тебя, возвратишь мнѣ этимъ жизнь. Узнай-же, что я въ Камбріи, а именно въ Мильфордской гавани, а затѣмъ поступи такъ, какъ посовѣтуетъ тебѣ любовь. Твое счастіе — вотъ самая горячая забота того, кто остается вѣренъ своимъ обѣтамъ и чья любовь ростетъ съ каждымъ днемъ, то-есть, Леоната Постума“… О, скорѣе коня, крылатаго коня!.. Слышишь, Пизаній, онъ въ Мильфордской гавани?.. Прочти, а потомъ скажи, какъ далеко это отсюда? Если человѣкъ можетъ по ничтожному дѣлу дотащиться туда въ недѣлю, почему мнѣ не домчаться туда въ одинъ день? Скажи, вѣрный мой Пизаній, вѣдь и ты, какъ я, сгораешь отъ нетерпѣнія увидать твоего господина?.. Вѣдь сгораешь, — не будемъ, однако, преувеличивать, — если и сгораешь, то не такъ, какъ я… Да, разумѣется, не такъ, какъ я, потому что, видишь-ли, мое желаніе обнять его превосходитъ все на свѣтѣ. Говори-же, говори скорѣе и громче, — повѣренные въ любви должны-бы наполнять каждую скважину слуха до его притупленія, — какъ далеко отсюда до желаннаго Мильфорда? Скажи также по дорогѣ, какъ на долю Уэльса выпало такое счастіе обладать этою гаванью?.. Но прежде всего, какъ намъ украдкою уйти отсюда и чѣмъ объяснитъ наше отсутствіе за то время, которое намъ потребуется на дорогу туда и обратно? Однако, прежде всего, какъ намъ уйти? Зачѣмъ отыскивать оправданія, ранѣе чѣмъ совершенъ самый поступокъ?.. Объ этомъ успѣемъ поговорить и послѣ… Но теперь, прошу тебя, скажи, сколько десятковъ миль въ день можемъ мы проѣхать верхомъ?

Пизаній. Миль двадцать между восходомъ и закатомъ солнца. Для васъ, миледи, этого будетъ достаточио, даже слишкомъ много.

Имоджена. Что такое? Да, вѣдь, и человѣкъ, отправляющійся на смертную казнь, не сталъ-бы тащиться такъ медленно! я слыхала о скачкахъ, гдѣ лошади мчались несравненно скорѣе, чѣмъ песчинки въ часахъ… но это пустяки!.. Ступай, скажи моей прислужницѣ, чтобы она притворилась больною и объявила, что она уѣзжаетъ къ отцу, а затѣмъ добудь мнѣ скорѣе дорожное платье, не слишкомъ, однако, богатое, но по цѣнѣ доступное для родственницы дворянина-землевладѣльца.

Пизаній. Миледи, вамъ бы слѣдовало хорошенько разсудить.

Имоджена. Нѣтъ, другъ, — я могу глядѣть только впередъ. Всюду и направо, и налѣво, и сзади меня — все для мена подернуто такимъ туманомъ, что сквозь него я ничего не вижу… Ступай-же! прошу тебя, и исполни то, что я приказала, а затемъ болѣе ни слова… Для меня только одна дорога и открыта — въ Мидьфордъ (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Уэльсъ. Гористая мѣстность среди скалъ — пещера. Входятъ Бэларій, Гвидерій и Арвирагъ.

Бэларій. День такой прекрасный, что, право, стыдно оставаться подъ кровомъ, особенно если потолокъ такой низкій, какъ y насъ. Нагнитесь-же, дѣти; эти ворота научатъ васъ, какъ надо поклоняться небесамъ; вы преклоните головы какъ бы для утренней молитвы. Ворота y царей земныхъ такъ высоки, что даже великанъ пройдетъ въ нихъ, не склоняя головы, не снимая безбожной чалмы и не посылая привѣта утреннему солнцу. Добраго утра тебѣ, милостивое небо! Мы хоть и живемъ въ пещерѣ, а въ душѣ y насъ болѣе благодарности, чѣмъ y людей, стоящихъ высоко.

Гвидерій. Привѣтъ вамъ, небеса.

Арвирагъ. И мой привѣтъ вамъ тоже.

Бэларій. Теперь отправляйтесь въ горы, на охоту: — вотъ на ту вершину. Ноги y васъ молодыя, а я пойду искать счастія на долинѣ. Когда вы, глядя на меня съ высоты, найдете, что я не больше вороненка, поймите, что мѣсто, на которомъ мы стоимъ, увеличиваетъ насъ или уменьшаетъ. Припомните при этомъ мои разсказы о дворахъ, о короляхъ и о военныхъ хитростяхъ, гдѣ службою считаются не дѣйствительно оказанныя услуги, а только то, что принято называть услугами. Такой взглядъ научаетъ извлекать пользу изъ всего, что мы видимъ, и нерѣдко въ утѣшеніе намъ оказывается, что жесткокрылый жукъ болѣе обезпеченъ, чѣмъ ширококрылый орелъ. Повѣрьте, что вести такую жизнь, какую ведемъ мы, лучше, чѣмъ добиваться одного униженія; что мы богаче, чѣмъ тѣ, кто ничего не дѣлаетъ, протягиваетъ руку только за подачками; и нашею жизнью можно гордиться болѣе, чѣмъ шелковыми одеждами, за которыя деньги еще не уплачены. Передъ такими шапку снимаетъ только тотъ, кто поставляетъ эти наряды, пока счетъ еще не сведенъ окончательно. Такая жизнь не стоитъ нашей.

Гвидерій. Ты говоришь такъ по опыту, но мы, бѣдные безкрылые птенцы, вѣчно летающіе только въ виду родного гнѣзда, мы не знаемъ даже, какой воздухъ вѣетъ вдали отъ родного крова. Можетъ такая жизнь самая счастливая, если счастіе въ полномъ покоѣ; можетъ-быть, она сладка для тебя, знавшаго горечь жизни, и подходитъ къ твоему преклонному возрасту, утратившему подвижность. Но для насъ она келья невѣдѣнія, путешествіе въ постели; она для насъ тюрьма, какъ для неисправныхъ должниковъ, боящихся выйти изъ дому, чтобы не попасться на глаза заимодавцу.

Арвирагъ. Что станемъ мы разсказывать другимъ, когда и мы состаримся такъ-же, какъ теперь ты? Чѣмъ станемъ въ нашей тѣсной пещерѣ коротать пасмурные и холодные зимніе дни, когда за порогомъ будетъ завывать и злиться декабрьскій вѣтеръ? Мы до чихъ поръ ровно еще ничего не видали: мы совсѣмъ животныя; при ловлѣ добычи — хитры, какъ лисицы, а изъ-за пищи — воинственны, какъ волки. Вся наша храбрость состоитъ въ томъ, чтобы гоняться за тѣмъ, что отъ насъ бѣжитъ. Нашу клѣтку мы, словно пойманныя птицы, превращаемъ въ клиросъ, чтобы свободно воспѣвать нашу неволю.

Бэларій. Что вы говорите! Если-бы вы только знали, испытавъ на себѣ, сколько лихоимства въ городахъ, сколько козней при дворѣ, съ которымъ разстаться такъ-же трудно, какъ и оставаться при немъ. Путь на эту вершину такъ труденъ, что паденіе почти неизбѣжно, и при томъ такъ скользокъ, что одинъ страхъ поскользнуться почти такъ-же мучителенъ, какъ и самое паденіе. Или если-бы вы знали тяготы войны, гдѣ всѣ старанія направлены на то, чтобы, какъ будто во имя славы и чести, выискивать однѣ опасности, а на самомъ дѣлѣ находить во время этихъ поисковъ только смерть, такъ-же часто сопровождаемую позорной эпитафіею, какъ и хвалебнымъ словомъ. На войнѣ человѣкъ не только находитъ порицанія за то, что поступалъ хорошо, но, — что еще хуже, — ему-же приходится любезно раскланиваться за несправедливые отзывы. О, юноши, эту печальную повѣсть свѣтъ можетъ прочесть на мнѣ: тѣло мое все испещрено рубцами отъ римскихъ мечей, и по громкой славѣ я былъ чуть-ли не первымъ. Цимбелинъ меня любилъ, и всякій разъ, когда рѣчь заходила о храбрѣйшихъ воинахъ, мое имя произносилось тотчасъ-же. Въ то время я былъ деревомъ, вѣтви котораго гнулись подъ тяжестью плодовъ, но вотъ настала ночь когда не то буря, не то разбой, — назовите, какъ хотите.! обила не только всѣ мои плоды, но даже и листья, оставивъ меня совсѣмъ оголеннымъ передъ непогодою.

Гвидерій. Счастіе перемѣнчиво.

Бэларій. Какъ я уже говорилъ вамъ не разъ, никакой вины я за собою не зналъ, но двое мерзавцевъ съумѣли оклеветать меня. Цимбелинъ повѣрилъ ихъ лживымъ клятвамъ, будто я вступилъ въ тайный союзъ съ римлянами. За этимъ послѣдовало мое изгнаніе, и вотъ уже двадцать лѣтъ, какъ этотъ утесъ и это безлюдіе для меня весь міръ. Здѣсь я пользуюсь благородною свободою и за эти годы воздалъ небесамъ болѣе благодарственныхъ хваленій, чѣмъ во всю предыдущую мою жизнь… Однако, ступайте скорѣе въ горы, подобные разговоры не дѣло охотниковъ. Кто первый убьет дичину, тот и будетъ царемъ праздника; двое другихъ станутъ ему прислуживать, и намъ нечего будетъ бояться отравы, которую нерѣдко подносятъ въ хоромахъ сильнымъ міра. Я встрѣчусь съ вами въ долинѣ (Гвидерій и Арвирагъ уходятъ). Какъ трудно подавлять вспышки природы. Эти юноши совсѣмъ не знаютъ, что они сыновья короля, да и Цимбелинъ не подозрѣваетъ, что они еще живы. Они воображаютъ, будто они мои сыновья, но, хотя я и воспиталъ ихъ въ величайшей простотѣ, вотъ въ этой пещерѣ, гдѣ имъ трудно стоять во весь ростъ и приходится гнуться, они мысленно стремятся подъ высокія кровли дворцовъ, и въ нихъ даже при самыхъ простыхъ, при самыхъ обыденныхъ случаяхъ является что-то величавое, царственное, чего нѣтъ въ другихъ. О, Юпитеръ! когда я, сидя на своей одноногой скамьѣ, разсказываю про былые свои подвиги, какъ воодушевляется Полидоръ, наслѣдникъ Цимбелина и британской. короны, котораго отецъ когда то назвалъ Гвидеріемъ, онъ какъ будто всею душою сливается съ моимъ разсказомъ. Когда я говорю: — „Вотъ такъ упалъ на землю мой противникъ, а я вотъ такъ ногой наступилъ ему на шею“, царственная кровь бросается ему въ лицо, на лбу выступаютъ капли пота, молодыя мышцы его напрягаются, и онъ начинаетъ тѣлодвиженіями изображать мой разсказъ. Младшій его брать Кадвалъ, называвшійся нѣкогда Арвирагомъ, тоже оживляется при этихъ разсказахъ, выказывая при этомъ много своего собственнаго огня и пониманія… А! вотъ звѣрь поднятъ. Цимбелинъ, небо и моя совѣсть знаютъ, какъ ты несправедливо изгналъ меня; за это я похитилъ обоихъ твоихъ сыновей, когда одному было три, а другому всего два года! Этимъ я хотѣлъ отнять y тебя наслѣдниковъ, какъ ты отнялъ y меня мои земли. Кормилицу свою Еврифилу они считали своею матерью и до сихъ поръ каждый день ходятъ молиться на ея могилу, а меня, Бэларія, зовущагося теперь Морганомъ, считаютъ своимъ отцомъ… Да, звѣрь поднятъ (Уходитъ).

СЦЕНА IV.

Неподалеку отъ Мильфордской гавани. Входятъ Пизаній и Имоджена.

Имоджена. Когда мы сошли съ коней, ты сказалъ мнѣ, что тутъ рукой подать до Мильфорда. Вѣроятно, мать не горѣла такимъ нетерпѣніемъ увидать меня впервые, какимъ сгораю теперь я увидать его… Пизаній, скажи, гдѣ-же Постумъ? Что y тебя на умѣ? Почему смотришь ты на меня такъ дико? Что вырвало y тебя изъ груди этотъ тяжкій вздохъ? Если-бы срисовать тебя въ этомъ видѣ, ты могъ-бы послужить олицетвореніемъ душевной пытки. Не смотри-же такъ мрачно, или я, право, сойду съума!.. Что случилось? Зачѣмъ ты съ такимъ мрачнымъ видомъ подаешь мнѣ эту бумагу? Если въ письмѣ вѣсти свѣтлыя, улыбнись, если сумрачныя, не измѣняй выраженія лица… Это почеркъ мужа… должно-быть, въ Италіи, гдѣ умѣютъ составлять всякія проклятыя зелья, его чѣмъ-нибудь опоили, околдовали, и онъ поэтому попалъ въ бѣду… Отвѣчай-же, Пизаній! Твои слова, быть-можетъ, смягчатъ силу удара, который должно нанести мнѣ это письмо и который можетъ оказаться для меня роковымъ.

Пизаній. Прочтите сами, и тогда вы увидите, что въ мірѣ нѣтъ человѣка, къ кому судьба отнеслась бы такъ безпощадно, какъ ко мнѣ.

Имоджена (Читаетъ). „Твоя госпожа, Пизаній, опозорила мое ложе: y меня такія доказательства, что отъ нихъ сердце обливается кровью. Я говорю не на основаніи ничтожныхъ предположеній; доказательства такъ-же сильны, какъ сильно мое горе, и такъ-же вѣрны, какъ, надѣюсь, будетъ ожидаемое мною мщеніе. Въ этомъ вся надежда моя на тебя, Пизаній! Мстителемъ за меня долженъ явиться ты, если ты не хочешь явиться клятвопреступникомъ. Пусть она умретъ отъ собственной твоей руки, и ты найдешь возможность исполнить это въ Мильфордской гавани, куда я зову ее письмомъ. Если ты не умертвишь ея и не дашь мнѣ ясныхъ доказательствъ, что дѣло совершено, я буду считать тебя пособникомъ ея безчестія и такимъ-же вѣроломнымъ, какъ она“.

Пизаній. Зачѣмъ мнѣ обнажать мечъ? Это письмо и такъ уже перерѣзало ей горло. Развѣ жало клеветы не острѣе всякихъ мечей и языкъ не ядовитѣе всѣхъ змѣй, кишащихъ на берегахъ Нила? Развѣ ея дыханіе, мчащееся на крыльяхъ вѣтра, не проникаетъ въ каждый уголокъ міра и не пятнаетъ облыжно и королей, и королевъ, и сановниковъ, и дѣвушекъ и женщинъ? Вѣдь ехидный ядъ клеветы проникаетъ даже въ могилы и обнаруживаетъ ихъ тайны. Что скажете вы принцесса?

Имоджена. Я-то, я-то невѣрна его ложу?! Что-же значить быть невѣрной? Лежать безъ сна и думать только о немъ? Отъ боя до боя часовъ обливаться слезами, а если законъ природы одержитъ верхъ надъ горемъ и дастъ заснуть, пробуждаться въ испугѣ, потому-что пригрезился о немъ зловѣщій сонъ, и вскакивать отъ собственнаго крика. Это-ли значитъ быть невѣрной его ложу? Это-ли? — отвѣчай!

Пизаній. Увы, добрѣйшая принцесса!

Имоджена. Я-то не вѣрна! Взываю къ твоей совѣсти, Іахимъ. Ты обвинялъ его въ непостоянствѣ, и я тогда сочла тебя чуть не извергомъ. Теперь я лучшаго о тебѣ мнѣнія. Легко можетъ статься, что какая-нибудь размалеванная итальянка прельстила его, а я, несчастная покинутая жена, превратилась для него въ старомодное платье, настолько еще богатое, что его жаль прямо повѣсить на стѣну, поэтому его надо распороть… Итакъ, въ куски меня, въ куски!.. О, клятвы мужчинъ, вы гибель для женщинъ! Твоя измѣна, Постумъ, заставляетъ думать, будто все кажущееся на видъ хорошимъ — одно только лицемѣріе, будто оно не есть прирожденное свойство, а только нацѣплено на себя, чтобы на эту удочку приманивать насъ.

Пизаній. Послушайте меня, добрѣйшая принцесса…

Имоджена. Послѣ вѣроломства Энея, всѣ на самомъ дѣлѣ честные, искренные мужчины его времени считались вѣроломными. Слезы Синона заставили признать притворными много святыхъ слезъ и зачастую отворачиваться отъ дѣйствительно сильнаго горя. Такъ и ты, Постумъ, своею закваской запятнаешь многихъ чистыхъ людей; многіе истинно честные и благородные будутъ по твоей винѣ считаться лгунами и клятвопреступниками… Ну, другъ, будь честенъ хоть ты, исполни то, что приказываетъ тебѣ твой господинъ, а когда ты его увидишь, засвидѣтельствуй, насколько я была послушна его волѣ. Смотри, я сама обнажила твой мечъ, возьми и вонзи мнѣ его въ сердце, въ это ни въ чемъ не виновное жилище моей любви. Не бойся! — въ этомъ сердцѣ, кромѣ горя, не осталось ничего! Твоего господина, составлявшаго все его богатство, тамъ болѣе нѣтъ. Исполни-же приказаніе, нанеси ударъ. Можетъ-быть, при иныхъ, болѣе благопріятныхъ обстоятельствахъ, ты способенъ быть очень храбрымъ человѣкомъ, но теперь ты кажешься мнѣ совсѣмъ трусомъ.

Пизаній. Прочь отъ меня, гнусное оружіе! Я не наложу тобою проклятія на свою руку! (Бросаетъ мечъ).

Имоджена. Что ты дѣлаешь? Я должна умереть, а если моя смерть послѣдуетъ не отъ твоей руки, ты не исполнишь воли своего господина. Небеса считаютъ самоубійство такимъ непрощаемымъ грѣхомъ, что оно устрашаетъ мою слабую руку; но вотъ тебѣ мое сердце!.. Однако, я чувствую, что на немъ что-то лежитъ. Постой, постой, не нужно мнѣ никакихъ латъ!.. Сердце мое покорно, какъ твои ножны… Что это? — письма честнаго Леоната… Сколько въ нихъ лицемѣрія!.. Прочь, прочь отъ меня, губители моей вѣры! Вы болѣе не будете служить щитомъ для моего сердца… Итакъ, лживымъ жрецамъ, какъ видно, не трудно обманывать глупыхъ вѣрующихъ. Однако, хотя тѣ, кому измѣняютъ, иногда глубоко страдаютъ отъ измѣны, но самимъ измѣнникам порою приходится терпѣть еще болѣе жестокую пытку. А ты, Постумъ, заставившій меня ослушаться моего царственнаго отца, отказывать царственнымъ искателямъ моей руки, ты впослѣдствіи увидишь, что любовь моя была не чѣмъ-то обыденнымъ, но встрѣчающимся въ жизни очень рѣдко, и горько мнѣ подумать, какъ тяжело будетъ тебѣ, когда разочаровавшись въ той, кѣмъ ты увлекаешься теперь, ты вспомнишь обо мнѣ… Умоляю тебя, Пизаній, скорѣе! Ягненокъ самъ торопитъ руку мясника и спрашиваетъ: — „гдѣ-же твой ножъ?..“ Ты слишкомъ долго не исполняешь приказанія господина, тогда какъ я сама прошу тебя о смерти.

Пизаній. Добрѣйшая госпожа моя, съ тѣхъ поръ, какъ мнѣ отдано это приказаніе, я не сомкнулъ глазъ ни на единый мигъ.

Имоджена. Исполни его и ложись спать.

Пизаній. Скорѣе вырву себѣ глаза и ослѣпну.

Имоджена. Зачѣмъ-же приступилъ ты къ исполненію? Зачѣмъ ложными предлогами обманывалъ меня на протяженіи столькихъ миль? Зачѣмъ мы здѣсь? Зачѣмъ утруждалъ ты понапрасну и меня, и себя, и нашихъ коней? Зачѣмъ подготовилъ благопріятный случай и вызвалъ моимъ исчезновеніемъ тревогу при дворѣ, куда мнѣ даже немыслимо вернуться? Зачѣмъ зашелъ ты такъ далеко? Не для того-ли чтобы ослабить тетиву, когда звѣрь, въ котораго ты цѣлилъ передъ тобою?

Пизаній. Я хотѣлъ выиграть время, чтобы какъ-нибудь избавиться отъ ненавистнаго порученія, и вотъ что придумалъ. Добрѣйшая принцесса, выслушайте меня терпѣливо.

Имоджена. Говори, труди свой языкъ, сколько хочешь, я уже слышала, что я непотребная женщина, а послѣ этого ничто не можетъ нанести мнѣ болѣе тяжкой раны, чѣмъ эта незаслуженная клевета; ничто и не залечитъ раны… Говори-же.

Пизаній. Изъ вашихъ словъ я понялъ, что ко двору вы болѣе не вернетесь.

Имоджена. Вполнѣ понятно, когда ты заманилъ меня сюда, чтобы убить.

Пизаній. Нѣтъ, никогда, никогда! Но если окажется, что y меня и сообразительности столько-же, сколько честности, мое намѣреніе непремѣнно окончится добромъ. Я вполнѣ убѣжденъ, что мой господинъ введенъ былъ въ обманъ; иначѣ и быть не можетъ. Какой-нибудь злодѣй, дошедшій до совершенства въ своемъ искусствѣ, нанесъ обоимъ вамъ эту жестокую обиду.

Имоджена. Какая-нибудь римская прелестница?

Пизаній. Жизнью готовъ покляться, что нѣтъ.. Я только увѣдомлю его, что вы умерли, и согласно его приказанію пошлю ему какое-нибудь кровавое доказательство вашей смерти, а ваше исчезновеніе изъ дворца только подтвердить мое извѣстіе.

Имоджена. А я-то, другъ мой, что я-то стану дѣлать все это время, гдѣ жить и чѣмъ? Кто же будетъ поддерживать мое существованіе, когда мужъ сочтетъ меня умершей?

Пизаній. Если вамъ угодно возвратиться ко двору…

Имоджена. Ни къ двору, ни къ отцу, чтобы не видать болѣе преслѣдованій этого грубаго высокорожденнаго и безсмысленнаго ничтожества, этого несноснаго Клотэна, который мнѣ своею назойливою любовью противнѣй всякой осады.

Пизаній. Если вы не желаете вернуться къ двору, вамъ и въ Британіи оставаться не слѣдуетъ.

Имоджена. Гдѣ же мнѣ поселиться? Впрочемъ, солнцѣ свѣтитъ не для одной Британіи, а дни и ночи бываютъ развъ только въ ней одной? Наша Британія принадлежитъ ко всему міру, хотя она и не составляетъ съ нимъ одного неразрывнаго цѣлаго: — она гнѣздо лебедей среди громаднаго пруда. Подумай самъ, живутъ-же люди и въ другихъ мѣстахъ помимо Британіи.

Пизаній. Я очень радъ, что вы помышляете о жизни въ другихъ странахъ. Римскій посолъ Люцій будетъ завтра въ Мильфордской гавани. Если-бы вы могли настолько затемнить передъ нимъ свое намѣреніе, насколько темно ваше теперешнее положеніе, помрачено ваше счастіе; если-бы вы могли скрыть отъ него то, что обнаруживать теперь опасно, вы могли бы вмѣстѣ съ нимъ отправиться въ путь, правда, таинственный, но который приведетъ васъ къ желанной цѣли. Вамъ, быть можетъ, удастся приблизиться къ супругу, хотя, положимъ, не настолько, чтобы слѣдить за каждымъ его движеніемъ, но общественная молва будетъ все-таки доставлять вамъ извѣстія о его поступкахъ.

Имоджена. О, какъ-же это сдѣлать? Говори скорѣе! Я готова на все, если-бы вслѣдствіе этого моей стыдливости грозила даже опасность, но, разумѣется, не смерть.

Пизаній. Если такъ, хорошо! Вотъ въ чемъ дѣло: — вы должны забыть, что вы женщина, и повиновеніемъ замѣнить привычку повелѣвать, а робость и нѣжность, этихъ прислужницъ всѣхъ женщинъ или, вѣрнѣе, самую сущность женственной прелести, замѣнить неустрашимою отвагой. Вы должны быть бойкой на языкъ, скорою въ отвѣтахъ, даже дерзкою и сварливою, какъ ласточка, какъ это ни прискорбно, но разъ другого средства нѣтъ, — вамъ придется разстаться съ драгоцѣннымъ румянцемъ вашихъ щекъ, предоставивъ ихъ грубымъ и жаднымъ поцѣлуямъ Титана, а также и съ изящными, хитро придуманными нарядами, въ которыхъ вы были такъ прекрасны, что, глядя на васъ, сама великая Юнона выходила изъ себя отъ зависти.

Имоджена. Договаривай скорѣе. Я догадываюсь, къ чему клонится твоя рѣчь, и уже чувствую себя почти мужчиной.

Пизаній. Прежде всего вамъ слѣдуетъ по внѣшности сдѣлаться похожею на мужчину. Предусматривая это, я уже заранѣе изготовилъ и привезъ сюда въ дорожномъ мѣшкѣ все, что вамъ необходимо: — камзолъ, шляпу, штаны и прочее. Затѣмъ, опять если это вамъ угодно, — переодѣвшись и принявъ видъ бойкаго юноши, что вамъ при вашей молодости будетъ не трудно, явитесь къ Люцію и попросите, чтобы онъ взялъ васъ въ услуженіе. Разскажите, какими способностями вы одарены, и нѣтъ никакого сомнѣнія, что онъ, выслушавъ васъ, если только y него въ головѣ есть уши для музыки, немедленно и съ радостію исполнитъ ваше желаніе. Онъ человѣкъ вполнѣ почтенный и къ тому-же замѣчательно благочестивый. Что-же касается средствъ для существованія на чужбинѣ, они y меня для васъ есть и вы никогда не будете чувствовать въ нихъ недостатка ни первое время, ни впослѣдствіи.

Имоджена. Ты единственное утѣшеніе, оставленное мнѣ богами. Прошу тебя, идемъ, Многое еще надо обсудить, но мы все уладимъ такъ скоро, какъ только дозволитъ время. Я уже свыклась съ мыслью о предстоящемъ мнѣ подвигѣ и исполню его съ царственною отвагой. Идемъ-же, прошу тебя

Пизаній. Извольте, принцесса. Но прощаніе не должно быть продолжительно. Если при дворѣ замѣтятъ мое отсутствіе, могутъ заподозрить, что я содѣйствовалъ вашему побѣгу. Вотъ ящичекъ, добрѣйшая принцесса. Его дала мнѣ королева. То, что заключается въ немъ — очень драгоцѣнно Возьмите его. Если вы почувствуете себя дурно на сушѣ или на морѣ, самаго ничтожнаго пріема будетъ достаточно, чтобы уничтожить болѣзнь. Теперь въ тѣни этихъ деревьевъ переодѣньтесь мужчиною, и да ведутъ васъ боги къ возможно лучшему исходу.

Имоджена. Аминь. Благодарю тебя (Уходятъ).

СЦЕНА V.

Комната во дворцѣ Цимбелина. Входятъ Цимбелинъ, Королева, Клотэнъ, Люцій и придворные.

Цимбелинъ. Здѣсь мы простимся. Счастливаго пути.

Люцій. Благодарю васъ, государь. Я получилъ письмо отъ своего императора; онъ пишетъ, чтобы я уѣзжалъ скорѣе, и меня крайне печалитъ необходимость объявить ему, что вы его врагъ.

Цимбелинъ. Наши подданные, дорогой Люцій, не желаютъ, чтобы надъ ними тяготѣло римское иго. Намъ-же самимъ отставать отъ нихъ въ любви къ свободѣ было-бы поступать не по-царски.

Люцій. Затѣмъ, государь, мнѣ остается просить y васъ конвоя, который проводилъ-бы меня до Мильфордской гавани. Вамъ, королева, я желаю всякаго счастія, какъ и вашему величеству.

Цимбелинъ. Васъ, господа, я назначаю сопровождать римскаго посла; постарайтесь исполнить это добросовѣстно и оказывайте нашему гостю должный ему почетъ. Затѣмъ, благородный Люцій, прощайте.

Люцій. Вашу руку, принцъ.

Клотэнъ. Подаю вамъ ее, какъ другъ, но дѣйствовать буду ею, какъ врагъ.

Люцій. Принцъ, предоставляю времени провозгласить побѣдителя. Прощайте.

Цимбелинъ. Друзья мои, поѣзжайте съ благороднымъ Люціемъ и не оставляйте его, пока онъ не переправится черезъ Севернъ. Счастливаго пути (Люцій и часть придворных уходятъ).

Королева. Онъ уѣзжаетъ съ нахмуреннымъ челомъ, но намъ дѣлаетъ честь, что для этого мы подали ему поводъ.

Клотэнъ. Тѣмъ лучше. Ваши храбрые британцы только этого и желали.

Цимбелинъ. Люцій уже успѣлъ написать императору о томъ, что здѣсь происходитъ, поэтому необходимо, чтобы наши обозы и наши всадники были готовы во время. Императорскія войска, находящіяся въ Галліи, будутъ скоро приведены въ боевой порядокъ, и ихъ тотчасъ переправятъ въ Британію.

Королева. Да, теперь не время дремать; необходимо дѣйствовать быстро и непреклонно.

Цимбелинъ. Ожиданіе, что дѣло кончится разрывомъ, заставило насъ заранѣе принять мѣры. Однако, любезная королева, гдѣ-же наша дочь? Она не показала римлянамъ глазъ, а по отношенію къ намъ не исполнила ежедневной своей обязанности. На нашъ взглядъ она существо, въ которомъ болѣе сварливости, чѣмъ чувства долга. Мы давно это замѣчаемъ. Позвать ее сюда; мы до сихъ поръ были къ ней снисходительны не въ мѣру (Одинъ изъ придворныхъ уходитъ).

Королева. Царственный повелитель мой, съ самаго изгнанія Постума она постоянно искала уединенія. Излечить ее можетъ одно только время. Умоляю ваше величество избавить ее отъ слишкомъ рѣзкихъ выговоровъ. Она такъ чувствительна къ упрекамъ, что каждое слово для нея — ударъ, а каждый ударъ — смерть.

Придворный возвращается.

Цимбелинъ. Гдѣ-же она? Чѣмъ оправдываетъ она свою непокорность?

Придворный. Ваше величество, всѣ ея комнаты заперты, и какъ мы ни стучали, никто не захотѣлъ намъ отвѣтить.

Королева. Государь, въ послѣдній разъ, когда я ее навещала, она просила меня извинить ея затворничество. Она говорила, что за послѣднее время чувствуетъ себя постоянно нездоровой, а это лишаетъ ее возможности каждый день здороваться съ вами, какъ это предписываетъ ей ея долгъ. Она просила передать это вашему величеству, но я такъ захлопоталась, что память мнѣ измѣнила.

Цимбелинъ. Двери ея заперты? За послѣднее время ея совсѣмъ не видно. Пошлите, боги, чтобы оказалось ложнымъ, то, чего я боюсь (Уходитъ).

Королева. Сынъ, ступай за королемъ.

Клотэнъ. Вотъ уже два дня, какъ я не вижу и Пизанія, стараго ея слуги.

Королева. Ступай, разыщи его (Клотенъ уходитъ). Ты Пизаній, вѣчно заступавшійся за Постума, берегись! — y тебя есть мое снадобье. Молю боговъ, чтобы твое отсутствіе происходило оттого, что ты принял мое лекарство. Вѣдь ты повѣрилъ, что средство это исцѣляетъ отъ всѣхъ болѣзней… Но Имоджена? Куда она убѣжала? Можетъ-быть, ее схватило отчаяніе или пылъ любви придалъ ей крылья, и она улетѣла къ желанному своему Постуму? На чтобы она ни пошла — на смерть или на позоръ, все будетъ содѣйствовать моимъ цѣлямъ. Если она умерла, я знаю, въ чьихъ рукахъ окажется корона Британіи (Клотэнъ возвращается). Что скажешь, сынъ?

Клотэнъ. Она бѣжала, въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія. Ступай, успокой короля! онъ въ такомъ изступленіи, что никто не смѣетъ къ нему подступиться.

Королева. Тѣмъ лучше. Какъ хорошо, если-бы эта ночь лишила его силы дожить до слѣдующаго дня (Уходитъ).

Клотэнъ. Я и люблю, и ненавижу ее, потому что она красива, и видъ y нея совершенно царственный. Своими придворными качествами она надѣлена несравненно щедрѣе, чѣмъ какая-либо другая знатная особа, чѣмъ какая-либо другая женщина, чѣмъ всѣ женщины, взятыя вмѣстѣ. Въ ней есть все, что есть лучшаго въ каждой другой, и она соединеніемъ этихъ качествъ превосходитъ весь женскій полъ. Вотъ за это я ее люблю, но ея презрительное отношеніе ко мнѣ, ея предпочтеніе, отданное ничтожному Постуму, представляютъ ея умственныя способности въ такомъ незавидномъ видѣ, что омрачаютъ собою всѣ ея хорошія качества. За это я ее ненавижу и мало что ненавижу, я отомщу ей, потому что иначе дураки будутъ… (Входитъ Пизаній). Кто это? А, это ты, бездѣльникъ, вздумалъ мошенничать… Иди сюда, милѣйшій сводникъ, и говори, мерзавецъ, гдѣ твоя госпожа? Говори прямо; иначе я сейчасъ-же отправлю тебя къ врагамъ рода человѣческаго!

Пизаній. Добрѣйшій принцъ…

Клотэнъ. Гдѣ твоя госпожа? Говори, или, — клянусь Юпитеромъ, другого вопроса ты отъ меня не услышишь. Безсовестный негодяй, я вырву тайну изъ твоего сердца, или вырву сердце, чтобы овладѣть тайной. У Постума она, у этой кучи всякой дряни, изъ которой не добудешь и драхмы чего-нибудь путнаго.

Пизаній. Как-же можетъ она быть y него? Давно-ли вы ея хватились, а Постумъ, вѣдь, въ Римѣ.

Клотэнъ. Гдѣ-же она?.. Подойди ближе. Не увертывайся, говори сейчасъ-же, что съ нею сталось?

Пизаній. О, высокочтимый принцъ…

Клотэнъ. А ты, высокочтимый негодяй, скажи, гдѣ твоя госпожа? отвѣчай разомъ, однимъ словомъ, безъ всякихъ „высокочтимыхъ“! Отвѣчай-же или за молчаніе ты услышишь себѣ смертный приговоръ.

Пизаній (Подавая письмо). Изъ этой бумаги вы узнаете все, что извѣстно мнѣ о ея бѣгствѣ.

Клотэнъ. Посмотримъ. Я буду преслѣдовать ее до самаго престола Августа.

Пизаній (Про себя). Надо или рѣшиться на это, или погибнуть. Теперь она уже достаточно далеко, и то, что онъ узнаетъ изъ письма, заставитъ его пуститься въ путь, но для нея это не представляетъ никакой опасности.

Клотэнъ. Гм!

Пизаній (Про себя). А къ господину моему я, все-таки, напишу, что она умерла. О, Имоджена, да пошлютъ тебѣ боги счастливаго пути и въ Римъ, и обратно.

Клотэнъ. Говори, бездѣльникъ, письмо не лжетъ?

Пизаній. Не думаю, принцъ, чтобы лгало.

Клотэнъ. Да, это почеркъ Постума; я его знаю. Послушай, негодяй, если-бы ты захотѣлъ перестать бездѣльничать и поступилъ ко мнѣ въ услуженіе, то-есть, сталъ-бы служить мнѣ честно и вѣрой, и правдой, неукоснительно и строго исполняя всѣ порученія, какія мнѣ случится на тебя возложить, будь они даже гнуснѣйшія до послѣдней степени плутни, я, вопервыхъ, сталъ-бы считать тебя порядочнымъ человѣкомъ; вовторыхъ, ты никогда не сталъ-бы нуждаться ни въ средствахъ къ обогащенію изъ моей казны, ни въ моемъ голосѣ для своего повышенія.

Пнзаній. Извольте, добрѣйшій принцъ.

Клотэнъ. Такъ ты согласенъ? Если ты до сихъ поръ съ такимъ терпѣніемъ и съ такою вѣрностью льнулъ къ голому счастію нищаго Постума, ты уже изъ одной выгоды не можешь оказаться относительно меня нерадивымъ. Хочешь служить мнѣ?

Пизаній. Готовъ, ваша свѣтлость.

Клотэнъ. Давай мнѣ руку, а вотъ тебѣ мой кошелекъ. Осталось y тебя какое-нибудь платье послѣ прежняго господина?

Пизаній. Осталось, принцъ. У меня въ комнатѣ виситъ то самое, въ которомъ онъ прощался съ моею госпожею.

Клотэнъ. Въ видѣ первой услуги, принеси мнѣ это платье. Да, это будетъ первою твоею услугой. Ступай.

Пизаній. Сейчасъ-же, принцъ (Уходитъ).

Клотэнъ. Я отправлюсь въ Мильфордскую гавань и догоню тебя. — Забылъ я спросить y него объ одномъ, но спрошу какъ только онъ вернется… Вотъ туда-то, гнусный Постумъ, я отправлюсь теперь и убью тебя… Что онъ такъ долго не несетъ платье?.. Она какъ-то сказала, — и горечь отъ этихъ словъ до сихъ поръ сохранилась y меня на душѣ, — что болѣе дорожитъ послѣднею тряпкой, принадлежавшею ея мужу, чѣмъ моею свѣтлѣйшею особою со всѣми украшающими меня высокими качествами… Такъ вотъ теперь въ этомъ-то платьѣ я ее изнасилую. Начну съ того, что убью его y нея-же на глазахъ; она увидитъ мою неустрашимость, и это будетъ наказаніемъ за ея презрѣніе. Когда онъ, сраженный, будетъ валяться во прахѣ, я, изливъ надъ его трупомъ весь запасъ негодованія и оскорбленій, утолю алчность сладострастія, а чтобы еще болѣе обидѣть красотку, сдѣлаю это именно въ томъ платьѣ, которому она придавала такую высокую цѣну, и ударами кулаковъ или пинками верну ее ко двору. Ей было пріятно относиться ко мнѣ съ презрѣніемъ, за то и для меня мщеніе будетъ истинною радостью (Пизаній возвращается). Это то самое платье?

Пизаній. То самое, принцъ.

Клотэнъ. Давно она отправилась въ Мильфордскую гавань?

Пизаній. Такъ недавно, принцъ, что едва-ли успѣла добраться до мѣста.

Клотэнъ. Отнеси это тряпье ко мнѣ въ комнату; вотъ второе, что я тебѣ приказываю, а третье — чтобы ты добровольно не говорилъ никому ни слова о моихъ намѣреніяхъ. Будь только исполнителенъ, и повышеніе твое явится само собою… Мщеніе ожидаетъ меня теперь въ Мильфордѣ! Ахъ, зачѣмъ y меня нѣтъ крыльевъ, чтобы на нихъ полетѣть туда! Будь мнѣ вѣренъ; идемъ (Уходитъ).

Пизаній. Ты наталкиваешь меня на позоръ, потому что быть вѣрнымъ тебѣ значило-бы сдѣлаться мошенникомъ, а этимъ я относительно честнѣйшаго изъ людей никогда не окажусь. Отправляйся въ Мильфордъ, но тамъ та уже не найдешь той, за кѣмъ гонишься. О, скопляйтесь, скопляйтесь надъ нею благословенія небесъ! Пусть замыслы этого безумца встрѣтятъ на пути неожиданныя препятствія, и пусть единственною наградою ему послужатъ даромъ потраченные труды (Уходитъ).

СЦЕНА VI.

Передъ пещерою Бэларія. Входитъ Имоджена въ мужскомъ платьѣ.

Имоджена. Какъ видно, жизнь мужчинъ не легка. Я совсѣмъ выбилась изъ силъ. Двѣ ночи голая земля служила мнѣ постелью, и я непремѣнно бы заболѣла, если-бы меня не поддерживала сила воли… Когда Пизаній съ вершины горы показалъ мнѣ тебя, Мильфордская гавань, мнѣ подумалось, что до тебя рукой подать, а теперь, о, Юпитеръ! мнѣ кажется, будто твои зданія бѣгутъ отъ бѣдняка, ожидающаго найти въ нихъ пріютъ. Двое нищихъ сказали мнѣ, что сбиться съ дороги нельзя. Бѣднякамъ, удрученнымъ нуждою, лгать простительно; они знаютъ, что ихъ ложь или испытаніе, или наказаніе. Лгать имъ тѣмъ болѣе простительно, что и богатые не говорятъ почти ни одного слова правды. Ложь y богатыхъ и знатныхъ несравненно менѣе извинительна, чѣмъ y подавленныхъ нищетою, а y королей ложь много гнуснѣе, чѣмъ y нищихъ. Вотъ и ты, несравненный мой Постумъ, — тоже изъ не всегда говорящихъ правду. Вспомнила о тебѣ, и голодъ исчезъ, тогда какъ за минуту я отъ него готова была въ безсиліи упасть на землю… Это что такое? Тропинка, быть можетъ, ведущая въ убѣжище какого-нибудь отшельника или дикаря?.. Не позвать ли?.. Нѣтъ, лучше не звать… Звать страшно; но голодъ, прежде чѣмъ отъ него совсѣмъ обезсилитъ человѣкъ, придаетъ этому человѣку смѣлость… Миръ и довольство порождаютъ однихъ трусовъ, а нищета всегдашняя мать отваги… Эй, кто тамъ есть? Если ты существо, способное понимать чужое страданіе, откликнись! Если-же ты дикарь, верни мнѣ жизнь, или возьми ее y меня!.. Эй, кто здѣсь есть?.. Отвѣта нѣтъ!.. Однако, я все-таки пойду впередъ и на всякій случай обнажу мечъ. Если моему противнику мечъ страшенъ настолько-же, насколько мнѣ, онъ не дерзнетъ на него взглянуть… О, небеса, пошлите мнѣ именно такого противника (Уходитъ въ пещеру).

Появляются Бэларій, Гвидерій и Арвирагъ.

Бэларій. Первенство въ стрѣльбѣ оказалось за тобою, Полидоръ; значитъ, сегодня ты царь празднества, а я и Кадвалъ будемъ одинъ твоимъ поваромъ, а другой твоимъ слугою: такъ было условлено заранѣе. Потъ и кровь труда высохли бы очень скоро, если бы не имѣли передъ собою опредѣленной цѣли. Идемте; мы проголодались, а благодаря этому даже нашъ незатѣйливый обѣдъ покажется намъ вкуснымъ Усталость можетъ заставить показаться мягкимъ даже твердый камень, тогда-какъ при лѣнивой праздности самый нѣжный пухъ кажется жесткимъ. Идемте-же. Миръ тебѣ, скромное жилище, оберегающее само себя.

Гвидерій. Я страшно усталъ.

Арвирагъ. А я хоть совсѣмъ ослабѣлъ отъ усталости, но ѣсть хочу очень сильно.

Гвидерій. Въ пещерѣ еще есть холодное мясо; подкрѣпимся имъ, пока будетъ готовиться то, что мы убили сегодня

Бэларій. Стойте, не входите! Мнѣ кажется, что наши съѣстные припасы исчезаютъ при помощи какого-то волшебства.

Гвидерій. Въ чемъ дѣло, отецъ?

Появляется Имоджена.

Бэларій. Клянусь Юпитеромъ, это или ангелъ, или земное чудо! Взгляните на это божество въ образѣ юноши!

Имоджена. Добрые люди, не будьте ко мнѣ жестоки. Прежде чѣмъ войти, я звалъ и думалъ или выпросить, или купить за деньги то, что я взялъ самъ. Клянусь, я ничего не хотѣлъ украсть. Я не тронулъ-бы золота, если бы оно валялось на порогѣ. Вотъ вамъ деньги за то, что я съѣлъ. Утоливъ голодъ, я оставилъ-бы ихъ на столѣ и ушелъ-бы, молясь за хозяевъ.

Гвидерій. Юноша, зачѣмъ намъ деньги?

Арвирагъ. Пусть все серебро и золото обратится въ грязъ. Они имѣютъ цѣну только въ глазахъ тѣхъ, кто поклоняется грязи.

Имоджена. Я вижу, вы сердитесь. Если-бы я зналъ, что вы готовы убить меня за мою вину, я бы не провинился.

Бэларій. Куда-же ты идешь?

Имоджена. Въ Мильфордскую гавань.

Бэларій. А какъ тебя зовутъ?

Имоджена. Фидэліо. У меня есть родственникъ, уѣзжающій въ Италію. Онъ сядетъ на корабль въ Мильфордѣ. Я иду къ нему, и голодъ такъ меня измучилъ, что я не могъ удержаться отъ проступка.

Бэларій. Прошу тебя, красивый юноша, не считай насъ невѣждами и не суди о насъ по бѣдности нашего жилища. Добро пожаловать. Ночь почти уже наступила, Прежде чѣмъ ты снова отправишься въ путь, мы угостимъ тебя такимъ ужиномъ, лучше котораго мы не въ состояніи тебѣ предложить. Если ты останешься и не откажешься отъ него, мы поблагодаримъ тебя на прощанье, Просите-же его, дѣти.

Гвидерій. Юноша, если бы та былъ женщиной, я сталъ бы усердно ухаживать за тобою, чтобы сдѣлаться твоимъ женихомъ. Я оцѣниваю тебя, какъ-бы намѣреваясь тебя купить и стать твоимъ обладателемъ.

Арвирагъ. А я радъ, что ты мужчина. Я буду любить тебя, какъ родного брата. Такой-же привѣтъ тебѣ, какой былъ-бы ему послѣ долгой разлуки. Прошу пожаловать. Будь веселъ; ты среди друзей.

Имоджена. Среди друзей… (Про себя). Зачѣмъ не среди братьевъ!.. Будь они сыновьями моего отца, мнѣ поубавилась-бы цѣна, и ты, Постумъ, по цѣнѣ былъ бы мнѣ равенъ.

Бэларій. Его гнететъ какое-то горе.

Гбидерій. Мнѣ хотѣлось бы помочь ему.

Арвирагъ. И мнѣ! — каково-бы ни было это горе, и чего бы мнѣ это ни стоило.

Бэларій. Слушайте, дѣти (Шепчутся между собою).

Имоджена (Про себя). Даже великіе міра, y которыхъ дворецъ былъ-бы не болѣе этой пещеры, прислуживающіе себѣ сами, обладающіе добродѣтелями, признанными за ними собственною ихъ совѣстью, а не пустыми похвалами перемѣнчивой толпы, и тѣ едва-ли могутъ превзойти двухъ этихъ юношей… О, боги, простите мнѣ! Теперь, когда Постумъ измѣнилъ мнѣ, я желала-бы сдѣлаться въ самомъ дѣлѣ мужчиной, чтобы стать ихъ товарищемъ.

Бэларій. Такъ рѣшено; идемъ приготовлять ужинъ (Имоджене). Войди къ намъ, прекрасный юноша. На тощій желудокъ разговоръ клеится плохо. Когда-же ты поужинаешь, мы тебя попросимъ разсказать намъ свою исторію, — разумѣется, только то, что самъ ты захочешь разсказать.

Гвидерій. Прошу тебя, иди впередъ.

Арвирагъ. Ночь не такъ пріятна совѣ, а утро жаворонку, чѣмъ намъ твой приходъ.

Имоджена. Благодарю васъ, господа.

Арвирагъ. Идемъ-же (Уходятъ въ пещеру).

СЦЕНА VII.

Въ Римѣ. Входятъ два Сенатора и Трибуны.

1-й сенаторъ. Вотъ содержаніе императорскаго указа: — Такъ какъ войска изъ плебеевъ заняты теперь войною въ Панноніи и въ Далмаціи, а войско, находящееся въ Галліи, слишкомъ малочисленно для успѣшнаго усмиренія возставшихъ британцевъ, императоръ обращается къ патриціямъ съ предложеніемъ принять участіе въ предстоящемъ походѣ. Люція онъ назначаетъ проконсуломъ, а вамъ, трибуны, повелѣваетъ поспѣшить наборомъ. Да здравствуетъ Цезарь!

Трибyнъ. Такъ главнымъ военачальникомъ будетъ Люцій?

2-й сенаторъ. Да, онъ.

Трибунъ. Теперь онъ въ Галліи?

1-й сенаторъ. Да, съ тѣми легіонами, о которыхъ я упоминалъ и которые вы должны усилить новымъ наборомъ. Въ указѣ обозначено и число новобранцевъ, и время ихъ отправленія.

Трибyнъ. Наша обязанность будетъ исполнена (Уходятъ.)

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Лѣсъ неподалеку отъ пещеры. Входитъ Клотэнъ.

Клотэнъ. Если Пизаній вѣрно описалъ мнѣ мѣсто, гдѣ они должны встрѣтиться, я нахожусь теперь недалеко отъ него. Какъ идетъ ко мнѣ его платье и какъ оно мнѣ нравится. Почему-бы мнѣ не пристала въ немъ и его возлюбленная, когда она создана тѣмъ-же, кто и создалъ портного? Къ тому-же говорятъ, — и это не во гнѣвъ имъ будь сказано, — женское пристрастіе не болѣе, какъ прихоть, причуда. Отчего и мнѣ не постоять за себя? Такъ какъ нѣтъ ничего предосудительнаго, если человѣкъ y себя въ комнатѣ разговариваетъ самъ съ собою передъ зеркаломъ, то я самъ могу сознаться себѣ, что линіи моего тѣла очерчены не хуже чѣмъ y него; я такъ-же молодъ, какъ онъ, но при томъ сильнѣе. По богатству я ему не уступаю, а по положенію несравнѣнно выше, потому что я много знатнѣе. Въ дѣлахъ общественныхъ я человѣкъ способный, а въ боевыхъ не знаю себѣ равнаго, тѣмъ не менѣе эта упрямая бабенка, не смотря на всѣ мои достоинства, все-таки любитъ его. Вотъ она жизнь-то человѣческая! Теперь, Постумъ, голова твоя еще гордо держится y тебя на плечахъ, а черезъ часъ она съ нихъ свалится. Я изнасилую твою возлюбленную, y тебя-же на глазахъ изрѣжу твой нарядъ, а твою Имоджену пинками препровожу къ ея отцу. Старикъ-то хотя, быть можетъ, немного и посердится за мое грубое обращеніе, но моя мать, держа его своенравіе въ своихъ рукахъ, съумѣетъ все обратить въ мою пользу. Лошадь моя привязана крѣпко и въ надежномъ мѣстѣ. — Ну, а ты, мечъ, выходи изъ ноженъ для своего грознаго дѣла… О фортуна, отдай ихъ мнѣ въ руки! Вотъ, судя по описаніямъ Пизанія, то мѣсто, гдѣ они должны встрѣтиться… Этотъ бездѣльникъ не посмѣлъ-бы меня обмануть (Уходитъ).

СЦЕНА II.

Передъ пещерой. Изъ пещеры выходятъ Бэларій, Гвидерій, Арвирагъ и Имоджена.

Бэларій (Имодженѣ). Тебѣ нездоровится. Останься y насъ въ пещерѣ. Тотчасъ послѣ охоты мы вернемся къ тебѣ.

Арвирагъ. Останься, братъ. Развѣ мы не братья?

Имоджена. Какъ всѣмъ людямъ слѣдовало-бы между собою быть братьями, но и одна глина отличается качествами отъ другой, хотя обѣ онѣ только прахъ… Мнѣ очень нездоровится.

Гвидерій. Ступайте вы оба на охоту, а я останусь съ нимъ.

Имоджена. Хотя мнѣ и нехорошо, но все-таки я еще не настолько боленъ, чтобы оставаться со мною. Я не изъ тѣхъ изнѣженныхъ людей, которые, какъ-только занемогутъ, уже воображаютъ, будто умираютъ. Оставьте меня здѣсь, а сами займитесь обычнымъ своимъ дѣломъ; нарушеніе привычки — нарушеніе всего теченія жизни. Мнѣ нездоровится, но ваше присутствіе мнѣ не поможетъ. Общество не поможетъ тому, кто любитъ уединеніе. Видно, я еще не особенно боленъ, когда могу объ этомъ разсуждать. Я буду охранять ваше жилище; довѣрьте мнѣ его; я ничего y васъ не украду, кромѣ, быть можетъ, самого себя; но, если я умру, потеря будетъ небольшая.

Гвидерій. Я. уже говорилъ, что полюбилъ тебя, полюбилъ такъ-же искренно и сильно, какъ люблю отца.

Бэларій. Что? Что такое?

Арвирагъ. Если грѣхъ это говорить, то и я присоединяю себя къ проступку брата. Самъ не знаю, за что полюбилъ я этого юношу, но, вѣдь, ты же мнѣ говорилъ, что въ любви самъ не знаешь, за что любишь. Но, если-бы y входа стоялъ гробъ, и меня спросили: — „кто долженъ въ него лечь?“ я отвѣтилъ бы: „Пусть лучше ляжетъ отецъ, чѣмъ этотъ юноша“.

Бэларій (Про себя). Какой благородный порывъ! Какъ сильно сказалась въ немъ доблесть природы, царственное величіе происхожденія! Отъ трусовъ родятся трусы, отъ подлецовъ — подлецы. У природы во всемъ есть зерна и мякина, мука и отбросы. Я, правда, не отецъ имъ, однако они этого не знаютъ, но вслѣдствіе какого чуда полюбили они этого юношу болѣе, чѣмъ меня? (Громко). Теперь уже десятый часъ утрa.

Арвирагъ (Имодженѣ). Прощай, братъ.

Имоджена. Желаю вамъ успѣха на охотѣ.

Арвирагъ. А мы тебѣ добраго здоровья (Бэларію). Идемъ, отецъ, я готовъ.

Имоджена (Про себя). Какіе добрые люди! О, боги, сколько лжи наслушалась я на своемъ вѣку. Наши придворные увѣряютъ, будто вдали отъ двора всюду одна дикость и мерзость запустѣнія; но опытъ, какъ сильно облачаешь ты ихъ, и лжи. Царственныя моря порождаютъ чудовищъ, а ихъ данницы, впадающія въ нихъ реки, доставляютъ къ нашему столу вкусную и питательную рыбу!.. Однако, мнѣ нездоровится все больше и больше… должно-быть, оттого, что тяжело на сердцѣ… Другъ Пизаній, попробую принять твоего лекарства.

Гвидерій. Какъ ни старался я заставить его высказаться, онъ повѣдалъ мнѣ только, что происхожденія онъ высокаго, но что его незаслуженно постигло несчастіе, такъ-какъ онъ никакой вины за собою не знаетъ.

Арвирагъ. То-же отвѣтилъ онъ и мнѣ, хотя и прибавилъ, что впослѣдствіи я, быть можетъ, узнаю отъ него болѣе.

Бэларій. Ну, за дѣло, за дѣло! (Имодженѣ). Мы теперь уходимъ, а ты вернись въ пещеру и отдохни.

Арвирагъ. Мы не долго пробудемъ въ отсутствіи.

Бэларіи. Пожалуйста, не хворай, такъ-какъ тебѣ придется замѣнить намъ хозяйку.

Имоджена. Больной или здоровый, я все-таки буду вамъ служить.

Бэларій. И ты нашъ, не правда-ли, навсегда? (Имоджена уходитъ въ пещеру). Хотя y этого юноши, очевидно, на душѣ тяжелое горе, но сразу замѣтно, что онъ хорошаго рода.

Арвирагъ. А какъ онъ поетъ! Точно ангелъ.

Гвидерій. Да и пищу приготовляетъ отлично. Онъ вырѣзаетъ изъ кореньевъ разныя фигуры и такъ приправляетъ нашу похлебку, словно она предназначается для больной Юноны, а самъ онъ врачъ богини.

Арвирагъ. Какъ прелестно соединяются y него улыбка со вздохомъ, точно вздохъ стыдится того, что онъ не улыбка, а улыбка будто бы смѣется надъ желаніемъ вздоха вырваться изъ такого божественнаго храма, чтобы слиться потомъ съ порывами вѣтра, проклинаемаго мореходами.

Гвидерій. Горе и терпѣніе, какъ мнѣ кажется, пустили въ немъ такіе глубокіе корни, что самые эти корни переплелись между собою.

Арвирагъ. Пусть терпѣніе ростетъ, а горе, эта вонючая бузина, избавитъ отъ своего корня произрастающую виноградную лозу.

Бэларій. Теперь уже не рано; за дѣло! Идемте… (Входитъ Клотэнъ). Это кто еще?

Клотэнъ. Нигдѣ не вижу проклятыхъ этихъ бродягъ… Должно-быть, тотъ мерзавецъ просто посмѣялся надо мною… Я просто падаю отъ усталости.

Беларій. О какихъ это бродягахъ онъ говоритъ? Не о насъ-ли? Его лицо мнѣ кажется знакомымъ. Это Клотэнъ, сынъ королевы… Боюсь, нѣтъ-ли тутъ какой ловушки… Много лѣтъ уже не видалъ я его, а между тѣмъ убѣжденъ, что это онъ и есть… Вѣдь мы внѣ закона. Уйдемъ.

Гвидерій. Онъ одинъ. Ты, отецъ, вмѣстѣ съ братомъ пойди взгляни, нѣтъ-ли y него спутниковъ, а меня оставь съ нимъ (Бэларій и Арвирагъ уходятъ).

Клотэнъ. Стойте. Кто вы такіе и зачѣмъ удираете отъ меня такъ проворно… Какіе-нибудь гнусные горцы?.. Я слыхалъ о такихъ… Говори, негодный рабъ, кто ты такой?

Гвидерій. Я человѣкъ, никогда не отвѣчающій на гнусное оскорбленіе иначе, какъ ударомъ.

Клотэнъ. Ты разбойникъ, нарушитель закона, злодѣй. Сдавайся, воръ!

Гвидерій. Кому сдаться? Не тебѣ ли? Да самъ-то ты что такое? Развѣ y меня нѣтъ такой-же мощной руки и такого-же пылкаго сердца, какъ и y тебя? Твои слова, правда, наглѣе моихъ, потому что я не ношу кинжала во рту. Говори-же, кто ты самъ и почему требуешь, чтобы я тебѣ сдался.

Клотэнъ. Гнусный негодяй, развѣ ты по моему платью не видишь, кто я.

Гвидерій. Нѣтъ, бездѣльникъ, не знаю ни тебя, ни твоего дѣда-портнаго, шившаго это платье, которое, какъ мнѣ кажется, одно дѣлаетъ тебя тѣмъ, что ты есть.

Клотэнъ. Платье это шилъ не мой портной; знай это нахальный холопъ!

Гвидерій. Проваливай отсюда и благодари того, кто со своего плеча подарилъ тебѣ это платье. Ты такъ глупъ, что мнѣ противно тебя бить.

Клотэнъ. Узнай-же, мое имя, гнусный воръ, и трепещи.

Гвидэрій. Какъ-же тебя зовутъ? Говори.

Клотэнъ. Мерзавецъ, я Клотэнъ.

Гвидэрій. Хотя, вдвойнѣ мерзавецъ, твое имя и Клотэнъ, но трепетать ты меня этимъ не заставилъ. Назовись ты жабой, змѣей или паукомъ, я встревожился бы сильнѣе.

Клотенъ. Чтобы еще сильнѣе ужаснуть, чтобы совсѣмъ тебя уничтожить, я добавлю, что я сынъ королевы.

Гвидэрій. Очень прискорбно, такъ-какъ ты очевидно не дѣлаешь чести своему роду.

Клотэнъ. И ты не приходишь въ ужасъ.

Гвидэрій. Я боюсь только тѣхъ, кого уважаю, то-есть, людей умныхъ; дураковъ-же я не боюсь, а только потѣшаюсь надъ ними.

Клотэнъ. Умри-же за это! а съ тѣми я еще успѣю справиться, когда убью тебя своею рукою… Я ихъ настигну и ручаюсь, что всѣ ваши головы будутъ красоваться надъ воротами Луда… Сдавайся-же, подлый горецъ! (Уходятъ, сражаясь. Бэларій и Арвирагъ возвращаются).

Бэларій. Никакихъ спутниковъ не видно.

Арвирагъ. Ни одного. Ты, на счет его, вѣрно, ошибся.

Бэддрій. Не думаю. Давно я его не видалъ, но время нисколько не измѣнило прежнихъ его чертъ. Тотъ-же рѣзкій голосъ, таже отрывистая рѣчь. Я убѣжденъ, что онъ Клотэнъ.

Арвирагъ. Мы оставили ихъ здѣсь. Большимъ будетъ счастіемъ, если между нимъ и братомъ не выйдетъ никакой непріятности. Ты говоришь, что онъ очень дерзокъ?

Бэларій. Даже въ то время, когда онъ еще не достигъ зрѣлости, онъ отличался необыкновенною необузданностью, такъ-какъ умѣніе обуздывать себя часто пріобрѣтается. путемъ мышленія.. Однако, смотри, вотъ твой братъ (Входитъ Гвидерій; въ рукахъ y него голова Клотэна).

Гвидерій. Этотъ Клотэнъ былъ совсѣмъ дуракъ: — пустой кошелекъ безъ единой монеты. Даже самъ Геркулесъ не могъ-бы размозжить ему голову, потому что мозгу y него совсѣмъ не было, а между тѣмъ не сдѣлай я того, что сдѣлалъ, этотъ олухъ несъ-бы теперь мою голову такъ-же, какъ я несу теперь его башку.

Бэларій. Что ты надѣлалъ?!

Гвидэрій. Отлично знаю, что именно. Я отрубилъ голову нѣкоему Клотэну, выдававшему себя за сына королевы, обзывавшему меня мошенникомъ, холопомъ-горцемъ, и клявшемуся что онъ захватить насъ всѣхъ въ свои руки, сниметъ y насъ съ плечъ головы, которыя, — благодареніе богамъ, — до сихъ поръ еще на мѣстѣ, и выставитъ ихъ на позоръ надъ воротами Луда.

Бэларій. Теперь мы всѣ погибли!

Гвидэрій. Что-же изъ этого, дорогой отецъ? Что намъ терять, кромѣ жизни, а онъ и безъ того грозилъ ее отнять? Если законъ не можетъ насъ защитить, зачѣмъ намъ изъ-за боязни закона позволять какому-нибудь куску мяса грозить намъ и разыгрывать передъ нами и судью, и палача? Встрѣтили вы поблизости кого-нибудь изъ его спутниковъ?

Бэларій. Насколько взглядъ могъ окинуть пространство, ни души; но здравый смыслъ говоритъ, что его должна была сопровождать свита. Какъ ни былъ онъ безтолковъ, какъ ни становился день ото дня глупѣе, но ни злоба, ни полнѣйшее отсутствіе ума не могли-бы завлечь его сюда безъ всякого конвоя. При дворѣ, быть можетъ, знаютъ, что люди живутъ здѣсь въ пещерѣ, прокармливаясь охотой; вообразили, быть можетъ, что мы опальные, могущіе со временемъ подобрать опасную шайку, а Клотэнъ, вѣроятно, вспыливъ по обыкновенію, поклялся, что переловитъ всѣхъ насъ. Поэтому совсѣмъ не правдоподобно, чтобы онъ отправился одинъ; не настолько былъ онъ смѣлъ, да и родные не допустили-бы его до этого. Вотъ и есть полное основаніе бояться, что y этого трупа есть хвостъ, который много опаснѣе головы.

Арвирагъ. Пусть совершится воля боговъ. Какова-бы она ни была, братъ поступилъ хорошо.

Бэларій. Не хотѣлось мнѣ идти сегодня на охоту; нездоровье Фидэліо останавливало.

Гвидэрій. Собственнымъ мечемъ Клотэна, которымъ онъ угрожалъ моей шеѣ, я отрубилъ ему голову. Я брошу ее въ бухту за нашимъ утесомъ, и хотя она принадлежитъ сыну королевы, пусть себѣ носится по волнамъ и разсказываетъ рыбамъ, чѣмъ она была когда-то. Объ этомъ пока вся моя забота (Уходитъ).

Бэларій. Боюсь, Полидоръ, какъ-бы твоя расправа не вызвала жестокихъ возмездій, и хотя такой поступокъ вполнѣ приличенъ твоей храбрости, я былъ-бы очень радъ, если бы онъ сдѣланъ былъ не тобою.

Арвирагъ. А я былъ-бы очень радъ, если-бы онъ сдѣланъ былъ мною; тогда и отвѣтственность пала-бы на одного меня. Люблю я тебя, Полидоръ, по-братски, а все-таки завидую, что это дѣло выпало на долю тебѣ. Желалъ-бы я, чтобы самое грозное правосудіе, какое-только существуетъ на свѣтѣ, схватило насъ обоихъ и потребовало къ отвѣту.

Бэларій. Прошедшаго не воротишь. Сегодня мы охотиться не пойдемъ, не будемъ искать безполезныхъ опасностей. Ступай въ пещеру, займись съ Фидэліо хозяйствомъ, а я подожду здѣсь пылкаго Полидора и, какъ только онъ вернется, приведу его обѣдать.

Арвирагъ. Бѣдный, бѣдный Фидэлій, иду къ тебѣ съ величайшею радостью. Чтобы возвратить тебѣ румянецъ здоровья, я выпустилъ-бы всю кровь y цѣлаго сонма разныхъ Клотэновъ и еще сталъ-бы хвалиться своимъ человѣколюбіемъ (Уходитъ).

Бэларій. О, великая, божественная природа! Какимъ украшеніемъ служатъ для тебя эти царственные юноши! Они такъ-же нѣжны, какъ зефиръ, порхающій надъ фіалками и даже не колеблющій ихъ душистыхъ головокъ. А между тѣмъ, когда въ нихъ вскипитъ ихъ царственная кровь, они становятся такими-же суровыми, какъ жесточайшій ураганъ, пригибающій къ землѣ вершины горныхъ сосенъ. Удивительно, какъ это невидимый инстинктъ безъ всякихъ постороннихъ наущеній развиваетъ въ нихъ царственныя чувства, какъ безъ всякихъ наставленій, безъ всякихъ примѣровъ со стороны, крѣпнутъ въ нихъ сознаніе чести, чувство приличія, такъ-же какъ и мужество, которое, ростя въ нихъ въ видѣ плевелъ, оказывается плодоноснѣе посѣянныхъ сѣмянъ… А все-таки странно, зачѣмъ явился сюда Клотэнъ? Чѣмъ-то разыграется для насъ его смерть? (Гвидэрій возвращается).

Гвидерій. Гдѣ-же братъ? Дурацкую башку Клотэна я отправилъ вѣстницей къ его матери, а тѣло оставлено въ залогѣ здѣсь до ея возвращенія (Слышна торжественная музыка).

Бэларій. Что это значитъ?.. Слышишь, Полидоръ? играютъ на моей священной лютнѣ. По какому случаю рѣшился Кадвалъ заиграть? Слышишь?

Гвидерій. Развѣ онъ дома?

Бэлaрій. Онъ только-что ушелъ отсюда.

Гвидерій. Что это значитъ? Звуки лютни не раздавались здѣсь съ самой смерти незабвенной нашей матери… Торжественные звуки должны сопровождать только торжественныя событія… Что-же случилось? Безпричинное ликованіе, какъ и ни на чемъ не основанное горе — или радость обезьянья, или ребяческое огорченіе. Не сошелъ-ли Кадвалъ съ ума? (Арвирагъ несетъ Имоджену, кажущуюся мертвой).

Бэларій. Вотъ онъ идетъ и несетъ на рукахъ печальное объясненіе того, за что мы его порицали.

Арвирагъ. Прелестная птичка, которою мы такъ дорожили, умерла! Я скорѣе согласился-бы, чтобы мнѣ вмѣсто шестнадцати лѣтъ было шестьдесятъ и чтобы мои проворныя ноги превратились въ костыли, чѣмъ видѣть то, что y меня передъ глазами.

Гвидерій. О чудная, несравненная лилія, теперь на рукахъ брата ты и на половину не такъ прекрасна, какъ въ то время, когда ты еще держалась на столѣ.

Бэларій. О горе, кто могъ когда-либо измѣрить твою глубину, чтобы повѣдать міру, къ какому берегу тяжелѣе пристать твоей ладьѣ? О прелестное созданіе! одинъ Юпитеръ зналъ, какой-бы человѣкъ вышелъ изъ тебя впослѣдствіи, но печально, что ты умеръ юношей и умеръ отъ скорби! Какъ ты нашелъ его?

Арвирагъ. Бездыханнымъ, какъ видите. Уста его слегка улыбались, словно не стрѣла смерти сомкнула ихъ навсегда, а только муха щекотала ихъ слегка. Правою щекою онъ прижимался къ подушкѣ.

Гвидерій. Гдѣ?

Арвирагъ. На полу, скрестивъ руки. Я думалъ, что онъ спитъ, и, чтобы не стучать, снялъ свою деревянную, подбитую гвоздями обувь, грубость которой слишкомъ сильно давала себя чувствовать при каждомъ моемъ шагѣ.

Гвидерій. Онъ будто спитъ. Да, онъ заснулъ, увы! навѣки и могила будетъ ему постелью. Легкокрылыя феи станутъ слетаться на эту могилу, и ни одинъ червякъ не посмѣетъ къ ней приблизиться.

Арвирагъ. Бѣдный Фидэлій, пока будетъ длиться лѣто, а самъ я еще здѣсь, я стану убирать цвѣтами одинокую твою могилу. Ты не ощутишь недостатка ни въ буковицахъ, такихъ-же блѣдныхъ, какъ твое лицо, ни въ колокольчикахъ, такихъ-же блѣднолазоревыхъ, какъ твои жилки, ни въ лепесткахъ шиповника, благоуханіе которыхъ, — этимъ я нисколько не желаю ихъ унижать, — не будетъ пріятнѣе твоего однаго дыханія. А реполовъ своимъ клювикомъ, — клювикъ этотъ сильно пристыжаетъ дѣтей, получившихъ богатое наслѣдство и оставляющихъ могилы своихъ отцовъ безъ надгробныхъ памятниковъ, — да, реполовъ натаскаетъ другихъ цвѣтовъ на твою могилу. Когда-же минуетъ лѣто и цвѣтовъ болѣе не станетъ, онъ будетъ мхомъ защищать тебя отъ зимней стужи.

Гвидерій. Сдѣлай одолженіе, перестань! не прибѣгай къ дѣвичьимъ причитаніямъ, когда передъ нами такое печальное зрѣлище. Займемся лучше погребеніемъ и не станемъ безполезным сѣтованіями оттягивать исполненіе лежащаго на насъ священнаго долга.

Арвирагъ. Гдѣ-же мы похоронимъ его?

Гвидерій. Рядомъ съ Эврифилой, нашею доброю матерью.

Арвирагъ. Хорошо. Слушай, Полидоръ! Хотя голоса наши уже огрубѣли отъ возмужалости, споемъ по немъ ту-же похоронную пѣсню, съ которою мы провожали въ могилу прахъ матери. Напѣвъ будетъ тотъ-же, только имя Эврафиды мы замѣнимъ именемъ Фидэлія.

Гвидерій. Нотъ, Кадвалъ, нѣтъ, я не могу! Я только буду рыдая повторять слова. Въ звуки скорби не должно вкрадываться фальшивыхъ нотъ. Это хуже лганья жрецовъ въ пышныхъ капищахъ.

Арвирагъ. Если такъ, говори просто слова.

Бэларій. Большее горе, какъ я вижу, быстро залечиваетъ меньшее. Клотэнъ уже совершенно забытъ, а между тѣмъ онъ, дѣти мои, былъ сыномъ королевы. Хотя онъ и относился къ намъ враждебно, однако, онъ жестоко за это поплатился. Конечно, и простолюдинъ, и знатный, предавшись тлѣнію, превращаются въ одинъ и тотъ-же прахъ, но чувство уваженія, этотъ ангелъ-хранитель міра, научаетъ насъ отводить высокопоставленнымъ лицамъ одно мѣсто, а стоящимъ на низшихъ ступеняхъ общественной лѣстницы — другое. Нашъ врагъ былъ царственнаго происхожденія и, хотя ты отнялъ y него жизнь, мы должны похоронить его, какъ принца.

Гвидерій. Хорошо, перенесемъ и его сюда. Тѣло Терсита стоитъ тѣла Аякса, когда ни того, ни другого нѣтъ болѣе въ живыхъ.

Арвирагъ. Пока ты, отецъ, отправишься за трупомъ, мы споемъ свою заупокойную пѣсню. Начинай-же, братъ (Бэларій уходитъ).

Гвидерій. Нѣтъ, подожди, Кадвалъ, надо положить умершаго головою къ востоку; отецъ говоритъ, что такъ слѣдуетъ.

Арвирагъ. Правда.

Гвидерій. Помоги-же перемѣстить его.

Арвирагъ. Вотъ такъ. Начинай.

Пѣсня.

Гвидерій. Другъ, больше бояться тебѣ не придется

Ни лѣтняго зноя, ни зимнихъ морозовъ.

Ты, мзду получивъ за дѣянья земныя,

Вернулся въ отчизну на вѣчный покой.

Красивую-ль дѣвушку, статнаго-ль парня,

Вельможу-ли пышнаго иль трубочиста —

По смерти конецъ всѣхъ одинъ ожидаетъ: —

Всѣ въ прахъ обратятся, да, въ прахъ, милый мой.

Арвирагъ. Теперь не страшитъ тебя гнѣвъ сильныхъ міра:

Ты гнета тирановъ теперь не боишься;

О пышной одеждѣ, о вкусномъ обѣдѣ

Замолкли навѣки тревоги и страхъ!

Конецъ властолюбью, стремленію къ славѣ,

Учености, мудрости, жаждѣ познаній,

Всѣмъ благамъ земнымъ неизмѣнно все тотъ-же: —

По смерти мы всѣ обращаемся въ прахъ.

Гвидерій. Раскаты громовъ для тебя не опасны.

Арвирагъ. Не страшенъ и блескъ ослѣпительныхъ молній.

Гвидерій. Ни ядъ клеветы, ни злословія жало.

Арвирагъ. Ни радость, ни горе тебя не встревожатъ.

Гвидерій. Всѣхъ, кто утопаетъ въ любовныхъ мечтахъ,

Одинъ ждетъ конецъ: — всѣ лишь прахъ они, прахъ!

Арвирагъ. Тебя заклинать пусть никто не посмѣетъ.

Гвидерій. Ничье колдовство пусть тебя не тревожитъ.

Арвирагъ. Всѣ злобные духи отъ мирной могилы

Твоей пусть бѣгутъ…

Гвидерій. Подойти къ ней не смѣя.

Арвирагъ. Спи мирно, о жизни людской не жалѣя.

Спи мирно, Фидэлій, въ могилѣ своей.

Возвращается Бэларій съ трупомъ Клотэна.

Гвидерій. Отпѣваніе наше кончено. Клади сюда и того (Кладутъ трупъ рядомъ съ Имодженой).

Бэларій. Вотъ я принесъ немного цвѣтовъ; въ полночь наберу поболѣе. Растенія, на которыхъ сохранилась холодная ночная роса, болѣе пригодны на то, чтобы ими осыпать покойниковъ. Бросьте ихъ на умершихъ. И вы оба тоже были цвѣты, то теперь увяли; то-же станется и съ тѣми, которыми мы васъ осыпаемъ. Отойдемъ подальше и станемъ тамъ на колѣни. Земля, которая ихъ даровала, взяла ихъ обратно. ихъ земныя радости миновали; миновало вмѣстѣ съ тѣмъ и ихъ земное горе (Уходятъ. Имоджена просыпается, но еще не совсемъ приходить въ себя).

Имоджена. Да, въ Мильфордскую гавань… Гдѣ-же дорога? Вдоль той чащи? Благодарю… А далеко отсюда?.. О небо, неужто еще цѣлыхъ шесть миль?.. Я шла всю ночь. Лягу опять да землю и усну еще (Дотрогивается до трупа Клотэна) Нѣтъ, нѣтъ! не надо мнѣ товарищей по ложу! (Очнувшись совсемъ). О боги и богини! Эти цвѣты олицетворяютъ собою радости міра, а этотъ окровавленный трупъ — таящееся въ немъ горе… Должно быть, это сонъ; по крайней мѣрѣ, надѣюсь, что такъ… Мнѣ снилось, будто я сторожила пещеру для добрыхъ людей, но ничего такого не бывало на самомъ дѣлѣ: это стрѣла, пущенная изъ ничего въ ничто; она вылетѣла изъ скопившихся въ мозгу паровъ. Насколько слѣпы бываютъ иногда наши глаза, настолько-же порою слѣпъ нашъ разсудокъ… На самомъ дѣлѣ я все-таки продолжаю дрожать отъ страха. О безсмертные, если въ васъ сохранилась хоть капля состраданія будь она не болѣе глаза кропивника, тогда, грозные боги, уделите мнѣ хоть частицу его… А сонъ все продолжается, хотя я и проснулась; онъ и внѣ меня, и во мнѣ… Это не игра воображенія; я чувствую его, осязаю!.. Обезглавленный человѣкъ!.. (Вглядывается и трупъ). Платье Постума!.. Я узнаю абрисъ его ноги… Вотъ его рука… его ступня, достойная Меркурія, его воинственный, достойный Марса станъ и его мышцы, достойныя Геркулеса! Все здѣсь! Но гдѣ его ликъ, его Юпитеру подобный ликъ?.. Его нѣтъ! Неужто и на небесахъ совершаются убійства? (Вскакиваетъ). Ахъ, Пизаній, пусть всѣ проклятія, которыми обезумѣвшая Гекуба осыпала грековъ, обрушатся на тебя съ добавленіемъ и моихъ проклятій!.. Ты, пособникъ гнуснаго Клотэна, необузданнаго этого демона, погубилъ моего властелина! Для меня отнынѣ и письмо, и чтеніе — одно предательство!.. Проклятый Пизаній своими подложными письмами… Да, онъ, проклятый, сокрушилъ вершину мачты y горделиваго корабля, подобнаго которому не было ни одного во всемъ мірѣ… О мой Постумъ, гдѣ-же твоя голова?.. Гдѣ-же она?.. Пизаній могъ-бы поразить тебя въ сердце и оставитъ при тебѣ твою голову… Кто могъ это сдѣлать? Ты, Пизаній?.. Конечно, ты и Клотэнъ. Злоба за одно съ жаждой наживы виною бѣды! Теперь мнѣ все это ясно вполнѣ. Не онъ-ли далъ мнѣ это снадобье, говоря, будто оно исцѣляетъ отъ всякихъ недуговъ, а между тѣмъ оно оказалось губительнымъ? Этимъ подтверждается все: — убійство дѣло Пизанія и Клотэна!.. О, дай мнѣ расцвѣтить твоею кровью мои щеки, чтобы мы оба приняли болѣе ужасный видъ для тѣхъ, кто можетъ насъ увидѣть!.. О властелинъ мой, безцѣнный властелинъ! (Падаетъ безъ чувствъ. Входятъ Люцій, Военачальникъ, другіе колоновожатые, потомъ Кудесник).

Военачальникъ (Люцію). Кромѣ того, легіоны, находящіеся въ Галліи, согласно вашему приказанію, переправились черезъ море и ждутъ васъ въ Мильфордской гавани съ вашимъ флотомъ; они готовы къ бою.

Люцій. Но какія извѣстія получены изъ Рима?

Военачальникъ. Сенатъ призвалъ на службу пограничниковъ и итальянскихъ патриціевъ. Отъ рвенія этихъ новыхъ войскъ можно ожидать многаго. Ихъ ведетъ отважный Іахимъ, братъ Сіенны.

Люцій. Когда можно ожидать ихъ прибытія?

Военачальникъ. При первомъ попутномъ вѣтрѣ.

Люцій. Такая быстрота дѣйствій подаетъ намъ большія надежды. Прикажи, чтобы уже прибывшимъ войскамъ былъ сдѣланъ смотръ; пусть колоновожатые тотчасъ-же объ этомъ позаботятся. Ну, а ты, почтенный, скажи, что снилось тебѣ за послѣднее время касательно исхода предстоящей войны?

Кудесникъ. Я постомъ и молитвой заклиналъ боговъ вразумить меня, и вотъ прошедшею ночью они послали мнѣ пророческое видѣніе: — я видѣлъ, какъ птица Юпитера, римскій орелъ, отлетѣвъ отъ ноздреватыхъ береговъ юга, направился въ эту сторону запада и исчезъ въ ослѣпительномъ сіяніи солнечныхъ лучей; а это, — если только мои прегрѣшенія не омрачаютъ моихъ познаній, — предсказываетъ римскому войску блестящую побѣду.

Люцій. Постарайся почаще видѣть подобные сны, и пусть они всегда исполняются. Стойте! Это что за обезглавленный трупъ? А по этой развалинѣ замѣтно, что она когда-то была великолѣпнымъ зданіемъ… Вотъ на груди y трупа еще пажъ. Умеръ онъ или только спитъ? Вѣроятнѣе, что умеръ. Природа внушаетъ отвращеніе къ смерти, и живые не любятъ дѣлить ложе съ мертвыми.

Военачальникъ. Онъ живъ.

Люцій. Онъ-то намъ и скажетъ, чей это трупъ (Пришедшей въ себя Имодженѣ). Юноша, разскажи намъ свои приключенія; мнѣ сдается, что о нихъ стоитъ поразспросить. Скажи также, чей это трупъ, служащій тебѣ кровавымъ изголовьемъ, или, по крайней мѣрѣ, кто обезобразилъ это произведеніе природы, повидимому, вышедшее изъ ея рукъ такимъ прекраснымъ. Какое участіе принимаешь ты самъ въ этомъ грустномъ крушеніи… Какъ оно произошло? Кто обезглавленный, и кто ты самъ?

Имоджена. Самъ я — ничто, но если я что-нибудь, лучше бы мнѣ быть ничѣмъ. Но онъ, — доблестный и добрый британецъ, былъ моимъ господиномъ. Его убили горцы. Ахъ, такихъ господъ болѣе не существуетъ. Если-бы я сталъ блуждать по свѣту съ востока на западъ, предлагая своя услуги, меня въ услуженіе приняли-бы многіе, все тоже хорошіе и добрые; я служилъ-бы имъ вѣрою и правдой, но такого господина, какъ этотъ, мнѣ все-таки болѣе не найти.

Люцій. Твои слова настолько-же трогательны, какъ и видъ этого окровавленнаго трупа. Скажи, мой милый, какъ звали твоего господина?

Имоджена. Ричардомъ Дю-Чемпъ (Про себя). Я лгу, но вреда отъ этого нѣтъ никому, и если меня услышатъ боги, они, надѣюсь, меня простятъ (Люцію). Ты что-то сказалъ?

Люцій. А твое имя какъ?

Имоджена. Фидэлій.

Люцій. Насколько мнѣ кажется, имя совершенно къ тебѣ подходящее. Оно вполнѣ достойно твоей преданности, а преданность твоего имени. Хочешь попытать счастіе y меня? я не обѣщаю, что новый господинъ во всемъ замѣнитъ тебѣ прежняго, но вѣрь, что любить онъ будетъ тебя не менѣе прежняго. Даже письма императора, переданныя мнѣ черезъ консула, не такъ быстро содѣйствовали-бы твоему повышенію, какъ собственныя твои прекрасныя качества. Идемъ за мной.

Имоджена. Куда угодно. Однако, прежде я съ соизволенія боговъ укрою моего господина отъ мухъ въ такую глубокую яму, какую съумѣютъ вырыть вотъ эти слабыя руки. Потомъ уже, усыпавъ его могилу листьями и травами, оросивъ ее слезами и насколько возможно облегчивъ душу тяжелыми вздохами, я перейду отъ служенія ему къ служенію тебѣ, если ты согласенъ меня взять.

Люцій. Да, милый мой, согласенъ, и для тебя я скорѣе буду отцомъ, чѣмъ господиномъ. Товарищи, этотъ юноша напоминаетъ намъ, что на насъ лежитъ обязанность истинныхъ мужей. Отыщемъ мѣсто, гдѣ растетъ поболѣе полевыхъ цвѣтовъ, выроемъ копьями и сѣкирами могилу, а затѣмъ похоронимъ убитаго. Поднимите-же его на руки. Юноша, ты вызвалъ въ насъ сочувствіе къ нему, и мы похоронишь его настолько пышно, насколько могутъ это сдѣлать воины. Утѣшься-же, утри слезы. Иной разъ горе только помогаетъ нашему счастію (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Комната во дворцѣ y Цимбелина. Входятъ Цимбелинъ, придворные, а потомъ Пизаній.

Цимбелинъ. Пусть кто-нибудь изъ васъ пойдетъ опять къ королевѣ и принесетъ намъ точныя свѣдѣнія, какъ она себя чувствуетъ. Исчезновеніе сына вызвало въ ней такое изступленіе, что самая жизнь ея въ опасности… О, небеса, сколько страшныхъ ударовъ наносите вы мнѣ разомъ! Имоджена, лучшая часть моихъ радостей, бѣжала. Королева лежитъ на смертномъ одрѣ, а мнѣ еще грозитъ жестокая война! Сынъ королевы, который такъ мнѣ необходимъ въ настоящую минуту, исчезъ. Все это доводитъ меня до отчаянія (Обращается къ Пизанію). Тебѣ, негодяй, извѣстно, куда скрылась наша дочь; хотя ты и притворяешься, будто ничего не знаешь, но мы жесточайшими пытками вымучимъ y тебя признаніе.

Пизаній. Государь, жизнь моя въ твоей власти, и я покорно предоставляю тебѣ распоряжаться ею, какъ угодно; но гдѣ госпожа моя, куда и зачѣмъ она скрылась, скоро-ли возвратится, этого я не знаю. Молю тебя, вѣрь, что я твой преданный слуга.

1-й придворный. Съ вашего позволенія, добрѣйшій государь, я осмѣлюсь доложить, что въ тотъ день, когда хватились вашей дочери, я ручаюсь, что онъ былъ здѣсь. Ручаюсь также, что онъ всегда строго исполнялъ обязанности вѣрноподаннаго. Что-же касается Клотэна, его тщательно разыскиваютъ, и нѣтъ никакого сомнѣнія, что скоро найдутъ.

Цимбелинъ. Настоящее время до того полно всякихъ заботъ, что мы пока оставляемъ тебя въ покоѣ, но подозрѣніе въ насъ возбуждено, и мы не перестанемъ объ этомъ помнить.

1-й придворный. Смѣю доложитъ вашему величеству, что римскіе легіоны, стоявшіе въ Галліи и усиленные новобранцами, навербованными изъ рядовъ патриціевъ, уже переправились на наши берега.

Цимбелинъ. Ахъ, какъ необходимы были-бы намъ теперь совѣты королевы и ея сына! Такая бездна дѣлъ совсѣмъ сбила насъ съ толку.

1-й придворный. Добрѣйшій государь, войска ваши, уже имѣющіяся на лицо, могутъ смѣло потягаться съ тѣми легіонами, о которыхъ васъ извѣщаютъ. Если къ непріятелю придутъ подкрѣпленія, получите ихъ и вы. Вамъ стоитъ только двинуть впередъ войско, а оно ждетъ этого съ нетерпѣніемъ.

Цимбелинъ. Благодарю за извѣстіе. Удалимся пока и взглянемъ прямо въ лицо силѣ обстоятельствъ, когда они на это насъ вызываютъ. Того, что можно ожидать изъ Италіи, мы не боимся; насъ несравненно болѣе тревожитъ то, что происходитъ здѣсь. Идемте (Уходитъ; за нимъ придворные).

Пизаній. Съ тѣхъ поръ, какъ я написалъ своему господину, что Имоджена убита, отъ него нѣтъ никакихъ извѣстій. Это очень странно. Не слышу я также ничего и о госпожѣ моей, а она обѣщала извѣщать о себѣ какъ можно чаще. Не знаю также, что сталось и съ Клотэномъ. Я въ полнѣйшемъ недоумѣніи, но боги не могутъ-же бездѣйствовать. Мнѣ остается только лгать, чтобъ оставаться честнымъ, и быть измѣнникомъ, чтобы оставаться вѣрнымъ. Настоящая война докажетъ, насколько я люблю отчизну, въ этомъ она убѣдитъ даже короля, хотя мнѣ, быть-можетъ, придется лечь на полѣ битвы. Всѣ-же другія подозрѣнія пусть время разсѣет потомъ. Счастіе даже безъ помощи кормчаго приводитъ иногда суда къ желанной пристани (Уходитъ).

СЦЕНА IV.

Передъ пещерой. Входятъ Бэларій, Гвидерій и Арвирагъ.

Гвидерій. Кругомъ кипитъ страшная тревога.

Бэларій. Уйдемте отъ нея.

Арвирагъ. Отецъ, какая-же радость въ жизни, если прятаться отъ славныхъ подвиговъ и отъ опасностей?

Гвидэрій. Скажи, отецъ, ради чего станемъ мы скрываться? Римляне, принявъ насъ за британцевъ, или убьютъ насъ, или сочтутъ гнусными бѣглецами-измѣнниками, и заставятъ поступать къ нимъ на службу, а затѣмъ все-таки убьютъ.

Бэларій. Дѣти, мы укроемся на горныхъ вершинахъ и будемъ тамъ въ безопасности. Пристать къ войску короля намъ невозможно, потому что мы не внесены въ отрядные списки. Помимо этого, такъ какъ насъ никто не знаетъ, насъ, вслѣдствіе недавней смерти Клотэна, могуть заставить объяснитъ, гдѣ мы проживали, сознаться въ томъ, что мы сдѣлали, и слѣдствіемъ этого будетъ смерть, только отсроченная мученіями пытки.

Гвидерій. Отецъ, въ настоящее время такая боязливость совсѣмъ тебѣ не пристала, а насъ она не убѣждаетъ нисколько.

Арвирагъ. Совсѣмъ не вѣроятно, чтобы британцы, слыша ржаніе римскихъ коней, видя костры, зажженные въ станѣ непріятеля, когда глаза и уши ихъ заняты такими важными событіями, стали тратить время на разспросы, кто мы и откуда?

Бэларій. Въ войскѣ меня знаютъ многіе. Вы видѣли, что, знавъ Клотэна, когда онъ еще былъ юношей, я черезъ столько лѣтъ тотчасъ-же призналъ его. Помимо этого и король не стоитъ ни моихъ услугъ, ни вашей любви. Изгнаніе лишило меня возможности дать вамъ должное воспитаніе, осудило на тягостную жизнь, безъ всякой надежды на то счастіе, которое сулила вамъ ваша колыбель; оно осудило насъ переносить и палящій зной лѣта, и дрожь въ дни свирѣпой зимы.

Гвидерій. Чѣмъ жить такъ, лучше совсѣмъ не жить. Молю тебя, отецъ, идемъ къ войску! Никто не знаетъ ни меня, ни брата, а o тебѣ всѣ давно забыли. Ты такъ состарился, что никто не можетъ тебя узнать.

Арвирагъ. Клянусь вотъ этимъ сіяющимъ солнцемъ, что я туда пойду. Меня унижаетъ мысль, что я никогда не видалъ, какъ люди умираютъ на войнѣ. Самое большее то, что я видалъ — кровь испуганныхъ зайцевъ или сернъ, по которымъ мы охотились. Я никогда не ѣзжалъ верхомъ на настоящемъ конѣ, помимо жалкой клячи, бока которой никогда не знавали шпоръ, а только привыкли къ такимъ коблукамъ, какъ мои. Такъ долго оставаясь въ безвѣстности, мнѣ стыдно глядѣть на солнце и пользоваться его лучами.

Гвидерій. Клянусь небомъ, пойду и я! Если ты благословишь меня, я стану болѣе заботливо относиться къ сохраненію жизни; не благословишь, пусть меня убьютъ римляне.

Арвирагъ. То-же говорю и я. Аминь.

Бэларій. Когда вы такъ мало дорожите своею молодою жизнью, зачѣмъ мнѣ, старику, дорожить своею и безрадостною, и дряхлой? Дѣти, я иду съ вами. Если васъ въ бою за отчизну подкоситъ смерть, тамъ-же лягу и я. Идемте-же, идемъ! (Про себя). Они сгораютъ отъ нетерпѣнія; кровь въ нихъ негодуетъ, жаждя излиться, и все это, чтобы доказать царственное свое происхожденіе! (Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Поле между британскимъ и римскимъ лагерями. Входитъ Постумъ; въ рукахъ y него окровавленный платокъ.

Постумъ. Да, кровавое полотно, я сохраню тебя, потому что самъ желалъ, чтобы ты было окрашено такимъ образомъ. О, мужья, если-бы всѣ вы слѣдовали моему примѣру, многіе изъ васъ казнили-бы своихъ женъ, тогда какъ онѣ несравненно болѣе добродѣтельны, чѣмъ вы сами, и при томъ вы убивали-бы ихъ за самыя ничтожныя прегрѣшенія… О, вѣрный слуга Пизаній, ты не обязанъ былъ исполнять всѣ приказанія господина! Тебѣ слѣдовало исполнять только тѣ, которыя справедливы… О, боги, если-бы наказывали меня за каждый мой проступокъ, я не дожилъ-бы до пытки, переживаемой мною теперь. Вы дали-бы честной Имодженѣ время раскаяться, а весь свой гнѣвъ обратили-бы на меня, на меня, несравненно болѣе достойнаго вашей кары. Но, увы! нѣкоторыхъ вы за ничтожные проступки похищаете отъ насъ и поступаете такъ изъ любви къ нимъ, чтобы избавить ихъ отъ дальнѣйшихъ страданій, а другихъ допускаете совершать преступленіе за преступленіемъ, становиться чудовищами въ глазахъ людей и въ тоже время благоденствовать. Теперь Имоджена въ вашей власти, поступайте съ нею, какъ хотите, а мнѣ дайте только силу покоряться вашей волѣ. Меня въ числѣ римскихъ патриціевъ привезли сюда, чтобы сражаться противъ страны моей жены. Британія, я умертвилъ твою королеву. Довольно, большихъ ранъ я тебѣ не нанесу. Поэтому, боги, выслушайте снисходительно мои намѣренія: я сброшу съ себя эту римскую одежду, наряжусь въ платье простаго британскаго крестьянина и въ этомъ видѣ пойду противъ тѣхъ, съ кѣмъ прибылъ сюда. Такимъ я умру за тебя, Имоджена, безъ которой жизнь моя, каждое дыханіе — то-же, что смерть. Такъ, невѣдомый никѣмъ, въ крестьянской своей одеждѣ, ни въ комъ не возбуждая ни ненависти, ни состраданія, я всего себя посвящу опасностямъ… О, боги, надѣлите-же меня мощью Леонатовъ. Чтобы пристыдить современниковъ, я постараюсь отличаться не наружнымъ блескомъ, а внутренними качествами (Уходитъ).

СЦЕНА II.

Другая часть того-же поля. При громѣ трубъ и барабановъ входятъ съ одной стороны Люцій, Іахимъ и римское войско; съ другой войско британское, за которымъ, какъ простой воинъ, слѣдуетъ Леонатъ Постумъ. Они уходятъ за сцену. Шумъ сраженія. Іахимъ и Постумъ возвращаются, сражаясь. Послѣдній одолѣваетъ противника, обеззоруживаетъ, а затѣмъ уходитъ. За сценой битва продолжается.

Іахимъ. Сознаніе гнуснаго проступка, тяготящаго совѣсть, совсѣмъ лишаетъ меня мужества. Я оклеветалъ женщину, дочь короля этой страны, и здѣшній воздухъ какъ-бы въ отомщеніе лишаетъ меня всякихъ силъ. Если-бы не это, могъ-ли бы неотесанный варваръ одолѣть меня въ такомъ дѣлѣ, въ какомъ я считаюсь мастеромъ. Если вы, воины Британіи, стоите хоть настолько выше этого проходимца, насколько онъ выше нашихъ воиновъ, окажется, что мы только люди, а они боги (Уходитъ).

Шумъ битвы продолжается. Британцы бѣгутъ. Цимбелинъ взятъ въ плѣнъ; на выручку его являются Бэларій, Гвидерій и Арвирагъ.

Бэларій. Стойте! Стойте! Поле битвы за нами… Ущелье занято. Одинъ только малодушный страхъ обращаетъ васъ въ бѣгство.

Гвидерій и Арвирагъ. Стойте крѣпче! Деритесь смѣлѣе!

Сраженіе. Входитъ Постумъ и помогаетъ британцамъ; они отбиваютъ Цимбелина и уходятъ съ нимъ. Затѣмъ появляются Люцій, Іахимъ и Имоджена.

Люцій. Оставь войско, юноша, бѣги, спасайся! Здѣсь свои убиваютъ своихъ. Царитъ такая сумятица, что кажется, будто y войны завязаны глаза.

Іахимъ. Это оттого, что къ нимъ подоспѣли подкрѣпленія.

Люцій. Дѣло приняло совсѣмъ неожиданный оборотъ. Если не подоспѣютъ подкрѣпленія и къ намъ, прядется обратиться въ бѣгство (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Другая часть поля. Входятъ Постумъ и британскій вельможа.

Вельможа. Ты, кажется, оттуда, гдѣ наши дали такой сильный отпоръ непріятелю.

Постумъ. А вы, какъ мнѣ кажется, изъ числа бѣжавшихъ.

Вельможа. Да.

Постумъ. Нельзя васъ и осуждать за это. Все было уже потеряно, но за насъ вступились небеса. Даже y короля оба крыла были отшиблены, ряды наши порваны; видны были однѣ только спины бѣжавшихъ британцевъ, искавшихъ спасенія въ тѣсномъ ущельѣ. Пылавшій отвагой, упившійся кровью непріятель, задыхаясь отъ надежды на предстоящій грабежъ и видя передъ собою болѣе работы, чѣмъ рабочихъ рукъ, однихъ разилъ на смерть, другихъ слегка, а иные падали отъ одного страха. Вскорѣ тѣсное ущелье было запружено убитыми въ тылъ и трусами, только затѣмъ сохранившими жизнь, чтобы продлить свой позоръ.

Вельможа. Гдѣ-же находится это ущелье?

Постумъ. Около самого поля сраженія. Оно защищено было рвомъ и валомъ изъ дерна. Этимъ воспользовался одинъ старый воинъ, человѣкъ несомнѣнно честный и, — ручаюсь, — достойный за подобную услугу той долголѣтней жизни, о которой ясно говорила его длинная сѣдая борода. Вмѣстѣ съ двумя юношами, еще почти дѣтьми, которымъ сроднѣе, казалось-бы, играть въ горѣлки, чѣмъ участвовать въ рѣзнѣ, и съ нѣжными, словно нарисованными лицами, — несравненно болѣе свѣжими, чѣмъ y многихъ женщинъ, которыя или из скромности, или боясь загара, прикрываются густыми покрывалами, — онъ протѣснился въ ущелье и крикнулъ бѣглецамъ: — „Въ Британіи одни олени, а не мужчины умираютъ, спасаясь бѣгствомъ. Души трусовъ-бѣглецовъ стремятся прямо въ преисподнюю! Стойте: или если вы будете убѣгать, словно стадо испуганныхъ животныхъ, мы не хуже римлянъ переколемъ васъ, какъ животныхъ! Обратитесь-же снова лицомъ къ непріятелю; въ этомъ ваше спасеніе! Стойте-же, стойте смѣлѣе!“ Глядя на нихъ, можно было подумать, будто видишь передъ собою не троихъ смѣльчаковъ, а цѣлыхъ три легіона, потому что трое дѣйствующихъ могутъ съ успѣхомъ замѣнить цѣлыя полчища бездѣйствующихъ людей. Вотъ эти трое своимъ возгласомъ: „Стойте!“ при содѣйствіи благопріятной мѣстности, а еще болѣе при помощи своего чарующаго благородства, которое способно было веретено обратить въ копье, заставили краску стыда броситься въ поблѣднѣвшія отъ страха лица бѣглецовъ. Устыдившіеся и ободрившіеся воины, изъ которыхъ многіе превратились въ трусовъ только благодаря дурному примѣру, — на войнѣ-же вся вина падаетъ на тѣхъ, кто подаетъ такой пагубный примѣръ, — оглянулись на лежавшее за ними пространство и, зарычавъ, словно львы, всѣ, какъ одинъ человѣкъ, ринулись навстрѣчу непріятельскимъ копьямъ. Преслѣдователи начали замедлять шагъ и скоро растерялись совершенно. Произошла жесточайшая свалка, и недавніе побѣдители, въ свою очередь, словно стая испуганныхъ цыплятъ, побѣжали назадъ по той-же дорогѣ, по которой такъ еще недавно неслись побѣдоносными орлами, а недавніе трусы, обратившіеся теперь въ побѣдителей, стали преслѣдовать ихъ неумолимо. Да, наши трусы явились тѣмъ-же, чѣмъ являются негодные отбросы во время трудныхъ морскихъ странствованій; они сдѣлались поддержкою въ нуждѣ. Когда ворота для нападенія на безоружныхъ распахнулись для нихъ настежь, о, боги! какими страшными ударами разразились, они вдругъ, нанося ихъ и живымъ, и раненымъ, и мертвымъ, и, — не въ силахъ будучи устоять противъ напора человѣческихъ волнъ, — даже своимъ. Каждый изъ тѣхъ, которыхъ до сихъ поръ обращалъ въ бѣгство одинъ непріятель, каждый способенъ былъ положить на мѣстѣ по двадцати человѣкъ. Да, тѣ, которымъ прежде казалось желательнѣе умереть, чѣмъ сопротивляться, превращались въ смертоносныя чудовища битвы.

Вельможа. Странный рядъ случайностей: — ущелье, старикъ, юноши.

Постумъ. Что-же тутъ удивительнаго?.. Впрочемъ, мнѣ кажется, что вы болѣе способны слушать разсказы про чужіе подвиги, чѣмъ совершать ихъ лично. Если вы, ради забавы, желаете стиховъ по этому поводу, вотъ вамъ они: — „Тутъ двое мальчиковъ со старикомъ явились, — и римлянъ торжества въ позоръ вдругъ обратились“.

Вельможа. За чтоже сердиться?

Постумъ. Я не сержусь, о, нѣтъ! Повѣрь мнѣ, — ей-же-ей! —

Кто отъ враговъ бѣжитъ, мнѣ всѣхъ друзей милѣй.

Послушный трусости извѣстной всѣмъ своей,

Онъ поспѣшить удрать отъ дружбы и моей».

Вызвали во мнѣ охоту говорить плохими стихами, такъ вотъ вамъ.

Вельможа. Вы сердитесь. Прощайте (Уходитъ).

Постумъ. Опять въ бѣгство!.. И это вельможа!.. О, благородная глупость! — самъ былъ на полѣ сраженія, а меня разспрашиваетъ о подробностяхъ битвы. Ахъ, сколькіе отдали-бы сегодня свою честь, чтобы только спасти свою шкуру! — чтобы спастись, они показывали непріятелю пятки и не достигли цѣли. Только я одинъ, заговоренный отъ смерти горемъ, не могъ найти ея тамъ, гдѣ раздавались ея стоны, не подвергся ей тамъ, гдѣ она распоряжалась всевластно. Не странно-ли, что она, это гнусное чудовище, таится въ свѣтлыхъ кубкахъ, на мягкихъ постеляхъ, въ сладкяхъ словахъ, и что тамъ y нея болѣе дѣятельныхъ пособниковъ, чѣмъ y насъ, обнажающихъ на войнѣ въ честь ея мечи. Хорошо, но я все-таки найду ее! Бывъ сторонникомъ британцевъ, я болѣе не британецъ и перехожу въ ряды тѣхъ, съ кѣмъ прибылъ сюда. Не стану болѣе драться, а безпрекословно сдамся первому рабу, какъ только онъ прикоснется къ моему плечу. Велико было здѣсь пораженіе, нанесенное римлянами, но и велико возмездіе имъ со стороны британцевъ. Что-же касается меня, искупленіемъ моей вины должна быть смерть. На той или на другой сторонѣ я ищу только возможности разстаться съ ненавистною жизнью; съ нею изъ-за Имоджены я разстанусь во чтобы то ни стало (Входятъ два британскихъ военачальника и воины).

1-й военачальникъ. Благодареніе великому Юпитеру! Люцій взятъ въ плѣнъ, а старика и двухъ его сыновей всѣ принимают за ангеловъ.

2-й военачальникъ. Былъ еще и четвертый. Въ одеждѣ простолюдина онъ способствовалъ пораженію непріятеля.

1-й военачальникъ. Говорятъ, былъ, но его нигдѣ не могутъ отыскать. Стой! Говори, кто ты?

Постумъ. Римлянинъ, который не сталъ-бы уныло бездѣйствовать здѣсь, если-бы его поддержали.

2-й военачальникъ. Задержите его собаку! Ни одна римская нога не вернется восвояси и не станетъ разсказывать дома, какіе вороны заклевали ихъ здѣсь. Онъ хвастается подвигами, словно важное лицо. Ведите его къ королю.

Входятъ Цимбелинъ со свитою, Бэларій, Гвидерій, Арвирагъ, Пизаній и римскіе плѣнники. Военачальники подводятъ кь королю Постума. Король передаетъ ею тюремщикамъ; затѣмъ всѣ уходятъ.

СЦЕНА IV.

Тюрьма. Входятъ Постумъ и два тюремщика

1-й тюремщикъ. Теперь тебя не украдутъ; спутанъ ты отлично; пасись здѣсь, если найдешь, что пощипать.

2-й тюремщикъ. Иначе животъ подведетъ (Уходятъ).

Постумъ. Привѣтъ тебѣ, заключеніе, потому что ты, кажется, путь къ освобожденію. Во всякомъ случаѣ я счастливѣе больного подагрою, предпочитающаго вѣчные стоны исцѣленію при помощи смерти, этого искуснѣйшаго изъ врачей, имѣющаго въ своихъ рукахъ ключи отъ всѣхъ замковъ. Но ты, совѣсть, ты закована крѣпче, чѣмъ руки мои и ноги. О, милостивые боги, дайте раскаянію послужитъ орудіемъ для ея освобожденія; тогда и я свободенъ буду на вѣки. Достаточно-ли, однако, для этого одной моей скорби? Скорбью дѣти смягчаютъ гнѣвъ своихъ земныхъ отцовъ, а боги еще милосерднѣе людей. Покаяться же я все-таки долженъ, а это всего удобнѣе здѣсь, среди скорѣе добровольнаго, чемъ вынужденнаго, заключенія. Если для полученія свободы мнѣ надо расплатиться, возьмите, о, безсмертные, все, что y меня есть, земную мою оболочку. Я знаю, вы милосерднѣе, чѣмъ многіе заимодавцы, берущіе съ своихъ должниковъ третью, шестую, десятую часть долга, чтобы предоставить имъ возможность разбогатѣть снова, а остальную часть долга прощающія… Я прошу не этого: — въ уплату за драгоцѣнную жизнь Имоджены, возьмите мою. Хотя она и не стоитъ загубленной мною жизни несравненнаго созданія, но она все-таки вычеканена вами. И въ жизни взвѣшивается не всякая монета, находящаяся въ обращеніи; ее принимаютъ на вѣру. ради изображеннаго на ней лица. Вы примите мою монету хоть ради моего лица, такъ какъ оно есть подобіе вашего. О, силы небесныя, примите-же предлагаемую мною уплату, возьмите мою жизнь и уничтожьте долговое мое обязательство!.. О, Имоджена! Хотя безмолвно, но я все-таки буду продолжать разговаривать съ тобою (Засыпаетъ).

Торжественная музыка. Появляются призраки въ видѣ Сицилія Леоната, величаваго старика въ военныхъ доспѣхахъ, ведущаго за руку пожилую женщину, мать Постума. Впереди идутъ другіе призраки въ образѣ музыкантовъ. За старшими, тоже предшествуемые музыкантами, идутъ двое молодыхъ Леонатовъ; у каждаго на груди рана, отъ которой они пали въ сраженіи. Всѣ становятся вокругъ Постума.

Сицилій. Могучій царь громовъ, довольно изливать

Тебѣ свой гнѣвъ на жалкихъ мухъ земныхъ! —

Ну, съ Марсомъ ссорься иль бранись съ своей Юноной, —

Что злобно мститъ тебѣ за вѣчныя измѣны. —

Въ чемъ виноватъ мой сынъ, котораго увидѣть —

Не привелось мнѣ на землѣ? Когда я умеръ, —

Въ утробѣ ждалъ еще онъ часа, чтобъ родиться. —

Коль правду говорятъ, что ты отецъ сиротамъ, —

Ты долженъ-бы его взять подъ свою защиту —

И охранять его отъ всякихъ бѣдъ земныхъ, —

Когда онъ никому на свѣтѣ зла не дѣлалъ

Мать. На помощь мнѣ придти Люцина не хотѣла. —

Во время самыхъ мукъ она взяла младенца, —

И онъ съ рожденія попалъ въ среду враговъ. —

О, какъ не пожалѣть объ участи ребенка?

Сицилій. Но въ немъ могучій духъ и доблесть предковъ ясно —

Сказались такъ, что всѣ немедленно признали —

Его Сицилія наслѣдникомъ законнымъ.

1-й братъ. Едва лишь возмужать успѣлъ онъ, какъ во всей —

Британіи, гдѣ жилъ онъ, съ нимъ въ единоборство —

Никто не смѣлъ вступить. Мѣриломъ-же полнѣйшимъ —

Его достоинствъ то, что выборъ Имоджены —

Палъ на него: она взяла его въ мужья.

Мать. Зачѣмъ-же этотъ бракъ, насмѣшка эта злая? —

Чтобъ онъ, лишившися наслѣдья славныхъ предковъ, —

Въ изгнаньи жилъ? чтобъ разлучить его —

Съ той, кто ему всего милѣе въ цѣломъ мірѣ, —

Съ любимою женой, съ прелестной Имодженой?

Сицилій. Зачѣмъ ты допустилъ, чтобъ Іахимъ презрѣнный, —

Да, этотъ гнусный сынъ Италіи цвѣтущей, —

Постума обратилъ въ ничтожную игрушку —

И, распаливъ въ умѣ, а въ кроткомъ сердцѣ ревность. —

Всю жизнь его тѣмъ ядомъ отравилъ?

2-й братъ. Вотъ это вызвало изъ мирныхъ странъ покоя —

Родителей и насъ, сложившихъ жизнь въ бою —

За благо родины и за права святыя — Тенанція.

1-й братъ. Постумъ служилъ и Цимбедлиу —

Съ такою-жь вѣрностью. Зачѣмъ, зачѣмъ

Юпитеръ, — ты людямъ доблестнымъ въ награду посылаешь —

Одни страданія за преданность и честность?

Сицилій. О, царь боговъ, открой кристальное окно, —

Вглядись попристальнѣй и прекрати гоненья —

Несправедливыя на бѣдный родъ людской! —

Тѣмъ болѣе на сыновъ и доблести, и славы.

Мать. Вѣдь добродѣтеленъ нашъ сынъ, такъ прекрати —

Скорѣе на него жестокія гоненья!

Сицилій. Да, прекрати скорѣй! иль, призраки безъ плоти, —

Мы всѣ возопіемъ къ другихъ боговъ совѣту.

Несправедливости твоей всѣ ужаснутся!

2-й братъ. О, помоги-жь ему, Юпитеръ, иль мы сами —

Всѣ, всѣ укроемся отъ твоего суда.

Юпитеръ съ громомъ и молніей, спускается, сидя на орлѣ, и бросаетъ огненную стрѣлу. Призраки падаютъ па колѣни.

Юпитеръ. Молчать! Какъ смѣете вы, выходцы изъ странъ —

Подземныхъ оскорблять нашъ слухъ?.. Молчите!.. Смирно! —

Какъ громовержца вы посмѣли обвинять —

Въ несправедливости? Вы знаете, тѣ стрѣлы, —

Что мною пущены съ небесъ, умѣютъ быстро —

Негодованіе людское укрощать. —

Рой жалкихъ призраковъ, вернись же поскорѣе —

Въ Элизій, гдѣ тебѣ дано отдохновенье —

На ложахъ изъ цвѣтовъ невянущихъ; дѣла-же —

Земныя предоставь мнѣ одному.

То дѣло — лишь одного меня касается, не васъ. —

Кого я болѣе люблю, того и испытую —

Сильнѣе, чѣмъ другихъ; отъ замедленья счастья —

Лишь увеличится земное наслажденье. —

Такъ успокойтесь-же: приниженный теперь —

Лишь возвеличится сильнѣе нашей властью —

И пышно расцвѣтетъ его жизнь молодая, —

Всѣмъ испытаніямъ его конецъ. Подъ нашей —

Звѣздою онъ рожденъ, и въ нашемъ храмѣ бракъ —

Его былъ совершенъ. Такъ встаньте, испаритесь! —

Соединится онъ съ своею Имодженой, —

И жизнь ихъ въ счастіи безоблачномъ пройдетъ. —

Вотъ вамъ табличка. Вы ее на грудь ему —

Положите, а въ ней судебъ предназначенье —

Его начертано. Исчезните-же всѣ —

И больше никогда не поднимайте крика —

На праведный мой судъ; не вызывайте этимъ —

Вы гнѣва моего, безжалостнаго гнѣва —

Теперь лѣти, орелъ, въ кристальный мой чертогъ! (Улетаетъ).

Сицилій. Онъ съ громомъ, съ молніей спустился къ намъ на землю; —

Его небесное дыханье пахло сѣрой. —

Орелъ его летѣлъ такъ быстро и такъ грозно, —

Какъ будто сокрушить намѣревался насъ, —

Но, поднимаясь, онъ сулилъ юдоли нашей —

Рядъ лучшихъ дней, поля благословивъ земныя. —

И чистила такъ клювъ свой царственная птица, —

Какъ будто говоря: «Хозяинъ мой доволенъ».

Всѣ. Благодаримъ тебя, Юпитеръ!

Сицилій. Онъ вернулся —

Въ заоблачный дворецъ, ступилъ подъ свой лазурный —

И лучезарный сводъ. Исполнимъ повелѣнье —

Его; отъ этого зависитъ наше счастье (Исчезаютъ).

Постумъ (просыпаясь). Сонъ, ты былъ моимъ прародителемъ; ты разомъ далъ мнѣ и отца, и мать, и двухъ братьевъ. Но какая злая насмѣшка! Едва успѣвъ народиться, они уже скрылись, исчезли отсюда, а я очнулся отъ сладкаго забытья. Всѣ горемычныя созданія, какъ и я, расчитывающія на милость свыше, просыпаются и не находятъ ничего… Однако, я самъ не знаю, что говорю. На многихъ, даже не помышляющихъ о счастіи и недостойныхъ расчитывать на него, сыплются всевозможныя блага, какъ и на меня, во время того золотого сна, и они сами не знаютъ, за что имъ такое благополучіе… Какими-же феями посѣщается это мѣсто?.. Вотъ книжка… Какой великолѣпный переплетъ! О, лишь бы, наперекоръ современному обычаю и нашимъ царедворцамъ, пышная обложка не оставляла далеко за собою внутренняго ея содержанія! Пусть сдержитъ она тѣ обѣщанія, какія даетъ. (Читаетъ). «Когда львенокъ, не знавшій самъ, кто онъ, найдетъ то, чего не искалъ, его внезапно охватить струей ласковаго воздуха, а когда вѣтви вѣковаго кедра, которыя всѣ много лѣтъ считали погибшими, зазеленѣютъ снова на старомъ стволѣ, окончатся и бѣдствія Постума. Британія будетъ снова счастлива и пышно расцвѣтетъ среди изобилія и мира»… Чтоже это такое? Тоже сонъ или вздоръ, срывающійся съ языка y сумасшедшаго безъ участія его мозга? То это или другое, или ровно ничего? Во всякомъ случаѣ это схоже съ моей жизнью и потому я сберегу это (Входитъ тюремщикъ),

Тюремщикъ. Ну, пріятель, готовъ ты къ смерти?

Постумъ. Даже переготовъ. Чѣмъ скорѣй, тѣмъ лучше.

Тюрремщикъ. Рѣчь, вѣдь, идетъ о висѣлицѣ. Значить, для нея ты только поспѣлъ, а не переспѣлъ.

Постумъ. Если я окажусь такимъ блюдомъ, на которое стоитъ поглазѣть, я самъ расплачусь за себя.

Тюремщикъ. Тяжелая это будетъ для тебя расплата пріятель. Одно только утѣшительно, что тебѣ болѣе не придется сводить итоговъ подъ счетами. Ты даже не увидишь трактирныхъ счетовъ, которые вслѣдъ за полученнымъ удовольствіемъ дѣлаютъ иногда печальными минуты ухода. Входите вы въ харчевню; вамъ чуть не дѣлается дурно оттого, что вы голодны, а когда уходите, вамъ становится досадно, что вы слишкомъ много истратили и слишкомъ много получили. И въ кошелькѣ, и въ мозгу пустота: въ мозгу потому, что въ немъ — тяжесть вслѣдствіе вашего легкомыслія, а кошелекъ слишкомъ легокъ потому, что въ немъ ничего не осталось. О, съ нынѣшняго дня вы будете защищены отъ подобныхъ непріятностей. Милосердіе веревки, стоющей всего одинъ пенни, прекращаетъ навѣкъ всѣ подобныя невзгоды. Лучшаго счетчика, чѣмъ она, нѣтъ. Она освобождаетъ и отъ прошедшаго, и отъ настоящаго, и отъ будущаго. Для нея, сударь, ваша шея — разомъ и перо, и счетная книга, и деньги. Расплатитесь, съ тѣмъ и конецъ.

Постумъ. Повѣрь, смерть для меня радостнѣе, чѣмъ для тебя жизнь.

Тюремщикъ. Оно, конечно, такъ: кто спитъ, тотъ не чувствуетъ зубной боли. Но я все-таки думаю, что тотъ, кому предстоитъ уснуть такимъ сномъ, какъ тебѣ, да притомъ когда его въ постель укладываетъ палачъ, охотно-бы помѣнялся участью съ этимъ прислужникомъ. Не знаешь, вѣдъ, какою дорогою придется идти потомъ.

Постумъ. Отлично знаю, любезный.

Тюремщикъ. Значить y твоей смерти глаза лѣзутъ вонъ изъ черепа. Никогда я не видывалъ, чтобы ее представляли такою. Ты или идешь по указаніямъ кого-нибудь, кто выдаетъ себя знатокомъ въ этомъ дѣлѣ, или самъ идешь наудачу, ровно ничего не зная изъ того, что ждетъ тебя впереди. А о томъ, чѣмъ кончится все странствіе, я полагаю, ты уже никому не разскажешь.

Постумъ. Вотъ что я скажу тебѣ, пріятель: чтобы отыскать дорогу, по которой мнѣ предстоитъ идти, глаза найдутся y всѣхъ, кромѣ, развѣ, тѣхъ, кто, не желая ими пользоваться, зажмурившись, идетъ впередъ.

Тюремщикъ. Вотъ чепуха! Какой же человѣкъ, имѣющій глаза, захочетъ идти впередъ, зажмурившись. Правда висѣлица заставитъ ихъ зажмуриться безъ всякихъ разговоровъ (Входитъ гонецъ).

Гонецъ. Сними съ него оковы и веди его къ королю.

Постумъ. Спасибо тебѣ за добрую вѣсть. Меня требуютъ, вѣроятно, за тѣмъ, чтобы даровать мнѣ свободу?

Тюремщикъ. Не можетъ этого быть! Пусть меня повѣсятъ, если не такъ.

Постумъ. Ты тогда окажешься свободнѣе, чѣмъ теперь. Мертвые не то, что тюремщики: никакіе болты и засовы для нихъ не существуютъ (Уходитъ вмѣстѣ съ гонцомъ).

Тюремщикъ. Кажется, даже тотъ, кто, женившись на висѣлицѣ, народилъ съ нею не одну юную висѣлицу, не стремился къ ней такъ жадно, какъ этотъ. Однако, хоть онъ и римлянинъ, но, говоря по совѣсти, не мало на свѣтѣ еще худшихъ бездѣльниковъ, которые дорожатъ жизнью болѣе, чѣмъ онъ, и умираютъ только поневолѣ. Такъ-же умеръ-бы и я, если-бы оказался однимъ изъ нихъ. Хотѣлось бы мнѣ, чтобы объ этомъ всѣ были одного мнѣнія и притомъ хорошаго. Плохо пришлось бы тогда тюремщикамъ и висѣлицамъ. Конечно, я говорю противъ выгодъ теперешняго моего положенія, но и въ томъ, чего я желаю, была-бы тоже нѣкоторая доля выгоды (Уходитъ).

СЦЕНА V.

Ставка Цимбелина. Входятъ Цимбелинъ, Бэларій, Гвидерій, Арвирагъ, Пизаній, придворные, воины и свита.

Цимбелинъ. Вы, по волѣ боговъ, сдѣлались спасителями моего престола. Станьте же около меня. Какъ мнѣ глубоко жаль, что не могли отыскать того бѣдно одѣтаго воина, который такъ мужественно сражался рядомъ съ вами, чья лохмотья стыдили позолоченныя латы и чья обнаженная грудь такъ неустрашимо шла противъ несокрушимыхъ щитовъ. Если наша благодарность можетъ составить чье-нибудь счастіе, счастливъ тотъ, кто его отыщетъ.

Бэларій. Никогда я не видывалъ такого благороднаго изступленія y такого жалкаго бѣдняка, которому, казались, свойственнѣе запуганные взгляды нищаго, чѣмъ такіе подвиги.

Цимбелинъ. И никакихъ извѣстій о немъ?

Пизаній. Его искали и среди живыхъ, и среди мертвыхъ, но нигдѣ ни малѣйшаго слѣда.

Цимбелинъ. Къ моему великому сожалѣнію, онъ заслуженную отъ насъ благодарность оставляетъ въ наслѣдство намъ, а мы присоединяемъ ее къ той, какую заслужили вы, печень, сердце и мозгъ Британіи. Я сознаю, что она жива только благодаря вамъ. Теперь самое время спросить, кто вы и откуда? Говорите-же.

Бэларій. Государь, родились мы въ Камбріи и происхожденія благороднаго. Хвалиться чѣмъ-нибудь еще было-бы и неправдиво, и нескромно. Добавлю только, что люди мы честные.

Цимбелинъ. Преклоните колѣна, а теперь встаньте, боевые наши рыцари. Вы будете состоять при нашей особѣ, и я надѣлю васъ почестями, соотвѣтствующими вашему сану. (Входитъ Корнелій въ сопровождѣніи придворныхъ дамъ). Отчего y васъ такія сумрачныя лица? Плохо-же привѣтствуете вы нашу побѣду. По виду васъ можно скорѣе принять за римлянъ, чѣмъ за британскихъ придворныхъ.

Корнелій. Да здравствуетъ великій нашъ король! Но, государь, я долженъ омрачить твою радость печальнымъ извѣстіемъ: королева скончалась.

Цимбелинъ. Врачу такой докладъ менѣе приличенъ, чѣмъ кому-либо другому. Но я все-таки знаю, что лекарства могутъ только продлить жизнь, но отъ смерти не избавлены и самые врачи. Какъ умерла она?

Корнедій. Ужасно! Какъ жила она послѣднее время въ изступленіи, такъ и умерла. Она была жестока ко всему міру и кончила жестокостью къ себѣ. Если вы соблаговолите выслушать, я передамъ вамъ, государь, въ чемъ она призналась. Если я въ чемъ-нибудь ошибусь, эти дамы могутъ исправить мою ошибку. Онѣ, обливаясь слезами, присутствовали при ея кончинѣ.

Цимбелинъ. Прошу тебя, говори.

Корнелій. Прежде всего она призналась, что никогда васъ не любила, что любила она величіе, которое вы ей доставили, но не васъ самихъ; что вышла она замужъ за вашъ королевскій санъ, была женою вашего престола, а васъ ненавидѣла.

Цимбелинъ. Про то знала она одна. Не выскажи она этого на смертномъ одрѣ, я не повѣрилъ-бы собственнымъ ея устамъ. Далѣе?

Корнелій. Призналась она также, что ваша дочь, о которой она, повидимому, заботилась такъ нѣжно, на самомъ дѣлѣ была ей не милѣе скорпіона и королева непремѣнно-бы ее отравила, если-бы та не скрылась.

Цимбелинъ. О, коварный демонъ! Кто разгадаетъ сердце женщины? Есть что-нибудь еще?

Корнелій. Есть, и притомъ самое худшее. Призналась, она, что y нея былъ для васъ приготовленъ смертельный ядъ; если-бы вы его приняли, онъ безпощадно подтачивалъ-бы вашу жизнь, дѣйствуя медленно, но ежеминутно. Она во время вашей болѣзни надѣялась заботами, слезами и ласками завладѣть вами окончательно, а достигнувъ этого и улучивъ удобную минуту, убѣдить васъ провозгласить ея сына наслѣдникомъ британскаго престола. Когда-же странное исчезновеніе сына разстроило всѣ ея планы, она впала въ изступленное отчаяніе и на зло, какъ богамъ, такъ и людямъ, безстыдно открыла свои замыслы и жалѣла только о томъ, что задуманное ею злодѣяніе не осуществилось. Отъ этого-то отчаянія она и умерла.

Цимбелинъ. И вы все это слышали?

Дамы. Слышали, государь.

Цимбелинъ. Не виноваты въ этомъ ни глаза мои, потому, что она была прекрасна; ни уши, слушавшія ея льстивыя рѣчи; ни сердце, считавшее ее такою, какою она казалась. Могъ-ли я ей не довѣрять? Но ты, о дочь моя, испытавъ то, что ты испытала, можешь смѣло укорять меня въ безуміи. О, небеса, если-бы явилась возможность все это исправитъ! (Входятъ Люцій, Іахимъ, Кудесникъ и другіе римляне, окруженные стражей. За ними Постумъ и Имоджена). Ты, Кай, не дань пришелъ теперь получать. Британцы избавились отъ нея силою оружія, хотя это обошлось не дешево. Они потеряли много храбрыхъ воиновъ. Родственники убитыхъ, увѣряя, будто ихъ души успокоятся только тогда, когда съ плѣнными поступлено будетъ самымъ немилосерднымъ образомъ, требуютъ вашей казни, и мы дали на это свое согласіе. Подумай-же о своемъ положеніи.

Люцій. Подумай и ты, государь, о превратностяхъ войны. Побѣда совершенно случайно оказалась на вашей сторонѣ. Если бы она осталась за нами, мы, когда кровь уже остыла, не грозили бы нашимъ плѣнникамъ сѣкирой. Но если такова уже воля боговъ, чтобы нашимъ выкупомъ была смерть, пусть она приходитъ. Римлянинъ съумѣетъ умереть, какъ подобаетъ римлянину. Августъ живъ, чтобы держать это въ памяти. Вотъ все, что касается лично меня. Прошу только объ одномъ: позволь мнѣ выкупить юнаго моего слугу, британца родомъ. Едва-ли кто когда-либо имѣлъ настолько скромнаго, усерднаго, трудолюбиваго, такого ласковаго во всѣхъ случаяхъ жизни, такого преданнаго, вѣрнаго, такого женственно заботливаго слугу, какъ этотъ. Принимая во вниманіе высокія качества его души, я смѣю надѣяться, государь, что ты мнѣ не откажешь въ моей просьбѣ. Хотя онъ и служилъ римлянину, но не сдѣлалъ ни малѣйшаго зла ни одному британцу. Спаси его, государь, а другихъ можетъ и не щадить.

Цимбелинъ. Его лицо мнѣ знакомо… Я, конечно, гдѣ-то видалъ его ранѣе… Юноша, ты однимъ взглядомъ вкрался мнѣ въ душу. Не знаю, ни почему, ни зачѣмъ я это говорю, но все-таки живи, дитя, и не благодари за это своего господина. Да, живи и проси y Цимбелина чего хочешь. Если исполненіе твоей просьбы окажется въ моей власти и можетъ быть тебѣ пріятно, я согласенъ на все, когда-бы ты даже потребовалъ освобожденія кого-нибудь изъ благороднѣйшихъ военноплѣнныхъ.

Имоджена. Благодарю, ваше величество.

Люцій. Я не прошу тебя ходатайствовать за мою жизнь. Я знаю, что ты сдѣлаешь это и безъ моей просьбы.

Имоджена. Увы, нѣтъ! Мнѣ предстоитъ другое дѣло: я вижу нѣчто такое, что мнѣ болѣе горько, чѣмъ самая смерть. Жизнь-же твоя, добрый мой господинъ, должна ходатайствовать сама за себя.

Люцій. Этотъ юноша пренебрегаетъ мною; онъ отворачивается отъ меня, покидаетъ меня на произволъ судьбы. Непродолжительны радости тѣхъ, кто возлагаетъ свои упованія на увѣренія дѣвушекъ и юношей. Почему стоитъ онъ въ такомъ недоумѣніи?

Цимбелинъ. Чего-же ты желаешь, дитя? Ты нравишься мнѣ все болѣе и болѣе. Обдумай-же хорошенько, о чемъ тебѣ слѣдуетъ меня попросить. Знакомъ тебѣ тотъ, на кого ты смотришь? Говори: — Ты хочешь, чтобы я даровалъ ему жизнь? Родственникъ онъ тебѣ? Другъ?

Имоджена. Онъ римлянинъ и настолько-же мало мнѣ родственникъ, какъ и я вамъ. Нѣтъ, такъ какъ я родился вашимъ подданнымъ, вы мнѣ ближе.

Цимбелинъ. Что-же ты смотришь на него такъ пристально?

Имоджена. Государь, я могу сказать это вамъ только съ глаза на глазъ, если вамъ угодно будетъ меня выслушать.

Цимбелинъ. Выслушаю охотно и со всѣмъ вниманіемъ, на какое только способенъ. Какъ твое имя?

Имоджена. Фидэлій, государь.

Цимбелинъ. Отнынѣ, милый мальчикъ, ты будешь моимъ пажомъ, а я твоимъ господиномъ. Отойдемъ въ сторону, и говори не стѣсняясь.

Отходятъ в сторону и тихо разговариваютъ между собою.

Бэларій. Что за странность? Воскресъ этотъ юноша изъ мертвыхъ?

Арвирагъ. Двѣ песчинки не могутъ быть такъ похожи одна на другую, какъ этотъ на того нѣжнолицаго и милаго юношу, что умеръ y насъ и котораго тоже звали Фидэліемъ. Какъ ты думаешь?

Гвидерій. Умершій ожилъ.

Бэларій. Замолчите. Посмотримъ, что будетъ далѣе. Онъ насъ не узнаетъ, но подождемъ. Бываютъ странныя сходства. Будь это дѣйствительно онъ, я убѣжденъ, что онъ непремѣнно заговорилъ-бы съ нами.

Гвидерій. Мы, однако, видѣли его мертвымъ.

Бэларій. Тише. Полождемъ, что будетъ далѣе.

Пизаній (про себя). Это моя госпожа. Когда она жива, пусть будетъ, что будетъ (Цимбелинъ и Имоджена возвращаются).

Цимбелинъ. Стань около насъ и самъ громко задавай ему вопросы (Іахиму). Плѣнникъ, подойди и отвѣчай этому ребенку, говори всю правду безъ утайки, иначе, клянусь своимъ вѣнцомъ, величіемъ и честью своего сана, жесточайшія пытки съумѣютъ распознать, что въ твоихъ словахъ правда и что ложь. Спрашивай-же его.

Имоджена. Мнѣ хотѣлось-бы узнать, отъ кого получилъ онъ этотъ перстень?

Постумъ (про себя). Ему какое дѣло?

Цимбелинъ. Отвѣчай: — какъ попалъ къ тебѣ тотъ брилліантъ, что y тебя на пальцѣ?

Іахимъ. Ты грозишь мнѣ пыткой, если я не открою того, чего ты требуешь; но берегись, какъ-бы открытіе тайны не обратилось въ пытку для тебя самого.

Циыбелинъ. Какъ! Для меня?

Іахимъ. Я радъ, что вы заставляете меня открыть тайну, которая страшно тяготитъ мою душу. Я добылъ этотъ перстень при помощи обмана. Брилліантъ этотъ принадлежалъ Леонату, тому самому Леонату, котораго ты изгналъ, межъ темъ какъ, — а это должно терзать тебя еще болѣе, чѣмъ меня, — благороднѣе человѣка нѣтъ никого между небомъ и землею. Прикажешь продолжать, государь?

Цимбелинъ. Да, я хочу знать все, что относится къ этому дѣлу.

Іахимъ. Твоя дочь, это чудо совершенства, при воспоминаніи о которомъ сердце мое обливается кровью и мой смущенный преступный духъ совсѣмъ изнемогаетъ… Прости, государь! Мнѣ дурно…

Цимбелинъ. Моя дочь? При чемъ-же тутъ она?.. Соберись съ силами. Я скорѣе-бы согласился, чтобы ты жилъ пока это угодно природѣ, чѣмъ умеръ ранѣе, чѣмъ я узнаю все. Оправься-же и говори.

Іахимъ. Нѣсколько времени тому назадъ, — о, будь проклятъ ударившій тогда часъ! — я находился въ Римѣ… будь такъ-же проклятъ домъ, гдѣ это произошло!.. Шли приготовленія къ пиршеству… О, какъ было-бы хорошо, если-бы всѣ кушанья или, по крайней мѣрѣ, тѣ, что предназначались мнѣ, были отравлены… Добрый и хорошій Постумъ… Что я говорю? Онъ былъ слишкомъ хорошъ, чтобы вращаться въ средѣ людей дурныхъ, такъ-какъ былъ самымъ лучшимъ среди самихъ лучшихъ!.. Сидѣлъ онъ грустный, задумчивый… Слыша, какъ мы восхваляемъ своихъ итальянскихъ возлюбленныхъ… Да, мы такъ прославляли ихъ за красоту, что самое напыщенное хвастовство становилось блѣднымъ сравнительно съ нашими напыщенными похвалами; за стройность, увѣряя при этомъ, будто такіе чудные образцы, какъ станъ Венеры или строгой Минервы, подобныхъ которымъ природа не въ силахъ ничего создать, ничто въ сравненіи съ станомъ тѣхъ, кого мы восхваляли; наконецъ, за ихъ душевныя качества, находя въ нихъ такой запасъ этихъ качествъ, что онѣ способны увлекать мужчинъ и помимо красоты, этой вѣчной удочки, на которую ловятся мужья.

Цимбелинъ. Я какъ на горячихъ угольяхъ! Къ дѣлу-же, къ дѣлу!

Іахимъ. Я и такъ дойду до него слишкомъ скоро. Или ты, можетъ быть, желаешь узнать свое горе еще скорѣе?.. Постумъ, какъ подобаетъ всякому благородному влюбленному, притомъ влюбленному въ царственную подругу и сдержанному какъ сама добродѣтель, выступилъ противъ насъ и, нисколько не пороча тѣхъ, кого мы восхваляли, сталъ такими красками и такими вдохновенными словами описывать превосходство своей супруги, что изъ начертаннаго имъ образа мы скоро поняли, что мы сами или олухи, или что мы восторгаемся судомойками.

Цимбелинъ. Будетъ, будетъ! Къ дѣлу!

Іахимъ. Вотъ мы и дошли до него. Когда-же рѣчь коснулась цѣломудрія твоей дочери, онъ сталъ говорить такъ, что можно было подумать, будто Діану посѣщаютъ страстныя сновидѣнія, и только одна Имоджена вполнѣ чиста и холода. Слыша это, я, негодяй, усомнился въ его словахъ и предложилъ закладъ, ставя свое золото противъ вотъ этого перстня, находившагося тогда y него на пальцѣ. Я утверждалъ, что вкушу блаженство на ея брачномъ ложѣ, что цѣною ея паденія и своего собственнаго выиграю закладъ. Онъ, какъ истинный рыцарь, такъ-же твердо вѣря въ ея цѣломудріе, какъ и послѣдствіи убѣдился въ немъ по опыту, принялъ закладъ, не колеблясь ни минуты. Онъ такъ-же увѣренно прозакладывалъ бы карбункулъ изъ колесницы Феба и могъ бы смѣло это сдѣлать даже въ томъ случаѣ, если бы карбункулу была такая-же цѣна, какъ и всей колесницѣ. Съ этою цѣлью я тотчасъ-же отправился въ Британію. Ты, государь, можетъ быть, припомнишь мой пріѣздъ къ твоему двору, гдѣ твоя цѣломудренная дочь вполнѣ выяснила мнѣ всю разницу между истинною любовью и сластолюбіемъ. Лишенный такимъ образомъ надежды, но не желанія выиграть закладъ, мой хитрый итальянскій мозгъ подсказалъ мнѣ величайшую гнусность, которая, однако, какъ нельзя лучше могла привести меня къ цѣли. Ну, коротко… моя хитрость удалась вполнѣ, и я скоро вернулся въ Римъ съ цѣлымъ запасомъ лживыхъ уликъ, вполнѣ достаточныхъ для того, чтобы свести съ ума благороднаго Леоната. Разрушая его вѣру въ жену разными свидѣтельствами и будто-бы несомнѣнными доказательствами, какъ то: — описаніемъ картияъ, ковровъ, потомъ вотъ этимъ браслетомъ, добытымъ мною съ такою бѣсовскою ловкостью; наконецъ, описаніемъ сокровенной родинки на ея тѣлѣ… я такъ сильно поколебалъ его вѣру, что онъ не могъ не придти къ убѣжденію, что жеа его расторгла узы цѣломудрія и сдѣлала это для меня… Затѣмъ… Однако, я вижу его самого…

Постумъ (выступая впередъ). Да, его, итальянскій дьяволъ! О, какой-же я легковѣрный глупецъ! Какое чудовище, убійца, воръ!.. Давайте мнѣ всѣ кдички, какими позорятъ злодѣевъ прошедшихъ, настоящихъ и будущихъ!.. О, дайте мнѣ веревку, ножъ или ядъ! Отправьте меня къ какому-нибудь праведному, но неумолимому судьѣ! Посылай, государь, за опытнѣйшиыи палачами, чтобы они подвергли меня самымъ утонченнымъ пыткамъ, потому что я такое чудовище, отвратительнѣе котораго нѣтъ на свѣтѣ. Я тотъ самый Постумъ, который убилъ твою дочь. Нѣтъ, я, мерзавецъ, лгу! Не я самъ убилъ ее: это сдѣлалъ другой мерзавецъ, который, однако, много лучше меня, святотатственнаго вора!.. Она была храмомъ добродѣтели! Нѣтъ, она была самою добродѣтелью! Плюйте мнѣ въ лицо! бросайте въ меня каменьями и грязью! травите уличными собаками! Пусть отнынѣ каждому негодяю кличка будетъ: — «Леонатъ Постумъ!» и все-таки, какъ-бы ни былъ гнусенъ этотъ негодяй, онъ окажется лучше иеня! О, Имоджена, царица моя, жизнь моя, жена моя! О, Имоджена, Имоджена, Имоджена!

Имоджена. Успокойся! Послушай, послушай!

Постумъ. Мое горе, кажется, хотятъ обратить въ шутку? Не допущу я этого! Прочь отъ меня, дерзкій пажъ! (Наноситъ ей ударъ; она падаетъ безъ чувствъ).

Пизаній. О, помогите, помогите моей и вашей госпожѣ! Да, Постумъ, ранѣе ты жены своей не убивалъ, а убилъ ее только теперь! Помогите-же, помогите! О, высокочтнмая моя госпожа!

Цимбелинъ. Что это такое? Мнѣ кажется, будто все вокругъ меня кружится!…

Пизаній. Приди въ себя, безцѣнная госпожа!

Цимбелинъ. Если это такъ, боги очевидно хотятъ прц помощи людей убить меня смертельною радостью!

Пизаній. Какъ вы себя чувствуете, добрѣйшая госпожа?

Имоджена. Прочь съ глазъ моихъ! Ты далъ мяѣ яду!.. Вонъ отсюда, опасный человѣкъ! Не смѣй дышатъ тамъ, гдѣ есть царственныя лица.

Цимбелинъ. Это голосъ Имоджены.

Пизаній. Да забросаютъ меня боги пылающею сѣрой, если я зналъ, что въ ящикѣ, который я тебѣ далъ, находился ядъ! Я думалъ, что въ немъ цѣлебное средство, и получиль его отъ королевы.

Цимбелинъ. Еще новая неожиданность!

Имоджена. Это цѣлебное средство отравило меня.

Корнелій. О, боги, я забылъ еще объ одномъ предсмертномъ признаніи королевы, которое должно вполнѣ оправдать этого человѣка. Она говорила: — «Если Пизаній передалъ ей мое снадобье, считая его цѣлебнымъ средствомъ, я угостила ее такъ, какъ угощають крысъ».

Цимбелинъ. Что это значитъ, Корнелій?

Корнелій. Государъ, королева подъ предлогомъ любознательности часто требовала, чтобы я составлялъ для нея разные яды, говоря, что будетъ дѣлать опыты съ этими ядами надъ кошками, надъ собаками и надъ другими, ничего стоющими животными. Я-же, боясь, какъ бы y нея не было преступныхъ цѣлей, приготовилъ такое снадобье, которое будучи проглочено, заставитъ человѣка совсѣмъ принять видъ умершаго, но только на короткое время; онъ скоро оживетъ и всѣ жизненныя отправленія будутъ снова совершаться въ немъ, какъ слѣдуетъ. Вы, вѣрео, приняли этого снадобья принцесса?

Имоджена. Разумѣется, приняла; меня поэтому и сочли умершей.

Бэларій. Вотъ, дѣти, откуда произошла наша ошибка.

Гвидерій. Это Фидэлій. Теперь нѣтъ болѣе никакого сомнѣнія.

Имоджена. Зачѣмъ оттолкнулъ ты отъ себя законную свою жену? Вообрази теперь, будто ты стоишь на скалѣ; оттолкни и свергни меня съ нея (Обнимаетъ его).

Постумъ. Нѣтъ, жизнь моя, виси здѣсь, какъ плодъ на деревѣ, пока не умрет само дерево.

Цимбелинъ. Что-же это такое? Ты, мое дитя, плоть отъ плоти моей, заставляешь меня только глупо глядѣть на все происходящее и не скажешь мнѣ ни слова?

Имоджена (становясь на колѣни). Благослови, государь!

Бэларій. Я не осуждаю васъ, что вы оба полюбили этого юношу; y васъ были уважительныя причины.

Цимбелинъ. Пусть мои льющіяся слезы превратятся для тебя въ святую воду. Ты слышала, Имоджена, мачиха твоя умерла.

Имоджена. Мнѣ ее душевно жаль, государь.

Цимбелинъ. Не стоитъ жалѣть; она была нехорошая. Мы главнымъ образомъ обязаны ей тѣмъ, что вынуждены быля встрѣтиться при такихъ странныхъ обстоятельствахъ. Сынъ ея тоже исчезъ, и мы не знаемъ ни какъ, ни куда.

Пизаній. Теперь, государь, когда страхъ мой миновалъ, я скажу всю правду. Узнавъ, что госпожи моей во дворцѣ больше нѣтъ, принцъ Клотэнъ пришелъ ко мнѣ съ обнаженнымъ мечемъ. Съ яѣной y рта онъ грозилъ убить меня тутъ-же на мѣстѣ, если я не сообщу ему, куда она скрылась. Въ это время при мнѣ находшгось письмо отъ моего господнна, написанное съ цѣлью ввести въ заблужденіе другое лщо. Содержаніе письма побудило принца отправиться отыскивать пропавпіую принцессу въ горы, что находятся по близости Мильфорда. Затѣмъ, кипя гнѣвомъ и переодѣвшясь въ платье моего господина, которое онъ заставилъ меня ему выдать, онъ поснѣшно поскакалъ въ путь, питая самыя преступныя намѣренія относительно чести моей госпожи, то-есть, клянясь изнасиловать ее во чтобы-то ни стало. Какая судьба постигла его далѣе, не знаю.

Гвидерій. Я докончу твой разсказъ. Я убилъ Клотэна въ тѣхъ самыхъ горахъ.

Цимбелинъ. О, боги! Не хотѣлосъ-бы мнѣ, чтобы мои уста за твои доблестиыя дѣянія произнесли тебѣ строгій приговоръ. Умоляю тебя, мужественный юноша, отрекись отъ своихъ словъ.

Гвидерій. Я сдѣлалъ то, что сказалъ.

Цимбелинъ. Но онъ вѣдь былъ принцъ.

Гвидерій. И притомъ дерзкій до крайности. Когда онъ оскорблялъ меня, въ немъ не было ничего, что дѣлало бы его хоть сколько-нибудь похожимъ на принца. Онъ выводилъ меня изъ себя такими словами, что я возмутился-бы и противъ моря, если-бы оно вздумало такъ на меня ревѣть. Я отрубилъ ему голову и очень счастливъ, что его теперь здѣсь нѣтъ; вслѣдствіе этого онъ не можетъ разсказать про меня того-же, что разсказываю про него я.

Цимбелинъ. Мнѣ очень тебя жаль! Тебя осудилъ собственный твой языкъ, и ты долженъ подвергнуться карѣ закона. Тебя ждетъ смерть.

Имоджена. А я думала, что обезглавленный человѣкъ мой мужъ.

Цимбелинъ. Свяжите преступника и уведите его съ нашихъ глазъ.

Бэларій. Повремени, государь! Онъ много лучше того кого убилъ, и родомъ не уступаетъ тебѣ самому. Къ томуже ты обязанъ ему такой услугой, какой не оказалъ-бы тебѣ цѣлый рой Клотэновъ. Не прикасайтесь къ его рукамъ; онѣ созданы не для оковъ.

Цимбелинъ. Зачѣмъ, престарѣлый воинъ, хочешь ты умалить цѣну своей заслуги? Зачѣмъ вызываешь нашъ гнѣвъ, не получивъ еще награды? Какъ можетъ онъ родомъ быть не хуже насъ?

Арвирагъ. Въ этомъ онъ зашелъ слишкомъ далеко.

Цимбелинъ. За то и умретъ.

Бэларій. Мы умремъ всѣ трое, но я прежде докажу, что про двоихъ изъ насъ можно сказать тоже, что я сказалъ про первато. Дѣти, приходится заводить рѣчь объ обстоятельствѣ. крайне опасномъ для меня, но которое васъ приведетъ къ величайшему благополучію.

Арвирагъ. Опасность, грозящая тебѣ, угрожаетъ и намъ.

Гвидерій. У насъ все должно быть общее: — и опасность, и счастіе.

Бэларій. Ну, нечего дѣлать! Былъ y тебя, государь, подданный, котораго звали Бэларіемъ?

Цимбелинъ. Да, былъ; но онъ изгнанъ за измѣну.

Бэларій. Теперь онъ такихъ-же лѣтъ, какъ я. Да, онъ дѣйствительно изгнанникъ, но въ чемъ состояла его измѣна, не знаю до сихъ поръ.

Цимбелинъ. Схватить его! Его не спасетъ и цѣлый міръ.

Беларій. Не горячись, государь. Заплати мнѣ прежде за то, что я вскормилъ твоихъ сыновей, а потомъ бери себѣ все то, что я получу отъ тебя.

Цимбелинъ. За то, что ты вскормилъ моихъ сыновей

Бэларій. Можетъ-быть, я въ самомъ дѣлѣ говорю слишкомъ грубо, даже дерзко. Но вотъ я преклонилъ колѣно и не встану до тѣхъ поръ, пока не возведу сыновей моихъ на подобающую имъ высоту, Затѣмъ можешь, какъ угодно, карать ихъ стараго отца. Государь, два эти юноши, называющіе меня отцомъ и думающіе, будто я дѣйствительно имъ отецъ, не мои сыновья, а твои.

Цимбелинъ. Мои? Какъ это можетъ быть?

Бэларій. Такъ-же, какъ самъ ты сынъ своего отца. Теперь я называюсь Морганомъ, но я самый тотъ Бэларій, котораго ты отправилъ когда-то въ изгнаніе. Твое желаніе покарать меня было единственнымъ моимъ преступленіемъ, и мое наказаніе было моею измѣною. Виноватъ я только въ томъ, что пострадалъ безъ всякой вины. Прекрасныхъ этихъ юношей, — они и душою такъ-же прекрасны, какъ наружностью, — я воспитывалъ много лѣтъ, и научилъ ихъ всему, чему могъ, а какъ я былъ воспитанъ, ты знаешь самъ. Послѣ моего изгнанія, чтобы удобнѣе завладѣть твоими дѣтьми, я женился на ихъ кормилицѣ Еврифилѣ. Она-то ихъ и похитила. Склонилъ ее на это я, потому что еще ранѣе былъ наказанъ за то, что сдѣлалъ потомъ. Преслѣдованіе за преданность натолкнуло меня на измѣну. Чѣмъ болѣе горевалъ ты о ихъ утратѣ, тѣмъ сильнѣе росло во мнѣ убѣжденіе, что мой проступокъ достигъ цѣли. Но вотъ теперь, государь, я возвращаю ихъ тебѣ снова, возвращаю единственныхъ двухъ товарищей, какіе были y меня въ мірѣ. Да снизойдетъ на нихъ росою благополучія благословеніе осѣняющихъ насъ небесъ! Они достойны сіять на этихъ небесахъ яркими звѣздами.

Цимбелинъ. Ты говоришь, а самъ плачешь горько. Услуга, которую вы всѣ трое оказали мнѣ, еще невѣроятнѣе твоего разсказа. Я потерялъ-было дѣтей моихъ. Если это дѣйствительно они, лучшихъ сыновей мнѣ и желать нельзя.

Бэларій. Еще всего два-три слова. Этотъ юноша доблестнѣйшій изъ принцевъ и названный мною Полидоромъ, твой Гвидерій, а этотъ, — мой Кадвалъ, — Арвирагъ, младшій твой царственный сынъ. Онъ, государь, былъ закутанъ въ великолѣпное одѣяло, вытканное самою королевою, ихъ матерью. Для большаго удостовѣренія я могу предоставить это одѣяло какъ доказательство.

Цимбелинъ. У Гвидерія на шеѣ было родимое пятно въ видѣ кровавой звѣздочки. Пятно это было замѣчательною отмѣтиной.

Бэларій. Оно существуетъ и до сихъ поръ какъ будто для того, чтобы тебѣ легче было признать его.

Цимвелинъ. Чтоже это такое? Я — словно мать, разомъ родившаяся тройней! Дѣти мои, такъ странно вырванныя изъ своей среды, возвращаются въ нее снова… Но ты, бѣдная моя Имоджена, лишаешься черезъ это царственнаго вѣнца.

Имоджена. За то, государь, я пріобрѣтаю два новые міра. Милые мои братья, вотъ какъ пришлось намъ встрѣтиться. Однако, видите, въ моихъ словахъ было болѣе правды чѣмъ въ вашихъ. Вы называли меня братомъ, тогда какъ я была вашею сестрою; я-же называла васъ братьями, какъ оказалось и на самомъ дѣлѣ.

Цимбелинъ. Развѣ вы когда-нибудь встрѣчались и ранѣе?

Арвивагъ. Какъ-же, государь, встрѣчались.

Гвидерій. Мы полюбили ее съ перваго взгляда и любили до тѣхъ поръ, пока не сочли умершей.

Корнелій. Послѣ того, какъ она приняла снадобье, данное королевой!

Цимбелинъ. О, мудрое чутье природы! Когда-же узнаю я все, какъ слѣдуетъ? Съ этимъ спѣшнымъ изложеніемъ связано такъ много обстоятельствъ, требующихъ болѣе подробныхъ разъясненій, чѣмъ твой теперешній разсказъ… Гдѣ жила ты это время? Какъ попала на службу къ римскому нашему плѣннику? Какъ разсталась съ братьями и какъ встрѣтилась съ ними ранѣе? Зачѣмъ бѣжала ты отъ двора и куда? Эти вопросы, — какъ не знаю еще сколько другихъ, — задать мнѣ тебѣ необходимо… Мнѣ хотѣлось-бы разъяснить всѣ эти побочныя обстоятельства, все это странное сцѣпленіе случайностей; но теперь не время и не мѣсто для дальнѣйшихъ разспросовъ. Смотрите, Постумъ бросилъ якорь близъ Имоджены, а она, словно безвредная молнія, съ восторгомъ глядя на него, на братьевъ, на меня, ея короля и повелителя, озаряетъ насъ всѣхъ своимъ сіяніемъ. Всѣ мы отвѣчаемъ ей тѣмъ-же. Идемте, и пусть храмы наполнятся дымомъ отъ нашихъ жертвъ. (Бэларію). Отнынѣ ты мой брать и останешься имъ навсегда.

Имоджена. А мнѣ — отцомъ. Твоей помощи обязана я тѣмъ, что дожила до такой счастливой минуты.

Цимбелинъ. Всѣ мы довольны и счастливы, кромѣ плѣнныхъ узниковъ. Пусть радуются и они; пусть примутъ участіе въ нашемъ ликованіи.

Имоджена. Теперь, добрый господинъ, я готова къ твоимъ услугамъ.

Люцій. Будь счастлива.

Цимбелинъ. Какъ было бы хорошо, если-бы исчезнувшій воинъ, сражавшійся такъ доблестно, тоже находился здѣсь и далъ королю возможность отблагодарить его достойным образомъ.

Постумъ. Государь, я самый тотъ воинъ, который въ бѣдной одеждѣ сражался рядомъ съ троими этими храбрецами. На то, чтобы облечься въ такую одежду, y меня была тогда собственная цѣль. Что это былъ именно я, можетъ подтвердить Іахимъ. Я повергъ тебя на землю, Іахимъ, и могъ бы тутъ-же покончить съ тобою.

Іахимъ (преклоняя колѣно). Вотъ я опять повергаюсь передъ тобою въ прахъ, но на этотъ разъ преклонить передъ тобою колѣна заставляетъ меня удрученная совѣсть, межъ тѣмъ какъ тогда ихъ согнула твоя непобѣдимая сила. Прошу тебя, лиши меня жизни, которою я обязанъ тебѣ не впервые, а такъ-же возьми назадъ свой перстень. Вотъ и браслетъ цѣломудреннѣйшей изъ принцессъ, когда-либо клявшейся въ вѣрности любимому человѣку.

Постумъ. Не преклоняй передо мною колѣнъ. Я милосердіемъ выказываю свое торжество надъ тобою; моя месть — прощеніе. Живи и поступай съ другими честнѣе, чѣмъ со мною.

Цимбелинъ. Приговоръ вполнѣ благородный: онъ учитъ насъ великодушію. Прощаю всѣхъ.

Арвирагъ. Ты помогалъ намъ, какъ бы думая, что ты намъ брать, и я очень счастливъ, что ты намъ въ самомъ дѣлѣ братъ.

Постумъ. Вашъ покорнѣйшій слуга, принцы. Доблестный военачальникъ Рима, позови своего кудесника. Во время сна, я видѣлъ призраки моихъ родныхъ и Юпитера, слетѣвшаго на землю на своемъ орлѣ. Проснувшись, я нашелъ на груди вотъ эти таблички, содержаніе которыхъ до того темно, что я ничего не понялъ. Пусть кудесникъ истолкуетъ ихъ и тѣмъ покажетъ свое знаніе.

Люцій. Филармонъ!

Кудесникъ. Я здѣсь.

Люцій. Прочти и растолкуй.

Кудесникъ (читаетъ). «Когда львенокъ, не знавшій самъ, кто онъ, найдетъ то, чего не искалъ, его внезапно охватитъ струей ласковаго воздуха, а когда вѣтви вѣкового кедра, которыя всѣ много лѣтъ считали погибшими, зазеленеютъ снова на старомъ стволѣ, окончатся и бѣдствія Постума, Британія снова будетъ счастлива и пышно разцвѣтетъ среди изобилія и мира». Львенокъ — это вы, Леонатъ; на это прямо указываетъ составъ вашего имени: Leo-natus, то-есть, рожденный львомъ (Цимбелину). Струя ласковаго воздуха — это твоя добродѣтельная дочь. Нѣжный воздухъ по-римски, вѣдь mollis aer, а molis aer, сливаясь въ mulier, по моему толкованію, означаетъ вѣрнѣйшую изъ женъ, которая, въ подтвержденіе словъ оракула, сейчасъ обняла тебя, какъ ласковѣйшій воздухъ, тогда какъ ты не ждалъ ея и не искалъ.

Цимбелинъ. Похоже на правду!

Кудесннкъ. Вѣковой кедръ, Цимбелинъ, — ты самъ, а зеленѣющія вѣтви — сыновья твои, похищенные Бэларіемъ. Много лѣтъ считались они умершими, но теперь ожили и присоединились къ царственному кедру, отпрыски котораго сулятъ Британіи миръ и довольство!

Цимбелинъ. Превосходно! Начнемъ-же съ мира. Хотя побѣда, Люцій, и осталась за нами, мы добровольно покоряемся цесарю римской имперіи и обязуемся платить ему обычную дань. Мы отказались выплачивать ее по наущенію злой нашей королевы, а ее вмѣстѣ съ сыномъ жестоко покарало теперь правосудіе небесъ.

Кудесникъ. Созвучія этого мира настраиваются небесными перстами. Видѣніе, объясненное мною Люцію почти въ самомъ началѣ этой еще не вполнѣ остывшей борьбы, теперь выяснилось окончательно. Римскій орелъ, такъ пышно летѣвшій съ юга на западъ и, все уменьшаясь, исчезнувшій наконецъ въ лучахъ солнца, предвѣщалъ, что нашъ вѣнценосный Цезарь снова соединится узами дружбы съ лучезарнымъ Цимбелиномъ, такъ ярко сіяющимъ на западѣ.

Цимбелинъ. Восхвалимте-же боговъ, и пусть благовонный дымъ, клубящійся съ нашихъ жертвенниковъ, поднимется до ихъ ноздрей. Обрадуемъ всѣхъ нашихъ подданныхъ извѣстіемъ, что миръ заключенъ. Идемте; пусть римскія и британскія знамена развѣваются рядомъ. Такъ войдемъ мы въ Лудъ и тамъ, скрѣпя этотъ миръ въ храмѣ великаго Юпитера, ознаменуемъ его новыми торжествами. Идемте; никогда война не оканчивалась ранѣе, чѣмъ окровавленныя руки не были омыты такимъ миромъ.

ЦИМБЕЛИНЪ.

Стр. 1. Цимбелинъ появился въ печати впервые въ 1623 году въ изданіи in-folio. Большинство изслѣдователей относитъ теперь время его созданія къ послѣднему періоду драматическаго творчества Шекспира, когда создались «Буря» и «Зимняя сказка.» Тѣмъ не менѣе споровъ о времени созданія этой пьесы прежде было не мало. Мэлонъ категорически говорилъ: «Цимбелинъ», я думаю, написанъ въ 1605 году". По мнѣнію Тика драма была написана въ 1615 году за годъ до смерти поэта. Кольеръ относилъ созданіе «Цимбелина» къ 1610—1611 году. Канвою для Цимбелина послужила хроника Голиншеда и девятая новелла второго дня «Декамерона» Бокаччіо. «Цимбелинъ», по Голиншеду, считается однимъ изъ преемниковъ короля Лира и принадлежитъ къ династіи языческихъ правителей Британіи.

Стр. 4. Тенанцій — отецъ Цимбелина и племянникъ Кассибелана.

Стр. 11. Первоначально были указаны, кромѣ француза, еще нѣмецъ и испанецъ. Это нѣмыя роли, и потому онѣ могли безъ ущерба для хода пьесы быть исключены и въ перечисленіи лицъ, участвующихъ въ этой сценѣ. Шекспиръ, безъ сомнѣнія, имѣлъ въ виду только указать, что безумное пари Постума состоялось въ средѣ стекавшихся въ Римъ иностранцевъ.

Стр. 13. Постумъ говоритъ, что онъ «не любовникъ, а только почитатель» Имоджены, чтобы еще больше возвысить значеніе своей похвалы Имодженѣ, — похвалы, исходящей отъ разсудка, а не отъ сердца.

Стр. 23. Цитерея — островъ y береговъ Лаконіи. Здѣсь, по греческимъ сказаніямъ, родилась изъ морской пѣны Афродита-Венера, богиня любви. Вслѣдствіе этого и Венеру, и уподобляемыхъ ей женщинъ — иногда называютъ именемъ Цитереи или Цитеры.

Стр. 28. Іоахимъ упоминаетъ о томъ Тарквиніѣ, который изнасиловалъ цѣломудренную Лукрецію, не пережившую своего позора.

Стр. 29. Царь Ѳракіи, Терей, былъ мужемъ Прогніи, дочери аѳинскаго царя Пандіона III. Онъ обезчестилъ свою свояченицу Филомелу. Боясь, чтобы она не разгласила его преступленія, онъ отрѣзалъ ей языкъ и заперъ ее въ темницу. Однако она нашла возможность увидаться съ своей сестрой и знаками объяснить ей свое несчастье. Чтобы отомстить Терею, сестры убили его сына Итиса и мясомъ послѣдняго накормили Терея. Филомела и Прогнія были превращены въ соловья и ласточку, а Терей въ коршуна.

Стр. 29. «Торопитесь, торопитесь, драконы ночи.» Ночь представлялась въ древности женщиной, несущейся подъ темнымъ звѣзднымъ покрываломъ въ колесницѣ, запряженной драконам.

Стр. 30. «Голосъ самаго несомнѣннаго евнуха». Это намекъ на извѣстное явленіе въ исторіи вокальной музыки: дискантами кастратовъ замѣняли женскіе голоса.

Стр. 40. «Твой дядя, Кассибеланъ». Цимбелинъ, былъ внучатнымъ племянникомъ Кассибелана, такъ какъ Цимбелииъ былъ сыномъ Тенанція, племянника Кассибелана. Послѣдній соглашался сначала платить дань римлянамъ и отбилъ ихъ нападеніе, но при вторичномъ нападеніи Юлія Цезаря принужденъ былъ сдѣлаться римскимъ данникомъ. Такъ говоритъ объ этомъ хроника Годиншеда.

Стр. 40. Городъ Лудъ есть ничто иное, какъ нынѣшній Лондонъ, предполагая, что London есть сокращенія Lud’s town (Лудъ-городъ). Король Лудъ, дѣдъ Цимбелина, былъ братомъ Кассибелана и царствовалъ передъ послѣднимъ. Преданіе говоритъ, что онъ-то и перестроилъ сказочную столицу, построенную внукомъ Гектора подъ названіемъ Новой Трои. Въ Лондонѣ до сихъ поръ существуетъ улица, носящая названіе Ludgate (Ворота Луда).

Стр. 41. Мульмуцій былъ сыномъ древняго британскаго правителя Клотэна; онъ побѣдилъ другихъ герцоговъ и послѣ смерти своего отца взялъ бразды правленія британской монархіи въ 3529 году отъ сотворенія міра. Изданные имъ законы, носившіе долго названіе «мульмуціевыхъ законовъ», были переведены на латинскій языкъ Прикусомъ, потомъ появились въ англійскомъ переводѣ короля англійскаго Альфреда, который ввелъ ихъ въ свой статутъ Мульмуцій первый торжественно короновался золотою короною въ Британіи и потому онъ называется первымъ британскимъ королемъ, тогда какъ его предшественники назывались предводителями, герцогами или правителями.

Стр. 41. «Цезарь посвятилъ меня въ рыцари». Это въ сущности анахронизмъ, но въ этомъ случаѣ Шекспиръ строго придерживается хроники Голиншеда.

Стр. 42. Въ шекспировскія времена отравленія были въ большомъ ходу въ Италіи, и вѣра въ итальянскіе яды была всеобщею.

Стр. 44. Представленіе о великанѣ читателями того времени соединялось съ понятіемъ о мусульманахъ — сарацинахъ.

Стр. 44. «Нагнитесь-же, дѣти» — «Stoop, boys». Эта фраза возбудила много споровъ такъ какъ первоначально вмѣсто «stoop» прочли «sleep» --«спите». Роу прочелъ зто слово «see» — «смотрите». Малонъ предполагалъ видѣть въ этомъ словѣ «sweet», — «сладкіе, милые». Первый прочелъ это слово, какъ слѣдуетъ, Гаммеръ.

Стр. 67. «Реполовъ натаскаетъ цвѣтовъ на твою могилу». Во времена Шекспира существовало народное повѣрье, что реполовъ является какъ бы могильщикомъ для непохороненныхъ труповъ, которые онъ покрывает цвѣтами и мохомъ.

Стр. 68. Упоминаемый Гомеромъ Терсить былъ уродомъ, злымъ насмѣшникомъ и негодяемъ; напротивъ того, сынъ Теламона, царя саламинскаго, Аяксъ, изображается однимъ изъ красивѣйшихъ и храбрѣйшихъ грековъ, осаждавшихъ Трою.

Стр. 69. «Для похоронъ мнимоумершаго Фидэлія, говоритъ Джонсонъ, была еще написана пѣсня моимъ несчастнымъ другомъ Уилльямомъ Коллинсомъ изъ Чичестера, необыкновенно образованнымъ и талантливымъ человѣкомъ». Въ концѣ Цимбелина онъ перепечатываетъ эту трогательную пѣсню Коллинса въ шесть куплетовъ. Клдлинсъ (род. 1720, ум. 1756 г.) былъ англійскій поэтъ; встрѣченный равнодушно или враждебно въ литературѣ, онъ впалъ въ нищету и умеръ въ больницѣ душевнобольныхъ.

Стр. 71. «Вѣроятно, говоритъ Стивенсъ, Шекспиръ подъ словами „братъ Сіенны“ подразумѣвалъ „брата сіоннскаго государя“, но, къ несчастію, Сіенна была республикой».

Стр. 79. «Странный рядъ случайностей: ущелье, старикъ, юноши!» Шекспиръ здѣсь воспользовался историческимъ фактомъ, и только перенесъ во времена Цимбелина событіе, которое случилось въ 976 году во время войны Кеннета Шотландскаго съ датчанами,

Стр. 80. Конецъ III сцены I дѣйствія — единственная, по замѣчанію Ритсона, нѣмая сцена въ полныхъ движенія пьесахъ Шекспира, и исполненіе ея зависитъ всецѣло отъ мимическихъ способностей актеровъ. Самъ же Шекспиръ, какъ извѣстно, рѣзко высказался въ Гамлетѣ противъ «безсмысленныхъ пантомимъ».

Стр. 81. Люцина — богиня родильницъ и новорожденныхъ

А. Михайловъ.