Уже колеса раскаленны
Пламенноносного светила
Над головою возвышенны
Вертятся в крутизне полден;
Горящи с них струи текут
Огнепалящим водопадом
На темя томное мое.
Вотще взор в землю поникаю
И помощи там ожидаю; 10 Кипящие пары, бегу щи
Из скважин преющей земли,
Над коей тонкие частицы
Волнистою струей мелькают,
Надежду гонят прочь далече
И возмущают размышленье.
В лугах открытых прозябенья
До корня жгомы упадают.
Не слышен звук косы кривой;
Косец бежит в вертеп сырой 20 Или ложится в хладну тень
Душистыя скирды высокой.
На мертвом поле все молчит;
Кузнечик токмо лишь сверчит.
Все птицы в кущи улетают;
Один орел, разинув нос
И длинну дуба ветвь потрясши,
Крылами быстро рассекает
Жегому зноем поднебесну
И проницает область света? 30 Стада в Салгире погруженны
До половины все стоят.
Елени быстры, дики серны,
Рогами подпирая ветви,
Бегут под сосны иль в ущелья;
Но на безлесистых степях,
Где нет ручьев, — скудеют урны,
Как страждет тамо естество?
Огромный буйвол, слабый меск,
Верблюд двухолмный подъяремный, 40 Стоя при кладезях глубоких[1],
Где исчезает в взорах влага,
Терпенье часом измеряют,
Пока из бездны хладны воды
Самих их силой извлекутся,
Чтоб утолить гортань горящу.
Ручьи катящися из скал,
Своих не достигая устий,
На половине сякнут тока;
Вотще желают с нетерпеньем 50 Препрыгнуть знойны перелески
И течь под тенью темных буков.
Увы! — природа удрученна
Трепещет в полдень, — страждет в зное.
Но не единый зной в стране
Свое упорство возвышает;
Другий в стихиях демон мести
Летит среди осенних вихрей.
Какой тогда горящий ветр
От тех пределов восстает, 60 Которые лежат далече
Меж южным и вечерним краем?[2] —
Вотще, напыщившись, Эвксин
Волною тщится остудить
Шумящий в воздухе сей пламень.
Он в лоне хлада носит зной.
Ужели от горнил небесных
Здесь толь же огненная буря
И толь же смертоносна дует,
Какая— свирепеет там, 70 Где славны Киры подавали
Законы Азии подвластной,
Где сын Филиппов доказал,
Что он Аммонов также сын,
Где царствовали Шах-Аббасы
В объятиях спокойных мира,
Где Кулыханы разъяренны
В себе открыли тех бичей,
Каких Бог сил послал на землю
Карать трепещущи народы? — 80 Нет, — буря в сей стране
Того вреда не производит,
Как на полях восточных дальних.
Пустыни терпеливый сын,
Верблюд не столь страшится жажды,
Как под чертою светоносной,
Где средь песков каленых сохнет
Гортань его от пылких вихрей.
Вотще колена он сгибает,
Чтоб бурна полоса прошла 90 Безвредно над челом его;
И он, и всадник погибают
С пришествием палящей смерти;
Но здесь коликое пространство
Сей ветр над бездной протечет?
Колику меру зноя должен
От хлада моря уменьшить!
И в сем счастлив наш Херсонис. ..
А там, — а там в сии часы,
Как здесь кипяща сила рдеет, 100 Там, где пламенноструйно солнце
Отвесными лучами жжет
Под знойным поясом живущих,
Что ощущает естество? —
Не можно выразить тех мук,
Какие чувствует там грудь!—
Что в том, что горы возвышенны,
Восшед к экваторским вершинам,
Из недр своих ключи струят
И злато в их струях крутят! 110 Последне счастье — что с собою
Паляще солнце над главою
Из утренних выводит врат
Для прохлажденья зноя ветр! —
Но счастие сие — надолго ль?
Что в том, что в Сеннаарских долах
Млеко и меды самородны
На мхах пушистых протекают
Иль на равнинах Абиссинских
Пески златые искры мещут? 120 Или, где Нил, владыка рек,
Крутясь из двух исходищ мрачных
В горящей области Гояма
И озеро прошедши светло
В гордящейся красой Дамбеи,
Течет через пески сыпучи,
И вдоль Нубийских диких гор,
Клубя валы из полной урны,
Багрит Цереры юный плод!
Что в том, что в искрометном свете 130 Голкондские блестят алмазы
И слезного Потоза руды,
Где жили мирны чада солнца? —
Что пользы в рощах благовонных,
Иль в злате, иль в кости,
Когда затворено там небо? —
Там раскаленна медиа твердь
И степь обширная железна
Лишь в жажде, голоде мертвеют,
А пылки стрелы Аполлона 140 Приносят пламенную смерть.
Непобедимый, сильный зной!
Ах! — воздержися в сей стране
И каплей пламенных не лей
На страждущу мою главу!
Конечно, — лют в дни зимни мраз;
Но ты еще его лютее,
И я отсутствия зимы
Гораздо меньше бы желал,
Чем приближения ея. 150 Куда сокрылся ветр полночный?
Ты, коего природа щедра
Послала в непреложный дар
Сей области благословенной,
Когда, — когда ты изменял?
Стремись!— от севера стремись!—
Лети, — дели в долине силу
И силой воздух остуди!
Не тщетно ли я воздыхаю
И с сокрушеньем вспоминаю 160 Осенни тихи те часы,
Когда в других крутых климатах
Туманы, бури и дожди
Вкруг солнечных колес виются,
А здесь тогда погода тиха
При благотворной теплоте
Зовет на шелковы луга
Или на усыренны горы,
Там, где шафран напоминает
Еще весенни красоты, 170 Где резвых бабочек четы
Еще любовь возобновляют,
Еще натура в них играет
И, с ризы Флоры сняв узоры,
Разрисовать их крылья тщится?
Не тщетно ль призываю нощь?
Она далече отстоит;
А час жарчайший близок, — близок!
Что может отвратить власть солнца,
Которая поля открыты 180 В разливе знойном потопляет? —
Она неукротима — пусть!—
Я в недрах гор могу сыскать
Остаток утренней прохлады.
О ты, ужасный Агермыш[3]! —
Как хладен тонкий воздух твой! —
Как воет над тобою ветр,
Из грозной исторгаясь хляби?
Ты зришь всегда перед собой
С своей дымящейся вершины 190 Три в бурях ропщущи пучины;
Меж их Боспорский полуостров
Лежащ к востоку протяжен;
А долу средь развалин дряхлых
Давно седеющий Крым древний.
Давно он ветх, давно оставлен;
Но тучные луга и нивы
Всегда волнуемы зефиром,
И многоцветны вертограды
Еще юнеют каждый год, 200 Еще лилеи белы[4] дышут
И посреде пустынь смеются;
Там тутовые древеса[5]
Раскидывают те листы,
В которых драгоценный червь
Свое питает бытие
И, испуская нежный шелк,
Между трудами умирает;
Нет, — он лишь токмо засыпает
И, шелковый расторгши гроб, 210 На юных крыльях воскресает;
Там, — там уже я зрю его
Секуща тонку жидкость света
Над гробом, тканию обвитом!
Как драгоценен гроб его? —
Он есть блестящий тот источник,
Отколь сокровища идут,
Для мудрого щиты от громов[6],
Для нимф уборов цветны горы.
О сколь блажен тот, кто восходит 220 Сквозь чащу ивовых кустов
На верх твой гордый, Агермыш,
Восходит сим горящим часом,
Чтоб насладиться хладом тем,
Который из бездонной хляби
Между иссунутыми выспрь
В твое отверстие скалами
Студеным ветром дышет с шумом;
Он благородно презирает
Нелепы мысли савроматов, 230 Что, мня быть царству там духов,
Трепещут приступить туда; Тенар ли там? — иль Ингистан[7],
Где вечный лед, где вечна ночь,
Где мразный тартар обитает? —
Он всходит смело — и тогда
Сидит в тени близ края бездны,
Иль миновав крутые горы,
Стоящи как отвесны стены,
Где черный Кара-су течет, — 240 Взбирается на ту громаду,
Где величайша страшна бездна[8],
Устланна камнем изнутри
Меж остроголыми слоями,
Стоящими столпообразно,
Спускаясь вниз крутым утесом,
Ледник вмещает самородный;
Там по отшествий мразных дней,
Когда растопит дух весны
Лежащу зиму на вершине, 250 Обрушиваясь токи в бездну
Внизу находят новый мраз,
Немеют, стынут, леденеют
И вечну утверждают зиму,
Куда ни солнце в знойны дни,
Ни теплый ветр не навещает.
Но как приступит он теперь
К сей страшной пропасти горы? —
Он не отважный Эмпедокл,
Не Плиний и не дерзкий Курций. 260 С сей высоты враги Гирея
Полками вержены вниз были;
И кто, — какая бы судьба
От жалости дала крыле,
Которые бы поддержали
Несчастного в полете смертном? —
Летит стремглав лишенный чувств;
Тут воздух пружится и свищет;
Подпора слабая! — несчастный
Летит и рассекает вихри; 270 Падет на камни; бледны кости
Разметанны дробятся врозь;
Смерзающаясь кровь валит;
Дрожащий брызжет мозг по камням;
Весь вид рассыпан человека;
Вот он? — ужасная картина!
Но да проникну в мрак густый,
Где свет отсутствует дневный
Среди расселин углубленных
Хребтов крутых уединенных!
280 Красуйтесь, благотворны тени,
И вы, прохладные навесы,
Вы, столповидные раины,
Почтенны дубы старолетны
И дремлющие сосны, буки,
Венцы холмов приосененных,
И вы, обители пророков,
Певцов, гимнософистов, магов, Платоников, друидов, бардов!
Красуйтеся, священны храмы, 290 Чертоги мыслей вдохновенных!
В сии палящие минуты
Весьма мою пленяет душу
Уединенна ваша тень!
Почто ж я медлю? — се пещеры,
Где, мнится, от начала мира
Прохладна мрачность водворилась
И вечну заключила дверь
Текущему с эфира зною!
Ужасны, как разверсты тучи, 300 Керманские вдали хребты;
Не видно никаких стезей
По каменистым крутизнам,
Кроме следов коней сарматских,
Которые одни умеют
Пробраться равновесным шагом
По тем ужасным крутизнам,
Отколе взоры непривычны
По скату, как крутой стене,
В глубоку пропасть упадая,
Мутятся и дрожат в закруге.
Бесчисленные пустоты
В утробах тощих гор темнеют! —
Но там еще красы сокрыты;
Там свежие ключи журчат;
В стенах блистают острациты,
Кораллы, гладкие грифиты
И черепы морских червей.
Прошед Бахчисарай цветущий,
Почиющий среди долины 310 В садах ясминных, виноградных
Под тению хребтов навислых,
Надменных разнотою древ,
Проник бы я и в те пещеры,
Что там темнеют в высоте,
На коей дремлющий Мангуп
Теперь в развалинах плачевных
В остатках вертограда спит;
Иль в Тяпикермански вертепы,
Зияющие из горы, 330 Подобной круглому столпу;
Но ради утомленной песни
Один предмет душею будет:
Многопещерный Инкерман,
До облак мрачных восходящий
Стремнистым и крутым утесом,
Где естество, трудящесь вечно,
Как праздности всегдашний враг,
Рождает в целых горных пряслах
Селитряное вещество 340 И, тем снедая их,— готовит
Иные роды пользы нам.
Где перст, с вершины сквозь скалу
Прорыв далекодонный кладезь[9],
Открыл в глубоком недре ключ
И где иссек в едином камне
Столпы, купели, олтари,
Изображенья и беседки.
Еще кипит час лютый зноя.
Ах! — убежим в един вертеп 350 И исцелим томящусь грудь
Врачебной тению под сводом!
Высок, — весьма высок утес;
Но высота не возбранила
Пучины чад усыновить
К расселистым твердыням камней;
А как? — когда? — недоумею.
Се — в толще стен их каменеют
Различные животных виды!
Там каменный я вижу стол, 360 А здесь подобие седалищ.
Какое зрелище? — и здесь
Дышали древле племена! —
Здесь виден выдолбленный жолоб,
Водохранилищем служивший,
Куда из тайных родников
Текли струи для напоенья;
А тамо в впадинах стены
И на помосте сем в наш рост,
Или в природную сажень, 370 Сквозь землю смурую желтеет
То череп с челюстью зубчатой,
То голень, то изрыты ребра.
О страшный вид! — о мрачны гробы,
Где прах почиет бездыханный! —
Там спят ли чада сей пащеры? —
Да, — тамо спят они мирнее,
Чем жнец, почиющий на дерне!
Ах! — может быть, сие чело
Вмещало Ангела ум тонкий! 380 Ах! — может быть, лежит тут сердце,
Пылавшее огнем небесным! —
А тамо — может быть, простерты
Отважного героя мышцы! —
Быть может, — некто Ибрагим, Анахарсис или Гирей
В сей черной впадине согнил.
Увы! — ни дружеска слеза,
Ниже девические вздохи
Еще не проводили в гроб; 390 Ни позлащенная резьба,
Ни надпись здесь не вопиет
О имени, — о днях его.
Он спит неведом; — что в том нужды? —
Его блаженство некрадомо.
Но кто бы тут ни опочил,
Уж рання птица никогда
Не будет пробуждать его
От каменистого одра;
Ни утро глаз не освежит; 400 Ни вечеряющее солнце
Не вызовет его из мрака
Под тиху тень смоковниц тучных
Сидеть на свежем маёране.
Сия уединенна урна
Уже не воззовет опять
Дыханья в прежнее жилище.
И самый — ах! и самый червь,
Который поядал их персть,
Стал пылью рухлой, — стал землей.
410 Так я под мрачным свесом свода
Уединенно размышлял.
Унылость сладостна, разлившись
В меланхолической душе,
Все внешни чувствия объяла.
В сих мыслях далее простерши
Стопы дрожащи по пещерам,
Я вдруг услышал к удивленью
Вдали отзывистых углов
Божественную неку стройность; 420 То, кажется, был глас гитары.
"Итак, — я изумясь помыслил, —
Не я один пещер сих гость;
Се! — тамо, мнится, тени ходят
И шумный воздух разделяют! —
Иль духи из гробов восстали
Для посещенья старых мест? —
Иль пробудился спящий гул,
Сын камени, — сын древних песней? —
Но что такое вижу там? — 430 Там отдыхают пастухи
И отдых пеньем услаждают! —
Чу! — как один играет там
На звонкой, сладкострунной желви[10]
Как быстро говорливы персты
Перебегают по струнам? —
Вот! — где рука языком служит!
Вот! — где волшебство мусикии
Влечет к себе плененный дух! —
Пусть ближе стану я туда 440 И буду в тишине внимать!—
Какая томна песнь!.. но стройна!"
Сирена! — прочь с опасным гласом! —
Ты дышешь адом; — не дыши!
Пусть здесь я воспользуюсь сим часом,
Здесь зрю училище души,
Где Ангел смерти непрестанно
Сквозь мрак крылами веет тайно.
Паситесь, агнцы! вы в тенях
На маёранных муравах! 450 Пускай я здесь дышу прохладой! —
Паситесь вы! — а ты, зной лютый, —
Не смей теперь с высот проникнуть
В сии священнейшие мраки!
Я воспою безмолвно царство
И прах сих праотцев почивших;
Они еще и по кончине
Здесь учат горных пастухов.
Так, — праотцы сюда в дни мира
Ходили тайнам поучаться; 460 Сюда ходили забывать
Все то, что к миру пригвождало.
Но днесь все здесь отверстый гроб;
Все мысль мою остановляет.
Начав с последнего полипа
До человека мертво все.
Возможно ли открыть причины,
Почто здесь горы разрушались?
Почто водныя чада бездны
Поднявшись с камнями слепились 470 В едину меловую плоть
И плоть составили утесов.
О коль сей странен образ смерти! —
Но коль и страшен для сердец?
Ах! — где моя Замбека? — где?
Сей голос был бы ей ужасен;
Однак она бы, притаясь
Там под смоковничным кустом,
Вторила бы, как нежно эхо,
Подвигнутое песни силой: 480 Что не поешь, мой друг, мой милой! Что нашей не поешь любви? Сию, — сию песнь обнови? —
2 кадизаделит
О странник? — прииди сюда
Учиться мудрости в пещере! —
Твой путь еще не совершен;
Твой дом отсель еще не виден.
Сядь, честный странник! — отдохни
На сей коралловой скамье!
А если хочешь, то усни! — 490 Здесь кости брата твоего
В глубокой тишине лежат.
О! — видишь ли ты здесь фиалку
При входе в храмину растущу
Под тем кизиловым кустом?[12]
Сей нежный образ краткой жизни,
Чело склоня свое от зноя,
Мне мнится, зною вопиет:
"Оставь меня! — не жги меня!
Не жги, — о смертоносный зной! — 500 Пускай небесная роса
Кропившая меня чрез ночь
Еще мою главу омоет! —
Уже близка минута та,
Когда должна увянуть я;
А ветр подует и развеет,
Как перья по пескам сыпучим,
Листы поблекшие мои.
Сегодня в полной красоте
Меня в сем месте странник видит; 510 Заутра возвратится он;
Его глаза меня здесь взыщут
Под самым тем густым кустом,
Которой украшала я;
Но тщетно будет взор искать..."
Ах! — где моя Сульмена? —
Я ей сказал бы: ты, Сульмена,
Во всем подобна сей фиалке; —
Но как могу сказать сие? —
То было б многих слез ценой; 520 Она сквозь слезы б повторила
Звук песни сей постылой: Почто крушишь меня, мой милой! — Цепь нежну сладких дней храня, Ах, милой, — не слези меня!
Оба
Так, — ввек не будет сей фиалки;
Где Флоры дщерь? — где сын Минервы?
Вотще между костями странник Миртисы иль Стилъпона взыщет;
Нет знаков, кои бы сказали, 530 Где их глава лежит бесценна.
Тут слезы по его ланитам
В потоках долу покатятся.
О! пусть они осеребрят
Своей струей сей дикой камень,
Где брат его смиренно спит
До утра — утра вечной славы, Замбека и Сульмена! там,
Где будете в числе вы гурий.
Так пели горны пастухи, 540 Как вдруг является тут старец
И с ним возлюбленный питомец.
О! Это самый тот Омар,
Шериф, почтеннейший тот старец,
Которого я видел
При свете утреннем молящась!
Он спал при каменной скамье;
Но звук пресек последний сон,
Который пролетал над ним.
"Мир вам и песням, чада гор! — 550 Сей старец с чувством возгласил, —
И здесь еще есть плоть и кровь;
Кто вы? — любезны чада плоти!"
Кадизаделиты
Мы пастухи.
Шериф Отколе вы?
Кадизаделиты
Вот там внизу лежит селенье,
Где я и он живем в двух кущах!
Благое небо — кущей кров;
Цветуще поле — их помост;
Вокруг покой, — внутри любовь;
У нас визирских нет гаремов; 560 Ах! — мы двумя любимы нежно, Замбекой — я, Сульменой — он,
Любимы нежно; — что же больше?..
При сем сердечном слове: нежно, — Мурза вздохнул, — вздохнул двукратно;
Он вспомнил Цульму — и вскричал:
"И мне так должно быть счастливым;
Ах! как счастливы вы? — скажите,
Кто вас учил так петь приятно?
Не брат ли лунный, или солнце?"
1 кадизаделит 570 Природа, — так, — одна природа.
Другой
Однако мы, в летах младых
В Элладе и Аравии быв,
Учились и познаньям неким;
Но им природу предпочли.
Шериф
Песнь ваша стройна и разумна;
Ах! — как пленительна она!
Как проницает спящи чувства!
По цели сих приятных песней
Вы зритесь пастыри и мудры.
Кадизаделиты 580 Не искушай хвалой, почтенный старец!
Но просим — удостой ответом,
Отколе ты? — и как названье?
Шериф
О пастыри, какая лесть при гробе? —
Слыхал я песни — там искусство,
А здесь природа водит персты! —
Да будут здравы ваши персты;
Так мира гражданин нельстивый, Шериф, уставший в странствий жизни,
Желает вам во всем успехов; 590 Но вы меня не обвиняйте
В толикой слабости плотской!
Оба
Ах! — можно ль то помыслить?
Ты, статься может, издалека!
Шериф
Я, возвращаяся из Мекки,
Спешу в дом матери моей;
Но сила зноя разлиянна
Принудила меня искать
На сей коралловой скамье
Для томных стоп отдохновенья. 600 Лишь воздал я благодаренье
К ближайшим небесам Аллы,
Мои изнеможенны кости
Почувствовали свой покой,
Почувствовали силу песней;
Вы вопрошаете о мне! —
Я вам поведаю сейчас,
Кто я? — отколе? — и куда? —
Внимайте мне! — и ты, Селим!
Тебе давно я дал обет 610 Поведать в некий час досужный,
Где было утро дней моих
И как грядущую ко мне
Я встречу смертну нощь мою;
О нощь — ужасная, — необходима!
"Шериф почтенный! — рек Мурза, —
Пусть смертна мысль других тревожит
Среди очарований дней!
Но не тебя; — она стон умножит
Лишь в том, кто забывает смерть. 620 Тобой, — тобой я научен
Из мыслей не терять ее.
Так, — ты с тех пор, как вел меня
В Мединский град от сих пределов,
Досель отсрочивал вещать
Историю своих дней мирных;
Вещай нам ныне! — час благий;
Се я — и пастухи внимаем!"
"Тебе известно, — отвечал
Шериф с глубоким воздыханьем, — 630 Что я в Натолии цветущей
Приял начальное дыханье;
Там свежу юности слезу
Я испустил среди пелен.
Вот, где моих дней утро было! —
Светильник благости Аллы
В сем утре так сиял на мне,
Как нынешний востока луч.
Достигши точки полудневной, —
Как под отеческим призором 640 Искусствам бранным научался, —
В меридиане дней моих,
Избрал себе я жребий браней
Во славу веры и Пророка;
Давно и сей огонь погас;
Всему предел, — всему — свой час;
Свет опытов открыл мне взоры;
Я обратил их в вечны горы;
Я посвятил себя Алле.
Я все презрел начала Аты[13]; 650 Оне нелепы, смехотворны.
Он бог среди своих дервишей,
Но мерзок мудрости в очах;
Он хитр в понятиях и ловок,
И вдруг безумен, богомерзок;
Искусно он лице представил
Перед лицем Темир-Аксака.
Зарывшись в землю до главы,
С растрепанной брадой, власами
И с сжатыми притом глазами 660 Среди своих дервишей грязных,
Полунагих, разноревущих,
Перед очами Тамерлана
Он будто мудро бормотал,
Как прорицалище ужасно;
Умел в свой плод преобратить
Вопросы самые Героя
И отвечал ему счастливо;
И что ж? — Герой тогда дивился
И покивал главою токмо... 670 Ученики его мне льстили
И славили премудрость Аты;
Я все презрел начала Аты;
Прибегнул к муфтию; — о счастье!..
Великий муфтий, райский вождь,
По мудрости... избрал меня
Наставником брегов Эвксинских.
Я стар; — лишась давно супруги,
Пишась любви залогов верных,
Оставлен лучшими друзьями; 680 Что должен делать я иное?
Я поспешал в сии места,
Которы праотцы премудры
Стопами древле освящали;
Спешил повергнуть там печали,
Какими страждет грудь моя,
Потом — отсель отъити с миром;
Но вдруг Пророка тень во сне
В едину нощь вещала мне: "Шериф! твой Праотец услышал 690 Твою усердную мольбу;
Еще светило отступило
Назад на двадесять степеней;
Еще Алла к твоей дней мере
Приумножает двадцать лет.
Гряди — и обозри всех верных
На стропотных брегах Эвксина
И средь Таврических вершин!"
Тут, в изумлении воспрянув,
Я пред Аллой поверг чело. 700 Тогда мне осмьдесят лет было;
Но с приобщением других
Познав в стопах я новы силы,
Спешил святой налог исполнить.
Я шел по берегам Эвксина
И нес собой Пророка глас
До бурных Меотийских вод,
Где Джамбулукски, Эдишкульски
И Эдизански, Аккермански
Станицы процветали в славе; 710 И наконец — прешед Кавказ
И шую Миуса[14] страну,
Где многозлачная пустыня
Покрыта снежною кавылью,
Что стеблем зыблет помавая
Всегда вершинки сед оперы
И домы тысяч птиц хранит,
В сей знаменитый Херсонис.
Тут я познал глубоку древность 720 Сего камнистого предела;
Учился нравам и умам;
Сердца к Пророку привлекал
В угодность призраку его.
Но все его предлоги сильны
Имели слабый здесь успех:
Я тысячу нашел в пути
Сильнейших бедствий и прещений.
Потом, тебя узрев, Мурза,
Услышал я с восторгом духа, 730 Что ты меня избрал в отца.
Се холм еленей! — здесь, Мурза,
Я в первой раз тебя узрел.
Ты одолел себя — и, брак
Отсрочив, — убедил меня,
Чтоб Магометовы останки
Вторично посетить в Медине.
Се! — наконец мы паки здесь!—
Но я третичный путь приму
И там близ Праотца умру. 740 Увы! — последний жизни год!.."
Пришел с пророческим уставом
"Премудрый старец! — рек Мурза.
(Мурза сам в мудрости наставлен.) —
Да будет благ святый твой путь!
Да будет спутником тебе
Хранитель Ангел, Страж небесный,
И оградит тебя от стрел,
Летящих в тьме и сени смертной! —
Когда достигнешь в третий раз
Сея священныя Медины, 750 Дерзну ли заклинать еще
Тебя я именем Пророка,
Чтоб тамо ты принес мольбу,
Да буду здрав душей и телом,
Да нивы каждый год мои
Произведут сторичный плод
И зрелый виноград прольет
Багровы токи пенных соков? —
Но ты, Шериф, не возбрани
Младому юноше спросить!— 760 Когда Алла велел тебе
Идти в сей славный Херсонис,
Почто ты не избрал других
Путей кратчайших для сего? —
Я зрел на чертежах вселенной
Ближайший путь сюда чрез море.
Не страшно ли для дряхлых дней
Прейти камнистые хребты,
Прейти Донские берега,
Где некогда Орфей печальный[15], 770 Что прежде из грубейших скал
Извлечь умел потоки слез,
Сам плакал средь глухих пустынь,
Оплакивая невозвратну
Потерю милой Эвридики,
Подобно нежной Филомеле,
Лишенной бедного птенца? —
Не страшно ль проходить то место,
Где ратоборцы полуночны
Столь часто шумны движут стопы 780 По пламенным стезям Алкида,
Который некогда исторг
Злосчастна узника из цепи,
Привязанна к горе Зевесом,
Где Прометей уже не моет
Слезой Кавказского хребта;
Уже умолк стенанья глас,
Который меж пустых утесов
Столь часто, — столько долго выл".
"Сын мира! — старец отвечал, — 790 Что быть спасительнее может
В юдоли мрачной жизни сей,
Как преломленные лучи
Собрав из посторонних светов
И в точку их соединя,
Чистейший свет из них устроить,
Потом — к себе его присвоить,
Да светит в нравственном он мире.
Но собирать их — лучше там,
Где нет обманчивых паров 800 Или огней гнилых и ложных.
Ах! мой Мурза? — как нужны знанья,
Которы странник почерпнет
Из разных душ иноплеменных?
Но только — должно быть пчелой,
Избрать сок чистый из всего.
Что дальности? — они лишь страшны
Для нежных сибарита стоп.
Мы все пришельцы — ты и я;
Вселенна — поприще для нас; 810 Отечество не здесь, — но там...
Да, — мог бы я избрать конечно
Кратчайшую стезю в Эвксине.
Известно, что в Колхиде дикой,
Или Менгрелии лесистой,
Где распаленная царевна
Открыла древле путь сквозь пламень
Пришельцу милому к руну,
Всегда десница смерти машет,
И в ясный день, и в мрачну ночь. 820 Там все напоминает
О смертоносных чарованьях Колхидянок злоухищренных,
О неких пламенных дождях,
Об огнедышущих волах,
О тенях, о мечтах Гекаты.
Кто там не пал на половине
Своих отважных предприятий?
Кто тамо с самой высоты
Путей своих не низвергался? — 830 Но кто же из шерифов смеет
Не точно глас Аллы исполнить?
Уже я не страшуся смерти.
Я, сколько мог, — исполнил долг.
О! если б милосердно небо
Вложило в дряхлые стопы
Еще еленя быстроту!
Еще притек бы я счастливо
До тех источников живых,
Где утолил бы жажду сердца 840 И оживил и плоть, и кровь.
Но вы скажите, чада мира!
Что ваших песней сих виной?
Не отрекитесь мне в ответе!"
1 кадизаделит
Ты мира гражданин! — кто б ни был,
Хоть житель каменных пещер
Или отшлец из Аравии? —
Ты кратко о себе поведал;
Но если ты великодушен,
Позволь беседовать еще!
850 Я шел здесь мимо сей горы
И вел под тень утеса стадо;
Кипящий зной взял полну власть
Над нами, как и над тобой,
И в сих убежищах принудил
Искать прохладной тишины
И для себя, и ради стада.
Остановились мы в сем месте,
Чудилися и размышляли;
Я в первой юности своей 860 В Элладе и Аравии быв,
Учился древности сих царств;
Однак — совсем недоумею,
Почто является мне все,
На что здесь взор ни обращу,
Единой темною гробницей? —
Сии висящие скалы,
Сии упадши ниц вершины,
Сии кораллы, толь высоко
С морскими гадами подъяты 870 И превращенны в утлы камни,
И сей лежащий бренный прах
В глубоких каменных гробах,
Где кость и череп пожелтели, —
Все слезные сии предметы
Скрывают от меня причину
И в исступленье лишь приводят.
Но все сии добычи смерти
Меж тем вдохнули в сердце песни;
Вот! — что заставило нас петь 880 В недоумении душевном! —
Пусть ясный глас твой рассечет
Сей мрак густый, туман сумненья! —
Повеждь!— я первый буду слушать!
2 кадизаделит
О просвещенный муж! — ты знаешь
Страну твоих единоверцов;
Ты знаешь древность Херсониса;
Поведай нам, кто тамо спит!
Я здесь, — в убежище прохлады
Зрю каменно лишь царство смерти; 890 И что причиною? —
Шериф Друзья? —
Я мню, что серный воздух зреет
Теперь к ужаснейшей грозе.
Смотрите вы, как твердь чернеет
Сквозь каменны сии ущелья! —
Укроемся от бури здесь!—
Тогда дерзнем под самым громом
Открыть бытийственные книги;
Луч молнии осеняет нам
Все мрачны древности черты! — 900 Вы успокойтесь от вопросов!
Поведаю, как чада плоти
Нашли себе в горах сих гроб! —
Но вы читали ль древни свитки?
Нашли ли в книгах бытия,
И еллинских, и аравийских,
Нашли ли имя Херсониса
И созерцали ль здешню древность?
Не созерцали! — так внимайте!
Внимайте словесам Шерифа! — 910 И ты, — ты также, мой Мурза;
Тебе урок последний будет,
В котором пользу ощутишь
Не только здесь, — и в саму вечность...
Оба кадиз<аделита>
О солнцев внук! — о наш мудрец!
Наставник нежный, друг сердец!
Мурза
Повеждь, глава души моей!
Шериф
Здесь неки мудры жили древле;
Сколь часто, как сословье их
В гармонии соединялось, — 920 Их мысли, их небесны гимны,
Горящи жертвы их сердец,
Проникнув каменны навесы
Или коралловы навесы,
На крыльях огненных парили
До горних царств инфендармазских[16],
Средь мирных дней их бытия
Все их беседы мудры были;
Все их беседы непрестанно
Между горами отзывались, 930 Доколе не уснули в гробе.
Желаете ль, да повторю
Те гимны, кои мудрецы
О древнем бытии певали,
Чтоб лучше вам познать начала?
Оба
Желаем, солнцев внук! мы сами,
Чтоб познакомить нас с отцами.
Шериф
Но уступите на минуту
Пустынную гитару вашу! —
Да, — некогда и я играл 940 Священны песни на горах;
Тогда внимали духи камней,
Внимали древеса и тени!
Шериф берет из рук их гитару и начинает играть и петь таким образом:
"Сойдите, — духи светоносны! —
О звезды невечерней тверди!
Сойдите с облаков златых
И вейтесь над гробами сими,
Где бренна ваша риза тлеет! —
О будьте соприсущны песни,
Которую вы пели в мире, 950 Котору я хочу пропеть!—
Рассейте тусклы мраки здесь!
Рассейте мраки всех сумнений! —
Вы, бурны ветры, не шумите!
И вы, смоковницы, молчите,
Приосеняющи пещеру,
Да ясно песнь мою услышат
Пришельцы мирныя юдоли! —
Пришельцы! — разумейте слово
С начала до конца его!
960 Еще от крови громодержца
Неборожденны полубоги
В долинах мира не дышали;
Еще не волновался в них
Тончайший ихоръ — кровь небесна; Волоты, из земли исшедши[17],
Не возметали в твердь утесов,
Чтоб трон перунов потрясти; Алкид не проходил вселенной,
Чтоб от земли живых изгнать 970 Племен строптивых и преступных;
Свирель Орфея не будила
В ущельях диких камней спящих;
Скалы по скатам не скакали,
Чтоб в храмы града сами клались,
И в сладки гласы не слагались
Меж дебрей диких клики ликов,
Как сей цветущий полуостров
Таился в области Нептуна.
Уже в экваторских холмах 980 И африканских высотах
Кипела зноем алчна суша?
Но здесь во мраке древних лет,
Где ныне зрим сады и нивы,
Еще ревел седый Эвксин;
Еще бурливой бог пучины
На страшных бегемотах ездил;
Еще Нерея резвы дщеры
Коралловым чесали гребнем
Зелено-синие власы.
990 Все зримые стези Фетиды,
Все зримые следы подмоев,
Служащи недром винограда,
Все зримы сребрены озера,
Ключи и кладези солены,
Растения и земли солки —
Все вразумляют песнь мою,
Что в глубине седых веков
Сереброногая Фетида
Из бурной урны извергала 1000 Разливны волны в Херсонисе.
Там, где елень и заяц ныне
Между дубов высоких скачут,
Тюлень, дельфин, огромный кит
Играли меж подводных скал;
Там, где гнездится куропатка,
Плескал морской волной осетр.
Все страшные сии вершины
И величайший Чатырдаг
Лишь были малы острова; 1010 А прочие из них служили
Твердынею подводных камней
На гибель древним мореходцам;
Вот Херсониса колыбель!"
Здесь песнь свою Шериф пресек
И тако пастухам вещал:
"О чада, не сумнитесь в том,
Что я изрек и что реку! —
То книги бытия вещают.
Се! — новые колена песни, 1020 Которым будете внимать!—
Вы онемеете, услышав
В подземном царстве чудеса,
Когда в течении времен
Дымящийся Вулкан звучал
И в пылких жупелах пылал
Под ржущим дном хребтов дрожащих".
Тут, сильный глас возвысив, пел,
Как страшна острога Нептуна
Была бессильна воспятить 1030 Вулкана искрометным млатам;
Колико толща расседалась,
Поджженная огнем подземным;
Колико крат хребты громадны
В утробах выли и ревели,
Тогда как тайны руды с серой,
Скипясь, как волны, клокотали;
Тогда как огненные вихри,
Подъемлясь из бездонных жерл,
Подобные снопам палящим, 1040 И над горами извиваясь,
Весь полуостров озаряли;
Тогда как смерчи[18] с бурой мглой,
Объяв воздушну тонку область,
Огнисты капли ниспускали
И свод небесный очерняли;
Иль как нарывы рдяны, зрея,
Расторгшись, лаву разливали
И, током пламенным покрывши
Багровы косогоры скал, 1050 Стремились огненной рекой
По бледным долам и полям
И, пременяяся в цветах,
Бежали с смертью наряду.
Тогда ни зданье, ни оплот,
Ни насыпи, ни крепкий град
Не возбраняли бегу их.
Кусты иль рощи предстояли?
Вода иль камни им встречались?
Все похищали, — все снедали 1060 И во мгновенье претворяли
То в горьку извязь, то в крушец[19],
То в мелкий пепел или в золу.
Тогда, — тогда природа взвыла
И судорожный вид явила.
Он пел, как горы представляли
Сих пылких вихрей страшный холм;
Как бойки молоты ковали
Среди горнил подгорный гром.
Тогда, катясь, подземный трус, 1070 Подобно как бы шар Перуна,
В глухих клубился глубинах
И, длинный рев пуская вдоль
Под шаткими хребтами гор,
Верхи твердынь ниспровергал;
Тогда гора широкозевна,
Горевшая близ Кара-су,
Где меж торчащими слоями,
Как меж оплотами зубов,
Снегов буграми ныне полна 1080 Спускается обширна бездна,
Во мрачный ужас облекалась;
А царство ада, Агермыш,
Сокрыв в себе безмерну хлябь
До неизвестной глубины,
Где вечна ночь престол воздвигла,
Где суеверье грубых скифов
Бесов жилище полагает, —
Из адска чрева изрыгал
Столпы дымов, столпы огней 1090 И рдяный тверди свод калил.
Он пел, как в Балуклавском крае
Хребты подверглись превращеньям,
То, раздвигаясь пополам,
Составили стремнины страшны,
То, раздробленные, повиснув,
Поникну л и над бездной инде,
То, низвергаяся в пучину,
Легли в ея водах ребром;
В ребре скудель железна рдеет; 1100 А инде по местам пестреют
Марморовидные каменья
Со шпатовыми полосами;
Иль инде хрустали сверкают
Среди извилистых расселин;
Или чернеет инде пемза,
Иль серный колчадан блистает
С винисатыми хрусталями,
Иль разлиянная лежит
Родов разнообразных лава; 1110 Твердеет лава, — но мирволит
Душе былин среди долин,
Где красноцветный амарант[20]
Поднесь глубит сквозь толщу корень
И где базальты слоеваты
С рассеянным по них шерлом
Гнездясь, — богатство обещают.
Он воспевал хребты приморски
И их разметанны скалы;
Упоминал утес близ Ялты 1120 С увалом, полным дробных камней;
Как он среди громовых стрел
Пышал горючими дождями;
Как, громко треснувши в вершине,
Обрушился в свою же пасть;
Как мыс при Парфенитской веси,
Отвесной прежде быв горой,
Потом упадши в глубину
И плотною облившись лавой,
Рассек далече бездну вдоль; 1130 Как становидный Чатырдаг,
Чреватый ныне вечным льдом,
Свой страшный пламенник бросал
На подчиненные хребты;
Его же острочелы братья
Дробились дольними громами;
Как два пригорка обгорелы,
Стоящи вместо врат к Ускюту,
Подобны круглым двум столпам
Иль меденогим тем волам, — 1140 Что препиралися с Язоном,
Свои отверзши красны пасти, —
Хранят запекшусь в них горючесть.
Он воспевал ключи приморски
Поверх Эникальских высот,
Отколе бьется горно масло;
Коснулся также мест Таманских,
Отколе с черной нефтью ил,
Исторгшись, наращает холмы,
Имеющие круглый стан, 1150 Из коих, в виде пузыря
Подъемлясь, темно-сера жидкость
На все страны вокруг лиется.
Он им представил живо в песни,
Как там — на острове Туманов[21] —
Пылал огнем надутый холм,
Отколе стопленные камни,
Высоко с дымом возметаясь, Фанагорийцов устрашили? —
"Какой громоподобный треск, — 1160 Вещал он им, как самовидец, —
Какой многогортанный рев
Внезапно поразил их ухо? —
Горючий воздух постоянный,
Теснясь в подгорном сем горниле,
Давно искал путей обширных,
Искал, — но их не находил;
Он вдруг напружился, — проторгся —
И чрез разрыв гортани горной
Раздал громовый звук разящий. 1170 Огонь, как слитых молний сноп,
Подъявшись из жерла на твердь,
Окрестны озарил места, Тамань — лиман Темрюкский, — Керчь;
Ревущий клокот с серым дымом —
Сопровождал позор сей страшный;
Потом, как из сосца кипяща,
Отколе хлынули шесть токов
С горящим пепловидным илом
И разлились путем нестройным 1180 Поверх окрестныя страны[22].
Он пел — и кончил песни тем,
Что Зевс чрез сей закон ужасный
С хромым обручником Венеры, Нептуна жилы подсуша
И претворяя воду в землю,
Спустил Эвксински воды ниже
И, силою возвысив горы,
Открыл здесь юный полуостров
Во образе амфитеатра, 1190 Подобно миру из Хаоса,
Подобно новым островам,
Возникшим из морской утробы,
Меж тем — как всем уже известно,
Что неки древни Атлантиды
Погрязли в сердце океана.
Он не забыл к сему прибавить,
Что все черепокожны гады,
Немые желви и кораллы,
Не могши следовать тогда 1200 С высот за матерней стихией,
Когда она скатилась с гор,
В чужей стихии погреблись;
Что все печальны чада моря,
Которых жизнь была дотоле
Лишь к черепу прилеплена,
Нашли средь черепа свой гроб.
Вода, что прежде оживляла,
Лишь только с гор спустилась долу;
То горный воздух их убил, 1210 Их прежню жизнь окаменил
И в бледный мел переменил.
Он также повторил при сем,
Что после, — как с одной страны
Скалы, сдвигаясь с оснований,
Шли силой некоей вперед,
Над морем стали и нависли, —
Источники с другой страны,
От горних ниспадая ребр,
А с ними быстры волны с моря, 1220 Под основанья гор вторгаясь,
Разили их стопы насильно.
Подмытая земля глубоко
В приморских поясах ослабших
Приметно оседала в даль.
Кто зреть желает все сие,
Тот пусть прострет на Мухолятку
Или Кучук-кой взор испытный! —
Давно ли в сем печальном месте
Пространство страшное долины, 1230 Подмыто сильной дланью вод,
Содвинулось от основанья,
Пошло — и стало в лоне моря? —
Немые стены скифских зданий,
Стада, — сады — и цветники,
Как на невидимых колесах
Переселились в чужду область;
Но в самом месте сем остались
Еще высоки два утеса;
А тамо — на другом конце 1240 Полдневного хребта над морем,
Там, — где Алушта и Кур-озен
В уединении лежат, —
Тогда же громы подземельны
При общих трусах[23] пророптали.
Отлогие твердыни гор,
Простерты по длине брегов,
Дрогнули, — треснули, — расселись;
Уже теперь отважный всадник,
Чрез скаты преходя неверны, 1250 Бледнеет на пути опасном.
Но Зевсов гром и млат Вулкана
Еще не умолкал и в суше,
Доколе родники горючи,
Уже в последний поздый век
В горах иссякнувши под льдами,
Свирепствовать переставали.
"Так пели жители пещер! — Шериф воскликнул наконец, —
Так пели — и молились небу,
Да не возбудит паки бурь".
1805
Примечания
↑Поблизости Кезлова есть колодези глубиною до 50 саженей с чистою пресною водою.
↑Сей жаркий ветер случается осенью и всегда дует от пределов Персии через море.
↑Отверстие сего величайшего увала на одном высоком утесе близ Карасубазар в окружности около 40 сажен.
↑В бывшей Инкерманской крепости на горной вершине, более 50 сажен идущей снизу до верху, был удивительный колодезь; но теперь до половины завален.
↑Желвь, старинное, первообретенное музыкальное орудие, деланное из черепашьей кости, которое римляне называли testudo, что значит черепаху.
↑Кадизаделиты, род стоического толка между магометанами. Они чрезмерно важны и строги во всем; те же из них, кои живут близ Венгрии, во многом согласны с христианами и читают Библию на славянском языке. См. Английской словарь г. Бейля. Сии давно поселились в Таврии и провождают пастушескую жизнь.
↑Кизиловое деревцо приносит ягоды весьма похожие на барбарис по цвету, несколько по вкусу и статности, но только гораздо крупнее, так как и Крымская рябина.
↑Абдул Ата был начальник натольских дервишей, современник Тамерланов. Сей герой, видя его зарытого до ушей, а учеников его полунагих в рубищах, изображающих голосом какого-нибудь животного, спросил: "Так ты-то новый бог животных?" — "А разве ты не господин земли?" — сей отвечал. "Да хотя и так, — сказал Герой, — но земля в сравнении неба менее камышка моего перстня в размере с самым кольцом; дивно ли, что я царь сей песчинки?" — "Ну так чудно ли, что я бог видимых тобою животных на сей песчинке?" — подхватил Ата.
↑Amaranthe, ou fleur de jalousie; Amaranthus Caudatus.
↑Ныне он называется Тьмутаракань; так как уже, кажется, исследована сия истина в точности.
↑1794 года в феврале одна небольшая гора на Тамане открыла извержение свое с огнем, дымом и выгарками, подобными камнеобразным слиткам или мелким отрывкам какой скалы.
↑В сих местах Таврии таковые природы явления 1786 года февраля 10 случились, когда во многих местах Европы, а наипаче в Венгрии чувствуемо было землетрясение.
Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.
Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.
