Херсонида, или Картина лучшего летнего дня в Херсонисе Таврическом (Бобров)/Песнь I
Как там чело зари алеет? —
Какой там пурпур пламенеет
Средь сих пустынь, — средь сих долин,
Средь шумных тростников пучин,
На коих спят, с небес ниспадши,
Ночных останки облаков,
Объемля стебли бледно-злачны
И от огней сверкая хладных? —
Но чада естества ослабши
10 Не все из моря вышли снов;
Не все еще они сретают
Пришествие царя светил.
Одни недремлющие птицы,
Сладкоречивы филомелы,
И бдительны бессмертны музы
В тени лицеев многоцветных[1]
Возносят ранню песнь к востоку;
Одни толпящись караваны
Среди излучистых дорог
20 Влекут со скрыпом плод торговли;
Верблюды, вознося главу,
Не быстрым, — но широким шагом
Пути дневные сокращают;
За ними сильные тельцы
Ступают медленно, — но твердо
И движут на колесах холм
Под буковым своим ярмом.
Восток во пламени сильнее;
Заря белее; блеск алее;
30 Огнистее горят тенисты
Владыку ждущи облака.
Бегут пред ним и тонут бледны
Средь бездны света лики звездны.
Се! наконец исходит день
40 На реющих конях эфирных
Среди своих колес румяных! —
Час утра бьет; — колеса быстро
Крутятся на туманных осях.
Се! — златопламенно чело
Подъемлется из-за холма,
Чело великого царя!
Се! в полной лепоте исходит,
Одеян в огненну порфиру,
Жених из брачного чертога!
Его рубиновы власы, —
Чтоб мира обнажить красы,
До верхних облачков вздымаясь
Из-под янтарного венца, —
Рисуются живой картиной
50 В объеме взора пробужденна! —
Восточны ветерки бегут
Вокруг алмазной колесницы,
Сопровождаемой куреньем.
Смотри! — какие там скользят
Между зубцов Кавказских гор
Златые полосы косые?
Протягши нити света резки
Сквозь тихи здешни перелески,
Преследуют пужливу ночь,
60 Сгоняют спящи тени прочь
С тополевых листов сребристых;
А там, — где дремлют стены мшисты
Пустынных храмин под холмом,
Дым ранний, серым вьясь столбом,
Дерновы кровы покрывая,
Крутит его в туманну твердь
Иль стелется в сырой долине.
Все восстает теперь из тьмы:
Равнины, долы и холмы.
70 Лишь нежна роскошь токмо спит;
Она, протягшися, храпит,
Страшась простуд от ранних рос,
Отвсюду ложе заключает
И, нежась на коврах персидских
Или в мехах драгих сибирских,
Во глубине пуховиков
Часы драгие задушает.
Не тщетно ль утреннее солнце
Проникнуть силится лучами
80 Роскошны таинства любви
Сквозь ухищренные подзоры? —
Оно лишь мудрости сынов
Сретает средь святых трудов,
Иных — под тенью низкой кровли
С собой беседующих тихо,
Других — с резцом или серпом;
Иных же в странствиях полезных,
Что, встав с пристанищей ночлежных
Или из перепутных ханов[2],
90 Идут в далекие страны
И свежу росу рассекают;
Или, воздвигшись от одра
Еще до утренних минут,
Остановляют голень томну
И избирают первый холм
В отдохновение себе.
Там, где в сгущеннейших толпах
В пути зрю движущися сонмы,
Иные по святым обетам
100 И по пророческим заветам
Спешат еще на полдень в Мекку,
Другие путь уже обратный
Оттоле в дом отцев прияли.
Какая радость, восхищенье
Написаны на их челе? —
Как тяготу путей своих
Они умеют облегчить
И долготу их сократить!—
Почерпнутые из Корана
110 Отрывки умиленных песней
Их шествие сопровождают.
О солнце, брат Пророка дивный,
Горящий в куполах Медины!
Когда полмесяц в мрачну нощь
Осеребрял навесы рощ,
Какая тишина желанна
Дышала, всюду разлиянна?
Тогда ни кедр не унывал;
Тогда ни кипарис священный
120 Не сетовал, не воздыхал,
Как он слезится, возмущенный,
В иных несчастливых странах
Среди пустыни на гробах.
Здесь осребренный он в блистаньи
С весельем шум свой простирал,
Что персть святую осенял,
В небесном спящую сияньи.
Лик Божий! — озари ты там
Великого Пророка храм
130 И освети поля святые,
Где под бесценною стопой
В его дни иногда младые
Иссоп, тюльпан, нарцисс, алой
Ежеминутно возрастали! —
Там были мы, — всё созерцали;
О братья! — все мы зрели там —
Гроб, — жизнь, — персть, — небо, — вечный храм;
Ах! — тамо благодать купили;
Там небо, — вечность мы пленили!..
140 О путь, — о путь наш, сократись!
О дом отцев, — скорей явись!
Каким восторгом упоенны
Высокогруды наши жены,
И черновласые сыны,
И чернооки наши дщери,
Исшед из скромныя стены,
Исшед из одичавшей двери,
С дрожащей сретят нас рукой
И распрострут на наши чела,
150 На утомленны члены тела
Благоуханный свой алой?
О путь, — о путь наш, сократися!
О дом отцев, — скорей явися!
Так странники теперь поют,
Спеша в пути благословенном
Иль сидя на пригорках мшистых
Или под тенью осокори.
Кто там сидит на белом камне
Подле младого человека,
160 На тисовый опершись посох,
В печально вретище одеян,
С главой, открытой пред востоком,
С брадой, сединой убеленной? —
Чалма зелена покрывает
Морщинное чело его;
По образу столетний век
Вложил в его чело бразды;
Смиренны взоры говорят,
Что укрощенный верой дух
170 Исполнен неким вдохновеньем;
Он часто очи обращает
К единому предмету — небу;
Лазурна твердь — то пища взоров,
А храм Пророка — царство мыслей.
Тогда питомец благородный,
С которым он, как друг-отец,
Напутствуя его для жизни,
Ходил в священную Медину,
Тогда младый Мурза, восстав
180 И зря наставника в томленье,
Остановляет мысль его
И, персты к персям приложа,
Почтенье воздает ему.
О мой Омар, — вещал Мурза, —
О мой возлюбленный Шериф[3],
Потомок мудрый чресл Пророка!
Сиди — и отдыхай на камне!
Сложи здесь время поприщ дальных!
Твой дом отсель еще далек;
190 Сиди — и отдыхай на камне!
Да осенит тебя, сын плоти! —
Вещал Шериф ему смиренно, —
Да осенит сей ранний облак,
Грядущий с пурпурна востока!
Да воссияет на главе
Свет тихий, ныне восходящий
До запада сумрачных дней!
Таков был утренний привет
Сего почтительного старца.
200 Признательный Мурза не мог
Сердечных чувствий утаить.
Но старец продолжал еще:
Нет, — добродушный мой Мурза!
Нет, — не далек мой дом; он близок;
Он близок всем земнорожденным.
Еще с начальным мы дыханьем
Яд смерти черпать начинаем.
Лишь первый бой отдастся в сердце,
То бой косы уже звучит.
210 Мы, давши в мир сей первый шаг,
Уже шагнули к царству смерти.
Но ты восточный сей багрец,
Предтечу пламенна владыки,
Зреть в жизни будешь долго-долго...
Сие светило благотворно
Чрез много лет катиться будет
По тверди над твоей главой;
А я, — о быстрое светило! —
Почто толь скоро ты бежишь
220 И приближаешь вечер мой? —
Ах! — можешь ли еще помедлить? —
Нет, — скоро я не буду видеть
Сея небесной красоты;
Знать, зрю последнюю денницу;
Я вижу ясно пред собой
Грозящу времени десницу;
Я слышу, — слышу глас зовущий,
Зовущий важно, — а куда...
Тут старец, речь свою пресекши,
230 Был долго в мыслях углублен.
Слеза покрыла томный зрак;
Небесный некий огнь играл
В сверкнувшей влаге глаз его;
Потом он паки возопил:
Ужасна мысль сия младым;
Не так ли, — юный мой Мурза!
Сия тяжеловесна мысль
Ниц вержет их полет перунный; —
Но гроб есть первый наш учитель...
240 Ты после, — после всё узнаешь;
Теперь часы под сень зовут.
Мурза! — пойдем на южны горы!
Се! — Пилигримы в юг идут,
Конечно, Богу песнь воспеть
И восприять покой врачебный! —
И мы, уединясь в скале,
С благодареньем вознесем
К ближайшим небесам мольбу!
Потом — в селениях твоих
250 Сойдем провесть грядущу ночь,
А наконец, Мурза, — проститься, —
Ах! — может быть, уже навек!
Так старец, небом вдохновенный,
Вещал — и с камени восстал;
О зрелся — и пустился в путь.
Как быстро ласточка летает
Вокруг грядущего отшельца?
То над главой его порхает,
То окрест вьется и щебечет,
260 То отстает, — то упреждает,
И долго в оборотах сих
Сопровождает ушлеца.
Пойду я к гладкой той равнине,
Где сребро-серы нежны агнцы
Под ясным и открытым небом
Годичну пажить продолжают,
Питаясь сланцом, лебедой.
Здесь, — здесь на злачном берегу
При озере слано-кристальном
270 Я сяду с утреннею арфой;
Здесь будут странствовать глаза
При разноте несметных зрелищ.
Куда я взор ни обращу,
Повсюду торжество ищу;
Воззрю ль на мшистый холм? — гордится;
Воззрю ль на тихий дол? — ложится
И дышет врачевством прохлад.
Воззрю ль на дальний луг? — смеется;
Воззрю ль на плоскости струисты? —
280 Там вьются легкие пары
Над неподвижностью озер,
Где сланы хрустали, оседши,
Во образе граненых камней
Сребристым черепом лежат.
Едва золотогривый Лев[4]
В свое приимет ложе солнце
И с раскаленного языка
Испустит знойные истоки,
Пары подъемлются с озер,
290 Вода во глубине скудеет,
А слано вещество густеет,
Сребристым становяся льдом.
Се! — быстрый луч скользит от солнца! —
Какой багрец в сребре сем скачет? —
Какие пламенные розы?
Меж тем как белоперый лунь
Плывет по синей высоте
И ищет быстрыми глазами
Добычи меж бессильных птиц
300 Иль как неясыть утлогорлый
Купается в водах Босфорских,
Нырок по сланым берегам,
Всплеснувши пегими крылами,
Напрасно взором ловит рыб.
Сколь часто, как сии озера
Еще в кристалл не превратились,
Еще окрепла недовольно
Их жидкость пред лицем лучей,
Несчастный сей нырок стремится
310 И, очарован бывши влагой,
Пускается, — садится в влагу?
Ах! — видно, он навек садится;
Напрасно перышки пестреют;
Они от соли леденеют.
Там темноперый легкий аист
Шагает по кристаллам гордо
И, длинный нос подъяв высоко,
Рубинными глазами любит
Взирать на сланы зеркала;
320 А здесь журавль черноголовый,
Прекрасный видом, цветный в перьях
(Живет в высоких он горах),
Как велегласно восклицает
И тонким гласом брег пронзает?[5]
Вокруг меня пестреет царство
Благоухающих цветов.
Какое множество сиренов[6]
И бархатцов в полях мелькает! —
Там горда солнцева сестра[7],
330 Донник[8], врачебный зверобой[9],
Ясмины дики, ноготки
Блестят от солнечных лучей;
Вербейник[10] с белою полынью[11],
Лоскутник тучный[12], иль курай,
Приносят лакомство овцам;
А чабр душистый и катран[13]
Для гладных зайцев сладку снедь.
Пушисторунный кроткий кролик,
Исторгшись из земной норы,
340 Куренья летораслей роет
И под согбенной ветвью глода
Чело под корнями их роет.
Жабрей[14] и лено-листный тезий[15],
Седой главою помавая,
Готовят ради легких птиц
Тенисты малые беседки.
Но можно ль тьмы цветов исчислить,
Что здесь блистают при очах,
Что, быв унизаны жемчугом
350 И бодрое чело подъяв,
Пьют слезы матери Мемнона![16] —
Колико их еще сокрыто
В затиший глубоком гор? —
Острейши взоры ботаниста
Должны в счисленьи утомиться,
В разборе видов их и красок,
В различьи запаха и вкуса.
О! — Сколь врачебное куренье
Средь мусикии щебетливой
360 Воздушных ликов неисчетных
От них восходит в небеса? —
Мне мнится, — я теперь сижу
При разноте очарований
То в облаке багоуханий,
То посреде пернатых хоров!
Как сильно перепел в ковыли
Коленчаты выводит клики?
Как нежно жаворонок дикий,
Хохлом гребнистым потрясая,
370 На кровле хижины взывает? —
Но сколь ни возбуждает сладко
Там перепел мой жадный слух;
Сколь нежно ни пленяет дух
Поющий жаворонок тамо;
Все здесь уныло, — все здесь пусто;
Лишь пестрый поташуй[17] сидит
На сих развалинах деревни
И с напряжением гласит
Свое печально у-ду-ду.
380 Вблизи зловещая кукушка
Осиплым криком назначает
Пред отроками меру дней;
А важный, чернокрылый вран,
Сидя на обгорелом пне
Перуном раздробленна бука,
Плаченым криком выкликает
Сокрыту некую погибель.
Но тамо, — где Салгирский ток
В стремленьи сякнуть начинал, —
390 Я, правда, зрел, как скиф младый,
Близ рощи тополов пасущий
Своих овечек серошерстных,
Выигрывал простую песню
На дудочке своей бузинной;
Выигрывал он нежно, сладко,
Но вместе томно и уныло, —
Обычный вкус угрюмых скифов! —
Мне мнится, — он в уединеньи
Вздыхал иль сетовал в свирели
400 В то время по своей любезной...
Да, — подлинно, — под сими теньми
Едва, — едва уловишь взором
Младую скифянку страшливу,
И то — как некий полуобраз...
Покрытый бледным покрывалом,
Здесь всюду грусти дух летает
И, мнится, царствует давно
Средь милых ужасов природы.
Ах! — здесь мою объемлет грудь
410 Унынья дух и тайна грусть!—
Какая всемогуща сила
На очи мрачность ниспустила? —
Что значит? — иль печальны птицы,
Меж тем как прочие певицы
Пленяли трелию волшебной,
Теперь уныние вдохнули? —
Ах! — Марсова стопа железна,
Знать, некогда и здесь звучала! —
Развалины — отломки стен,
420 Бугры — хранилища костей,
Пни голы — не следы ль его?
Колико тысяч тут легло?
Коликие полки тут спят?
Пусть спят! — ужели Марс еще!..
Мне мнится, что оставил я
По ту страну сея пустыни
Любезный зрак моей богини;
Лишь в ново царство я вступил,
Увы! — здесь не видать ея? —
430 Но вот, — идет по сей долине
Прелестна нека тень в кручине! —
Почто, задумавшись, она
Без соучастника, — одна
Вздыхает? — грудь ея трепещет.
Нет, — он грудь к груди не прижмет, —
Друг сердца к ней уж не придет
И жарких уст не погрузит
В ея уста среди ланит;
Не будет там зараз пить сладких!
440 Все пусто здесь, — и сердце пусто.
Да, — здесь поля в очах красивы;
Ток журчалив, — прелестен холм,
Здесь вольны птички говорливы, —
Смеется все; — но что мне в том?
Нет здесь сердечныя подруги...
Нет здесь сужденной мне Сашены...
Без ней поляны не красивы,
Без ней ток нем, — печален холм,
Без ней и птички не болтливы, —
450 Все сетует; — так что ж мне в том?
Природа, — а с природой сердце
Без ней — уединенны здесь...
Недолго утрення прохлада
В долине будет провевать.
Нет, — арфа очень рано может
В открытом поле утомиться.
Кипящий час уже бежит
Излить горящу урну зноя
И будет понуждать меня
460 Искать прохлады в недрах гор.
Се там на южной стороне,
Меж западом и меж востоком
Я зрю простертую картину
В иных оттенках и цветах! —
Там серой мглы завеса тонка,
Что стелется слоями долу
Над сей равниной освеженной,
Подъялась в твердь, — свилася в клуб;
Се! — гор амфитеатр открылся
470 С курящимися их верхами!
Прекрасный! — славный полуостров!
С какой ты славою восстал
Теперь из утренних сумраков? —
Ты, выникнув из темной бездны
И к бездне обратись лицем,
Вздымаешь гордое чело
Над зеркалами трех пучин.
Как пышно каменны твои
Слои, от северных равнин
480 В громадны мышцы возрастая
И в юге кончася скалами,
Возносят в область облаков
Остроконечные главы?
Твои слои, листам подобно,
Как бы обрезанны рукою,
По направлению брегов
Все сложены, взгромождены
Пред пасмурным лицем Нептуна.
Они, конечно, суть ничто,
490 Как книга с тайными словами,
Где испытатель естества
Очами может то прочесть,
Что служит к разрешенью тайны,
Как сей составлен шар земный
Иль как могла произойти
Цепь внешних сих слоев утесных,
Лежащих косо друг близ друга.
Что медлить? — поспешим отсель
На те уступы осененны,
500 Что остроглавыми верхами
Сафирной тверди досязают? —
Кто может различить в дали
Вершин, слиянных с облаками?
Сии надменны высоты,
В небесных крояся туманах,
Едва не растоплены зрятся;
Лишь феб златые вьет власы
По темно-серым их концам.
Но чем я ближе, — тем они
510 Восходят предо мною выше;
А чем я выше, — тем они
Ко мне склоняют выю ниже.
Се! — многоглавый гордый стан,
Шатер камнистый распростертый,
Одетый стланцовым[18] платном,
Величественный Чатырдаг[19]
В безмолвии своем ужасном
Возносит смуглое чело
С гордыней важной над горами,
520 Которы кажутся лишь токмо
Пред ним ползущими буграми!
Где Агермыш[20] туманноглавый?
И ты, Темирджи, холм пустынный,
Где, прозябая, колкий еж[21]
Кустами стелется по камню? —
Они глубоко низложились
Перед надменным Чатырдагом,
Неразличаемы в пригорках.
Он, будто прочих презирая
530 И недостойными считая
Нималого с собой общенья,
Стоит, особо отделясь,
И, пред полками звезд гордясь,
Свое заносит тускло око
В жилище божества высоко.
Другие две Яильски горы,
Противны видом и челом,
Венчанны бреньем темно-красным,
Придвигшись к чреслам Чатырдага,
540 Восходят острыми столпами
В пределы тверди возвышенной;
Но горних мест не достигая,
Куда возникнул старший брат,
Как меньшие ему ревнуют,
И мнится, — за такую ревность
Еще издревле претерпев
Насилие громов подземных,
Теперь стоят с главой изрытой.
Во мраке древности забвенной, —
550 Бытийственный вещают книги, —
Как богомерзки Исполины
Предел небесный осаждали,
Несметны горы выспрь метали,
Но сих хребтов не премогали.
Беснуясь, в злобе растирали
В пыль мелку толщу скал других;
Но сих не возмогли одних.
Коль скоро в буйстве уставали,
В часы ночные угонзали
560 В сей утлый каменный шатер,
Что токмо пыщил чрево тоще,
И там — до утра отдыхали! —
Как сердце горно содрогалось
От их мычащего храпленья? —
Как страшен самый сон их был?
Но если не вмещались все,
Тогда за душной теснотой
Валилися в утес другой.
Потом — в пещерах сих громад,
570 Где бог хромый ковал перуны
И лил для нужд богов чугуны,
Труждались однооки дивы.
Как страшно в час работ скрыпучих
От жиловатых мышц нагбенья,
От много-ревного крехтенья
Шаталися стопы сих гор? —
Нельзя понять, — лишь помнить можно;
Шатались — и еще стоят.
Еще сии три горды горы,
580 Как три подпоры Херсониса —
Или как три столпа грозящи,
Поддерживают свод небес,
Над полуостровом висящий.
Как Осса, Пелион, Олимп,
Нагнувшись, с тверди осеняют
Темпийски славны долы древни
И брань Гигантов вспоминают, —
Так те, низвесясь из-за облак,
Стоят незыблемо над зыбью
590 И длинной тению волнистой
В минуты ранни иль вечерни
Заемлют страшну часть Эвксина.
Взойду ли я на Чатырдаг,
Где новый мир красот высоких
В уединеньи ожидает,
Где взор обширнее обымет
Торжественны явленья всюду?
Примечания
- ↑ Лицей, так названный у древних афинян сад и место учения, где славные философы преподавали ученикам высокие свои уроки.
- ↑ Так называются в Таврии гостиные, или постоялые дворы, уготовленные на перепутье, или ночлег для проезжающих.
- ↑ Шерифы происходят от поколения Магометова. Они одни имеют право носить толстые зеленые турбаны. По большой части упражняются в распространении учения своего праотца и законодателя. Сей некогда поселился в Анатолии.
- ↑ Знак Зодиака.
- ↑ Помянутые птицы видны бывают при соленых озерах.
- ↑ Lylas.
- ↑ Chicorée Sauvage.
- ↑ Melillot.
- ↑ Mill-pertuis.
- ↑ Salicot.
- ↑ Artemisia alba.
- ↑ Centaurea.
- ↑ Choix marin, Crambe orientalis.
- ↑ Linaire.
- ↑ Род ковыли; Thesium linophyllum.
- ↑ Мемнон был сын Авроры, которая по утрам якобы плачет о убиении его под Троей.
- ↑ То же, что удод.
- ↑ Стланец то же, что шифер.
- ↑ Ныне называется Палат-гора, или шатер, по сходству положения своего на величайшую некую палатку. Самое слово Чатыр значит шатер или палатку. Прямостоящая высота ея полагается в 1100 сажен.
- ↑ Гора близ Старого Крыма.
- ↑ Еж-трава, Statis Echinos, только на горе Темирджи растет.