Цимбелинъ, по выраженію Газлитта, — одна изъ самыхъ пріятныхъ и интересныхъ романическихъ драмъ Шекспира.
Эту драму всегда сравнивали, по стилю и стихамъ, съ «Зимнею Сказкой», съ которой она почти въ одно время авторомъ и написана. Стивенсъ полагаетъ, что «Зимняя Сказка» явилась въ свѣтъ въ апрѣлѣ 1601 года; Мэлонъ, Чалмерсъ и Дрэкъ относятъ появленіе «Цимбелина» къ 1605 году; Гервинусъ полагаетъ, что эта драма была написана около 1609 года. Во всякомъ случаѣ, теперь уже совершенно доказано, что «Цимбелинъ» явился вслѣдъ за «Зимнею Сказкою» — между «Лиромъ» и «Макбетомъ»; Шекспиру тогда уже совершилось сорокъ лѣтъ отъ роду.
Гервинусъ замѣчаетъ, что въ содержаніи «Цимбелина» заключаются собственно три отдѣльныя, цѣлыя происшествія, или части. Къ первой части онъ относитъ войну изъ-за платежа дани между Британіей и Римомъ; эту сторону своей драмы Шекспиръ заимствовалъ изъ хроники Голиншеда. Цимбелинъ, по словамъ Голиншеда, царствовалъ въ Британіи во времена Августа-Цезаря и имѣлъ, дѣйствительно, двухъ сыновей, Гвидерія и Арвирага. Ко второй части, ко второму происшествію драмы, Гервинусъ относитъ судьбу сыновей Цимбелина. Источниковъ этого факта никто не знаетъ; онъ, по всей вѣроятности, создалъ фантазіею великаго поэта. У Шекспира выведено замѣчательное лицо Белларія, вельможи и полководца, впавшаго невиннымъ образомъ въ опалу и изгнаннаго изъ Британіи. Белларій похищаетъ двухъ сыновей Цимбелина, воспитываетъ ихъ въ лѣсу и вмѣстѣ съ ними оказываетъ королю великія услуги во время его битвы съ Римлянами. Къ третьему и интереснѣйшему дѣйствію или происшествію драмы Гервинусъ относитъ романъ Постума и королевской дочери Имоджены. Эта часть заимствована Шекспиромъ изъ небольшой Новеллы Боккаччіо (11, 9) и изъ англійскаго ей подражанія, именно изъ поэмы «Westvard fou Smelts», которая, по Стивенсу, была издана въ 1603 году. Шекспиръ въ иныхъ мѣстахъ обработалъ свою драму по итальянскому образцу, въ другихъ же руководствовался англійскою поэмою. Въ «Новеллѣ» Боккаччіо разсказывается, какъ одинъ мужъ побился объ закладъ съ какимъ-то авантюристомъ, что вѣрность его жены непоколебима. Отверженный искатель приключеній рѣшается обмануть честнаго супруга, увѣряетъ его въ мнимомъ преступленіи его жены, и тотъ, въ припадкѣ изступленнаго негодованія, приказываетъ своему слугѣ убить преступницу. Слуга, разжалобленный просьбами госпожи, спасаетъ ее отъ погибели и доноситъ мужу, что онъ исполнилъ его приказаніе. Жена скрывается, переодѣтая въ мужское платье, и вступаетъ въ чужихъ краяхъ въ услуженіе къ знатному вельможѣ; послѣ долгихъ странствій, она встрѣчается (во всѣхъ трехъ пьесахъ, — у Боккаччіо, Шекспира и неизвѣстнаго передѣлывателя Боккаччіо, — вслѣдствіе различныхъ обстоятельствъ) съ обманутымъ супругомъ, разувѣряетъ его въ своемъ преступленіи и соединяется съ нимъ для безмятежнаго счастія и любви. Этотъ романическій эпизодъ, обработанный когда-то и во французской комедіи, Шекспиръ припаялъ къ своей драмѣ тѣмъ, что честною, любящею и постигнутою злосчастными испытаніями судьбы супругою сдѣлалъ дочь короля Британіи, а ея обманутымъ мужемъ — пріемыша и пажа ея добраго и мягкосердаго отца.
«Цимбелинъ» — великое произведеніе новѣйшей драмы. Читатель найдетъ въ немъ бездну самыхъ разнообразныхъ наслажденій. Надъ изученіемъ этой интересной и поэтической исторіи человѣческаго сердца, во всѣхъ его оттѣнкахъ и положеніяхъ, можно провести многіе годы; отъ Цимбелина, кажется, трудно оторваться на минуту, какъ мы не можемъ оторваться отъ поэтической, цвѣтущей долины Юга, или отъ того сновидѣнія, которое насъ нежданно посѣщаетъ уже на зарѣ, совсѣмъ поутру, когда розовый, молодой день зоветъ къ дѣятельности и бодрымъ трудамъ, а серебряныя гармоническія впечатлѣнія трепещутъ еще въ горячемъ воображеніи и, словно фантастическія, сказочныя, пѣвучія мошки, рѣютъ передъ смыкающимся взоромъ: теплѣе закутываемся мы подъ одѣяло, тѣснѣе забиваемъ голову въ горячія подушки и снова, сквозь сладкую дремоту, молимъ симпатическія видѣнія не покидать насъ и чаровать до безконечности…
Но не посчастливилось «Цимбелину» ни у европейскихъ переводчиковъ, ни у критиковъ, а вслѣдствіе этого, не посчастливилось ему и у нашей публики. Рѣдко кто изъ нашихъ литературныхъ диллетантовъ знаетъ эту поэтическую драму. Западные критики, за исключеніемъ, впрочемъ, германцевъ, говорятъ о ней, большею частью, сбивчиво и двусмысленно. Мы полагаемъ, что нашимъ читателямъ интересно будетъ прослѣдить эти мнѣнія.
Мезонъ, авторъ книги «Treatise on Ornamental Gardening», первый началъ достойнымъ образомъ судить о Шекспирѣ, но, за раннею кончиною, успѣлъ разобрать только характеры Ричарда III и Макбета. Вслѣдъ за нимъ явилось сочиненіе нѣмца Шлегеля «Драматическія чтенія». Шлегель, между другими первостепенными пьесами Шекспира, разобралъ и «Цимбелина». Онъ говоритъ: «Это одно изъ самыхъ зрѣлыхъ созданій великаго поэта. По всей вѣроятности, „Цимбелинъ“, широкая и привольная, романтическая легенда, занимала и тревожила автора еще въ ранней молодости. Ни въ одной пьесѣ Шекспира не господствуетъ такого разнообразія разговора, свѣтскаго тона, трагическаго выраженія страсти, роскоши образовъ, нѣжности любви, наивной естественности и тутъ же, рядомъ съ изящнымъ колоритомъ, такихъ простонародныхъ выраженій и мыслей. По нашему мнѣнію, эта пьеса должна имѣть огромный успѣхъ на сценѣ; она чаруетъ нашу мысль и сердце потому, что въ ней соединено все: и поэтическая легенда, и сказка, и трагедія, и комедія; вся драма насквозь пропитана благоуханнымъ и свѣжимъ колоритомъ». Джонсонъ первый сталъ язвить великій геній Шекспира. Попе, до него, говорилъ: «Никто изъ писателей не заслуживаетъ такъ названія „оригинальный“, какъ Шекспиръ: само искусство Гомера проходило черезъ египетскіе водопроводы и озера, подвергалось вліянію „образцовъ“. О Шекспирѣ же можно сказать, что онъ не столько подражатель природы, сколько орудіе ея. Шекспиръ создаетъ героевъ дѣйствительныхъ, а не принадлежащихъ міру философіи и метафизики». Но Джонсонъ съ презрѣніемъ глядѣлъ на эти слова Попе. Джонсонъ былъ въ мірѣ литературномъ, такъ называемымъ, падшимъ геніемъ, вѣчнымъ кандидатомъ на безсмертнаго, непризнаннымъ властелиномъ поэзіи. Онъ писалъ грубою и блѣдною прозою и во всю жизнь не возбудилъ къ себѣ симпатіи читателей. Въ тяжеломъ разсужденіи къ изданію Шекспира, онъ старается высокопарными фигурами и звонкими эпитетами помрачить достоинства поэта. Онъ хвалитъ въ немъ только грубое и осязаемое, только то, что, по выраженію Газлитта, можно измѣрить двухъ-футовою линейкою, или сосчитать на десяти пальцахъ. Вотъ, что онъ говоритъ о «Цимбелинѣ», — и это мѣсто, по обычаю англійскихъ книгъ, напечатано въ парижскихъ и лондонскихъ компактныхъ изданіяхъ Шекспира, передъ текстомъ Цимбелина: — Эта драма сіяетъ немногими вѣрными мыслями, нѣсколькими естественными разговорами и пріятными сценами; но вся она исполнена страшныхъ невѣроятностей. Всякъ замѣтитъ, до чего ложно ея изобрѣтеніе, до чего неестественны ея происшествія, странно смѣшеніе именъ и совершенно различныхъ историческихъ эпохъ, и до чего она исполнена невозможныхъ явленій жизни".
Вслѣдъ за Джонсономъ появилось не менѣе сбивчивое разсужденіе о «Цимбелинѣ» Ульрици; но этотъ критикъ далеко не заходилъ и ограничился замѣчаніями, что эта пьеса просто «Комедія интриги» или, иначе, «Комедія судьбы» (Intriguen-Komödie und Schicksal-Komödie).
Болѣе всѣхъ вѣрныя и глубокія сужденія о «Цимбелинѣ» представили Газлиттъ и Гервинусъ. На нихъ мы и кончимъ нашъ обзоръ критиковъ «Цимбелина», потому что кропотливый Дрэкъ, авторъ знаменитаго сочиненія «Шекспиръ и его время», мало сказалъ о немъ особеннаго и оригинальнаго, рядомъ съ этими великими литературными судьями.
Въ срединѣ 1838 года, въ Лондонѣ вышло въ свѣтъ третье изданіе книги «Характеры Шекспировскихъ пьесъ» («Characters of Shakespeares plays»), сочиненія Вильяма Газлитта (Hazlitt). Въ немъ мы находимъ слѣдующія мнѣнія о «Цимбелинѣ».
«Цимбелинъ» можетъ назваться драматическимъ романомъ, въ которомъ всѣ самыя разительныя части повѣсти представлены въ видѣ разговора и всѣ обстоятельства объясняются говорящими, по-мѣрѣ какъ представляется къ тому случай. Дѣйствіе не вдругъ сосредоточивается, а постепенно; но занимательность возрастаетъ и становится какъ-бы воздушнѣе, утонченнѣе отъ перспективы, введенной въ пьесу вымышленными перемѣнами сцены и продолжительностью занимаемаго ею времени. Чтеніе этой пьесы походитъ на путешествіе, котораго цѣль невѣрна, и въ которомъ недоумѣніе поддерживается и возвышается длинными промежутками, отдѣляющими одно дѣйствіе отъ другаго. Хотя происшествія разсѣяны по обширному пространству и относятся къ множеству характеровъ, но цѣпь, соединяющая различные интересы повѣсти, нигдѣ вполнѣ не разрывается. Самыя отдѣльныя и, повидимому, случайныя обстоятельства придуманы такимъ образомъ, что приводятъ въ концѣ къ совершенному развитію главнаго приключенія. Легкость и свобода, съ какими это исполнено, удивительны. Ходъ завязки усиливается въ послѣднемъ дѣйствіи; повѣсть подвигается впередъ съ необыкновенною быстротой; различныя ея вѣтви приводятся къ одному центру отъ самыхъ отдаленныхъ точекъ; главные характеры сводятся и размѣщаются въ самыхъ критическихъ положеніяхъ, и судьба почти каждаго лица драмы зависитъ отъ разрѣшенія одного обстоятельства — отъ отвѣта Якимо на вопросъ Имоджены о полученіи кольца отъ Постума".
«Патетическое въ Цимбелинѣ не носитъ характера поразительнаго, или, въ обыкновенномъ смыслѣ, трагическаго, но чрезвычайно мило и пріятно. Какая-то нѣжная грусть сквозитъ во всей пьесѣ. Герой этой пьесы — Постумъ; но величайшая ея прелесть заключается въ характерѣ Имоджены… Отличительная черта героинь Шекспира та, что онѣ живутъ только своею привязанностью къ другимъ. Ихъ можно назвать чистыми созданіями чувства. Мы такъ же мало думаемъ о красотѣ и особенности ихъ лицъ, физіономіи, какъ и онѣ сами, потому что мы проникаемъ въ тайны ихъ сердецъ, и это для насъ гораздо интереснѣе. Мы принимаемъ такое живое участіе въ ихъ дѣлахъ, что не можемъ останавливать своихъ взоровъ на ихъ наружности, развѣ только украдкою и изрѣдка… Никогда и никто не уловилъ такъ хорошо, какъ Шекспиръ, истиннаго совершенства женскаго характера — чувства слабости, опирающагося на чувствѣ любви; никогда и никто не описалъ такъ хорошо, какъ Шекспиръ, ихъ природной нѣжности, чуждой всякой принужденности. Цибберъ замѣчаетъ, что во время Шекспира женщинамъ не позволялось играть женскія роли; вслѣдствіе этой необходимости, надобно было оставлять въ тѣни ихъ наружность и развивать одну внутреннюю сторону ихъ личности».
«Характеръ Клотена, продолжаетъ Газлиттъ, высокомѣрнаго глупца и отверженнаго поклонника Имоджены, хотя не очень интересенъ самъ-по-себѣ и теперь ужъ обветшалый, написанъ съ большимъ юморомъ и знаніемъ души… Замѣчательнѣе всего то, что Плотенъ, несмотря на свою жалкую роль въ любви, важничаетъ и пѣтушится и, несмотря на всю пошлость своего вида и обращенія, старается придавать какую-то остроту и франтовство своимъ замѣчаніямъ. Здѣсь мы находимъ подтвержденіе той вѣковой истины, что изысканность такъ же часто происходитъ отъ недостатка истинныхъ чувствъ, какъ и отъ недостатка ума! Къ Шекспиру можно примѣнить слова древняго критика: „О, Менандръ и Природа! кто изъ васъ списывалъ другъ друга?“
„Характеры Белларія, Гвидерія и Арвирага и сказочныя сцены, окружающія ихъ, составляютъ прекрасные рельефы къ интригамъ и хитростямъ города, изъ котораго они изгнаны. Описанія горной ихъ жизни исполнены дикости и простоты. Они занимаются охотою, а не разведеніемъ скота, и это чрезвычайно гармонируетъ съ духомъ приключеній и неизвѣстностью, господствующею въ остальныхъ частяхъ повѣсти, также со сценами, въ которыхъ они впослѣдствіи должны дѣйствовать. Какъ искусно юношеская пылкость и нетерпѣливое желаніе принцевъ выйти изъ неизвѣстности представлены въ противоположности съ холодною, разсчетливою и благоразумною покорностью судьбѣ болѣе опытнаго ихъ совѣтника! Какъ прекрасно другъ противъ друга размѣщены наука и невѣжество, уединеніе и общество! — Одинъ Арденскій лѣсъ въ пьесѣ „Какъ вамъ угодно!“ (What you will, or Twelfth Night) можетъ сравниться съ горными сценами въ „Цимбелинѣ“. Но какая разница между созерцательнымъ спокойствіемъ одной картины и смѣлою рѣшительностью другой! Шекспиръ не только открываетъ намъ души своихъ дѣйствующихъ лицъ, но даже отражаетъ въ тонѣ и краскахъ описываемыхъ сценъ — чувства ихъ вымышленныхъ обитателей!“
Гервинусъ несравненно глубже и строже прослѣдилъ характеры „Цимбелина“.
Прежде всего онъ сравниваетъ эту драму съ „Лиромъ“. Какъ дѣйствіе Лира, такъ и дѣйствіе Цимбелина происходитъ въ языческія времена древняго британскаго народонаселенія. Разница только та, что мы вращаемся здѣсь не въ темномъ вѣкѣ, предшествовавшемъ христіанской эрѣ, а въ свѣтломъ періодѣ первыхъ годовъ царствованія императора Августа, гдѣ римская цивилизація уже сильно повѣяла на Британію своимъ благотворнымъ дыханіемъ. Леонатъ (имя, заимствованное Шекспиромъ изъ одного разсказа Сиднея, послужившаго ему источникомъ эпизода о Глостерѣ въ „Лирѣ“) хвалитъ въ Италіи, передъ Римлянами, своихъ соотечественниковъ и говоритъ, что теперь они ужъ превзошли старинныхъ Британцевъ, такъ ловко разбитыхъ Цезаремъ. — Какъ въ „Лирѣ“ отецъ проклиналъ Корделію, въ „Цимбелинѣ“ такой же престарѣлый отецъ проклинаетъ Имоджену. — Въ „Лирѣ“ преобладаютъ страсти дикія, изступленныя и необъятныя; хитрость и лживость тамъ играютъ, у дочерей Лира и у Эдмунда, второстепенныя роли, рядомъ съ кровавымъ честолюбіемъ героевъ драмы. Въ „Цимбелинѣ“ эти страсти слабѣе и блѣднѣе; здѣсь все ужъ сглажено цивилизаціею юго-востока Европы.
Послѣ нѣсколькихъ отдѣльныхъ замѣчаній, Гервинусъ переходитъ къ разбору каждаго характера драмы.
Онъ разсказываетъ содержаніе „Цимбелина“, большею частью, подлинными выраженіями Шекспира. Начиная съ эпизода о Белларіѣ и о похищенныхъ имъ сыновьяхъ короля, онъ чрезвычайно краснорѣчиво представляетъ воспитаніе старымъ и опытнымъ вельможею юныхъ наслѣдниковъ короны Британіи, въ пещерѣ, подъ таинственными дебрями горнаго Валлиса. Царственныя дѣти, вскормленныя плодами своихъ рукъ, окрѣпшія на охотѣ за горными сернами и ежеминутно вдохновляемыя разсказами сѣдовласаго воина о славныхъ битвахъ, гордо подъемлютъ свои головы, со слезами на глазахъ молятъ Небо о дѣятельности общественной и, сами того не зная, спасаютъ свой будущій престолъ въ битвѣ противъ Римлянъ. Начертивъ этихъ ратоборцевъ добраго начала, начала свѣтлаго въ сердцѣ человѣческомъ, Гервинусъ переходитъ къ мрачной сторонѣ драмы; здѣсь выступаетъ на сцену испорченный міръ того времени. Вторая жена Цимбелина и его пасынокъ изображены во всей ихъ дикой и страшной живописности. Среди этихъ двухъ сторонъ, среди представителей добра и зла — являются два чрезвычайно-идеальныхъ и высоко-поэтическихъ образа: пріемышъ короля, Постумъ, и дочь короля, Имоджена. Снова, почти подлинными словами Шекспира, разсказывается судьба двухъ этихъ характеровъ. Гервинусъ въ тайномъ бракѣ Имоджены и Постума видитъ сходство съ бракомъ Ромео и Юліи, Отелло и Дездемоны, особенно первыхъ двухъ, которые также росли вмѣстѣ и съ дѣтства считались между собою женихомъ и невѣстою. Гервинусъ изумляется, до какого совершенства Шекспиръ выяснилъ въ своемъ твореніи типическій образъ Имоджены. Она, по его мнѣнію, одно „изъ любезнѣйшихъ и художественныхъ женскихъ лицъ“, созданныхъ великимъ поэтомъ. Ея явленіе распространяетъ теплоту, блескъ и радость на всю драму. Естественнѣе и проще Порціи и Изабеллы, она еще идеальнѣе ихъ. Она — сумма всѣхъ качествъ женственной природы человѣка. Ни въ одномъ созданіи поэзіи нѣтъ такого втораго очаровательнаго образа. Рядомъ съ Гамлетомъ, она — самый развитый и самый оконченный характеръ изо всѣхъ характеровъ Шекспира. Авторъ исчерпалъ въ ней всѣ волшебныя черты женщины, отъ убранства ея мирной спальни, до пѣнія, подобнаго пѣнію гостя Эдема, и до поварской стряпни, вырѣзывающей кружки кореньевъ такими фигурками, что самъ поваръ больной Юноны позавидовалъ бы этому искусству… По мнѣнію Гервинуса, главная черта этой природы — духовная свѣжесть и здоровье. Богатая чувствами, Имоджена никогда не впадаетъ въ сантиментальность; богатая воображеніемъ, она никогда не предается пошлой мечтательности, также точно, какъ ни одна мысль болѣзненной и грубой страсти не вспадаетъ на ея трезвый умъ… Разсказывая исторію вѣроломнаго обмана Якимо, Гервинусъ замѣчаетъ, что Постумъ, повѣривъ мнимому преступленію Имоджены, разражается грознымъ диѳирамбомъ противъ женщинъ и здѣсь очень сходствуетъ съ Отелло, даже до такой степени, что, напримѣръ, и въ „Отелло“ главную роль играетъ платокъ, потерянный Дездемоною, и въ „Цимбелинѣ“ — Пизаніо посылаетъ своему господину платокъ, омоченный въ мнимой крови Имоджены, которую онъ долженъ былъ убить.
Разобравъ эти характеры, Гервинусъ, по непремѣнному обычаю германскихъ ученыхъ, говоритъ, что нужно, наконецъ, отыскать „Stand-und Gesichtspunkt“ всей идеи „Цимбелина“, и дѣйствительно находитъ этотъ „Stand-und Gesichtspunkt“. Онъ открываетъ, что главная исходная точка драмы заключается въ противоположности двухъ началъ: добра и зла, или, точнѣе — вѣрной (true) и измѣнчивой, лживой (false) природы человѣка. Подъ конецъ пьесы, какъ и вообще во всѣхъ тогдашнихъ рыцарскихъ романахъ, вѣрность и честность, испытанныя множествомъ приключеній, торжествуютъ и возвращаются подъ сѣнь покоя и счастія. Вѣрность, какъ одна изъ главныхъ добродѣтелей, воспѣвалась въ эпическихъ народныхъ поэмахъ и пѣсняхъ любви, въ „Одиссеѣ“ и „Гудрунѣ“, въ Иліадѣ» и «Нибелунгахъ». Въ героическія и рыцарскія времена ничто такъ не ставилось въ похвалу и великія дарованія, въ славу и почести, какъ вѣрность, которая одна умѣла спасать отъ погибели добрыхъ друзей, покинутыхъ слугъ и беззащитныхъ женъ. Отсюда же происходятъ разсказы о клятвахъ дружбы древне-греческихъ юношей, саги о вѣрныхъ вассалахъ германскихъ героическихъ поэмъ и пѣсни, о честности Пенелопы и Гудруны. Въ «Лирѣ» вѣрность престарѣлаго Кента вѣетъ дружбою Ахилла и Патрокла въ «Иліадѣ». Но исторія Имоджены и Постума нѣсколько новѣе, романпчнѣе и скорѣе походитъ на легенды о вѣрности рыцарской эпохи. Самое имя Фиделіо, вѣрный, которое принимаетъ Имоджена, блуждая въ лѣсахъ горнаго Валлиса, въ мужскомъ платьѣ, подтверждаетъ главный выводъ Гервинуса. Неопровержимое же доказательство нѣсколько темно-изложенной мысли нѣмецкаго ученаго представляетъ характеръ Пизаніо, слуги Постума, который, съ начала до конца драмы, до такой степени честенъ и вѣренъ своему господину, что даже лжетъ и обманываетъ, съ единственною цѣлью остаться безукоризненно-честнымъ, и является самымъ отчаяннымъ плутомъ въ то время, какъ онъ, по всей справедливости, вѣрнѣйшій изъ людей.
Самого Цимбелина, давшаго свое имя этой драмѣ, Гервинусъ называетъ лицомъ, служащимъ для общей связи, для канвы происшествій, и говоритъ, что Шекспиръ сдѣлалъ его слабымъ, безхарактернымъ и блѣднымъ потому, что для общаго колорита своего яркаго и блестящаго созданія нуждался еще въ лицѣ, составленномъ изъ чуть-примѣтныхъ линій далекой перспективы.
Въ низведеніи языческихъ боговъ на землю къ спящему Постуму, Гервинусъ видитъ желаніе Шекспира представить личность миѳологическаго рока, Фатума, который выше людей, но иногда дѣйствуетъ и въ самой ихъ средѣ и научаетъ смертнаго почтенію воли судьбы. Юпитеръ говоритъ: «Паденіе часто служитъ средствомъ болѣе счастливаго возвышенія». — «Судьба осторожно направляетъ къ пристани корабль, руль котораго разбитъ бурями», и, наконецъ, «Небеса подвергаютъ горькимъ испытаніямъ тѣхъ, къ кому они благоволятъ, для того, чтобъ послѣ несчастій ихъ дары были еще вкуснѣе и слаще».
1850 г.
Цимбелинъ, король Британіи, женатый на второй женѣ.
Клотенъ, сынъ королевы, отъ перваго брака.
Леонатъ Постумъ, джентльменъ, мужъ Имоджены.
Белларій, изгнанный сановникъ, принявшій въ ссылкѣ имя Моргана.
Гвидерій и Арвирагъ, сыновья Цимбелина, слывутъ, подъ именами Полидора и Кадвала, сыновьями Белларія.
Филаріо, другъ Постума, Якимо, другъ Филаріо, итальянцы.
Французъ, дворянинъ, другъ Филаріо.
Кай Люцій, командиръ римскихъ войскъ.
Римскій капитанъ.
Два британскіе капитана.
Пизаніо, слуга Постума.
Корнелій, врачъ королевы.
Два дворянина.
Два тюремщика.
Королева, супруга Цимбелина.
Имоджена, дочь Цимбелина, отъ перваго брака.
Елена, фрейлина Имоджены.
Первый гражданинъ. — Ты нынче здѣсь не встрѣтишь человѣка,
Который не грустилъ бы; наши души
Не слушаютъ созвѣздій; какъ придворный,
Онѣ слѣдятъ за взоромъ короля *).
- ) Это мѣсто вызвало множество комментаріевъ. Лучшій изъ нихъ принадлежитъ Л. Тику, который такъ объясняетъ мысль Шекспира: «Наша кровь болѣе не покоряется вліянію атмосферы и планетъ, какъ это ей приписывали астрономы; она, подобно лицамъ придворныхъ, обусловливается состояніемъ духа великаго монарха». — Это мѣсто напоминаетъ слѣдующее двустишіе Расина, въ пьесѣ «Британикъ»:
"Mais ceux qui de la cour ont un plus long usage
«Sur les yeux de César composent leur visage».
Второй гражданинъ. — Что такъ?
Первый гражданинъ. — Наслѣдница, дочь короля,
Съ которой тотъ хотѣлъ помолвить сына
Своей второй жены — (онъ на вдовѣ
Женатъ) — сама себѣ избрала мужа
Достойнаго, но бѣднаго; они
Вступили въ бракъ; супругъ за это въ ссылкѣ,
Жена подъ стражей: все у насъ печально,
Хотя король, я думаю, одинъ
По-истинѣ груститъ…
Второй гражданинъ. — Одинъ король?
Первый гражданинъ. — Груститъ и тотъ, который потерялъ
Жену, груститъ, пожалуй, королева,
Которая желала этой свадьбы…
Но уже зато придворные, хотя бы
Они свой взоръ по взору короля
Всѣ смастерили, въ глубинѣ души
Въ восторгѣ отъ того, что ихъ печалитъ.
Второй гражданинъ. — Что за причина!?
Первый гражданинъ. — Тотъ, кто потерялъ
Принцессу, существо гораздо хуже
Всего, что можно разсказать худаго
О немъ; но тотъ, кто мужъ ей и за это
Въ изгнаніи — такое совершенство,
Что, еслибъ въ цѣломъ свѣтѣ поискать
Подобнаго ему, мы не нашли бы
Такого, съ кѣмъ бы онъ сравнился! Въ мірѣ,
По-моему, нѣтъ больше человѣка,
Который бы, съ подобною душой,
Владѣлъ еще наружной красотой!..
Второй гражданинъ. — Ужъ это слишкомъ!
Первый гражданинъ. — Сэръ, я въ похвалахъ
Не перешелъ границъ его достоинствъ:
Я сжалъ ихъ, не раскрылъ, какъ должно.
Второй гражданинъ. — Откуда онъ и какъ его зовутъ?
Первый гражданинъ. — Его происхожденія не знаю…
Отецъ его, Сицилій, противъ Римлянъ
Соединилъ свой лавръ съ Кассибеланомъ;
Но именемъ своимъ обязанъ онъ
Тенанцію, которому съ успѣхомъ
И славою достойной онъ служилъ:
За это онъ и прозванъ Леонатомъ![2]
Два сына — рѣчь у насъ идетъ о третьемъ —
Его два сына храбро пали въ смутахъ
Тогдашнихъ воинъ, съ мечемъ въ рукѣ; отецъ ихъ,
Уже старикъ, мечтавшій о потомствѣ,
Скончался отъ печали; вслѣдъ за нимъ
Его жена, беременная сыномъ,
Который насъ такъ занялъ, умерла,
Едва родился онъ… Король ребенка
Взялъ подъ свою защиту, далъ ему
Прозваніе Постума — Леоната,
Въ пажи опредѣлилъ и воспиталъ его,
Открылъ ему богатства всѣхъ познаній,
Которыя тотъ могъ принять по лѣтамъ,
И мальчикъ ихъ легко и беззаботно
Впивалъ, какъ мы въ себя впиваемъ воздухъ;
Его весна уже дала плоды.
Онъ при дворѣ — въ любви, а это рѣдкость!
Для юношей онъ былъ примѣръ, для зрѣлыхъ —
То зеркало, въ которое мы смотримъ
Для оживленья нашей красоты…
Для стариковъ — ребенкомъ, путеводцемъ —
Для госпожи своей, изъ-за которой
Теперь онъ изгнанъ, — качества его
Намъ говорятъ, какъ много почитала
Она его достоинства, а выборъ
Ея показываетъ намъ, какой
Онъ человѣкъ!
Второй гражданинъ. — Разсказъ вашъ заставляетъ
Меня его отнынѣ уважать.
Но я прошу васъ объяснить мнѣ, точно-ль
Она единственная дочь монарха?
Первый гражданинъ. — Единственная! — Были у него
Два сына (если это любопытно
Для васъ, такъ слушайте): ребенокъ старшій
Былъ трехъ годовъ, а младшій былъ въ пеленкахъ,
Когда изъ дѣтской бѣдныхъ унесли —
И до сихъ поръ никто слѣдовъ малютокъ
Открыть не могъ.
Второй гражданинъ. — Давно-ль случилось это?
Первый гражданинъ. — Да лѣтъ ужъ двадцать…
Второй гражданинъ. — Дѣти короля
Похищены! Такой дурной присмотръ
И лѣнь такая въ поискахъ… Возможно-ль!
Не отыскать и легкаго слѣда!
Первый гражданинъ. — Какъ это вамъ ни странно, впрочемъ, будетъ,
Вы надъ такой оплошностью не смѣйтесь:
Все это правда, сэръ!
Второй гражданинъ. — Я вѣрю вамъ.
Первый гражданинъ. — Но замолчимъ: сюда идетъ принцесса,
А съ нею королева и Постумъ (Уходятъ).
Королева. — Нѣтъ, вѣрьте, дочь моя, въ моей душѣ
Вы не найдете злобныхъ думъ: я въ этомъ
Не похожу на нашихъ мачихъ! Вы
Въ моемъ плѣну, но вашъ тюремщикъ самъ
Отдастъ вамъ ключъ отъ вашихъ кандаловъ!
Едва же мнѣ удастся гнѣвъ монарха
Смирить, я стану вашимъ адвокатомъ,
Постумъ… Теперь еще огонь досады
Бушуетъ въ немъ; поэтому не худо
Вы сдѣлаете, если покоритесь
Его велѣнью, съ тѣмъ святымъ терпѣньемъ,
Которое внушитъ вамъ мудрость ваша.
Постумъ. — Какъ вашему величеству угодно…
Я нынче же уѣду.
Королева. — Вамъ извѣстна
Опасность! Я вкругъ сада обойду,
Сочувствуя всѣмъ мукамъ раздѣленныхъ
Сердецъ, хотя король мнѣ повелѣлъ
Не допускать васъ къ тайнымъ разговорамъ! (Удаляется).
Имоджена. — О, ловкое потворство! Какъ лукаво
Ласкаетъ этотъ змѣй въ тотъ самый мигъ,
Когда кусаетъ!.. Милый мой супругъ,
Я опасаюсь гнѣва короля,
Но, сохраняя все къ нему почтенье,
Скажу, что гнѣвъ его передо мной
Безсиленъ!.. Уѣзжай скорѣй, а я
Останусь цѣлью глазъ сердитыхъ…
Ничто мнѣ жизни столько не согрѣетъ,
Какъ мысль о томъ, что въ мірѣ есть алмазъ,
Съ которымъ я сольюся вновь!
Постумъ. — Царица!
Любовь моя! Не плачь такъ много, если
Не хочешь, чтобъ чувствительность моя
Переступила грань людской печали;
Я буду вѣкъ вѣрнѣйшимъ изъ мужей,
Какой когда-нибудь клялся въ любви!
Остановлюсь я въ Римѣ, у Филарьо:
Онъ друженъ былъ съ моимъ отцомъ покойнымъ,
Я-жъ съ нимъ знакомъ пока по перепискѣ;
Пиши туда ко мнѣ, моя царица —
Твои слова я стану пить глазами,
Хотя бы ихъ чернила были желчью!.. (Королева возвращается).
Королева. — Спѣшите, умоляю васъ: король
Придетъ сюда — и мнѣ тогда, я знаю,
Достанется за васъ! (Въ сторону). Его прогулку
Направлю я теперь сюда же! Онъ,
Поссорившись со мной, всегда охотно
Мое коварство покупаетъ: щедро
Онъ платитъ мнѣ за всѣ мои обиды! (Уходитъ).
Постумъ. — Когда бы мы прощались такъ же долго,
Какъ долго жить съ тобой намъ остается,
Разлука намъ была бы тяжела:
Прощай!
Имоджена. — Нѣтъ, погоди еще немного!
Когда-бъ ты ѣхалъ для одной прогулки —
И тутъ прощанье это было-бъ кратко!
Смотри сюда, мой милый: вотъ колечко
Покойной матери моей; возьми,
Носи его, мое родное сердце,
До той поры, пока, съ моей кончиной,
Другой жены себѣ ты не возьмешь!
Постумъ. — Какъ?.. Что?.. Другой!.. Властительные боги,
Молю васъ, дайте мнѣ лишь ту, съ которой
Вступилъ я въ бракъ, и пусть оковы смерти
Меня навѣкъ отдѣлятъ отъ другой! (Надѣваетъ кольцо).
Останься здѣсь, пока во мнѣ есть чувство!
Тебѣ-жъ, моя безцѣнная краса, —
Носи же это для меня, какъ цѣпи
Любви: — я эти цѣпи налагаю
На милую невольницу! (Надѣваетъ браслетъ на руку Имоджены).
Имоджена. — О, боги!
Когда-то мы увидимся опять? (Входятъ Цимбелинъ и лорды).
Постумъ. — Бѣда!.. Король!!..
Цимбелинъ. — Прочь съ глазъ моихъ, негодный!
И если мой приказъ ты вновь нарушишь
И недостойной личностью своей
Вновь осквернишь мой дворъ, ты безъ пощады
Погибнешь. Прочь! твой видъ мнѣ ядъ смертельный!
Постумъ. — Да сохранятъ васъ боги и мольбы
Всѣхъ добрыхъ вашего двора! Прощайте! (Уходитъ).
Имоджена. — Подобной муки нѣтъ и въ самой смерти!
Цимбелинъ. — О! беззаконное созданье! Ты —
Которой долгъ напоминать мнѣ юность —
Ты надо мной скопляешь бремя лѣтъ!
Имоджена. — Сэръ, умоляю васъ, не убивайте
Себя досадою; вашъ гнѣвъ нисколько
Меня не трогаетъ: другія муки
Во мнѣ и страхъ, и горе заглушаютъ!
Цимбелинъ. — Какъ!.. Все исчезло, кротость и покорство?
Имоджена. — Мои мечты отчаянье убило,
Поэтому и кротость умерла!
Цимбелинъ. — Ты вышла бы за сына королевы…
Имоджена. — Блаженна я, что за него не вышла!
Отвергнувъ ястреба, я предпочла
Орла!!
Цимбелинъ. — Ты вышла замужъ за пажа,
На тронъ отца ты бѣдность посадила!..
Имоджена. — Нѣтъ! Я скорѣй его во блескѣ новомъ
Превознесла!..
Цимбелинъ. — О, грѣшная душа!
Имоджена. — Въ моей любви вы сами виноваты;
Вы съ нимъ меня отъ дѣтства воспитали:
А онъ таковъ, что всякая изъ женщинъ
Готова имъ гордиться!.. За любовь
Мою онъ мнѣ пожертвовалъ не мало!
Цимбелинъ. — Что!?.. Не съ-ума ли ты сошла?
Имоджена. — Такъ точно!
Да вразумитъ меня Творецъ!.. О, еслибъ
Отецъ мой былъ овчарникомъ убогимъ,
А Леонатъ мой — сыномъ кузнеца!.. (Королева возвращается).
Цимбелинъ. — Негодница… Я вновь засталъ ихъ вмѣстѣ…
(Королевѣ). Вы поступили противъ нашей воли:
Прочь съ глазъ ее и запереть покрѣпче!
Королева. — Прошу васъ, потерпите. Дочь моя
Родная, покоритесь. Государь,
Оставьте насъ вдвоемъ и успокойтесь,
Насколько васъ научитъ мудрость ваша.
Цимбелинъ. — Нѣтъ, пусть она теряетъ каждый день
По каплѣ крови! Пусть она погибнетъ
На старости отъ этого безумства! (Уходятъ).
Королева. — Фи, полноте! Вотъ вашъ слуга, милэди.
Ну, сэръ, что новаго?
Пизаніо. — Милордъ, вашъ сынъ,
Дрался съ моимъ несчастнымъ господиномъ.
Королева. — А!.. Я надѣюсь, нѣтъ большой бѣды?
Пизаніо. — Бѣда могла случиться; только, къ счастью,
Мой господинъ игралъ, а не дрался,
И былъ далекъ отъ гнѣва: ихъ розняли
Свидѣтели нежданной этой ссоры.
Королева. — Я очень рада, сэръ!..
Имоджена. — Вашъ сынъ — пріятель
Съ моимъ отцомъ; отецъ мой за него
Стоитъ!.. На изгнаннаго мечъ поднять!
О, храбрый рыцарь! Я желала-бъ ихъ
Обоихъ встрѣтить въ Африкѣ[3]: съ иголкой
Я стала бы за ними и колола-бъ
Того, кто-бъ первый вздумалъ отступать!…
Зачѣмъ же ты покинулъ господина?
Пизаніо. — Онъ мнѣ велѣлъ идти: онъ не хотѣлъ,
Чтобъ я его до моря провожалъ.
Вотъ въ этомъ росписаньи онъ означилъ
Все то, чему я долженъ покоряться,
Когда нуждаться будете во мнѣ.
Королева. — Онъ (указывая на Пизаніо) былъ у васъ усерднѣйшимъ слугой
И, вѣрно, такъ останется навѣки!
Ппзаніо. — Благодарю васъ, свѣтлая милэди.
Королева (Имодженѣ). — Прошу васъ, погуляемъ здѣсь немного!..
Имоджена (Пизаніо). — Я погодя съ тобой поговорю:
Мнѣ нужно, чтобъ въ послѣдній разъ ты видѣлъ
Милорда въ гавани. Ступай покуда! (Уходятъ).
Первый придворный. — Сэръ! Я вамъ посовѣтовалъ бы перемѣнить рубашку; запальчивость движеній сдѣлала то, что вы дымитесь, словно какая жертва. Гдѣ воздухъ выдыхается, тамъ онъ и вдыхается. Но воздухъ внѣшній не такъ здоровъ, какъ тотъ, который вы выдыхаете.
Клотенъ. — Еслибъ мою рубашку окатили кровью, то для того, чтобъ ее скинуть… А что, я его ранилъ?
Второй придворный (въ сторону). — Нѣтъ, почтенный, и это рѣшено точно такъ же, какъ ты не ранилъ и его терпѣнія.
Первый придворный. — Вы спрашиваете, влѣпили ли вы ему рану?! Да если онъ не раненъ, клянусь вамъ, что его тѣло ни что иное, какъ сквозной скелетъ: онъ столбовая дорога для шпаги, если вы его не искололи!
Второй придворный (въ сторону). — Его шпага, должно быть, по уши въ долгахъ: она пробиралась околицами!
Клотенъ. — Смѣльчакъ не могъ противъ меня устоять!
Второй придворный (въ сторону). — Да, не могъ: онъ далъ тягу прямо на тебя!
Первый придворный. — Устоять противъ васъ! У васъ и безъ того тьма-тьмущая земель; а онъ вздумалъ увеличивать вашу собственность и уступилъ вамъ еще малую толику землицы!
Второй придворный (въ сторону). — Именно! ровно столько вершковъ, сколько у васъ за душою океановъ, молокососы!
Клотенъ. — О, еслибъ насъ не разнимали!!
Второй придворный (въ сторону). — Мнѣ также желательно было бы, чтобъ ты, наконецъ, смѣрилъ, какъ великъ глупецъ, когда его растянуть по землѣ.
Клотенъ. — И она могла полюбить этого скомороха, могла отвергнуть меня!
Второй придворный (въ сторону). — Если грѣшно дѣлать праведный выборъ, то она виновата.
Первый придворный. — Сэръ! Я вамъ всегда говорилъ, что ея красота не вяжется съ ея умомъ: она смазлива на видъ, но въ ея головѣ я не замѣтилъ большаго блеска.
Второй придворный (въ сторону). — Ея умъ никогда не свѣтитъ на глупцовъ, чтобъ не повредить имъ своею яркостью.
Клотенъ. — Пойдемъ въ мою комнату! А все-таки мнѣ хотѣлось бы, чтобъ это кончилось хоть крохотнымъ несчастьицемъ!..
Второй придворный (въ сторону). — А я до этого вовсе не охотникъ… Развѣ ужъ растянулся бы оселъ… да это еще не несчастье!
Клотенъ. — Хотите ли вы съ нами идти?
Первый придворный. — Я иду за вами, принцъ.
Клотенъ. — Нѣтъ, идемъ вмѣстѣ.
Второй придворный. — Охотно, милордъ! (Уходятъ).
Имоджена. — О, еслибъ ты сталъ въ гавани утёсомъ,
Опрашивая всѣ въ ней корабли!
И если онъ ко мнѣ писалъ, а я
Его письма не получу — утрата
Сравнится лишь съ потерей манифеста,
Который намъ прощенье подаетъ.
Что онъ сказалъ, прощался съ тобою?
Пизаніо. — Онъ мнѣ сказалъ: «Царица! Имоджена!»
Имоджена. — Потомъ махнулъ платкомъ?
Пизаніо. — Махнулъ, и тутъ же
Его поцѣловалъ!..
Имоджена. — Нѣмая ткань!
Какъ я тебѣ завидую!.. И только?
Пизаніо. — Нѣтъ, лэди: онъ на палубѣ стоялъ
До той поры, пока его мой глазъ
И уши отличали отъ другихъ,
И все махалъ перчатками и шляпой,
Какъ-будто бурное волненье мыслей
Хотѣло выразить, что сердцемъ въ гавань
Стремился онъ, хоть уносился вдаль.
Имоджена. — Ты долженъ былъ за нимъ слѣдить, покуда
Онъ съ виду сталъ бы менѣе, чѣмъ голубь.
Пизаніо. — Я такъ и сдѣлалъ!
Имоджена. — Я же порвала бы
Всѣ нервы глазъ моихъ, слѣдя за нимъ,
До той поры, пока-бъ величиной
Сравнялся онъ съ концомъ моей иголки,
И я слѣдила бы за нимъ, пока
Въ эфирѣ онъ исчезъ, какъ мошка… Послѣ-жъ
Я отвернулась бы и стала-бъ плакать…
Ахъ, добрый мой Пизаніо, когда-то
Услышимъ мы о немъ?
Пизаніо. — Навѣрно
Онъ къ намъ напишетъ съ первымъ кораблемъ.
Имоджена. — Мы съ нимъ простилися, а сколько сладкихъ
Рѣчей ему хотѣла я сказать?!
Я не успѣла выразить ему,
Какъ буду я о немъ порою думать,
Какъ буду я о немъ мечтать; онъ клятвъ
Мнѣ не далъ въ томъ, что римскія красотки
Не омрачатъ его любви и чести…
Я не успѣла взять съ него обѣта
Молиться въ тѣ часы, какъ я молюсь —
Съ восходомъ солнца, въ полдень и въ тиши
Полночной… Я хотѣла на прощаньи
Ему вручить сладчайшій поцѣлуй
Межъ двухъ прелестныхъ словъ, какъ вдругъ явился
Отецъ мой и, подобно урагану,
Въ зародышѣ цвѣточекъ нашъ убилъ! (Входитъ придворная дама).
Придворная дама. — Милэди, королева проситъ васъ.
Имоджена (Пизаніо). — Скорѣе же исполни то, о чемъ
Тебя просила я.
Пизаніо. — Исполню, лэди (Уходитъ).
Якимо. — Повѣрьте мнѣ, донъ Филаріо, я видѣлъ его въ Британіи. Тогда онъ былъ въ большомъ почётѣ, и всѣ тревожно ожидали, что онъ наконецъ достигнетъ тѣхъ почестей, которыя впослѣдствіи ему оказали по сану. Однакожъ, я на него тогда глядѣлъ безъ удивленія и сдѣлалъ бы это даже въ то время, когда бы, рядомъ съ нимъ, вздумали выставить каталогъ всѣхъ его доблестей и меня принудили повѣрять его, статья за статьею!
Филаріо. — Вы говорите объ эпохѣ, въ которую онъ не успѣлъ еще развить, какъ это сдѣлалъ теперь, всѣхъ своихъ внутреннихъ и внѣшнихъ даровъ.
Французъ. — Я видѣлъ его во Франціи[4]; у насъ перебывало немало господчиковъ, которые, подобно ему, умѣли глядѣть на солнце спокойнымъ взоромъ.
Якимо. — Главная статья въ томъ, что нашъ другъ женился на дочери короля; его цѣнятъ не по достоинствамъ его природы, а по достоинствамъ его супруги. Отсюда, нѣтъ сомнѣнія, происходятъ и всѣ эти преувеличенныя похвалы.
Французъ. — Потомъ его изгнаніе…
Якимо. — Именно!! Сюда же относятся и одобренія тѣхъ, которые жалѣютъ о плачевной разлукѣ сердецъ и держатъ сторону его жены; они его чудовищно превозносятъ, а все для того, чтобъ подкрѣпить ея рѣшимость, которая безъ этого пала бы отъ самой ничтожной батареи, такъ какъ принцесса выбрала бѣдняка, неукрашаемаго ни однимъ высокимъ качествомъ. Однако, послушайте: какъ это случилось, что онъ поселился у васъ? Какими путями устроилось это знакомство?
Филаріо. — Его отецъ былъ мнѣ товарищемъ по войнѣ, и я не разъ былъ одолженъ ему не менѣе какъ жизнью (Входитъ Постумъ). Вотъ идетъ Британецъ. Примите его, какъ слѣдуетъ благороднымъ людямъ, съ вашимъ воспитаніемъ, принимать всякаго почетнаго иностранца. Прошу васъ всѣхъ покороче познакомиться съ этимъ джентльменомъ. Представляю вамъ его, какъ моего лучшаго друга. Что-же касается до его достоинствъ, то, вмѣсто того, чтобъ ихъ высчитывать по-пальцамъ въ его присутствіи, я предоставляю это высказать будущему!
Французъ. — Сэръ, мы, кажется, были знакомы въ Орлеанѣ?
Постумъ. — Да, и съ той поры я у васъ вѣчно въ долгу за ваше вниманіе, и сколько ни плачу, все еще я вашъ неоплатный должникъ.
Французъ. — Сэръ, вы черезчуръ ужъ дорого цѣните мою слабую услугу. Я радъ отъ души, что примирилъ васъ съ моимъ землякомъ: жаль было бы, если бы вы сошлись съ тѣми жестокими намѣреніями, какія тогда были у васъ обоихъ, и притомъ изъ-за такого пустого ничтожнаго дѣла.
Постумъ. — Простите, сэръ! Я былъ тогда молодымъ странникомъ; я избѣгалъ слѣдовать тѣмъ мнѣніямъ, которыя слышалъ, и не хотѣлъ въ своихъ поступкахъ ходить на помочахъ чужой опытности. Но и теперь, когда мой умъ уже созрѣлъ, — если только не оскорбительно сказать, что онъ созрѣлъ, — мнѣ кажется, что моя ссора была не совсѣмъ изъ-за пустой причины.
Французъ. — Все-таки, мнѣ кажется, не стоило въ этомъ дѣлѣ прибѣгать къ посредству шпагъ, особенно людямъ, изъ которыхъ, безъ всякаго сомнѣнія, одинъ непремѣнно уложилъ бы другого, а то, пожалуй, и оба пали бы на мѣстѣ.
Якимо. — Можемъ ли мы, не нарушая приличія, спросить о причинѣ этой ссоры?
Французъ. — Почему же нѣтъ?.. Дѣло происходило публично и, вслѣдствіе этого, я думаю, можетъ быть разсказано безъ всякихъ прикрасъ… Оно, если хотите, немножко похоже на наше состязаніе въ прошедшій вечеръ, когда каждый изъ насъ щеголялъ похвалами красавицамъ своей земли; этотъ господинъ тогда утверждалъ — и слова свои готовъ былъ поддержать кровавою расплатой — что его предметъ страсти прелестнѣе, добродѣтельнѣе, умнѣе, степеннѣе и постояннѣе самой лучшей изъ женщинъ Франціи.
Якимо. — Безъ сомнѣнія, этой дамы нынѣ ужъ нѣтъ въ живыхъ, или мнѣніе этого джентльмена, касательно ея красоты, нѣсколько попритихло.
Постумъ. — Эта дама попрежнему полна добродѣтелей, и я все также думаю о ней.
Якимо. — Но вы, конечно, не станете ее такъ превозносить надъ нашими итальянскими красавицами.
Постумъ. — Еслибъ меня вздумали подзадоривать такъ, какъ это дѣлали во Франціи, я и тутъ бы не убавилъ ея достоинствъ. Объявляю вамъ, что я вмѣстѣ и обожатель ея, и вѣрный защитникъ.
Якимо. — Говорить: — «столько же прекрасна», или «столько же добра (употребляю ближайшее сравненіе), какъ наши Итальянки», значило бы приписывать черезчуръ уже много прелести и доброты какой угодно британской лэди!.. Если она превосходитъ только тѣхъ женщинъ, которыхъ я знавалъ, такъ точно, какъ вотъ этотъ вашъ алмазъ превосходитъ своею яркостью алмазы, которые мнѣ случалось видѣть, то изъ этого выходитъ покамѣстъ только то, что она лучше «многихъ» женщинъ, потому что ни я, безъ сомнѣнія, не видѣлъ драгоцѣннѣйшаго изъ алмазовъ нашего міра, ни вы не видѣли достойнѣйшей изъ женщинъ.,.
Постумъ. — Я ее хвалю настолько, насколько цѣню ее; то же я дѣлаю и въ отношеніи этого камня.
Якимо. — Какъ, однако, вы изволите цѣнить его?
Постумъ. — Дороже всего, что составляетъ наслажденіе нашего міра.
Якимо. — Значитъ, или ваша несравненная дама отправилась на тотъ свѣтъ, или она стала дешевле этой бездѣлушки.
Постумъ. — Вы ошибаетесь: послѣднюю можно продать или подарить, если у кого довольно богатства, чтобъ купить ее, или довольно заслугъ, чтобъ получить подобный подарокъ; первая же вовсе не предметъ для продажи и можетъ быть подарена одними богами…
Якимо. — Которые вамъ ее и подарили?
Постумъ. — Да, и которая, по милости ихъ, останется навѣкъ моею!
Якимо. — Вы имѣете полное право считать ее вашею по имени; но, вы знаете, чужія птицы иногда садятся на пруды сосѣдей… кольцо ваше могутъ также украсть; слѣдовательно, выходитъ, что изъ двухъ безцѣнныхъ сокровищъ — одно слабо, а другое подлежитъ случайностямъ… Ловкій и искусный въ этихъ дѣлахъ куртизанъ не откажется попытаться пріобрѣсти отъ васъ то и другое.
Постумъ. — Во всей вашей Италіи не найдется такого искуснаго куртизана, который бы могъ восторжествовать надъ честью моей милой, если именно о потерѣ или сохраненіи чести вы думали тогда, какъ назвали ее подверженною случайностямъ! Я нимало не сомнѣваюсь въ томъ, что у васъ здѣсь порядочное количество воровъ; несмотря на то, я не боюсь и за свой перстень.
Филаріо. — Остановимся на этомъ, господа.
Постумъ. — Сэръ, съ большимъ удовольствіемъ. Этотъ достойный синьоръ, — я ему очень благодаренъ, — не хочетъ видѣть во мнѣ иностранца; мы съ нимъ сблизились съ перваго раза.
Якимо. — Послѣ пяти подобныхъ разговоровъ я проложилъ бы дорогу и къ вашей прекрасной возлюбленной, заставилъ бы ее отступить и сдаться, еслибъ я только имѣлъ къ ней доступъ или случай услужить ей.
Постумъ. — Нѣтъ, нѣтъ.
Якимо. — Я рѣшился бы въ такихъ обстоятельствахъ держать половину своего имущества противъ вашего перстня, и это, по моему мнѣнію, было бы еще очень много. Но я держу свой закладъ скорѣе противъ вашей слѣпой увѣренности, чѣмъ противъ ея чести; и потому, чтобъ удалить отъ васъ всякое оскорбленіе, я готовъ произвести свой опытъ надъ какой угодно женщиной въ свѣтѣ.
Постумъ. — Ваша смѣлая самонадѣянность обманываетъ васъ, и я не сомнѣваюсь, что, при опытѣ своемъ, вы получите то, что вамъ слѣдуетъ по заслугамъ.
Якимо. — Что же это?
Постамъ. — Формальный отказъ! Хотя, впрочемъ, вашъ опытъ, какъ вы его изволите именовать, стоитъ большаго, именно — наказанія.
Филаріо. — Довольно, господа: споръ этотъ произошелъ очень быстро; пусть же онъ и умретъ такъ, какъ родился! Прошу васъ, ознакомьтесь покороче.
Якимо. — Я готовъ отвѣчать всѣмъ моимъ имуществомъ и имуществомъ моего сосѣда, чтобъ только доказать вамъ то, о чемъ я говорилъ.
Постумъ. — Какую даму избрали бы вы для вашего испытанія?
Якимо. — Вашу, вѣрность которой, по вашимъ словамъ, такъ неподкупна. Я держу десять тысячъ дукатовъ противъ вашего кольца, съ условіемъ, что вы отрекомендуете меня при дворѣ, гдѣ ваша дама сердца, и не далѣе, какъ послѣ счастья второго свиданія, я привезу оттуда ея честь, которую вы считаете въ такой безопасности.
Постумъ. — Я буду держать золото противъ вашего золота; кольцо для меня дорого столько же, какъ и мой палецъ: оно — часть его!
Якимо. — Вы любите, поэтому вы и благоразумны. Но хоть бы вы платили по милліону за каждую драхму женскаго тѣла, то и тогда бы не спасли его отъ порчи… Впрочемъ, я вижу въ васъ частицу суевѣрія, которое заставляетъ васъ бояться.
Постумъ. — Это только привычка вашего языка… Надѣюсь, что убѣжденія ваши нѣсколько честнѣе!
Якимо. — Я отвѣчаю за мои рѣчи и готовъ, клянусь вамъ, подтвердить то, что сказалъ.
Постумъ. — Вы рѣшились бы?!.. Въ такомъ случаѣ, я оставляю свой алмазъ до вашего возвращенія: мы заключимъ между собою формальный договоръ. Добродѣтели моей милой превосходятъ безпредѣльность вашихъ гнусныхъ мыслей. Я вызываю васъ на это пари: вотъ вамъ мое кольцо!
Филаріо. — Я желалъ бы, чтобъ это пари не существовало никогда!
Якимо. — О! клянусь богами, оно совершенно!.. Если я не привезу вамъ достаточныхъ доказательствъ тому, что я былъ принятъ благосклонно вашей милой, мои десять тысячъ дукатовъ принадлежатъ вамъ точно такъ же, какъ и мой алмазъ. Если-жъ я возвращусь оттуда, оставивъ вѣрность ея, какъ вы надѣетесь, неприкосновенною, — она, вашъ алмазъ, этотъ алмазъ и мое золото — все ваше! Вы только обязаны снабдитъ меня рекомендательными письмами, чтобъ я свободно получилъ къ ней доступъ.
Постумъ. — Я принимаю эти условія. Составимъ статьи нашего контракта. Только въ ихъ предѣлахъ вы и будете отвѣчать. Если вы совершите свою атаку противъ нея и доставите мнѣ вѣрное доказательство, что побѣдили ея любовь ко мнѣ, я болѣе вамъ не врагъ: она недостойна нашихъ споровъ!.. Если-жъ окажется противное, то за ваше гнусное хвастовство и за ваше легкомысліе вы мнѣ отвѣтите со шпагою въ рукахъ.
Якимо. — Вашу руку! идемъ! Мы скрѣпимъ свои договоръ законнымъ порядкомъ, и я немедленно полечу въ Британію, чтобъ это дѣло не застыло! Итакъ, пойдемъ за золотомъ и засвидѣтельствуемъ нашъ обоюдный договоръ.
Постумъ. Согласенъ!.. (Постумъ и Якимо уходятъ).
Французъ. И вы думаете, что это состоится?
Филаріо. — Синьоръ Якимо не отступитъ отъ этого! Прошу васъ, пойдемте за ними (Уходятъ).
Королева. — Пока роса еще не улетѣла,
Вы наберите мнѣ такихъ цвѣтовъ…
Спѣшите: у кого изъ васъ ихъ списокъ?
1-я придворная дама. — Милэди, у меня.
Королева. — Итакъ, скорѣй! (Дамы уходятъ).
Ну, докторъ, принесли-ль вы нужныхъ зелій?
Корнелій (передаетъ ей маленькую коробочку). Всѣ тутъ, какъ вамъ хотѣлося, милэди,
Но, если васъ я этимъ не обижу,
По совѣсти, позвольте васъ спросить,
Зачѣмъ вы составлять мнѣ поручали
Отравы, отъ которыхъ умираютъ
Тяжелою и медленною смертью?..
Королева. — Я удивляюсь, докторъ, какъ ты могъ
Меня спросить объ этомъ? Не твоя ли
Была я ученица столько лѣтъ?
Не ты-ль меня училъ приготовлять
Духи, перегонять, хранить лѣкарства?
Самъ государь меня хвалилъ за это…
Что-жъ тутъ за диво, если я хочу,
Успѣвъ такъ много — вы-жъ меня, вдобавокъ,
Колдуньей всѣ считаете — въ иныхъ
Предметахъ разъяснить свои сомнѣнья?
Я испытаю силу этихъ ядовъ
Не надъ людьми, надъ тварями, которыхъ,
По-нашему, мы можемъ умерщвлять…
Но, чтобъ повѣрить силѣ ихъ, мнѣ нужно
Еще узнать составъ противоядій:
Тогда-то я вполнѣ обогащусь
Ихъ грозными и дивными дарами!
Корнелій. — Милэди! эти опыты незримо
Ожесточаютъ сердце человѣка:
Одинъ ужъ видъ ихъ ядовитъ и гнусенъ!
Королева. — О, докторъ! въ этомъ будьте вы спокойны! (Входитъ Пизаніо).
(Въ сторону). Вотъ онъ, наглецъ коварный! Первый опытъ
Я совершу надъ нимъ: онъ жарко преданъ
Постуму, господину своему;
Онъ сына моего терпѣть не можетъ!.. (Громко).
Ну, что, Пизаніо? Любезный докторъ,
Ты мнѣ пока не нуженъ! До свиданья!
Корнелій (въ сторону). — Я понялъ васъ, милэди!.. Вы злодѣйства
Не совершите!..
Королева (Пизаніо). — Выслушай меня! (Она говоритъ съ нимъ шопотомъ).
Корнелій (въ сторону). — Я не люблю ее… пускай она
Воображаетъ, что ея составы —
Смертельный ядъ… Я разгадалъ ее
И не повѣрю никому, кто-бъ съ ней
Сравнился въ злѣ такихъ опасныхъ ядовъ!
То, чѣмъ она владѣетъ, усыпляетъ
И одуряетъ на извѣстный срокъ
Нашъ духъ и чувства; первую попытку
Она произведетъ, какъ я увѣренъ,
Надъ кошкою, за кошкой надъ собакой,
А тамъ пойдетъ и выше! Только нѣтъ
Опасности въ обманчивой кончинѣ,
Которой поражаютъ эти травы:
Отъ нихъ на время замираетъ духъ,
Чтобъ послѣ вновь ожить и посвѣжѣть…
Она обманется наружнымъ видомъ,
А я останусь правъ, хотя солгу…
Королева. — Ступайте, докторъ, я васъ позову!
Корнелій. — Иду. (Уходитъ).
Королева. — Ты говоришь, она все плачетъ?
Современемъ бѣдняжка перестанетъ,
И тамъ, гдѣ нынѣ царствуетъ безумство,
Окрѣпшее сознанье воцарится…
Трудись! Едва ты мнѣ доставишь вѣсть,
Что мой Клотенъ принцессу побѣдилъ.
Я тутъ же объявлю, что ты безспорно
Великъ, какъ твой достойный господинъ,
И болѣе, пожалуй, потому,
Что счастіе его лежитъ безъ жизни
И угасаетъ молодое имя.
Онъ отступить теперь уже не можетъ,
Не можетъ и впередъ ступить ни шагу:
Перемѣнять же для него мѣста —
Одно и тоже, что мѣнять невзгоды,
День трудовой днемъ новымъ замѣняя.
Нельзя надѣяться на помощь вещи
Упавшей и которую поднять —
Нѣтъ у него услужливыхъ друзей… (Королева роняетъ ящичекъ, Пизаніо поднимаетъ его).
Ты поднялъ то, о чемъ ты и не мыслишь.
Дарю его тебѣ я за труды.
Я эту вещь сама приготовляла
И ею пять ужъ разъ спасла отъ смерти
Супруга своего: нѣтъ въ мірѣ средства
Сильнѣе этого! Возьми его,
Прошу тебя… Пусть это будетъ знакомъ
Почтенья моего къ тебѣ! Скажи —
Но только отъ себя — своей принцессѣ,
Какъ затруднительна ея судьба…
Размысли, какъ ты выиграешь этимъ!
Ты госпожи своей не потеряешь
И на придачу сына моего .
Пріобрѣтешь! Тебя онъ не забудетъ!
Я-жъ короля склоню исполнить все,
Что ты ни пожелаешь, и сама
Тебѣ вдобавокъ заплачу достойно!
Иди-жъ, зови моихъ придворныхъ дамъ
И обо всемъ, какъ слѣдуетъ, подумай! (Пизаніо уходитъ).
Хитрецъ и неподкупный негодяй!
Не соблазнить тебя… Агентъ Постума
И сторожъ той, которая должна
Невинною къ супругу возвратиться!
Едва ты примешь то, что я тебѣ
Дала, у госпожи твоей не станетъ
Ни одного защитника ея
Красотъ!.. Когда-жъ черезъ тебя она
Не перемѣнитъ мнѣнья своего,
Она у насъ то самое увидитъ! (Входятъ: Пизаніо и придворныя дамы).
Да! да! — Прекрасно сдѣлано, прекрасно! —
Подснѣжники, коронки бѣлыхъ буквицъ
И маргаритки — все ко мнѣ снесите!
Писаніо! Прощай и не забудь
Моихъ совѣтовъ!
Пизаніо. — Не забуду, лэди! (Королева и придворныя дамы уходятъ).
Какъ!?.. Я обязанъ измѣнить Постуму?
Нѣтъ! Я скорѣй повѣшуся: и это
Одно, что я для васъ способенъ сдѣлать! (Уходитъ).
Имоджена. — Безжалостный и злой, коварный духъ
Свирѣпой мачихи! — Безмозглый рыцарь
Вдовы печальной, мужъ которой изгнанъ!..
О, этотъ мужъ! Вѣнецъ моихъ страданій!
Какъ много я терплю изъ-за него!
О, еслибъ я была, подобно братьямъ,
Похищена, счастливица!.. Какъ страшно
Мучительны томленья на престолѣ!
Блаженъ бѣднякъ, исполненный лишь скромныхъ
Надеждъ, которымъ любо при удачахъ! —
Кто-бъ это былъ?! — (Входятъ: Пизаніо и Якимо).
Пизаніо. — Милэди, джентльменъ
Изъ Рима! Онъ пріѣхалъ къ намъ съ письмомъ
Отъ мужа вашего.
Якимо (Вкрадчиво). — Что же такъ, милэди,
Вы поблѣднѣли вдругъ!.. Вашъ Леонатъ
Здоровъ и шлетъ вамъ нѣжные поклоны! (Вручаетъ ей письмо).
Имоджена. — Благодарю васъ, добрый сэръ: вы кстати
Пріѣхали…
Якимо (въ сторону). — О! какъ она богата
Наружной красотой!.. Владѣй она
Такою же прелестною душою —
Она единственный арабскій фениксъ[5],
И мой закладъ проигранъ! — Другъ, смѣлѣй! —
Вооружи меня, огонь отваги,
Отъ головы до ногъ, чтобъ, какъ Парѳянинъ,
Сразился я средь своего побѣга
И бросился-бъ впередъ!..
Имоджена (читаетъ). — "Это человѣкъ высокихъ качествъ. Дружбѣ его я безконечно обязанъ. Прими его по достоинству, такъ, какъ ты предана —
Я до сихъ поръ
Читаю громко! Сердце глубоко
Согрѣто остальнымъ и принимаетъ
Все это съ благодарностью. Нѣтъ словъ,
Чтобъ выразить вамъ, добрый сэръ, какъ много
Я рада вамъ, и постараюсь это
Всѣмъ доказать, чѣмъ только я могу!
Якимо (восторженно). — Благодарю васъ, дивная принцесса!
Какъ?!.. Неужель такъ безразсудны люди?
Природа насъ глазами надѣлила,
Чтобъ созерцать лазурь небесъ, картины
Земель и водъ, чтобъ созерцать лучи
Блестящихъ звѣздъ и пестрые каменья
Кремнистыхъ береговъ, и мы не можемъ,
При помощи подобнаго орудья,
Отъ красоты уродства отличить?..
Имоджена. — Что васъ повергло въ это изумленье?
Якимо. — Глаза не виноваты!.. И мартышка
Изъ пары самокъ предпочла бы ту,
Которая смазливѣе другой;
Не виноватъ ничуть здѣсь и разсудокъ:
Въ такомъ рѣшеньи даже идіоты
Не ошибаются!.. Тѣмъ меньше страсть
Желаній здѣсь виною: гнусность, рядомъ
Съ высокою, достойной красотой,
До тошноты всѣ извратитъ желанья
И къ пищѣ въ насъ влеченья не родитъ!
Имоджена. — Въ чемъ дѣло, сэръ?!.
Якимо. — Пріѣвшаяся жадность,
Бездонная, прожорливая бочка,
Чуть уплететъ ягненка, ужъ опять
Ползетъ, готова ѣсть…
Имоджена. — Любезный сэръ,
Что васъ тревожитъ? Вы больны съ дороги?
Якимо. — Благодарю васъ, лэди, я здоровъ… (Къ Пизаньо).
Прошу васъ, сэръ, сыщите моего
Слугу: я на дворѣ его оставилъ;
Онъ очень простъ и здѣсь всего боится…
Пизаніо. — Сэръ, я за нимъ хотѣлъ уже идти (Уходитъ).
Имоджена. — Здоровъ ли мой супругъ? Милордъ, скажите!
Якимо. — Здоровъ, милэди!
Имоджена. — Веселится-ль онъ?
Я думаю, что веселится…
Якимо. — Да!!
Онъ страшно веселъ!.. Ни одинъ пріѣзжій
Такъ не игривъ и не безпеченъ въ Римѣ:
Его у насъ "Кутилою-Британцемъ1
Зовутъ…
Имоджена (въ волненіи). — На родинѣ онъ былъ всегда
Наклоненъ къ грусти и порой не зналъ
Самъ, почему онъ грустенъ…
Якимо. — Я-жъ ни разу
Его не видѣлъ пасмурнымъ!.. У насъ
Одинъ Французъ, достойнѣйшій мосьё,
Съ нимъ подружился: малый этотъ дома
Прелестную землячку полюбилъ
И день, и ночь по ней вздыхаетъ въ Римѣ.
Кутила же Британецъ — то-есть вашъ
Супругъ — надъ нимъ хохочетъ отъ души.
О, говоритъ онъ, какъ мнѣ не смѣяться,
Когда подумаю, что человѣкъ,
Наученный исторіей, преданьемъ
И опытомъ своей прошедшей жизни.
Въ томъ, что такое женщина и чѣмъ
Не быть ей и нельзя, стремится жизнь
До времени убить въ постыдномъ рабствѣ!
Имоджена. — И это говорилъ мой мужъ?
Якіімо. — Такъ точно —
Вашъ мужъ — и хохоча до слезъ! Забавнѣй
Нѣтъ ничего, какъ онъ начнетъ порою
Смѣяться надъ Французомъ! Но, клянусь,
У насъ еще не такъ смѣются…
Имоджена. — Вѣрно
Не онъ?
Якимо. — Не онъ, но все-таки за милость
Небесъ онъ могъ бы быть поблагодарнѣй!
Какъ странно это въ отношеньи къ вамъ,
Которую считаю обладаньемъ
Постума, но не по его заслугамъ,
Къ вамъ я питаю вмѣстѣ съ удивленьемъ
И жалости немало…
Имоджена. — Что же вы
Жалѣете, милордъ?
Якимо. — Я отъ души
Жалѣю двухъ существъ!
Имоджена. — И я одно
Изъ нихъ, милордъ? Вы на меня глядите?
Какое же, достойное участья,
Вы усмотрѣли горе у меня?
Якимо. — Плачевное невѣжество!.. Бѣжать
Отъ свѣта солнца въ смрадную темницу!
Имоджена. — Прошу васъ, сэръ, яснѣе отвѣчайте
На мой вопросъ! Что жалко вамъ во мнѣ?
Якимо. — То, что другіе, думалъ я сказать,
У васъ похитили… А впрочемъ, это
Относится къ суду боговъ, и я
Обязанъ замолчать!
Имоджена. — Вы, какъ замѣтно,
Узнали нѣчто именно такое,
Что до меня касается. Прошу васъ —
Сомнѣніе въ несчастья часто хуже,
Чѣмъ самая увѣренность въ несчастьи;
Затѣмъ, что или нѣтъ уже лѣкарства
Для раны, или, во-время увидя
Ее, мы можемъ ей помочь — скажите,
Что вмѣстѣ васъ и шпоритъ, и уздечкой
Придерживаетъ?
Якимо. — Если бы я могъ
Коснуться поцѣлуемъ этихъ щекъ,
Коснуться этихъ рукъ, — прикосновенье,
Одно прикосновеніе къ которымъ
Влечетъ всѣ чувства къ изступленнымъ клятвамъ,
Когда-бъ я могъ смотрѣть весь вѣкъ въ глаза,
Которые плѣняютъ дикій пламень
Моихъ очей — и тутъ же — (будь я проклятъ!)
Коснулся-бъ губъ публичныхъ, словно грязь
Ступеней лѣстницы капитолійской,
Пожалъ бы загрубѣлыя отъ вѣчныхъ
Измѣнъ, какъ отъ работы черной, руки,
И наконецъ, взглянулъ бы я въ глаза
Нечистые и мутные, какъ копоть
Гнилого сала, я бы заслужилъ,
Чтобъ всѣ мученья ада на меня
Обрушились за это святотатство!..
Имоджена. — Милордъ! Я опасаюсь, онъ забылъ
Британію…
Якимо. — Онъ позабылъ себя!..
Не по своей охотѣ, поневолѣ
Открылъ я вамъ измѣну Леоната:
Да! ваши прелести виной тому,
Что мой языкъ испуганная совѣсть
Заставила все это разболтать.
Имоджена. — Я не хочу, милордъ, васъ дольше слушать
Якимо. — Безцѣнное созданье!.. Ваше горе
Меня такимъ участьемъ наполняетъ,
Что сердцу больно! — Лэди, красота
Которой, породненная съ вѣнцомъ
Имперіи, могла-бъ удвоить славу
Монарха — промѣнять на грязныхъ тварей
И покупать ихъ ласки на дукаты
Изъ вашей же казны, моя милэди!..
Такія зачумленныя созданья,
Что самый ядъ легко имъ отравить!..
Месть! месть ему! иль васъ не королева
Произвела на свѣтъ, и вы отпали
Отъ царственнаго корня!
Имоджена. — Мнѣ отмстить?
Но какъ же мнѣ отмстить? Хотя бы это
И вѣрно было, все же не удастся
Моимъ ушамъ надъ сердцемъ подсмѣяться.
Какъ мнѣ отмстить, хотя-бъ все это было
И вѣрно?..
Якимо. — Васъ онъ заставляетъ жить
На одинокомъ ложѣ, мирной жрицей
Діаны, самъ же весело гарцуетъ
Среди разнообразныхъ наслажденій,
Къ досадѣ вашей и на ваши деньги!
Нѣтъ, месть ему! Я весь къ услугамъ вашимъ
Я болѣе, чѣмъ этотъ ренегатъ,
Достоинъ сердца вашего и вѣчно
Поклонникомъ безмолвнымъ и покорнымъ
Для васъ клянуся быть!..
Имоджена. — Сюда, скорѣй,
Пизаніо!
Якимо. — Позвольте мой обѣтъ
Запечатлѣть на вашихъ алыхъ губкахъ!
Имоджена. — Назадъ! Да будутъ прокляты тѣ уши,
Которыя словамъ твоимъ внимали!
Когда-бъ ты былъ достойный человѣкъ,
Ты-бъ эту сказку разсказалъ для блага,
А не для той постыдной, гнусной цѣли,
Которой ищешь ты! Ты человѣка
Чернишь, который столько же далекъ
Отъ словъ твоихъ, какъ ты далекъ отъ чести
И соблазняешь женщину, съ презрѣніемъ
Отвергшую тебя, негодный демонъ!
Пизаніо! сюда! — Пускай узнаетъ
Король, отецъ мой, о твоемъ безстыдствѣ:
И если онъ одобритъ иностранца,
Озорника, который при его
Дворѣ такъ нагло, такъ безстыдно-дерзко
Ведетъ себя, — о доблестяхъ двора
Онъ не заботится и дочь свою
Не ставитъ ни во что! — Сюда, скорѣй.
Пизаніо!
Якимо (Задумчиво). — Счастливецъ Леонатъ!..
Вотъ что сказать теперь я долженъ… Честь
Твоей жены заслуживаетъ вѣры
Твоей, какъ добродѣтели твои
Заслуживаютъ вѣры Имоджены!
Благословенны будьте вы навѣки…
Жена достойнѣйшаго изъ людей,
Прославившихъ заслугами отчизну,
И госпожа, которой стоятъ только
Достойнѣйшіе изъ людей! Простите
Меня!.. Я говорилъ все это съ тѣмъ,
Чтобъ испытать, какъ глубоко по-правдѣ
Пустила корни ваша вѣрность! Нынѣ-жъ
Я опишу вамъ снова Леоната:
Какъ высоко онъ нравственъ въ самомъ дѣлѣ!
Онъ, какъ волшебникъ, общество чаруетъ,
И половина всѣхъ сердецъ ему
Покорна!..
Имоджена. — Такъ я съ вами примиряюсь!..
Якимо. — Въ кругу людей онъ словно гость эфира.
Неуязвимой чести онъ исполненъ,
Какъ ни одинъ изъ смертныхъ! Но, простите,
Высокая принцесса, если я
Осмѣлился васъ ложью испытать!
Вы этимъ снова честно доказали
Тотъ умъ, который вамъ избралъ супруга,
Свободнаго отъ всѣхъ ошибокъ! Дружба
Къ нему меня на это побудила!
Но вы, по милости боговъ, совсѣмъ
Почти не женщина, вы неподкупны!
Простите, умоляю васъ.
Имоджена. — Милордъ,
Все хорошо теперь. Располагайте
Моимъ вліяньемъ при дворѣ.
Якимо. — Милэди,
Благодарю; я вовсе и забылъ
Васъ небольшою просьбой потревожить:
Она важна ужъ тѣмъ, что вашъ супругъ
Въ ней не чужой… И я, и всѣ мои
Достойные друзья въ ней принимаютъ
Участіе.
Имоджена. — Скажите, что же это?
Якимо. — Двѣнадцать человѣкъ изъ нашихъ Римлянъ —
И въ томъ числѣ вашъ мужъ, въ крылѣ у насъ
Завѣтное перо — сложились вмѣстѣ
Купить подарокъ нашему владыкѣ[6].
Я, исполнитель этого, купилъ
Подарокъ нашъ во Франціи: посуда
Довольно рѣдкая и вся въ каменьяхъ
Богатыхъ и отдѣланныхъ на-диво…
Подарокъ дорогой, и я желалъ бы.
Какъ иностранецъ, понадежнѣй мѣсто
Ему найти: не можете ли вы
Принять его подъ свой покровъ!..
Имоджена. — Охотно!
Ручаюсь честью вамъ за безопасность
Его… Когда мой мужъ въ немъ принимаетъ
Участіе подобное, я въ спальню
Къ себѣ велю его перенести.
Якимо. — Подарокъ этотъ въ сундукѣ хранится,
Подъ стражею моихъ людей; я только
На эту ночь велю перенести
Его въ покои ваши, такъ какъ завтра
Я долженъ въ путь ужъ ѣхать.
Имоджена. — Какъ, милордъ?
Якимо. — Простите, это такъ; иль я промедлю
Свой путь въ ущербъ обѣщанному слову.
Изъ Галліи морями я спѣшилъ
Нарочно, для того, чтобъ вашу свѣтлость,
Какъ обѣщалъ, увидѣть.
Имоджена. — Отъ души
Благодарю васъ за старанье это.
Но для чего вамъ рано такъ спѣшить?
Якимо. — Такъ нужно, лэди! Потому, когда
Угодно вамъ писать со мной къ милорду,
Прошу васъ въ эту-жъ ночь все приготовить.
Я опоздалъ и такъ — а это важно
Для доставленья нашего подарка.
Имоджена. — Я напишу! Пришлите вашъ сундукъ.
Я сохраню его и вамъ, какъ должно,
Его доставлю. — До свиданья, лордъ! (Уходитъ).
Клотенъ. — Бывалъ ли когда-нибудь человѣкъ въ такомъ скверномъ положеніи? Въ тотъ самый мигъ, какъ однимъ взмахомъ я уже касался цѣли, шаръ мой далъ тягу! Я побился объ закладъ на сто фунтовъ, а тутъ еще подвернулся этотъ плюгавый орангутангъ и придирается къ моей бранчивости!.. Точно я у него бралъ на-прокатъ загвоздки моихъ ругательствъ и не могу ими сорить въ услажденіе души моей!
Первый придворный. — Что онъ выигралъ въ этомъ дѣлѣ? Вы разбили ему черепъ вашимъ шаромъ!
Второй придворный (въ сторону). — Еслибъ у него въ запасѣ было столько же остроумія, какъ у того, кто прогвоздилъ ему черепъ, такъ это остроуміе все выцѣдилось бы при такой удобной оказіи!
Клотенъ. — Когда джентльменъ расположенъ ругнуть кого-нибудь, никто изъ присутствующихъ не смѣетъ коротать его брани. А?..
Второй придворный. — Не смѣетъ, милордъ! (въ сторону). Точно такъ же, какъ и ты не смѣешь пилить имъ ушей.
Клотенъ. — Гнусная собака! Мнѣ дать ему удовлетвореніе? Иное дѣло, еслибъ онъ былъ одного со мною званія!
Второй придворный (про себя). То-есть, такой же глупецъ, какъ ты самъ?
Клотенъ. — Чортъ съ нимъ! Ничто въ мірѣ такъ меня не огорчаетъ, какъ это. Язва его побери! Я желалъ бы лучше быть не изъ столь знатнаго рода. Я сынъ королевы, и они не смѣютъ со мной драться!.. Всякая сволочь дерется, сколько ея душенькѣ угодно[7], а я обязанъ ходить взадъ и впередъ, словно пѣтухъ горемычный, которому не съ кѣмъ спариться!..
Второй придворный (въ сторону). Ты потому и пѣтухъ, что распѣтушился.
Клотенъ. — Что ты скажешь на это?
Второй придворный. — Не слѣдъ вашей свѣтлости связываться со всѣми, кого только вы обидѣли.
Клотенъ. — Знаю. Но развѣ я не могу оскорбить тѣхъ, кто ниже меня родомъ?
Второй придворный. — Это можно вамъ одному.
Клотенъ. — Я и самъ того мнѣнія.
Первый придворный. — Слышали ли вы объ иностранцѣ, который ночью сегодня пріѣхалъ ко двору?
Клотенъ. — Изъ-за моря! И я этого не знаю?
Второй придворный (въ сторону). — Онъ самъ заморское чучело, и не знаетъ этого!
Первый придворный. — Пріѣзжій — итальянецъ и, какъ многіе думаютъ, одинъ изъ друзей Леоната.
Клотенъ. — Леоната? Этотъ долженъ быть одной съ нимъ масти, кто бы онъ ни былъ! Кто вамъ говорилъ объ этомъ иностранцѣ?
Первый придворный. — Одинъ изъ пажей вашей свѣтлости.
Клотенъ. — Хорошо ли будетъ, если я отправлюсь поглядѣть на него? не унижу ли я себя?
Первый придворный. — Милордъ! Вамъ не подобаетъ унизиться.
Клотенъ. — Да! я тоже думаю, что это не такъ-то легко сдѣлать!
Второй придворный (про себя). — Ты такой глупецъ и такъ низокъ по уму, что ужъ тебя никакое твое дѣло не унизитъ.
Клотенъ. — Пойдемте! Мнѣ хочется взглянуть на этого итальянца… Авось, то, что я проигралъ на шарахъ днемъ, ворочу съ него къ ночи! Впередъ, идемте.
Второй придворный. — Слушаю, ваша свѣтлость. (Клотенъ и первый придворный уходятъ).
Второй придворный (одинъ). — И родила-жъ подобнаго глупца
Коварная, какъ самъ нечистый, мать!
Умъ этой женщины, какъ буря, грозенъ,
А сынъ ея изъ двадцати на память
Не вычтетъ двухъ, такъ, чтобъ въ остаткѣ было
Восьмнадцать! Милая моя принцесса!
Бѣдняжка Имоджена, какъ ты много
Страдаешь! твой отецъ подъ башмакомъ
Лукавой мачихи; она, что день,
То новыя злодѣйства замышляетъ…
Вздыхатель твой тебѣ ужаснѣй ссылки
Супруга твоего, ужаснѣй акта
Развода вашего! Да сохранитъ
Господь неколебимо стѣны чести
Твоей, да укрѣпитъ онъ этотъ храмъ,
Твой чудный умъ, чтобъ дождалась ты счастья,
Чтобъ дождалась ты мужа и престола!.. (Уходитъ).
Имоджена. — Кто здѣсь? Елена, это ты?
Елена. — Я, лэди.
Имоджена. — Который часъ?
Елена. — Ужъ скоро полночь, лэди.
Имоджена. — Поэтому, я три часа читала…
Глаза совсѣмъ устали… На, загни
Страницу тамъ, гдѣ я остановилась —
И отправляйся спать. Не уноси
Лампады: пусть она горитъ. Когда же
Часа въ четыре ты проснуться можешь,
Прошу тебя, буди меня… Ко сну
Вотъ такъ и клонитъ… (Елена удаляется).
Боги! въ ваши руки
Я отдаюсь!.. Отъ искушеній ночи
И отъ навѣтовъ демонскихъ молю
Хранить меня! (Засыпаетъ. Якимо вылѣзаетъ изъ сундука).
Якимо. — Сверчокъ поетъ, и труженикъ усталый
Врачуется покоемъ…[8] Нашъ Тарквиній
Такъ точно мялъ упругія цыновки,
Скользя впотьмахъ, пока кровавой раной
Не разбудилъ невинности. Какъ чудно
Украсила ты ложе, Цитерея![9].
Лилея свѣжая! Какъ ты бѣлѣе
Своихъ одеждъ!.. О, еслибы я могъ
Тебя коснуться, разъ поцѣловать,
Одинъ лишь разъ!.. Безцѣнные рубины,
Какъ поцѣлуй вашъ долженъ быть пріятенъ!
Ея дыханье нѣжнымъ ароматомъ
Наполнило всю комнату… Огонь
Свѣчи, и тотъ склоняется надъ нею,
Стараясь заглянуть подъ шелкъ рѣсницъ,
Стараяся увидѣть эти звѣзды,
Покрытыя навѣсомъ этихъ ставень,
Лазурь и бѣлизну въ огнѣ небесныхъ
Лучей!.. А планъ мой!.. Комнату скорѣй
Означить: запишу все по порядку!
Такія и такія-то картины;
Вотъ тутъ окно; такая-то завѣса
Надъ ложемъ; здѣсь обои и фигуры
Такія и такія-то: сюжетъ
Послѣднихъ историческій!.. Когда-бъ
На ней самой мнѣ отыскать примѣту:
Она скорѣй, чѣмъ десять тысячъ прочихъ
Замѣтокъ, подтвердила-бъ мой обманъ…
О, сонъ! ты, обезьяна смерти, крѣпче
Сомкни ее: пускай ея душа
Въ безмолвную гробницу превратится!
Сюда! (снимаетъ съ нея браслетъ).
Тебя легко распутать также,
Какъ узелъ Гордіевъ распутать трудно!..
Ты мой! и мнѣ свидѣтель грозный будешь!
Подобно тайной совѣсти, могучій,
Разсердишь ты супруга Имоджены.
На лѣвой груди у нея пятно:
Пять крапинокъ, точь-въ-точь, пять алыхъ капель
Въ коронкѣ бѣлой буквицы! улика,
Которой лучше не найти законамъ!
Довольно! Для чего писать о томъ,
Что въ память я вложилъ, запечатлѣвъ?
Она читала сказку о Тереѣ:
Загнула листъ въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ
Сдается Филомела… *) Но довольно!
Скорѣй въ сундукъ, замкнемъ его пружину…
Быстрѣй, быстрѣй, полночные драконы! **)
- ) Сказка о Тереѣ и Филомелѣ. Терей былъ царемъ Ѳракіи. Отъ жены Прогніи, дочери аѳинскаго царя Пандіона III, у него былъ сынъ Итисъ. Терей однажды соблазнился красотою Филомелы и поцѣловалъ ее. — Чтобъ она не выдала его преступленія, онъ отрѣзалъ ей языкъ и заперъ ее въ башню. Филомела объявила знаками объ этомъ Прогніи и вмѣстѣ съ нею накормила Терея мясомъ его сына, Итиса. Вслѣдствіе этого боги превратили Терея въ коршуна; Филомела же и Прогнія превратились въ соловья и ласточку и день и ночь преслѣдовали и клевали Терея.
- ) Ночь въ древности представляли въ видѣ женщины, сидящей въ колесницѣ; колесницу мчали по небу драконы — символы чуткости.
Пусть ворону заря раскроетъ очи:
Я весь дрожу… Хотя небесный духъ
Передо мной, мнѣ здѣсь страшнѣе ада! (Бьютъ на башнѣ часы).
Разъ, два, три! Время! время!.. (Снова прячется въ сундукъ).
Первый придворный. — Ваша свѣтлость при проигрышѣ терпѣливѣе и хладнокровнѣе всякаго, кто только хоть разъ въ жизни каталъ шары.
Клотенъ. — Проигрышъ хоть кого охолодитъ.
Первый придворный. — Но не всѣ люди терпѣливы, по примѣру благороднаго духа вашей свѣтлости. Вы горячи и отважны только при выигрышѣ.
Клотенъ. Выигрышъ хоть кого ободритъ! Еслибъ я выигралъ эту глупенькую Имоджену, я не обобрался-бы золота! Какъ будто ужъ утро? Не такъ-ли?
Первый придворный. — Уже день, милордъ.
Клотенъ. — О, если-бы пришла эта музыка! Мнѣ совѣтовали забавлять ее по утрамъ музыкою… Говорятъ, что это — пробирательная вещица! (Входятъ музыканты). Ну-съ, настраивайте ваши инструменты. Если вамъ удастся пронять ее вашими звуками — хорошо! тогда и мы пустимъ въ ходъ нашъ языкъ! Если же это не поможетъ, пусть дѣлаетъ, что хочетъ, я отъ нея не отступлюсь. Прежде всего превосходную, хорошо-слаженную вещицу! Потомъ удивительно-сладкую арію, съ аккомпаниментомъ чудно богатыхъ словъ… Затѣмъ оставимъ ее пораздумать!
Чу! птичка ранняя поетъ,
И Фебъ въ лучахъ летитъ.
Въ коронкахъ розъ, у алыхъ водъ,
Онъ лошадей поитъ.
Анютины-глазки предъ солнцемъ спѣшатъ
Открыть свои крошки-глаза…
Луга въ благовонныхъ уборахъ блестятъ!
Вставай, моя роскошь-краса,
Скорѣе вставай! *)
- ) «Mary buds». Слово въ слово «Машенькины глазки», то же, что русскіе цвѣты «Анютины-глазки».
Теперь идите: если это сдѣлаетъ эффектъ, я назову вашу музыку совершеннѣйшею въ мірѣ; если же нѣтъ, значитъ, въ ея ушахъ есть поврежденіе, котораго не излѣчить ни волосянымъ, ни кишечнымъ струнамъ, ни голосамъ искуснѣйшихъ кастратовъ[10]. (Музыканты уходятъ. Входятъ: Цимбелинъ и Королева).
Второй придворный. — Король идетъ!
Клотенъ. — Я очень кстати такъ долго засидѣлся здѣсь. Изъ этого выходитъ то, что я всталъ довольно рано… Онъ долженъ по-отечески принять мою любовную услугу. Добраго утра вашему величеству и моей достойнѣйшей матушкѣ!
Цимбелинъ. — Вы сторожите дверь суровой дочки
Моей? Она еще не выходила?
Клотенъ. — Я осаждалъ ее музыкой; да она, кажется, не хочетъ жаловать меня своимъ вниманіемъ.
Цимбелинъ. — Свѣжо изгнанье милаго ея!
Она его еще не позабыла… .
Но часъ придетъ, черты воспоминаній
О немъ сотрутся, и принцесса — ваша!
Королева. — Одолжены вы много королю!
Онъ не проронитъ ничего, что-бъ васъ
Могло у дочери его возвысить.
Старайтесь-же и вы ей угождать,
Дружитесь съ каждой вѣрною минутой!
Отказы пусть умножатъ въ васъ заботы,
Чтобъ все, что вы ни предлагали ей,
Казалося сердечнымъ вдохновеньемъ!
Во всемъ ей покоряйтесь, исключая
Приказа удалиться: тутъ вы будьте
Бездушны…
Клотенъ. — Какъ?! Бездушенъ? Никогда!.. (Входитъ Вѣстникъ).
Вѣстникъ. — Послы изъ Рима, сэръ, явились къ вамъ,
Одинъ изъ нихъ Кай-Люцій!
Цимбелинъ. — Человѣкъ
Достойный, несмотря на то, что нынче
Съ намѣреньемъ недобрымъ онъ пришелъ!
Но виноватъ не онъ! Его мы встрѣтимъ,
По доблестямъ пославшаго его…
Мы въ памяти своей возобновимъ
То, что для насъ благаго сдѣлалъ онъ!
Мой милый сынъ! Поздравь же съ добрымъ утромъ
Свою любезную и поспѣши
Къ намъ съ королевой: ты намъ будешь нуженъ
При Римлянахъ! Пойдемте, королева. (Уходятъ: Цимбелинъ, королева, придворные и вѣстникъ).
Клотенъ. — Я съ ней поговорю, когда она
Проснулась; если-жъ нѣтъ, лежи и спи!
Эй! съ позволенья вашего (стучится въ двери). Я знаю,
При ней всегда есть женская прислуга.
Что, если мы ей поласкаемъ ручки?
Дукаты купятъ доступъ ко всему!
Да, съ ними можно хоть собакъ Діаны
Заставить искуситься и пригнать
Оленя прямо подъ-руки ловца!
Дукаты убиваютъ добродѣтель!
Чего не сдѣлать имъ и не раздѣлать?
Итакъ, одну изъ дамъ ея мнѣ нужно
Взять въ адвокаты; самъ же я пока
Немного понимаю въ этихъ штукахъ!..
Эй! съ позволенья вашего. (Стучится. — Входитъ придворная дама).
Придворная дама. — Кто здѣсь
Стучится?
Клотенъ. — Дворянинъ!
Придворная дама. — Не больше?..
Клотенъ. — Да,
И сынъ дворянки!
Придворная дама. — Это все, чѣмъ могутъ
Похвастать тѣ, которые, подобно
Вамъ, лордъ, своимъ портнымъ не мало платятъ!
Что-жъ, ваша свѣтлость, нужно вамъ, скажите?
Клотенъ. — Особу вашей госпожи! Она
Готова?..
Придворная дама. — Да, — не выходить изъ спальни.
Клотенъ. — Вотъ золото: продайте вашу мнѣ
Любовь.
Придворная дама. — Какъ! имя доброе мое?
Что вижу въ васъ я добраго? Принцесса — (Входитъ Имоджена).
Клотенъ. — Прелестная сестрица, добрый день!
Позвольте вашу дорогую ручку…
Имодліена. — Сэръ, добрый день: вы трудитесь безмѣрно
И получаете однѣ тревоги!
Все, чѣмъ я васъ могу благодарить,
Есть то, что я бѣдна на благодарность,
И потому должна ее беречь…
Клотенъ. — Клянусь, я васъ люблю и безъ того!
Имоджена. — Когда-бъ вы мнѣ открыли это просто,
И при своемъ осталась бы; когда-бъ
Вы съ клятвами мнѣ это разсказали,
Я васъ попрежнему вознаградила-бъ
Тѣмъ, что не стала бы на васъ глядѣть.
Клотенъ. — Все это не отвѣтъ, моя царица!
Имоджена. — Когда-бъ въ моемъ молчаніи согласья
Вы не прочли, я слова-бъ не сказала!
Молю васъ, дайте мнѣ покой, и вѣрьте,
На ваши лучшія услуги вамъ
Одна невѣжливость отвѣтомъ будетъ!
Всякъ человѣкъ, съ такимъ умомъ, какъ вы,
Увидитъ здѣсь отказъ и удалится…
Клотенъ. — Грѣшно васъ въ сумасшествіи покинуть!
Не брошу васъ.
Имоджена. — Глупецъ — не сумасшедшій.
Клотенъ. — Что-жъ, я — глупецъ?
Имоджена. — Я это говорю
По глупости своей; уймитесь только —
И я умнѣе буду! Это насъ
Обоихъ вылѣчитъ. Мнѣ очень жаль,
Что вы меня заставили забыть
Долгъ женщины въ подобныхъ выраженьяхъ.
Узнайте-жъ наконецъ, что я открыто
И отъ души вамъ это говорю,
Что я ничуть не занимаюсь вами
И до того чуждаюсь снисхожденья,
Что — виновата — ненавижу васъ!
Жаль, что не вы почувствовали это,
Жаль, что пришлось мнѣ этимъ похвалиться.
Клотенъ. — Вы согрѣшили противъ послушанья,
Которымъ вы одолжены отцу!
Неравный бракъ вашъ съ этимъ жалкимъ нищимъ,
Дитятью милостыни и питомцемъ
Холодныхъ блюдъ и крохъ двора, — не бракъ!
Коль дозволяютъ низкому породой
(А кто его ничтожнѣй?) закрѣплять
Святыми узами чужое сердце
(Ихъ цѣль — плодить дѣтей для попрошайства!) —
То какъ-же васъ не удержалъ отецъ
Отъ узъ подобныхъ? Вамъ не подобаетъ
Сквернить отцовъ престолъ рабомъ наемнымъ,
Слугою низкимъ, пастухомъ свиней..
Ему и это имя — честь большая.
Имоджена. — Негодный человѣкъ! Да еслибъ ты
Юпитеровымъ сыномъ былъ и тѣмъ же
При этомъ всемъ остался, чѣмъ ты есть,
Ты не годился-бъ въ конюхи Постуму.
И если ужъ цѣнить заслуги ваши,
Ты былъ бы свыше чести награжденъ,
Когда бы сталъ слугою палача
Въ его странѣ, и всѣмъ такимъ отличьемъ
Ты опротивѣлъ бы тогда на свѣтѣ!
Клотенъ. — Чума его убей!
Имоджена. — Нѣтъ для него
Несчастья большаго, какъ то, что ты
О немъ болтаешь: худшая одежда
Его, едва она его коснулась,
По-моему, дороже всѣхъ твоихъ
Волосъ, хотя-бъ отъ каждаго изъ нихъ
Ты родился!.. Пизаніо, послушай! (Входитъ Пизаніо).
Плотенъ. — Его одежда!?. Дьяволъ побери!!
Имоджена (Къ Пизаніо). — Иди скорѣй, сыщи мнѣ Доротею,
Мою прислужницу.
Плотенъ (кричитъ). Его одежда!!.
Имоджена. — Глупецъ меня пугаетъ и тиранитъ,
Какъ бѣсъ! — Поди, скажи моей служанкѣ,
Чтобы она браслетъ мой отыскала:
Онъ какъ-то соскользнулъ съ моей руки!
Его мнѣ господинъ твой подарилъ.
За весь доходъ любаго короля
Въ Европѣ не отдамъ того браслета *).
- ) Здѣсь у Шекспира снова анахронизмъ. Во времена Августа-Цезаря еще не существовало общаго названія для материка европейскихъ государствъ. Въ тогдашнемъ образованномъ мірѣ было только одно названіе для нашей части свѣта: Римъ! Остальное были земли варваровъ, изъ числа которыхъ не исключалась и Британія.
Мнѣ кажется, сегодня поутру
Я видѣла его: навѣрно-жъ ночью
Висѣлъ онъ на рукѣ моей, еще
Его я цѣловала!.. Безъ сомнѣнья
Онъ не пошелъ передавать Постуму,
Что я другаго здѣсь поцѣловала!
Пизаніо. — Нѣтъ, онъ пропасть не могъ!
Имоджена. — Конечно, такъ.
Иди-жъ и поищи!.. (Пизаніо уходитъ).
Плотенъ. — Меня вы сильно
Обидѣли! Какъ? худшая одежда!!.
Имоджена. — Да, сэръ, я такъ сказала! Если-жъ вы
Со мной процессъ желаете затѣять,
Сзывайте въ судъ свидѣтелей.
Плотенъ. — На это
Пожалуюсь я вашему отцу.
Имоджена. — И вашей матушкѣ: она моя
Защитница и вѣрно для меня
Не пожалѣетъ замысла дурнаго!
Сэръ, оставляю васъ во власть несчастной
Досады вашей!.. (Уходитъ).
Клотенъ. — О, я отомщу!
Какъ?! Худшая одежда! — Хорошо! (Уходитъ).
Постумъ. — Не бойся, другъ, я долженъ убѣдиться,
Что насъ король проститъ, какъ убѣжденъ,
Что честь ея непобѣдима.
Филаріо. — Чѣмъ же
Ты думаешь его уговорить?
Постумъ. — Ничѣмъ: всего отъ времени я жду!
Дрожу теперь отъ сильнаго мороза,
Въ надеждѣ, что настанутъ дни теплѣе.
И въ этой-то мерцающей надеждѣ —
Все, чѣмъ тебѣ по-силамъ заплатить
Могу я за любовь твою! Погибни
Она, и неоплатнымъ должникомъ
Сойду я въ гробъ.
Филаріо. — Ты истиной пріязнью
И дружбой мнѣ переплатилъ за все,
Что могъ тебѣ я сдѣлать. Твой король
Теперь уже объ Августѣ услышалъ:
Кай-Люцій точно выполнитъ свой долгъ;
Я убѣжденъ, что Цимбелинъ и дань
Заплатитъ намъ, и недоимки вышлетъ;
Безъ этого онъ вновь увидитъ Римлянъ,
Воспоминанье о которыхъ, вѣрно,
Еще свѣжо въ преданіяхъ у васъ.
Постумъ. — Я думаю — (хотя я не бывалъ
Политикомъ съ рожденья и не буду) —
Я думаю, войны не миновать,
И вы скорѣй услышите, что Галлы
Къ Британіи безстрашной подступили,
Чѣмъ хоть частицу дани мы заплатимъ!
Мои соотчичи теперь искуснѣй
Въ воинѣ, чѣмъ въ тѣ поры, какъ Юлій-Цезарь
Трунилъ надъ ихъ неловкостью и тутъ же
Досадою ихъ мужество почтилъ…
Ихъ дисциплина, смѣшанная нынѣ
Съ отвагою, всѣмъ судіямъ покажетъ,
Что нашъ народъ не отстаетъ отъ вѣка (Входитъ Якимо).
Филаріо. — Взгляни!.. Якимо!..
Постумъ. — Вѣрно, по землѣ
Стремили васъ быстрѣйшіе олени,
А по водамъ всѣ вѣтры паруса
У васъ лобзали, чтобъ корабль скорѣе
Летѣлъ?!
Филаріо. — Добро пожаловать, мой другъ.
Постумъ. — Надѣюсь, краткость вашего отвѣта
Такъ сократила ваше возвращенье?
Якимо. — Супруга ваша, сэръ, прелестнѣй всѣхъ,
Кого я только знаю!..
Постумъ. — А затѣмъ,
Надѣюсь, и честнѣй?!
Якимо. — Вотъ письма къ вамъ!
Постумъ. — Ну что же, содержанье ихъ пріятно?
Якимо. — Я думаю…
Филаріо. — Кай-Люцій при дворѣ
Британскомъ былъ, когда ты кончилъ путь свой?
Якимо. — Нѣтъ, не былъ, но его тамъ ожидали.
Постумъ (прочтя письма). — Все до-сихъ-поръ прекрасно! Камень мой
Попрежнему-ль хорошъ, иль ужъ поблекъ
И недостоинъ вашего наряда?
Якимо. — Когда-бъ его лишился я, потеря
Моя равнялась бы цѣнѣ его
На золото! Я путь длиннѣе вдвое
Готовъ свершить, лишь только-бъ мнѣ упиться
Еще такой блаженной, быстрой ночью,
Какую я въ Британіи вкусилъ!..
Кольцо мое!
Постумъ. — Нѣтъ, камни тяжелы
И такъ легко не прыгаютъ!
Якимо. — Нимало,
Когда супруга ваша на подъемъ
Способна такъ!
Постумъ. — Не издѣвайтесь, сэръ,
Надъ вашею потерею: надѣюсь,
Вы понимаете, что мы друзьями
Теперь уже не можемъ оставаться!
Якимо. — Но, добрый сэръ, мы будемъ дружны съ вами.
Условія мы наши соблюдемъ.
Когда-бъ я не узналъ супруги вашей
И такъ домой вернулся, наше дѣло
Пошло бы, можетъ быть, гораздо дальше:
Теперь же я открыто говорю,
Что выигралъ и честь ея, и перстень,
И тѣмъ я не обидѣлъ ни ея,
Ни васъ, затѣмъ, что дѣйствовалъ съ согласья
Обоихъ васъ!
Постумъ. — Когда вы доказать
Мнѣ можете, что ложа Имоджены
Касались вы, вотъ вамъ моя рука:
Я проигралъ мой перстень! — Если-жъ нѣтъ,
За низкое сужденіе о чести
Принцессы наши шпаги порѣшатъ,
Кому изъ нихъ лишиться господина,
Иль побѣдить, а, можетъ быть, и обѣ
Онѣ улягутся, пока ихъ первый
Прохожій не найдетъ.
Якимо. — Сэръ, то, что я
Открою вамъ, такъ близко къ чистой правдѣ,
Что нехотя повѣрите вы мнѣ.
Я силу рѣчи подтвердилъ бы клятвой,
Когда-бъ не зналъ, что отъ нея меня
Вы разрѣшите, чуть мои слова
Вы не найдете средства опровергнуть!
Постумъ. — Извольте говорить.
Якимо. — Во-первыхъ, спальня —
(Клянусь, я въ ней не спалъ! но, вновь клянусь,
Тамъ было все безсонницы достойно!) —
Въ обояхъ шелковыхъ и въ серебрѣ;
Исторія свиданья Клеопатры
Съ ея любезнымъ, Циднъ *) изъ береговъ
«Cydnus» — нынѣ рѣка Кара-Су. Эта рѣка протекала въ древнемъ Тарсѣ и впадала въ Средиземное море. На ней указываютъ мѣсто, гдѣ утонули Александръ Македонскій и въ 1190 году императоръ Фридрихъ Первый.
Выходитъ, отъ безмѣрной ли гордыни,
Или отъ тяжести судовъ: творенье
Богатое и чудное такое,
Что мастерство въ немъ борется съ цѣной!
И удивлялся я, какъ дивно-точно
Оно исполнено, и какъ въ немъ все
Кипитъ правдивой жизнью!..
Постумъ. — Это вѣрно;
Но вы могли объ этомъ отъ меня
Иль отъ другихъ узнать!
Якимо. — Мои признанья
Подробности иныя подтвердятъ.
Постумъ. — Такъ и должны вы поступить, — не то,
Вы повредите много вашей чести!
Якимо. — Каминъ на югѣ спальни, на каминѣ
Статуя цѣломудренной Діаны —
Въ купальнѣ… Я не видывалъ фигуръ
Съ такимъ краснорѣчивымъ выраженьемъ!
Скульпторъ здѣсь былъ второй живой природой!..
Онъ превзошелъ природу: позабылъ
Одно дыханье только и движенье!
Постумъ. — И это вещь, которую вы также .
Могли узнать случайно, по наслышкѣ:
О ней у насъ разсказываютъ много!
Якимо. — Амуры золотые потолокъ
Рельефомъ осѣняютъ… Про таганъ
Я позабылъ сказать: два купидона,
Изъ серебра, съ него глядятъ лукаво,
Поджавъ по ножкѣ каждый и премило
На факелы свои облокотясь!.. *)
- ) Слово «brands» значитъ головешка и мечи; это слово Гёте переводитъ словомъ «факелы».
Постумъ. — Вы это все замѣтили, и славы
Достойна ваша память… Но припомнивъ
Мнѣ все, что есть въ покоѣ Имоджены,
Вы тѣмъ еще заклада далеко
Не искупили!
Якимо. — Такъ блѣднѣйте-жъ, если
Блѣднѣть вы можете (Вынимаетъ браслетъ). Позвольте мнѣ
Провѣтрить эту штучку: посмотрите…
Теперь ее мы спрячемъ вновь: она
Должна совокупиться съ вашимъ перстнемъ;
Я ихъ возьму обоихъ!
Постумъ. — Зевсъ! Позволь
Получше поглядѣть мнѣ: неужели
Я этотъ самый отдалъ ей браслетъ?
Якимо. — Сэръ, этотъ самый, вѣрьте мнѣ: она
Его съ руки своей сняла… Какъ нынче
Я это вижу: чудное движенье
Принцессы кажется красивѣй дара
Ея и самый даръ обогащаетъ:
Она его дала мнѣ и сказала,
Что «нѣкогда» она имъ дорожила!..
Постумъ. — Она его сняла затѣмъ, быть можетъ,
Чтобъ мнѣ его послать?
Якимо. — Она объ этомъ
Вамъ пишетъ, сэръ?! Не такъ ли, посмотрите!..
Постумъ. — О! нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!! Все это справедливо.
На — вотъ, возьми его скорѣй! (Отдаетъ ему перстень). Теперь
Моимъ глазамъ онъ хуже василиска:
Меня убьетъ его коварный образъ!..
Нѣтъ чести тамъ, гдѣ царствуетъ краса;
Нѣтъ правды тамъ, гдѣ только вѣроятность;
Нѣтъ истинныхъ даровъ любви, гдѣ есть
Другой мужчина… Женскіе обѣты,
Нимало женщинъ тѣмъ не покоряютъ,
Кому они клянутся, точно такъ же,
Какъ невѣрна ихъ добродѣтель: это
Почти ничто! Безмѣрная измѣна!
Филаріо. — Сэръ, успокойтесь и возьмите снова
Свой перстень; онъ не выигранъ еще,
Она его, быть можетъ, потеряла…
Кто знаетъ? Можетъ быть, одна изъ слугъ
Принцессы продалася и его
Украла!..
Якимо. — Я Юпитеромъ клянусь —
Съ ея руки…
Постумъ. — Вы слышите, Якимо
Клянется мнѣ, Юпитеромъ клянется?!
Все это правда! — Нѣтъ, возьми кольцо…
Все это правда! — Я теперь увѣренъ,
Она его не потеряла. Слуги
Ея мнѣ честью поклялись: не имъ
Продаться и украсть для Иностранца!
Онъ соблазнилъ ее; все это — признакъ
Ея безчестья! Дорого-жъ она
Себѣ купила прозвище продажной!
Вотъ, на, возьми барышъ твой, и пускай
Съ тобой всѣ демоны исподней вмѣстѣ
Его раздѣлятъ!
Филаріо. — Успокойтесь, сэръ!
Тутъ нѣтъ еще такого подтвержденья,
Которое могло-бъ поколебать
Того, кто убѣжденъ.
Постумъ. — Ни слова больше!
Онъ соблазнилъ ее!
Якимо. — Когда другихъ
Вы ищете уликъ, такъ вотъ что: ниже
Ея груди, объятія достойной,
Есть пятнышко; ему, по чистой правдѣ,
Гордиться можно этимъ сладкимъ мѣстомъ!
Клянуся жизнью, я поцѣловалъ
Его — и голоденъ я сталъ вторично,
И, сытый, вновь хотѣлъ я цѣловать!
Вы… пятнышко… припомните?!
Постумъ. — О да!
И въ этомъ я пятно другое вижу,
Такое-жъ необъятное, какъ адъ,
Хотя бы адъ его лишь и вмѣщалъ!
Якимо. — Хотите-ль вы еще меня послушать?
Постумъ. — Избавь меня отъ алгебры своей!
Во вѣкъ не сосчитать ея проступковъ:
Скажи лишь «разъ» — и — «милліонъ»!..
Якимо. — Клянусь…
Постумъ. — Нѣтъ, не клянись! Едва-жъ ты поклянешься,
Что этого не видѣлъ, ты солжешь!
И я тебя убилъ бы, еслибъ ты
Отрекся, что роговъ мнѣ не приставилъ!
Якимо. — Я ничего не стану отрицать!
Постумъ. — О, еслибъ здѣсь была ты, Имождена,
Я разорвалъ тебя бы на куски…
Пойду туда и все покончу! (Уходитъ)
Филapiо. — Онъ выбился изъ-подъ цѣпей терпѣнья!
Вы выиграли. Поспѣшимъ за нимъ
И отвратимъ его отъ гнѣва; онъ
Зарѣжется…
Якимо. — Отъ всей моей души. (Уходитъ)
Постумъ. — Уже-ль родиться безъ пособья женъ
Нельзя? Тогда и всѣ мы незаконны.
Достойный мужъ, котораго отцомъ
Я почиталъ, въ отлучкѣ былъ въ ту пору,
Когда я зарождался; фабрикантъ
Фальшивый дни мои чеканилъ. Мать
Слыла Діаной, какъ теперь моя жена…
О, мщенье, мщенье, мщенье! Имоджена
Всегда была со мною холодна,
Меня въ страстяхъ обуздывать старалась
И это дѣлала съ такой румяной
Стыдливостью, что самъ старикъ Сатурнъ
При этомъ видѣ ею бы плѣнился!
И я считалъ ее бѣлѣе снѣга,
Нетронутаго солнечнымъ лучомъ!
О, дьяволы! Какой-нибудь желтякъ,
Якимо, въ часъ одинъ — не такъ ли? меньше,
Гораздо меньше, слова, можетъ быть,
Не вымолвилъ и, какъ германскій вепрь,
На желудяхъ расплывшійся, вздохнулъ
И ринулся — и встрѣтилъ только ту
Застѣнчивость, которую найти
Онъ думалъ и которую она
Ему сама, безъ битвы, уступила…
О, если бы все женское въ себѣ
Я разыскалъ!.. Нѣтъ въ человѣкѣ шага
Ко злу, который бы, какъ я увѣренъ,
Не заключалъ въ себѣ частицы бабьей!..
Солгалъ ли кто, замѣтьте, это все
Отъ женщинъ; лесть отъ нихъ же происходитъ
Обманъ — отъ нихъ же; грубыя желанья
И страсти — все рождается отъ нихъ!
Гордыня, месть, измѣнчивость, кичливость,
Разборчивость, кокетство, клевета,
Что только называется порокомъ,
Что только знаетъ адъ — все это частью
Иль цѣликомъ отъ женщинъ происходитъ;
Скорѣе цѣликомъ, затѣмъ, что въ самомъ
Порокѣ нѣтъ у женщинъ постоянства,
И каждый грѣхъ у нихъ черезъ минуту
Уже старикъ и замѣненъ другимъ,
Который нѣсколько его моложе…
Я противъ нихъ начну писать, я стану
Ихъ презирать и проклинать; чтобъ лучше
Имъ отомстить, молить боговъ я буду,
Да исполняется ихъ воля всюду…
И самый адъ ихъ лучше не казнитъ! *) (Уходитъ).
- ) Этотъ монологъ весьма схожъ по духу съ сатирою Ювенала «Женщины».
Цимбелинъ. — Итакъ, чего желаетъ Августъ-Цезарь
Отъ насъ? скажи.
Люцій. — Въ тѣ дни, какъ Юлій-Цезарь,
Воспоминанье о которомъ живо
Въ умахъ людей и дастъ надолго пищу
Ушамъ и языкамъ ихъ, покорилъ .
Британію, — Кассибеланъ, твой дядя,
Прославленный, за доблести свои,
Хвалами Цезаря, самъ за себя
И за свое потомство обязался
Выплачивать дань Риму ежегодно —
Пять тысячъ фунтовъ стерлинговъ, — но ты
Съ недавнихъ поръ отъ дани отказался.
Королева. — И такъ всегда отнынѣ это будетъ,
Чтобъ поумѣрить ваше изумленье.
Клотенъ. — Не мало Цезарей увидитъ свѣтъ,
Пока второй такой найдется Юлій!
Британія — отдѣльный, цѣлый міръ…
Мы за носы свои вамъ не заплатимъ!
Королева. — Тогда ограбить насъ помогъ вамъ случай,
И онъ же насъ за все вознаградитъ!
Припомни, государь, вѣнчанныхъ предковъ
Своихъ, твой островъ, сильный отъ природы!
Онъ, словно крѣпость грознаго Нептуна,
Со всѣхъ сторонъ укрытъ и заслоненъ
Горами, неприступными, — пучиной,
И мелями, грозой эскадры вражьей, —
Морская бездна засосетъ сюда —
По самыя верхушки длинныхъ флаговъ!
Здѣсь тѣнь побѣды Цезарь одержалъ;
Но онъ не здѣсь похвастался: — «Пришелъ,
Увидѣлъ, побѣдилъ!..» *). И со стыдомъ,
- ) Этими словами, въ 48 году до P. X., Цезарь извѣстилъ одного своего друга въ Римѣ о побѣдѣ надъ Фарнакомъ, сыномъ знаменитаго Митридата; слова: «veni, vidi, vici!» были эмблемою завоеванія могучаго Босфорскаго царства.
Которымъ онъ впервые былъ растерзанъ,
Два раза отраженный, убѣжалъ
Отъ нашихъ береговъ… Его суда,
Ничтожныя и жалкія игрушки,
Какъ скорлупа яичная, болтались
На нашихъ, полныхъ ужаса, моряхъ —
И безъ труда о скалы разбивались…
Кассибеланъ, обрадованный этимъ,
Въ сіяньи славы, вдругъ возмнилъ себя
Владѣтелемъ (о, лицемѣръ, фортуна!)
Меча, съ которымъ къ намъ явился Цезарь,
Огнями радостными городъ Люду *)
- ) «Lund’s town» — древнее названіе Лондона.
Убралъ, и всѣ Британцы стали полны
Воинственной отваги!
Клотенъ. — Э! проваливай! Никакой дани тутъ не будутъ платить: наше королевство сильнѣе, чѣмъ оно было въ тѣ дни, и, какъ я говорю — теперь уже нѣтъ въ заводѣ былыхъ Цезарей… У иныхъ изъ васъ, пожалуй, такіе же орлиные носы; но ужъ за то ни у кого не имѣется такихъ мощныхъ рукъ!..
Цимбелинъ. — Сынъ, дай кончить твоей матери.
Клотенъ. — Не мало между нами отыщется такихъ молодчиковъ, которые способны притиснуть васъ не слабѣе Кассибелана. Я себя сюда не причисляю, однако же, и у меня есть такъ-называемыя руки!.. Какая дань? За что намъ ее вносить? Вотъ если бы Цезарь могъ одѣяломъ заслонить солнце или положить себѣ въ карманъ луну, тогда мы за свѣтъ ему уплатимъ, — а иначе никакой уплаты не будетъ, — ясно и коротко…
Цимбелинъ. — Припомнить надо, мы когда-то сами
Свободны были; но кровавый Римъ
Насъ обложилъ постыдно-рабской данью!
Гордыня Цезаря, которой волны
Такъ страшно вздулися, что перешли
Границы міра, противъ всякихъ правъ
На насъ надѣла это иго; свергнуть
Его опять отважному народу
Идетъ, а нашъ считается не трусомъ!
Поэтому мы Цезарю отвѣтимъ,
Что предокъ нашъ, Мульмуцій, былъ создатель
Законовъ нашихъ! Цезарь ихъ порядкомъ
Своимъ мечомъ отважнымъ истерзалъ,
Но мы «освободить и обновить»
Попробуемъ ихъ силою своею.
И, несмотря на то, что Римъ при этомъ
Разсердится, свершимъ благое дѣло…
Мульмуцій былъ среди Британцевъ первый,
Который осѣнилъ свое чело
Вѣнцомъ — и принялъ имя короля! *)
- ) Мульмуцій, Цимбелинъ, Лиръ, Макбетъ и др., имена королей древней Британіи, упоминаемыя въ хроникѣ Голиншеда, принадлежатъ къ именамъ, въ существованіи которыхъ нынѣ уже не сомнѣваются знаменитѣйшіе историки.
Люцій. — Съ прискорбіемъ тебѣ я, Цимбелинъ,
Обязанъ объявить, что Августъ-Цезарь —
Отнынѣ врагъ твой, — Цезарь, предъ которымъ
Въ услугахъ больше королей покорныхъ,
Чѣмъ у тебя гвардейскихъ офицеровъ.
Внимай же мнѣ. Войну и разоренье,
Во имя Цезаря, я объявлю
Тебѣ; несокрушимой, злобной мести
Ты долженъ ожидать! — Сказавши это,
Я отъ себя тебя благодарю.
Цимбелинъ. — Я радъ тебѣ, любезный Кай! Твой Цезарь
Насъ въ рыцари возвелъ; въ его глазахъ
Я половину юности провелъ.
Онъ даровалъ мнѣ честь, и онъ же хочетъ
Ее отнять у Цимбелина: это
Насъ доведетъ до крайностей! Милордъ,
Я знаю, что Паннонцы и Далматы
Ужъ подняли оружье противъ Рима;
Не зная этого, Британцы наши
Остались бы, пожалуй, хладнокровны…
Но Цезарь ихъ такими не найдетъ!
Люцій. — Все порѣшится ладомъ!
Клотенъ. — Его величество очень радъ вамъ. Проживите-ка у насъ еще денекъ, два, а то и поболѣе! Если вы впослѣдствіи явитесь къ намъ подъ другими условіями, вы найдете насъ опоясанными соленоводнымъ поясомъ. Удастся вамъ выбить насъ изъ него, онъ вашъ; если же вы падете въ предпріятіи, тѣмъ апетитнѣе, за ваше здоровье, закусятъ наши вороны; вотъ вамъ и все тутъ!
Люцій. — Точно такъ.
Цимбелинъ. — Я знаю волю Августа! Теперь
И онъ вполнѣ мою узнаетъ волю.
Мнѣ остается только повторить:
«Добро пожаловать!..» (Всѣ уходятъ).
Пизаніо. — Какъ! О невѣрности?! Зачѣмъ же ты
Не пишешь мнѣ; какой уродъ ее
Оклеветалъ? О, лордъ, о, Леонатъ!..
Какой заразой страшной поразили
Твой слухъ? Какой коварный Итальянецъ,
Съ отравою въ рукахъ и на кинжалѣ,
Надъ легковѣрнымъ слухомъ подсмѣялся?
Она — измѣнница!! Нѣтъ! Наказанье
Гнететъ ее за вѣрность! Какъ богиня,
Какъ ни одна изъ женщинъ, переноситъ
Она нападки, страшныя для всякой
Невинности… О, господинъ! Твой духъ
Теперь передъ принцессой также низокъ,
Какъ низокъ былъ ты состояньемъ! Какъ?!
Мнѣ умертвить ее?! Изъ-за любви,
Изъ-за покорности, изъ-за обѣтовъ,
Которые тебѣ я произнесъ!
Мнѣ и ее!!! Мнѣ кровь ея пролить?!..
Когда все это — добрая услуга,
Во-вѣкъ тебѣ я не хочу служить!
Что-жъ я такое, если онъ во мнѣ
Нашелъ подобную безчеловѣчность,
Когда онъ предписалъ мнѣ эту низость? (Читаетъ).
— "Исполни все. Я къ ней писалъ письмо.
"По этому письму она тебѣ
"Отдастъ приказъ, который самъ направитъ
«Тебя на случай это совершить».
Проклятая бумага! Какъ чернила
Твои, черна ты! Мертвое тряпье!
Какъ можешь ты невинно такъ глядѣть,
Когда ты — злой сообщникъ въ этомъ дѣлѣ? (Входитъ Имоджена).
Вотъ и она! Я притворюсь, какъ будто
Приказа я еще не прочиталъ! *).
- ) По объясненію Стивенса, это значитъ, что Пизаніо совсѣмъ рѣшается отказаться отъ убійства Имоджены; по объясненію нѣмецкихъ комментаторовъ, Пизаніо только колеблется и хочетъ выиграть время.
Имоджена. — Ну что, Пизаніо?
Пнзаніо. — Вотъ вамъ посланье
Отъ моего, ми лэди, господина.
Имоджена. — Отъ господина твоего? Какъ такъ?!
А мнѣ ужъ онъ не господинъ?.. Постумъ?..
О, много бы узналъ тотъ астрономъ *),
- ) Шекспиръ здѣсь употребилъ слово «Astronomer» вмѣсто «Astrologer».
Который изучилъ бы такъ планеты,
Какъ изучила я завѣтный почеркъ:
Онъ будущее могъ бы открывать!
Вы, боги свѣтлые, устройте такъ,
Чтобы письмо его дышало страстью.
Чтобы оно сказало мнѣ, что онъ
Здоровъ и веселъ… только не вполнѣ:
Пускай его крушитъ разлука наша…
Печаль порой цѣлительна бываетъ,
Вотъ какъ теперь! Его любовь окрѣпнетъ!
Итакъ, пусть веселъ онъ, но не вполнѣ.
О, добрый воскъ! позволь… (Распечатываетъ письмо).
Блаженны пчелы,
Которыя могли слѣпить такой
Замокъ для таинства обѣтовъ брачныхъ!
Любовники и люди въ кабалѣ
Неодинаково творятъ молитвы…
Преступниковъ ведешь ты въ кандалы.
За то теперь скрѣпляешь ты дощечку
Малютки-купидона! *). Дайте-жъ, боги,
- ) Въ Римѣ и другихъ странахъ древняго міра граждане переписывались другъ съ другомъ съ помощью записныхъ книжекъ, сдѣланныхъ изъ дерева, натертаго воскомъ, такъ что на ихъ поверхности можно было писать спичкою и потомъ стирать написанное. Впослѣдствіи эти книжки дѣлались изъ золота, слоновой кости и кипариса, украшеннаго арабесками.
Мнѣ добрыхъ новостей (Читаетъ).
— «Правосудіе и гнѣвъ твоего отца, когда бы онъ захватилъ меня въ своихъ владѣніяхъ, не въ силахъ нанести мнѣ такой жестокости, которой бы ты, о драгоцѣннѣйшее изъ твореній божьихъ, не залѣчила своимъ взоромъ. Знай, что я въ Камбріи, въ Мильфордской гавани. Слѣдуй тому, что тебѣ въ этомъ случаѣ посовѣтуетъ твоя собственная любовь. За этимъ, желая тебѣ всякаго счастія, остаюсь, вѣрный своимъ клятвамъ и возрастающій въ любви къ тебѣ, —
О! дайте мнѣ крылатаго коня!
Пизаніо, ты слышишь? Онъ теперь
Въ Мильфордской гавани… Читай, скажи мнѣ
Какъ далеко отсюда это мѣсто?
И, если для бездѣлокъ по недѣлямъ
Ползутъ въ Мильфордъ, такъ почему-жъ нельзя
Мнѣ день одинъ Постуму посвятить?
Итакъ ты, вѣрно, другъ, подобно мнѣ,
Желаешь поскорѣй его увидѣть;
Желаешь — только менѣе — не такъ,
Какъ я, желаешь непремѣнно, только
Слабѣй, — о да, не такъ, какъ Имоджена! —
Затѣмъ, что я желаю безконечно, —
Да, безконечно! — Говори-жъ скорѣй…
Слова любви такъ наполняютъ сердце,
Что груди тѣсно! Говори, какъ близокъ
Отъ насъ Мильфордъ блаженный? По дорогѣ-жъ
Повѣдай мнѣ, за что Валлисъ такъ счастливъ,
За что такой онъ гаванью владѣетъ?
Но прежде разскажи, какъ намъ отсюда
Укрыться, какъ намъ оправдать несходство
Во времени, между побѣгомъ нашимъ
И возращеніемъ; нѣтъ, лучше прежде —
Какъ убѣжать намъ? Что объ оправданьи
Тутъ разсуждать до совершенья дѣла?..
Объ этомъ мы поговоримъ и послѣ!
Прошу, мой другъ, скажи, какъ много мы
Десятковъ миль проѣхать можемъ въ часъ?
Пизаціо. — Десятка миль межъ двухъ восходовъ солнца
Вамъ будетъ вдоволь, даже слишкомъ много.
Имоджена. — Не можетъ быть! Преступникъ, да и тотъ
На эшафотъ такъ тихо не пойдетъ!
Слыхала я о скачкахъ… Тамъ порою
Бываютъ лошади быстрѣй песчинокъ.
Которыя вращаются въ часахъ…
Но это пустяки! — Ступай, вели
Моей служанкѣ, чтобъ она больною
Сказалась и къ отцу бы отпросилась;
Найди скорѣй дорожное мнѣ платье,
Похуже, рубище простой крестьянки.
Пизаніо. — Одумайтесь, милэди.
Имоджена. — Я гляжу,
Пизаніо, впередъ, а не назадъ,
Не вправо и не влѣво; предо мною
Кругомъ туманъ, и я не въ состояньи
Пронзить его глазами… Не забудь же,
Прошу тебя, исполнить все, что надо.
Мнѣ больше не о чемъ болтать съ тобою:
Въ одинъ Мильфордъ теперь мой путь лежитъ! (Уходятъ).
Белларій. — Въ такой прекрасный день не усидишь
Подъ душной кровлею! Нагнитесь, дѣти… *)
- ) По мнѣнію Л. Тика, Белларій говоритъ здѣсь: „sleep boys“ — вы спите развѣ, мои дѣти? Но Стивенсъ и Мэлонъ вѣрнѣе ставятъ здѣсь слова: „stoop boys“ — нагнитесь, дѣти!» — потому что это прямо относится къ слѣдующей за этимъ мысли.
Нашъ входъ васъ учитъ, какъ должны мы чтить
Боговъ: онъ къ утренней молитвѣ
Склоняетъ васъ! Чертоги горожанъ
Такъ высоки, что черезъ нихъ гиганты
Проходятъ въ шляпахъ и не отдаютъ
Поклоновъ появленью свѣта солнца!
Привѣтъ тебѣ, плѣнительное небо!
Мы, горные жильцы, съ тобой не такъ
Кичливы, какъ живущіе въ палатахъ!
Гвидерій. — Привѣтъ тебѣ!
Арвирагъ. — Привѣтъ тебѣ, о небо!
Белларій. — Теперь за нашу горную охоту!
Скорѣе на утесы (ваши ноги
Такъ юны!). Я-жъ останусь здѣсь, въ долинѣ;
И если вы меня съ вершины скалъ
Увидите съ ворону ростомъ,
Что мѣсто насъ роститъ и умаляетъ,
Припомните, что говорилъ я вамъ
О принцахъ, о дворахъ и о капризахъ
Войны! — Услуга не тогда услуга,
Когда ее свершили, а тогда,
Когда ее признали: эта мысль
Изо всего, что видимъ, мы, для насъ
Большую пользу извлечетъ! И часто
Жукъ въ скорлупѣ счастливѣе орла!..
О, эта жизнь достойнѣе во многомъ,
Чѣмъ лесть и происки рабовъ; богаче,
Чѣмъ праздное бездѣліе и лѣнь;
Пышнѣй, чѣмъ франтовство въ шелкахъ заемныхъ!
Пусть эта пышность кланяться велитъ
Тому, кто вѣритъ въ долгъ: поклоны эти
Не сокращаютъ счета должниковъ…
Нѣтъ, мы не такъ живемъ!
Гвидерій. — Вы говорите
По опыту: мы-жъ, бѣдняки безъ крыльевъ,
Не улетали изъ виду гнѣзда
И не знавали воздуха внѣ дома!
Такая жизнь и хороша, быть можетъ,
Когда покой счастливѣйшій удѣлъ…
Она сладка вамъ потому, что вы
Другую жизнь, горчѣе, испытали;
Она подходитъ къ вашимъ дряхлымъ лѣтамъ:
Но ужъ для насъ она — глухой вертепъ
Невѣжества, прогулка по кровати,
Какъ для страдальца-должника темница,
Въ которой онъ переступить по смѣетъ
Границъ.
Арвирагъ. — О чемъ мы будемъ говорить,
Когда состаримся, какъ вы, когда
Начнетъ шумѣть декабрьскій дождь и вѣтеръ?
Какъ станемъ мы часы морозовъ грозныхъ
Въ пещерѣ душной сокращать бесѣдой?
Мы ничего не видѣли, мы словно
Лѣсные звѣри: какъ лиса на ловлѣ,
Коварны мы; какъ волкъ передъ добычей,
Безстрашны мы, и все лишь для того,
Чтобъ затравить бѣгущее отъ насъ…
И нашу клѣть мы оглашаемъ хоромъ,
Какъ птички заточенныя, привольно
Мы воспѣваемъ наше заточенье!
Белларій. — Какія рѣчи?!.. Да знакомо-ль вамъ,
По опыту, коварство городовъ?
Интриги общества, съ которымъ трудно
Разстаться, но еще труднѣй ужиться?..
Всползти къ его вершинѣ — значитъ пасть!
Вершина этой цѣли такъ скользка,
Что страхъ одинъ слетѣть съ нея, тяжеле,
Паденія съ нея! Труды войны —
Труды, гдѣ мы во имя славы ищемъ
Опасностей и гибнемъ на пути!
За подвиги порой насъ награждаютъ
Надгробіемъ позорной клеветы;
Всю эту повѣсть свѣтъ во мнѣ прочтетъ:
Изсѣченъ весь я римскими мечами
И нѣкогда по славѣ былъ изъ первыхъ;
Самъ Цимбелинъ любилъ меня и, чуть
За тему разговора бралъ солдата,
Отъ устъ его не удалялся я! .
Тогда я былъ, какъ дубъ, который клонитъ
Къ землѣ свои тяжелые плоды…
Но, какъ-то ночью, буря-ль, воровство ли, —
Какъ знаете, зовите, — мой покровъ,
Созрѣвшій до листочка, оборвали —
И въ наготѣ я брошенъ непогодѣ!
Гвидерій. — Коварное несчастье!
Белларій. — Мой проступокъ,
Какъ я сказалъ вамъ, тѣмъ лишь и проступокъ,
Что два злодѣя черной клеветой
Осилили мою святую честь
И поклялись однажды Цимбелину,
Что я былъ въ тайной перепискѣ съ Римомъ.
За это сосланъ я, и двадцать лѣтъ —
Скала и этотъ хлѣвъ мнѣ цѣлый свѣтъ!
Здѣсь я живу въ покоѣ, здѣсь, клянусь вамъ,
Въ молитвахъ чтилъ я больше небеса,
Чѣмъ въ продолженьи всей протекшей жизни —
Но эта рѣчь ловцамъ нейдетъ! За дѣло!..
Кто прежде всѣхъ убьетъ оленя, тотъ
Да будетъ властелинъ нашъ за обѣдомъ!
Другіе два должны ему служить!
Намъ нечего отравы опасаться,
Которая преступнымъ угрожаетъ,
Я васъ въ долинѣ догоню. — (Гвидерій и Арвирагъ уходятъ).
Белларій. (Одинъ). — Какъ трудно
Укрыть природный пламень! Эти дѣти
Не знаютъ, что отецъ имъ — Цимбелинъ.
И Цимбелинъ о жизни ихъ не знаетъ…
Они меня считаютъ за отца…
А между тѣмъ, взращенные въ пещерѣ,
Гдѣ надобно сгибаться день и ночь,
Они въ мечтахъ касаются вершинъ
Дворцовъ; природа учитъ ихъ въ простыхъ
И низкихъ веществахъ являть высокій
И гордый духъ, что далеко искусству
Другихъ не удается! — Полидоръ,
Наслѣдникъ Цимбелина и короны
Британіи, Гвидеріемъ былъ названъ
По волѣ короля-отца! — О, Зевсъ!..
Когда сажуся я на свой треножникъ
И говорю о подвигахъ своихъ,
Его огонь стремится въ мой разсказъ!
Едва промолвлю я: "Такъ палъ мой врагъ,
«Такъ придавилъ я грудь ему пятою!» —
Ужъ царственная кровь течетъ къ его
Щекамъ, онъ весь дымится, расплавляетъ
Младые члены и отважной позой
Слова моихъ рѣчей живописуетъ!..
Кадвалъ — меньшой (когда-то Арвирагъ)
Своимъ лицомъ вливаетъ духъ и жизнь
Въ мои разсказы, больше выражая
Движеньями, чѣмъ можетъ самъ понять!.. — (Слышны крики).
А!.. Молодцы ужъ подняли добычу!..
О, Цимбелинъ! Господь да совѣсть знаютъ,
Какъ ты меня неправедно сослалъ!
Я двухъ дѣтей, двухъ первенцовъ твоихъ,
По третьему и по второму году,
Увезъ тогда. О, Эрифила! ты
Вскормила ихъ, они тебя зовутъ
Своею матерью и каждый день
Твоей могилѣ воздаютъ почтенье![11].
Меня, Белларія, который былъ
Морганомъ нѣкогда, они считаютъ
Своимъ отцомъ!.. Да, ловля началась! — (Входитъ).
Имоджена. — Когда сошли съ коней мы, ты сказалъ,
Что мѣсто наше близко, подъ рукою.
И мать моя впервые не желала
Меня увидѣть жадно такъ, какъ я .
Теперь желаю; человѣкъ! Пизаніо!
Гдѣ мой Постумъ? Что въ мысляхъ у тебя,
И почему совсѣмъ ты помертвѣлъ?
Зачѣмъ такіе тягостные вздохи?..
Кто-бъ такъ себя разрисовалъ, какъ ты,
Того безъ поясненій всѣ признали-бъ
Портретомъ ужаса; прими же видъ
Поменьше страшный, иначе безумство
Убьетъ мое сознаніе! Въ чемъ дѣло?
Къ чему ты листъ мнѣ этотъ подаешь,
Съ такою неподатливою миной?.. *)
- ) Здѣсь у Шекспира каламбуръ. Слово «tender» значитъ подавать и нѣжить а слово «untender look» — ненѣжная, отталкивающая мина, взоръ.
Когда въ немъ вѣсти лѣтнія, ты долженъ
Передо мной смѣяться; если-жъ вѣсти
Въ немъ зимнія, такъ ты не измѣняй
Физіономіи своей! Рука
Супруга моего! — Страна отравъ,
Италія опутала Постума.
И онъ въ бѣдѣ? Откройся-жъ, человѣкъ!
Языкъ твой облегчитъ, быть можетъ, горе,
Которое убьетъ меня при чтеньи!
Пизаніо. — Читайте, умоляю васъ, и вы
Увидите, что я — несчастный смертный,
Игралище озлобленной судьбы.
Имоджена (Читаетъ). — «Твоя госпожа, Пизаніо, разыграла роль потерянной женщины; гнусныя доказательства этому лежатъ передо мною. Я не говорю о пустыхъ предположеніяхъ, — я говорю объ уликахъ грозныхъ, какъ моя печаль, и вѣрныхъ, какъ близкое свершеніе моей мести. Эту часть, Пизаніо, ты долженъ сдѣлать за меня, если только твоя вѣрность не отравлена еще ея измѣной. Отними у нея жизнь собственными своими руками; случай къ этому я тебѣ доставлю въ Мильфордской гавани: туда она прибудетъ по моему письму. И если ты струсишь, не убьешь ея и не докажешь мнѣ, что ты исполнилъ все, какъ надо, ты — сообщникъ ея и, наравнѣ съ нею, преступенъ передо мной!»
Пизаніо. — Къ чему и мечъ мнѣ вынимать?.. Письмо
Ее пронзило! Это — клевета,
Которой жало всѣхъ мечей острѣй
И ядовитѣе всѣхъ нильскихъ змѣй!
Ея слова летятъ на крыльяхъ вѣтровъ,
Разносятъ ложь во всѣ концы земли!
Сановниковъ, князей и королевъ,
Дѣвицъ, и женъ, и таинства могилъ —
Все отравляетъ жало клеветы!
Что съ вами, лэди?
Имоджена. — Невѣрна ему!..
Что-жъ значитъ быть ему невѣрной?
Лежать безъ сна и тосковать о немъ?
Рыдать ежеминутно, и едва
Природу сонъ осилитъ, прерывать
Его тяжелой грезой о Постумѣ
И съ крикомъ вскакивать?.. Не это-ль значитъ
Невѣрной быть?
Пизаніо. — О, добрая милэди!
Имоджена. — Я невѣрна? Твоя, Якимо, совѣсть
Свидѣтель въ томъ… Ты обвинялъ его
Въ развратѣ — и казался мнѣ злодѣемъ!
Теперь, по-моему, ты милосерднѣй!..
Сорока итальянская, дитя
Румянъ, ее окрасившихъ, коварно,
Такъ спутала его… и я — тряпье
Негодное, и вышла я изъ моды!
И такъ какъ я довольно дорога,
Чтобъ на стѣнѣ меня повѣсить, надо
Меня изрѣзать въ мелкіе куски!..
Мужскія клятвы — смертный ядъ для женщинъ!
О, мои супругъ? Твое паденье — въ злобу
И добрыя дѣянья обратило!
Мы жнемъ не тамъ, гдѣ сѣемъ: эти клятвы
Разсыпаны приманкою для насъ!
Пизаніо. — Послушайте, добрѣйшая милэди…
Имоджена. — Честнѣйшихъ изъ людей, во дни бродяги
Энея, за обманщиковъ считали,
Рыданія Синона *) много вздоховъ
- ) Эней и Синонъ — Aeneas — троянскій князь, сынъ Венеры и Анхиза, супругъ Креузы, дочери Пріама. Онъ отличался во время осады Трои, особенно въ ночь взятія этого города, въ 1270 г. до Р. Хр. Онъ убѣжалъ, держа на плечахъ престарѣлаго отца, съ богами-пенатами, и водворился, послѣ многочисленныхъ странствованіи, составившихъ предметъ виргиліевой поэмы, въ Италіи. — Шекспиръ замѣчаетъ, что въ его времена было столько честныхъ бродягъ, рядомъ съ бродягами-плутами, что всѣхъ считали за обманщиковъ. Sinon — грекъ, извѣстный своимъ вѣроломствомъ. Въ то время, какъ его соотечественники уже бросили неприступную Трою, онъ передался Троянцамъ, объявивъ имъ, что его бросили земляки его, и обманомъ ввезъ въ стѣны Трои гигантскаго коня, въ которомъ заранѣе спрятались вооруженные греки. О послѣдствіяхъ его лживыхъ жалобъ на земляковъ знаютъ всѣ, читавшіе II пѣсню Энеиды. Метафорически Синона зовутъ иногда сыномъ Сизифа.
И слезъ заставили считать притворствомъ,
Отъ вѣрнаго несчастья отвратили
Людское состраданье! Такъ и ты,
Постумъ, всѣхъ честныхъ ложью заразилъ!
Добрѣйшіе и вѣрные, съ твоимъ
Паденьемъ, обратилися въ лжецовъ!
Что-жъ, другъ, будь честенъ: исполняй велѣнье
Хозяина! Когда его ты встрѣтишь,
Увѣрь его въ покорствѣ Имоджены! (Подаетъ ему мечъ).
Смотри, сама я вынимаю мечъ:
Возьми его, пронзи имъ чистый храмъ
Моей любви, пронзи имъ это сердце!
Не бойся, въ немъ все пусто, кромѣ скорби;
Тамъ нѣтъ ужъ господина твоего,
Который былъ сокровищемъ его!
Свершай же свой приказъ, рази! Ты, вѣрно,
Въ поступкахъ честныхъ болѣе отваженъ,
Теперь же ты какъ- будто трусишь…
Пизаніо (Отталкиваетъ мечъ). — Прочь,
Негодное оружіе! Тобой
Не наложу я на руки проклятія!
Имоджена. — О! я должна погибнуть! И когда
Твоя рука меня не умертвитъ,
Ты не слуга Постума Леоната!
Самоубійство боги запретили,
И руки слабыя дрожатъ!.. Скорѣй,
Вотъ сердце!.. Передъ нимъ какой-то щитъ?
Стой, стой, ему не нужно обороны,
Пусть, какъ ножны, оно открыто будетъ!
Что это? Письма вѣрнаго Постума,
Вы обратились нынче въ ересь… Прочь,
Прочь, развратители моей любви!
Наперсниками сердца вамъ отнынѣ
Нельзя ужъ быть! Мои святыя чувства
Коварными обманщиками стали…
Тяжка измѣна жертвѣ вѣроломства.
Но для того, кто измѣнилъ, она
Еще тяжеле! Такъ и ты, Постумъ,
Родившій въ Имодженѣ непокорство
Передъ отцомъ, заставившій ее
Презрѣть искательства высокихъ принцевъ,
Увидишь въ этомъ послѣ непростое
Событіе, а рѣдкую любовь!..
И грустно мнѣ. когда я размышляю,
Что нѣкогда ты охладѣешь къ той,
Которая тебя теперь голубитъ,
И что тебя убьетъ воспоминанье
Объ Имодженѣ! — Поскорѣй, прошу
Тебя! Барашекъ молитъ мясника;
Гдѣ ножъ твой? Ты ужасно медлишь съ волей
Хозяина, тогда какъ я такъ жадно
Желаю этого…
Пизаніо. — Съ тѣхъ поръ, милэди,
Какъ получилъ я это приказанье,
На мигъ одинъ я не смыкалъ очей.
Имоджена. — Исполни это и ступай въ постель.
Пизаніо. — Нѣтъ! Прежде отъ безсонницы ослѣпнутъ
Мои глаза!
Имоджена. — Къ чему-жъ ты это началъ?
Къ чему скакалъ ты столько миль, съ фальшивымъ
Предлогомъ? И къ чему намъ это мѣсто,
Мое старанье и твое старанье,
Труды коней, удобный часъ, смятенье
Двора въ мое отсутствіе, двора,
Въ который я, быть можетъ, не вернусь?
Къ чему зашелъ ты въ эту даль и, выбравъ
Себѣ засаду, не стрѣляешь въ дичь,
Которая стоитъ передъ тобою?
Пизаніо. — Я время выиграть хотѣлъ за тѣмъ лишь,
Чтобы спастись отъ этой злой раздѣлки;
И вотъ что вздумалъ: добрая милэди,
Извольте выслушать меня съ терпѣньемъ.
Имоджена. — О! истощи языкъ свой: говори!
Я слышала, меня безчестной звали,
И этимъ такъ мнѣ уши истерзали,
Что ранъ не излѣчить… Ну, говори…
Пизаніо. — Я думаю, милэди, вы домой
Не захотите больше возвратиться…
Имоджена. — Конечно, потому что ты меня
Привелъ сюда затѣмъ, чтобъ умертвить.
Пизаніо. — Нѣтъ, не затѣмъ! Когда-бъ мой умъ равнялся
Правдивости моей, моя догадка
Навѣрно увѣнчалась бы успѣхомъ…
Мой господинъ обманутъ! Негодяй
Какой-нибудь, искусный въ этомъ дѣлѣ,
Обоихъ васъ обидѣлъ такъ коварно.
Имоджена. — О, вѣроятно, римская красотка!
Пизаніо. — Нѣтъ, жизнью вамъ клянусь! Я дамъ ему
Извѣстіе, что вы погибли, тутъ же
Пошлю ему какой-нибудь кровавый
Значекъ: онъ такъ мнѣ приказалъ, я долженъ
Исполнить это! Дворъ васъ не отыщетъ,
И этимъ все, какъ должно, объяснится.
Имоджена. — Но, добрый другъ, что дѣлать мнѣ теперь?
Куда мнѣ скрыться? Какъ мнѣ жить? Какое
Найду я утѣшенье въ жизни, если
Погибну я для мужа моего?
Пизаніо. — А если ко двору вы возвратитесь?..
Имоджена. — Ни ко двору, ни къ моему отцу!
Не стану больше я бороться съ этимъ
Ничтожнымъ и негоднымъ грубіяномъ,
Клотеномъ: онъ, съ его исканьемъ страстнымъ,
Ужаснѣе осады для меня!
Пизаніо. — Когда не ко двору, вы не должны
Скрываться и въ Британіи…
Имоджена. — Такъ гдѣ же?!
Уже-ль въ одной Британіи сіяетъ
Свѣтъ солнца? День и ночь уже-ль въ одной
Британіи ты встрѣтишь? Если наша
Британія частица міра, это
Не значитъ, чтобъ у ней одной все было!
Она въ большомъ прудѣ — гнѣздо лебяжье…
Опомнись, другъ, подумай, люди есть
И не въ одномъ британскомъ государствѣ!
Пизаніо. — Я очень радъ, что о другомъ вы мѣстѣ
Припомнили. Посланникъ римскій, Люцій,
Въ Мильфордѣ завтра долженъ быть. И если
Вы примете такой же мрачный видъ,
Какъ вашъ удѣлъ, и если вамъ удастся
Запрятать то, что безъ покрова можетъ
Подвергнуться опасности, васъ ждетъ
Дорога, полная прелестныхъ видовъ!
Вы, можетъ быть, приблизитесь къ жилищу
Постума и, хотя его дѣла
Отъ васъ сокрыты будутъ, ежечасно
Молва о немъ трубить вамъ будетъ въ уши
И передастъ вамъ всѣ его поступки!
Имоджена. — О, гдѣ же средства къ этому? Пускай
Моей стыдливости грозитъ опасность,
Лишь не грозила-бъ смерть ей, — и на все
Отважусь я.
Пизаніо. — Прекрасно! Вотъ въ чемъ дѣло:
Вы позабыть должны свой полъ, привычку
Повелѣвать должны смѣнить покорствомъ;
Боязнь и деликатность слабыхъ женщинъ,
Красу, или, вѣрнѣе, ихъ прелестный
Двойникъ — должны вы замѣнить шутливой
Отвагою, охотницей трунить
И щебетать безъ умолку, проворно#
И дерзостной, какъ ласточка; должны вы
Забыть сокровище прелестныхъ щечекъ,
Предать ихъ — о, какое злое сердце!
Увы! нѣтъ силы этому помочь —
Предать ихъ ненавистнымъ и открытымъ
Прикосновеньямъ поцѣлуевъ солнца *),
- ) Въ подлинникѣ говорится — «Common-kissing Titan» — всецѣлующій Титанъ, солнце, — какъ въ Гамлетѣ — «Grood-kissing carrion» — прелестно-цѣлующая гетера.
И позабыть нелегкое искусство .
Убора локоновъ, изъ-за которыхъ
Питаетъ зависть къ вамъ сама Юнона!
Имоджена. — О, поскорѣй! Я цѣль твою предвижу
И становлюсь уже почти мужчиной!
Пизаніо. — Во-первыхъ, станьте имъ: предвидя это,
Я вамъ припасъ въ моемъ мѣшкѣ походномъ
Кафтанъ и брюки, шляпу, все, что нужно!
Извольте это надѣвать, насколько
Съумѣете, старайтесь подражать
Пріемамъ юноши, который былъ бы
Не старше васъ, и къ Люцію явитесь,
Съ желаніемъ служить ему, скажите
Ему о томъ, къ чему способны вы;
Пойметъ вполнѣ онъ, если слухъ его
Устроенъ такъ, что любитъ музыкальность…
Онъ, безъ сомнѣнья, встрѣтитъ васъ радушно,
Затѣмъ, что онъ благочестивъ и честенъ,
А это много значитъ! Средства-жъ къ жизни
Въ чужомъ краю — мое ужъ дѣло: ими
Я васъ теперь и послѣ не замедлю
Снабжать!
Имоджена. — Въ тебѣ одномъ мнѣ боги дали
Все утѣшеніе! Пойдемъ, немало
Придется намъ еще подумать. Время,
Намъ данное, мы превратимъ въ добро:
Солдатомъ я примусь за это дѣло
И съ царской храбростью покончу все!
Идемъ, прошу тебя.
Пизаніо. — Прекрасно, лэди!
Но съ вами я скорѣй разстаться долженъ,
Чтобы моя отлучка подозрѣній
Не возбудила въ томъ, что я — причина
Побѣга вашего, моя принцесса!
Вотъ сткляночка; ее мнѣ королева
Дала; безцѣнно то, что въ ней сокрыто!
Морская-ль качка, боли-ль живота
На сушѣ поразятъ васъ, вы примите
Одну лишь драхму этого, и все
Исчезнетъ. — Въ тѣнь же поскорѣе,
И одѣвайтесь вы мужчиной: боги
Да ниспошлютъ вамъ лучшее!..
Имоджена. — Аминь!
Благодарю тебя! благодарю! (Уходятъ).
Цимбелинъ. — Счастливый путь! Теперь прощайте, лордъ!
Люцій. — Благодарю васъ, лордъ. Мой императоръ
Мнѣ пишетъ, чтобы я спѣшилъ отсюда.
Жаль, очень жаль, что я обязанъ васъ
Его врагомъ смертельнымъ объявить.
Цимбелинъ. — Сэръ! Мой народъ не хочетъ покоряться
Его ярму, а намъ не подобаетъ
Предъ нимъ самодержавьемъ поступаться!
Люцій. — Такъ, сэръ. Затѣмъ прошу васъ, дайте мнѣ
Конвой до гавани Мильфордской. Лэди,
И вы, желаю вамъ всѣхъ благъ небесныхъ!
Цимбелинъ. — Милорды, вы отправитесь конвоемъ.
Не забывайте должнаго почтенья
Къ послу! Теперь — прощай, достойный Люцій.
Люцій (Клотену). — Лордъ, вашу руку…
Клотенъ. — Вотъ она, мой другъ!
Но съ этихъ поръ она твой непріятель.
Люцій. — Судьба рѣшитъ, кто побѣдитъ изъ насъ.
Прощайте.
Цимбелиніъ. — Проводите же, милорды,
Вы доблестнаго Люція до самыхъ
Границъ Северна… Добрый путь, Кай-Люцій (Люцій и лорды уходятъ).
Королева. — Онъ удалился въ гнѣвѣ; мы — причина
Всему, и это дѣлаетъ намъ честь.
Клотенъ. — Дѣла недурны! (Охорашиваясь). Храбрые британцы
Желали сами этого!
Цимбелинъ. — Кай-Люцій
Писалъ отсюда къ Цезарю о томъ,
Что между насъ случилося; по этой
Причинѣ мы должны скорѣй готовить
Орудія и всадниковъ: войска.
Которыя по Галліи стоятъ,
Онъ соберетъ незримо и нагрянетъ
На Англію.
Королева. — Теперь дремать нельзя…
Начнемъ работать быстро и отважно!
Цимбелинъ. — Мы это все предвидѣли и нынѣ
Уже готовы… Но, моя царица,
Гдѣ наша дочь? Она не выходила
При римлянахъ и намъ не воздала
Обычныхъ поздравленій съ утромъ; въ ней
Гораздо больше зла, чѣмъ доброты:
Мы это замѣчали! — Позовите
Ее сюда; мы къ ней ужъ слишкомъ мало
Оказывали строгости… (Дежурный уходитъ).
Королева. — Монархъ!
Со времени изгнанія Постума
Она жила въ большомъ уединеньи;
Отъ этого, милордъ, ее излѣчитъ
Одно лишь время! Умоляю васъ,
Не будьте съ ней въ рѣчахъ своихъ жестоки
Она такъ сильно чувствуетъ упреки.
Что строгія слова — смертельный ядъ
Для нѣжности ея (слуга возвращается).
Цимбелинъ. — Ну, гдѣ-жъ она?
Чѣмъ можно извинить ея упорство?
Слуга. — Ея покои заперты, милордъ!
И какъ мы передъ ними ни кричали,
Изъ нихъ отвѣта не было.
Королева. — Милордъ,
Когда я къ ней въ послѣдній разъ ходила,
Она передо мною извинилась
Въ своемъ уединеніи, говорила,
Что къ этому принудила ее
Болѣзнь, и что за ней она не можетъ
Платить вамъ ежедневно должной чести!
Она тогда повѣдала мнѣ это,
Но, за придворной суетой, невольно
Мнѣ измѣнила память.
Цимбелинъ. — Какъ?! Всѣ двери
У Имоджены заперты? Ее
Съ недавнихъ поръ никто не видѣлъ?.. Небо
Молю тебя, пусть будетъ ложью то,
Чего я такъ боюсь!.. (Уходитъ).
Королева. — Клотенъ! ступай
За королемъ!
Клотенъ. — Пизаніо, слуги
Ея стариннаго, я также больше
Двухъ дней уже не видѣлъ.
Королева. Ну, ступай же,
Сыщи его! (Клотенъ уходитъ).
Пизаніо?.. Не тотъ ли,
Который такъ стоитъ за Леоната?..
Мое лѣкарство у него! О, еслибъ
Онъ проглотилъ его и потому
Отсутствовалъ! Онъ думаетъ, что это —
Безцѣнное сокровище!.. Но гдѣ
Принцесса скрылась? Не тоска-ль ее
Взяла? Иль, окрыленная любовнымъ
Огнемъ, она къ Постуму улетѣла?
Безчестіе иль смерть ее постигли,
Въ обоихъ случаяхъ конецъ недуренъ…
Наслѣдница престола умерла —
Ко мнѣ корона царства перешла! (Клотенъ возвращается).
Ну, что теперь, мой сынъ?
Клотенъ. — Она бѣжала,
Въ томъ нѣтъ сомнѣнія! Скорѣй идите,
Утѣшьте короля: онъ внѣ себя,
Никто къ нему приблизиться не смѣетъ.
Королева. — Все хорошо!… О, еслибъ эта ночь
Лишиться дня могла ему помочь! (Уходитъ).
Клотенъ (одинъ) — Ахъ!.. Я люблю ее и ненавижу!
Она такъ царственна, такъ хороша…
У ней одной чудесъ природы больше,
Чѣмъ въ каждой лэди, чѣмъ у многихъ лэди!
Чѣмъ вообще у всѣхъ на свѣтѣ лэди!
Въ ней собрано все лучшее изъ каждой
Красавицы, и потому она,
Какъ сумма всѣхъ красавицъ, выше всѣхъ ихъ!..
Поэтому-то я ее люблю!
Но, съ той поры, какъ злость ко мнѣ и страсть
Къ уроду Леопату омрачили
Весь умъ ея, испортили все то,
Что было у нея такъ дивно-нѣжно, —
Я ненавижу Имоджену, я
Готовъ ей отомстить безъ размышленій.
Когда глупцы рѣшаются… (Входитъ Пизаніо).
Кто здѣсь?
Какъ! Это ты, голубчикъ, строишь шашни?
Поди сюда… Такъ вотъ кто наша сваха!
Злодѣй, гдѣ госпожа твоя? Отвѣтствуй
На первомъ словѣ: иначе въ мгновенье
Ты полетишь къ чертямъ!
Пизаніо. — О, добрый лордъ!..
Клотенъ. — Гдѣ госпожа твоя? Не то Зевесомъ
Клянусь, тебя я больше не спрошу.
Нѣмой злодѣй! Я тайну эту вырву
Изъ сердца твоего, иль вырву сердце,
Чтобъ отыскать ее! Она съ Постумомъ,
Въ которомъ драхмы доблестей не выжмешь
Изъ кучи низостей?
Пизаніо. — Увы, милордъ!
Какъ быть ей съ нимъ? Давно-ль она исчезла,
А онъ въ Италіи…
Клотенъ. — Такъ гдѣ-жъ она?
Скорѣй къ концу, безъ дальнихъ запирательствъ:
Открой мнѣ все… Что сдѣлалось съ принцессой?
Пизаніо. — Достойный лордъ!
Клотенъ. — Достойный негодяй!
Скажи мнѣ сразу, гдѣ твоя принцесса,
На первомъ словѣ, безъ «достойныхъ лордовъ» —
Скажи, не то, молчаніе твое
Тебѣ смертельнымъ будетъ приговоромъ!
Пизаніо. — Здѣсь, сэръ, въ письмѣ, исторія всего,
Что знаю я о бѣгствѣ Имоджены… (Отдаетъ ему письмо).
Клотенъ. — Давай сюда! Я погонюсь за ней,
Вплоть до ступеней Августова трона!
Пизаніо (Въ сторону). — Одно изъ двухъ: иль это, или гибель! *)
- ) Джонсонъ влагаетъ эти слова въ уста Клотена; но они не согласуются съ общимъ духомъ этой сцены.
Она довольно далеко; письмо же
Его запутаетъ и ей не страшно…
Клотенъ (Читая письмо). — Гмъ!..
Пизаніо. — Напишу къ нему, что умерла
Она… О, Имоджена! Будь спокойна
Въ пути и къ намъ спокойно возвратись!
Клотенъ. — А что, дружище, въ письмѣ-то подлога нѣтъ?
Пизаніо. — Конечно!
Клотенъ. — И знаю, это почеркъ Постума. Голубчикъ! Если ты не имѣешь поползновенія быть мошенникомъ, если ты хочешь мнѣ служить вѣрою и правдою, исполнять съ достойнымъ рвеніемъ всѣ порученія, которыя только я возложу на тебя, то-есть, если ты будешь дѣлать точно и неизмѣнно всевозможныя низости, которыя я буду тебѣ заказывать, я тебя, любезнѣйшій, стану считать честнымъ малымъ; ты не будешь нуждаться въ моей помощи и въ моемъ голосѣ для твоей карьеры. ,
Пизаніо. — Согласенъ, мой добрый лордъ…
Клотенъ. — Ну, хочешь мнѣ служить? Подумай: если ты съ такимъ примѣрнымъ терпѣньемъ и постоянствомъ угождалъ нагой фортунѣ этого убогаго Постума, тебѣ легко изъ благодарности стать что ни на есть прилежнымъ слугою моей фортуны! Говори, хочешь быть моимъ слугою?
Пизаніо. — Хочу, сэръ.
Клотенъ. — Давай же-руку. Вотъ тебѣ мой кошелекъ. Имѣется ли у тебя что-нибудь изъ платья твоего послѣдняго господина?
Пизаніо. — Есть, милордъ, у меня на дому то самое платье, въ которомъ онъ былъ во время прощанія съ милэди Имодженой.
Клотенъ. — Первая работа, какую ты сдѣлаешь мнѣ, вотъ въ чемъ должна состоять: принеси, дружище, завѣтное платье сюда. Пусть это будетъ твоею первою услугой. Ступай.
Пизаніо. — Слушаю, милордъ (Уходитъ).
Клотенъ. — Встрѣтить тебя въ Мильфордской гавани… Ахъ! Я и позабылъ разспросить его объ одной важнѣйшей вещицѣ — какъ бы это вспомнить?.. Именно! Тамъ я доканаю тебя, негодный Постумъ! — Если бы это платье принесли скорѣе?.. Когда-то она проговорилась мнѣ — и горечь этого до сихъ поръ отзывается въ моемъ сердцѣ — что худшая одежда Постума наполняетъ ее большимъ восторгомъ, чѣмъ моя джентльменская особа, со всѣми приправами моихъ доблестей… Въ этой-то самой одеждѣ на моей спинѣ, я прежде всего убью его, и убью передъ ея собственными глазами; она увидитъ всю мою отважность и лопнетъ съ отчаянія… Когда онъ растянется у моихъ ногъ и я, надругавшись надъ его трупомъ, насыщу мою страсть, въ насмѣшку ей, въ томъ же платьѣ, я прогоню ее пинками домой. Она веселилась, отвергнувъ меня, а я наслажусь моимъ мщеньемъ… (Пизаніо возвращается съ платьемъ). Ото то самое платье?
Пизаніо. — Точно такъ, мой благородный лордъ.
Клотенъ. — Сколько времени прошло съ тѣхъ поръ, какъ она дала тягу въ Мильфордъ?
Пизаніо. — Она теперь уже тамъ…
Клотенъ. — Отнеси же этотъ нарядъ въ мою спальню, и да будетъ тебѣ извѣстно, что это мой второй тебѣ приказъ! Третій состоитъ въ томъ, что ты долженъ быть нѣмъ въ отношеніи моихъ плановъ. Смотри же, исполни все, какъ надо, и вѣрнѣйшее повышеніе будетъ тебѣ наградою! — Месть моя теперь прогуливается въ Мильфордѣ! О, когда-бъ у меня были крылья, полетѣлъ бы я вслѣдъ за нею!.. Ступай, и будь честенъ! (Уходитъ).
Пизаніо (Одинъ.) — Ты далъ мнѣ приказаніе погибнуть!
Затѣмъ, чтобъ вѣрнымъ быть тебѣ, чего
Я не осмѣлюсь сдѣлать, значитъ быть
Лжецомъ передъ честнѣйшимъ изъ людей!
Ступай въ Мильфордъ, ты тамъ ужъ не отыщешь
Той, за которой гонишься! Сойдите,
Благословенья неба, на нее!..
Пусть медленность скреститъ Клотену ноги
И да убьетъ его среди дороги! (Уходитъ).
Имоджена. — Печальна жизнь людей! Я утомилась,
Двѣ ночи мнѣ земля была постелью.
Я заболѣла-бъ, если-бъ не моя
Рѣшительность!.. Когда Мильфордъ съ горы
Мнѣ указалъ Пизаніо, онъ казался
Вблизи… О, Зевсъ! Неужели -жилища
Бѣгутъ отъ бѣдняковъ, едва они
Въ нихъ захотятъ укрыться отъ ненастья?
Меня два нищихъ нынче увѣряли,
Что я не заблужусь: народецъ этотъ
Солгалъ, а между тѣмъ, страдаетъ самъ
И знаетъ, что такое судъ и пытка!..
Нѣтъ чуда, если нынче богачи
Безъ мѣры лгутъ; солгать отъ нищеты
Не такъ ужасно, какъ солгать отъ жиру:
Ложь богачей грѣшнѣе лжи убогихъ!
Мой милый мужъ! Ты нынѣ также лжецъ… .
Едва тебя я вспомнила, мой голодъ
Исчезъ невидимо, а передъ этимъ
Я отъ него едва могла стоять! —
Что тутъ такое?.. Горная тропинка!
Ужъ не жилище-ль это дикаря?
Нѣтъ, лучше мнѣ не кликать никого…
Мнѣ страшно отозваться… Голодъ, прежде
Чѣмъ умертвить природу, придаетъ
Ей храбрости… Довольство и покой
Разводятъ трусовъ; крѣпость же и сила —
Мать крѣпостей *)… Эй! Кто тутъ? Если тварь
*) Здѣсь наивная, резонерствующая красавица острить: слово «hardness» значитъ крѣпость, сила, а слово «hardiness» — крѣпость, фортъ, цитадель.
Изъ общества людей — такъ говори!
Когда-жъ дикарь — «возьми, или подай!»
Эй! — Нѣтъ отвѣта?.. Ну, такъ я войду!..
Но прежде выну мечъ, и если врагъ мой,
Подобно мнѣ, его боится, онъ
Не взглянетъ на него… О небо, дай мнѣ
Такихъ враговъ! (Входитъ въ пещеру).
(Изъ лѣса выходятъ Белларій, Гвидерій и Арвирагъ).
Белларій. — Ты, Полидоръ, былъ лучшій изъ ловцовъ,
Поэтому ты — царь трапезы нашей!
А мы съ Кадваломъ разыграемъ роль
Слуги и повара: таковъ у насъ
Былъ уговоръ! Искусство и работа
Безъ цѣли портятся и загниваютъ!
Пойдемъ; желудки паши все приправятъ…
Усталость спитъ на камняхъ, лѣнь же часто
Суровыми находитъ и подушки!
Да будетъ миръ съ тобой, нашъ скромный домикъ,
Ты самъ свой сторожъ!
Гвидерій. — Я усталъ ужасно…
Арвирагъ. — Я-жъ духомъ слабъ, но голодъ мой силенъ!
Гвидерій. — Въ пещерѣ есть холодная похлебка:
Закусимъ-ка слегка, пока зажаримъ
То, что убили мы.
Белларій (Смотря въ пещеру). — Стой, не входи!..
Когда-бы нашей пищи онъ не ѣлъ,
Я принялъ-бы его за фею!..
Гвидерій. Что тамъ?
Белларій. — Клянусь Зевесомъ, это духъ! А если
Не онъ, такъ ужъ какъ разъ земное диво!
Какъ будто божество, а между тѣмъ,
Не старше мальчика… (Входитъ Имоджена).
Имоджена. — О, будьте такъ
Добры, не обижайте сиротинку!
Я кликалъ прежде, чѣмъ сюда вошелъ;
Хотѣлъ спросить или купить того,
Что взялъ я здѣсь… Свидѣтель Богъ! Я кротки
У васъ не утащилъ бы, еслибъ даже
Вы золотомъ усыпали пещеру!
Вотъ деньги за обѣдъ: я на столѣ,
Покушавши, оставить ихъ хотѣлъ,
Чтобъ на пути молиться за хозяевъ.
Гвидерій. — Какъ! деньги, милый мальчикъ?
Арвирагъ. — Серебро
И золото скорѣе грязью станутъ…
Ихъ почитаютъ только тѣ, которымъ
Навозъ цѣннѣй всего…
Имоджена. — Я вижу, вы
Разгнѣвались. Но знайте, еслибъ смерти
Вы за вину не предали меня,
И безъ вины скончался-бъ я сегодня!
Белларій. — Куда же ты идешь теперь?
Имоджена. — Въ Мильфордъ.
Белларій. — А какъ тебя зовутъ?
Имоджена. — Фидельо, сэръ!
Одинъ мой родственникъ поѣхалъ въ Римъ
И долженъ отправляться изъ Мильфорда;
Я шелъ теперь къ нему, но сильный голодъ
Меня подсѣкъ, и я свершилъ проступокъ.
Белларій. — Прошу тебя, мой несравненный мальчикъ,
Не принимай насъ за звѣрей, не мѣряй
По нашему жилищу нашихъ чувствъ!
Будь добрымъ гостемъ!.. Ночь не за горами…
Ты на дорогу долженъ хорошенько
Покушать… Погоди-жъ и закуси:
Ты этимъ насъ обяжешь много! — Дѣти,
Просите гостя.
Гвидерій. — Еслибъ ты, малютка,
Былъ женщиной, я страшно-бъ за тобой
Ухаживалъ, тебѣ служить желалъ бы
И честно-бы купилъ твою любовь!
Арвирагъ. — Я-ж, ъ утѣшаюсь тѣмъ, что онъ мужчина;
Люблю его, какъ брата, и встрѣчаю,
Какъ друга, послѣ тягостной разлуки.
Добро пожаловать! Будь веселъ! Ты
Среди друзей своихъ…
Имоджена (Въ сторону). — Среди друзей!..
О, если-бъ между братьевъ? Если-бъ въ нихъ
Отецъ мой сыновей своихъ увидѣлъ?
Тогда-бъ упала я въ цѣнѣ, и вѣсъ мой
Сравнялся бы съ тобою, Леонатъ!
Белларій. — Онъ грустенъ.
Гвидерій. — Если-бъ мнѣ его утѣшить!
Арвирагъ. — И я готовъ, что ни случилось бы,
Какихъ бы это страховъ и заботъ
Ни стоило!
Белларій. — Послушайте-ка, дѣти (Шепчутся втроемъ).
Имоджена. — Властители земли, дворцы которыхъ
Не болѣе пещеры этой, слуги
Которыхъ вѣчно сами же они,
И къ добродѣтелямъ которыхъ совѣсть
Сама вездѣ печати приложила,
Такъ что они въ дарахъ толпы кичливой
Нужды не знаютъ, врядъ ли этихъ двухъ
Способны превзойти?.. Простите, боги!
Съ тѣхъ поръ, какъ Леонатъ мой сталъ невѣренъ,
Я измѣняю полъ свой для того,
Чтобъ быть въ ихъ обществѣ.
Белларій (Вслухъ). — Такъ точно, дѣти.
Пойдемте, приготовимъ нашу дичь.
Иди и ты, прекрасный мальчикъ; трудно
Голодному разсказывать; когда-жъ
Мы кончимъ ужинъ свой, тебя мы скромно
Попросимъ намъ твою повѣдать повѣсть, —
Насколько ты захочешь говорить.
Гвидерій. — Пойди, прошу тебя.
Арвирагъ. — Ты намъ любезнѣй,
Чѣмъ ночь совѣ, а жаворонку утро.
Имоджена. — Благодарю васъ всѣхъ.
Арвирагъ. — Итакъ, войди же! (Уходитъ).
Первый сенаторъ. — Вотъ все, что объявилъ намъ императоръ:
Солдаты наши въ дѣйствіи теперь,
Въ странѣ Паннонцевъ и Далматовъ; войско,
Что въ Галліи стоитъ, не столько сильно,
Чтобъ съ нимъ идти войною на возставшихъ
Британцевъ: мы должны для этой цѣли
Патриціевъ поднять!.. Онъ повелѣлъ
Проконсуломъ быть Люцію; а вамъ,
Трибуны, поручилъ скорѣй окончить
Наборъ. — Да здравствуетъ великій Цезарь!
Трибунъ. — И Люцій будетъ командиромъ войска?
Второй сенаторъ. — Такъ точно.
Трибунъ. — Люцій въ Галліи теперь?..
Первый сенаторъ. — Съ тѣмъ самымъ войскомъ, о которомъ я
Сказалъ, что вашъ наборъ его пополнитъ!
Слова приказа все распредѣляютъ:
Число набора и послѣдній срокъ
Похода…
Трибуны. — Мы исполнимъ все, какъ должно! (Удаляются).
Клотенъ. — Я приблизился къ мѣсту, гдѣ они должны встрѣтиться, если Пизаніо вѣрно начертилъ мнѣ его планъ. Какъ ко мнѣ пристало его платье! Отчего же не прійтись мнѣ по мѣркѣ и его возлюбленной, которая сотворена тѣмъ же, кто сотворилъ портныхъ? По молвѣ, всякая женщина приходится по мѣркѣ тому, кто подладится подъ мѣру ея вкуса! Разыграемъ же наше дѣльце. Я долженъ признаться — потому-что это вовсе не тщеславіе, если человѣкъ и его зеркало войдутъ въ тѣсныя сношенія, я хотѣлъ сказать, въ своей собственной комнатѣ, — признаться, что формы тѣла у меня также изящны, какъ и у него: я не старше его и въ то же время сильнѣе, я не уступлю ему въ богатствѣ и, рядомъ съ этимъ, много счастливѣе его въ выгодахъ положенія общественнаго; я выше его по происхожденію, искуснѣе въ свѣтскомъ обращеніи и въ единоборствѣ: и эта легкомысленная голова любитъ его въ мой ущербъ! Таковы-то всѣ вы, о смертные человѣки! Постумъ, твоя голова теперь торчитъ на плечахъ, а черезъ часъ она слетитъ оттуда; твоя одежда разлетится въ клочки передъ ея лицомъ; по свершеніи же всего этого, ее погонятъ домой, къ ея отцу, который, пожалуй, немного и посердится на меня за этотъ строгій поступокъ, но моя матушка справляется съ его заносчивостью и все поправитъ въ мою пользу. Конь мой привязанъ надежно. Мечъ, вылѣзай — на кровавое дѣло! Фортуна, дай мнѣ ихъ въ мои руки! По описанію, это, вѣроятно, мѣсто ихъ встрѣчи; простякъ не могъ меня обмануть… (Уходитъ).
Белларій (Имодженѣ). — Вы нездоровы; подождите здѣсь,
Въ пещерѣ; мы зайдемъ къ вамъ послѣ ловли.
Арвиpaгъ (Имодженѣ). — Братъ, подожди… Вѣдь мы съ тобою братья?
Имоджена. — Всѣ люди — братьями должны считаться,
Но персть земная передъ перстью часто
Гордится, позабывъ, что обѣ — персть. Я боленъ.
Гвидерій (отцу и брату). — Охотьтесь вы, а я останусь съ нимъ.
Имоджена. — Я нездоровъ, но не въ такой ужъ силѣ, —
Не такъ, какъ гражданинъ женоподобный,
Который не успѣетъ заболѣть,
Какъ ужъ дрожитъ и труситъ умереть…
Поэтому прошу меня оставить
И приниматься за дневной вашъ трудъ:
Разстроить дорогой обычай, значитъ
Разстроить все! Я боленъ; но, оставшись
Со мной, вы тѣмъ не въ силахъ мнѣ помочь!
Общественность — не утѣшенье тѣмъ,
Кто чуждъ общественности; неопасна
Болѣзнь моя съ тѣхъ поръ, какъ я о пей
Могу судить. Итакъ, прошу васъ, ввѣрьте
Меня пещерѣ вашей; я могу
Украсть лишь одного себя; но если
Скончаюсь я, такъ это воровство
Не велико!
Гвидерій. — Тебя я обожаю —
И это я не разъ ужъ говорилъ —
Сильнѣй и жарче, чѣмъ любилъ бы я
Отца роднаго!
Белларій. — Что такое? какъ?!
Арвирагъ. — Когда грѣшно такъ выражаться, я
Себя къ поступку брата пріобщаю!
Не знаю, почему я такъ люблю
Фиделіо!.. Вы сами говорили,
Что въ разсужденьяхъ страсти нѣтъ разсудка..
Когда-бъ стоялъ у двери страшный гробъ,
И у меня спросили бы, кто долженъ
Скончаться, — я отвѣтилъ бы: отецъ,
А не прекрасный юноша!
Белларій (въ сторону). — О, диво
Природы! голосъ царственнаго духа!
О, дѣтище достойнаго величья!
Трусливость — мать трусливости, а низость
Рождаетъ низость, у природы есть
Мякина и мука, краса и гадость…
Я не отецъ имъ! Кто же этотъ мальчикъ?
Онъ удивляетъ ихъ, они его
Сильнѣй меня отнынѣ любятъ. (Громко). Дѣти
Уже девятый часъ.
Арвирагъ. — Прощайте, братъ.
Имоджена. — Желаю вамъ успѣха на охотѣ.
Арвирагъ. — А я желаю вамъ здоровья. — Сэръ,
Идемте! въ путь!..
Имоджена. — (Въ сторону). — Добрѣйшія созданья!
О, боги! Сколько лжи мнѣ насказали!
Льстецы меня увѣрили, что все,
Чего нѣтъ въ городахъ, ужасно дико…
Но, опытъ, ты ихъ рѣчи опровергъ!
Побѣдныя моря рождаютъ гадовъ,
А рѣчки производятъ вкусныхъ рыбъ!..
Я очень боленъ; сердце нездорово…
Пизаніо, теперь я испытаю
Твое лѣкарство!
Гвидерій. — Онъ мнѣ ничего
Не захотѣлъ раскрыть; онъ говорилъ:
"Я благороденъ, по постигнутъ горемъ,
«Я удрученъ безчестіемъ, но честенъ!»
Арвирагъ. — Онъ то же мнѣ повѣдалъ, но прибавилъ,
Что я впослѣдствіи узнаю больше.
Белларій. — Въ поля, въ поля: мы васъ пока оставимъ;
Идите же въ пещеру, ждите пасъ.
Арвирагъ. — Мы не надолго васъ покинемъ.
Белларій. Будьте- жъ
Здоровы, умоляю васъ; вы нашей
Хозяюшкой останетесь.
Имоджена. — Здоровъ ли,
Иль нездоровъ я буду: я вашъ другъ!
Белларій. — И такъ всегда да будетъ! (Имоджена уходитъ).
Этотъ мальчикъ
Мнѣ кажется отродіемъ боговъ,
Хоть и томится тяжкой онъ бѣдою.
Арвирагъ. — Какъ горній духъ, онъ нѣжно распѣваетъ.
Гвидерій. — А какъ его стряпня щеголевата!
Коренья онъ фигурками изрѣзалъ
И заварилъ такой бульонъ, что, право,
Когда-бъ сама Юнона заболѣла,
Богиню онъ какъ разъ бы излѣчилъ!
Арвирагъ. — Какъ часто онъ съ улыбкой вздохъ мѣшаетъ!
Ну, точно, словно вздохъ о томъ груститъ,
Что онъ не можетъ быть ея улыбкой!..
Улыбка же надъ вздохомъ все трунитъ,
Что изъ такой святыни онъ летитъ,
И хочетъ породниться съ буйнымъ вѣтромъ,
Котораго не любятъ такъ матросы.
Гвидерій. — Мнѣ кажется, что горе и терпѣнье
Въ немъ возросли и заплелись корнями.
Арвирагъ. — Рости-жъ, терпѣніе! а ты, загнившій
Старикъ, несчастіе, убей свой плодъ —
И юный виноградъ да зацвѣтетъ!
Белларій. — Давно ужъ день. Идемъ, впередъ. Кто здѣсь?
Клотенъ. — Не въ силахъ я настигнуть бѣглецовъ.
Мошенникъ надо мною подсмѣялся!
Я утомленъ ужасно.
Белларій. (Въ сторону). — Бѣглецовъ?
Не мы ли? Я его отчасти знаю…
Когда бы намъ въ ловушку не попасть!
Я много лѣтъ его уже не видѣлъ,
Но, кажется, теперь его узналъ… (Громко).
Законы насъ не пощадятъ; бѣжимъ!
Гвидерій. — Но онъ одинъ!.. Ступайте лучше съ братомъ
И посмотрите, нѣтъ ли здѣсь конвоя?
Впередъ, прошу васъ! Я же съ нимъ останусь. (Белларій и Apвupaгъ уходятъ).
Клотенъ. — Стой!.. Кто вы, что бѣжите отъ меня?
Должно быть, негодяи горцы?.. Я
Наслышался о васъ… Эй, кто ты, трусъ?
Гвидерій. — Я въ жизнь свою не дѣлалъ вещи низкой;
На имя трусъ — всегда я отвѣчалъ
Ударомъ.
Клотенъ. — Ты разбойникъ, ты преступникъ,
Ты негодяй! — Сдавайся, гнусный воръ!
Гвидерій. — Кому? тебѣ? Да кто же ты такой?
Или твой мечъ длиннѣе моего?
Иль сердце у тебя побольше?… Рѣчи
Твои, я сознаюся, велики;
А я кинжала не ношу во рту…
Скажи-жъ, кто ты такой? Кому мнѣ сдаться?
Клотенъ. — Ахъ, низкій ты злодѣй! И по одеждѣ
Меня ты не узналъ?
Гвидерій. — Такъ точно, другъ,
И твоего портнаго я не знаю;
Портной тебѣ былъ дѣдомъ: онъ родилъ
Твою одежду, а она, какъ видно,
Тебя произвела.
Клотенъ. — Слуга невѣрный!
Не мой портной одежду эту сшилъ.
Гвидерій. — Такъ прочь поди, и поклонись тому,
Кто подарилъ тебѣ одежду эту.
Ты глупъ! Тебя не въ силахъ я прибить.
Клотенъ. — Негодный воръ! Узнай, кто я такой,
И трепещи!
Гвидерій. — Ято-жъ у тебя за имя?..
Клотенъ. — Я… я… Клотенъ, мерзавецъ!
Гвидерій. — Будь вдвойнѣ
Клотенъ мерзавецъ — этого не струшу…
Паукъ, змѣя, скорѣе-бъ испугался!
Клотенъ. — Такъ, знай же — тѣмъ тебя я доканаю —
Я — королевы сынъ!
Гвидерій. — Какъ жаль, бѣдняга,
Что вышелъ ты не въ мать и не въ отца!
Клотепъ. — Что-же не трепещешь ты?
Гвидерій. — Я только умныхъ
Боюсь, а дуракамъ смѣюсь въ лицо.
Клотенъ. — Умри-жъ! Когда же собственной рукою
Убью тебя, я погонюсь за тѣми,
Что убѣжали, и на воротахъ
Могучей Люды головы злодѣевъ
Воткну… Сдавайся, непокорный горецъ! (Уходятъ, сражаясь).
Белларій. — Въ окрестности я никого не видѣлъ.
Арвирагъ. — Нѣтъ ни души! Вы, вѣрно, въ немъ ошиблись!
Белларій. — Не знаю, какъ сказать. Ужъ много лѣтъ
Прошло съ тѣхъ поръ, какъ я его не видѣлъ;
Но отъ годовъ черты его лица
Ничуть не стали лучше: тотъ же голосъ
Порывистый и та-жъ охриплость рѣчи…
Я убѣжденъ, что это былъ Клотенъ!
Арвирагъ. — Мы ихъ оставили на этомъ мѣстѣ…
Когда бы братъ Клотена не обидѣлъ!
Вы говорили, что Клотенъ горячъ…
Белларій. — Онъ мало такъ развитъ для человѣка, —
Я думаю, что врядъ ли въ толкъ возьметъ,
Что значитъ ярый ужасъ; только сила
Ума даетъ уразумѣть опасность…
Но посмотри, твой братъ! (Входитъ Гвидерій съ головою Клотена).
Гвидерій. — Хвастунъ былъ глупъ:
Порожній кошелекъ, безъ крошки денегъ;
Самъ Геркулесъ не могъ бы изъ него
Частицы мозгу выжать; онъ былъ пустъ!
Когда бы я не поступилъ, какъ надо,
Глупецъ мою бы голову понесъ,
Какъ я несу его…
Белларій. — Ахъ! Что ты сдѣлалъ?!
Гвидерій. — Онъ звалъ меня измѣнникомъ, злодѣемъ,
Клялся, что собственной рукой убьетъ
Всѣхъ насъ и наши головы снесетъ
Долой съ тѣхъ плечъ, гдѣ, милостью боговъ,
Онѣ красуются, и на воротахъ
Могучей Люды ихъ воткнетъ.
Белларій. — Мы всѣ
Погибли!
Гвидерій. — Что же намъ, отецъ достойный,
Еще терять возможно, кромѣ жизни,
Которую отнять онъ поклялся?
Законы насъ съ тобой не защитятъ;
Зачѣмъ же намъ безславно покоряться,
Чтобъ насъ судилъ и былъ намъ палачомъ
Кусокъ говядины, изъ-за угрозъ закона?
Нашли ли вы кого-нибудь въ лѣсу?
Белларій. — Мы ни души вокругъ не отыскали;
Но я навѣрно знаю, онъ не могъ
Явиться безъ конвоя! Ежечасно
Онъ измѣнялъ свои нравъ, переходя
Отъ злого къ худшему; но ни безумство,
Ни бѣшенство его такъ далеко —
И одного притомъ — не завлекли бы!..
Поэтому, быть можетъ, при дворѣ
Узнали, что живутъ въ лѣсу, въ пещерѣ,
Похожіе на насъ ловцы; что эти
Ловцы современемъ составить могутъ
Мятежную толпу; услышавъ это,
Онъ, по привычкѣ, вышелъ изъ себя,
Далъ клятву, что прогонитъ насъ изъ лѣса,
И, вѣроятно, бросился одинъ, —
Но храбрости-ль своей, иль потому,
Что такъ ему дозволили: и должно
Бояться, какъ бы у такого тѣла
Хвостъ не былъ бы опаснѣй головы!..
Арвирагъ. — Пускай идетъ бѣда, по волѣ неба,
Мой братъ былъ правъ, его я не виню.
Белларій. — Сегодня я охотиться не думалъ:
Фиделіо, бѣдняжка, захворалъ, —
Болѣзнь его меня тревожитъ сильно!
Гвидерій. — Его-жъ мечомъ, которымъ онъ махалъ
Надъ головой моей, я ловко снялъ
Съ безумца голову; пойду, заброшу
Ее въ заливъ, что за утесомъ нашимъ;
Пускай она плыветъ себѣ морями
И каждой рыбѣ говоритъ, что это —
Остатокъ храбреца! Мнѣ все равно… (Уходитъ).
Белларій. — Боюсь, чтобы не отомстили намъ!
Желалъ бы я, чтобъ милый Полидоръ
Не сдѣлалъ этого! хотя отвага
Къ его лицу пристала такъ…
Арвирагъ. — О, если-бъ
Я это сдѣлалъ и подвергся мести
Одинъ! Я Полидору братски преданъ,
А между тѣмъ завидую ужасно,
Что онъ меня ограбилъ въ этомъ дѣлѣ…
Желалъ бы я, чтобъ месть, какую только
Возможно силѣ встрѣтить, къ намъ явилась
И на отвѣтъ меня съ нимъ позвала!
Белларій. — Ну, дѣло сдѣлано: мы нынче больше
Охотиться не будемъ и безъ цѣли
Опасностей не станемъ накликать.
Прошу тебя, ступай скорѣй въ пещеру
И помоги Фиделіо въ стряпнѣ.
Я-жъ подожду прихода Полидора
И позову его обѣдать съ нами.
Арвирагъ. — Фиделіо, бѣдняжка, мой больной!
Отъ всей души къ тебѣ я поспѣшу:
Чтобъ возвратить тебѣ румянецъ прежній,
Я сотнѣ храбрецовъ такихъ готовъ
Посбавить крови и еще начну
Хвалиться кротостью моей!.. (Уходитъ).
Белларій. — Богиня,
Безсмертная природа! Какъ твой образъ
Отпечатлѣнъ на царственныхъ птенцахъ!
Ихъ нравъ нѣжнѣе вѣтерка, который
Лепечетъ вкругъ фіалки, не сгибая
Ея головки сладостно-душистой;
И, между тѣмъ, чуть царственная кровь
Зажжется, этотъ нравъ и дикъ, и буренъ,
Какъ вѣтеръ, отъ котораго сосна
Нагорная свою вершину клонитъ
И падаетъ въ долину… Чудеса!
Незримое чутье безъ всякой книги
Ихъ царственнымъ пріемамъ научаетъ:
Безъ руководства въ нихъ вселяетъ честь,
Безъ посторонняго примѣра — знанье
Приличій свѣтскихъ; наконецъ, отвага
Ростетъ въ нихъ пышно и даетъ плоды,
Какъ будто кто отвагу эту сѣялъ!
Но больше странно то, зачѣмъ Клотенъ
Сюда пришелъ; и что пророчитъ намъ
Его конецъ печальный? (Возвращается Гвидерій).
Гвидерій. — Гдѣ мой братъ?
Башку врага пустилъ я по теченью,
А трупъ его залогомъ къ возвращенью
У насъ останется! (Слышны торжественные звуки печальной гармоніи).
Белларій. — Мой инструментъ
Завѣтный! Полидоръ, ты слышишь, онъ
Играетъ! Для чего Кадвалъ привелъ
Его въ движеніе? Послушай!
Гвидерій. — Развѣ
Онъ дома?
Белларій. — Онъ сейчасъ туда вошелъ.
Гвидерій. — Что-жъ онъ задумалъ? Съ той поры, какъ наша
Бѣдняжка-матушка скончалась, я
Не слышалъ музыки его! Событьямъ
Торжественнымъ торжественные знаки
Предшествуютъ. Что-жъ это предвѣщаетъ?
Восторгъ изъ пустяковъ и грусть изъ шутки —
Забава обезьянъ и плачъ мальчишекъ!
Ужъ не съ ума-ль сошелъ Кадвалъ? (Возвращается Арвирагъ,
неся на рукахъ Имоджену въ летаргическомъ снѣ).
Белларій. — Взгляни,
Вотъ онъ идетъ и на рукахъ несетъ
Причину нашихъ строгихъ порицаній.
Арвирагъ. — Скончалась птичка, о которой такъ
Мы убивались! Лучше-бъ я мгновенно
Съ шестнадцати на шестьдесятъ годовъ
Перескочилъ и быстрые шаги
Смѣнилъ клюкой, чѣмъ это все мнѣ видѣть!
Гвидерій. — О, сладкая, прелестная лилея!
Ты на стеблѣ была милѣе вдвое,
Чѣмъ на рукахъ у брата моего.
Белларій. — О, горе, о, печаль! Кто можетъ бездну
Твою измѣрить? Кто отыщетъ берегъ,
Который бы для тягостныхъ заботъ
Представить могъ надежнѣйшую пристань?
Блаженное дитя! Юпитеръ знаетъ,
Какой бы изъ тебя развился мужъ
Впослѣдствіи! Тебя во гробъ вогнали
Мученія довременной печали…
Безцѣнный мальчикъ! Какъ его нашли вы?
Арвирагъ. — Безъ жизни, какъ теперь: съ улыбкой, словно,.
Его во снѣ пощекотала мушка,
А не стрѣла смертельная; отъ этой
Причины и смѣялся онъ, склонившись
На изголовье правою щекой…
Гвидерій. — Гдѣ?
Арвирагъ. — На полу, — и такъ сложивши руки!..
Мнѣ показалось, что малютка спитъ!
И снялъ я съ ногъ, подкованную обувь,
Которой тяжесть черезчуръ ужъ громко
Моимъ шагамъ пугливымъ отвѣчала!..
Гвидерій. — Да, онъ заснулъ! а ежели скончался,
Такъ онъ могилу обратитъ въ постель:
И феи чудныя къ нему на гробъ
Слетаться станутъ, и его не тронетъ
Могильный червь!..
Арвирагъ. — Душистыми цвѣтами,
Всю жизнь свою, пока сіяетъ лѣто,
Я стану гробъ Фидельо убирать:
Не будетъ онъ нуждаться ни въ веснянкахъ,
Цвѣточкахъ блѣдныхъ, какъ его лицо;
Ни въ гіацинтахъ, голубыхъ, какъ жилки
Его руки; ни въ листьяхъ алыхъ розъ,
Которыхъ ароматъ (не въ порицанье
Будь это сказано) гораздо хуже
Его дыханья; это все наноситъ
Ему щегленокъ милосерднымъ клювомъ,
И слабый клювъ щегленка пристыдитъ
Наслѣдниковъ, которые въ довольствѣ,
Безъ монументовъ оставляютъ гробы
Своихъ отцовъ!.. Когда-жъ цвѣты пройдутъ,
Его могилкѣ зимнюю одежду
Пушистый мохъ замѣнитъ у меня!
Гвидерій. — Прошу тебя, довольно, не играй
Женоподобными словами въ дѣлѣ
Высокой важности! Пойдемъ, схоронимъ
Его: къ чему откладывать нашъ долгъ
Изъ-за ненужныхъ возгласовъ… Къ могилѣ!
Арвирагъ. — Но гдѣ, скажи, его намъ положить?
Гвидерій. — Близъ нашей матушки, близъ Эрифилы.
Арвирагъ. — Охотно, Полидоръ; притомъ, хотя
Съ лѣтами огрубѣлъ нашъ нѣжный голосъ,
Мы пропоемъ ему надъ гробомъ пѣсню,
Какъ нѣкогда надъ матушкой мы пѣли;
Пусть будетъ та же пѣснь и тѣ-жъ слова, —
Лишь имя Эрифилы намъ замѣнитъ
Фиделіо!
Гвидерій. — Кадвалъ, я не могу
Съ тобою пѣть; я буду плакать
И повторять одни твои слова:
Рыданіемъ разстроенная пѣсня
Тяжка, какъ лицемѣрная молитва!
Арвирагъ. — Изволь, мы нашу пѣснь проговоримъ.
Белларій. — Я вижу, грусть тяжелую врачуетъ
Печаль, которая еще тяжеле!..
Нашъ храбрый врагъ забытъ!.. А между тѣмъ,
Онъ, кажется, былъ знатенъ и богатъ!
Да, дѣти, онъ явился къ намъ, враждуя;
Но вспомните, онъ пострадалъ за это!..
Хотя безсиліе и сила, вмѣстѣ
Истлѣвъ, становятся все тѣмъ же прахомъ,
Благоговѣніе, сей ангелъ мира,
Различіе творитъ въ мѣстахъ величья
И низости… Бѣднякъ пришлецъ, какъ видно,
Былъ знатенъ; онъ явился къ намъ врагомъ,
И вы его за то лишили жизни;
Теперь же вы его должны по сану
Похоронить.
Гвидерій. — Прошу васъ, принесите
Его сюда. Безмолвный трупъ Терсита
Аяксу не уступитъ, если оба
Они скончались *).
Арвирагъ. — Вы за нимъ идите,
А мы проговоримъ покуда пѣсню
Свою: начни же, братъ! (Белларій уходить).
Гвидерій. — Нѣтъ погоди,
Кадвалъ; его чело сперва къ востоку
Положимъ; батюшка на то причины
Имѣетъ! **)
- ) Thersites и Ajax. Терситъ — уродъ, насмѣшникъ и плугъ. Его убилъ Ахиллесъ ударомъ кулака, за его насмѣшки надъ тѣми изъ грековъ, которые плакали у изголовья умирающей Пентезилеи. — Аяксъ, сынъ князя Саламинскаго, знаменитъ своею борьбою съ Гекторомъ. Сраженный Улиссомъ въ борьбѣ за оружіе Ахиллеса, онъ убилъ, вмѣсто врага своего, невиннаго бычка и, увидѣвъ свою ошибку, съ досады закололся.
- ) Великій авторъ Цимбелина, сознавая, въ какую эпоху дѣйствуютъ у него, герои этой драмы, въ лицѣ язычника Белларія создалъ человѣка, который, какъ и все общество, современное имперіи Августа, былъ готовъ къ принятію Божественнаго ученія Христа. Самый поступокъ Белларія, забвеніе неправеднаго своего изгнанія и тщательное воспитаніе дѣтей Цимбелина, потомъ всѣ рѣчи его и, наконецъ, заступничество за британскаго короля и спасеніе его отъ меча Римлянъ — уже чисто христіанскія идеи и христіанскіе поступки.
Арвирагъ. — Въ самомъ дѣлѣ.
Гвидерій. — Подойди же
И помоги мнѣ приподнять.
Арвирагъ. — Ну, съ богомъ… (Надгробная пѣсня).
Гвидерій. — Не бойся солнечнаго зноя,
Не бойся зимнихъ холодовъ,
Ты низошелъ подъ сѣнь покоя,
Ты принялъ дань земныхъ трудовъ!
Краса и юность — все сгніетъ,
Всѣхъ гробовщикъ переживетъ!
Арвирагъ. — Не бойся лютости кичливыхъ,
Намъ не страшна тирановъ злость!
Не заводи одеждъ красивыхъ:
Тебѣ равны и дубъ, и трость!
Искусство, мудрости вѣнецъ,
Какъ ты, истлѣютъ, наконецъ.
Гвидерій. — Не бойся молніи падучей!
Арвирагъ. — Не бойся ужасовъ грозы!
Гвидерій. — Не бойся зависти ползучей!
Арвирагъ. — Не жди ни счастья, ни слезы!..
Оба. — Весна души, любовь — умретъ,
Всѣхъ гробовщикъ переживетъ!
Гвидерій. — Тебя не тронутъ чары!
Арвирагъ. — Колдунъ не околдуетъ!
Гвидерій. — Мертвецъ не поцѣлуетъ!
Арвирагъ. — Минуютъ зла удары!
Оба. — Забвенье и покой
Да будутъ надъ тобой!.. (Белларій возвращается съ тѣломъ Клотена).
Гвидерій. — Мы нашу пѣсню кончили; кладите
Его сюда.
Белларій. — Вотъ нѣсколько цвѣтовъ;
Я къ ночи соберу вамъ больше; травы,
Покрытыя холодною росой,
Всего скорѣй идутъ для украшеній
Могилъ!.. На груди ихъ цвѣтовъ насыпьте:
Вы были тѣ-жъ цвѣты, теперь же вы
Завяли; такъ завянетъ, наконецъ,
И изъ цвѣтовъ надгробный вашъ вѣнецъ!..
Уйдемъ отсюда, станемъ на колѣни:
Земля дала ихъ міру, и она же
Ихъ заберетъ назадъ… Для нихъ прошло
И счастье добродѣтели, и зло! (Уходятъ: Белларій, Гвидерій и Арвираіъ).
Имоджена (просыпаясь). — Такъ точно, сэръ, въ Мильфордъ!.. А гдѣ-жъ дорога?
Благодарю!.. Все черезъ лѣсъ? — Прошу васъ,
Скажите, какъ отсюда далеко? —
Святые боги! Неужель шесть миль?
Всю ночь я шла безъ отдыха. По-правдѣ,
Мнѣ лучше лечь и отдохнуть немного…
Нѣтъ, стой! товарища не нужно мнѣ! (Увидя трупъ).
О, боги и богини! Здѣсь цвѣты, —
Подобіе земного наслажденія,
И рядомъ съ ними — трупъ, эмблема горя!
Но, я надѣюсь, это — грезы сна!
Мнѣ видѣлось, что я была въ пещерѣ
Хозяйкою и поваромъ двухъ честныхъ
Созданій; нѣтъ, все это невозможно;
Стрѣла-ничто вонзилася въ ничто;
Все это мозгъ изъ воздуха настроилъ!..
Правдивые глаза у насъ нерѣдко,
Подобно нашему разсудку, слѣпы!
Клянусь, я вся отъ ужаса дрожу:
И если нынѣ въ небесахъ осталась
Хоть капля милосердія, не больше
Зрачка малиновки, святые боги,
Пошлите мнѣ частицу милосердья!
А сонъ еще все тутъ; когда же я
Проснусь, онъ внѣ меня блуждаетъ, словно
Во мнѣ самой; не въ мысляхъ, въ самыхъ чувствахъ!
Безглавый человѣкъ. — Въ плащѣ Постума!
Я узнаю черты его ноги…
Его рука! Меркурія ступня!
Станъ Марса и осанка Геркулеса!
Но гдѣ же ликъ Юпитера?.. Убійство
На небесахъ свершилось! — Нѣтъ его!..
Пизаніо! Проклятія безумной
Гекубы, устремленныя на грековъ,
Съ моими вмѣстѣ, пусть тебя замучатъ!
Ты, съ беззаконнымъ демономъ, Клотеномъ,
Убилъ милорда… Чтенье и письмо —
Все съ этихъ поръ исполнено измѣны?
Пизаніо проклятый — эти письма
Коварныя — Пизаніо проклятый! —
У лучшаго на свѣтѣ корабля
Срубили мачту главную! Постумъ,
Гдѣ голова твоя? Увы! гдѣ это?
Гдѣ, гдѣ она? Пизаніо могъ и въ сердце
Тебя пронзить, а голову твою
Тебѣ оставить… Какъ случилось это?
Пизаніо съ Клотеномъ, зло и похоть,
Мнѣ это горе завѣщали въ немъ…
О, это ясно, ясно! Отдавая
Мнѣ свой составъ, онъ увѣрялъ меня,
Что отъ него могу я излѣчиться:
А не нашла ли я его смертельнымъ
Для чувствъ? О, это самый лучшій доводъ!
Пизаніо съ Клотеномъ здѣсь виной…
Позволь же мнѣ окрасить блѣдность щекъ
Въ твоей крови, чтобъ мы еще ужаснѣй
Казались тѣмъ, кто насъ въ трущобѣ этой
Случайно встрѣтитъ!.. О, милордъ, милордъ! (Входятъ: Люцій, Капитанъ и другіе римскіе офицеры; за ними Гадатель).
Капитанъ. — По приказанью вашему, войска,
Которыя въ Бургундіи стояли, —
Пройдя проливъ, явилися въ Мильфордѣ
И ожидаютъ васъ на корабляхъ;
Они готовы.
Люцій. — Что изъ Рима пишутъ?
Капитанъ. — Сенатъ созвалъ патриціевъ и римскихъ
Сосѣдей; храбрость этихъ новобранцевъ
Намъ обѣщаетъ многія услуги;
Они сюда стремятся подъ начальствомъ
Якима, брата стараго Сіенны.
Люцій. — Когда ихъ ждете вы?
Капитанъ. — Съ попутнымъ вѣтромъ.
Люцій. — Такая быстрота немало свѣтлыхъ
Надеждъ влагаетъ въ насъ. Велите всѣмъ
Войскамъ произвести парадный смотръ;
Пускай слѣдятъ за этимъ капитаны… (Гадателю).
Ну, сэръ, что снилось вамъ въ послѣдній разъ
О предпріятіяхъ этого похода?..
Гадатель. — Прошедшей ночью боги мнѣ послали
Видѣніе; молитвой и постомъ
Уразумѣлъ я тайное видѣнье!
Мнѣ снилося: Юпитерова птица,
Орелъ Италіи, оставилъ Югъ
И, полетѣвъ сюда, на дикій Западъ,
Въ сіяніи небесномъ потонулъ…
Когда мой духъ не ослѣпленъ грѣхами,
Все это предвѣщаетъ намъ успѣхъ.
Люцій. — Почаще такъ дремли и никогда
Не ошибайся! — Стой… Что здѣсь за пень,
Безъ головы? — Развалины гласятъ,
Что зданіе когда-то было славно…
Какъ! пажъ! — Онъ умеръ или только дремлетъ?
Скорѣе умеръ: жизнь не ляжетъ спать,
Какъ здѣсь, съ умершимъ, на одну кровать.
Взгляните мальчику въ лицо.
Капитанъ. — Онъ живъ!
Люцій. — Такъ пусть же онъ о мертвецѣ разскажетъ.
Эй, юноша! повѣдай намъ свою
Судьбу; она, мнѣ кажется, достойна
Вопроса: разскажи, кого избралъ
Ты для себя кровавымъ изголовьемъ?
Кто мастерство природы благородной,
Красивый этотъ образъ измѣнилъ?
Чѣмъ ты участвуешь въ крушеньи этомъ?
И какъ оно произошло? Кто-жъ онъ?..
Кто ты?..
Имоджена. — Я, сэръ, ничто; когда же это
Не такъ, я самъ желаю быть ничѣмъ!
Мой господинъ былъ истинно-отважный
Британецъ и достойный человѣкъ:
Его убили горцы; нѣтъ на свѣтѣ
Еще такихъ господъ; я обойду
Весь божій міръ отъ запада къ востоку,
Крича, моля о службѣ, встрѣчу много
Достойныхъ властелиновъ, буду всѣмъ
Служить по-правдѣ, только никогда
Я не найду подобнаго владыки!
Люцій. — Увы, мой добрый мальчикъ! Ты меня
Своими воплями растрогалъ такъ же.
Какъ твой хозяинъ кровью; добрый другъ,
Повѣдай намъ его прозванье.
Имоджена. — Ричардъ
Дю-Шанъ. (Въ сторону). Я лгу, но ложь моя безвредна,
И если боги слышали ее —
Они меня простятъ, какъ я надѣюсь!
Что говорите вы?
Люцій. — Какъ звать тебя?
Имоджена. — Фиделіо *).
- ) Это имя происходитъ отъ слова «Fides» — честность, вѣрность, добрая совѣсть.
Люцій. — Ты милое прозванье
Собою оправдалъ твое старанье,
Твой долгъ и имя у тебя рифмуютъ!..
Святая вѣрность и святое имя!
Не хочешь ли ко мнѣ ты перейти?
Не говорю, чтобъ господинъ твой новый
Былъ столько же хорошъ; но вѣрь, тебя
Не менѣе любить онъ станетъ. Если-бъ
Самъ императоръ римскій написалъ
Мнѣ о тебѣ, чрезъ консула, порука
Его не такъ меня бы убѣдила,
Какъ самъ ты, другъ, съ достоинствомъ твоимъ.
Иди же къ намъ.
Имоджена. — Съ охотою, но прежде —
И пусть богамъ угодно будетъ это —
Я господина моего отъ мухъ
Запрятать постараюся, чуть только
Съумѣютъ вырыть гробъ вотъ эти ногти,
Потомъ его могилу я усыплю
Листочками и дикими цвѣтами;
Прочту надъ нею сотни двѣ молитвъ,
Какія только знаю; стану плакать,
Вздыхать, прощусь съ его безцѣнной службой,
И ужъ тогда за вами я пойду,
Когда меня принять вы захотите…
Люцій. — Да, добрый юноша, не господина,
Отца родного встрѣтишь ты во мнѣ.
Друзья мои! обязанности наши
Малютка намъ припомнилъ: поскорѣй
Отыщемъ лугъ красивыхъ маргаритокъ
И выроемъ концами нашихъ пикъ
И палашей походную могилу.
Пойдемъ! ты насъ заставилъ полюбить
Его и какъ солдата схоронить.
Утри-жъ свои хорошенькіе глазки:
Вслѣдъ за бѣдой судьба даритъ намъ ласки! — (Уходитъ).
Цимбелинъ. — Идите и узнайте, лучше-ль ей?..
Она въ горячкѣ съ той поры, какъ скрылся
Несчастный сынъ ея; она въ безумствѣ,
И жизнь ея въ опасности! О, боги!
Какъ разомъ вы измучили меня! —
Исчезла ты, бѣдняжка Имоджена,
Ты, лучшая моя отрада въ жизни!
Жена моя на безнадежномъ ложѣ;
Мнѣ угрожаетъ страшная война,
А сынъ ея, который намъ такъ нуженъ
Въ годину бѣдствій, скрылся безъ слѣда!
Я пораженъ, я потерялъ надежды
Отрадныя… Но ты, сообщникъ зла,
Ты, вѣрно, знаешь, гдѣ она укрылась,
И хочешь насъ увѣрить, что не знаешь:
Твое признанье страшныя мученья
Исторгнутъ!
Пизаніо. — Жизнь моя въ рукахъ у васъ;
Что-жъ до моей высокой госпожи
Касается, я ровно ничего
Не знаю, гдѣ она, куда укрылась
И возвратится-ль къ вамъ когда-нибудь!
Я вашему величеству, повѣрьте,
Мой государь, всей правдою служилъ!
1-й Лордъ. — Добрѣйшій государь, въ тотъ день, какъ наша
Принцесса скрылась, онъ былъ при дворѣ:
Ручаюсь вамъ, онъ неподкупно вѣренъ
И вѣчно долгъ свой честно исполнялъ!
Что-жъ до Клотена, — всѣ старанья наши
Употребили мы, и онъ на-дняхъ
Найдется, безъ сомнѣнья!..
Цимбелинъ (Пизаніо). — Время бурно!..
На этотъ случай мы тебѣ пропустимъ!
Но — подозрѣнья наши не умрутъ.
1-й Лордъ. — Великій государь, отряды Римлянъ
Изъ Галліи сошли на берега
Британіи! На подкрѣпленье имъ
Сенатъ прислалъ патриціевъ свободныхъ.
Цимбелинъ. — Теперь нуждаюсь я въ совѣтѣ сына
И королевы! Я теряюсь въ безднѣ!..
1-й Лордъ. — Добрѣйшій государь, приготовленья
Твои не только то, о чемъ ты-слышалъ,
Способны встрѣтить: приходи громады
Обширнѣе, ты и для нихъ готовъ!
Намъ только стоитъ дать движенье силамъ,
Которыя такъ долго ждутъ его…
Цимбелинъ… — Благодарю васъ! поспѣшимъ отсюда
И встрѣтимъ бурю такъ, какъ къ намъ она
Является. Не римскія угрозы
Опасны намъ: меня терзаетъ горе
Домашнее. — Пойдемъ. — (Уходятъ).
Пизаніо. — Ни одного
Письма не получалъ я отъ Постума,
Съ тѣхъ поръ какъ написалъ ему о мнимой
Кончинѣ Имоджены. Это странно!
О ней я также слуховъ не имѣю,
Въ то время, какъ она дала обѣтъ
Почаще мнѣ писать, и о Клотенѣ
Я ничего не знаю!.. Это все
Пеня терзаетъ! Но да будетъ воля
Боговъ! Я лживъ и въ то же время честенъ!
Невѣренъ я для вѣрности святой!
Пусть близкая война увидитъ силу
Моей любви къ отечеству; король
Узнаетъ преданность мою, не то
Погибну я въ безжалостномъ сраженьи!
Сомнѣніе съ годами пропадетъ —
И къ пристани корабль мой приплыветъ! (Уходитъ).
Гвидерій. — Смятеніе вокругъ насъ.
Белларій. — Пойдемъ отсюда!
Арвирагъ. — Что за отрада въ жизни, если мы
Ее отъ дѣлъ и предпріятій прячемъ?
Гвидерій. — Что за надежды въ этомъ укрываньи?
Насъ, какъ Британцевъ, Римляне убьютъ
Или, принявъ за варваровъ мятежныхъ,
Сперва заставятъ насъ себѣ служить,
А послѣ умертвятъ безъ сожалѣнья.
Белларій. — Повыше, въ горы сыновья мои!
Тамъ защитимся мы; за короля же
Намъ съ вами нѣтъ возможности стоять…
Не знаютъ насъ въ отрядахъ Цимбелина,
Поэтому, едва мы къ нимъ придемъ,
Насъ спросятъ, гдѣ до сей поры мы жили?
И такъ у насъ исторгнется признанье
О томъ, что мы свершили, и отвѣтомъ
На нашу рѣчь намъ злая гибель будетъ!..
Гвидерій. — Все это, сэръ, пустое опасенье!
Въ такое время, вамъ не принесетъ
Оно нисколько пользы и нимало
Не убѣдитъ насъ съ братомъ.
Арвирагъ. — Невозможно,
Чтобъ, слыша близость римскихъ скакуновъ
И видя грозный пламень ихъ биваковъ,
Чтобы, занявъ свои глаза и уши
Предметами серьезными, какъ нынѣ,
Они рѣшились узнавать о насъ
И тратить время въ розыскахъ о томъ,
Откуда мы явилися!
Белларій. — Въ отрядахъ
Меня какъ разъ узнаютъ!.. Вы со мной
Лишилися въ горахъ образованья
И безопасности разумной жизни!
И нѣтъ надежды вамъ достигнуть счастья,
Которое вамъ льстило въ колыбели!
Васъ лѣтній зной сжигаетъ и томитъ
И, какъ рабы, дрожите вы отъ стужи!..
Гвидерій. — Такъ лучше умереть, чѣмъ жить, какъ мы
Живемъ! — Прошу васъ, поспѣшимъ къ отрядамъ:
Насъ съ братомъ тамъ почти никто не знаетъ!
Васъ тоже позабыли, да притомъ
И устарѣли вы, и васъ, конечно,
Пытать не станутъ…
Арвирагъ. — Я туда иду,
Клянуся въ томъ сіяніемъ денницы!
Что я за вещь, когда до сей поры
Не видѣлъ я, какъ умираютъ люди, —
И видѣлъ кровь однихъ трусливыхъ зайцевъ,
Орленковъ, козъ и молодыхъ оленей?
Когда ѣзжалъ я на такомъ конѣ,
Котораго ѣздокъ не зналъ съ рожденья
Желѣзныхъ шпоръ у каблуковъ своихъ?
Мнѣ совѣстно глядѣть на пламя солнца,
Вкушать его блаженное сіянье, —
Затѣмъ, что я такъ долго остаюсь
Невѣждою несчастнымъ.
Гвидерій. — Небесами
Клянусь, и я иду за братомъ; если
Угодно вамъ меня благословить
И отпустить, я позабочусь лучше
О дняхъ своихъ; когда-жъ вы не рѣшитесь
Благословить меня, пусть римскій мечъ
Ослушника безумнаго накажетъ!
Арвирагъ. — Я то же повторяю, сэръ… Аминь!
Белларій. — Съ тѣхъ поръ, какъ вы такъ мало дорожите
Своими днями, я не смѣю больше
Беречь свою угаснувшую жизнь!
И вслѣдъ за вами я пускаюсь, дѣти. —
Но если вы за родину падете,
Я лягу такъ же, дѣти, и найду
Себѣ постель на полѣ бранной славы!
Впередъ, впередъ! (Въ сторону). Нескоро мчится время:
Ихъ кровь пролиться жаждетъ и кипитъ,
Въ желаньяхъ принцевъ вижу ихъ стремленье
Всѣмъ объяснить свое происхожденье!
Постумъ. — Я сберегу тебя, платокъ кровавый;
По моему желанью ты окрашенъ!..
Что, если-бъ каждый мужъ мнѣ подражалъ?
Какъ многіе, изъ-за пустой ошибки,
Убили бы своихъ прелестныхъ женъ,
Которыя самихъ ихъ превосходятъ?
Пизаніо! Не все, что намъ велятъ,
Обязанъ исполнять слуга достойный.
Онъ долженъ слушать честныхъ лишь приказовъ!
О, боги! если-бъ вы меня казнили
За всѣ мои проступки, никогда
Я не свершилъ бы этого убійства:
Спасли бы вы тогда для покаянья
Возвышенную сердцемъ Имоджену!
Одинъ бы я, несчастный и вполнѣ
Достойный вашей мести, былъ наказанъ!..
Иныхъ изъ насъ, за малые грѣхи,
Вы по любви уносите отсюда,
Чтобъ мы не впали въ большіе проступки,
Другимъ же попускаете грѣхи
Смѣнять грѣхами худшими: злодѣевъ
Боятся всѣ, а имъ того и нужно!..
Но Имоджена — ваше достоянье:
Творите, какъ угодно вамъ, меня-жъ
Прошу благословить на послушанье!
Межъ римскими войсками я пришелъ
Сюда сражаться съ царствомъ Имоджены.
Но нѣтъ, пока довольно и того,
Что я твою, Британія, царицу
Убилъ: тебѣ я ранъ не нанесу!..
Поэтому, властительное небо,
Мой честный планъ дослушай терпѣливо:
Я вновь сниму одежды пришлецовъ,
Переодѣнусь пахаремъ британскимъ
И такъ пойду сражаться противъ тѣхъ,
Которые пришли сюда войною!
И за тебя паду я, Имоджена, —
Затѣмъ, что каждый вздохъ мой за тебя —
Не жизнь, а смерть! Никто меня не знаетъ!
Не возбудя ни зависти, ни слезъ,
Предстану я передъ лицомъ кончины…
И да узнаютъ люди, что во мнѣ
Достоинствъ больше, чѣмъ въ моихъ одеждахъ.
Сойди въ меня, отвага Леонатовъ! (Уходитъ).
Якимо. — О! Тяжесть преступленія убила
Въ моей душѣ все мужество! Я честь
Невинной женщины, принцессы этой
Страны, постыдной ложью омрачилъ, —
И самый воздухъ мстительнаго края
Во мнѣ всѣ силы ослабляетъ!.. Рабъ,
Чернорабочій жизни, опрокинулъ
И побѣдилъ меня въ моемъ искусствѣ!
Санъ рыцаря и почести мои
Теперь лишь признакъ гнуснаго паденья!
Когда твои, Британія, вельможи
Настолько-жъ лучше этого раба,
Насколько онъ патриціевъ моей
Отчизны превосходитъ, — всѣ вы боги,
А мы и для людей душой убоги! (Уходитъ).
Белларій. — Стой! стой! — За нами выгода сраженья:
Ущелье подъ защитою; ничто
Не выбьетъ насъ оттуда, кромѣ низкой
Трусливости!
Гвидерій и Арвирлгъ. — Сражайтесь!.. Подождите!..
Люцій. — Прочь, мальчикъ, отъ отрядовъ, и спасайся:
Друзья друзей въ смущеньи убиваютъ,
И шумъ такой, какъ будто у войны
Повязка на глазахъ.
Якимо. — Къ нимъ подоспѣла
Подмога свѣжая!..
Люцій. — Престранный день!
Мы во-время должны войска усилить,
Не то, придется намъ скорѣй бѣжать! (Уходятъ).
Придворный. — Такъ ты пришелъ оттуда, гдѣ сражались?
Постумъ. — Такъ, сэръ; а вы, мнѣ кажется, оттуда,
Гдѣ все бѣжало?
Придворный. — Точно такъ!
Постумъ. — Я васъ
Винить не смѣю: все-бъ мы потеряли,
Когда-бъ за насъ не стали небеса!
Король былъ схваченъ въ плѣнъ, ряды смѣшались,
Войска разстроились, и только тылъ
Британцевъ виденъ былъ; толпы бѣжали
По узкому ущелью… Врагъ веселый,
Въ крови языкъ купая, ликовалъ,
Что передъ нимъ головъ гораздо больше,
Чѣмъ у него мечей; однихъ разилъ
До смерти, до другихъ едва касался,
А третьи сами падали отъ страха!..
И узкое ущелье заградилось
Кровавыми тѣлами, у которыхъ
Весь тылъ израненъ былъ, и вѣчный стыдъ
Съ кончиной поджидалъ спасенныхъ трусовъ!
Придворный. — Гдѣ-жъ это чудное ущелье?
Постумъ. — Возлѣ
Скалы, вблизи которой мы сражались:
Оно въ окопахъ и покрыто мхомъ;
Его себѣ припасъ на всякій случай
Одинъ маститый воинъ, честный мужъ,
Я въ томъ ручаюсь; подвигомъ подобнымъ
Дни долгіе, какъ борода его
Сѣдая, заслужилъ онъ у отчизны…
Къ ущелью онъ дорогу проложилъ,
А съ нимъ еще два юноши тамъ были,
Птенцы, которымъ бы скорѣе шло
Плясать въ селѣ, чѣмъ лѣзть въ такую сѣчу.
Да, лица ихъ красивѣй были масокъ,
Красивѣе всего, что прикрываетъ
Стыдливость и красу… Онъ закричалъ:
"Въ Британіи лишь зайцы гибнутъ въ бѣгствѣ,
"А не солдаты; въ адъ стремятся тѣ,
"Которые бѣгутъ отъ битвы! Стойте!
"Не то, мы обратимся въ грозныхъ Римлянъ
"И воздадимъ вамъ, какъ скотамъ, все то,
"Чего вы скотски такъ теперь бѣжите!
"Взгляните погрознѣй назадъ — и вы
«Ужъ спасены! — Постойте же, постоите!»
Три этихъ, какъ три тысячи бойцовъ
(Затѣмъ, что во главѣ отряда трое
Героевъ болѣе, чѣмъ весь отрядъ,
Который ничего не хочетъ дѣлать),
Три этихъ, со словами: стойте, стойте!
И съ выгодою мѣстности, а больше,
Чаруя всѣхъ достоинствомъ своимъ
(Которое могло бы обратить
Въ копье и самое веретено),
Зажгли опять поблеклыя ланиты
И пробудили стыдъ и пылъ отваги!
Одни, которые изъ подражанья
Въ негодныхъ трусовъ обратились (грѣхъ,
Великій грѣхъ тому, кто на войнѣ
Подастъ примѣръ къ предательскому бѣгству!),
Старалися взглянуть на путь, который
Они свершили, и, подобно львамъ,
Кидалися на вражескія копья…
Тогда-то Римляне остановились,
Смѣшались, оробѣли, отступили,
И побѣжали, какъ цыплята, тѣ,
Которые орлами налетали,
И превратились въ рабовъ любимцы
Побѣды!.. Наши трусы, какъ куски
Провизіи въ дорогѣ, пригодились
Для поддержанья силъ во время нужды!
О, какъ, найдя отворенную дверь
Къ сердцамъ неохраненнымъ, поражали
Они враговъ, рубили мертвецовъ,
Рубили тѣхъ, которые кончались,
Рубили наконецъ своихъ друзей,
Волною предыдущей унесенныхъ!..
На каждаго врага по десяти
Британцевъ приходилось въ этомъ бѣгствѣ,
Теперь же всякъ изъ нашихъ убивалъ
По двадцати враговъ, и тѣ, которымъ
Хотѣлося скорѣе умереть,
Чѣмъ въ бой идти, нежданно обратились
Въ смертельнѣйшихъ клоповъ *) кровавой почвы.
- ) «Mortal bugs» — клопы, которые зарождаются иногда на поляхъ сраженій.
Придворный. — Да, оборотъ престранный! Какъ!.. Ущелье,
Два мальчика и старый человѣкъ…
Постумъ. — Но вы словамъ моимъ не удивляйтесь:
Хоть рождены вы только для того,
Чтобы дивиться дѣйствіямъ другихъ,
А не своимъ!.. Хотите ли на это
Пориѳмовать со мною, такъ, для шутки?
Вотъ вамъ: "старикъ, два мальчика и горы
«Насъ сберегли, — враговъ загнали въ норы!»
Придворный. — Ахъ, не сердитесь!
Постумъ. (Комически скандируетъ). — Не къ чему сердиться.
Я съ трусами всегда готовъ дружиться!
Пусть только трусъ не позабудетъ роли,
Онъ убѣжитъ отъ самой нѣжной доли!
Вы риѳмами языкъ мой заразили…
Придворный. — Прощайте! васъ, какъ видно, разсердили (Убѣгаетъ).
Постумъ. — И снова убѣжалъ. — Каковъ придворный?
О, благородный рыцарь, быть въ бою
И спрашивать, что новаго тамъ было!
Какъ многіе теперь всю честь свою
За безопасность тѣла промѣняли-бъ!
Пустились вспять и все-таки погибли…
Я самъ, моей печалью закаленный,
Не могъ найти кончины, гдѣ она
Стонала; не попалъ къ ней подъ удары,
Гдѣ такъ она удары разсыпала…
Зачѣмъ ты, смерть, чудовище уродства,
Скрываешься коварно въ яркихъ кубкахъ,
Въ пуховыхъ ложахъ и въ словахъ сладчайшихъ?
Къ чему тебѣ еще покорныхъ слугъ,
Когда мы для тебя свои мечи
Въ сраженьяхъ обнажаемъ! — Такъ, прекрасно:
Я отыщу тебя! Любимцемъ Римлянъ
Я стану вновь; я больше не Британецъ,
Пойду за тѣмъ, которыхъ поражалъ… (Скидаетъ оружіе).
Отъ сей поры я больше не сражаюсь,
Отдамся въ руки первому рабу,
Который только плечъ моихъ коснется!
Здѣсь Римляне великія убійства
Произвели; къ великому отвѣту
Потребуютъ враговъ своихъ Британцы!
Меня же смерть лишь въ силахъ искупить,
Я приходилъ ко всѣмъ ея просить;
Убьетъ ли бой меня или измѣна,
Я за тебя паду, о Имоджена!
(Входятъ два британскихъ капитана и воины).
1-й капитанъ. — Хвала великому Юпитеру! Люцій взятъ въ плѣнъ, старика и его сыновей считаютъ за ангеловъ.
2-й капитанъ. — Тамъ былъ еще четвертый человѣкъ, въ простой одеждѣ; онъ имъ помогалъ.
1-й капитанъ. — Такъ говорятъ; но никого изъ нихъ
Не могутъ отыскать. Постой! Кто это?
Постумъ. Я Римлянинъ!.. И здѣсь бы не бродилъ,
Когда-бъ вослѣдъ за мною шли другіе.
2- й капитанъ. — Связать его! Собака! Ни одинъ
Изъ земляковъ твоихъ не возвратится
Разсказывать, какъ васъ вороны наши
Клевали!.. Онъ отвѣтилъ свысока,
Какъ будто знатный. Къ королю злодѣя!
1- й тюремщикъ. — Теперь васъ не украдутъ: вы въ цѣпяхъ;
Паситесь, если пастбище найдете!
2- й тюремщикъ. — Или когда найдете аппетитъ! (Оба уходятъ).
Постумъ. — Добро пожаловать, моя тюрьма!
Я убѣжденъ, ты — вѣрный путь къ свободѣ!
Счастливѣй я подагрика, который
Скорѣй желаетъ вѣчно такъ стонать,
Чѣмъ излѣчиться смертью, этимъ вѣрнымъ
Изъ всѣхъ врачей; она — волшебный ключъ,
Который разверзаетъ наши цѣпи!
О, совѣсть! ты закована сильнѣй
И рукъ, и ногъ моихъ… Святые боги!
Пошлите мнѣ оружье покаянья,
Чтобы разбить мнѣ цѣпи и навѣкъ
Свободнымъ быть! — Довольно ли того,
Что я тоскую такъ? — Земныя дѣти
Земныхъ отцовъ рыданьями смягчаютъ:
Но милости не больше-ль у боговъ?
Раскаяться я долженъ! И тѣмъ лучше
Я это сдѣлаю въ моихъ цѣпяхъ,
Желанныхъ, не насильственныхъ цѣпяхъ!
Когда платежъ свободу возвращаетъ,
Всего меня берите, безъ остатка,
Я знаю, вы добрѣе злыхъ людей,
Которые у должниковъ порою
Берутъ всего лишь третью, иль шестую,
Или десятую частицу долга,
А прочимъ позволяютъ имъ опять
Разжиться; но не этого мнѣ нужно.
За жизнь моей безцѣнной Имоджены
Возьмите жизнь мою; хотя она
Не столько дорога, но все же жизнь!
Вы отчеканили ее! На свѣтѣ
Притомъ не всякую монету вѣсятъ,
И принимаютъ деньги, если только
На нихъ условный штемпель сохраненъ!..
Возьмите же меня, я — вашъ чеканъ;
Внемлите мнѣ, властительныя силы;
Когда хотите бы свести разсчетъ,
Возьмите жизнь мою и уничтожьте
Холодныя оковы!.. Имоджена!..
Поговоримъ съ тобой въ молчаньи ночи… (Засыпаетъ).
Сицилій. — Владыка грома, пощади
Малютокъ смертныхъ, мухъ;
Съ Юноной, съ Марсомъ ты воюй,
Они твой страстный духъ
И шашни сторожатъ!
Правъ бѣдный сынъ мой, хоть его
Лица я не видалъ:
Скончался я, какъ въ узахъ онъ
Законовъ жизни ждалъ!
Ты, говорятъ, слывешь отцомъ
Сиротокъ-бѣдняковъ:
Сними-жъ съ него ты, какъ отецъ.
Ярмо земныхъ оковъ!
Мать. — Меня Люцина *) не спасла;
Я умерла въ родахъ:
Врачу я сына отдала, —
Онъ на чужихъ рукахъ,
Бѣдняжка, закричалъ!
- ) Lucina — богиня родильницъ и новорожденныхъ дѣтей. Ее иногда смѣшиваютъ съ Діаною и Юноною и считаютъ дочерью послѣдней.
Сицилій. — Онъ отъ природы былъ красой,
Какъ предки, надѣленъ;
И, какъ наслѣдникъ нашъ, у всѣхъ
Хвалой превознесенъ.
1-й братъ. — Когда-жъ для мужа онъ созрѣлъ,
Среди родной земли,
Никто не смѣлъ сравниться съ нимъ;
Британцы не могли
Глазъ Имоджены побѣдить.
Онъ былъ достойнѣй всѣхъ!
Мать. — Зачѣмъ ты бракъ ему послалъ.
Лишивъ его всего, —
Отчизны, почестей отцовъ
И радости его
Супруги молодой?..
Сицилій. — Какъ могъ ты снесть, что римскій плутъ,
Якимо, очернилъ
Постыдной ревностью покой
Его душевныхъ силъ
И смѣхъ презрѣнья на него
И шутки устремилъ?..
2-и братъ. — Вотъ для чего мы всѣ пришли
Изъ области тѣней!
Сражаясь храбро, мы легли
За честь земли своей:
Да процвѣтаютъ короли
Средь насъ, своихъ дѣтей!
1- й братъ. — Постумъ отваженъ и правдивъ
У Цимбелина былъ;
За что же ты, король боговъ,
Надолго отложилъ
Его награду и бѣдой
Блаженство замѣнилъ?
Сицилій. — Открой кристальное окно!
Взгляни на бѣдный край, —
На племя храброе твое
Обидъ не проливай!
Мать. — Юпитеръ! сынъ мой правъ, его
Ты больше не терзай!
Сицилій. — Явись изъ мраморныхъ дворцовъ,
Не то — мы улетимъ
И на тебя въ совѣтъ боговъ
Доносъ свой подадимъ!
2- й братъ. — О, Зевсъ! дай помощь намъ; не то —
Тебѣ мы отомстимъ!
Юпитеръ. — Вы, духи жалкіе подземныхъ странъ.
Не оскорбляйте слуха моего!
Какъ смѣли вы, трепещущія тѣни.
Владыку гроба обвинить? Стрѣла
Моя съ небесъ летитъ и укрощаетъ
Мятежныхъ смертныхъ!.. Прочь отсюда, тѣни
Элизія, останьтесь на своихъ,
Во-вѣкъ невянущихъ, цвѣточныхъ ложахъ!
Не занимайтесь смертными дѣлами:
Не вамъ о нихъ заботиться, а намъ. —
Вы это знаете! Кого мы любимъ,
Тому и шлемъ мы наши испытанья;
Мы замедляемъ нашъ священный даръ,
Затѣмъ, чтобъ онъ былъ слаще! Успокойтесь!
Нашъ добрый духъ незримо вознесетъ
Низверженнаго бѣдствіемъ Постума;
Его удѣлъ готовится, и опытъ
Слова мои на дѣлѣ подтвердитъ!
Его рожденье встрѣтила звѣзда
Юпитера, и въ нашемъ свѣтломъ храмѣ
Вступилъ онъ въ бракъ! — Вставайте, удалитесь!
Онъ будетъ властелиномъ Имоджены,
Счастливѣе отъ прошлыхъ, тяжкихъ бѣдъ!
На грудь ему вы положите эту
Дощечку. Здѣсь, по милости своей,
Мы изложили счастіе Постума!
Итакъ, домой! и болѣе не смѣйте
Нетерпѣливыхъ жалобъ расточать,
Пока еще молчитъ мой гнѣвъ опальный.
Орелъ! лети въ чертогъ небесъ кристальный! (Улетаетъ въ тучи).
Сицилій. — Онъ въ громѣ къ намъ сошелъ; его дыханье
Наполнило весь воздухъ сѣрнымъ дымомъ;
Орелъ могучій опустился къ намъ,
Какъ будто насъ хотѣлъ онъ уничтожить…
Его полетъ красивѣй былъ роскошныхъ
Земель эдема!.. Царственная птица
Свое крыло безсмертное трепала
И чистила могучій клювъ, какъ будто
Доволенъ былъ ея маститый богъ!
Всѣ. — Благодаримъ тебя, Юпитеръ дивный!
Сицилій. — Закрылся снова мраморный чертогъ,
Вошелъ въ свои покои свѣтлый богъ…
Пойдемъ и мы! Чтобы снискать спасенье,
Скорѣй его исполнимъ повелѣнье! (Всѣ тѣни исчезаютъ).
Постумъ (просыпаясь). — О, сонъ, ты былъ мнѣ дѣдомъ! Ты отца
Родилъ Постуму, создалъ мнѣ двухъ братьевъ
И мать; но, горе! ихъ ужъ больше нѣтъ!
Они исчезли такъ же, какъ явились, —
И я проснулся! Горе бѣднякамъ,
Которые отъ случая зависятъ
И бредятъ такъ, какъ бредилъ я теперь:
Они проснутся и мечты желанной
Не обрѣтутъ! — Но нѣтъ, я ошибаюсь:
Иные не мечтаютъ ни о чемъ
И ничего не стоятъ, — между тѣмъ,
Они по горло плаваютъ въ блаженствѣ!
Таковъ и я: не знаю самъ, за что
Досталось мнѣ блистательное счастье?
Какія феи посѣтили землю?..
А!.. Книжка!.. Вотъ ужъ рѣдкое издѣлье:
Когда-бъ оно не подражало свѣту,
Въ которомъ платья благороднѣй тѣхъ,
Кого онѣ скрываютъ! Небеса!
Пускай она все то, что обѣщаетъ,
Разскажетъ мнѣ! (Читаетъ).
«Когда львёнокъ, самъ того не зная, и безъ поисковъ, найдетъ струю нѣжнаго воздуха и будетъ объятъ ею, и когда обломленныя у величаваго кедра вѣтви, послѣ многолѣтняго смертнаго сна, оживутъ, приростутъ къ старому пню и снова покроются свѣжими отростками, — тогда настанетъ конецъ бѣдствіямъ Постума; Британія будетъ счастлива и процвѣтетъ въ мирѣ и довольствѣ».
О, это снова сонъ, или слова
Безумныхъ устъ: разсудокъ ихъ не скажетъ!
Здѣсь что-нибудь изъ двухъ: или ничто,
Иль рѣчь безъ смысла, иль слова такія,
Которыхъ умъ не въ силахъ разъяснить!
Но, что бы ни было, а въ этомъ дѣлѣ
Подобіе моей судьбы, и я
Пророческія строки сохраню,
Хоть изъ одной сердечной симпатіи! (Входятъ тюремщики).
Тюремщикъ. — Ступайте-ка, сэръ, готовы-ли вы къ смерти?
Постумъ. — Скорѣе пережаренъ: я уже давно готовъ.
Тюремщикъ. — Рѣчь идетъ о вѣшаньи, сэръ, если вы готовы для этого, такъ вы отлично сжарены.
Постумъ. — Такъ! и если зрители найдутъ меня довольно вкуснымъ, то блюдо покроетъ счетъ.
Тюремщикъ. — Тяжеленекъ счетъ для васъ, сэръ; но да утѣшитъ васъ то, что вы больше уже не будете расплачиваться, не будете трусить трактирныхъ разсчетовъ, отъ которыхъ часто уходишь не совсѣмъ весело, хоть они и способны производить веселье; вы приходите слабые, отъ жажды покушать, а уходите, качаясь отъ того, что черезъ край хлебнули; сердитесь на то, что много заплатили, да тутъ же сердитесь и на то, что много забрали; и кошелекъ, и черепъ пусты; черепъ немного тяжеле потому, что былъ уже слишкомъ пустъ, — а кошелекъ полегче оттого, что былъ черезчуръ уже тяжелъ: о! вы теперь поквитаетесь со всѣми этими противорѣчіями! о, милосердіе веревки, цѣною въ пенни!.. Она въ одинъ мигъ кончаетъ тысячные разсчеты: вы не найдете болѣе вѣрнаго дебета и кредита; съ нею разомъ квитается и прошедшее, и настоящее, и будущее. — Ваша шея, сэръ, вмѣстѣ и перо, и книга, и счеты: итогъ подводится немедленно!
Постумъ. — Мнѣ гораздо веселѣе умирать, чѣмъ тебѣ жить.
Тюремщикъ. — Въ самомъ дѣлѣ, сэръ: кто спитъ, тотъ не чувствуетъ зубной боли; но если бы кто-нибудь шелъ заснуть вашимъ сномъ и висѣльнику приходилось бы помочь ему ложиться, я думаю, онъ охотно помѣнялся бы мѣстами съ своимъ сторожемъ, потому что, посмотрите-ка, сэръ, вы еще не знаете, какою дорогою вамъ идти!
Постумъ. — О, творецъ, очень хорошо знаю!..
Тюремщикъ. — Тогда въ головѣ у вашей смерти есть глаза, а я еще не видѣлъ, чтобы ее такъ рисовали, вы должны или идти по направленію, которое вамъ укажутъ обязавшіеся на это, или взять на себя то, чего, я знаю, вы не можете знать; или же пуститься на поиски, подвергаясь собственной гибели, и тогда, если вы успѣете придти къ концу вашего путешествія, я думаю, вы никогда уже не воротитесь разсказывать кому-нибудь объ этомъ.
Постумъ. — Говорю тебѣ, дружище, что никто не станетъ нуждаться въ глазахъ, чтобы разсмотрѣть дорогу, по которой я теперь пойду, развѣ уже тѣ, которые станутъ жмуриться и не захотятъ ея испробовать…
Тюремщикъ. — Что за мудреная штука была бы, если бы человѣкъ имѣлъ совершенное употребленіе глазъ для того, чтобы разсмотрѣть путь слѣпоты! Я убѣжденъ, что висѣлица — путь къ жмуркамъ (Входитъ вѣстникъ).
Вѣстникъ. — Снять съ него оковы! — Ведите плѣнника къ королю.
Постумъ. — Ты принесъ добрую новость! — Меня позвали затѣмъ, чтобы, наконецъ, освободить…
Тюремщикъ. — Тогда я готовъ быть повѣшеннымъ.
Постумъ. — И ты станешь свободнѣе тюремнаго сторожа; для мертвыхъ замковъ не существуетъ (Постумъ и вѣстникъ уходятъ).
Тюремщикъ. — Если бы человѣкъ вздумалъ жениться на висѣлицѣ, то она родила бы ему другихъ маленькихъ висѣльницъ; по-моему, только бы онѣ и бѣжали къ ней съ такою охотою. Да, по совѣсти, есть бездѣльники побольше его, — и тѣмъ всегда хочется пожить, а онъ еще римлянинъ! Многіе, впрочемъ, изъ этихъ господъ умираютъ противъ своей воли; такъ, къ несчастью, было бы и со мною, если бы я былъ однимъ изъ нихъ! Какъ бы мнѣ хотѣлось, чтобъ всѣ мы стали одной души — и притомъ души доброй! — О, тогда вымерли бы и тюремщики, и висѣлицы!.. Я говорю противъ своихъ настоящихъ выгодъ… Но — въ желаніи моемъ есть своего рода выгода!.. (Уходитъ).
Цимбелинъ. — По волѣ неба вы спасли престолъ:
Скорѣй же станьте близъ меня! Прискорбно
Моей душѣ, что мы не отыскали
Того убогаго, но такъ богато
Отважнаго бойца; онъ пристыдилъ
Своимъ лохмотьемъ пышное оружье;
Онъ выставлялъ свою нагую грудь
Гораздо дальше латъ позолоченныхъ…
Мы осчастливимъ всякаго, кто намъ
Его отыщетъ, если наша милость
Доставить можетъ счастье.
Белларій. — Никогда
Не видѣлъ я такой отваги царской
Въ такомъ вполнѣ ничтожномъ существѣ
И подвиговъ высокихъ въ человѣкѣ,
Который всѣмъ одно лишь обѣщалъ:
Убожество и горе.
Цимбелинъ. — Ничего
О немъ не слышно?
Пизаніо. — Мы его искали
Между живыхъ и мертвыхъ, но слѣдовъ
Его найти мы не могли.
Цимбелинъ. — Итакъ,
Къ несчастью моему, въ его наградѣ
Прямой наслѣдникъ я! — Передаю
Награду эту вамъ — душа, разсудокъ
И грудь Британіи! (Белларію, Гвидерію и Арвирагу)
Клянусь, чрезъ васъ
Она живетъ. — Но наступило время
И васъ спросить, откуда вы?.. Скажите.
Белларій. — Мы родомъ, сэръ, изъ Камбріи; притомъ
Мы джентельмены; а хвалиться больше —
Несправедливо будетъ и нескромно;
Я вамъ скажу, что мы, вдобавокъ, честны!
Цимбелинъ. — Склоните же колѣни!
(Белларій, Гвидерій и Арвираіъ становятся на колѣни; Цимбелинъ посвящаетъ ихъ въ рыцари).
Поднимитесь,
Сіятельные рыцари! Я васъ
Въ сопутниковъ престола назначаю
И почести, которыя по сану
Вы заслужили, обѣщаю вамъ!
Цимбелинъ (Продолжаетъ). — На лицахъ вашихъ грусть… Что такъ печально
Привѣтствуете вы побѣду нашу?
Вы съ виду словно Римляне какіе,
А не орлы британскаго двора!
Корнелій. — Да здравствуетъ великій государь!..
Пришлось смутить твою святую, радость:
Скажу тебѣ, что наша королева
Скончалась!..
Цимбелинъ. — Лѣкарю такая вѣсть
Всѣхъ менѣе идетъ! Но намъ извѣстно,
Что жизнь продлить всегда лѣкарства могутъ,
Хоть смерть беретъ порой и лѣкарей!
Скажите, какъ она скончалась?
Корнелій. — Страшенъ,
Безуменъ былъ ея конецъ, какъ жизнь
Несчастной; жизнь ея была для свѣта
Мученіемъ: въ мученіяхъ она
И умерла! Я вамъ, когда угодно,
Всю исповѣдь ея перескажу:
И если ошибусь я, эти дамы
Пускай меня на словѣ перебьютъ;
Онѣ со мною, проливая слезы,
Стояли тамъ, когда она кончалась…
Цимбелинъ. — Прошу тебя, скажи.
Корнелій. — Во-первыхъ, намъ
Она созналася, что не любила
Васъ никогда; что не о васъ самихъ
Заботилась, а о величьи вашемъ!..
Что обвѣнчалась съ королевскимъ саномъ,
Была супругой вашего престола,
И не могла терпѣть особы вашей!
Цимбелинъ. — Она одна могла все это знать,
И если бы, не умирая, мнѣ
О томъ сказала, я бы не повѣрилъ
Ея устамъ!.. Извольте продолжать!..
Корнелій. — Она созналась намъ, что ваша дочь,
Которую всегда съ такой любовью
Она передъ отцомъ ея ласкала,
Въ глазахъ ея казалась скорпіономъ!
Что жизнь ея, когда бы не побѣгъ
Предупредилъ ея разсчеты злые,
Она хотѣла тайно отравить!
Цимбелинъ. — Какой же тонкій, хитрый непріятель!
Кто можетъ въ сердцѣ женщины читать?
Что дальше?
Корнелій. — Дальше, сэръ, гораздо хуже:
Она созналась намъ, что и для васъ
Она составъ смертельный припасала;
Что ваша жизнь отъ этого состава
Слабѣла бы и сохла каждый мигъ
И медленно, по дюйму, пропадала-бъ!
А между прочимъ, ласками, слезами
И поцѣлуями она хотѣла
Васъ обмануть и, во-время склонивъ
Послушаться себя, предполагала
Наслѣдникомъ короны объявить
Клотена! Но его побѣгъ разрушилъ
Ея разсчетъ коварный, и она
Съ отчаянья стыдливость потеряла;
Въ отмщенье небесамъ и человѣку,
Открыла всѣмъ свои предположенья;
И, наконецъ, жалѣя, что не всѣ
Изъ замысловъ ея созрѣть успѣли,
Въ отчаяньи безумномъ умерла!..
Цимбелинъ (женщинамъ). — И это все вы слышали, милэди?
Дамы. — Такъ точно, государь!
Цимбелинъ. — Моихъ очей
Я не виню: она была прекрасна!
Моихъ ушей я также не виню:
Они внимали лести королевы!
Я не виню и сердца моего:
Оно ее считало тѣмъ, чѣмъ только
Она казалась намъ; подозрѣвать
Ее въ то время было-бъ слишкомъ низко!
О, дочь моя! Ты можешь всѣмъ сказать,
Что я впадалъ въ безстыдное безумство.
Твое несчастье это подтвердитъ!
Исправьте-жъ, небеса, мою ошибку!..
Теперь ты, Кай, не дань съ насъ собирать
Пришелъ; Британцы свергли ваше иго,
Хотя немало храбрыхъ потеряли!..
Ихъ родственники просятъ насъ скорѣй
Смирить ихъ души страждущія казнью
Спасенныхъ плѣнниковъ, и мы на это
Согласны: разсмотри свою судьбу!
Люцій. — Подумайте объ участи сраженій:
Вы случаю обязаны побѣдой.
Достался бы намъ онъ, остудивъ свои пылъ,
Мы никогда съ мечемъ не угрожали-бъ
Своимъ военноплѣннымъ! Но да будетъ
Исполнено велѣніе боговъ,
И выкупомъ намъ станетъ наша жизнь:
Съ душою римской Римлянинъ мученья
Перенесетъ; на насъ взираетъ Августъ!
Такъ мало я забочусь о себѣ…
И объ одномъ лишь попрошу милорда:
Позвольте мнѣ за этого пажа,
Британца родомъ, вамъ представить выкупъ:
Никто слугой подобнымъ не владѣлъ;
Онъ ласковъ, нѣженъ, добръ, трудолюбивъ,
Внимателенъ и вѣренъ, и опрятенъ:
Позвольте-жъ добродѣтелямъ его
Съ моей мольбой теперь соединиться;
Я знаю, ваша свѣтлость не отвергнетъ
Моей мольбы: онъ не нанесъ вреда
Британіи, хотя служилъ у Римлянъ!
Спаси его, великій государь.
И не щади за это нашей крови!
Цимбелинъ. — Я гдѣ-то видѣлъ этого пажа;
Его черты мнѣ кажутся знакомы.
О, мальчикъ! взоръ твой чудный пріобрѣлъ
Мою любовь: ты мой съ минуты этой!
Не знаю какъ, не знаю почему,
Но мнѣ тебѣ все хочется сказать:
Живи, мой мальчикъ! — Никогда не думай
Благодарить монарха своего:
Живи, — проси себѣ у Цимбелина
Какой лишь хочешь милости; пускай
Она идетъ лишь къ нашей добротѣ
И къ сану твоему: ты все получишь!
Получишь все, хотя бы ты просилъ
Свободы главнаго изъ этихъ плѣнныхъ!.. *)
- ) Эта тирада, какъ и вообще всѣ разговоры переодѣтой Имоджены съ ея братьями, въ лѣсу, показываютъ, что Шекспиръ слишкомъ глубоко былъ преданъ идеямъ своего вѣка и вѣрилъ въ мнѣнія о сродствѣ душъ и о вліяніяхъ одного человѣка на другаго посредствомъ магнетическаго влеченія.
Имоджена. — Благодарю васъ, свѣтлый государь.
Люцій. — Я не прошу тебя молить о жизни
Моей, прекрасный мальчикъ; но увѣренъ,
Что ты о ней попросишь короля.
Имоджена. — Ахъ, нѣтъ, увы! другая подъ рукою
У насъ забота: смерть не такъ горька,
Какъ то, что вижу я! И ваша жизнь
Сама пускай хлопочетъ о спасеньи!
Люцій. — Какъ? пажъ меня оставилъ, презираетъ
И ненавидитъ? Быстротечна радость,
Которая отъ вѣрности мальчишекъ
И дѣвочекъ зависитъ!.. Онъ смущенъ!
Цимбелинъ. — Чего же хочешь ты, мой милый мальчикъ?
Все болѣе и болѣе тебя
Люблю я: думай же и ты о просьбѣ
Все болѣе и болѣе!.. Ты знаешь
Того, въ кого теперь впился ты взоромъ?
Скажи, желаешь ты его спасти?
Онъ родственникъ тебѣ? онъ твой пріятель?
Имоджена. — (Смотритъ на Якимо). — Онъ Римлянинъ и мнѣ родной такой же,
Какъ я родной монарху моему…
Нѣтъ, я рожденъ вассаломъ Цимбелина,
И потому къ нему гораздо ближе!
Цимбелинъ. — Что-жъ на него ты зорко такъ глядишь?
Имоджена. — Я вамъ одинъ повѣдаю объ этимъ.
Когда угодно вамъ меня услышать.
Цимбелинъ. — Отъ всей души: располагай моимъ
Вниманіемъ! Какъ звать тебя, мой милый?
Имоджена. — Фиделіо!
Цимбелинъ. — Отнынѣ, добрый мальчика.,
Ты пажъ мой, а король — твой господинъ!
Ступай за мной и говори свободно. (Цимбелинъ и Имоджена разговариваютъ въ сторонѣ).
Белларій. — Ужъ не воскресъ ли этотъ чудный мальчикъ?
Арвирагъ. — Песчинки такъ не схожи межъ собой!
Да, это тотъ румяный, нѣжный крошка.
Который былъ Фидельо и скончался:
Что думаете вы?
Гвидерій. — Покойникъ ожилъ!..
Белларій. — Молчите; станемъ дальше наблюдать;
На насъ не посмотрѣлъ онъ; берегитесь;
На свѣтѣ разныя бываютъ сходства:
Когда бы это былъ нашъ милый мальчикъ,
Онъ ужъ давно завелъ бы съ нами рѣчь!
Гвидерій. — Мы сами видѣли, какъ онъ скончался.
Белларій. — Потише, станемъ далѣе глядѣть.
Пизаніо (въ сторону). — О, это госпожа моя!.. Она
Жива!.. Катись теперь, какъ хочешь, время,
Хорошее и злое — все неси! (Цимбелинъ и Имоджена приближаются къ авансценѣ).
Цимбелинъ (Имодженѣ). — Стань возлѣ насъ, по правой сторонѣ,
Произноси свои вопросы громко. (Якимо)
Приблизьтесь, сэръ, свободно отвѣчайте
На то, о чемъ васъ проситъ этотъ пажъ:
А иначе, клянусь величьемъ нашимъ
И красотой его — святою честью,
Мученія ужасныя исторгнутъ
Всю истину у непокорной лжи!
Извольте говорить!..
Имоджена. — Мнѣ нужно знать
Откуда вы достали этотъ перстень?
Постумъ (въ сторону). — Зачѣмъ ему все это?
Цимбелинъ. — Говорите,
Откуда вы достали вашъ алмазъ?
Якимо. — Подъ страхомъ пытки вы мнѣ запретите
Повѣдать то, что, если разсказать,
Васъ будетъ пыткой страшною терзать!
Цимбелинъ. — Меня?!..
Якимо. — Я очень радъ, что принуждаютъ
Меня повѣдать то, что укрывать
Такая мука! Перстень я похитилъ
Злодѣйствомъ: онъ принадлежалъ Постуму,
Котораго изгналъ ты и который, —
Да будетъ рѣчь моя тебѣ тяжеле,
Чѣмъ сердцу моему, — достойнѣй всѣхъ,
Кто только жилъ межъ небомъ и землею!
Но говорить ли далѣе мнѣ, сэръ?..
Цимбелинъ. — Повѣдай все, что только близко къ дѣлу!
Якимо. — Да… неземное чудо, дочь твоя!..
Изъ сердца кровь сочится и коварный
Разсудокъ, при одномъ воспоминаньи
О ней, болитъ: мнѣ дурно… дай мнѣ кончить…
Цимбелинъ. — Какъ! дочь моя? Чтожъ ты о ней разскажешь?
Возобнови свои больныя силы:
Живи, пока природа жить позволитъ,
Не умирай, не высказавъ всего!
Приди въ себя, бѣднякъ, и говори!
Якимо. — Однажды (горе тѣмъ колоколамъ,
Которые пробили часъ коварный),
Случилось это въ Римѣ (проклятъ будь
Нашъ домъ), — обѣдая (о, еслибъ въ ядъ
Тогда всѣ наши блюда обратились,
Хотя бы тѣ, что предо мной стояли!) —
Достойный Леонатъ — (что я сказалъ?!
Онъ слишкомъ былъ достоинъ между злыми,
И лучше всѣхъ, кто только ни былъ добръ
И доблестенъ межъ нами!) сидя грустно,
Внималъ, какъ мы наперерывъ хвалили
Любовницъ нашихъ римскихъ, красоты
Которыхъ даже тотъ, кто лучше всѣхъ
Умѣлъ блеснуть словечкомъ, не нашелся-бъ
Превознести достойной похвалой:
По формамъ передъ ними былъ калѣкой
Безсмертный бюстъ Венеры, а Минерва
Не такъ стройна и нѣсколько горбата;
Онѣ стыдили чудеса природы —
И все, что только качествомъ своимъ
Насъ дѣлаетъ поклонниками женщинъ —
Въ себѣ соединяли… все, что ловитъ
На удочку безпечныхъ жениховъ
И красотой глаза намъ поражаетъ!
Цимбелинъ. — На угляхъ раскаленныхъ я стою:
Скорѣе къ дѣлу!..
Якимо. — Разомъ все скажу я,
Чтобъ ты не мучился отъ нетерпѣнья!
Постумъ (любя, какъ благородный лордъ,
И царственной любезною счастливый)
Взялся за рѣчь; не унижая тѣхъ,
Кого хвалили мы (какъ добродѣтель,
Онъ былъ спокоенъ!) — началъ онъ чертить
Портретъ своей любезной и, окончивъ
Его вполнѣ, онъ влилъ въ него дыханье
И мысли: тутъ увидѣли мы всѣ,
Что наше хвастовство трещало чуть ли
Не о красѣ кухарокъ; рѣчь его
Насъ обратила въ безсловесныхъ куколъ!
Цимбелинъ. — Скорѣй, скорѣе къ дѣлу!
Якимо. — Моя жена
Чиста, какъ ангелъ, — такъ онъ началъ споръ!
Онъ говорилъ, что и сама Діана
Во снѣ нечистыя мечтанья видитъ,
Она же съ ними вовсе незнакома!
При этомъ я (несчастный!) сталъ смѣяться
Надъ похвалой Постума и держалъ
Закладъ на кучу денегъ противъ перстня,
Который онъ тогда носилъ на пальцѣ,
Что перстень тотъ куплю ея позоромъ!
Онъ, вѣрный мужъ, — не сомнѣваясь въ чести
Своей жены, какъ я не сомнѣваюсь
Въ ней, послѣ всѣхъ моихъ попытокъ, — перстень
Поставилъ на закладъ и также точно
Могъ поступить, хотя-бъ тотъ перстень былъ
Карбунколомъ изъ колесницы Феба
И могъ со всей цѣной ея сравниться.
Тогда въ Британію помчался я,
Въ намѣреньи исполнить это дѣло!
Вы, можетъ быть, припомните, милордъ,
Какъ при дворѣ у васъ я находился.
Здѣсь ваша дочь невинностью своей
Заставила меня увидѣть бездну
Между грѣхомъ распутства и любовью!
Я потерялъ надежду, но желаній
Я не терялъ: мой итальянскій мозгъ
Работать сталъ въ наивности британской
Немножко подло, но для нашей цѣли
Довольно выгодно; короче, я
Въ трудѣ успѣлъ и возвратился въ Римъ,
Съ большимъ запасомъ лживыхъ доказательствъ,
Которыя свели съ ума Постума,
Изранивъ вѣру бѣднаго въ невинность
Его жены безсовѣстною ложью…
Я описалъ ему покой принцессы,
Обои, потолки, каминъ, ковры;
Я показалъ ему браслетъ (о, хитрость!
Какъ ты легко достала мнѣ его!) —
Я подтвердилъ слова мои примѣтой
На тѣлѣ Имоджены сокровенной,
И онъ повѣрилъ, что замокъ ея
Невинности разбитъ и что она
Мнѣ отдалась… И мнится мнѣ, что вижу
Вновь Леоната я…
Постумъ (выступая впередъ). — Онъ передъ тобой,
Предатель итальянскій! — О! какой же
Глупецъ я легковѣрный, воръ, убійца, —
Собраніе всего, что было, есть
И будетъ въ мірѣ изъ грѣховъ злодѣйскихъ!..
О, дайте мнѣ нелицемѣрный судъ!
Ты, мой властитель, дай мнѣ казнь и пытку!
Я всѣ злодѣйства заслужилъ собой —
Я хуже всѣхъ ихъ!.. Да, я — Леонатъ!
Я дочь твою убилъ! Нѣтъ, лжецъ коварный!
Я лгу: я совершилъ свое злодѣйство
Черезъ другаго, худшаго еще,
Чѣмъ я; посягнулъ на святотатство:
Она была Діаны чистой храмомъ,
Нѣтъ, добродѣтель вся она была!
Заплюйте же скорѣе, закидайте
Каменьями и грязью вы меня!
Собаками злодѣя затравите!
Пусть каждаго разбойника зовутъ
Отъ этихъ поръ Постумомъ Леонатомъ…
И пусть земля извѣдаетъ грѣхи
Еще ужаснѣй моего злодѣйства.
О, Имоджена, королева, жизнь,
Жена моя! бѣдняжка Имождена!
О, Имоджена! Имоджена!
Имоджена. — Тише,
Милордъ, прошу…
Постумъ. — Такъ ты комедію
Изъ этого желаешь разыграть?
Негодный пажъ: ты здѣсь окончишь роль! (ударяетъ ее мечомъ: она падаетъ).
Пизаніо. — Милорды! помогите, помогите!
Вѣдь это ваша и моя принцесса!..
Постумъ, Постумъ, теперь ты лишь убилъ
Бѣдняжку! Помогите, помогите!
О, честная милэди, Имоджена!
Цимбелинъ. — Неужели весь міръ перевернулся?
Постумъ. — Какъ отуманились мои глаза?!..
Пизаніо. — Очнитеся, принцесса!
Цимбелинъ. — Если это
Все правда, небеса хотятъ, чтобъ я
Отъ радости и счастія скончался!
Пизаніо. — Что, лучше-ль вамъ теперь, моя принцесса?
Имоджена (приходя въ себя). — О! удалися съ глазъ моихъ! Ты яду
Мнѣ далъ! Поди, опасный человѣкъ!
Не смѣй дышать въ томъ мѣстѣ, гдѣ есть принцы!
Цимбелинъ. — Какъ?.. Голосъ Имоджены!
Пизаніо. — Пусть, милэди,
Убьетъ меня небесная гроза,
Когда тотъ порошокъ, который вамъ
Я далъ въ лѣсу, я не считалъ безцѣннымъ
Лѣкарствомъ. Эту вещь я получилъ
Отъ королевы!
Цимбелинъ. — Новая продѣлка?!..
Имоджена. — Онъ отравилъ меня, милордъ!
Корнелій. — О боги!
Я позабылъ еще одно признанье
Покойницы: оно васъ оправдаетъ! —
О! если, — такъ сказала королева, —
Пизаніо далъ принцессѣ тотъ составъ,
Который я лѣкарствомъ назвала,
Онъ служилъ своей принцессѣ такъ же,
Какъ я, положимъ, услужила-бъ крысѣ. —
Цимбелинъ. — Что тамъ еще, Корнелій?
Корнелій. — Королева,
Милордъ, меня просила очень часто,
Составить ей отравъ, для изученья
Ихъ свойствъ, какъ говорила мнѣ она,
Надъ смертью злыхъ созданій, кошекъ, крысъ,
Всего, что только въ свѣтѣ не жалѣютъ!
Боясь, чтобъ планъ ея пошелъ не дальше,
Я для нея составилъ вещество,
Которое на-время только жизнь
Лишаетъ силъ, но вскорѣ весь процессъ
Природы вновь свершаетъ отправленія…
Вы не его ли приняли?
Имоджена. — Быть можетъ,
Я умерла отъ этого состава…
Белларій. — Вотъ, дѣти, въ чемъ была ошибка наша!
Гвидерій. — О, это нашъ Фиделіо, навѣрно!
Имоджена (Постуму). — Зачѣмъ свою ты вѣрную супругу
Покинулъ здѣсь! Вообрази, что ты
Стоишь надъ бездной: сбрось меня туда!
Постумъ. — Виси на мнѣ, моя душа, какъ плодъ
На вѣточкѣ, пока она изсохнетъ!
Цимбелинъ. — Что-жъ это, плоть моя, мое дитя?
Я зрителемъ нѣмымъ при этомъ буду?..
Ты говорить со мной совсѣмъ не хочешь?
Имоджена (опускаясь на колѣни). — Милордъ, прошу у васъ благословенья.
Белларій (Гвидерій и Арвирагу). — Теперь я васъ нисколько не виню,
Что юношу вы этого любили:
У васъ къ тому свои причины были!
Цимбелинъ. — О, пусть мои родительскія слезы
Святой водою каплютъ на тебя:
Увы, скончалась мачиха твоя!..
Имоджена. — Мнѣ очень жаль ее, мой государь!
Цимбелинъ. — Она была исполнена грѣховъ:
По милости ея, такъ странно всѣ мы
Сошлися здѣсь… Но сынъ ея исчезъ
И мы не знаемъ, какъ и почему?..
Пизаніо. — Милордъ! мой страхъ прошелъ, я все открою…
Клотенъ, едва принцесса удалилась.
Пришелъ ко мнѣ, съ мечомъ въ рукѣ и съ пѣной
У рта; онъ началъ клясться предо мной,
Что если я ему не объявлю,
Куда ушла принцесса, я погибну
Въ одно мгновеніе!.. Тогда при мнѣ
Какъ разъ нашлось послѣднее письмо
Постума; это-то письмо умчало
Его за ней на поиски въ Мильфордъ, —
Куда, какъ звѣрь и въ платьѣ Леоната,
Которое онъ вырвалъ у меня,
Клотенъ съ позорнымъ планомъ поспѣшилъ…
Что съ нимъ случилось послѣ, я не знаю!
Гвидерій. — Позвольте мнѣ окончить вашъ разсказъ.
Я умертвилъ его!
Цимбелинъ. — Спаси васъ небо!
Я не хотѣлъ бы добрыя дѣла
Наказывать жестокимъ приговоромъ:
Скажи, что ты солгалъ, мой храбрый мальчикъ!
Гвидерій. — Я сдѣлалъ такъ, какъ я вамъ объявилъ!
Цимбелинъ. — Клотенъ былъ принцъ!
Гвидерій. — Онъ наглымъ принцемъ былъ!
Его продѣлки недостойны принца.
Онъ вздумалъ вызывать меня такимъ
Задорнымъ языкомъ, что я пошелъ бы
Хоть на моря, когда-бъ они ревѣли,
Какъ онъ: я голову ему отсѣкъ!..
И очень радъ, что нынче передъ вами
Онъ не стоитъ, какъ я, и обо мнѣ
Такой же рѣчи вамъ не говоритъ!..
Цимбелинъ. — Жаль мнѣ тебя; твой собственный языкъ
Тебѣ изрекъ смертельный приговоръ;
Законамъ ты обязанъ покориться:
И нынче же умрешь!
Имоджена. — Безглавый трупъ
Я приняла за милаго супруга!
Цимбелинъ. — Связать убійцу, прочь его отсюда!
Белларій. — Стой, государь; убитый недостоинъ
Убійцы; твой преступникъ одного
Съ тобою рода: онъ передъ тобой
Свершилъ гораздо болѣе заслугъ,
Чѣмъ цѣлый полкъ Клотеновъ совершилъ бы. (Стражѣ).
Освободите царственныя руки:
Не для цѣпей онѣ сотворены!
Цимбелинъ. — Зачѣмъ, старикъ-солдатъ, желаешь ты,
Не получивъ еще вознагражденья
За подвигъ свой, подвергнуться опалѣ
И гнѣву короля? Какъ можетъ онъ
Быть одного со мной происхожденья?
Арвирагъ. — Въ своихъ словахъ зашелъ онъ далеко.
Цимбелинъ (Белларію). — За это ты погибнешь безъ пощады!
Белларій. — Всѣ трое мы погибнемъ! Но сперва
Я докажу, что двое между насъ
То самое, о чемъ я вамъ повѣдалъ. —
Я долженъ, дѣти, гибельную тайну
Открыть: она — опасна для меня,
Но васъ она, навѣрно, осчастливитъ!
Арвирагъ. — Опасность ваша и для насъ — опасность!
Гвидерій. — А счастье наше — счастье и для васъ!
Белларій. — Позвольте же: я стану говорить. —
Великій государь, скажите, былъ ли
У васъ вельможа, именемъ Белларій?
Цимбелинъ. — Что въ немъ тебѣ?.. Онъ сосланный измѣнникъ!
Белларій. — Онъ также старъ, какъ тотъ, кто передъ вами
Стоитъ теперь: онъ сосланъ — это правда;
Но я не знаю, былъ ли онъ измѣнникъ?..
Цимбелинъ. — Схватить его! Вселенная не можетъ
Его спасти! —
Белларій. — Не горячитель такъ!
Сначала заплатите мнѣ за то,
Что ваши дѣти выкормлены мною,
И конфискуйте послѣ все, едва
Я получу свое вознагражденье.
Цимбелинъ. — Ты выкормилъ моихъ дѣтей?
Белларій. — Я грубъ
И слишкомъ смѣлъ: молю васъ на колѣняхъ…
Не стану я до той поры, покуда
Не вознесу я вашихъ сыновей!
Тогда вы старика ужъ не жалѣйте…
Великій государь, я не отецъ
Двумъ этимъ джентльменамъ, хотя меня
Они зовутъ отцомъ и почитаютъ
Себя дѣтьми изгнанника-Моргана!
Они потоки царственной рѣки —
И кровь твоя, мой свѣтлый повелитель!..
Цимбелинъ. — Какъ! въ нихъ мое потомство?
Белларій. — Точно такъ,
Какъ ты потомокъ дѣдовъ Цимбелина.
Старикъ Морганъ былъ нѣкогда Белларій:
Его тогда ты выслалъ изъ отчизны.
Двухъ этихъ принцевъ (имя это къ нимъ
Идетъ, они сіятельные принцы) —
Я двадцать лѣтъ воспитывалъ въ горахъ;
Вселилъ въ нихъ все, что только могъ вселить
Изъ истинныхъ познаній; самъ ты знаешь,
Кормилица малютокъ, Эрифила,
Съ которой я вступилъ за это въ бракъ,
Ихъ унесла, едва меня изгнали!
На это я склонилъ ее тогда!
Я былъ наказанъ прежде преступленья,
Которое свершилъ я предъ тобой:
Я пострадалъ за вѣрность и замыслилъ
Коварную измѣну Цимбелину!
Но, свѣтлый сэръ, вотъ вновь твои сыны:
Я въ нихъ теряю всю мою отраду!
Да низойдетъ благословенье неба
На ихъ чело спасительной росой:
Они могли-бъ достойно сводъ лазурный
Огнями звѣздъ душевныхъ обложить!
Цимбелинъ. — Ты говоришь и плачешь; вы втроемъ
Свершили подвигъ, предъ которымъ блѣдны
Всѣ чудеса разсказа твоего:
Я потерялъ моихъ дѣтей; но если
Мои то дѣти, лучшихъ сыновей
Желать не долженъ я.
Белларій. — Милордъ, позвольте!
Тотъ джентельменъ, который у меня
Носилъ названье Полидора, принцъ —
Достойнѣйшій Гвидерій; джентельменъ,
Котораго я называлъ Кадваломъ, —
Свѣтлѣйшій Арвирагъ, вашъ младшій сынъ;
Его въ богатой мантіи укрыли,
Въ пеленкахъ, вышитыхъ рукой его
Высокой матери: всѣ эти вещи
Я вамъ, для большей правды, покажу!
Цимбелинъ. — На шеѣ у Гвидерія была
Кровавая звѣзда — значокъ родимый!..
Белларій (указывая на Гвидерія). — Вотъ, кто родимымъ пятнышкомъ отмѣченъ!
Премудрая природа создала
Его на тотъ конецъ, чтобъ вамъ сегодня
Скорѣй пришлось Гвидерія признать!
Цимбелинъ. — Ужель я вновь отецъ троихъ дѣтей?
Во-вѣки мать не радовалась больше,
Окончивъ муки тягостныхъ родовъ!..
Благословенны вы, которыхъ путь
Лежалъ такъ долго внѣ родимыхъ орбитъ:
Войдите въ нихъ и царствуйте опять!
Ты, дочь моя, лишилась черезъ это
Короны!..
Имоджена. — Нѣтъ, милордъ, я черезъ это
Пріобрѣла два міра неземныхъ!..
О, братья милые, мы снова вмѣстѣ!
Не говорите-жъ больше никогда,
Что рѣчь моя неправильна: вы братомъ
Меня именовали, я же вамъ
Была сестрой; а я именовала
Васъ братьями, и были вы мнѣ братья!..
Цимбелинъ. — Такъ вы уже встрѣчались?
Арвирагъ. — Да, милордъ!
Гвидерій. — И съ перваго-жъ свиданья полюбили
Другъ друга, продолжая страсть свою,
До той поры, когда сестра скончалась…
Корнелій. — Отъ ядовитыхъ зелій королевы!
Цимбелинъ. — О, дивное чутье! — Когда же я
Услышу все? И въ спѣшномъ пересказѣ
Видны у васъ безчисленныя вѣтви,
Которыми богато вашъ разсказъ
Развиться можетъ! Гдѣ и какъ жила ты?
Какъ римскому ты плѣннику служила?
Какъ ты разсталась съ братьями? Какъ вновь
Ты ихъ нашла? Зачѣмъ ты убѣжала
Отъ нашего двора?.. Куда бѣжала?!..
Все это — и къ тому еще причину,
Которая васъ привела на бой,
Не знаю самъ, какъ много я желалъ бы
Узнать отъ васъ въ подробнѣйшихъ оттѣнкахъ,
Во всѣхъ случайныхъ, мелкихъ переходахъ!
Но намъ теперь не мѣсто и не часъ
Васъ долгими вопросами тревожить…
Постумъ закинулъ якорь къ Имодженѣ;
Она же, какъ стыдливая зарница,
Бросаетъ взоръ свой нѣжный на него,
На братьевъ и на насъ, — и свѣтъ, и радость
На милые предметы проливаетъ!..
Мы отвѣчаемъ тѣмъ же Имодженѣ…
Пойдемъ отсюда; пусть дымятся храмы
Огнями нашихъ благодарныхъ жертвъ! (Белларію)
Ты братъ мой и на вѣкъ мнѣ будешь братомъ!..
Имоджена. — Вы мой отецъ, меня вы воскресили!
Я дожила до радостной поры!
Цимбелинъ. — Всѣ радуются, кромѣ этихъ плѣнныхъ:
Пускай же и на нихъ прольется радость;
Они раздѣлятъ счастье короля!
Имоджена (Люцію). — Теперь, мой повелитель, постараюсь
Я вамъ, какъ должно, услужить!
Люціи. — Сойди
На васъ благословеніе небесъ!
Цимбелинъ. — Пропавшій воинъ столько благородства
Въ сраженьи показалъ, что между насъ
Блисталъ бы кстати онъ и благодарность
Монаршую собою бы почтилъ!
Постумъ. — Я, государь, тотъ неизвѣстный воинъ!
Я въ рубищѣ простомъ сопровождалъ
Троихъ твоихъ бойцовъ: моя одежда
Тогда моимъ желаньямъ отвѣчала!
Якимо, говори, кто этотъ воинъ?
Не я-ль тебя повергнулъ, и едва
У ногъ моихъ ты не лишился жизни?
Якимо (становясь на колѣни). — Я вновь у ногъ твоихъ: но мнѣ колѣни
Теперь сгибаетъ мстительная совѣсть,
Какъ нѣкогда ихъ мощь твоя сгибала;
Возьми же эту жизнь, молю тебя:
Я столько разъ надъ нею издѣвался!
Но прежде получи свое кольцо
И съ нимъ браслетъ вѣрнѣйшей изъ принцессъ,
Какія только въ вѣрности клялися!
Постумъ. — Не преклоняй колѣнъ передъ Постумомъ:
Одною властью обладаетъ онъ,
И эта власть — прощеніе врагу;
Одну лишь месть питаетъ онъ къ тебѣ —
И эта месть — забвеніе обиды!
Живи и поступай съ другими лучше!
Цимбелинъ. — Вотъ благородный судъ; нашъ мудрый зять
Даетъ урокъ намъ въ мудромъ милосердьи[12].
На этотъ разъ прощенье — нашъ пароль!
Арвирагъ. — Вы помогали намъ, какъ будто знали,
Что мы на самомъ дѣлѣ съ вами братья;
Какъ рады мы, что вы намъ не чужой!
Постумъ. — Я вашъ слуга, сіятельные принцы!
Вы, благородный вождь отрядовъ римскихъ,
Не можете-ль гадателей своихъ
Сюда созвать: я видѣлъ чудный сонъ!
Ко мнѣ сходилъ властительный Юпитеръ,
На царственномъ орлѣ своемъ покоясь,
И, окруженный лицами моихъ
Покойниковъ родныхъ, меня тревожилъ…
Когда же я проснулся, на груди
Моей покоилась вотъ эта книжка;
Ея слова такъ странны и темны,
Что я не въ силахъ смысла ихъ понять!..
Пускай же вашъ гадатель намъ покажетъ
Свое искусство въ чтеньи этихъ словъ!
Люцій. — Гдѣ Филармонъ?
Гадатель. — Я здѣсь, мои добрый лордъ.
Люцій (даетъ ему книжку). Читай и объясни намъ эти рѣчи.
Гадатель (читаетъ). — «Когда львенокъ, самъ того не зная, и безъ всякихъ поисковъ, найдетъ струю нѣжнаго воздуха и будетъ объятъ ею, и когда обломленныя у величаваго кедра вѣтви, послѣ многолѣтняго смертнаго сна, оживутъ, приростутъ къ старому пню и снова покроются свѣжими ростками, тогда настанетъ конецъ бѣдствіямъ Постума; Британія будетъ счастлива и процвѣтетъ въ мирѣ и довольствѣ».
Ты, Леонатъ, какъ сказано здѣсь, — львенокъ;
Значеніе прозванья твоего
Намъ подтверждаетъ это: Leo-natus —
Одно и то же, что рожденный львомъ! (Цимбелину)
А нѣжный воздухъ — дочь твоя, властитель;
По-римски, нѣжный воздухъ — mollis aer;
Изъ слова mollis-aer выйдетъ слово
«Супруга» — mulier; а это прямо
Ужъ означаетъ вашу Имоджену,
Которую, безъ поисковъ, теперь,
И самъ того не зная, какъ оракулъ
Сказалъ, нашелъ восторженный супругъ
И ею былъ, какъ пеленой воздушной,
Какъ нѣжнымъ благовоніемъ объятъ!
Цимбелинъ. — Да, въ этомъ есть, повидимому, смыслъ!
Гадатель. — Могучій кедръ — великій Цимбелинъ!
А отъ него отломленныя вѣтви —
Два сына Цимбелина; ихъ унесъ
Белларій. Много лѣтъ ихъ всѣ считали
Погибшими; они теперь воскресли
И приросли къ властительному корню;
И мощный кедръ отчизнѣ обѣщаетъ
Въ своихъ потомкахъ славу и покой!..
Цимбелинъ. — Прекрасно! мы теперь начнемъ съ покоя:
Кай-Люцій, я побѣду одержалъ,
Но покоряюсь Цезарю и Риму!
Согласенъ я условленную дань
Ему платить; вражда супруги нашей
Меня отъ этой дани отклонила:
За это судъ небесъ рукой тяжелой
Ее съ несчастнымъ сыномъ поразилъ!
Гадатель. — Персты боговъ настраиваютъ струны
Гармоніи торжественной и мира!
Видѣніе, которымъ занялъ я,
Передъ сраженьемъ, Люція, вполнѣ
Свершается теперь: мнѣ снилось, будто
Могучій нашъ орелъ покинулъ Югъ
И залетѣлъ на отдаленный Западъ;
Тамъ, уменьшаясь болѣе и болѣ,
Онъ наконецъ исчезъ во блескѣ солнца!..
Видѣнье предвѣщало, что орелъ —
Властительный, великій императоръ,
Сольется вновь съ пресвѣтлымъ Цимбелиномъ,
Блестящею звѣздой полночныхъ странъ!..
Цимбелинъ. — Благословимъ теперь святыхъ боговъ:
Пусть къ алтарямъ таинственнымъ восходитъ
Волнистый дымъ благоуханныхъ жертвъ!
Всѣмъ подданнымъ о мирѣ объявить!
Пойдемъ! И пусть британскія знамена
Завѣютъ рядомъ съ цезарскимъ орломъ!
Мы такъ пойдемъ съ тріумфомъ въ нашу Люду —
И въ храмѣ Зевса миръ нашъ заключимъ;
Потомъ его скрѣпимъ роскошнымъ пиромъ…
Итакъ, впередъ!.. Еще не конченъ бой —
А ужъ кругомъ и счастье, и покой! —
Примечания
править- ↑ Время дѣйствія приблизительно относится къ шестому году послѣ Р. Хр. Въ этотъ годъ отъ Римской Имперіи отпали народы Далмаціи и Панноніи, что составляетъ нынѣшнюю Венгрію, на правомъ берегу Дуная.
- ↑ Тенанцій быль отецъ Цимбелина и племянникъ Кассибелана; Кассибеланъ прогналъ Римлянъ при первомъ ихъ вторженіи въ Британію, но, побѣжденный Ю. Цезаремъ, долженъ былъ платить ежегодную дань Риму. Шекспиръ слѣдуетъ въ своей драмѣ хроникѣ Голиншеда, но которой Тенанцій отказался, наконецъ, отъ этой дани и завѣщалъ своему сыну, Цимбелину, воевать за нее съ императоромъ Августомъ. Прим. Мэлона.
- ↑ Здѣсь Шекспиръ намекаетъ на африканскихъ женщинъ: большія охотницы до поединковъ мужей, онѣ часто служатъ имъ секундантами.
- ↑ Здѣсь имя Франціи упогреблено вмѣсто имени «Галлія».
- ↑ Выраженіе «Arabian bird» — арабская птица — по объясненію германскихъ комментаторовъ, значитъ: диво, чудо, фениксъ. Такъ это слово перевелъ и Л. Тикъ.
- ↑ Императору Августу-Цезарю.
- ↑ «Every Jack» slave hath his belly full of figthting. Слово въ слово значитъ: всякій мазурикъ Яшка (по нашему Ванька) имѣетъ брюхо, полное ударовъ, синяковъ.
- ↑ Этотъ знаменитый шекспировскій монологъ: «The crickets sing…» вызвалъ много комментаріевъ. Мы воспользовались ими при передачѣ оригинала на русскій языкъ, такъ сказать, вложили ихъ въ общій колоритъ текста, и потому не приводимъ ихъ здѣсь.
- ↑ Cyterea (Cytera), — островъ у береговъ Лаконіи; на этомъ островѣ, изъ пѣны морскихъ волнъ, родилась Венера, Афродита. Поэтому Венеру и женщинъ, уподобляемыхъ ей, иногда зовутъ именемъ Цитеры и Цитереи.
- ↑ Здѣсь намекъ на ту эпоху въ музыкальномъ мірѣ, когда дисканты кастратовъ замѣняли дисканты и меццо-сопрано женщинъ.
- ↑ Эрифила — жена Белларія, бывшая прежде фрейлиною Цимбелина.
- ↑ Слово: son-in-law, зять, заключаетъ здѣсь непереводимый намекъ на милосердіе законовъ; собственно son-in-law значитъ сынъ по закону.