ФАУСТЪ
правитьI. В. ГЕТЕ
правитьЭ. И. ГУБЕРА.
править
Посвященіе.
правитьКогда меня на подвигъ трудный
Ты, улыбаясь, вызывалъ,
Я вѣрилъ силѣ безразсудной
И трудъ могучій обѣщалъ.
Съ тѣхъ поръ одинъ, вдали отъ свѣта,
Отъ праздной нѣги бытія,
Благословеніемъ поэта
Въ ночныхъ трудахъ крѣпился я.
И грозный образъ исполина
Явился пламеннымъ мечтамъ,
И вскрылась дивная картина
Моимъ испуганнымъ очамъ.
Тогда невѣдомыя муки
Глубоко въ грудь перелились
И думы въ пламенные звуки,
Въ глаголы жизни облеклись.
Ты разбудилъ нѣмыя силы,
Ты завѣщалъ мнѣ новый свѣтъ --
И я къ дверямъ твоей могилы
Несу незрѣлый, блѣдный цвѣтъ.
Въ нѣмой тоскѣ, вдали отъ свѣта,
Въ своей незнаемой тиши,
Я приношу на гробъ поэта
Смиренный даръ моей души.
Простой листокъ въ вѣнкѣ лавровомъ,
Простая дань души простой,
Не поразитъ могучимъ словомъ
И не богата красотой.
Нѣтъ, въ грустный часъ томящей муки
Мнѣ громкихъ пѣсенъ не дано!
Мнѣ облекать въ живые звуки
Моей тоски не суждено
Но надъ могилою кровавой
Я брошу блеклый мой листокъ,
Пока сплететъ на гробѣ славы
Другой пѣвецъ — другой вѣнокъ!
Предисловіе.
правитьУмъ человѣка стремится къ познанію; міръ вещественный, доступный его изслѣдованіямъ, не удовлетворяетъ бурнаго, врожденнаго стремленія. Погружаясь въ созерцаніе духовнаго, отвлеченнаго міра, этотъ умъ доходитъ до предѣла человѣческаго изученія. Предъ нимъ неразгаданное начало жизни; горе ему, ежели онъ, уповая на слабыя силы свои, не устрашится вопрошать природу о вѣчныхъ, непроницаемыхъ тайнахъ ея! Смиреніе, сознаніе собственной немощи — удѣлъ человѣка, когда стоитъ онъ передъ лицомъ невидимаго Создателя. Но бурное стремленіе ума, не признающаго этихъ благодѣтельныхъ границъ, истощится въ напрасной, высокомѣрной борьбѣ — и вѣра, этотъ краеугольный камень жизни, съ ужасомъ скроется при дерзкихъ вопросахъ сомнѣнія. Отвергая единственный путь къ спасенію, человѣкъ идетъ по дорогѣ своего произвола и этотъ произволъ ведетъ его къ погибели. Въ прежніе времена, набожные люди съ сожалѣніемъ называли такого человѣка союзникомъ нечистой силы.
Возвышаясь надъ міромъ чувственнымъ, не ограничиваясь внѣшнею природою, мы создаемъ себѣ духовный міръ и населяемъ его порожденіями пламеннаго вымысла. Объясняя борьбу противодѣйствующихъ силъ въ природѣ и видимое зло, мы принимаемъ идею двухъ враждебныхъ началъ. До божественной религіи Христа, эта идея преобладала въ религіозныхъ системахъ Парсовъ. Въ Зандавестѣ начало добра выражаетъ Ормуздъ, а въ лицѣ Аримана представляется начало зла. Эта идея переходила отъ народа къ народу, высказываясь подъ различными формами, которыя всегда соотвѣтствовали понятіямъ вѣка и націи. Такъ, до X столѣтія по Р. Х" олицетвореніе сатаны сопровождалось всѣми воображаемыми ужасами. Послѣ того идея воплощеннаго зла смягчилась, и мы до начала XIII столѣтія встрѣчаемъ лукаваго въ благообразномъ видѣ шута, обманщика и пр. Въ это время, благодаря пылкому воображенію вѣка, чортъ опять является страшнымъ пугалищемъ народа. Самая реформація не можетъ остановить этого направленія и только позднѣйшему времени было предоставлено конечное разоблаченіе нелѣпыхъ предразсудковъ.
Одно изъ первыхъ преданій, которое дошло до насъ о договорѣ человѣка съ нечистою силою, есть преданіе о св. Ѳеофилѣ[1]. Онъ жилъ по легендѣ въ Сициліи около 835 г. и при посредничествѣ еврейскаго чернокнижника заключилъ письменный договоръ съ чортомъ. Но средніе вѣка, съ ихъ политическими и религіозными борьбами, съ ихъ стремленіемъ ко всему чудесному и таинственному, породили и развили вполнѣ всѣ эти дивныя преданія о чернокнижникахъ и волшебникахъ всякаго рода. При недостаточномъ и неочищенномъ религіозномъ воззрѣніи, при невѣжественномъ состояніи наукъ, люди ученые, мыслители, опередившіе свое столѣтіе, подвергались строгому, неотступному сомнѣнію черни. Характеристическая черта среднихъ вѣковъ, жажда чудеснаго, искала для объясненія самыхъ простыхъ явленій сверхъ-естественныхъ причинъ, Виргилій, Мерлинъ[2], Цито, Малагисъ, Клинсоръ, Фаустъ, всѣ происходятъ изъ одного и того же источника, измѣняясь только въ подробностяхъ по характеру націи.
Преданіе о Виргиніи принадлежитъ по своему основанію глубокой древности. Много въ немъ заимствовано изъ книги семи мудрецовъ, которая уже въ XII столѣтіи была переведена съ греческаго на латинскій языкъ. Греческій оригиналъ самъ по себѣ переводъ съ персидскаго, куда эта книга, вѣроятно, перешла изъ Индіи. Прежде мы знали объ этомъ преданіи только по книгѣ, изданной въ Амстердамѣ въ 1552 г.[3]. Неизвѣстный писатель XIII столѣтія упоминаетъ о немъ въ liber de mirabilibus Romae[4]. Въ этомъ же столѣтіи мы встрѣчаемъ еще свидѣтельство о немъ въ otia imperialia Гервазія Тильбуріенскаго и въ книгѣ Александра Некама de naturis rerum. Преданіе говоритъ о путешествіяхъ Виргинія по Италіи и Англіи и о чудесахъ, которыя онъ совершалъ, угождая папѣ, королю Артуру и другимъ. Возвращаясь изъ Англіи, онъ поселился въ Италіи и основалъ Неаполь! Доживъ до глубокой старости, онъ выдумалъ странный способъ, по которому ему хотѣлось снова помолодѣть. Слуга Виргинія, по приказанію своего господина, изрубилъ его въ куски и положилъ разрубленныя части по естественному порядку ихъ въ бочку, которую онъ поставилъ подъ зажженную лампу. Виргилій долженъ былъ ожить черезъ три недѣли; попытка несчастнаго волшебника, къ сожалѣнію, не удалась; а бѣдный слуга его умеръ на плахѣ за то, что онъ умертвилъ великаго мужа, не узнавъ, дѣйствительно ли находился онъ въ союзѣ съ нечистою силою.
Но еще яснѣе высказывается характеристика среднихъ вѣковъ въ разсказахъ о Фаустѣ. Здѣсь преданія становятся общимъ достояніемъ народа, ходячею сказкою вѣка. Вся повѣсть отражается въ яркихъ оттѣнкахъ того времени. Фаустъ окруженный толпою любопытныхъ, сопутствуемый странствующими студентами (scholatici vagantes), которыхъ Конрадъ Геснеръ такъ выразительно называетъ gross Leutbescheisser[5] — замѣчательный, типическій характеръ своего столѣтія. Дѣйствительное существованіе этого лица въ началѣ XVI вѣка почти не подвержено сомнѣнію. Богословъ Плацій одинъ изъ первыхъ упоминаетъ о немъ въ своемъ разсужденіи де spectris et Iemuribus. Іоаннъ Манлій[6] говоритъ, что онъ родился въ Кундлингѣ, въ небольшомъ швабскомъ городкѣ, а образовался въ Краковѣ. Виръ называетъ его обманщикомъ, а Конрадъ Геснеръ сравниваетъ съ извѣстнымъ Ѳеофрастомъ Парацельсомъ. Мартынъ дель-Ріо[7] и Нейманъ[8] говорятъ, что Фаустъ и Корнелій Агриппа имѣли дурное обыкновеніе расплачиваться съ должниками такими серебряными монетами, которыя, по уходѣ ихъ, превращались въ рогъ или желѣзо. Меланхтонъ[9] и Лютеръ[10] упоминаютъ тоже о Фаустѣ, какъ о дѣйствительномъ лицѣ. Но одно изъ самыхъ достовѣрныхъ свидѣтельствъ заключается въ словахъ Бегарди[11]. Онъ говоритъ о немъ съ такою наивною простотою, съ такими подробностями, что въ его описаніи ясно высказывается сужденіе современника о современникѣ[12].
Имя Фауста часто смѣшивалось съ другими. Фаустусъ Социнусъ, Іоаннъ Сабелликусъ, или Фаустусъ minor, Фаустъ или вѣрнѣе Фустъ, изобрѣтатель книгопечатанія, у многихъ писателей встрѣчаются подъ собирательнымъ именемъ чернокнижника Фауста. Самое достовѣрное извѣстіе о немъ принадлежитъ Манлію; по его свидѣтельству Фаустъ родился въ Кундлингѣ, или точнѣе въ Книтлингенѣ (такъ по крайней мѣрѣ называется этотъ городокъ на гоманновыхъ картахъ)[13], а не въ Родѣ, какъ говоритъ Видманъ, и не въ Зонневеделѣ, какъ думаетъ Пфистеръ. По тому же извѣстію онъ воспитывался въ Витенбергѣ, Ингольштадтѣ и Краковѣ. Самая древняя исторія Фауста принадлежитъ Шписсу[14], самая полная Видману и Пфистеру[15]; я сообщаю здѣсь краткое содержаніе этого преданія, для того, чтобы показать, какія данныя послужили основаніемъ геніальному произведенію Гёте.
По Видману, Фаустъ родился въ графствѣ Ангальтъ, въ мѣстечкѣ Зондведель. Онъ воспитывался на иждивеніи богатаго дяди, потому что родители его были бѣдные, но набожные люди. Въ Ингольштадтѣ онъ занимался богословіемъ. Но пламенное желаніе познакомиться съ такъ называемыми тайными науками и искусствами, столь славными въ это время, т. е. до реформаціи Лютера, отклоняетъ его отъ избраннаго пути. Съ согласія дяди онъ предается изученію медицины и астрономіи. Окруженный астрологическими, некромантическими и другими магическими книгами, онъ въ три года достигаетъ ученой степени доктора по медицинскому факультету.
Смерть дяди дѣлаетъ его наслѣдникомъ значительнаго имѣнія, Фаустъ въ сообществѣ веселыхъ товарищей, въ шумныхъ пирахъ, не думая о будущемъ, проживаетъ свое достояніе. Въ это время знаменитый заклинатель духовъ, именемъ Христофъ Гайлингеръ, даритъ ему духакристалла, и Фаустъ все болѣе и болѣе погружается въ изученіе черной магіи, увлекаясь общимъ направленіемъ своего столѣтія. Прогуливаясь загородомъ, онъ находитъ широкое перепутіе съ пятью разъѣздами. На этомъ мѣстѣ онъ проводитъ круги по правиламъ некромантіи; потомъ съ восхожденіемъ полнаго мѣсяца вступаетъ въ самый внутренній кругъ и заклинаетъ лукаваго въ первый, во второй и въ третій разъ. Огненный шаръ съ трескомъ носится по воздуху, лѣсъ шумитъ, туча закрываетъ луну. Наконецъ, является духъ ада и обѣщаетъ Фаусту навѣстить его на слѣдующій день. На этотъ разъ сатана былъ вѣренъ данному слову, и Фаустъ заключаетъ съ нимъ условіе на 24 года. Онъ покупаетъ цѣною безсмертной души временныя блага краткихъ земныхъ наслажденій. Сатана по важности сана своего, не соглашается быть его прислужникомъ, но посылаетъ ему другого подвластнаго духа (spiritus familiaris) въ видѣ Мефистофеля {Мафахь по еврейски издыханіе см. Schwenk’s etymologic-lies Wörterbuch der lateinischen Sprache, стр. 431. Веберъ (Göthe’s Faust стр. 19) производитъ это слово отъ гр. quem mephites juvant. Еще вѣрнѣе, кажется мнѣ, соединить слово mephitis съ греческимъ глаголомъ φιλεῖν; это мнѣніе подтверждается нѣкоторымъ образомъ и самымъ преданіемъ, которое всегда употребляетъ слово Мефистофилесъ.}. Съ этихъ поръ начинается эпоха знаменитыхъ дѣяній чернокнижника Фауста. Онъ путешествуетъ на волшебномъ коврѣ; въ Лейпцигѣ выѣзжаетъ верхомъ на огромной бочкѣ изъ погреба Ауэрбаха, о чемъ и донынѣ еще хранится изображеніе на стѣнахъ этого погреба; въ Боксбергѣ онъ передъ глазами цѣлаго общества руками снимаетъ радугу съ неба; здѣсь онъ съѣдаетъ цѣлый возъ сѣна, тамъ увеселяетъ кардинала страшною, воздушною охотою. Случай сводитъ Фауста въ Витенбергѣ съ бѣдною дѣвушкою; онъ влюбляется; по договору онъ отказался отъ брака; но страсть его усиливается и чортъ предлагаетъ ему, наконецъ, въ замѣну бѣдной, нѣмецкой мѣщанки знаменитую красавицу древности, жену Менелая, дивную волшебницу Елену. Фаустъ, comme de raison, соглашается. И вотъ поэтическая дѣва Иліады, роскошная красавица классической Греціи, поселяется въ пыльномъ кабинетѣ нѣмецкаго ученаго! Фаустъ упивается нераздѣльными ласками женщины, за поцѣлуй которой погибла несчастная Троя. Но время идетъ; срокъ приближается, чортъ неумолимъ; никакая власть не отстранитъ назначеннаго времени.
Приговоръ судьбы неизбѣженъ — и Фаустъ готовится, къ смерти. Онъ призываетъ Вагнера. Этотъ Вагнеръ[16] — его ученикъ, посвященный имъ въ таинства магическихъ наукъ. По преданію онъ былъ сынъ священника изъ Вассербурга. Замѣтивъ его счастливыя дарованія, Фаустъ принялъ его къ себѣ и далъ ему въ прислужники демона, въ видѣ обезьяны, котораго называли Ауэрганъ. Похожденія Вагнера жалкая пародія преданія о Фаустѣ. Роскошную жену Менелая замѣняетъ беззубая старуха; вмѣсто 24 лѣтъ чортъ соглашается только на пять. По всему видно, что въ это время магія приходила въ упадокъ. Книгопечатаніе, открытіе Америки и реформація заняли умы другими, ближайшими вопросами и только въ длинные, зимніе вечера еще слушали разсказы о чернокнижникахъ и о союзѣ ихъ съ нечистою силою, и о подвигахъ, которыми они ужасали людей. Но возвратимся къ нашему предмету. Фаустъ открываетъ свою послѣднюю волю, передаетъ ему свои сочиненія и еще разъ, собравъ послѣднія силы, предсказываетъ будущее, близкое паденіе папы, разрушеніе Рима, страшную невзгоду и кровавую войну на берегахъ Рейна.
Потомъ онъ приглашаетъ своихъ друзей на послѣдній, предсмертный пиръ. Пѣсни гремятъ, вино наполняетъ бездонныя чаши, гости шумятъ и веселятся. Только хозяинъ печаленъ; только Фаустъ не раздѣляетъ общей радости: онъ чувствуетъ приближеніе смерти, прощается съ друзьями и уходитъ въ свою комнату. Въ полночь испуганные гости услышали страшный шумъ и дикое завываніе бури; потомъ наступила мертвая тишина. Въ комнатѣ Фауста нашли его тѣло, разорванное на мелкія части.
Послѣ Фауста осталось нѣсколько сочиненій, изъ которыхъ одно издано Вагнеромъ подъ заглавіемъ: Dr. Johannis Fausti Magia celeberrima und tabula nigra oder Höllenzwang etc. Lion. 1511. Другое его сочиненіе, о которомъ упоминаетъ Штиглицъ, называется: Dr. Johannis Fausti sogenannter schwarzer Mohrenstern, gedruckt zu London. Въ этихъ книгахъ заключаются разныя правила и формулы, какъ заклинать духовъ и принудить ихъ къ исполненію различныхъ приказаній.
Это преданіе вполнѣ принадлежитъ Германіи. Весь разсказъ представляетъ вѣрную картину нѣмецкаго быта того времени. Но идея преданія принадлежитъ человѣчеству и подъ различными формами повторяется у всѣхъ народовъ Европы. Въ Голландіи еще въ XVI столѣтіи вышелъ переводъ подъ слѣдующимъ заглавіемъ: Historie van Dr. Faustus, die eenen nitnemenden groote Toovenar ende swert Constenar was, nit de Hoch-Duytschen oversien ende mit figuren verclart Emmerich. 1592. Во Франціи преданіе явилось въ первый разъ въ 1604 г. въ Руэнѣ подъ названіемъ: L’histoire prodigieuse et lamentable de Jean Faust grand et horrible enchanteur, avec sa mort épouventable. Въ Англіи Марловъ создалъ по тому-же преданію свою геніальную драму, а въ Испаніи оно вмѣстѣ съ легендою о св. Кипріянѣ послужило основаніемъ чудотворнаго мага Калдерона. Въ Италіи изъ Фауста образовался донъ-Джіованни, а въ Польшѣ панъ Твардовскій. И у насъ многія народныя преданія напоминаютъ ту же идею.
Ежели мы послѣ этого спросимъ, почему же Фаустъ сдѣлался достояніемъ всѣхъ литературъ, почему мы встрѣчаемъ его и въ сказкахъ, и въ балладахъ, и въ романѣ, и въ драмахъ, то мы найдемъ разрѣшеніе нашего вопроса въ обширной идеѣ самаго преданія. Фаустъ навсегда останется однимъ изъ могущественнѣйшихъ предметовъ поэзіи, потому что идея его тѣсно связана съ внутреннею жизнію человѣка, потому что всѣ мы болѣе или менѣе пережили хотя одну изъ пестрыхъ главъ этого преданія. Въ исторіи Фауста заключена исторія цѣлаго человѣчества. Эта борьба, это стремленіе къ безусловному познанію, эта сила, эта немощь, это высокомѣріе всегда найдутъ живой отголосокъ въ сердцахъ людей. Поэтъ, развивая идею Фауста, никогда не будетъ подражателемъ, потому что онъ самъ отразится въ немъ, какъ въ вѣрномъ зеркалѣ. Идея та же, но въ тысячѣ новыхъ видахъ, въ безконечномъ разнообразіи.
Возьмите чудотворнаго мага Калдерона, — какое глубокое религіозное чувство, какое пламенное краснорѣчіе характеризируетъ это созданіе испанскаго поэта! Какими яркими красками, какою широкою кистью изображена немощь слѣпца человѣка и побѣдная сила религіи! Сравните же этого пламеннаго мага Калдерона съ современными ему, грубыми представленіями Фауста на маріонетныхъ театрахъ Германіи. Полюбуйтесь на эту жесткую фигуру нѣмецкаго ученаго и на забавныя выходки Касперле, этого національнаго Пьерро или Арлекина. Теперь посмотрите на драму геніальнаго Марлова, этого замѣчательнаго предшественника Шекспира. И онъ пользовался преданіемъ такъ, какъ оно есть; но характеры обрисованы твердою, смѣлою рукою. Идея та же, но сколько разнообразія въ исполненіи! Въ этомъ общемъ содержаніи вездѣ отпечатокъ индивидуальности, вездѣ направленіе одного человѣка. Въ Англіи вообще занимались обработкою этого преданія, а въ новѣйшія времена пользовались для сего произведеніемъ Гёте; такъ написалъ Байронъ свои deformed transformed, такъ задумалъ онъ Манфреда. Сравнивая послѣдняго съ дивнымъ созданіемъ Гёте, мы находимъ въ Манфредѣ тѣсную, ограниченную индивидуальность человѣка, котораго терзаютъ страсти, сомнѣнія и тайная Немезида собственнаго сознанія. Мы понимаемъ ужасъ его отчаянія, мы идемъ за нимъ и дрожимъ за него, потому что насъ поражаетъ странная индивидуальность Манфреда. Фаустъ не таковъ; здѣсь изчезаетъ всякая особенность въ общемъ характерѣ человѣка.
За Манфредомъ мы слѣдили съ участіемъ, какъ за характеромъ, который оставаясь намъ чуждымъ, возбуждаетъ въ высшей степени наше вниманіе. Но вмѣстѣ съ Фаустомъ мы плачемъ, страдаемъ и блаженствуемъ; мы не можемъ его отдѣлить отъ самихъ себя; онъ наше зеркало; въ немъ отражается исторія цѣлаго человѣчества, со всѣми его страданіями, страстями и слабостями.
Лессингъ[17] первый воспользовался философическою мыслію этого преданія. Жаль, что произведеніе его осталось неконченнымъ. Нѣсколько сценъ, которыя дошли до насъ, исполнены мысли и энергіи; онѣ во всякомъ случаѣ возбудили охоту другихъ поэтовъ представить преданіе Фауста съ философической стороны. Второе замѣчательное произведеніе принадлежитъ Мюллеру. Оно отличается многими яркими мѣстами. Мюллеръ воображалъ Фауста геніальнымъ человѣкомъ, который съ глубокою ненавистью къ людямъ, соединялъ презрѣніе ко всему посредственному. Утомясь ненасытною жаждою познаній и славы, наскучивъ жизнію, которая не могла удовлетворить его высокаго стремленія, онъ предается силамъ ада. Мюллеръ съ большимъ искусствомъ вводитъ отца Фауста, добраго набожнаго старика, котораго страшитъ несчастное направленіе сына. Сцена между ними выполнена съ необыкновенною силою. — Клинглеманнъ обработалъ то же преданіе для сцены; его произведеніе не выдержитъ строгаго разбора; напыщенный языкъ, ложные характеры не искупаются театральными эффектами. — Граббе, несчастный, геніальный поэтъ, котораго еще такъ недавно погубила страшная, внутренняя борьба, соединилъ Фауста и донъ-Жуана въ одномъ сочиненіи. Это созданіе носитъ на себѣ яркій отпечатокъ смѣлаго, пламеннаго художника, который еще не управился съ мятежнымъ воображеніемъ. Въ послѣдніе годы, Ленау, одинъ замѣчательнѣйшихъ поэтовъ нынѣшней Германіи, издалъ Фауста, который отличается оригинальнымъ воззрѣніемъ на преданіе и превосходнымъ изложеніемъ.
Лейтбехеръ[18] приводитъ любопытный списокъ замѣчательнѣйшихъ нѣмецкихъ произведеній, порожденныхъ этимъ преданіемъ. Вотъ онъ:
1) Eine Scene von Lessing in dessen Briefen, die neueste Litteratur betreffend, Th. 1. S. 103, und in den Annalen für die Litteratur. Th. 1. S. 210; auch im 2 Th. von Lessings theatralischen Nachlasse.
2) Johann Faust, ein allegorisches Drama in fünf Aufzügen. München. 1775.
3) Der Höllenrichter, von Lenz; ein Fragment im deutschen Museum vom Jahre 1777. Mai, S. 254.
4) Situationen aus Faust’s Leben, vom Maler Müller. Mannheim, 1776; auch im 2 Teile von Müller’s Werken.
5) Faust’s Leben, dramatisilrt von Maler Müller. Mannheim, 1776; auch im 2 Teile von Müller s Werken.
6) Dr. Faust’s Leibgürtel. Posse in einem Ackt, nach Rousseau: devin de village, im 3 Bande von Reichard’s Theater der Ausländer.
7) Scenen ans Faust’s Leben, von Schreiber. Offenbach. 1792.
8) Dr. Faust. Volksschauspiel vom fen von Soden. Augsburg, 1797.
9) Der neue Faust. Ein Duodrama von Schink, im Buche: zum Behuf des deutschen Theaters.
10) Dr. Faust’s Bund mit der Hölle, von Schink, im Berliner Archiv der Zeit und ihres Geschmackes, vom Jahre 179(5.
11) Johann Faust, dramatiche Phantasie von Schink, 1804.
12) Faust. Tragödie in einem Act, von Chamisso, in dessen Musenalmanach. 1804.
13) Die Jubelfeier der Hölle, oder Faust der Jüngere. Schauspiel in fünf Acten, von Benkowitz. Berlin, 1808.
14) Der Färberhof, oder die Buchdruckerei in Mainz, von Nicolaus Vogt.
15) Faust. Eine romantische Tragödie, von Schöne. Berlin. 1809.
16) Der travestierte Faust. Trauerspiel in zwei Akten. Berlin. 1809.
17) Faust. Ein Trauerspiel, nach der Volkslegende bearbeitet von Klingemann. Leipzig, 1815.
18) Scenen aus Faust’s Leben. Vom Verfasser der Adelheid von Schlesien.
19) Faust und Don Juan. Tragödie in fünf Akten, von Gräbbe. Frankfurt а. М. 1829.
20) Faust, der wunderthätige Magus des Nordens, von Holtei.
21) Faust im Gewände der Zeit, von Harro Harring. Leipzig. 1831.
22) Mantelkragen des verlornen Faust, von Harro Harring. 1831.
23) Faustische Scenen von Gustav Pfizer. Im Morgenblatt vom Jahre 1831.
24) Faust von Lenau. Fragment. Im Frühlings-Almanach vom J. 1835.
25) Faust. Ein dramatisches Gedicht von J. v. B. Leipzig. 1835.
26) Faustus. Ein Gedicht von L. Beckstein. Leipzig. 1833.
27) Fortsetzung von Göthe’s Faust, als zweiter Teil, von Schöne.
28) Geistlich Nachspiel zur Tragödie Faust, von Rosenkranz. Leipzig. 1831.
29) Faust, eine Tragödie von Göthe, fortgesetzt von Hoffmann. Leipzig. 1832.
30) Dr. Faust’s Mantel, ein Zauberspiel mit Gesang in zwei Acten, von Bäuerle. Wien, 1819.
31) Faust. Trauerspiel mit Gesang und Tanz, von Julius v. Voss.
32) Faust. Oper in vier Aufzügen, von Bernhard, Musik von Spohr.
33) Fausto, opera séria, in drei Akten. Musik von Louise Bertin. Paris.
34) Dr. Faust, eine Erzählung von Hamilton, frei übersetzt von Milius.
35) Faust’s Leben, Thaten und Höllenfahrt in 5 Büchern, von Klinger.
36) Faust von Mainz, von Kamarak.
37) Der umgekehrte Faust, oder Frosch’s Jugendjahre. Von Seyblod.
38) Faust’s Lehrling. Eine kleine Erzählung vou Gerle.
39) Faust von Lenau. Vollständig. Stuttgart bei Cotta.
По грубой канвѣ этого богатаго преданія, лучшаго поэтическаго наслѣдія среднихъ вѣковъ, котораго содержаніе мы изложили выше, Гёте создалъ свое безсмертное твореніе. Еще въ 1786 году явился первый отрывокъ; потомъ онъ былъ значительно дополненъ и въ 1808 г. перешелъ въ новое изданіе всѣхъ сочиненій Гёте. Окончательное развитіе принадлежитъ 1831 году. По этому видно, что созданіе Фауста сдѣлалось задачею всей гётевой жизни. Въ немъ изложилъ онъ тайную исповѣдь души, въ немъ отразилась великая, заповѣдная дума одного изъ безсмертныхъ мыслителей человѣчества. Разсматривая различныя поэтическія произведенія, возбужденныя этимъ преданіемъ, мы находили въ нихъ всегда какое-то индивидуальное направленіе, ни одно изъ нихъ не возвысилось до общаго человѣческаго воззрѣнія.
Въ гётевомъ созданіи мы видимъ противное. Въ немъ отражается направленіе общаго человѣческаго характера, со всею полнотою истины, жизни и силы. Въ немъ высказывается таинственная загадка бытія, въ немъ скрывается философія жизни, въ полномъ ея развитіи. Это глубокая исповѣдь шестидесятилѣтняго опыта, это безсмертная мысль, упавшая въ тайные изгибы великой души, возлелѣянная умомъ и сердцемъ, созрѣвшая въ богатой сокровищницѣ многодумнаго созерцанія. Гёте вывелъ героя преданія изъ темной сферы чернокнижника и алхимика среднихъ вѣковъ. Онъ сдѣлалъ его символомъ нашего духовнаго стремленія; онъ изобразилъ въ судьбѣ его судьбу человѣчества. У него является Фаустъ отважнымъ бойцомъ въ страшной борьбѣ вѣры и познанія, въ борьбѣ, столь гибельной для мыслящаго ума человѣка. Онъ стоитъ на страшной границѣ земного знанія, тамъ гдѣ прерывается слабая нить изученія, гдѣ безмолвствуетъ смѣлое слово самыхъ отважныхъ философическихъ системъ, тамъ, гдѣ совершается таинственный процессъ соединенія духа и плоти! Здѣсь кончается лукавое, безполезное мудрствованіе, здѣсь одна только вѣра подаетъ намъ посохъ спасенія. Но и это религіозное довѣріе, это смиренное благоговѣніе многими добывается только въ борьбѣ съ мятежнымъ умомъ, какъ отрадный плодъ успокоеннаго сомнѣнія. Мирное самоотверженіе, тихое, терпѣливое смиреніе не дано человѣку безусловно. Онъ изъ дѣтской колыбели переходитъ въ міръ труда и испытанія. На первыхъ ступеняхъ науки его поджидаетъ сомнѣніе; каждый шагъ на поприщѣ знанія совершается на счетъ невинной, дѣтской безпечности, на счетъ утѣшительныхъ, безмятежныхъ вѣрованій младенчества. Пройти сквозь мракъ земныхъ противорѣчій — его назначеніе. Оно исполняется возвращеніемъ къ вѣрѣ. Конечный результатъ его борьбы заключается въ отрадномъ успокоеніи религіи. Но зато, когда надменный титанъ, увлеченный избыткомъ самонадѣяннаго ума, это звено, вырванное высокомѣрнымъ стремленіемъ изъ стройной цѣпи существъ, истомится борьбою и съ теплыми слезами раскаянія возвратится въ объятія религіи, какъ успокоительно, какъ торжественно вѣрованіе титана! Многіе про ходили этотъ печальный путь и въ горнилѣ сомнѣнія очищали грѣшную душу для новыхъ подвиговъ смиренія, для новой вѣры, для новой жизни! И въ этой борьбѣ, и въ этой возможности пройти дорогой боренія къ отрадной пристани вѣры, заключается основная идея, великая, нравственная идея безсмертнаго созданія Гёте. Она ясно высказывается во второмъ прологѣ стихами:
Ein guter Mensch in seinem dunkeln Drange
Ist sich des rechten Weges wohl bewusst *).
- ) См. Dr. Leutbecher: Ueber den Faust von Göthe, стр. 216. Weber: Göthe’s Faust, стр. 46. Düntzer: Göthe’s Faust in seiner Einheit und Ganzheit, стр. 26. Cams Briefe über Göthe’s Faust, стр. 48. Fr. Deyk’s Göthe’s Faust стр. 11.
Эта борьба ума, жаждущаго удовлетворенія въ безусловномъ познаніи, со всѣми его заблужденіями, такъ близка къ природѣ нашей, что мы не можемъ оторвать себя отъ вопроса, который такъ тѣсно связанъ съ внутреннею жизнью человѣка. Фаустъ уже не чуждое намъ, не постороннее лицо; въ немъ разрѣшается загадка собственной нашей жизни, печальная тяжба нашего ума, связаннаго ненарушимыми границами. Фаустъ, перешедъ обширную область земного знанія, съ самостоятельнымъ взглядомъ на науку, поражаетъ насъ мучительнымъ сознаніемъ собственной немощи. Потерявъ путеводную нить религіи, зная, что природа не сниметъ для него покрывала, не выдастъ ему своихъ таинственныхъ загадокъ, онъ призываетъ силы ада, онъ становится союзникомъ воплощеннаго зла, стараясь заглушить неумолкающій голосъ души въ шумныхъ оргіяхъ чувственности. Этотъ страшный договоръ былъ дѣйствіемъ мгновеннаго ослѣпленія внезапнаго отчаянія. Первые порывы негодованія остынутъ, и Фаустъ проснется съ горькимъ сознаніемъ своего заблужденія. Я старался подробнѣе объяснить развитіе основной мысли въ примѣчаніяхъ, приложенныхъ къ моему переводу.
Это глубокое созданіе Гёте, лучшій памятникъ германской словесности, сдѣлалось предметомъ изученія многихъ замѣчательныхъ мыслителей. Не мудрено, что въ этихъ толкованіяхъ много разногласія; всякій смотрѣлъ на этотъ вопросъ и на его разрѣшеніе своими глазами. Несмотря на то, всѣ эти сочиненія послужили къ лучшему уразумѣнію идей, изложенныхъ въ этомъ безсмертномъ произведеніи. Я привожу здѣсь заглавія замѣчательнѣйшихъ сочиненій этого рода, тѣмъ болѣе, что пользовался ими при составленіи предисловія и примѣчаній, приложенныхъ къ моему переводу:
Aesthetische Vorlesungen über Göthe’s Faust, als Beitrag zur Anerkennung wissensclmftlicher Kunstbeurteilung, von Dr. II. F. Hinrich’s. Hallo, 1825.
Vorlesungen über Göthe’s Faust, von K. E. Schubarth. Berlin, 1830. Vorlesungen über Göthe’s Faust, von F. А. Iiauch. Büdingen, 1830.
Die Darstellung der Tragödie Faust von Göthe auf der Bühne. Ein zeitgemässes Wort für Theaterdirektionen etc. von L. Bechstein. Stuttgart, 1831.
Feber Erklärung und Fortsetzung im Allgemeinen und inshesondere über christliches Nachspiel zur Tragödie Faust, von K. Rosenkranz. Leirsig 1731.
Göthe’s Faust, Andeutungen über Sinn und Zusammenhang des ersten und zweiten Teiles der Tragödie, von Dr. J. Deyks. Koblenz, 1834.
Göthe aus näherem persönlichen Umgänge dargestellt von J. Falk. Leipzig. 1832.
Briefe über Göthe’s Faust, von C. G. Garus. Leipzig. 1835.
Göthe’s Faust in seiner Einheit und Ganzheit wider seine Gegner dargestellt. Von H. Düntzer. Köln, 1836.
Göthe’s Faust, übersichtliche Bedeutung beider Teile zur Erläuterung des Verständnisses. Von W. E. Weber. Halle, 1836.
Kritik und Erläuterung des Göthe’schen Faust. Nebst einem Anhang zur sittlichen Beleuchtung Göthe’s, von G. H. Weisse. Leipzig, 1836.
Ueber den Faust von Göthe. Eine Schrift zum Verständniss dieser Dichtung nach ihren beiden Teilen etc. Von J. D. Leutbecher. Nürnberg, 1838.
Не одно произведеніе Гёте, котораго сочиненія, по собственному его признанію, никогда не могли быть народными, не возбудило такого общаго вниманія, какъ Фаустъ. Онъ сдѣлался достояніемъ всѣхъ литературъ. Французы имѣютъ три полныхъ перевода Сентъ-Олера, Штапфера и Жерара, не говоря объ отрывкахъ, надъ которыми между прочимъ трудилась госпожа Сталь. Въ этихъ переводахъ мы не найдемъ глубокаго изученія подлинника: нѣкоторые изъ нихъ оставляютъ даже подозрѣніе, что господа переводчики недалеко ушли въ самомъ знаніи нѣмецкаго языка. Наша литература владѣетъ нѣсколькими превосходными отрывками. Между ними первое мѣсто принадлежитъ посвященію Жуковскаго. Кто не помнитъ этого умилительнаго стихотворенія нашего поэта, въ которомъ высказалась вся его душа, какъ въ собственномъ, неотъемлемомъ созданіи! Сцена Пушкина такъ проникнута духомъ гётевой мысли, что она кажется вырванною изъ дивнаго творенія германскаго поэта. Грибоѣдовъ далъ намъ неполный переводъ пролога. Веневитиновъ перевелъ, между прочимъ, возвышенный монологъ Фауста въ пещерѣ. Все это доказываетъ, что лучшіе наши поэты понимали и любили это могущественное созданіе Гёте. Говоря о русскихъ переводахъ я не могу умолчать объ отрывкахъ господина Бека, помѣщенныхъ подъ моимъ именемъ въ VI томѣ Современника за 1837 годъ. Случайное тождество нашихъ переводовъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ, близкое сходство въ другихъ, странное смѣшеніе имени, участіе, которое принималъ Пушкинъ въ моемъ трудѣ, все это заставило меня приписать ему всѣ важнѣйшія перемѣны, отмѣченныя мною тогда же въ одномъ изъ N. Литературныхъ Прибавленій. Другія мѣста, слишкомъ слабыя для того, чтобы приписать ихъ имени Пушкина, я надѣялся измѣнить по своему при полномъ изданіи моего перевода. Время объяснило этотъ литературный qui pro quo, и я съ удовольствіемъ освобождаю себя отъ труда господина Бека.
Знаю всю недостаточность моего перевода, чувствую какъ далеко отстоитъ онъ отъ подлинника; но утѣшаю себя мыслію, что старался по крайней мѣрѣ незначительность таланта вознаградить добросовѣстнымъ изученіемъ. Счастливому случаю, который позволилъ мнѣ пользоваться наставленіями человѣка, знаменитаго въ лѣтописяхъ философіи, я обязанъ предварительнымъ изученіемъ науки, столь необходимой для настоящаго уразумѣнія этого произведенія. Еще въ 1835 году, я кончилъ первый переводъ Фауста, который по независѣвшимъ отъ меня обстоятельствамъ былъ уничтоженъ тогда же. Нѣкоторые уцѣлѣвшіе отрывки этого перевода познакомили меня съ Пушкинымъ; имъ я обязанъ счастливыми минутами, проведенными мною въ бесѣдѣ съ человѣкомъ, который любилъ и цѣнилъ все изящное, все прекрасное. Эти минуты навсегда останутся въ памяти моей, какъ грустное воспоминаніе объ утраченномъ невозвратимомъ счастіи. Пушкинъ ободрилъ меня ко второму переводу, который я нынѣ представляю на судъ моихъ читателей. Живое участіе, совѣты и одобренія нашего поэта воспламеняли меня новыми силами при этомъ новомъ трудѣ.
Я старался по возможности сохранить въ моемъ переводѣ всѣ размѣры подлинника, въ которомъ форма такъ тѣсно связана съ мыслію, такъ живо соотвѣтствуетъ чувствамъ и положеніямъ дѣйствующихъ лицъ. Даже въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ Гёте употреблялъ такъ называемые Knittelverse, жесткій, неправильный размѣръ народныхъ пѣсенъ нѣмецкихъ и миннезингеровъ XVI столѣтія, я старался сохранить оригинальный колоритъ подлинника, несмотря на звуки, непривычные и чуждые русскому уху.
Трудъ мой передъ судомъ публики; ожидаю приговора ея, безъ самонадѣянности, но и безъ боязни. Я утѣшаю себя словами гётева Тасса;
Was ich gewollt, ist löblich, wenn das Ziel
Auch meinen Kräften unerreichbar blieb.
Я буду доволенъ и тѣмъ, ежели слабый трудъ мой послужитъ поводомъ къ новому лучшему переводу, болѣе достойному великаго подлинника, и первый встрѣчу его громкими, заслуженными похвалами.
МЫЗА МОЗИНО.
28-го Сентября, 1838 года.
Посвященіе.
правитьСо мной опять воздушный рой видѣній!
Ихъ образы я снова познаю!
Но удержу-ль таинственныя тѣни,
Приму-ли вновь ихъ на душу мою?
Вотъ ближе онъ, мой давній, милый геній!
Отъ грустныхъ думъ я снова возстаю;
Какъ прежде, грудь живымъ огнемъ согрѣта
Отъ дивнаго волшебнаго привѣта!
О прежнихъ дняхъ ко мнѣ мечта нисходитъ
И милыя я вижу тѣни вновь;
На память мнѣ, какъ будто сонъ приходитъ
И первый другъ, и первая любовь;
И снова грусть въ сѣдую даль уводитъ,
Былые дни напоминаетъ вновь
И въ счастіи обманутыхъ могилой
Моихъ друзей сзываетъ образъ милый.
Они не слышатъ новыхъ пѣснопѣній,
Кто первыхъ пѣсенъ принялъ робкій звукъ;
Замолкъ привѣтъ сердечныхъ одобреній.
Моихъ друзей разсѣянъ тѣсный кругъ.
Чужой народъ — свидѣтель огорченій,
И страшенъ мнѣ вѣнецъ изъ этихъ рукъ!
Кто мнѣ внималъ, кто радовался лирѣ,
Въ чужихъ странахъ, въ иномъ блуждаетъ мірѣ.
И я стремлюсь невѣдомой мечтою
Въ туманный край невидимыхъ духовъ
И въ робкій звукъ надъ трепетной струною
Слилася пѣснь; я полонъ смутныхъ сновъ;
Слеза въ очахъ смѣняется слезою;
Для новыхъ чувствъ уста не имутъ словъ!
Все близкое въ туманѣ исчезаетъ,
Все прежнее яснѣе оживаетъ!
Прологъ въ театрѣ.
правитьДиректоръ. Вы оба, съ кѣмъ такъ часто я
Дѣлилъ печальную заботу,
Скажите мнѣ, мои друзья,
За весь мой трудъ, за долгую работу,
Какая польза будетъ мнѣ
Въ нѣмецкой нашей сторонѣ?
Мнѣ любо сблизиться съ толпою;
Она живетъ и жить даетъ.
Давно шатеръ развѣшенъ предо мною
И всякъ себѣ лихой потѣхи ждетъ.
Они притихли терпѣливо,
Ушами хлопая, сидятъ
И ждутъ чудесъ и, какъ на диво,
На пестрый занавѣсъ глядятъ.
Я знаю, какъ мириться съ духомъ
Толпы безумной и слѣпой,
Съ пустымъ умомъ и съ грубымъ слухомъ;
Но ахъ, на этотъ разъ, я будто самъ не свой!
Что худо, пошло, что прекрасно,
Въ томъ неразборчива она,
Зато начитана ужасно
Пустая, глупая толпа.
Скажите, какъ къ ней подольститься?
Какъ новизной предъ ней блеснуть?
Предъ вами нечего таиться,
Люблю я на толпу взглянуть,
Когда потокомъ въ нашу лавку,
Ломаясь въ двери, привалитъ
И несмотря на крикъ и давку,
Часа въ четыре набѣжитъ;
Какъ жадно требуетъ билета,
Какъ рветъ изъ рукъ его она…
Но эта власть надъ ней — живая власть поэта!
Она тебѣ толпой дана!
Поэтъ. Не говори мнѣ о толпѣ ничтожной,
Не заражай дыханіемъ ея!
Не призывай для ихъ забавы ложной!
Тамъ гибнетъ духъ, тамъ тлѣетъ мысль моя.
Веди въ тотъ край, гдѣ чуждъ тоски тревожной,
Возрадуюсь живымъ восторгомъ я,
Гдѣ въ смутный часъ томящаго недуга
Насъ ждетъ любовь, насъ манитъ ласка друга!
О чемъ мы тамъ такъ пламенно мечтали,
Что вырвалось изъ глубины живой,
Что вслѣдъ мечтамъ уста пролепетали,
То въ бурный мигъ исчезнетъ предъ тобой,
И много лѣтъ промчится въ смутной дали,
Пока оно засвѣтитъ красотой!
Ничтожный блескъ — минутная забава;
Но истинѣ наступитъ судъ и слава!
Комикъ. Оставь ты правнуковъ въ покоѣ!
Ну, кто-бы васъ теперь смѣшилъ,
Когда-бъ на этотъ ладъ и я заговорилъ?
Вѣдь шутка — дѣло не пустое.
Тотъ только правъ, кто разсмѣшитъ;
Толпѣ нужна одна потѣха.
Она приходитъ къ намъ для смѣха
И только смѣхъ ее манитъ.
Дай ей мечты и умъ, и чувства,
И душу влей, и страсти дай;
Но выше всякаго искусства
Забавныхъ глупостей нигдѣ не забывай…
Директоръ. Чтобъ было имъ всего довольно!
Имъ только хочется смотрѣть,
И черни любо и привольно,
Когда дадутъ ей поглазѣть.
Толпа одной забавы проситъ,
А масса массу увлечетъ;
Кто много при себѣ несетъ,
Тотъ многимъ что-нибудь приноситъ.
Ужъ наше дѣло таково!
Чтобъ ни далъ ты, дай все клочками,
Потѣшь ихъ громкими словами:
Оно и мило, и легко.
Толпѣ ли суетной въ роскошномъ, стройномъ видѣ
Свои созданія художникъ отдаетъ?
Къ его неслыханной обидѣ,
Чернь по клочкамъ ихъ разорветъ.
Поэтъ. Нѣтъ, я искусства не унижу
Къ торговой сдѣлкѣ ремесла!
Я счетъ корысти ненавижу!
Смотри, къ чему она тебя-же привела.
Директоръ. Зачѣмъ упрекъ несправедливый?
Кто отъ трудовъ успѣха ждетъ,
Тотъ и безъ прихоти спѣсивой
По цѣли средства изберетъ.
Ты знаешь-ли, кто разбираетъ,
Кто судитъ даръ высокій твой?
Одинъ отъ скуки пріѣзжаетъ,
Чтобъ посмѣяться надъ тобой;
Другой съ испорченнымъ желудкомъ
Пріѣдетъ къ намъ и захрапитъ,
А тотъ журналы пробѣжитъ
И судитъ насъ чужимъ разсудкомъ.
Какъ въ маскарадъ приходятъ къ намъ;
Кто позѣвать, кто развлекаться:
Мужчины посмотрѣть на дамъ,
А дамы ѣдутъ показаться.
Чему такъ веселъ полный домъ?
Смирись, поэтъ! спустись пониже,
Взгляни на меценатовъ ближе,
Съ душой безъ чувствъ, съ пустымъ умомъ!
Всмотрись въ желанья черни важной:
Тотъ ради картъ уходитъ прочь,
А тотъ въ объятіяхъ красавицы продажной
Проводитъ бѣшеную ночь.
Для этой черни безпокойной
Не призывай ты свѣтлыхъ музъ;
Шуми, бѣснуйся, пой, картиной непристойной
Пощекоти ихъ грубый вкусъ.
Повѣрь, имъ чуждо упоенье!
Другихъ безсмысленныхъ затѣй
Ищи для суетныхъ людей…
Но что съ тобой? Печаль, иль вдохновенье?
Поэтъ. Ищи себѣ другихъ рабовъ!
Свободнымъ, гордымъ вдохновеньемъ,
Я не продамъ тебѣ наслѣдія боговъ,
Я правъ людей не затопчу презрѣньемъ!
Скажи, въ борьбѣ мятежныхъ силъ,
Кто надъ стихіей возмущенной
Мнѣ силу мощную вручилъ?
Кто мнѣ толпы непосвященной
Сердца и чувства покорилъ?
Одно сочувствіе святого вдохновенья
Изъ глубины души живой
Находитъ нить соединенья
И поглощаетъ міръ земной.
Когда судьба такъ равнодушно
Веретено свое кружитъ
И такъ нестройно, такъ бездушно
Хаосъ творенія шумитъ,
Кто одинокое дыханьемъ оживляетъ
И въ общую гармонію сольетъ,
Кто вѣчно-равный ходъ такъ живо отдѣляетъ
И въ риѳму стройную сведетъ?
Кто страсти бурей возмущаетъ?
Кто намъ изобразитъ вечерній лучъ зари,
И кто роскошный путь любви
Цвѣтами нѣги устилаетъ?
Кто славѣ дастъ торжественный отвѣтъ?
Кто подвигъ наградитъ вѣнками!
Кто правитъ небомъ и богами?
Поэтъ! Поэтъ!
Комикъ. Такъ пользуйся пока чудеснымъ вдохновеньемъ
И какъ любовнымъ приключеньемъ
Займись поэзіей святой.
Сначала съ дѣвой молодой
Насъ сводитъ случай; мы вздыхаемъ,
Тихонько влюбимся, блаженствуемъ, грустимъ,
То нѣгой пламенной горимъ,
То снова плачемъ и страдаемъ;
То свѣтлый день, то вновь туманъ;
Посмотришь — и готовъ романъ!
Не трудно зрѣлище такое
Состряпать намъ. Въ быту людей
Предметомъ выберемъ любое
Мы для комедіи своей.
Мы всѣ живемъ на этомъ свѣтѣ,
Но многимъ жизни не понять;
Въ такомъ запутанномъ предметѣ,
Все занимательно, чего-бы намъ ни взять.
Побольше лжи, поменьше свѣта,
Немного правды кое-гдѣ --
И загремитъ у насъ вездѣ
Произведеніе поэта.
Толпами юноши придутъ
Подслушать тайну откровенья,
А дѣвы нѣжныя вздохнутъ.
Впивая сладкія печали вдохновенья,
Они еще до этихъ поръ
Готовы плакать и смѣяться,
Мишурнымъ блескомъ любоваться
И чинно почитать высокопарный вздоръ.
Лишь тотъ причудливъ и разборчивъ,
Кто давнимъ опытомъ живетъ;
Но кто пока еще растетъ,
Тотъ даже черезчуръ сговорчивъ.
Поэтъ. Такъ возврати мнѣ эту младость,
Отдай мнѣ нѣгу первыхъ слезъ,
Отдай мнѣ первой пѣсни сладость
И обольщенье первыхъ грезъ!
Тогда въ туманѣ свѣтъ скрывался,
Еще я всюду ждалъ чудесъ,
Еще безпечно любовался
Сіяньемъ утреннихъ небесъ.
Тогда, блуждая средь тумана.
Земныхъ даровъ я не искалъ;
Я наслаждался, я дышалъ
И жаждой истины, и волшебствомъ обмана.
Отдай мнѣ радость прежнихъ дней,
Восторги пламенныхъ страстей;
Отдай мнѣ бурныя стремленья
За мудрость хладную твою,
Отдай мнѣ власть любви, отдай мнѣ силу мщенья,
Отдай мнѣ молодость мою!
Комикъ. Чтобъ въ смутный часъ въ борьбѣ кровавой
Врага надменнаго сразить,
Чтобъ въ полномъ смыслѣ наградить
Любовь красавицы лукавой,
Чтобъ въ быстромъ бѣгѣ предъ толпой
Летѣть стрѣлой, не уставая,
Чтобъ въ шумѣ оргіи ночной
И пить, и пѣть, не засыпая;
Чтобъ въ этихъ подвигахъ успѣть, --
Не худо намъ помолодѣть.
Но чтобъ безъ дальнихъ вдохновеній
Толпу цѣвницей забавлять,
Чтобъ лирой звонкой управлять,
Растрогать звукомъ пѣснопѣній,
Для этой цѣли, господа,
Еще и старость — не бѣда.
Кто мѣритъ силы старичишки?
Всякъ уважать его привыкъ;
И пусть ребячится старикъ,
Зато и мы какъ ребятишки.
Директ. Нельзя-ли споры прекратить?
И вмѣсто словъ смѣшныхъ и чудныхъ,
И комплиментовъ обоюдныхъ,
Скорѣе къ дѣлу приступить?
Зачѣмъ клепать на вдохновенье?
Кто медлитъ, тотъ его не жди!
Души святое упоенье.
Не можетъ жить въ его груди.
Кого молва поэтомъ славитъ,
Тотъ докажи, что онъ поэтъ;
Пусть онъ поэзію заставитъ,
Всегда готовый дать отвѣтъ.
Пора и къ дѣлу! Вамъ не чужды,
Всѣ наши прихоти и нужды;
Не худо черни угодить
И хохотать ее заставить;
Зачѣмъ на завтра то оставить,
Что можно тотчасъ совершить?
Театръ пускаютъ на удачу
И всякъ по своему творитъ.
Теперь и я вамъ далъ задачу;
Но васъ она не затруднитъ.
Я отдалъ все мое имѣнье
Сегодня вамъ въ распоряженье;
Искусной машины снарядъ,
Луну и звѣзды, сушь и воды
И всѣ сокровища природы,
И всѣхъ костюмовъ пышный рядъ.
На сценѣ тѣсной разверните
Вы цѣлый міръ своихъ чудесъ
И тихо по землѣ съ небесъ
Вы прямо въ адъ перешагните!
Прологъ на небесахъ.
правитьРафаилъ. Какъ прежде солнце вновь пылаетъ
Идетъ, какъ царь, въ кругу планетъ
И путь привычный совершаетъ,
И міру шлетъ роскошный свѣтъ.
Исполненъ силы и смиренья,
Молясь склонился серафимъ;
Творецъ, какъ въ первый день творенья,
Въ своихъ дѣлахъ непостижимъ.
Гавріилъ. Подъ солнцемъ быстрыми кругами
Летитъ земля въ красѣ своей,
То блещетъ яркими лучами,
То скрыта вновь во тьмѣ ночной,
Тамъ море подъ утесы рвется
И роется въ груди земной,
Но въ вѣчномъ бѣгѣ сферъ несется
Утесъ и море подо мной.
Михаилъ. Гроза смѣняется грозою,
Моря и сушь подъ ней кипятъ,
И бури мрачною грядою
Надъ робкимъ міромъ тяготятъ.
Сильнѣе грозы разразились,
Одѣтъ пожаромъ мракъ ночей?
Но мы, о Боже! преклонились
Подъ чистый свѣтъ твоихъ лучей.
Всѣ. Исполненъ силы и смиренья,
Молясь, склонился серафимъ;
Творецъ, какъ въ первый день творенья
Въ своихъ дѣлахъ непостижимъ.
Мефистофель. Опять забрелъ ты какъ-то къ намъ, духъ чистый,
И о здоровьѣ спрашиваешь насъ;
А потому меня на этотъ разъ
Ты между дворней видишь тоже.
Прости меня, тебѣ словцомъ не угодилъ;
Но въ этомъ чортъ не упражнялся,
Отъ красныхъ словъ моихъ ты самъ-бы разсмѣялся,
Когда-бъ отъ смѣха ты себя не отучилъ.
О солнцахъ и мірахъ я ничего не знаю,
Зато я къ горести несказанной моей,
Въ житейскихъ бѣдствіяхъ людей,
Ихъ долю тяжкую повсюду замѣчаю;
Въ быту людей одинъ законъ:
Смѣшнымъ остался человѣкъ,
Какимъ онъ былъ въ началѣ вѣка;
Быть-можетъ, онъ-бы лучше жилъ,
Когда-бы не былъ одѣленъ
Святымъ лучомъ небеснаго сіянья.
Онъ этотъ міръ зоветъ умомъ,
Но что-же пользы отъ дѣянья,
Какъ сталъ онъ умницей потомъ?
Живя на старую погудку,
Среди скотовъ земли, благодаря разсудку,
Онъ первымъ сдѣлался скотомъ.
Среди примѣровъ очень многихъ,
На насѣкомыхъ долгоногихъ
Похожъ онъ тѣломъ и душой,
Какъ тѣ — и онъ поетъ, летаетъ,
Какъ тѣ садится подъ травой
И ту же пѣсню начинаетъ,
Да на травку еще пускай!
Ну, поглядитъ и отряхнется:
Небось, того и замѣчай,
Что прямо носомъ въ грязь уткнется.
Духъ. Все съ той-же жалобой ко мнѣ
Ты, духъ отверженный, приходишь!
Ужели въ мірѣ по себѣ
Нигдѣ ты блага не находишь?
Меф. Повѣрь, что въ мірѣ очень худо,
И люди на меня наводятъ лишь тоску,
Со мной случилось даже чудо:
Я ихъ и мучить не могу.
Духъ. Ты знаешь Фауста?
Мефистофель. Какъ не знать,
Онъ докторъ. Нечего сказать,
Тебѣ онъ служитъ презабавно,
Не ѣстъ, не пьетъ, стремится въ даль,
Порой бѣснуется исправно,
А на душѣ несетъ печаль.
Въ порывѣ думъ своихъ мятежныхъ.
Его не тронетъ міръ чудесъ,
Онъ проситъ у земли восторговъ нѣжныхъ,
У неба радостей небесъ.
Духъ. Еще онъ суетно блуждаетъ.
Но истиной онъ будетъ озаренъ.
О будущихъ плодахъ садовникъ заключаетъ,
Какъ скоро дерево лишь только расцвѣло.
Мефистофель. Позволь ты мнѣ его по своему вести:
Я объ закладъ побьюсь, что право безъ сомнѣнья.
Его какъ разъ сверну съ пути.
Духъ. Пока онъ живъ, я запрещенья
Не нахожу на выдумки твои;
Онъ суетно грѣшитъ, пока еще стремится.
Мефистофель. Ты мнѣ живого далъ,
Живой на все годится!
Живыхъ, здоровыхъ я люблю,
Зато ужъ мертвыхъ не терплю.
Духъ. Онъ твой! Сведи его преступною тропою
Отъ первобытнаго начала бытія
И если онъ склонится предъ тобою,
Да будетъ тяжкая надъ падшимъ власть твоя.
Но стыдъ и на тебя, когда, меня позная,
Языкъ лукавый твой дрожа произнесетъ,
Что грѣшный человѣкъ, въ юдоли сей блуждая,
И средь сомнѣнія путь истинный найдетъ.
Меф. Побѣда — лестная награда!
И если я до цѣли доберусь.
Не проигравъ тебѣ заклада.
Я торжествомъ надъ Богомъ возгоржусь,
Я человѣка въ прахъ унижу,
Онъ будетъ землю ѣсть, какъ тетушка-змѣя;
Его у ногъ моихъ съ восторгомъ я увижу
И грознымъ мстителемъ надъ нимъ возстану я.
Духъ. Веди его, лукавый бѣсъ!
Къ тебѣ вражды я не питаю.
Изъ падшихъ ангеловъ небесъ
Я хитреца предпочитаю.
Легко ослабить духъ людей;
Онъ въ нѣгѣ цѣль не забываетъ.
Но бѣсъ въ тревожной жизни сей
Его повсюду возмущаетъ.
Приближьтесь, жители небесъ!
Для васъ однихъ въ красѣ священной
Я міръ невѣдомыхъ чудесъ,
Началу вѣка современный;
На мощный творческій полетъ
Вы взоры свѣтлые склоните,
И что въ видѣніяхъ неясныхъ промелькнетъ --
Безсмертной мыслію скрѣпите.
Мефистофель (одинъ). Чудесный малый нашъ старикъ!
Ужъ съ нимъ не стану я ругаться:
Вѣдь какъ ни важенъ онъ, и какъ онъ ни великъ,
А съ нашимъ братомъ онъ толкуетъ напрямикъ
И мастеръ съ нами обращаться.
Фаустъ.
правитьЯ сталъ и врачомъ и правовѣдомъ,
Я и въ философы попалъ,
И къ богословамъ, за ними слѣдомъ,
Я къ крайней горести присталъ.
Меня въ магистры возвели
И къ мудрецамъ меня причли,
И даже докторомъ бранятъ,
А дурака не разглядятъ!
Ужъ десять лѣтъ по пустякамъ
И вкривь и вкось, и здѣсь и тамъ,
Я за носъ школьниковъ вожу;
А самъ повсюду нахожу,
Что вопреки земныхъ познаній
Святая мудрость не по насъ!
И вотъ источникъ моихъ страданій,
О чемъ я плачу каждый часъ!
Хоть я и умнѣе, чѣмъ эти пустые
Магистры, судьи и писцы — дурачье.
Хоть въ суевѣры не гожусь,
Чертей и ада не страшусь;
Зато въ печаляхъ грудь томится
И спѣсь въ умѣ не зародится.
Чтобъ людямъ бѣднымъ возвѣщать
Высокой тайны благодать.
Нѣтъ у меня казны, палаты,
Замѣны нѣтъ за всѣ утраты.
И псу не жить, какъ я живу!
Зато я магіи предался,
Съ духами братствомъ сочетался
И ихъ на помощь призову.
Быть-можетъ тайны бытія
Тогда отъ нихъ услышу я.
Загадки мудрости узнаю!
Чтобы въ поту, по пустякамъ,
Не проповѣдывать глупцамъ,
Чего я самъ не понимаю.
Живыя силы бытія
Въ ихъ наготѣ увижу я,
Узнаю вѣчное начало,
Причину тайную міровъ
И ужъ не буду, какъ бывало.
Искать однихъ напрасныхъ словъ!
О! мѣсяцъ тихій, мѣсяцъ ясный,
Зачѣмъ, зачѣмъ въ полночный часъ,
Надъ головой моей несчастной
Ты не блеснешь въ послѣдній разъ!
Зачѣмъ по грудамъ мертвыхъ книгъ
Ты въ грудь отрадой не проникъ!
Зачѣмъ на темныхъ вышинахъ
Я не могу въ твоихъ лучахъ
Надъ бездной скалъ и надъ лугами
Летать съ могучими духами!
Чтобъ, исцѣлясь отъ старыхъ мукъ,
Въ твоей росѣ, луна златая,
Больную грудь мою купая,
Покинуть тщетный грузъ наукъ!
Я сгину здѣсь въ стѣнахъ темницы.
Гдѣ грудь въ страданіяхъ скорбитъ,
Гдѣ только тусклый лучъ денницы
По стекламъ крашеннымъ скользитъ.
На полкахъ книгами стѣна
До потолка завалена;
Никто съ нихъ пыли не сотретъ,
Ихъ червь и точитъ, и грызетъ.
Повсюду снадобья пустыя,
Сосудовъ, банокъ длинный рядъ,
Домашній дѣдовскій снарядъ
И инструменты вѣковые.
При нихъ и дни и ночи я!
И вотъ вселенная моя!
Ужель еще не понялъ ты
О чемъ скорбятъ твои мечты?
Что грудь страданіемъ томитъ,
Что душу холодомъ мертвитъ?
Ты жилъ по волѣ божества
Въ живыхъ предѣлахъ естества,
Но этотъ дивный даръ боговъ
Ты промѣнялъ на тлѣнъ гробовъ!
О, прочь отсюда! вылетай
Изъ душныхъ стѣнъ въ веселый край!
Передъ тобою двери храма
Раскроетъ книга Ностродама!
Тебя природа вдохновитъ,
Какъ съ духомъ духъ заговоритъ,
И ты въ избыткѣ новыхъ силъ
Узнаешь тайный ходъ свѣтилъ.
Но въ тщетной думѣ вижу я
Святые знаки бытія.
Я чую, слышу надъ собой
Живыхъ духовъ волшебный рой,
Душа желаніемъ согрѣта.
Отъ нихъ я требую отвѣта!
Единый взглядъ — и пламенная радость
Мечты усталыя живитъ,
Воскресла огненная младость
И новая по жиламъ кровь кипитъ….
Не Богъ-ли начерталъ святыя письмена?
Изъ нихъ повѣяло души успокоенье,
И свѣтлой радости полна,
Въ порывѣ дивнаго стремленья
Она всемірнаго творенья
Провидѣла живыя сѣмена.
Не богъ-ли я?… Свѣтаетъ! Я читаю
Въ сихъ знакахъ тайны бытія,
Въ одеждѣ творческой природу вижу я
И слово мудрости теперь лишь понимаю:
"Тебѣ доступенъ міръ духовъ;
"Но умъ стѣсненъ въ цѣпяхъ темницы;
«Возстань, проснись отъ тяжкихъ сновъ,
„Купай земную грудь въ живыхъ лучахъ денницы!“
Какъ въ цѣломъ часть ко части льнетъ,
Одно въ другомъ творитъ, живетъ!
Какъ силы горнія встаютъ,
Другъ другу ведра подаютъ!
Благословенными крылами
Нашъ бѣдный міръ животворятъ
И въ дальнихъ пажитяхъ надъ нами
Въ живыхъ созвучіяхъ гремятъ!
Въ чудесномъ зрѣлищѣ очами утопая,
Другою жаждою взалкала грудь моя.
Но ахъ, природа, мать святая,
Тебя обнять не въ силахъ я!
Къ твоимъ сосцамъ не припадать устами,
Откуда жизни ключъ живой,
Питая цѣлый міръ, струится предо мной
Святыми, полными волнами!
Струи текутъ, струи журчатъ,
Но ахъ, больной груди онѣ не освѣжатъ!
Но вотъ опять другое впечатлѣнье!
О духъ земли, ты близокъ мнѣ!
Я чувствую, какъ новое волненье
И новой силы напряженье
Меня тѣснитъ — я весь въ огнѣ!
Готовъ летѣть съ тревожною волною,
Печаль земли, ея восторги пить,
Не трепетать въ борьбѣ съ грозою.
И головы моей подъ ней не преклонить;
Пускай мой утлый чёлнъ подъ бурей разобьется:
Я грома не страшусь, душа не содрогнется!
Лампада тмится
И мѣсяцъ не горитъ --
И дымъ столбомъ, и паръ клубится --
Я тучами обвитъ.
Кровавые лучи огнистыми чертами
Надъ головой моей горятъ.
Могильный хладъ повѣялъ надъ стѣнами
Я ужасомъ объятъ!
Ты надо мной, желанный духъ!
Разоблачись!
Какъ мысли мыслями тѣснятся!
Какъ въ чувство новое слились!
Къ тебѣ мечты мои стремятся!
Явись! я звалъ тебя! явись!
Духъ. Кто звалъ меня?
Фаустъ (отворачиваясь). Ужасный видъ!
Духъ. Не твой-ли голосъ дерзновенный
Меня привлекъ изъ сферы сокровенной?
Ты долго жаждалъ зрѣть меня --
И что-жъ?
Фаустъ. Я не снесу тебя.
Духъ. Ты долго и долго напрасно молился,
Чтобъ слышать мой голосъ, чтобъ видѣть мой ликъ,
И вотъ я на зовъ твой могучій явился;
А ты головою со страхомъ поникъ!
Но гдѣ-же Фаустъ? гдѣ эта грудь живая,
Въ которой ты вселенную носилъ?
Гдѣ эта грудь, которая, пылая
Въ порывѣ творческомъ ея мятежныхъ силъ,
Къ намъ возсылала крикъ отъ рубежа могилъ,
О дерзкомъ равенствѣ мечтая?
Не ты-ли звать меня дерзалъ?
Не ты-ли гордою душой меня искалъ?
Я здѣсь! Одно мое дыханье
Сразило взоръ надменный твой!
У ногъ моихъ, въ пыли передо мной,
Трепещетъ жалкое созданье!
Фаустъ. Нѣтъ, чадо пламени, мы на одной ступени
Въ цѣпи безчисленныхъ твореній!
Духъ. На потокѣ временъ, въ бурѣ творческихъ дѣлъ,
Съ колыбели на гробъ
Я міры облетѣлъ.
Смерть и рожденье,
Кипящая жизнь,
Радость и горе,
Вѣчное море.
Въ вѣчномъ движеньи
Я на шумномъ станкѣ проходящихъ вѣковъ
Тружусь надъ живою одеждой боговъ!
Фаустъ. Ты и послѣдній край вселенной обнимаешь!
Духъ творческій, какъ сходенъ я съ тобой.
Духъ. Ты сходенъ только съ тѣмъ, кого ты постигаешь,
Но не со мной!
Фаустъ (падая). И не съ тобой?
Я — образъ божества --
И даже не съ тобой!
О Боже! это онъ идетъ,
Сотрудникъ моего пустого размышленья!
Сухой ползунъ! онъ оторветъ
Меня отъ дивнаго видѣнья!
Вагнеръ. Прости! ты что-то вслухъ читалъ,
Статью изъ греческой трагедіи, быть-можетъ;
Воспользоваться я урокомъ пожелалъ.
И это гдѣ-нибудь при случаѣ поможетъ.
Вѣдь говорятъ-же, что пасторъ
Хитрѣе всякаго актера…
Фаустъ. Коли пасторъ имъ быть желаетъ,
Что впрочемъ часто такъ бываетъ.
Вагнеръ. Трудясь безъ выхода въ печальномъ кабинетѣ,
Трубою зрительной слегка
Слѣдя по праздникамъ людей издалека,
Какими средствами я убѣжду ихъ въ свѣтѣ?
Фаустъ. Не вамъ сердца порабощать
Чудесной силой убѣжденья,
Когда сердечнаго, живого вдохновенья
Вамъ недоступна благодать.
Трудись надъ звонкими словами,
Чужія мысли обирай,
Торгуйся чуждыми дарами
И пламя блѣдное изъ пепла выжимай;
Ослы и дѣти будутъ восхищаться
И только ихъ ты можешь удивить;
Но сердцу съ сердцемъ не сливаться,
Когда не можешь ты отъ сердца говорить!
Вагнеръ. Въ преподаваніи ораторская слава,
Но въ этомъ я совсѣмъ отсталъ,
Фаустъ. Честной доходъ — полезная забава;
Глупецъ съ гремушками пропалъ.
Зачѣмъ гоняться за словами?
Могучей силой свѣтлыхъ думъ
Владѣетъ мелкими умами
Ничтожной черни зрѣлый умъ!
Что пышныя слова? что ваша рѣчь пустая?
Въ ничтожныхъ вычурахъ блистая,
Она безсмысленна, какъ вѣтра поздній свистъ,
Срывающій съ деревъ сухой осенній листъ.
Вагнеръ. Искусство времени не знаетъ,
А наша жизнь такъ коротка;
Въ критическихъ трудахъ мой умъ изнемогаетъ;
Подъ часъ мутитъ меня тоска.
Какъ тяжело до средствъ добраться,
Чтобъ наконецъ къ источникамъ дойти!
Успѣлъ-ли я до цѣли доискаться,
А смерть, какъ тутъ, свернетъ съ пути!
Фаустъ. Не на пергаментахъ источникъ сокровенный,
Который жаждущихъ прохладой надѣлитъ.
Напрасно ищешь ты отрады вдохновенной,
Когда душа твоя отрады не даритъ.
Вагнеръ. Пріятно въ духъ временъ мечтой переноситься,
Узнать, какъ понималъ науку человѣкъ,
А послѣ собственнымъ сознаніемъ гордиться,
Что такъ далеко мы подвинули свой вѣкъ.
Фаустъ. Мы далеки? Мы много знаемъ?
Не намъ объ этомъ разсуждать!
Ахъ, мы прошедшаго совсѣмъ не понимаемъ,
Надъ нимъ лежитъ священная печать!
Что духомъ времени писатель величаетъ,
То духъ писателя, въ которомъ время, вѣкъ.
И этотъ карликъ человѣкъ
Въ туманномъ очеркѣ летаетъ.
Смѣшно и жалко слушать васъ;
Хоть вонъ бѣги при первомъ взглядѣ!
Предъ вами старина, Богъ вѣсть, въ какомъ нарядѣ:
Пустая болтовня, безсмысленный разсказъ,
Помои древности, лохмотьевъ кладовая,
Столѣтній залежалый соръ
И прагматическій высокопарный вздоръ!
Вотъ ваша старина, комедія пустая,
Нелѣпый куколъ разговоръ!
Вагнеръ. Но кто откажется отъ лестнаго познанья?
Понять людей и міръ въ комъ не было желанья?
Фаустъ. Скажи, что значитъ познавать?
Кто всуе истину дерзнетъ провозглашать?
Кто обнажилъ души священныя скрижали,
Кто думу свѣтлую безумцамъ открывалъ,
Кто довѣрялъ толпѣ, что втайнѣ созерцалъ,
Того и жгли и распинали!..
Но полночь! мнѣ давно пора
И время намъ съ тобой разстаться.
Вагнеръ. А я готовъ хоть до утра
Такой бесѣдой наслаждаться.
Но завтра ты позволишь мнѣ,
На Воскресеніе Христово,
Еще разъ завернуть къ тебѣ
И кой-о-чемъ промолвить слово.
Уму пріятно разсуждать;
Ты говоришь, а я внимаю.
Хоть я и очень много знаю,
Но я хотѣлъ-бы все узнать!
Фаустъ (одинъ). И съ нимъ еще живутъ надежды молодыя!
Онъ ищетъ золота, безсмысленный глупецъ,
А веселъ, если наконецъ
Отроетъ черви дождевые!
Вступилъ глупецъ въ воздушный кругъ видѣній,
Разрушилъ онъ роскошныя мечты…
Пусть улетятъ! какъ кстати эти тѣни,
Слѣпой глупецъ, разсѣялъ ты!
Ты спасъ меня отъ изступленья,
Въ которомъ я безмолвно погибалъ,
Когда, какъ карликъ, исчезалъ
Передъ величіемъ ужаснаго видѣнья!
Не думалъ-ли я, образъ божества,
Дрожа приблизиться къ зерцалу правды вѣчной?
Воспрянувъ отъ земли для жизни безконечной,
Увидѣть тайны естества?
Я, выше ангеловъ возставъ надъ небесами,
Дерзнулъ въ избыткѣ силъ безумными мечтами
Проникнуть въ жилы бытія,
Въ своихъ созданіяхъ собою насладиться
И съ божествомъ соединиться!
Но отъ громоваго поникъ глагола я,
Я не могу сравнить тебя съ собою;
Я властенъ былъ, я могъ тебя призвать,
Но не могу, не властенъ удержать!
Когда явился ты въ лучахъ передо мною,
Тогда я чувствовалъ, какъ я могучъ, какъ слабъ!
Ты оттолкнулъ меня отъ дивнаго видѣнья
Въ невѣрные ряды земного назначенья,
И я опять, какъ прежде, жалкій рабъ
Неодолимаго сомнѣнья!
Но гдѣ пути мои? куда-же брошусь я?
Идти ли мнѣ во слѣдъ блестящаго мечтанья?
Увы! бездѣйствіе, какъ самыя дѣянья.
Цѣпями тяготитъ надъ ходомъ бытія!
Мечты высокія мы духомъ обнимаемъ,
Новъ свѣтлой чистотѣ мы ихъ не сохранимъ.
Мы блага жизни сей съ собой соединимъ,
Но блага лучшія обманомъ называемъ.
Среди тревогъ житейской суеты
Поблекнутъ въ насъ и чувства, и мечты!
Мечтами пышными изъ праха улетая,
Фантазія къ звѣздамъ крылами воспаритъ:
Но свянетъ подъ грозой надежда золотая
И въ грани бѣдныя опять ее стѣснитъ.
Забота мелкая въ насъ мигомъ загнѣздится,
Во глубинѣ души печали зародитъ
И въ тысячу личинъ тайкомъ перерядится,
И наши радости коварно отравитъ.
Въ малюткѣ, въ женщинѣ мы ликъ ея встрѣчаемъ,
Войну, пожары, ядъ намъ грозная сулитъ;
Замолкнетъ ли гроза, но человѣкъ дрожитъ;
Надъ неутраченнымъ мы слезы проливаемъ.
Далекъ отъ божества, я бѣдный червь земли!
Мнѣ въ пищу прахъ! мой домъ въ пыли!
О, не коснись его ногой неосторожной.
Ты въ мигъ разрушилъ домъ ничтожный!
Густая пыль передо мной:
Подъ ней лежатъ на старыхъ полкахъ
Затѣи мудрости земной
Въ забавныхъ, склеенныхъ осколкахъ.
Найду ли здѣсь чего искалъ?
Я только одного въ скрижаляхъ сихъ дознался,
Что человѣкъ всегда и плакалъ и страдалъ,
Что кое-гдѣ порой счастливцемъ обрѣтался.
Что шепчетъ блѣдный черепъ тамъ?
И онъ подобно мнѣ томился,
И слѣпо вѣруя таинственнымъ мечтамъ,
За тщетной истиной безсмысленно стремился!
И вы, кудрявые вальки,
Винты, колеса, рычаги,
И вы смѣетесь надо мною!
Въ васъ много хитрости, а помощь далека,
И подъ завѣсою густою
Не отопрете вы волшебнаго замка!
Всегда таинственна природа передъ нами,
Надъ ней и въ свѣтлый день лежитъ
покровъ густой;
Чего сама она не вскроетъ предъ тобой,
Того не сдвинешь рычагами.
Здѣсь утварь праздная въ пыли передо мной,
Тамъ старый блокъ подъ лампою дымится…
Тотъ лишнимъ бременемъ вотще загромоздится,
Кто скудные дары хранитъ передъ собой.
Употребленіемъ мы цѣнимъ наши средства;
Досадно мнѣ! Чего я ждалъ?
Зачѣмъ я бѣднаго наслѣдства
Въ ночныхъ пирахъ не расточалъ!
Но отчего мой взоръ въ тотъ уголъ устремился?
Магическій сосудъ стоитъ передо мной!
Мнѣ вдругъ легко! Я свѣтомъ озарился.
Какъ путникъ въ поздній часъ нежданною луною!
Съ благоговѣніемъ тебя беру я въ руки,
Таинственный вѣнецъ премудрости людской!
Смягчи души моей убійственныя муки
И снова возврати утраченный покой!
Ты — благотворный сокъ земного усыпленья,
Ты — средоточіе всѣхъ ядовитыхъ силъ!
Съ тобой не чувствую сердечнаго мученья,
Въ твоемъ присутствіи нѣтъ бурнаго стремленья
И духъ мой пламенный полетъ остановилъ.
Изъ міра тѣснаго, отъ этихъ мѣстъ печальныхъ
Въ безбрежный океанъ мой путь меня ведетъ.
Плыву; у ногъ моихъ поверхность водъ зеркальныхъ,
Я вижу новый край среди тумановъ дальнихъ
И новая заря въ тотъ новый край зоветъ!
Тамъ колесница вдругъ слетѣла съ высоты
На огненныхъ крылахъ. Душа огнемъ согрѣта;
Меня влекутъ волшебныя мечты
Для новыхъ подвиговъ въ страну иного свѣта!
И ты ли, бѣдный червь, раздавленный въ пыли,
Съ надеждой пламенной вдохнешь восторгъ небесный?
Такъ!я отворочусь отъ этой жизни тѣсной,
Отъ солнца милаго земли!
Сорву затворъ гробовъ; надменною рукою
Ужасныя врата безъ трепета раскрою,
Предъ коими толпа безумная дрожитъ.
Нѣтъ, человѣкъ въ борьбѣ съ судьбою не уступитъ!
Пещера темная раскрылась и грозитъ;
Но онъ-ли передъ ней надменный взоръ потупитъ?
Туда ведетъ мой путь, гдѣ вѣетъ хладный страхъ;
Весь адъ хранитъ проходъ; но я ли поблѣднѣю?
Я дерзкій подвигъ мой, на вѣкъ сливаясь въ прахъ,
Уничтоженіемъ моимъ запечатлѣю!
Ко мнѣ, ко мнѣ, ты мой сосудъ кристальный!
Ко мнѣ, къ устамъ моимъ! Отбрось футляръ печальный!
Сосудъ таинственный, давно забытый мной,
Какъ въ годы прежніе, явись передо мной!
Ты, чаша милая, смягчала наши муки;
Ты на пирахъ отца, въ бесѣдѣ стариковъ,
Въ полночный часъ, подъ шумный говоръ словъ
Изъ рукъ переходила въ руки!
Рѣзьба искусная, обычай толковать
Значеніе ея кудрявыми стихами,
А послѣ, приложась къ ней жадными устами,
Всю чашу разомъ осушать,
Напоминаютъ мнѣ забавы молодыя
И юность шумную, и праздники ночные…
Но влагу смертную въ широкіе края
Рукою твердою вливая,
Теперь не передамъ тебя сосѣду я,
Къ напитку смерти приглашая!
Хмѣленъ тлетворный сокъ! Преградъ для воли нѣтъ!
Я подношу къ устамъ рукою дерзновенной
Напитокъ избранный, напитокъ драгоцѣнный!
Я пью въ послѣдній разъ — и утру мой привѣтъ!
Христосъ воскресъ!
Силой побѣдною
Узы наслѣдныя
Смертнаго бѣднаго
Рушились днесь!
Христосъ воскресъ!
Фаустъ. Какой знакомый звонъ раздался надо мной?
Отъ устъ моихъ онъ отторгаетъ чашу!
Гудятъ колокола и въ тишинѣ ночной
Они святую вѣсть гремятъ во славу нашу.
Такъ! Это часъ, когда Господь воскресъ!
Сей звонъ торжественный былъ вѣстникъ воскресенья!
Такъ пѣли нѣкогда и ангелы небесъ
У гроба Божія залогомъ примиренья.
Хоръ женщинъ. Мы гробъ убирали
Цвѣтами душистыми:
Въ слезахъ облекали
Полотнами чистыми;
Съ безмолвной тоскою
Его стерегли мы здѣсь;
Но ахъ, передъ собою
Христа не находимъ днесь!
Хоръ ангеловъ. Христосъ воскресъ!
Тому, кто въ страданьяхъ,
Въ земныхъ испытаньяхъ,
Ждалъ избавителя,
Бога-Спасителя,
Спаситель воскресъ!
Фаустъ. Зачѣмъ во прахѣ вы, такъ пламенно и нѣжно,
О, звуки дивные, раздались надо мной!
О, дайте умереть! я отжилъ безнадежно!
Мнѣ негдѣ отдохнуть отъ горести земной!
Звучите тамъ, гдѣ въ чистотѣ смиренной
Вамъ внемлетъ человѣкъ и тихій дастъ отвѣтъ!
Не для меня залогъ любви священной!
Я слышу вѣсть, но въ сердцѣ вѣры нѣтъ!
Кто чуда не призналъ, тотъ не имѣетъ вѣры,
Оно ея любимое дитя!
Но мнѣ не воспарить въ таинственныя сферы,
Молитвой теплою отъ праха возлетя.
Я слышалъ этотъ звонъ на утрѣ жизни милой, --
Онъ оторвалъ меня отъ двери гробовой!
Бывало, въ тихій часъ цѣлительною силой
Небесный поцѣлуй спускался надо мной,
И гулъ колоколовъ надъ юношей носился
И вѣрой теплою душа его жила;
Я тихо трепеталъ, я плакалъ и молился,
И мнѣ молитва та отрадою была.
Влекомый дивными мечтами,
Я въ лѣсъ и горы убѣгалъ,
Я плакалъ жгучими слезами
И въ пламенной груди вселенную вмѣщалъ!
О, звонъ торжественный, раздайся надо мною,
Утѣшь больную грудь отрадною мечтою!
Ты снова возвѣстилъ на лонѣ тишины
Мнѣ игры дѣтскія и праздники весны.
Я слышу въ часъ послѣдней муки
Съ благоговѣніемъ нежданный голосъ твой!
Раздайтесь же, божественные звуки,
Въ сей смертный часъ надъ грѣшной головой!
Я слышу васъ, я съ трепетомъ внимаю…
Слеза дрожитъ… я снова оживаю!
Хоръ учениковъ. Изъ праха могильнаго
Къ престолу Всесильнаго
Восходитъ Спаситель.
Скорби не вѣдая,
Небо наслѣдуя,
Онъ не оставитъ насъ
Въ печальной юдоли сей,
Онъ вѣрой прославитъ насъ
На блага грядущихъ дней!
Хоръ ангеловъ. Христосъ воскресъ!
Въ области тлѣнія
Миръ возвѣстите!
Слово спасенія
Людямъ несите!
Для васъ прославляющихъ,
Въ скорбяхъ утѣшающихъ,
Миръ возвѣщающихъ,
Вѣрой питающихъ --
Господь воскресъ!
За городскими воротами.
правитьНѣсколько подмастерьевъ. Куда вы тамъ? Какимъ путемъ?
Другіе. Да мы на мельницу идемъ.
Первые. А что бы на воды? И то бы не мѣшало.
Одинъ изъ подмастерьевъ. Въ охотный дворъ бы заглянуть.
Другой. Нѣтъ, мнѣ туда наскучилъ путь.
Оба. А ты куда?
Третій. Куда попало.
Четвертый. Въ Бургдорфъ бы намъ, ребята, завернуть.
Пятый. Кой чортъ ведетъ тебя туда?
Четвертый. Мы, братецъ, тамъ найдемъ безъ спора,
И красныхъ дѣвушекъ, и пива хоть куда,
И драку перваго разбора.
Пятый. Ужъ зададутъ тебѣ урокъ!
Затылокъ чешется; тебѣ бы гдѣ подраться!
Туда я больше не ходокъ.
Служанка. Пойду назадъ; мнѣ не зачѣмъ таскаться.
Другая. Мы ихъ у тополей найдемъ.
Первая. А мнѣ зачѣмъ? И что мнѣ въ немъ?
Съ тобой онъ пляску начинаетъ,
Тебя голубитъ и ласкаетъ;
Какое дѣло мнѣ до васъ?
Другая. Да подожди-же! Ахъ, ты Боже!
Сюда придутъ они сейчасъ.
Съ нимъ и кудлашка будетъ тоже.
Школ. Чортъ-дѣвки! Какъ онѣ бѣгутъ!
Confrater! пустимся въ догонку!
На штуки я великій плутъ;
Дадимъ мы имъ лихую взгонку!
Люблю я братецъ, какъ дуракъ,
Красотокъ, пиво и табакъ!
Горож. Смотри-ка, съ дурами какими
Они связались! Какъ не грѣхъ!
Мы, кажется, получше тѣхъ,
А шалуны бѣгутъ за ними.
Второй школьникъ (первому). Не худо здѣсь остаться намъ.
Смотри-ка, красавицы какія!
Моя сосѣдка тоже тамъ,
Мы съ ней пріятели большіе.
Онѣ шажкомъ себѣ идутъ
И вѣрно насъ съ собой возьмутъ.
Первый. Нѣтъ, мнѣ не понутру нарядная дѣвица!
Скорѣй! Не то — вѣдь дичь уйдетъ!
Рука, которая въ субботу полъ мететъ,
На ласки въ праздникъ мастерица.
Горожанинъ. Мнѣ новый бургомистеръ не подъ стать.
Что день, то дерзости! И какъ онъ это смѣетъ!
Вѣдь такъ у насъ ему не сдобровать;
О пользахъ города онъ вовсе не радѣетъ.
Ну, съ ними право нѣтъ пути!
Все та же дрянь, ужъ какъ не дуйся!
Все только подати плати,
Да ниже кланяйся и пуще повинуйся!
Нищій (поетъ). Господа мои честные,
Щеголихи молодыя,
Доля нищаго тяжка!
Свѣтлый праздникъ вамъ сегодня;
Пожалѣйте старика
Ради праздника Господня!
Друг. горожанинъ. Въ воскресный день люблю я разговоры
Про бой и бранные раздоры,
Тамъ, слышишь, въ Турціи война,
Народъ бѣснуется, дерется
И бой шумитъ и кровь рѣками льется;
Стоишь себѣ спокойно у окна,
Стаканчикъ свой тихонько допиваешь
И лодки пестрыя глазами провожаешь;
А вечеркомъ пойдешь себѣ домой,
Благословляя миръ спокойною душой.
Третій. Да, въ Турціи, сосѣдъ, мнѣ нравится война;
Пускай ихъ рѣжутся; въ газетахъ прочитаемъ!
Пускай мутитъ ихъ сатана,
А мы по-старому все въ мирѣ поживаемъ.
Старуха, (горожанкамъ). Вишь, какъ
Разряжены! какъ не влюбиться въ васъ!
Вы что-то смотрите, голубушки, спѣсиво!
Чего вамъ хочется, все это есть у насъ,
Старушка все нашла бы живо.
Горожанка. Скорѣй уйдемъ отъ вѣдьмы прочь!
Чтобъ я на улицѣ съ ней тарабарить стала!
Однако, жениха въ андреевскую ночь.
Она мнѣ славно показала.
Другая. Мнѣ тоже; нечего сказать.
Военный! Молодецъ! Я по уши влюбилась,
Ищу вездѣ, да что-то не видать!
Я цѣлый годъ по немъ томилась.
Солдаты. Башни крутыя,
За крѣпкой стѣною,
Дѣвы молодыя
Съ улыбкой живою, --
Славная плата,
За подвигъ солдата,
За славную брань.
Свахой предъ нами
Труба загремѣла;
Сватала радость,
Смерть зашумѣла.
Вотъ заштурмуемъ!
Всѣ насъ боятся!
Крѣпость, красотки,
Всѣ преклонятся!
Славная плата
Насъ наградитъ;
Солдатъ безъ оглядки
Въ поле летитъ.
Фаустъ. Вагнеръ.
правитьФаустъ. Вѣстникомъ неба весна прилетѣла;
Растаяли льдины на свѣтлыхъ рѣкахъ;
Веснѣ уступая, зима присмирѣла
И ищетъ пріюта на снѣжныхъ горахъ.
И только порою подъ вѣтромъ взыграетъ,
Безсильную льдину съ утеса пошлетъ,
И раннюю зелень на мигъ покрываетъ,
И вновь на суровыхъ вершинахъ заснетъ.
Но солнце дохнуло надъ снѣжной корою;
Все жизнію дышетъ, растетъ и кипитъ.
Цвѣты лишь не вскрылись подъ ранней весною,
Ихъ въ пестрыхъ нарядахъ толпа замѣнитъ.
Въ роскошной одеждѣ природа предъ нами!
Ты видишь ли городъ съ этихъ высотъ?
Какъ весело люди выходятъ толпами,
Шумя и пестрѣя, изъ тѣсныхъ воротъ!
И любо имъ; всѣ веселятся сегодня.
Всѣмъ свѣтятъ забавы и радость любви.
То праздничный день: воскресенье Господне!
Но вмѣстѣ съ нимъ сами воскресли они,
Воскресли, возстали отъ жизни бездушной,
Отъ мелкихъ заботъ, ежедневныхъ трудовъ.
Изъ тѣсныхъ улицъ, изъ хижины душной,
Изъ древняго храма, изъ хладныхъ гробовъ.
Смотри, какъ шумно толпа разбѣжалась!
Тотъ бросился въ поле, тотъ въ садъ полетѣлъ.
Ладья на рѣкѣ за ладьей показалась
И гордый потокъ подъ весломъ зашумѣлъ.
И даже въ горахъ надъ крутыми скалами
Пестрою лентой проходитъ толпа.
Вотъ это ихъ небо! оно передъ нами!
Ихъ жизнь беззаботна, ихъ радость слѣпа.
Радость и горе проходятъ надъ вѣкомъ
Любо съ толпою по морю плыть!
Мнѣ любо съ ней вмѣстѣ быть человѣкомъ!
Я только здѣсь имъ могу еще быть!
Вагнеръ. Когда съ тобой я прогуляюсь,
И почесть въ томъ, и выгода моя;
Но одному здѣсь быть я, право, не рѣшаюсь,
Всю эту чернь страхъ ненавижу я.
Съ толпою я душой не породнился.
Они шумятъ, и пляшутъ, и ревутъ,
Какъ-будто въ нихъ лукавый поселился --
И вотъ они забавой что зовутъ!
Народъ подъ липой (Пляска и пѣсни.).
Какъ ленты, куртку и вѣнокъ
Надѣлъ для пляски пастушокъ,
Народъ имъ любовался.
Толпа подъ липу собралась,
И съ крикомъ въ пляскѣ понеслась.
Юхге! Юхге!
Юхгейза! гейза! ге!
Звукъ скрипки раздавался.
Присталъ къ толпѣ и пастушокъ
И вдругъ красотку прямо въ бокъ
Задѣлъ онъ локтемъ живо;
А дѣвка смотритъ на него
И молвитъ: это не умно!
Юхге! Юхге!
Юхгейза! гейза! ге!
И право не учтиво!
Но онъ красотку сталъ ласкать
И такъ пустился съ ней плясать,
Что юбка подымалась.
Пора отъ пляски отдохнуть
И локоть къ локтю, грудь на грудь!
Юхге! Юхге!
Юхгейза! гейза! ге!
Она къ нему прижалась!
Нельзя намъ бѣднымъ вѣрить вамъ;
Какъ часто вы клялися намъ,
А все-таки смѣялись!
Но онъ ей шепчетъ на ушко,
А изъ-подъ липы далеко
Юхге! Юхге!
Юхгейза! гейза! ге!
Все крики раздавались.
Старикъ. Пріятно милость намъ твою
Сегодня видѣть между насъ;
Мудрецъ толпой не пренебрегъ
И вышелъ къ ней на этотъ разъ.
Прими же полный кубокъ сей!
Дай Богъ, чтобы для новыхъ силъ,
Для новыхъ радостныхъ трудовъ
Тебя напитокъ укрѣпилъ!
Чтобъ столько лѣтъ, что капель въ немъ,
Ты прожилъ здѣсь въ краю родномъ!
Фаустъ. Спасибо, добрые друзья!
Всѣхъ благъ и вамъ желаю я!
Старикъ. Да, въ добрый часъ, въ угоду намъ
Ты въ свѣтлый день насъ посѣтилъ.
Когда и прежде въ черный годъ
Ты намъ-же помощь приносилъ.
Ты оглянись: ихъ много здѣсь,
Кого отецъ покойный твой,
Въ чуму, въ годину страшныхъ бѣдъ
Спасалъ отъ смерти роковой.
Въ больницы юношей тогда
Входилъ ты тоже вмѣстѣ съ нимъ --
И много умерло людей;
И многихъ нѣтъ — ты невредимъ!
Кто спасъ тогда отъ смерти насъ,
Того Спаситель свыше спасъ!
Народъ. На много лѣтъ, на благо намъ,
Тебя Господь благословитъ!
Фаустъ. Хвала тому, кто правитъ тамъ,
Кто насъ и учитъ и хранитъ.
Вагнеръ. Великій мужъ! какъ лестно для тебя
Народа шумнаго слѣпое поклоненье!
Блаженъ, кто приберегъ на долю для себя
За тяжкій трудъ вознагражденье!
Вездѣ толпа къ тебѣ валитъ,
Отецъ малютокъ призываетъ,
Вмигъ пляска отойдетъ и скрипка замолчитъ
И шапки съ головы на воздухъ чернь кидаетъ.
Ты только подошелъ къ рядамъ,
Толпа навстрѣчу прибѣжала;
Какъ передъ образомъ, она къ твоимъ ногамъ
Чуть на колѣни не упала.
Фаустъ. Присядемъ тамъ на камнѣ томъ,
Гдѣ часто я задумчиво садился
И гдѣ молитвой и постомъ
Въ тоскѣ убійственной томился.
Крѣпимый вѣрою святой,
Богатъ надеждой и мечтами,
Я думалъ выстрадать молитвой и слезами
Конецъ заразы роковой.
Ихъ ласки душу уязвили,
Въ насмѣшку мнѣ ихъ похвала!
Мучительныхъ вѣнцовъ за грѣшныя дѣла
Ни я, ни мой отецъ отъ нихъ не заслужили!
Отецъ мой, темный человѣкъ,
Судилъ по-своему, по собственной методѣ,
О тайнахъ бытія, о жизни и природѣ,
И честнымъ образомъ трудился цѣлый вѣкъ.
Онъ въ темномъ обществѣ адептовъ
Своей норы не покидалъ
И изъ безчисленныхъ рецептовъ
Свои лѣкарства извлекалъ.
Тамъ лилію въ растворѣ тепловатомъ
Они со львомъ случали красноватымъ;
Потомъ, огнемъ дохнувъ на нихъ,
Изъ чаши въ чашу гнали ихъ.
Тогда царица молодая,
Цвѣтами пестрыми блистая,
Явясь на днѣ въ сосудѣ томъ,
Для насъ служила образцомъ.
Вотъ наши зелія! больные умирали,
Никто не спрашивалъ у насъ,
Кого спасли мы въ смертный часъ;
Мы хуже мора убивали
Хваленымъ дѣйствіемъ соковъ
Толпу довѣрчивыхъ глупцовъ.
Я бѣдныхъ самъ поилъ мучительной отравой;
Мои больные въ гробъ слегли;
А здѣсь меня-же возвели
И тщетной величали славой!
Вагнеръ. Зачѣмъ печали предаваться?
Довольно съ насъ, честнымъ трудомъ,
Науку, данную отцомъ,
По силамъ выполнить стараться!
Ты знанія отца, какъ юноша, почтешь,
Ты отъ него ихъ принимаешь;
Когда-же, возмужавъ, ты самъ ихъ возвышаешь,
Такъ сына можетъ-быть до цѣли доведешь.
Фаустъ. Надеждами живутъ ничтожные умы!
Мы въ безднѣ суетной неправды погибаемъ.
Намъ нужно то, чего не знаемъ мы,
Не нужно то, что мы давно ужъ знаемъ.
Но пусть печаль не отравитъ
Минуты сладостной унылыми мечтами!
Смотри, какъ тамъ надъ бѣдными домами
Заря вечерняя горитъ.
Еще на мигъ — и тихо исчезаетъ,
Но тамъ вдали роскошнѣе взойдетъ
И новой жизнію взыграетъ
Ея торжественный полетъ.
О, дайте крылья мнѣ! за яркими слѣдами
Я проложу себѣ огнистый новый путь!
Нѣтъ, мнѣ не суждено подъ свѣтлыми лучами
На землю спящую у ногъ моихъ взглянуть,
Увидѣть мирныя долины
И сладко шепчущій ручей,
И озаренныя вершины
Въ роскошномъ пламени огней!
О, еслибы я могъ надъ дикими скалами,
Не вѣдая границъ, носиться подъ зарей
И изумленными очами
Увидѣть море подъ собой!
Свѣтило пышное въ туманѣ исчезаетъ,
За нимъ стремится грудь моя;
Нѣмымъ желаніемъ душа моя пылаетъ,
Упиться свѣтомъ жажду я.
За мной глухая ночь, а день передо мною,
Здѣсь небо надъ главой, тамъ море подъ стопою.
Напрасный сонъ, пока заря блеснетъ
Въ послѣдній разъ надъ темными горами!
Кто укрѣпитъ тѣлесными крылами
Мечты сомнительный полетъ!
Но этотъ міръ для насъ такъ тѣсенъ;
Сама природа насъ влечетъ
Когда при звукѣ рѣзвыхъ пѣсенъ
Предъ нами жавронокъ вспорхнетъ,
Когда орелъ, взмахнувъ крылами,
Съ гнѣзда высокаго взлетитъ,
И стая журавлей веселыми рядами
Къ далекой родинѣ спѣшитъ!
Вагнеръ. И на меня порою дурь находитъ,
Но этихъ странностей я отъ роду не зналъ;
Дремучій лѣсъ хандру наводитъ,
Быть птичкой я бы не желалъ..
Иныя радости насъ тоже увлекаютъ
Отъ книги къ книгѣ, отъ листа къ листу
И ночи зимнія собою украшаютъ,
Влагая въ голову роскошную мечту.
А если рѣдкая скрижаль мнѣ попадется.
Я будто самъ не свой, а сердце такъ и бьется!
Фаустъ. Ты испыталъ одно изъ этихъ двухъ стремленій:
Но ты другого не зови!
Ахъ, двѣ души, двѣ вражескія тѣни,
Живутъ въ груди моей, горятъ въ моей крови!
Одна любовію земною
Срослась съ землей цѣпями бытія;
Другая свѣтлою мечтою
Стремится къ прадѣдамъ въ небесные края.
Воздушный рой духовъ! тебя я призываю!
Веди меня отъ грустной жизни сей
Въ другую жизнь, къ другому краю,
Для новыхъ чувствъ, для пламенныхъ страстей.
Волшебный самолетъ умчитъ крылами,
Какъ птичка легкая, на немъ я полечу!
Его куплю богатыми дарами
И царской за него порфирой заплачу.
Вагнеръ. Не призывай таинственныхъ видѣній,
Въ туманной области летящихъ надъ тобой!
Онѣ къ намъ тысячу мученій
Со всѣхъ сторонъ приносятъ за собой.
Онѣ отъ сѣвера толпой къ тебѣ несутся
И острымъ жаломъ уязвятъ;
Съ востока притекутъ и въ грудь твою вопьются
И засухой дохнувъ, безумца истомятъ.
Съ полудня знойнаго пожары посылаютъ
И пламенемъ главу твою сожгутъ.
Отъ запада прохладу навѣваютъ,
Но въ хлынувшихъ волнахъ потопомъ набѣгутъ.
Лаская прихотямъ, онѣ въ обманъ заводятъ,
Рѣчами сладкими коварно обольстятъ,
Такъ кротки, такъ нѣжны, какъ будто съ неба сходятъ,
А козни хитрыя, лукавствуя, творятъ.
Пойдемъ! домой пора! туманъ у ногъ ложится;
На воздухѣ свѣжо — а дома отдохнешь.
Но что съ тобой? стоитъ, не шевелится.
Да разскажи, чего ты ждешь?
Фаустъ. Смотри, тамъ черный песъ по гладкой степи рыщетъ,
Вагнеръ. Я вижу пуделя; но что же пользы въ томъ?
Фаустъ. Зачѣмъ онъ здѣсь? кого онъ ищетъ?
И что за звѣрь таится въ немъ?
Вагнеръ. Собака бѣдная далекими слѣдами
Вослѣдъ за бариномъ бѣжитъ.
Фаустъ. Смотри, спиральными сближался кругами,
Она все ближе къ намъ спѣшитъ.
Ты видишь-ли, какъ огненной чертою
Прорѣзалъ слѣдъ ея сгустившійся туманъ.
Вагнеръ. Я только пуделя замѣтилъ предъ собою;
Все прочее оптическій обманъ.
Фаустъ. Мнѣ кажется, что я волшебными кругами
Въ магическую сѣть невольно завлеченъ.
Вагнеръ. Онъ робко слѣдуетъ за нами.
Фаустъ. Какъ тѣсенъ кругъ! какъ близокъ онъ!
Вагнеръ. Ну, вотъ и песъ! какъ онъ боится
И какъ ворчитъ! взгляни же на него;
Вотъ замахалъ хвостомъ, вотъ на спину ложится;
Собака — больше ничего!
Фаустъ. Сюда! поближе!
Вагнеръ. Пудель славный;
Остановись, собака ждетъ,
Зови, бѣжитъ нашъ песъ забавный,
Кинь въ воду что нибудь, онъ мигомъ принесетъ.
Какая славная снаровка!
Фаустъ. Ты правъ; ума не видно въ немъ,
А все пустая дрессировка.
Вагнеръ. Въ уединеніи своемъ
Мудрецъ пріучится къ собакѣ вѣрной;
Пускай побудетъ онъ съ тобой.
Студентовъ школьникъ безпримѣрный,
Онъ стоитъ милости такой.
Кабинетъ.
правитьФаустъ (входитъ съ пуделемъ).
правитьОставилъ я холмы и поле;
Глухая ночь на нихъ лежитъ.
Душа опять на сладкой волѣ
Мечтами чистыми горитъ.
Въ груди заснула страсть земная
И буря мимо пронеслась,
И къ Божеству любовь святая
Съ любовью къ ближнему зажглась.
Что, песъ, ты почуялъ? что такъ взволновался?
Да полно же бѣгать, ложись и молчи!
Вступилъ на порогъ, завизжалъ, заметался;
Ну, лягъ, успокойся на теплой печи!
Ты въ полѣ порыскалъ дорогой нагорной
И мы посмѣялись прыжкамъ на пути.
Теперь успокойся, мой спутникъ проворный,
И чинно, безъ шума у насъ погости!
Когда опять въ безмолвной кельѣ
Лампада тихая блеснетъ,
Душа купается въ весельи
И сердце сердце познаетъ.
Опять надежда расцвѣтаетъ,
Разсудокъ вновь заговоритъ,
И снова жизни грудь желаетъ,
И жизнь привѣтнѣе горитъ.
Молчи же, песъ, оставь мнѣ эти звуки.
Не оскверняй ихъ жалобой своей!
Я знаю, человѣкъ, не разрѣшивъ науки
Высокихъ тайнъ, ругается надъ ней,
И все что благо, что прекрасно,
Его какъ бремя тяготитъ.
Такъ можетъ быть и не напрасно
Мой песъ вослѣдъ за нимъ ворчитъ.
Но сердца стерлись слѣды вдохновенья,
Съ безумной тоской я ищу пресыщенья;
Безплодный источникъ вотще изсыхаетъ,
А жажда, какъ прежде, томитъ и терзаетъ.
Извѣдалъ я бѣдность всѣхъ нашихъ стремленій,
Мечты улетаютъ крылатой стрѣлою
И къ ясному небу влекутъ за собою
Въ божественный край откровеній.
Ихъ въ шумномъ и суетномъ свѣтѣ нѣтъ:
Скрижаль откровеній, новый завѣтъ!
Я увлеченъ высокой мечтою
Я разумомъ сокрытое позналъ
И передалъ съ чистѣйшей простотою
Родному языку святой оригиналъ.
Писаніе гласитъ: „въ началѣ было слово!“
Но вотъ ужъ для меня препятствіе, готово:
Такъ высоко я слова не цѣню…
Но чѣмъ и какъ я слово замѣню?
Проникнутъ мыслію иною.
Я напишу: „въ началѣ мысль была!“
Не торопись надъ первою строкою,
Чтобъ истина тебя до цѣли довела.
Одна ли мысль творитъ и созидаетъ?
Не силой ли ее мнѣ замѣнить?
Но и она не все намъ выражаетъ!
Не знаю, какъ мнѣ заключить.
Но истина снимаетъ покрывало: --
Въ дѣяніи заключено начало.
Да полно же, пудель! что встрепенулся?
Смотри, какъ согнулся!
Ты мнѣ мѣшаешь,
Визжишь и лаешь:
Вотъ дверь — убирайся!
Лучше быть одному.
Не то — оставайся,
Да спи въ углу.
Но что я вижу предъ собой?
Не сонъ ли смутный въ часъ ночной
Слетѣлъ ко мнѣ волшебною картиной?
Мой пудель тянется, ростетъ,
Шерсть поднимается щетиной;
Онъ страшнымъ демономъ встаетъ.
Не песъ, а духъ передъ глазами;
Ужасный взоръ горитъ огнемъ,
Онъ въ гнѣвѣ немощномъ своемъ
Грозится острыми клыками.
Но ты мнѣ рабъ въ дому моемъ!
Я надъ тобой повелѣваю
И соломоновымъ ключемъ
Исчадье ада заклинаю!
Духи (за сценой)- Тамъ одинъ попался,
У него въ клещахъ остался;
Какъ лиса въ западнѣ,
Старый чортъ сидитъ во тьмѣ.
Тише! Тише!
Сходитесь, слетайтесь,
Сбѣгайтесь, старайтесь
Его спасти.
Начните тревогу,
Откройте дорогу;
И онъ намъ поможетъ,
Гдѣ только можетъ.
Фаустъ. Четыре страшныя слова
Пусть встрѣтятъ демона сперва!
Пылай, Саламандра,
Вейся, Ундина,
Исчезни, Сильфа,
Трудись, Домовой!
Кто не знаетъ
Бурныхъ стихій,
Ихъ тайныхъ силъ
Не побѣдилъ,
Тотъ не властенъ
Надъ духами.
Въ пламени вейся,
Саламандра!
Шумно слейся,
Ундина!
Блесни красой метеора,
Сильфа!
Неси домашнюю помощь,
Incubus! Incubus!
Заключи весь союзъ!
Онъ словъ моихъ не боится,
Другой въ немъ демонъ таится.
Смѣясь надъ силою моей,
Онъ растянулся у дверей.
Для страшной кары
Другія чары.
Если ты чадо
Мрачнаго ада,
Склонись во прахъ
Предъ образомъ мстителя,
Бога-смирителя!
Въ его рукахъ
И смерть и страхъ,
Онъ судитъ и караетъ!
Ужъ дыбомъ страхъ щетину поднимаетъ!
Назови, демонъ смрада,
Мстителя ада!
Не зачатъ, не рожденъ,
Никѣмъ не извѣданъ,
Растерзанъ онъ
И мученіямъ преданъ.
За печкой онъ
Растетъ какъ слонъ;
Весь сводъ наполненъ имъ.
Чтобъ онъ въ туманѣ не разлился!
Склонись, склонись къ ногамъ моимъ!
Не даромъ я грозился!
Я сожгу святымъ огнемъ;
Ты не жди
Трижды свѣтлаго пламени!
Не жди
Сильнѣйшаго знаменья
Въ таинствѣ дивномъ моемъ!
Меф. (выходитъ изъ разсѣявшагося тумана, въ видѣ странствующаго схоластика).
Къ чему шумѣть? что нужно вамъ?
Фаустъ. Такъ вотъ чѣмъ пудель разрѣшился!
Изъ скорлупы схоластикъ вышелъ къ намъ!
Все это право такъ забавно,
Что мнѣ отъ смѣха мочи нѣтъ.
Меф. Ученый мужъ, примите мой принѣтъ!
По вашей милости потѣлъ я преисправно.
Фаустъ. Какъ звать тебя?
Меф. Вопросъ смѣшной,
Въ устахъ того, кто слово презираетъ,
Кто безъ придирки мелочной
Лишь въ существо предмета проникаетъ.
Фаустъ. У вашей братьи существа
Не отличишь и отъ названья,
По немъ у васъ чины и званья.
Губитель, лжецъ, иль демонъ плутовства,
Скажи мнѣ, кто-же ты, мой милый?
Меф. Я только часть великой силы,
Которая, всегда желая зла,
Одно добро произвела.
Фаустъ. Не мастеръ, братъ, я на гаданья;
Скажи попроще мнѣ.
Меф. Я демонъ отрицанья;
И самъ ты согласишься въ томъ,
Что отрицаю по-дѣломъ.
Какая цѣль всего творенья?
Всей дряни смерть! а потому
Хоть не родиться никому.
И такъ, грѣхи и преступленья,
Все, что на васъ наводитъ страхъ,
И все что зло въ твоихъ глазахъ,
И все что зломъ зовутъ другіе, --
Моя природная стихія.
Фаустъ. Ты говоришь: я часть, а весь передо мной.
Меф. Дивись ты скромности такой!
Вы, люди, въ гордости надменной,
Свой глупый міръ, съ мизинецъ мой,
Преважно славите вселенной!
Я только часть той части безграничной,
Которая въ началѣ всѣмъ была,
Частица тьмы, что свѣтъ произвела,
Сей гордый свѣтъ, который чинъ привычный
У ночи-матери своей,
Пространство отдѣлилъ огнемъ своихъ лучей.
Но нѣтъ! напрасно свѣтъ трудился!
Смѣшны его усилья намъ;
Онъ рабъ, прикованный къ тѣламъ;
Отъ тѣла исходя, родится,
Красою тѣло облечетъ,
За тѣломъ меркнетъ передъ нами;
А если часъ его придетъ,
Такъ уничтожится съ тѣлами.
Фаустъ. Теперь знакома мнѣ обязанность твоя:
Ты началъ съ малаго, не совершивъ большого.
Меф. Ты правъ, любезный; изъ пустого
Въ порожнее переливаю я.
Небытію противорѣчитъ
Пустое нѣчто, глупый свѣтъ;
Къ нему нигдѣ прохода нѣтъ:
И чортъ напрасно стрѣлы мечетъ.
Пожаръ, потопъ и громъ, весь адъ на нихъ бѣжитъ,
А міръ попрежнему стоитъ.
Къ тому же глупая природа
Животныхъ гнусныхъ и людей!
Имъ ни почемъ моя невзгода.
Вѣдь сколько я ни насылалъ смертей,
Но жизнь нигдѣ не пропадаетъ!
Я многимъ ямы рылъ; да только пользы нѣтъ:
Повсюду новой жизни цвѣтъ
Всю нашу власть превозмогаетъ!
Для нихъ и воздухъ, и земля
И жаръ, и холодъ, сушь и влага;
Гдѣ намъ и выдумать нельзя,
Повсюду родится живучая ватага.
Сберегъ я пламя въ добрый часъ,
А то бы не было обители по насъ.
Фаустъ. Напрасно, демонъ непокорный,
Ты этой силѣ животворной,
Десницѣ благости святой
Грозишь строптивою рукой.
Придумай что нибудь другое,
Хаоса странное дитя!
Меф. Да, благо мнѣніе такое!
О немъ подумать не шутя
Еще когда нибудь случится.
Но мнѣ сегодня не досугъ
И ты позволь мнѣ удалиться.
Фаустъ. Ступай себѣ, любезный другъ,
Напрасно поднялъ ты тревогу;
Съ тобой сошелся я теперь
И ты узналъ ко мнѣ дорогу.
Скачи въ трубу, въ окно и въ дверь;
Не трудно выйти — слава Богу!
Меф. Да признаюсь, нельзя никакъ;
Тамъ на порогѣ заковычка.
Фаустъ. Такъ въ пентаграммѣ вся затычка?
Но какъ же ты взошелъ, чудакъ,
И какъ ты обманулся такъ,
Когда она тебѣ мѣшаетъ?
Меф. Смотри, не такъ проведена;
Извнѣ однимъ угломъ она
Немного мѣста открываетъ
Фаустъ. Такъ ты по случаю, дружокъ,
Здѣсь въ западню ко мнѣ попался?
Меф. Да! выдумка пошла не впрокъ
И пудель въ дуракахъ остался;
А чорту выйти мудрено.
Фаустъ. Такъ-что же? выпрыгни въ окно!
Меф. Законъ чертей и привидѣній
Велитъ не измѣнять путей;
Войди любымъ, безъ дальнихъ извиненій,
Но выходить другимъ не смѣй.
Фаустъ. И самый адъ снабженъ правами,
И у чертей законы есть!
Такъ послѣ этого на честь
Вступить въ условья можно съ вами?
Меф. Мы не отжилимъ ничего,
Дадимъ сполна, что обѣщаемъ
Объ этомъ послѣ мы побольше поболтаемъ;
Сегодня мнѣ не до того.
Теперь же, сдѣлай одолженье,
Позволь мнѣ снарядиться въ путь.
Фаустъ. Да подожди еще мгновенье
И разскажи мнѣ что нибудь.
Меф. Мнѣ некогда: успѣемъ столковаться,
Не вѣкъ же мнѣ съ тобой сидѣть,
Фаустъ. Я за тобой не думалъ гнаться,
Ты самъ ко мнѣ попался въ сѣть;
Тебя въ другой разъ не заманишь,
Кто чорта держитъ, тотъ держи сильнѣй.
Меф. Ну, если ты ужъ не отстанешь,
Такъ я пробуду здѣсь въ числѣ твоихъ гостей.
Я покажу тебѣ чудеснѣйшія штуки,
Потѣшу вдоволь; ты позволь.
Фаустъ. Чтобъ только мнѣ не умереть со скуки;
Искусство я люблю, — изволь!
Меф. Мой другъ, въ короткія мгновенья
Вдохнешь ты жадно наслажденья,
Какихъ и въ годъ не встрѣтишь ты.
Картины дивныхъ упоеній
И пѣсни облачныхъ видѣній,
Онѣ — не тщетныя мечты.
Живыхъ цвѣтовъ благоуханье,
Роскошныхъ яствъ очарованье
Съ невольной жаждой встрѣтишь ты
Искусство наше не спѣсиво;
Мы всѣ здѣсь, начинайте живо!
Духи. Мрачныя тучи,
Скройтесь надъ нами
Ярче, пышнѣе
Роскошнѣй, свѣтлѣе
Вновь изъ за тучи
Взглянетъ эфиръ.
Вотъ пронеслися
Тучи сѣдыя;
Снова зажглися
Звѣзды златыя;
Солнце блеснуло
И тихо взглянуло
На сумрачный міръ.
Красою чудесныя,
Дѣти небесныя,
Вейтесь и мчитесь
Въ бѣгломъ движеніи!
Съ ними носитесь
Въ нѣжномъ стремленіи!
Одежды мелькаютъ,
Вьются, летаютъ
И тихо спадаютъ
Въ кустарникъ сокрытый,.
Гдѣ въ нѣгѣ забытой,
Въ любви исчезая,
Душа, замирая,
Сольется съ душой.
Всюду прохлада;
Кусты за кустами
Лежатъ передъ нами;
Сокъ винограда
Лѣнится, бьется,
Свѣтитъ и льется,
Въ ложе долины
По камнямъ сбѣгаетъ
И моремъ стекаетъ
Къ подошвѣ вершины
Шумнымъ виномъ.
Птичка запѣла
И легкимъ крыломъ
Къ солнцу взлетѣла;
Радость впивая
Грудію полной,
На островъ сосѣдній
Долу слетая,
На шумныя волны
Тихо садится.
Островъ роскошный.
Въ волнахъ колыхаясь,
На волны ложится.
Тамъ рѣзвые хоры
Поютъ, наслаждаясь;
Веселые взоры
Веселыхъ встрѣчаютъ;
Тамъ пляшутъ, играютъ,
Шумятъ и смѣются
И вмигъ разбѣгутся;
Тѣ надъ горами,
Перекликаясь,
Идутъ толпами,
Другіе, купаясь.
Плещутъ волнами.
Всѣ къ жизни стремятся,
Къ радостной дали.
Гдѣ возсіяли
Звѣзды любви.
Меф. Заснулъ? лихіе бѣсенята!
Спасибо вамъ, мои ребята!
Я за концертъ въ долгу у васъ.
Нѣтъ, рано вздумалъ ты повелѣвать надъ нами!
Такъ усыпляйте же волшебными мечтами
Его еще на краткій часъ!
Но чтобы чары снять съ порога,
Я долженъ крысъ на помощь звать.
Да вотъ одна, недолго ждать!
Сюда, ко мнѣ, ея дорога.
Владыка крысъ и царь мышей,
Клоповъ, лягушекъ, блохъ и вшей.
Велитъ тебѣ къ нему явиться
И къ этой двери приложиться
И гдѣ онъ масломъ поведетъ,
Пускай твой зубъ порогъ грызетъ.
Живѣе! то, что мнѣ мѣшало,
Тамъ ближе на краю лежало.
А вотъ и все! ну, спи, мечтай,
И до свиданья, Фаустъ, прощай!
Фаустъ (просыпаясь). Опять обманутъ я мечтою!
Коварный сонъ меня околдовалъ!
Чортъ посмѣялся надо мною,
А пудель въ двери ускакалъ!
Кабинетъ.
правитьФаустъ. Стучатъ? кто тамъ? опять помѣха!
Мефистофель. Я здѣсь.
Фаустъ. Войди!
Меф. Нельзя ли въ третій разъ меня просить?
Фаустъ. Войди же, чортъ.
Мефистофель. Сейчасъ.
Вотъ это такъ! взгляни для смѣха,
Да полюбуйся! Молодцомъ
Я для забавъ твоихъ явился:
И въ шелкъ и въ золото кругомъ
Я какъ вельможа, нарядился.
Кафтанъ съ иголки, весь горитъ;
Перо на шляпѣ шевелится,
Мой красный плащъ по модѣ сшитъ
И шпага на боку вертится.
А ты-то что? Да развернись,
Держись меня, будь франтомъ моднымъ,
Проснись, умойся, причешись,
Узнай, что значитъ быть свободнымъ!
Фаустъ. И подъ одеждой золотой
Не скрыть мнѣ тягостныхъ страданій!
Я слишкомъ старъ для прихоти пустой
И слишкомъ молодъ я, чтобъ не имѣть желаній.
Да! я для шутокъ устарѣлъ!
И чѣмъ мнѣ въ жизни любоваться?
Мнѣ свѣтъ все ту же пѣсню пѣлъ:
Умѣй терпѣть и отказаться!
Да, эта пѣсенка по насъ;
Она намъ уши раздираетъ,
Ее одну лишь каждый часъ
Намъ хриплымъ басомъ напѣваетъ.
Взойдетъ ли утро надо мной,
Я встану съ ужасомъ съ одра моихъ страданій;
Я знаю, день пройдетъ привычной чередой,
Не совершивъ моихъ напрасныхъ ожиданій.
Онъ самый слѣдъ надеждъ златыхъ
Насмѣшкой хладною встревожитъ,
И образъ вымысловъ живыхъ
Уродливой личиной уничтожитъ.
Когда же ночь нисходитъ къ намъ,
Я лягу на постель, исполненный волненья,
И сны зловѣщіе испуганнымъ очамъ
Являютъ дикія видѣнья.
Безсильный богъ души моей
Всю глубину ея взволнуетъ,
Но цѣли творческой онъ въ бѣдной жизни сей
Моимъ мечтамъ не указуетъ.
Какъ бремя жизни меня гнететъ!
Я лишь отъ гроба жду спасенья.
Меф. И гробъ не доброе несетъ.
Фаустъ. Блаженъ, кто лавромъ осѣненный,
Въ кровавой битвѣ смерть встрѣчаетъ,
Кто послѣ пляски иступленной
На персяхъ дѣвы умираетъ!
О, еслибъ пламеннымъ видѣньемъ пораженный,
Благоговѣйный страхъ въ душѣ моей тая,
Въ нѣмомъ восторгѣ умеръ я!
Меф. Зачѣмъ же ты въ ту ночь отъ смерти отказался?
Зачѣмъ не умеръ ты тогда?
Фаустъ. И то пронюхалъ ты? съ шпіономъ жить бѣда!
Меф. Я кое-что развѣдать постарался!
Фаустъ. Когда отъ горести тревожной
Знакомый звукъ меня отвлекъ
И дѣтскихъ чувствъ привѣтъ ничтожный
Къ веселой юности увлекъ:
Я прокляну обманъ минутный,
Сманившій сердце въ сѣть свою
И лживый призракъ тѣни смутной,
Упавшій на душу мою,
Я прокляну пустое мнѣнье,
Которымъ духъ гордился мой
И блескъ коварнаго видѣнья,
Летавшій надъ моей главой;
Я прокляну волненья славы,
И все, что въ пламенныхъ, мечтахъ
Насъ тѣшитъ суетной забавой,
Въ женѣ и въ дѣтяхъ и въ рабахъ;
Я прокляну дары богатства,
Когда они нашъ бурный вѣкъ
Влекутъ на подвигъ святотатства
И стелютъ ложе праздныхъ нѣгъ;
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Любовь къ утѣхамъ и вину,
Но всѣхъ ужаснѣе, всѣхъ прежде
Терпѣнье наше прокляну!
Хоръ духовъ. Горе тебѣ!
Ты дивный міръ
Разрушилъ въ прахъ!
И онъ разбитъ
Въ пыли лежитъ
Передъ тобою.
Онъ палъ подъ могучей рукою!
Въ печали
Мы уносимъ прахъ развалинъ,
Тоскуя
Надъ разрушенной красою.
Изъ праха земного,
Царственный сынъ земли,
Выстрой снова
Пышный міръ!
Въ немъ оживи
Душой прекрасной,
Для новыхъ чувствъ,
Для пѣсни ясной!
Меф. Отъ рѣзвыхъ шутокъ
Моихъ малютокъ
Развеселись;
Отъ ихъ совѣта
Не откажись.
На праздникъ свѣта,
На пиръ земли,
Отъ жизни хладной
И безотрадной
Зовутъ они
О, перестань играть тоскою,
Летящей коршуномъ надъ жизнію твоей!
Ты чувствуешь въ смѣшеніи съ толпою,
Что человѣкъ и ты среди людей.
Я, впрочемъ, и не въ грязь
Столкнуть тебя намѣренъ;
Другой намъ жребій вѣренъ.
Хотя я и не князь,
Но если ты хочешь со мною
Путь жизни раздѣлить,
Я вѣрною тѣнью слѣдить
Повсюду готовъ за тобою.
Отнынѣ и впредь навсегда
Тебѣ я и рабъ, и слуга.
Фаустъ. А я чѣмъ заплачу, дружокъ?
Меф. Еще до платы дологъ срокъ.
Фаустъ. Чортъ-эгоистъ! не по пустому
Щедрится онъ; а ты хитришь!
Не Христа ради же другому
Благодѣяніе творишь.
Вѣрнѣй условиться съ тобою:
Такой услужливый слуга
Въ дому опаснѣе врага.
Меф. Я буду здѣсь твоимъ слугою,
По прихоти твоей ни ѣсть, ни пить, ни спать;
Но если тамъ мы встрѣтимся съ тобою,
Ты долженъ той же мнѣ монетой отвѣчать.
Фаустъ. Меня тѣмъ міромъ не встревожишь,
Мнѣ тотъ не любопытенъ свѣтъ;
Когда ты этотъ уничтожишь,
Мнѣ до другого дѣла нѣтъ.
Моимъ мечтамъ не это-ль солнце свѣтитъ?
Не эта ли земля таитъ мою печаль?
Къ чему мнѣ знать, когда мнѣ ихъ не жаль,
Что тамъ меня за гробомъ встрѣтитъ?
Къ чему мнѣ знать, какъ любятъ тамъ
И также-ль ненависть ведется?
Что значитъ верхъ по ихъ словамъ
И низомъ что у нихъ зовется?
Меф. Такъ я согласенъ — по рукамъ!
Тебя я лихо позабавлю,
Мои дѣла хвалить заставлю;
Ты у меня увидишь то,
Чего не видывалъ никто.
Фаустъ. Ну, чѣмъ же, бѣдный чортъ,
въ какихъ же наслажденьяхъ
Ты угодишь мечтамъ моимъ?
Духъ человѣческій тебѣ непостижимъ
Въ своихъ возвышенныхъ стремленьяхъ.
Изъ всѣхъ своихъ даровъ дай только пищу мнѣ,
Чтобъ пища та не насыщала;
Дай злата краснаго, чтобъ ртутью по рукѣ
Оно мгновенно пропадало;
Дай мнѣ игру, чтобъ проиграть,
И пусть красавицу найду я,
Чтобы уста мои цѣлуя,
Она старалась угождать
Уже заранѣе сосѣду;
Дай славы мнѣ, чтобъ завтра же и слѣду
Отъ славы той мнѣ не видать;
Дай мнѣ плоды, которые гніютъ,
Когда ихъ съ дерева срываютъ,
И дай деревья мнѣ, что каждый день цвѣтутъ
И свѣжей зеленью всѣ листья покрываютъ.
Меф. Такихъ даровъ мнѣ не искать
И прихотямъ такимъ мнѣ угождать не въ бремя;
Но, милый другъ, наступитъ время,
Гдѣ намъ и лучшихъ благъ захочется вкушать.
Фаустъ. Я твой отъ той поры, когда на ложѣ лѣни
Я лягу въ первый разъ съ покойною душой,
Когда отъ ласкъ твоихъ, отъ лживыхъ убѣжденій
Съ самодовольствіемъ взгляну на образъ свой
И грудь обманешь ты восторгомъ упоеній,
Тогда я твой, тогда я твой!
Вотъ мой закладъ.
Меф. И будетъ съ насъ.
Фаустъ. Я по рукамъ готовъ сейчасъ.
И если я скажу мгновенью:
Тебѣ я радъ! остановись!
Я отдаюсь уничтоженью
И ты надъ жертвой веселись!
Пускай тогда твой плѣнъ прервется,
Мой смертный часъ пробьетъ стеня.
Пусть маятникъ съ часовъ сорвется,
Пусть время минетъ для меня!
Меф. Запомню я твое условье.
Фаустъ. Ты правъ вполнѣ и властенъ въ томъ;
Что я сказалъ — не пустословье.
И если я рожденъ рабомъ,
Я въ господахъ не затрудняюсь.
Меф. А я сегодня же за докторскимъ столомъ
Тебѣ служить, какъ должно, постараюсь.
Я-бъ затруднять тебя роспиской не посмѣлъ,
Но кратокъ срокъ земного вѣка.
Фаустъ. Педантъ росписки захотѣлъ!
Ты вникни въ душу человѣка!
Онъ не отступится отъ слова своего.
Иль подозрительнымъ залогомъ
Тебѣ за жизнь мою оно?
Иль буду вѣренъ я въ своемъ обѣтѣ строгомъ,
Когда весь міръ передо мной
Потокомъ бѣшенымъ все далѣе стремится?
Но эта суетность родится
Въ насъ вмѣстѣ съ жизнію земной;
Кто отъ нея освободится?
Тотъ счастливъ, кто въ груди своей
Святую вѣрность чисто носитъ!
Онъ нераскаянно приноситъ
Всѣ жертвы въ бѣдной жизни сей.
Но что написано, что скрѣплено печатью,
Какъ привидѣніе насъ въ ужасъ приведетъ.
И слово на перѣ безсмысленно замретъ;
Воскъ и пергаментъ вашу братью
Невольнымъ страхомъ окуетъ.
Желѣзо, мраморъ, что вѣрнѣе?
На чемъ тебѣ росписку дать?
Перомъ иль грифелемъ писать,
Иль врѣзать долотомъ? ну, выбирай живѣе!
Меф. Къ чему съ ума сходить, дружокъ?
Твою горячку видѣть больно;
Тутъ всякій годенъ лоскутокъ;
Двухъ капель крови съ насъ довольно.
Фаустъ. Мнѣ все равно; какъ хочешь, такъ устрой.
На всѣ я глупости согласенъ.
Меф. Нѣтъ, въ славѣ кровь у насъ большой
И сокъ ея на этотъ счетъ прекрасенъ.
Фаустъ. Тебѣ судьба моя вѣрна.
Стремленье силъ моихъ сполна
Я именно тебѣ и обѣщаю.
Я слишкомъ чванился; я знаю,
У насъ съ тобой ступень одна.
Увы, на всѣ мои слова
Мнѣ грозный духъ не отвѣчалъ!
Природа для меня мертва,
Я нити мыслей разорвалъ,
Я не прошу напрасной дани
Отъ жалкихъ суетныхъ познаній:
Пусть въ пламенной нѣгѣ, не зная препонъ,
Дикая страсть насладится,
Пусть бѣдный мой умъ, волшебствомъ ослѣпленъ,
Въ неразгаданныхъ чарахъ томится!
Кинемся въ шумное море временъ,
Въ дѣла земли, въ потокъ племенъ!
Пусть неудача и успѣхъ,
Средь горя и утѣхъ,
Чередой взволнуютъ бурный вѣкъ!
Въ борьбахъ только видѣнъ человѣкъ.
Меф. Для васъ въ утѣхахъ мѣры нѣтъ;
Вы радость на лету ловите,
Восторги бѣглые вкусите;
Свои дары несетъ вамъ свѣтъ.
Чуръ, не скупиться въ упоеньяхъ!
Фаустъ. Не думалъ я о наслажденьяхъ.
Я кинусь въ бурный чадъ страстей,
Упьюсь восторгами мученій,
Я ненависть любви, отраду огорченій
Сыщу въ печальной жизни сей.
Святая истина отъ глазъ моихъ сокрыта,
Высокой мудрости уму не суждено.
Всѣмъ горестямъ отнынѣ грудь открыта
И всѣмъ, что человѣчеству дано,
Въ себѣ самомъ хочу я насладиться,
И въ адъ, и въ небо погрузиться,
И грусть людей, и радость ихъ испить.
Съ ихъ бытіемъ свое совокупить
И съ ними, наконецъ, въ уничтоженьи слиться.
Меф. Повѣрь ты мнѣ, ужъ сколько тысячъ лѣтъ
Гляжу я здѣсь на этотъ свѣтъ,
Но съ колыбели до могилы
Ни у кого еще на то не стало силы.
Повѣрь мнѣ, цѣлое все это
Подсильно Богу одному!
Лишь онъ одинъ въ сіяньи вѣчномъ свѣта,
Мракъ бездны предоставивъ намъ;
А день и ночь пригодны только вамъ.
Фаустъ. Но я хочу.
Меф. Ты правъ, конечно.
Но я боюсь за жребій твой;
Жизнь коротка, искусство вѣчно,
Прими отъ насъ совѣтъ благой:
Вступи въ союзъ съ знаменитымъ поэтомъ
Бѣдный мечтатель на все гораздъ:
Тебя онъ прославитъ передъ свѣтомъ,
Тебѣ въ стихахъ безсмертныхъ дастъ
И силу львовъ,
И легкой серны быстроту,
И твердость сѣверныхъ умовъ,
И юга знойную мечту;
Онъ тайны дивныя откроетъ,
Лукавство доблестью прикроетъ,
Любовь по плану расположитъ,
По немъ любить заставить можетъ;
И имя готово для него,
Я-бъ микрокосмомъ назвалъ его.
Фаустъ. Ужель я ниже всѣхъ? послѣдній рабъ творенья?
Ужель умомъ не властенъ я
Достигнуть цѣли бытія,
Вѣнца земного назначенья?
Меф. Къ чему мой другъ, пустая спѣсь?
Нѣтъ пользы ни въ какихъ пилюляхъ;
И въ парикѣ, и на ходуляхъ
Ты все таковъ, каковъ ты есть.
Фаустъ. Напрасно немощныхъ познаній
Я бремя тщетное на плечи нагрузилъ:
Я не взялъ съ нимъ обильной дани,
Въ груди моей нѣтъ свѣжихъ силъ.
Обманутъ въ суетной надеждѣ,
Отъ неба я далекъ, какъ прежде!
Меф. Ты смотришь, другъ мой, на предметы,
Какъ всѣ вы смотрите на нихъ.
Свести умнѣе нужно смѣты,
Пока въ насъ пламень не затихъ.
Твои и голова, и ноги,
Ты — полный властелинъ;
Но радостямъ, что набралъ ты съ дороги,
Ужель ты меньше господинъ?
Когда я шесть коней впрягаю,
Я-бъ силой ихъ похвастать могъ;
Двѣ дюжины проворныхъ ногъ
Своими смѣло называю.
Чего же ждать? что медлишь ты?
Впередъ на праздникъ суеты!
Кто въ спекуляціи пустился,
Смотри, чтобъ онъ съ пути не сбился;
Такъ глупый звѣрь глядитъ вокругъ,
Въ безлюдномъ полѣ слѣпо рыщетъ,
Какъ будто демонъ въ ухо свищетъ, --
А въ двухъ шагахъ цвѣтетъ зеленый лугъ.
Фаустъ. Съ чего начать?
Меф. Идти впередъ;
Здѣсь скука хоть кого убьетъ.
Охота же тебѣ сидѣть съ учениками,
Себя и ихъ дурачить пустяками;
Пусть этимъ мучится сосѣдъ!
Солому молотить тебѣ, мой другъ, не слѣдъ.
Напрасно ты себя тревожишь;
А если въ голову мысль добрая зайдетъ,
Ее ученикамъ довѣрить ты не можешь;
Да кстати вотъ одинъ идетъ.
Фаустъ. Я не приму его.
Меф. Пустое!
Давно ужъ бѣдный мальчикъ ждетъ;
Онъ не оставитъ насъ въ покоѣ.
Его плѣнитъ одинъ твой взглядъ,
Утѣшитъ твой совѣтъ глубокій.
Дай шапку мнѣ, да плащъ широкій;
Къ лицу мнѣ будетъ твой нарядъ.
Теперь оставь мнѣ попеченье;
Учить людей немудрено.
А самъ прими въ соображенье,
Что время ѣхать намъ давно.
Меф. (въ одеждѣ Фауста). Ты надъ наукой только смѣйся,
Да плюнь на бѣдный умъ людей
И съ духомъ лжи сроднись и слейся,
Такъ изъ моихъ не вырвешься цѣпей!
Его могучими крылами
Духъ необузданный влечетъ;
Другими ослѣпленъ мечтами,
Земныхъ восторговъ онъ не ждетъ.
Я увлеку его дорогой жизни шумной,
Путемъ ничтожности пустой,
Измучу жаждой неразумной
И пищу укажу надъ алчною главой.
Но нѣтъ, не для него награда!
И безъ записки роковой
Онъ вѣрная добыча ада!
Учен. Сюда пріѣхалъ я недавно,
И васъ увидѣть пожелалъ;
Повсюду имя ваше славно,
Вашъ умъ кого не научалъ!
Меф. Весьма пріятна мнѣ ваша учтивость;
Но я и другимъ отдаю справедливость
И ихъ не выше я отнюдь.
Вы занимались ли гдѣ нибудь?
Учен. Я васъ прошу меня наставить;
Полна отвагой грудь моя
И деньги есть, и молодъ я.
Ахъ, трудно было родню оставить!
Съ слезами рѣшилась мать моя;
Зато начну теперь учиться,
Хочу порядкомъ навостриться.
Меф. Какъ хорошо, что вы у насъ.
Учен. Признаться ли, я готовъ сейчасъ
Опять уѣхать. Эти своды
Меня тѣснятъ; въ стѣнахъ у васъ
Нѣтъ ни простора, ни свободы,
Все сжато, стѣснено вездѣ,
Не встрѣтишь зелени нигдѣ;
А въ залахъ, на скамейкѣ сидя,
Глядишь, не слыша и не видя.
Меф. Во всемъ привычка учитъ насъ:
Дитя у матери родной
Груди не тронетъ въ первый разъ,
А послѣ пищи нѣтъ другой.
И ты вдохнешь восторгъ блаженный
Изъ груди мудрости священной.
Учен. Въ ея объятіяхъ такъ сладко отдохнуть!
Но гдѣ и какъ найти къ ней путь?
Меф. Сперва скажите мнѣ въ отвѣтъ,
Какой избрали факультетъ?
Учен. Всему хочу я научиться,
Во всемъ желалъ бы просвѣтиться,
Раскрыть природы чудеса.
Обнять и землю, и небеса.
Меф. О, это самый вѣрный путь,
Не надо только развлекаться.
Учен. Ахъ нѣтъ, я буду заниматься;
Хоть признаюсь и отдохнуть
По воскресеньямъ не мѣшаетъ.
Меф. Какъ жалокъ тотъ, кто время расточаетъ!
Его одинъ порядокъ сберегаетъ.
Затѣмъ, пускай вашъ юный умъ
Займетъ Collegium logicum..
На славу тамъ его пріучатъ
И въ тѣсныхъ сапогахъ замучатъ,
Чтобъ по дорогѣ вялыхъ думъ
Тихонько брелъ несмѣлый умъ,
Чтобъ строгимъ правиломъ стѣсненъ
И вкривь и вкось не рыскалъ онъ.
Тамъ вѣрно слѣдуя пути,
Васъ по командѣ: разъ, два, три,
Заставятъ вмигъ и сѣсть, и встать
И ѣсть, и пить, и лечь, и спать.
Какъ ткани на станкѣ творятся,
Такъ мысли въ головѣ родятся.
Какъ ступишь, нити зашумятъ,
Невидимо сотнями сбѣгутся,
Сольются, свяжутся, сплетутся
И дивныя ткани породятъ.
Такъ и философъ выходитъ къ намъ:
Мы слышимъ и вѣримъ его словамъ.
Онъ говоритъ, что первое такъ,
А потому и второе такъ,
И еслибы перваго не бывало,
Тогда бы и второго не стало.
Ученики ему дивятся
И по путямъ его стремятся.
Но что-же? сколько ни кричали,
А все ткачей мы не видали.
Кто хочетъ разобрать предметъ,
Пускай въ немъ душу уничтожитъ;
Хотя духовной связи и нѣтъ,
Онъ по частямъ его разложитъ.
Encheiresin naturae — такъ
Все это въ химіи зовется,
Хотя она, не зная какъ,
Сама-же надъ собой смѣется.
Учен. Не все понятно мнѣ, признаться.
Меф. О, это очень можетъ статься;
Потомъ поймете больше вы;
Но вы сначала все должны
Классифицировать стараться.
Учен. Все въ головѣ пошло кругомъ,
Все повернулось колесомъ.
Меф. Потомъ сейчасъ другимъ займитесь
И метафизикѣ учитесь.
Тамъ замѣчайте поскорѣй,
Чего не смыслитъ умъ людей;
Что годно для него, что нѣтъ,
На это чудный есть отвѣтъ.
Пускай въ шесть мѣсяцевъ сперва
Придетъ въ порядокъ голова.
Въ день пять часовъ учиться вамъ;
Вы до звонка бывайте тамъ.
Прочтите каждый параграфъ,
Что входитъ въ лекціи составъ,
Чтобы читали вамъ одно,
Что въ книгахъ писано давно;
Въ тетрадь не худо записать,
Все то, что будутъ толковать.
Учен. Вы мнѣ совѣтъ прекрасный дали,
Тутъ дѣло выгоды прямой;
Спокойно мы несемъ домой,
Все, что въ тетради записали.
Меф. Но изберите факультетъ.
Учен. Къ юриспруденціи во мнѣ охоты нѣтъ.
Меф. На васъ сердиться я не смѣю
Науки этой мнѣ знакомъ предметъ,
Законы и права передаются,
Какъ бы наслѣдственный недугъ;
Изъ рода въ родъ они плетутся
Къ чужимъ переходя не вдругъ,
Тутъ умъ въ безумство обернется,
Даръ въ муку. — Правнуку бѣда!
О правѣ, что при насъ всегда,
О немъ никто не заикнется.
Учен. Теперь мой страхъ еще мнѣ больше милъ;
Какъ счастливъ тотъ, кто можетъ вамъ внимать.
Не къ философьи ли пристать?
Ужъ я почти на то согласенъ
Меф. Я не хочу васъ обмануть,
Но путь къ наукѣ сей опасенъ;
Неправдами усѣянъ этотъ путь,
И яда скрытаго такъ много въ немъ таится,
И отъ лѣкарства ядъ такъ трудно отличить;
Вѣрнѣй всего и здѣсь лишь одному внимать
И съ вѣрой за слова учителя божиться.
Держитесь вообще — къ словамъ,
Посредствомъ словъ не трудно вамъ
До убѣжденія добиться.
Учен. Но мысль въ словахъ должна же заключаться.
Меф. Все это такъ, но тамъ, гдѣ мысли нѣтъ,
Нельзя отъ слова отказаться
И только слово дастъ отвѣтъ.
Словами защищаютъ тему,
Словами стряпаютъ систему,
Легко и чувство въ слово примемъ,
Отъ слова буквы не отнимемъ.
Учен. Мои вопросы вамъ наскучили, конечно,
Но прежде чѣмъ уйду, скажите мнѣ сперва
О медицинѣ слова два.
Три года малый срокъ и время быстротечно,
А поле мудрости широко предо мной;
Благой совѣтъ скорѣй приводитъ къ цѣли.
Меф. (про себя). Ужъ мнѣ рацеи надоѣли,
Прикинусь лучше сатаной.
Въ наукѣ сей вашъ умъ не затруднится.
Вы вникните въ большой и малый свѣтъ;
А до того, что на землѣ случится,
Вамъ дѣла нѣтъ.
Напрасно здѣсь учиться съ жаромъ,
Мы то, что можемъ знать, узнаемъ наконецъ;
Кто времени не пропускаетъ даромъ,
Тотъ истинный мудрецъ.
За смѣлымъ Богъ; кто смиренъ, тотъ смѣшонъ;
Вы недурны — на васъ не наглядятся;
Кто въ собственномъ достоинствѣ убѣжденъ,
Въ томъ и другіе убѣдятся.
Сперва вы женщинъ проведите;
Въ нихъ замѣчайте вы одно
И отъ всего
Однимъ вы разомъ ихъ лѣчите.
Прикиньтесь честнымъ простакомъ,
Такъ вы ко всѣмъ вотретесь въ домъ.
Вы громкимъ титуломъ сперва ихъ убѣдите,
Что ваше званіе все въ мірѣ превзойдетъ.
Потомъ всѣ мелочи у нихъ переберите,
Которыхъ въ годъ другой не перечтетъ;
За пульсъ ловчѣе ихъ возьмите --
Пусть взоръ вашъ выразитъ нѣжнѣйшую печаль!
Потомъ ихъ съ жаромъ обнимите,
Чтобъ разсмотрѣть, шнуровка не тѣсна-ль!
Учен. Наука нравится мнѣ такъ,
Тутъ тотчасъ видишь, гдѣ и какъ.
Меф. Суха теорія, мой другъ,
А древо жизни зеленью покрыто.
Учен. Все то, что я услышалъ вдругъ,
Какъ будто сонъ, --я признаюсь открыто;
Позвольте мнѣ почаще приходить,
Я мудрости отъ васъ желалъ-бы научиться.
Меф. Чѣмъ я могу, готовъ я вамъ служить.
Учен. Нельзя безъ просьбы удалиться,
Я не могу отъ васъ отстать;
Вы попросить себя позвольте,
Въ альбомъ два слова записать.
Два слова, двѣ строки.
Меф. Извольте.
Учен. (читаетъ). Eritis sicut Deus, scientes bonum et malum.
Меф. Вѣрь только этимъ словамъ
Да теткѣ змѣѣ довѣряйся.
Такъ съ богоподобіемъ, смотри, ты не растеряйся.
Фаустъ. Куда теперь?
Меф. Куда угодно.
Намъ на большой и малый свѣтъ
Теперь взглянуть вездѣ свободно;
Нигдѣ, ни въ чемъ преграды нѣтъ.
Тебя отъ новаго ученья
И польза ждетъ, и наслажденье.
Фаустъ. Но гдѣ мнѣ съ длинной бородой
Привыкнуть къ жизни молодой?
Чтобъ я не дорого за шутку расплатился!
Я чувствую себя ничтожнымъ при другихъ;
Я никогда для свѣта не годился;
Не вижу я добра отъ выдумокъ твоихъ.
Мефист. Ты этого, мой другъ, совсѣмъ не разумѣешь;
Будь только посмѣлѣй, такъ ты и жить сумѣешь.
Фаустъ. Но развѣ домъ намъ съ мѣста сдвинуть;
Здѣсь нѣтъ ни слугъ, ни лошадей.
Мефист. Мнѣ стоитъ только плащъ раскинуть,
Такъ мы скорѣе всѣхъ коней
Взлетимъ на воздухъ; но въ дорогу
Ты только не бери большихъ узловъ съ собой.
Мы съ воздухомъ огня смѣшаемъ понемногу
И мигомъ полетимъ съ поверхности земной,
И тѣмъ скорѣй мы совершимъ дорогу,
Чѣмъ будемъ легче на подъемъ.
Желаю счастія вамъ съ новымъ бытіемъ!
Погребъ Ауербаха въ Лейпцигѣ.
правитьФрошъ. Сидятъ! не пьютъ и не смѣются
И только харями кривятъ!
Молчатъ и шутки не даются;
Бывало, всѣ огнемъ горятъ.
Брандеръ. Да на твоей винѣ безчинство;
Соври хоть глупость, сдѣлай свинство.
Фрошъ. Тебя любымъ, пожалуй, я
Попотчую!
Брандеръ. Вдвойнѣ свинья!
Фрошъ. Вы сами этого хотите.
Зибель. Кто ссорится, такъ вонъ толкните!
Вставать опомниться пора!
Да круговую затяните!
Дружнѣй, ребятушки! Ура!
Альтмайеръ. Молчи, проклятый запѣвало,
Покамѣсть ухо не пропало!
Вѣдь такъ какъ-разъ оглохнешь, братъ.
Зибель. Когда и своды затрещатъ,
Такъ можно басомъ любоваться.
Фрошъ. Вотъ съ нѣженкой, кто хочетъ обижаться!
А! тара, лара, да!
Альтмайеръ. А! тара, лара, да!
Фрошъ. Ревутъ на славу голоса!
Какъ держится до этихъ поръ
На римскомъ тронѣ папа!
Брандеръ. Тьфу, пѣсня скверная! какое дѣло вамъ!
По милости Творца, о римскомъ государствѣ
Пришлось заботиться не намъ.
Я не желалъ бы въ самомъ сильномъ царствѣ
Быть канцлеромъ, иль даже королемъ.
Но безъ главы нельзя же намъ остаться
Не можетъ безъ него собраніе держаться
Мы, братцы, папу изберемъ.
Извѣстно вамъ, достоинства какія
Всего нужнѣй на званія такія.
Фрошъ. Соловушко-милушка, взвейся сейчасъ,
Кланяйся душечкѣ сто тысячъ разъ!
Зибель. Еще ей кланяться! не нужно этой пѣсни!
Фрошъ. Да я ей кланяюсь, хоть ты съ досады тресни!
Долой замокъ, какъ ночь сойдетъ;
Долой замокъ, любовникъ ждетъ!
Запри замокъ, какъ день взойдетъ!
Зибель. Да пой себѣ, расхваливай, дуракъ!
На нашей улицѣ вѣдь будетъ тоже праздникъ.
Не хуже моего въ просакъ,
Пускай къ ней домовой любовникомъ придетъ,
На всѣхъ углахъ съ ней поиграетъ;
Пускай козелъ, какъ съ Брокена пойдетъ,
Ей доброй ночи пожелаетъ.
Съ такими дѣвками бѣда;
Имъ добрый малый не чета.
Да мы же штуку съ ней сыграемъ,
Всѣ стекла въ домѣ изломаемъ.
Брандеръ. Постойте, тише, господа!
Блаженъ, кто знаетъ обращаться!
У насъ съ влюбленными бѣда
И трудно съ ними столковаться.
Я ихъ потѣшу новизной,
Спою имъ пѣсню удалую,
А вы садитесь въ круговую;
Вамъ нужно хоромъ пѣть за мной.
Въ подвалѣ крыса завелась,
Все жиръ да масло ѣла;
Какъ докторъ Лютеръ, расползлась,
Разъѣлась, растолстѣла.
Кухарка яду ей дала,
А крыса бѣдная слегла,
Какъ-будто любви объѣлась.
Хоръ (съ крикомъ). Какъ будто любви объѣлась.
Брандеръ. И вверхъ и внизъ она бѣжитъ,
И пьетъ во всякой лужѣ,
Весь домъ грызетъ, визжитъ, пищитъ,
А съ ней все хуже, да хуже;
Прыгнетъ съ испуга въ потолокъ,
Не въ силу боль, ничто не впрокъ,
Какъ будто любви объѣлась.
Хоръ. Какъ будто любви объѣлась.
Брандеръ. Вотъ въ кухню она среди бѣлаго дня
Въ испугѣ забѣжала
И растянулась у огня,
И страшно застонала:
А отравительница ей:
Тебѣ знать жутко, ей же ей!
Какъ отъ любовной пытки.
Зибель. Смотри, какъ олухи запѣли!
Пришлась имъ пѣсенка подъ-стать,
Какъ будто трудно въ самомъ дѣлѣ
Бѣдняжкѣ крысѣ яда дать.
Брандеръ. Не крысъ ли вздумалъ защищать?
Альтмайеръ. Что, лысина съ отвислымъ брюхомъ,
Ты отъ невзгоды смиренъ сталъ?
Ужъ не себя-ль, разставшись съ духомъ
Ты въ пухлой крысѣ распозналъ?
Меф. Свести тебя съ весельчаками
Сначала нужно, для того,
Чтобъ ты своими-же глазами
Узналъ, какъ въ мірѣ жить легко.
Здѣсь вѣчный праздникъ, шумъ и крики.
Они разсудкомъ не велики,
А смѣло хвастаютъ умомъ.
Всѣ, какъ котята за хвостомъ,
Вертятся, прыгаютъ кругомъ;
Имъ въ мірѣ нѣтъ другого дѣла,
Лишь голова-бы не болѣла,
И въ долгъ хозяинъ бы давалъ.
Брандеръ. Чужіе! я тотчасъ узналъ
И по одеждѣ ихъ забавной,
И по смѣшнымъ пріемамъ ихъ.
Фрошъ. Ты правъ, нашъ Лейпцигъ городъ славный,
Какъ маленькій Парижъ, не осрамитъ своихъ.
Зибель. Ты за кого считаешь ихъ?
Фрошъ. Пусти! я съ ними поболтаю!
На столъ бутылка подана;
Я за стаканчикомъ вина
Всю подноготную узнаю.
Ужъ не дворяне ли, друзья?
Глядятъ такъ гордо, недовольно.
Брандеръ. Бродяги, хвастуны; не больно
Такимъ дворянамъ вѣрю я.
Альтмайеръ. Да можетъ быть.
Фрошъ. Я не сробѣю,
Заставлю все ихъ разсказать.
Меф. (Фаусту). Во вѣкъ имъ чорта не узнать,
Хоть сядь онъ прямо къ нимъ на шею.
Фаустъ. Мое почтенье, господа!
Зибель. Благодаримъ!
Ну, вотъ бѣда!
Вѣдь онъ хромаетъ, такъ что чудо!
Меф. Позвольте, господа, присѣсть;
Вино у васъ, конечно, худо,
Такъ мы себѣ вмѣняемъ въ честь,
Хоть разговоромъ насладиться,
Когда ужъ нечѣмъ здѣсь напиться.
Альтмайеръ. Не угодишь никакъ на васъ.
Фрошъ. Вы въ Рипахѣ должно быть запоздали,
Емеля дурачокъ не угощалъ ли васъ?
Меф. Сегодня мы не заѣзжали;
Однако съ нимъ въ послѣдній разъ
Мы очень много толковали;
Онъ намъ о братьяхъ говорилъ
И всѣмъ имъ кланяться просилъ.
Альтм. (тихо). Что? сдачи получилъ въ замѣну?
Зибель. Вотъ шельма!
Фрошъ. Я его поддѣну.
Меф. Когда пришли мы къ вамъ сюда,
Здѣсь хоромъ пѣсни раздавались;
Отъ этихъ сводовъ голоса,
Должно быть, славно отражались.
Фрошъ. Вы виртуозъ, я побожусь?
Меф. Охота есть, да силы не хватаетъ.
Альтмайеръ. Пускай насъ пѣсней угощаетъ.
Меф. Пожалуй, я не откажусь.
Зибель. Да вы бы новенькую дали.
Меф. Не даромъ мы въ Испаніи бывали,
Въ отчизнѣ пѣсенъ и вина:
Какой-то князь старинный
Съ блохою гдѣ то жилъ.
Фрошъ. Съ блохой далеко-ль до грѣха?
Прекрасный гость у насъ блоха.
Меф. Какой то князь старинный
Съ блохою гдѣ то жилъ,
Ее за нравъ невинный
Какъ сына онъ любилъ.
И позвалъ князь портного,
Портной къ нему пришелъ:
Сшей барину обнову --
Штанишки да камзолъ.
Брандеръ. Ну! признаюсь, пришлось портному гадко,
Пусть сниметъ мѣрку повѣрнѣй,
Чтобы штаны сидѣли гладко
И чтобъ ложились повѣрнѣй.
Меф. И въ шелкъ блоху одѣли,
И въ бархатъ, и въ цвѣты,
И ленты ей надѣли,
И дали ей кресты.
Блоха дворецкимъ стала,
Любимцемъ при князькѣ
И вся родня попала
Въ вельможи при дворѣ;
И все предъ нею труситъ,
Нѣтъ никому житья;
Княгиню здѣсь укуситъ,
Тамъ горничныхъ ея;
Всѣхъ щелкаетъ исправно,
Никто ее не бьетъ;
А мы такъ ногтемъ славно,
Какъ только ущипнетъ.
Хоръ (съ крикомъ). А мы такъ ногтемъ славно,
Какъ только ущипнетъ!
Фрошъ. Романъ на славу! Разлихой!
Зибель. Будь такъ со всякою блохой.
Брандеръ. Ты изловчись и схватишь неравно!
Да здравствуетъ свобода и вино!
Меф. Коль не разсердится хозяинъ своенравный,
Такъ мы васъ славно угостимъ.
Вѣдь съ нами погребъ преисправный.
Зибель. Сюда его, я буду отвѣчать!
Фрошъ. Намъ отъ хорошаго вина не отказаться;
Но чтобъ его вполнѣ узнать,
Такъ вы должны побольше дать,
Чтобъ было чѣмъ и напиваться.
Альтмайеръ (тихо). Знать съ Рейна господа;
Меня вѣдь не обманешь.
Меф. Достаньте мнѣ буравъ.
Брандеръ. Да что вамъ дѣлать съ нимъ?
Аль бочки за дверьми? пожалуй, поглядимъ.
Альтмайеръ. Тамъ у хозяина въ коробкѣ все достанешь.
Меф. (вынимаетъ буравъ, Фрошу). Какого вы вина хотите?
Фрошъ. Да развѣ всѣхъ у васъ сортовъ?
Меф. Мнѣ все равно, любое назовите.
Альтмайеръ. (Фрошу). Вишь слюнки потекли;
Уже ты сейчасъ готовъ.
Фрошъ. Ужъ если выбирать. Рейнвейна я желаю.
Дары отечества я всѣмъ предпочитаю.
Меф. (буравитъ столъ на томъ мѣстѣ, гдѣ сидитъ Фрошъ),
Достаньте воска мнѣ, чтобъ пробки подобрать!
Альтмайеръ. Ахъ, это штуки, какъ не знать!
Меф. (Брандеру). А вамъ?
Брандеръ. Шампанскаго давайте,
Да чтобы пѣнилось оно!
Брандеръ. Чужого какъ не презирайте,
А лучше нашего частехонько оно.
Съ французомъ нѣмцу не мѣшаться,
Хоть онъ и пьетъ его вино.
Зибель (видя, что Мефистофель приближается къ его мѣсту).
Не лакомъ я до кислыхъ винъ, признаться,
А сладкаго такъ выпью хоть сейчасъ.
Меф. (буравитъ), Токайскаго достанемъ мы для васъ.
Альтм. Ну, господа, ужъ полно вамъ скрываться;
Признайтесь-ка, дурачите вы насъ.
Меф. Такихъ гостей не озадачить;
Притомъ опасно ихъ дурачить.
Ну, говорите, я готовъ.
Альтм. Мнѣ все равно хоть всѣхъ сортовъ,
Но только за носъ не водите.
Меф. (сдѣлавъ отверстія и заткнувъ ихъ воскомъ, со странными тѣлодвиженіями).
Виноградъ на лозѣ,
А рога на козлѣ,
Вино на деревѣ растетъ:
Столъ деревянный вино даетъ.
Въ природу вникнуть вамъ не худо;
Повѣрьте, въ ней таится чудо.
Ну, выньте пробки, вино потечетъ.
Всѣ (вынимаютъ пробки; требуемое вино льется въ стаканы).
Виномъ источникъ сладкій бьетъ!
Меф. Бѣда тому, кто капельку прольетъ.
Всѣ (снова пьютъ и поютъ):
Какъ будто пятистамъ свиньямъ,
Намъ любо и привольно!
Меф. Свободенъ сталъ народъ и вотъ онъ веселится.
Фаустъ. Пора бы ѣхать.
Меф. Подожди,
Еще ты прежде погляди,
Какимъ скотствомъ ватага разрѣшится.
Зибель (пьетъ неосторожно; вино проливается на полъ и превращается въ пламя).
Горю! Пожаръ! туши!
Меф. Не тронь! (заговаривая пламя)
Смирись, привѣтливый огонь!
На этотъ разъ немного вамъ досталось.
Зибель. Вотъ мы тебя! дурачить насъ
Легко должно быть показалось.
Фрошъ. Не подвернись въ недобрый часъ!
Альтмайеръ. Пускай себѣ тихонько уберется.
Зибель. Надъ нами онъ никакъ смѣется?
Какъ ребятишекъ ввелъ въ обманъ.
Меф. Молчи же, бочка!
Зибель. Самъ чурбанъ!
Вотъ я тебя молчать заставлю.
Бран. А я тебѣ бока расправлю.
Горю! тушите!
Зибель. Чародѣй!
Держи его! вяжи! убей!
Меф. (съ важнымъ видомъ). Покажись вслѣдъ словамъ,
Ложный призракъ очамъ
Будьте здѣсь и тамъ!
Альтмайеръ. Что вижу! чудный край и нѣги, и прохладъ!
Фрошъ. И виноградники!
Зибель. И свѣжій виноградъ!
Брандеръ. А здѣсь! смотрите, подъ кустами.
Какая ягода! и прямо подъ руками!
Меф. (какъ выше). Обманъ, сними повязку съ глазъ!
Чортъ пошутилъ на этотъ разъ.
Зибель. Что?
Альтмайеръ. Какъ?
Фрошъ. Да я твой носъ держу?
Брандеръ (Зибелю). А я за твой руками ухватился.
Альтмайеръ. Я отъ удара весь дрожу;
Вотъ былъ ударъ; чуть на полъ не свалился.
Фрошъ. Да что за грѣхъ на насъ нашелъ?
Зибель. А гдѣ онъ? если бы попался,
Живымъ бы онъ отсюда не ушелъ.
Альтмайеръ. На бочкѣ онъ изъ погреба убрался --
Я видѣлъ самъ. — Уфъ! тяжело,
Какъ будто на ноги свинцомъ ко мнѣ легло.
А что? вина то не осталось?
Зибель. Да все мерещилось глазамъ.
Фрошъ. Вино же пили мы, иль это такъ казалось?
Бран. А съ виноградомъ что же сталось?
Альтмайеръ. Ну, какъ теперь не вѣрить чудесамъ.
Кухня вѣдьмы.
правитьФаустъ. Я ненавижу эти чары;
Всѣ ихъ обманы слишкомъ стары.
Здѣсь для меня лѣкарства нѣтъ.
Я отъ старухъ не требовалъ совѣта;
Повѣрь мнѣ, трехъ десятковъ лѣтъ
Съ меня не сниметъ вѣдьма эта.
Плоха же выдумка твоя!
Мои надежды погибаютъ.
Я вижу, силы бытія
Прошедшихъ лѣтъ не возвращаютъ.
Меф. Мой другъ, ты говоришь умно.
Есть средство, но другого рода;
Одна бѣда — давнымъ давно
Прошла на это средство мода.
Фаустъ. Въ чемъ дѣло, бѣсъ?
Меф. Трудись, потѣй!
Возьми топоръ, соху, лопату;
Вкопайся въ грязь своихъ полей,
Умъ подъ замокъ, мечты подъ хату,
Травой безъ примѣси кормись,
Живи скотомъ среди скотины;
Гдѣ самъ пахалъ, тамъ не стыдись
И удобрять свои долины.
Вотъ такъ легко помолодѣть.
Фаустъ. Ну, гдѣ съ лопатой мнѣ возиться,
Сохой и граблями владѣть,
И къ жизни тѣсной пріучиться!
Меф. Такъ вѣдьмы намъ не миновать.
Фаустъ. Нельзя-ль старуху намъ оставить?
Вѣдь самъ ты мастеръ колдовать.
Меф. Нѣтъ, мнѣ лѣкарства не составить.
Здѣсь выше всякаго ума
Успѣхъ вѣнчается терпѣньемъ,
А потому у насъ кума
Примѣрнымъ славится вареньемъ.
Она трудится цѣлый годъ,
Сваритъ, дастъ вскиснуть, подогрѣетъ;
У чорта учится народъ,
А самъ онъ сдѣлать не сумѣетъ.
Да вотъ и весь ея причетъ.
Смотри, посмѣйся, что за слуги
Достались вѣдьмѣ для прислуги.
Кажись, хозяйки дома нѣтъ?
Звѣри. Она, чуть-свѣтъ.
На вѣникъ сѣла
И улетѣла.
Меф. Объ этомъ мы весьма жалѣемъ.
А прогоститъ до коихъ поръ?
Звѣри. Пока мы лапы отогрѣемъ.
Меф. (Фаусту) Ну что? небось, звѣринецъ славный?
Фаустъ. Мнѣ шибко надоѣлъ твой вздоръ.
Меф. А я въ бесѣдкѣ ихъ забавной
Люблю веселый разговоръ.
Какое чудо тамъ творится?
Кто станетъ блюдо ваше ѣсть?
Звѣри. У насъ для нищихъ супъ варится.
Меф. Такъ вамъ гостей не перечесть.
Котъ (приближается къ Мефистофелю и ласкаетъ его).
Сыграемъ, дружокъ,
Раскрой кошелекъ,
Дай выиграть столько.
Безъ денегъ бѣда.
А при деньгахъ всегда
Я пляшу, да и только.
Меф. Вотъ этотъ котъ отъ радости рехнется,
Когда ему въ лото сыграть придется.
Котъ. Вотъ шаръ земной!
То вверхъ стрѣлой,
То внизъ вернется,
И все бѣжитъ,
Стекломъ звенитъ,
Стекломъ и бьется.
Пустой на видъ,
Горитъ, блеститъ;
Мнѣ жизнь дается.
Не тронь, сынокъ!
Не будетъ прокъ,
А будетъ худо.
Изъ глины онъ
Слегка слѣпленъ;
Сломать не чудо.
Меф. На что вамъ рѣшето?
Котъ (снимаетъ рѣшето).
Мы сквозь него
Узнаемъ вора.
На, посмотри!
Но не говори,
Хоть знаешь его ты безъ спора.
Меф. (приближаясь къ огню). На что вамъ горшокъ?
Котъ и Кошка. Вотъ всталъ дуракомъ
Предъ котломъ и горшкомъ,
А все не дознался.
Меф. Молчи-же, скотъ!
Не въ мѣру, котъ,
Ты разругался.
Котъ. Съ метлой къ плечамъ
Прошу садиться;
Увидишь самъ,
Что приключится.
(Принуждаетъ Мефистофеля сѣсть).
Фаустъ (который, въ продолженіе этого времени, стоялъ предъ зеркаломъ, то приближаясь къ нему, то удаляясь).
Что вижу я? роскошной красоты
Чистѣйшій образецъ передо мной летаетъ!
Неситесь, сладкія мечты,
Въ тотъ дивный край, гдѣ дѣва обитаетъ!
Увы, какъ ни приближусь къ ней,
Она изъ пламенныхъ очей
Въ туманныхъ очеркахъ мгновенно исчезаетъ.
Я въ этомъ пышномъ, бѣломъ тѣлѣ
Всѣ совершенства созерцалъ.
Меф. Что жъ, если Богъ шесть дней трудился,
И крикнуть браво самъ рѣшился,
Тутъ можно толку ожидать.
На этотъ разъ ты полюбуйся ей:
Тебѣ такое золотце отрою,
И тотъ блаженъ, кому дано судьбою,
Назвать ее невѣстою своей!
Какъ царь сижу я здѣсь на тронѣ,
Со скипетромъ въ рукахъ,
Но только не въ коронѣ.
Звѣри (приносятъ Меф. корону) Корона разбита,
Потомъ и кровью
Склей намъ ее.
Разбита корона.
Мы видимъ, кричимъ,
Мы слышимъ, риѳмуемъ.
Фаустъ (передъ зеркаломъ). Я, право здѣсь съ ума сойду.
Меф. (указывая на звѣрей). И я, признаться, какъ въ чаду.
Звѣри. И если намъ разъ
Удастся подъ-часъ,
Такъ мысли родятся.
Фаустъ, (передъ зеркаломъ). Вся грудь въ огнѣ; пора разстаться!
Прошу тебя, уйдемъ скорѣй.
Меф. (въ прежнемъ положеніи). Чистосердечна-же, признаться,
Поэзія такихъ звѣрей!
Вѣдьма. Вотъ я тебя!
Проклятый звѣрь! свиньей свинья!
А вы-то что?
А вы-то кто?
Какимъ путемъ
Въ дому моемъ?
Вотъ я же васъ
Огнемъ какъ разъ
Сожгу сейчасъ!
Меф. (обернувъ вѣникъ другимъ концомъ, ломаетъ стекла и горшки).
Разбито все
Добро твое.
Ты знай себѣ,
Такъ бью я все
Подъ тактъ тебѣ.
Къ мелодіи твоей.
Теперь, уродина, меня узнала ты?
Твой властелинъ передъ тобою:
Да я мигну — и ты, и всѣ твои скоты
Повалятся во прахъ передо мною!
Ты не могла меня узнать?
Знать, ты пера на шляпѣ не видала?
Знать, куртка красная тебя не испугала?
Лица мнѣ незачѣмъ скрывать.
Ну, вспомни, кто передъ тобою?
Вѣдьма. Ахъ сжальтесь, сударь, надо мною!
Но вѣдь копыта не видать,
Да и вороны разбѣжались.
Меф. Ну, это такъ тебѣ сошло.
Конечно, много дней прошло,
Съ тѣхъ поръ, какъ мы ужъ не видались.
Лучъ просвѣщенія ведетъ теперь людей,.
Отъ нихъ отстать и чорту стыдно;
Вотъ почему хвоста, клещей,
Роговъ и прочихъ мелочей
На мнѣ ужъ болѣе не видно.
Одно копыто я на случай сохранилъ;
Но какъ при немъ бѣда въ народѣ,
Такъ я по самой новой модѣ
Его на вату положилъ.
Вѣдьма, (пляшетъ). Отъ радости съ ума сойду,
Какъ посмотрю на сатану.
Меф. Молчи, проклятая старуха!
Оставь въ покоѣ сатану.
Вѣдьма. А чѣмъ же дуренъ онъ для слуха!
Меф. Да басней стало это слово;
Не легче людямъ отъ того:
Они отдѣлались отъ злого,
А злыхъ все больше наросло.
Ты называй меня барономъ,
Я кавалеръ, какъ и другой;
Ты можешь справиться съ закономъ;
А гербъ у насъ — такъ вотъ какой!
Вѣдьма (съ горькимъ смѣхомъ). Проказникъ! какъ тутъ не смѣяться!
Ему-бы только все шутить!
Меф. (Фаусту). Мой другъ, учись какъ обращаться!
Такъ надо съ ними говорить.
Вѣдьма. Что, господа, угодно вамъ?
Меф. Твой сокъ чудесный нуженъ намъ;
Ты хоть бы рюмку одолжила,
Но лучшимъ ты попотчуй насъ.
Вѣдьма. Я цѣлую бутыль на случай сохранила
И лакомлюсь сама подъ-часъ.
Притомъ она нисколько не воняетъ;
Такъ отъ чего не одолжить?
Но если выпьетъ онъ и ничего не знаетъ,
Ему и часу не прожить.
Меф. Такого молодца ты съ ногъ не свалишь вдругъ.
Пусть на здоровье пьетъ; прошу безъ
одолженія,
Начни скорѣе, сдѣлай кругъ
И дай ему свое варенье.
Вѣдьма. (Со странными кривляніями выводитъ кругъ, въ который она ставитъ разные приборы; стекла звенятъ, котлы трещатъ и составляютъ музыку; наконецъ она приноситъ большую книгу и разставляетъ кошекъ; они держатъ книгу и свѣтятъ факелами. Вѣдьма приглашаетъ Фауста подойти поближе).
правитьФаустъ, (Мефистофелю) Скажи мнѣ, что за колдовство?
Всѣ эти глупости я знаю;
Ея пустое волшебство
Я ненавижу, презираю.
Меф. Вотъ пустяки; все это смѣхъ!
Не ставь ты ей обряда въ грѣхъ.
Ей нуженъ весь сумбуръ волшебный,
А то не въ помощь сокъ цѣлебный.
Вѣдьма, (высокопарно декламируетъ по книгѣ).
Пойми одно:
Отъ одного
Ты десять разъ
Пройдя сейчасъ.
А два оставь,
Три въ счетъ поставь.
Четыре брось,
Такъ ты богатъ;
Всѣ вѣдьмы врозь
Одно кричатъ.
А пять и шесть.
Умѣй причесть,
Сперва къ семи,
Потомъ къ восьми,
Такъ ты готовъ,
Безъ дальнихъ словъ;
А въ девяти
Такъ нѣтъ пути;
А десять разъ
Не въ счетъ у насъ.
Такъ умножать мы учимъ васъ.
Фаустъ. Старуха бредитъ въ лихорадкѣ.
Меф. Весь этотъ вздоръ въ большой тетрадкѣ
У ней я долго разбиралъ.
Для всѣхъ темно и непонятно,
Противорѣчіе одно,
Глупцу и мудрому невнятно;
Искусство ново и старо.
Во всѣ вѣка все тѣмъ-же промышляли;
Мы на одномъ всегда стоимъ:
Однимъ, тремя, тремя, однимъ,
На мѣсто истины обманъ распространяли.
Все ту же пѣсню намъ твердятъ;
Вольно же съ дуракомъ связаться!
Однѣ слова намъ говорятъ;
Но люди въ мысли сомнѣваться,
Заслышавъ слово, не хотятъ.
Вѣдьма (продолжаетъ). Для всѣхъ равно.
Всегда темно
Познаніе таится;
Другой и такъ,
Хоть и дуракъ,
А даромъ просвѣтится.
Меф. Довольно, умница, довольно!
Да поскорѣй напитокъ дай,
Налей стаканъ по самый край,
Онъ повредитъ ему не больно.
Пріятель много испыталъ
И много горькаго глоталъ.
Меф. Ну, пей-же вдругъ! еще глотокъ!
Смотри, какъ ты развеселишься.
Ты съ чортомъ сталъ на ты, дружокъ,
А все еще огня боишься.
Меф. Теперь скорѣе уберемся!
Вѣдьма. Всѣхъ благъ вамъ въ путь
Желаю я.
Меф., (вѣдьмѣ). Въ Валпургіи, душа моя,
Мы, можетъ быть, съ тобой сочтемся.
Вѣдьма. Еще вотъ пѣсенка для васъ,
Она лѣкарство впрокъ подвинетъ.
Меф., (Фаусту). Скорѣй впередъ! уйдемъ сейчасъ!
Какъ въ потъ тебя движенье кинетъ,
Такъ сокъ подѣйствуетъ вполнѣ.
Потомъ мы лѣни предадимся
И въ праздной вольной тишинѣ
Восторгомъ нѣги насладимся.
Фаустъ. Дай въ зеркало взглянуть, дай сердцу насмотрѣться
На эти прелести цвѣтущей красоты.
Меф. Теперь нельзя; намъ нужно повертѣться;
Ихъ на-яву увидишь ты.
Съ напиткомъ въ животѣ, ни въ чемъ не знаешь мѣры;
Уродина тебѣ покажется Венерой.
Улица.
правитьФаустъ. Вы мнѣ, сударыня, простите!
Я васъ, красавица, сведу
И съ вами до дома дойду.
Маргарита. Я не сударыня, пустите,
И не красавица отнюдь,
Дойду одна я какъ нибудь.
Фаустъ. Какая душка, Боже мой!
Да въ цѣломъ мірѣ нѣтъ другой!
Какъ поглядишь, смирна, скромна,
А все плутовочка она.
Уста такъ пламенно манятъ;
На щечкахъ розаны горятъ.
Невинно глазки опустя,
Стыдилось милое дитя.
Насмѣшливъ былъ ея отвѣтъ;
Забыть красотку силы нѣтъ.
Фаустъ. Достань дѣвчонку мнѣ!
Меф. Какую?
Фаустъ. Да вотъ она сейчасъ прошла.
Меф. Ну, мудрено свести такую;
Она у пастора была,
И я по случаю узналъ,
Какъ онъ грѣхи ей отпускалъ.
Такая милочка, дружокъ,
Что ей и исповѣдь не впрокъ!
Надъ ней у чорта власти нѣтъ.
Фаустъ. Должно быть ей пятнадцать лѣтъ?
Меф. Да онъ, разбойникъ, чушь несетъ!
Любой цвѣтокъ себѣ беретъ.
И честь ни въ грошъ не ставитъ онъ,
И нѣтъ нигдѣ ему препонъ.
Нельзя же всѣми обладать.
Фаустъ. Молчи же; полно разсуждать!
Меня закономъ не обманешь,
И словомъ, если въ эту ночь
Ты мнѣ красотки не достанешь,
Такъ лучше убирайся прочь.
Меф. Помилуй, ты мнѣ двѣ недѣли
По крайней мѣрѣ долженъ дать,
Чтобъ только случай отыскать,
Не говоря уже о цѣли.
Фаустъ. Будь я спокоенъ семь часовъ,
Такъ у меня безъ дальнихъ словъ,
На все красотка согласится.
Меф. Ты разсуждаешь, какъ французъ, --
Тутъ, право, нечего сердиться.
Къ тому, признайся, странный вкусъ,
Такъ только, прямо, насладиться!
Красотку надо въ руки взять,
И приготовить, и промять,
Ее водить и такъ и сякъ,
Тогда, конечно, будетъ смакъ.
Фаустъ. Мой аппетитъ и такъ великъ.
Меф. Ну, шутки въ сторону! скажу я напрямикъ,
Ты съ ней не такъ-то скоро сладишь;
Тутъ силой только что подгадишь,
А хитрость намъ покажетъ путь.
Фаустъ. По крайней мѣрѣ на мгновенье,
Дай на постель ея взглянуть;
Или достань мнѣ что нибудь,
Платокъ, подвязку въ утѣшенье,
Меф. Чтобъ видѣлъ ты, какъ я готовъ
Тебѣ служить безъ дальнихъ словъ,
Мы къ ней сегодня же вотремся.
Фаустъ. Я буду съ ней?….?
Меф. Не вдругъ! Мы вечера дождемся;
Тогда къ сосѣдкѣ посидѣть
Пойдетъ красотка; мы вотремся…
Ты на просторѣ помечтай
И воздухъ сладостный вкушай.
Фаустъ. Когда?
Меф. Потомъ. Ты слишкомъ жарокъ.
Фаустъ. Такъ приготовь же ей подарокъ.
Меф. Подарокъ? Такъ дѣла творятся!
Настала очередь моя;
Сокровищъ много знаю я,
Теперь они намъ пригодятся.
Вечеръ.
правитьМаргарита, (заплетая косу). Кто этотъ баринъ? какъ узнать?
Мнѣ и во снѣ не разгадать.
Однако, все на то похоже,
Должно быть знатный онъ вельможа,
А то бы онъ не подступилъ,
Со мной бы такъ не говорилъ.
Меф. Сюда! потише, пусть уйдутъ!
Фаустъ, (послы нѣкотораго молчанія).
Оставь меня!
Меф., (оглядываясь). Какъ чисто тутъ!
Не всѣ такъ дѣвушки живутъ.
Фаустъ, (осматриваясь кругомъ). Привѣтствую тебя, привѣтное мерцанье.
Въ святилищѣ моей любви!
Во мнѣ горитъ и нѣга и желанье,
Надежда и любовь кипитъ въ моей крови.
Какое дѣтское вокругъ меня смиренье,
Порядокъ, миръ и чистота!
Въ сей нищетѣ какая полнота,
Въ темницѣ сей какое упоенье!
Здѣсь сяду я, гдѣ отъ трудовъ
Сѣдые старики въ часъ отдыха сидѣли,
Гдѣ бѣгала толпа веселыхъ шалуновъ
И дѣти рѣзвыя шумѣли;
Гдѣ съ ними, можетъ-быть, она за даръ простой
Сѣдого прадѣда ласкала
И тихо съ дѣтской простотой
Сухую руку цѣловала.
Твой добрый ангелъ надо мной;
Онъ на душу миръ тихій навѣваетъ;
То духъ добра, наставникъ твой,
Который здѣсь твоей рукой
На столикъ скатерть разстилаетъ
И полъ узорчато пескомъ пересыпаетъ.
Съ твоей рукой — о дѣва, знай!
Съ твоей рукой и хата рай!
А здѣсь!
Страхъ нѣги вѣетъ надо мной;
Я забываю міръ земной!
Здѣсь ангела природа сотворила
И въ легкихъ снахъ его родила.
Малютка милая спала,
Теплѣе кровь ея струилась,
И дѣва чистая въ святой тиши развилась
И свѣтлымъ ангеломъ на землю перешла.
Зачѣмъ я здѣсь въ святынѣ сей!
О, сколько мукъ въ груди моей!
Бѣги, бѣги! въ душѣ тоска
И тяжела, и глубока!
Но какъ стѣснилась грудь моя!
Мы слабыхъ прихотей орудія слѣпыя
Мгновенной нѣги жаждалъ я,
А на сердцѣ любовь, въ груди мечты пустыя!
И еслибъ въ этотъ мигъ она ко мнѣ вошла,
Съ какимъ бы трепетомъ я передъ ней смирился!
Она бы очи подняла,
А я-бъ у ногъ ея влачился!
Меф. Ступай скорѣй, она идетъ.
Фаустъ. Прочь! взоръ мой дѣвы не снесетъ!
Меф. А вотъ и ящикъ полновѣсный
У добрыхъ я досталъ людей;
Мы въ шкапъ его поставимъ къ ней.
Признаться, въ немъ уборъ чудесный;
Ты мигомъ къ ней подъѣдешь, плутъ!
Вотъ будетъ ей ужо веселье;
Клянусь, такія ожерелья
Любую вмигъ съ ума сведутъ.
Фаустъ. Не смѣю я.
Меф. Ну, вотъ пустое!
Ты не себѣ ли ихъ берешь?
Не для себя ли бережешь?
Тогда оставь меня въ покоѣ.
Я васъ скупиться не прошу;
Я руку, ногу почешу…
Теперь скорѣй,
Чтобъ безъ затѣй,
Къ ней тотчасъ подольститься.
А ты стоишь какъ дуралей,
Какъ школьникъ съ азбукой своей,
Когда велятъ ему учиться!
Уйдемъ.
Маргарита (съ лампадой). Какъ душно въ комнатѣ у насъ!
А я вѣдь съ улицы сейчасъ;
Уже-ль погода такъ тепла?
Ахъ, еслибъ матушка пришла!
Одной мнѣ страшно, я боюсь,
Дрожу, какъ только оглянусь.
Царь добрый до могилы
Красавицу любилъ,
У гроба въ память милой
Онъ кубокъ получилъ.
Съ нимъ царь не разстается,
Хранитъ на всѣхъ пирахъ;
Устами-ли коснется,
Тамъ слезы на глазахъ.
Вѣкъ дряхлый доживая,
Онъ царство раздѣлилъ;
Все дѣтямъ отдавая,
Лишь кубокъ сохранилъ.
Согрѣтый прежнимъ жаромъ,
Сидитъ онъ за столомъ,
Надъ моремъ, въ замкѣ старомъ,
И рыцари кругомъ.
Тамъ пилъ онъ, жизни полный,
Изъ чаши дорогой
И бросилъ въ шумныя волны
Священный кубокъ свой.
И волны заклубились,
И кубокъ потопленъ.
Съ тѣхъ поръ глаза затмились,
Съ тѣхъ поръ ужъ не пилъ онъ.
Что здѣсь за ящикъ? какъ? откуда?
Когда я изъ дому пошла,
Я шкапъ нарочно заперла;
Мнѣ не понять такого чуда!
Откуда онъ попался къ намъ?
И кто сюда его положитъ?
Иль подъ закладомъ онъ быть можетъ?
А вотъ и ключъ на лентѣ тамъ.
Посмотримъ, что-то въ немъ лежитъ,
Ужъ не пустой-ли онъ стоитъ?
Ахъ, Боже мой! какія украшенья!
Я вѣкъ не видѣла такихъ;
И барыня взяла бы ихъ,
Чтобъ нарядиться въ воскресенье.
Ахъ, хоть бы серьги дали мнѣ!
Однѣ бы серьги я желала;
Я въ нихъ хорошенькой бы стала,
Такія милыя онѣ!
Вѣдь вотъ сей-часъ совсѣмъ другое!
Зачѣмъ намъ прелестей желать?
Оно хоть такъ — а все пустое;
Похвалятъ, чтобъ не обижать.
Золото въ насъ привлекаетъ;
Золота всѣ
Ищутъ вездѣ,
А бѣдная такъ пропадаетъ.
Гулянье.
правитьМеф. Проклятія всѣ на любовь и всѣ мученія ада!
Что хуже ругаться нечѣмъ, вотъ въ этомъ вся досада!
Фаустъ. Ну что съ тобой? ты помѣшался;
Вотъ рожу выставилъ, на диво дуракамъ.
Меф. Я-бъ чорту въ братья навязался,
Когда бы не былъ чортомъ самъ.
Фаустъ. Ума должно быть не достало;
Тебѣ бѣситься такъ пристало.
Меф. Подумай, мой уборъ прекрасный,
Который я съ трудомъ досталъ,
Мошенникъ — у нихъ укралъ.
Мать видѣла, что кладъ опасный,
У ней претонкое чутье;
Она молитвы все читаетъ,
И гдѣ понюхаетъ такъ знаетъ,
Что свято, что нехорошо.
А что сокровище опасно,
Ей это было очень ясно.
И вотъ старуха говоритъ:
Дитя, неправое имѣнье
И кровь, и душу изсушитъ,
Но этотъ кладъ, какъ приношенье,
Ты только бѣднымъ отнеси;
Господь въ награду съ небеси
Свое намъ дастъ благословенье,
Намъ манну божію сошлетъ.
Красавица надула губы
И думала, кривляя ротъ:
Дареному коню никто не смотритъ въ зубы,
И право, не безбожникъ тотъ,
Кто далъ мнѣ серьги золотыя.
Мать между тѣмъ попа зоветъ;
Онъ видитъ, вещи не пустыя
И съ важнымъ видомъ говоритъ:
Нѣтъ, вы не принимайте клада!
Тому, кто страсти побѣдитъ
Доступна райская награда.
Въ филантропическій отдайте комитетъ.
О, тамъ желудокъ преисправный,
Хоть съѣлъ онъ цѣлыя владѣнья
Ему ничто не повредитъ.
Божусь, неправое имѣнье
Одинъ лишь комитетъ сваритъ.
Фаустъ. Визирь съ жидами не отстанетъ,
Не хуже всѣхъ онъ кушать станетъ.
Меф. Мой комитетъ, тотъ все беретъ,
Въ суму безсовѣстно кладетъ;
Какъ-будто дрянь такіе клады,
Онъ и спасибо не сказалъ,
Небесныхъ благъ имъ пожелалъ,
А тѣ тому и очень рады.
Фаустъ. А Маргарита?
Меф. Все груститъ;
Ей кладъ изъ мысли не выходитъ,
А пуще тотъ, кто такъ даритъ,
Частенько въ голову приходитъ.
Фаустъ. Мнѣ жаль красавицы моей.
Достань другой подарокъ ей;
Вѣдь тотъ и въ правду не годился.
Меф. Для васъ, конечно, пустяки.
Фаустъ. Да хоть бы ты поторопился!
Скорѣй, къ сосѣдкѣ приступи,
Тебѣ, я право, удивляюсь,
Ты, дьяволъ, точно размазня;
Чтобъ былъ подарокъ у меня!
Меф. Я непремѣнно постараюсь.
Меф. Такой чудакъ сейчасъ готовъ.
Пожалуй онъ безъ дальнихъ словъ,
Когда красавица о томъ его попроситъ,
И солнце и луну, какъ щепки въ воздухъ броситъ.
Домъ сосѣдки.
правитьМарта, (одна). Мой мужъ — Господь его прости!
Въ немъ право не было пути.
Пошелъ глазѣть на бѣлый свѣтъ,
А до жены и дѣла нѣтъ.
Богъ вѣсть, какъ я его любила,
Кажись, ничѣмъ не огорчила.
А если вздумалъ умереть,
Хоть бы свидѣтельство имѣть.
Маргарита. Ахъ, Марта!
Марта. Что ты, Маргарита?
Маргарита. Смотри сама, я какъ убита!
Я ларчикъ миленькій такой
Опять нашла въ шкапу у насъ.
Какія вещи! Боже мой!
Всѣ лучше прежнихъ во сто разъ.
Марта. Объ этомъ матери ни слова,
А то чужимъ опять обнова
Маргарита. Смотри, что тамъ достала я!
Марта, (убираетъ ее). Ахъ ты, счастливица моя!
Маргарита. Что пользы? въ нихъ не нарядишься
И въ церковь съ ними не пойдешь!
Марта. Зато, когда ко мнѣ придешь,
Ты какъ царица разрядишься
И мимо зеркала пройдешь.
Сперва мы такъ повеселимся;
А тамъ, при случаѣ — ну, праздникъ-ли какой --
Въ цѣпочку, въ серьги нарядимся;
Вотъ такъ по малу, ангелъ мой,
Свое богатство мы покажемъ,
Мать не замѣтитъ, а не то --
Мы ей хоть что-нибудь наскажемъ,
Не грѣхъ такое плутовство.
Маргарита. А ящики, скажи, откуда?
Мнѣ не понять такого чуда!
Маргарита. Не мать-ли здѣсь? Ахъ,
Боже мой!..
Марта (смотритъ въ окно). Какой-то господинъ чужой.
Меф. Сударыня, вы извините,
Что я такъ прямо къ вамъ вбѣжалъ.
Марту Швердлейнъ здѣсь искалъ.
Марта. Чего вы отъ меня хотите?
Меф., (тихо). Довольно, я теперь васъ знаю,
У васъ я даму замѣчаю.
Такъ не ловчѣе-ли потомъ
Зайти опять къ вамъ вечеркомъ?
Марта, (громко). Вообрази себѣ, дитя,
Онъ принялъ за барыню тебя.
Маргарита. Ахъ нѣтъ, я дѣвочка простая;
Вы слишкомъ добрый господинъ;
Вѣдь эта цѣпь на мнѣ чужая.
Меф. Ни цѣпь и ни уборъ одинъ;
Но трудно мнѣ не ошибаться,
Меня смутилъ вашъ острый взглядъ.
Вы мнѣ позволили остаться
И я тому отъ сердца радъ.
Марта. Ахъ, поскорѣе разскажите.
Какую вѣсть вы мнѣ дадите.
Меф. Другихъ вѣстей бы я хотѣлъ,
Я вашей горести боялся!
Вашъ мужъ, къ несчастію, скончался
И поклониться вамъ велѣлъ.
Марта. Онъ умеръ? бѣдный мой супругъ.
Мой добрый мужъ, мой вѣрный другъ!
Маргарита. Забудь напрасную кручину.
Меф. Я видѣлъ самъ его кончину…
Маргарита. Любовь печаль одну сулитъ;
Вездѣ намъ смерть грозитъ разлукой.
Меф. Такъ въ жизни радость вслѣдъ за мукой,
За смѣхомъ горе посѣтитъ.
Марта. Вы не сказали мнѣ ни слова,
И гдѣ, и какъ скончался онъ.
Меф. Тамъ у Антонія Святого
Онъ въ Падуѣ похороненъ.
Въ могилѣ тѣсной и прохладной
Теперь вкусилъ онъ сонъ отрадный.
Марта. А что при смерти онъ велѣлъ мнѣ поручить?
Меф. Да просьбы у меня большія,
Чтобъ триста за него молебновъ отслужить;
Карманы же у насъ, какъ видите, пустые.
Марта. Онъ ничего не могъ прислать?
Другой такъ цѣлый вѣкъ постится,
Не пьетъ, не ѣстъ и все трудится,
Чтобъ только что-нибудь женѣ на память дать.
Меф. Сударыня, я отъ души жалѣю;
Но денегъ онъ не промоталъ
И часто плакалъ и вздыхалъ
Надъ горькой участью своею.
Маргарита. Ужели человѣкъ повсюду такъ страдаетъ?
О немъ я Богу помолюсь.
Меф. Я вашимъ качествамъ дивлюсь,
Вамъ подъ вѣнецъ сейчасъ-же подобаетъ.
Маргарита. Такъ рано не позволитъ мать.
Меф. Ну, такъ любовникъ вамъ найдется.
Такого ангела въ объятіяхъ держать,
Кому не по душѣ придется.
Маргарита. Обычай не таковъ у насъ.
Меф. Обычай или нѣтъ, а все дойдемъ до цѣли.
Марта. Ахъ, разскажите-же!
Меф. Сейчасъ.
У смертной я стоялъ постели,
Навозомъ пахло отъ нея;
Но если онъ и на соломѣ
Свое окончилъ бытіе,
А не въ богатомъ, пышномъ домѣ,
Все во Христѣ-же умеръ онъ.
Я часто слышалъ тяжкій стонъ;
Онъ говорилъ: я ошибался,
Я ремесломъ не занимался,
Оставилъ бѣдную жену!
Меня убьютъ воспоминанья!
О, еслибы она въ часъ смертнаго страданья
Простила мнѣ мою вину!
Марта, (плачетъ). Мой добрый мужъ! ужъ я его простила!
Меф. Но видитъ Богъ, что все она
Побольше моего грѣшила.
Марта. Ужель негоднаго лгуна
Отъ этой клеветы и смерть не сохранила.
Меф. Я самъ въ то время полагалъ,
Что бредилъ онъ въ предсмертной мукѣ.
Увы, онъ дальше восклицалъ:
Я времени не тратилъ въ праздной скукѣ!
Сперва дѣтей, тамъ хлѣба добывалъ,
И хлѣба въ полномъ смыслѣ слова,
А въ мирѣ своего куска не доѣдалъ!
Марта. Такъ ни заботъ моихъ, ни бдѣнія ночнаго,
Ни рѣдкой вѣрности моей,
Не вспомнилъ въ смертный часъ злодѣй?
Меф. Напротивъ; ихъ то вспоминая,
Онъ говорилъ, печали не тая:
О дѣтяхъ и женѣ молился Богу я
И плакалъ, Мальту покидая.
Но на бѣды мои взирая,
Меня Господь благословилъ:
Навстрѣчу шелъ корабль съ богатствами султана,
А нашъ ударилъ въ мусульмана
И всѣ богатства захватилъ.
Тогда и я, какъ подобаетъ,
На долю часть свою досталъ.
Марта. Ахти! куда-жъ онъ кладъ дѣвалъ?
Меф. Увы! никто того не знаетъ.
Онъ по Италіи потомъ
Безъ дѣла всякаго шатался
И къ барынѣ какой-то привязался;
Она же встрѣтила его такимъ добромъ,
Что онъ по гробъ съ нимъ не разстался.
Марта. Онъ плутъ, грабитель, хищный звѣрь!
Своихъ грѣховъ онъ не оставилъ,
Его и голодъ не исправилъ.
Меф. Зато и умеръ онъ теперь.
На вашемъ мѣстѣ я, какъ нужно,
Съ слезами годъ бы подождалъ,
А между тѣмъ, когда досужно,
Другого мужа поискалъ.
Марта. Ахъ нѣтъ! покойника второго
Нигдѣ не встрѣтишь на пути!
Такого дурачка простого
Мнѣ въ цѣломъ мірѣ не найти!
Онъ только до вина чужого,
До женщинъ и до картъ былъ лакомъ съ юныхъ дней.
Меф. И больше ничего? такъ что же?
Когда не взыскивалъ онъ этихъ мелочей
И позволялъ вамъ дѣлать тоже,
Такъ съ нимъ не трудно было жить,
Я самъ на тѣхъ условьяхъ съ вами
Готовъ кольцо перемѣнить.
Марта. Смѣяться стыдно вамъ надъ нами;
Вы все изволите шутить.
Меф. (про себя). Теперь и мнѣ пора убраться;
И чорту самому съ ней трудно развязаться.
А ваше сердце, если смѣю?
Вы не влюблялись, хоть шутя?
Маргарита. Я, сударь, васъ не разумѣю.
Меф., (про себя). Ты милое, невинное дитя!
Прощайте же, сударыня!
Маргарита. Прощайте!
Марта. Ахъ, прежде вы совѣтъ мнѣ дайте,
Гдѣ мнѣ свидѣтельство достать,
О томъ, когда и гдѣ мой бѣдный мужъ скончался.
Порядокъ мнѣ всегда нужнѣй всего казался;
Чтобъ и въ газетахъ мнѣ о смерти прочитать.
Меф. Двойнымъ свидѣтельствомъ извѣстіе скрѣпится;
Товарищъ мой готовъ вамъ услужить всегда.
Тогда передъ судомъ никто не усомнится.
Такъ я пріятеля къ вамъ приведу сюда;
Марта. Ахъ да! скорѣе приведите!
Меф. (Маргартть). И вы, сударыня, придите.
Онъ путешественникъ, уменъ, краснорѣчивъ
И къ барышнямъ особенно учтивъ.
Маргарита. Мнѣ стыдно будетъ господина.
Меф. Нѣтъ въ цѣломъ мірѣ властелина,
Предъ кѣмъ стыдиться нужно вамъ.
Марта. Такъ въ садъ вы приходите къ намъ,
Мы съ Маргариточкой сойдемся
И васъ тамъ вечеромъ дождемся.
Улица.
правитьФаустъ. Ну, что и какъ? идетъ ли дѣло?
Мефист. Да ты, я вижу, весь горишь.
Она твоя — надѣйся смѣло;
Ты у сосѣдки съ ней сегодня посидишь.
Вотъ баба! мнѣ пришлась сестрица,
Цыганить, сводничать прямая мастерица.
Фаустъ. Вотъ это такъ.
Меф. Зато и насъ
Старуха просьбой безпокоитъ…..
Фаустъ. Такъ что-жъ? одно другого стоитъ.
Меф. Должны мы ей достать свидѣтельство сейчасъ,
Что въ Падуѣ въ могилѣ хладной,
Покойный мужъ ея вкушаетъ сонъ отрадный.
Фаустъ. Такъ ты сперва прикажешь съѣздить намъ?
Меф. Sancta simplicitas! какое дѣло вамъ?
Вы безъ того свидѣтельство дадите.
Фаустъ. Отъ этой выдумки, любезный, откажись.
Меф. Вотъ на святошу посмотрите!
Ты въ жизни этой — согласись --
Не въ первый разъ свидѣтельствуешь ложно.
Зачѣмъ-же ты теперь идешь такъ осторожно?
И сколько разъ съ безсовѣстнымъ челомъ,
О Богѣ, о мірахъ, о томъ, что въ нихъ таится,
О человѣкѣ и о томъ,
Къ чему вся жизнь его, весь умъ его стремится,
Ты проповѣдывалъ надменнымъ языкомъ?
А если-бъ ты, хоть на-послѣдки.
Намъ правду чистую сказалъ,
Такъ ты о томъ не больше зналъ,
Какъ и томъ, гдѣ умеръ мужъ сосѣдки.
Фаустъ. Софистъ и лжецъ! ты былъ и будешь имъ.
Меф. На васъ мы иначе глядимъ.
Вотъ что-то завтра приключится?
Вы будете вздыхать, томиться,
Ты станешь ей въ любви божиться.
Фаустъ. И отъ души!
Меф. Меня не удивишь!
О вѣрности начнутся разговоры,
О нѣжности, любви; я знаю эти вздоры!
Ты будешь съ ней отъ сердца говорить…
Фаустъ. Молчи! когда въ стремленьи новомъ,
Въ живомъ волненьи страстныхъ думъ,
Для мысли затруднится словомъ,
Для чувства звуковъ ищетъ умъ --
И думу тайную, весь міръ обнявъ мечтами,
Я вылью громкими словами,
И пламя страсти неизмѣнной,
Огонь любви моей священной
Я безконечнымъ назову:
Ужель я и тогда солгу?
Меф. Все правъ-же я!
Фаустъ. Замѣть, какъ ты лукавъ!
Чортъ вовсе горла не жалѣетъ.
Кто хочетъ правымъ быть и языкомъ владѣетъ,
Тотъ будетъ правъ.
И потому ты правъ, что этого хотѣлъ,
А пуще потому, что вздоръ мнѣ надоѣлъ.
Садъ.
правитьМаргарита. Я чувствую, по добротѣ одной
Вы бѣдной дѣвушки обидѣть не хотите.
Постранствовавъ вездѣ, вы только такъ со мной.
По добродушію, быть-можетъ, говорите.
Чтобъ ни сказала я — все это вздоръ такой;
Нѣтъ, вамъ не нравятся простые разговоры.
Фаустъ. Мнѣ выше мудрости людской
Простая рѣчь твоя и пламенные взоры.
Маргарита. Ахъ, не цѣлуйте-же! дурна моя рука;
Она въ работѣ загрубѣла;
У насъ въ дому такъ много дѣла,
А матушка куда строга!
Марта. А вы безъ отдыха все далѣе идете?
Меф. Мои дѣла ужъ таковы:
Въ другой разъ вы куда-нибудь придите,
Гдѣ вамъ полюбится, гдѣ обживетесь вы,
А послѣ все-таки, хоть грустно, а уйдете.
Марта. Да, рыскать по свѣту легко,
Пока вы молоды и въ силѣ;
Зато ужъ въ старости не то,
И одинокому къ могилѣ
Идти потомъ куда какъ тяжело!
Меф. Меня страшитъ картина эта.
Марта. Не откажитесь-же отъ моего совѣта!
Остановиться вамъ пора.
Маргарита. Изъ глазъ, изъ памяти! все это вамъ игра;
Учтивыхъ словъ вы не берете строго,
Къ тому у васъ друзей такъ много
И всѣ они умнѣе насъ.
Фаустъ. То, что умомъ зовутъ у васъ,
Одно тщеславіе пустое.
Маргарита. Мнѣ вашихъ не понять рѣчей.
Фаустъ. Цѣны не вѣдаетъ своей
Твое смиреніе святое.
Не знаешь ты, дитя простое,
Что скромность въ бѣдной жизни сей
Одно сокровище прямое.
Маргарита. Ахъ, если обо мнѣ вы вспомните хоть разъ,
Я никогда не позабуду васъ.
Фаустъ. Такъ дома часто ты одна?
Маргарита. Домъ не великъ у насъ, но все-же
За нимъ смотрѣть, вѣдь, нужно тоже.
И гдѣ забота не нужна?
Служанки нѣтъ; вотъ я одна
Должна хозяйствомъ въ домѣ править,
Варить, мести, вязать и шить,
Всѣ вещи по мѣстамъ разставить,
Съ утра и до ночи ходить.
Къ тому-же матушка на все такъ смотритъ строго,
Что горе съ ней!
Намъ жить не нужно такъ убого,
Другихъ отнюдь мы не бѣднѣй.
И чѣмъ богаче все сосѣдство?
Покойный батюшка въ наслѣдство
Оставилъ намъ и домъ, и садъ.
Теперь у насъ потише стало,
Хлопотъ не столько, какъ бывало;
Въ солдатахъ братъ,
Сестра — малютка умерла;
Вотъ съ ней-то много я хлопотъ перенесла,
Но я малютку такъ любила,
Что хоть попрежнему готова хлопотать.
Фаустъ. Малютки краше не сыскать,
Коль на тебя она, мой ангелъ, походила!
Маргарита. Вѣдь я сама ее вскормила.
Мать послѣ батюшки малютку родила,
Да въ то же время и слегла,
И долго, долго проболѣла;
Казалось, бѣдной не прожить
Тогда она и думать не посмѣла,
Чтобы самой дитя вскормить.
И вотъ я крошку пріютила;
Водой и молокомъ ее вскормила я,
Она росла, была моя,
Ее я нѣжила, ласкала и любила;
Такъ на рукахъ моихъ сиротка расцвѣла,
Рѣзвилась, прыгала, росла!
Фаустъ. Ты чистымъ счастіемъ владѣла!
Маргарита. Зато и пропасть было дѣла.
Со мною въ комнатѣ моей,
Ко мнѣ, поближе у постели,
Спала малютка въ колыбели.
Бывало, нѣтъ покоя съ ней;
Вдругъ въ полночь самую дитя пошевелится,
А я проснусь
И напою ее; она ко мнѣ ложится,
А не заснетъ; я снова подымусь
И вмѣстѣ съ ней съ постели встану,
По комнатѣ, смѣясь, ходить и прыгать стану,
Пока заснетъ дитя мое;
А утромъ мою для нея.
Какіе хлопоты, мой Боже!
Бѣги, трудись, все на ногахъ,
И всякій день одно и то же,
На рынкѣ, въ кухнѣ, все въ трудахъ;
Тогда, сударь, подъ часъ случится,
Идешь невесело къ трудамъ!
Зато и отдыхъ благо намъ,
И сладко ѣшь, и сладко спится.
Марта. Намъ, женщинамъ, такъ трудно васъ
Холостяковъ на путь наставить.
Меф. Внимая вамъ, я хоть сейчасъ,
Готовъ вину свою исправить.
Марта. Скажите мнѣ, хоть я и виновата,
Что васъ спрошу, разъ навсегда:
Вы не влюблялись никогда?
Меф. Дороже жемчуга и злата
Своя жена и свой очагъ;
Насъ поговорка учитъ такъ.
Марта. Вы даже вовсе не желали?
Меф. Меня всегда отлично принимали.
Марта. Не то хотѣла я сказать;
Вы никогда охоты не имѣли?
Меф. Возможно-ль съ дамами играть?
Да мы и думать не посмѣли.
Марта. Нѣтъ, вы не поняли меня!
Меф. Я отъ души жалѣю;
Но сколько вы добры, я очень разумѣю!
Фаустъ. Такъ ты меня, душа моя,
Какъ я вошелъ, тотчасъ узнала?
Маргарита. Вы не замѣтили, что я
На васъ и глазъ не подымала?
Фаустъ. И ты не сердишься, прекрасный ангелъ мой,
Что поступилъ я такъ съ тобой?
Маргарита. Да, признаюсь, я испугалась;
Вы завели меня въ позоръ,
Я скромной дѣвушкой считалась
И обо мнѣ до этихъ поръ
Еще не говоритъ никто худого слова.
И вотъ я думала: знать что-нибудь дурного
На мнѣ его замѣтилъ взоръ.
Онъ видѣлъ въ томъ одну игрушку,
Сманить такую потаскушку.
Но признаюсь, во мнѣ тотчасъ
Другая мысль о васъ родилась;
И какъ я на себя сердилась,
За то, что не могла сердиться я на васъ!
Фаустъ. Ты милочка!
Маргарита. Пустите на минутку!
Фаустъ. Да что ты дѣлаешь?
Маргарита. Такъ, шутку.
Фаустъ. Ахъ, разскажи!
Маргарита. Смѣшно вамъ будетъ.
Фаустъ. Что про себя тамъ шепчешь ты?
Маргарита, (тихо). Онъ любитъ — не любитъ, любитъ — не любитъ.
Фаустъ. Ты милый ангелъ красоты!
Маргарита, (Продолжаетъ). Любитъ — нѣтъ — любитъ — нѣтъ --
Онъ любитъ меня!
Фаустъ. Онъ любитъ; да! пусть этотъ цвѣтъ
Признанья сердца облечетъ!
Пускай душа твоя пойметъ,
Какъ страстно любитъ онъ тебя!
Маргарита. Мнѣ холодно!
Фаустъ. О, не дрожи!
Мой взоръ тебя любовью встрѣтитъ!
Пойми, когда душѣ твоей
Пожатіе руки моей
Любовью пламенной отвѣтитъ,
Какъ бѣденъ звукъ пустыхъ рѣчей!
Душой моей съ душою слиться,
Въ блаженство нѣги погрузиться,
Въ блаженствѣ чувства умирать…
Но это чувство безконечно!
Кто могъ ему границы дать?
Оно должно быть вѣчно, вѣчно!
Марта. Ужъ ночь!
Меф. И намъ пора разстаться.
Марта. Я васъ просила бы остаться.
Да ужъ народъ у насъ такой!
У нихъ заботы нѣтъ другой
И дѣла нѣтъ у нихъ другого,
Какъ только вывѣдать, что думаетъ сосѣдъ.
Глядишь — и сплетни выйдутъ въ свѣтъ,
И клевета какъ разъ готова…
А наша парочка?
Меф. Шалятъ,
Какъ пташки лѣтнія вдоль по саду летятъ.
Марта. Онъ, кажется, въ нее влюбился?
Меф. Что дѣлать? каждому свое!
Она въ него, а онъ въ нее;
Знать въ этомъ свѣтъ не измѣнился.
Бесѣдка.
правитьМаргарита. Идетъ!
Фаустъ. Такъ дразнишь ты меня?
Смотри, плутовка, я тебя!
Маргарита (обнимаетъ его и возвращаетъ поцѣлуи)
Люблю тебя, другъ милый мой!
Фаустъ. Кто тамъ?
Меф. Пріятель.
Фаустъ. Звѣрь!
Меф. Ужъ вамъ пора разстаться
Марта (приходитъ). Пора, сударь! нельзя остаться.
Фаустъ. Не провести ли васъ домой?
Маргарита. А матушка? нѣтъ, оставайтесь!
Пріятной ночи вамъ и сна желаю я.
Фаустъ. Ты мнѣ велишь, душа моя?
Прощайте-же! пойдемъ.
Марта. Прощайте-съ!
Маргарита. До скораго свиданья!
Маргарита. Ахъ, Боже мой, какъ онъ уменъ!
Чего не передумалъ онъ?
А я стыжусь, какъ погляжу!
Сама ни слова не скажу;
Такая глупенькая я!
За что же любитъ онъ меня?
Лѣсъ и пещера.
правитьФаустъ, (Одинъ). Всесильный духъ! ты далъ мнѣ, далъ мнѣ все,
О чемъ тебѣ молился я. Не даромъ
Ты показалъ мнѣ пламенный свой образъ;
Ты далъ мнѣ эту дивную природу,
Далъ силу чувствовать и насладиться ею.
И я дивлюсь не съ хладнымъ удивленьемъ
Ея высокимъ тайнамъ; ты позволилъ
Мнѣ заглянуть въ ея святую грудь,
Какъ въ сердце друга; ты передо мною
Повелъ ряды живыхъ твоихъ созданій,
Ты братій научилъ меня познать
Въ водахъ, и въ воздухѣ, и въ рощѣ тихой.
Ты въ часъ грозы, когда маститый дубъ
Сосѣднія деревья ломитъ съ трескомъ
И рушится, и грозному паденью,
Сѣдой утесъ глухимъ стенаньемъ вторитъ,
Меня привелъ къ пещерѣ одинокой;
Ты тайныя, святыя чудеса
Моей души раскрылъ передо мною.
Когда же мѣсяцъ, тихій вѣстникъ мира,
Надъ головой блеснетъ на небесахъ,
Ко мнѣ слетаютъ съ древняго утеса
Былыхъ вѣковъ серебряныя тѣни
И строгое смягчаютъ созерцанье.
Я чувствую, что здѣсь для человѣка
Нѣтъ совершенства! ты къ святому чувству,
Которое меня возноситъ къ небу,
Мнѣ придалъ спутника; суровый и холодный,
Онъ нуженъ мнѣ, хотя въ моихъ глазахъ
Меня же унижаетъ онъ; въ ничто
Твои дары насмѣшкой обращаетъ.
Онъ въ сердцѣ будитъ дикую любовь
Къ роскошной дѣвѣ; быстро отъ желанья
Перехожу я къ нѣгѣ наслажденья,
А, наслаждаясь4 вновь горю желаньемъ.
Меф. Скажи, не скучно ли тебѣ?
Смотри, въ какую глушь забился!
Ну разъ, положимъ, ты отъ свѣта удалился;
А тамъ попрежнему опять живи себѣ.
Фаустъ. Оставь меня, духъ ада, скройся
И въ добрый часъ не возмущай души!
Меф. Ну — ну, иду! не безпокойся,
Невесело въ твоей глуши!
Повѣрь, не велика потеря,
Какъ взглянешь на такого звѣря.
Какъ ни старайся, ни трудись,
Ничѣмъ не угодишь вельможѣ,
Бѣги туда, да жмись и трись,
И всякій день одно и то же.
Фаустъ. Еще ворчитъ, а уморилъ
Не самъ ли онъ меня отъ скуки?
Меф. Не я-ль, бѣднякъ, въ замѣну муки,
Тебя восторгомъ подарилъ?
Не я-ль въ порывѣ изступленья,
Отъ болтовни воображенья
Тебя надолго исцѣлилъ?
Безъ насъ давно, по вѣрной смѣтѣ,
Тебя бы не было на свѣтѣ.
Проснись, угрюмый нелюдимъ!
Вольно же филиномъ такимъ
Въ пещеры мрачныя скрываться,
Въ грязи, какъ жаба, пресмыкаться!
Среди своихъ пустынныхъ горъ
Отъ скуки скоро ты исчахнешь.
А право жаль! До этихъ поръ
Ты все еще ученымъ пахнешь.
Фаустъ. Когда-бъ ты зналъ, что жизнь небесъ
Со мной сроднилась въ сей пустынѣ,
Ты-бъ позавидовалъ, о бѣсъ,
Моей таинственной святынѣ!
Меф. Завидно день и ночь по доламъ и горамъ,
Какъ угорѣлому метаться!
Сперва въ порывѣ страсти нѣжной,
Ты чувствомъ сладостнымъ томимъ,
Не скрылъ любви своей мятежной.
Ты страсть къ душѣ ея привелъ!
Теперь въ пещерѣ сокровенной,
Ты, извергъ, дѣву разлюбилъ!
Но чѣмъ, скажи, ты наградилъ
Тоску любви ея смиренной?
Одной бѣдняжкѣ скучно ей;
Порой надъ древними стѣнами
Сѣдыми, темными рядами,
Проходятъ тучи передъ ней;
Порой она и дни и ночи
Все проситъ: дайте крылья мнѣ!
Ужъ сна давно не знаютъ очи;
Ей не съ кѣмъ въ грустной тишинѣ
Дѣлить тоску; то вдругъ смѣется,
То плачетъ бѣдная она;
А все душа къ тебѣ несется,
А все какъ прежде влюблена.
Фаустъ. Змѣя! змѣя!
Меф., (про себя). Теперь попался!
Фаустъ. Напрасно, демонъ, ты скрывался!
Не вызывай души моей
Въ толпу безсмысленныхъ людей!
Зачѣмъ коварною мечтою
Роскошный ликъ ея ты мнѣ изобразилъ?
Зачѣмъ волшебной красотою
Ты въ сердцѣ нѣгу разбудилъ?
Меф. Ну что-жъ, когда она боится,
Что измѣнилъ ты бѣдной ей!
И то сказать, въ глуши своей
Онъ будто звѣрь дичится.
Фаустъ. Я близокъ къ ней вездѣ, всегда!
Какъ прежде пламенной любовью сердце бьется!
Завидую Христову тѣлу я, когда
Устами нѣжными она его коснется,
Меф. Смотря на васъ тайкомъ, и мнѣ
Завидно иногда бывало,
Когда въ завѣтной тишинѣ
Она тебя такъ пламенно ласкала.
Фаустъ. Прочь, сводникъ!
Меф. Да не я одинъ на все гораздъ*
Сама природа полагаетъ:
Сперва красавицу создастъ,
А тамъ сведетъ ее съ тобою.
Ступай же! на твою бѣду
Глядѣть мнѣ право не подъ силу;
Я въ спальню къ ней тебя веду,
А не въ холодную могилу.
Фаустъ. Я пилъ восторгъ небесъ въ объятіяхъ ея.
Дай отогрѣться мнѣ на персяхъ дѣвы нѣжной!
Ея тоску смягчу ли я
Душою бурной и мятежной?
Бѣднякъ бездомный, я бѣжалъ
Съ утеса на утесъ потокомъ водопада.
И съ изступленіемъ искалъ
Бездонной пропасти хохочущаго ада.
Я погибалъ — а въ сторонѣ,
Тревожной горести не зная,
Она въ завѣтной тишинѣ
Цвѣла, какъ роза полевая.
Чиста, невинна какъ дитя,
Съ страстями свѣта незнакома,
Въ заботахъ маленькаго дома
Она жила еще шутя.
А я отверженный, въ борьбѣ съ моей судьбою
Не только на себя печали накликалъ,
Не только дерзкою рукою
О скалы скалы разбивалъ: --
Я дѣву бѣдную встревожилъ,
Явясь, какъ демонъ, передъ ней,
Я миръ души огнемъ страстей
И взволновалъ, и уничтожилъ!
Мнѣ страшно, бѣсъ! разсѣй мой страхъ!
Пусть грозный жребій совершится!
Пусть вмѣстѣ съ ней въ карающихъ громахъ
Небесный гнѣвъ надъ нами разразится!
Меф. Ну, вотъ опять огнемъ горитъ!
Взойди, утѣшь ее отъ тяжкаго мученья!
Гдѣ онъ въ бѣдѣ хоть разъ сглупитъ,
Тамъ для него ужъ нѣтъ спасенья.
Держись примѣра моего;
Ты съ чортомъ, кажется, достаточно связался.
Нѣтъ въ свѣтѣ хуже ничего,
Какъ чортъ, который потерялся!
Комната Маргариты.
правитьМаргарита, (одна за пряжей).
Тяжка печаль
И грустенъ свѣтъ;
Ни сна, ни покоя
Мнѣ бѣдной нѣтъ.
Гдѣ нѣтъ его
Передо мной,
Могилой тамъ
Весь міръ земной.
Потухъ, поблекъ
Мой бѣдный умъ;
Нѣтъ ясныхъ чувствъ,
Нѣтъ свѣтлыхъ думъ.
Тяжка печаль
И грустенъ свѣтъ;
Ни сна, ни покоя
Мнѣ бѣдной нѣтъ.
За нимъ гляжу я,
За нимъ хожу,
Его ищу я.
Не нахожу!
Его улыбка
И жаръ страстей,
И станъ высокій,
И блескъ очей.
И сладкія рѣчи,
Какъ говоръ струй,
Восторгъ объятій
И поцѣлуй!
Тяжка печаль
И грустенъ свѣтъ;
Ни сна, ни покоя
Мнѣ бѣдной нѣтъ!
О немъ грущу
И плачу я,
О немъ томится
Вся грудь моя!
Зачѣмъ не могу я
За нимъ летѣть,
Любить и млѣть
И въ поцѣлуѣ
Съ нимъ умереть!
Маргарита. Фаустъ.
правитьМаргарита. И ты мнѣ, Генрихъ, обѣщаешь?
Фаустъ. Все, что могу!
Маргарита. Ты добренькій такой,
Тебя люблю я всей душой,
Но ты религіи совсѣмъ не уважаешь.
Фаустъ. Не говори! Мою любовь
Узнала ты; я клятвѣ вѣренъ;
Я дамъ тебѣ и жизнь и кровь
И церкви никого лишать я не намѣренъ.
Маргарита. Но вѣрить нужно!
Фаустъ. Нужно?
Маргарита. Да!
Вотъ видишь ли, въ одномъ бѣда,
Что не властна я надъ тобою,
Что ты смѣешься надо мною,
Не вѣришь истинамъ святымъ.
Фаустъ. Душа моя, я вѣрю имъ!
Маргарита. Но въ нихъ отрады не находишь.
Не исповѣдуешь грѣховъ
И въ церковь Божію не ходишь.
Ты въ Бога вѣришь-ли?
Фаустъ. Но кто произнесетъ въ избыткѣ дерзкихъ словъ:
Я вѣрую?
Бѣги, спроси своихъ жрецовъ,
Узнай сама у мудрецовъ!
Здѣсь грани мудрости ничтожной!
Одна насмѣшка ихъ отвѣтъ
На твой вопросъ неосторожный!
Маргарита. Такъ стало быть въ тебѣ и въ Бога вѣры нѣтъ!
Фаустъ. Ахъ, ты меня не понимаешь!
Кто назоветъ
И кто дерзнетъ
Сказать: я вѣрую?
Кто не склонится,
Кто рѣшится
Сказать: не вѣрую?
Всехранитель,
Вседержитель.
Не создалъ, не хранитъ ли онъ
Себя и насъ?
Не сводъ-ли неба тамъ надъ нами
И не земля ль у ногъ твоихъ?
Не звѣзды-ль яркими рядами
Горятъ на небесахъ ночныхъ?
Когда мой взоръ твой взоръ встрѣчаетъ
И грудь полна любви святой
И все такъ видимо-невидимо витаетъ
Въ священной тайнѣ надъ тобой:
Тогда въ блаженствѣ утопая,
Наполни грудь огнемъ любви,
И въ этомъ царствѣ исчезая
Его какъ хочешь назови:
Богъ, радость, сердце и любовь!
Ему нѣтъ имени, все чувство!
А имя только звукъ пустой,
Туманъ и дымъ!
Маргарита. Какъ хорошо все это, Боже!
Кого онъ такъ не убѣдитъ?
Въ другихъ словахъ, но все вѣдь тоже
Намъ часто патеръ говоритъ.
Фаустъ. Да! все что дышетъ, что живетъ
Подъ небомъ Божіимъ предъ нами,
Въ своихъ нарѣчіяхъ гремящими словами
Хвалу Создателя поетъ!
И я предъ нимъ благоговѣю,
Его пою, какъ разумѣю.
Маргарита. Да, какъ послушаешь, такъ кажется довольно,
Но, другъ мой, вся ошибка та,
Что нѣтъ въ душѣ твоей Христа.
Фаустъ. Дитя мое!
Маргарита. Мнѣ тяжело и больно,
Когда ты съ нимъ ко мнѣ идешь.
Фаустъ. Какъ съ нимъ?
Маргарита. Да тотъ, съ кѣмъ ты живешь.
Его лицо я ненавижу
И страшно мнѣ и сердцу тяжело,
Какъ только я его увижу.
Фаустъ. Мой другъ, ты не страшись его.
Маргарита. Его присутствіе всю кровь мою волнуетъ.
Ты вѣришь-ли, я всѣхъ люблю людей;
Но сколько по тебѣ порой душа тоскуетъ,
Я столько-же боюсь его рѣчей.
Я, какъ грѣха, его пугаюсь
И Богъ меня прости, когда я ошибаюсь.
Фаустъ. Безъ этихъ чудаковъ и свѣтъ не устоитъ.
Маргарита. Я не могла бы съ нимъ сдружиться.
Когда онъ въ двери постучится,
Онъ добрыхъ словъ не говоритъ,
На все насмѣшливо глядитъ,
Какъ будто злится,
И никого не любитъ онъ.
Ему любовь, какъ дѣтскій сонъ;
Его ничто не привлекаетъ,
Морщины врѣзались въ чело;
Мнѣ на груди твоей такъ весело бываетъ
И такъ привольно, такъ тепло;
А съ нимъ мнѣ страшно, тяжело
И привыкать къ нему душа моя не можетъ.
Фаустъ. Тебя предчувствіе тревожитъ.
Маргарита. Я много горести терплю,
Онъ ужасъ на меня наводитъ;
Ты вѣришь-ли, тамъ, гдѣ онъ къ намъ подходитъ,
Я и тебя ужъ не люблю,
Я не могла-бъ при немъ молиться
И больно, больно мнѣ тогда
И вся душа во мнѣ томится.
Фаустъ. Въ тебѣ природная вражда.
Маргарита. Но мнѣ пора.
Фаустъ. Ахъ, никогда
Я не могу тобой спокойно любоваться,
Прильнуть къ груди твоей, съ душой твоей сливаться.
Маргарита. Ахъ, еслибъ я одна спала,
Я-бъ и дверей не заперла.
Но я боюсь, чтобъ мать не услыхала;
Вѣдь если бы она меня съ тобой застала,
Я бы на мѣстѣ умерла.
Фаустъ. Вотъ въ этой стклянкѣ сокъ цѣлебный;
Налей въ питье три капли ей,
Тогда, мой ангелъ, сонъ волшебный
Слетитъ на ложе тихо къ ней.
Маргарита. Я для тебя на все готова;
Вѣдь это ей не повредитъ?
Фаустъ. Повѣрь; тебѣ даю я слово,
Сокъ этотъ только усыпитъ.
Маргарита. Когда твой взоръ меня коснется,
Я отказать тебѣ ни въ чемъ бы не могла:
Тебѣ я столько въ жертву принесла,
Что жертвы мнѣ другой не остается.
Меф. Мартышка, дрянь! Она ушла?
Фаустъ. Опять подслушалъ?
Меф. Да, дружокъ,
Васъ добродѣтели учили,
И я надѣюсь, что урокъ
Пойдетъ тебѣ, какъ должно, впрокъ.
Хитро васъ дѣвушки сманили!
Когда-де вѣруетъ на старую погудку,
Такъ будетъ тоже онъ плясать подъ нашу дудку.
Фаустъ. Тебѣ, чудовищу, во вѣки не приснится,
О чемъ душа ея томится;
Какъ въ вѣрѣ пламенной своей,
Въ которой ей
Одна надежда и спасенье,
Она таитъ въ груди мученье,
О томъ, что гибнетъ другъ въ пучинахъ
Жизни сей.
Меф. Вотъ плакса, нѣженка примѣрный!
Васъ женщина становитъ въ дураки.
Фаустъ. Ты выродокъ огня и скверны!
Меф. А рожи узнаетъ дѣвчонка мастерски.
При мнѣ рождается въ ней тысяча мученій.
Знать, пахнетъ отъ меня умомъ?
Она груститъ и чувствуетъ при томъ,
Что если я не чортъ, по крайней мѣрѣ геній.
Ну въ эту ночь?
Фаустъ. Тебѣ-то что?
Меф. И мнѣ вѣдь весело оно.
Колодезь.
правитьЛиза. Ты о Варварѣ не слыхала?
Маргарита. Нѣтъ, я не выхожу совсѣмъ.
Лиза. Да, да, Сивилла мнѣ сказала.
Ужъ пахнетъ отъ нея не тѣмъ!
Впередъ не важничай!
Маргарита. А что?
Лиза. Да такъ, воняетъ.
Что ѣстъ и пьетъ, то двухъ питаетъ.
Маргарита. Ахъ!
Лиза. Дѣло! будь впередъ умнѣй!
И то сказать, гдѣ не таскался
Онъ вмѣстѣ съ ней?
На пляскѣ онъ не разставался,
Все чмокался и цѣловался,
То онъ вина ей поднесетъ,
То разной сласти нанесетъ.
Она все личикомъ гордилась,
А вѣдь сама не постыдилась
Подарки брать.
Все цѣловалась, да ласкалась»
За то цвѣтка и не видать.
Маргарита. Бѣдняжка!
Лиза. Нечего жалѣть;
Мы вечеромъ должны сидѣть,
Мы до ночи, бывало, пряли,
А между тѣмъ они тайкомъ
Внизу, сторонкой, за угломъ,
Бывало, вмѣстѣ все стояли.
Зато теперь ей каково!
Съ ней въ церкви сдѣлаютъ не то.
Маргарита. Онъ женится и все поправитъ.
Лиза. Удралъ! онъ только пошутилъ.
Жениться кто его заставитъ?
Маргарита. Онъ очень худо поступилъ.
Лиза. Да хоть онъ и женись на ней,
Стыда мы все не спустимъ ей;
Вѣнокъ бы парни разодрали,
А мы бы сѣчки накидали.
Маргарита, (идя домой).
И я бывало такъ сердилась,
Словами горькими бранилась,
Грѣхамъ и спуска не давала,
На бѣдныхъ дѣвушекъ кричала;
Бывало, цѣлый свѣтъ браню,
Хоть черенъ грѣхъ, а все черню;
Сама же рада хвастать я --
Теперь грѣшна душа моя!
Но, Боже, что меня сгубило.
Такъ было сладко, было мило!
Церковная ограда.
правитьМаргарита (ставитъ въ сосуды свѣжіе цвѣты).
О сжалься,
Матерь Бога,
Въ часъ печали надо мной!
Въ грудь мечъ вонзая,
Глядишь, вздыхая,
На смерть Христа въ тоскѣ нѣмой.
О немъ томилась,
О немъ молилась
Ты Богу теплою мольбой.
Кто повѣритъ,
Кто измѣритъ,
Чѣмъ душа моя больна?
То о чемъ она томится,
Что дрожитъ, къ чему стремится,
Знаешь только ты одна.
Куда бы ни пошла я,
Все та же грусть нѣмая,
Все та же боль души!
Я только слезы трачу,
Я плачу, плачу, плачу
Одна въ нѣмой тиши.
Я полъ оросила слезами,
Я черныхъ думъ не снесла,
Какъ въ полѣ за цвѣтами
Я на зарѣ пошла.
Лучи ея горѣли
На раннихъ небесахъ;
Я плакала въ постели,
Кручинилась въ слезахъ.
Ты смерть и срамъ отсторони!
Взоръ благодати,
Богоматерь,
Къ дѣвѣ бѣдной преклони!
Ночь.
правитьВалентинъ, (солдатъ, братъ Маргариты).
Бывало, сядемъ пировать,
Начнутъ про дѣвокъ толковать,
И всякъ выводитъ предо мной
Своихъ красотокъ длинный строй;
А я на столъ облокочусь,
Руками гордо подопрусь,
Спокойно слышу хвастовство
И нѣтъ мнѣ дѣла до того.
Возьму стаканъ, расправлю усъ,
Скажу: что голова, то вкусъ!
А гдѣ вамъ ту красотку взять,
Чтобъ съ Маргаритой поровнять?
Что ваши дѣвки передъ ней!
Подошвы не стоятъ сестры моей!
И шумъ пойдетъ, и гвалтъ, и стукъ;
Онъ правъ! — со всѣхъ сторонъ кричатъ,
Нѣтъ краше дѣвушки вокругъ!
А хвастуны и замолчатъ.
Теперь хоть на стѣну взлѣзай,
Хоть волосъ съ головы срывай!
Шушукаютъ, кривятъ носами,
Задорятъ колкими словами;
Всякъ на обиды навострился.
Сижу, какъ будто провинился,
При каждой шуточкѣ вспотѣю,
А отвѣчать имъ не посмѣю!
Хоть расшибу ихъ кулаками,
А все не назову лгунами!
Кто это тамъ тайкомъ ползетъ?
Никакъ ихъ двое идутъ вмѣстѣ?
Ужъ не его ли чортъ ведетъ?..
Я разорву его на мѣстѣ.
Фаустъ. Какъ тамъ во храмѣ подъ окномъ
Лампада вѣчная дымится!
То вспыхнетъ, ярко загорится,
То меркнетъ въ сумракѣ ночномъ;
Такъ и на грудь мою печальный мракъ ложится.
Меф. А я, какъ кошка въ тишинѣ,
Что къ фонарю шажкомъ подходитъ,
Вдоль по стѣнамъ тихонько бродитъ;
Есть что-то доброе на этотъ разъ во мнѣ,
Немного похоти, немного воровства.
Знать, близко намъ до празднества;
Душа къ Валпургіи стремится,
Вотъ праздникъ славный будетъ намъ!
По крайней мѣрѣ знаешь тамъ,
Зачѣмъ всю ночь гостямъ не спится.
Фаустъ. Въ то время ты вотъ этотъ кладъ,
Быть можетъ, нѣсколько подвинешь?
Меф. Ахъ да, я даже очень радъ,
Теперь его ты скоро вынешь.
Я заглянулъ въ него на-дняхъ,
Въ немъ куча денегъ, такъ что страхъ.
Фаустъ. А нѣтъ ли колецъ, иль убора
Въ подарокъ дѣвицѣ моей?
Меф. Тамъ много дорогихъ вещей,
Намъ не искать такого вздора.
Фаустъ. Мнѣ даже грустно къ ней ходить,
Когда мнѣ нечего дарить.
Меф. Напрасно, это чувство ложно.
Тѣмъ лучше, если даромъ можно.
Но подожди; въ сіяньи звѣздъ
Услышишь ты мое искусство;
Я славной пѣснью съ этихъ мѣстъ
Какъ разъ ей отуманю чувство.
Зачѣмъ ты тамъ,
Къ его дверямъ,
Катюша, тамъ
Пришла одна съ денницей?
Дѣвицѣ радъ,
Онъ впуститъ кладъ;
Но ужъ назадъ
Ты не пойдешь дѣвицей!
Бѣги-же вонъ!
Какъ кончитъ онъ,
Такъ добрый сонъ
Бѣдняжкѣ пожелаетъ.
Люби того,
Кто до всего
Тебѣ кольцо
Предъ алтаремъ вручаетъ.
Валент. (выходитъ). Молчи, проклятый мышеловъ!
Я самъ довольно пѣсенъ знаю!
Сперва гудокъ, а тамъ пѣвцовъ
Я прямо къ чорту отсылаю.
Меф. Эге! Гитара затрещала!
Валент. Теперь и голова пропала!
Меф. Ну, докторъ! будьте похрабрѣй!
Сюда, ко мнѣ! я не сробѣю;
Мечъ наголо! валяй живѣй!
Парировать и я сумѣю.
Валент. Парируй!
Меф. Отчего же нѣтъ?
Валент. И этотъ!
Меф. Хоть сейчасъ, мой свѣтъ!
Валент. Мнѣ кажется, самъ чортъ дерется?
Рука въ крови и шпага гнется.
Меф., (Фаусту). Ударь!
Валенъ, (падая). Увы!
Меф. Знать, присмирѣлъ теленокъ!
Теперь уйдемъ! бываетъ часъ неровный.
Уже орутъ разбой во всѣхъ концахъ.
Съ полиціей я былъ всегда въ ладахъ,
Зато мнѣ судъ противенъ уголовный.
Марта, (у окна). Сюда скорѣй!
Маргарита, (у окна). Сюда свѣчей!
Марта, (какъ выше). Вотъ здѣсь былъ крикъ, дрались, ругались!
Народъ. Да вотъ и мертвый у дверей.
Марта, (выходя). А что, убійцы разбѣжались?
Маргарита, (выходя). Кто здѣсь лежитъ?
Народъ. Сынъ матери твоей.
Маргар. О Господи, прости душѣ моей!
Валентинъ. Что я умру, легко сказать,
А легче умереть!
Я что-то вамъ хотѣлъ сказать;
Молчите, бабы! что ревѣть?
Еще ты, Гретхенъ, молода;
Но дура ты — и въ томъ бѣда,
Что прока нѣтъ въ тебѣ!
Скажу тайкомъ, безъ клеветы,
Ужъ если потаскушка ты,
Такъ будь же ей вполнѣ.
Маргарита. Мой братъ! о Боже! что такое?
Валент. Оставь же ты меня въ покоѣ!
Ужъ сдѣланъ грѣхъ! Что пользы тутъ?
Пускай дѣла себѣ идутъ.
Одинъ сегодня былъ съ тобой.
А завтра будетъ и другой;
И если дюжина была,
Такъ ты весь городъ созвала.
Сперва, какъ только стыдъ родится,
Такъ свѣтъ отъ всѣхъ его таитъ,
И человѣкъ его боится
Его во мракѣ сторожитъ.
Тогда убить его готовы;
Но стыдъ себѣ растетъ, растетъ
И голый среди дня идетъ;
Хоть и не краше ликъ багровый
И хоть похожъ онъ на чуму,
Тѣмъ больше нуженъ свѣтъ ему.
Смотри, наступитъ день одинъ,
Гдѣ всякій честный гражданинъ,
Когда рукой тебя коснется,
Какъ отъ заразы отвернется.
Тебѣ въ слезахъ страдать, терзаться,
Какъ только взглянутъ на тебя;
Въ златую цѣпь не наряжаться
И не стоять у алтаря:
Не быть на пляскѣ при народѣ
Въ веселомъ, шумномъ хороводѣ.
Но съ нищимъ по угламъ скрываться,
Съ больнымъ бродягой пресмыкаться;
И, если Богъ тебя проститъ,
Грѣхъ на землѣ тебя стомитъ.
Марта. Вамъ лучше Бога умолять,
Чѣмъ на сестру свою пенять.
Валент. Коль могъ бы ребра я твои
Пересчитать, сѣдая баба,
Я вѣрю, что грѣхи мои
Господь всесильный мнѣ простилъ бы.
Маргарита. О братъ, мой братъ! не мучь меня!
Валент. Не плачь, я говорю тебѣ!
Ты мнѣ могла ударъ нанесть,
Забывъ свою дѣвичью честь;
Я какъ солдатъ на смерть иду
И съ честью къ Господу приду.
Соборъ.
правитьЗлой духъ. Не такъ ты, Гретхенъ,
Во дни былые
Предъ алтаремъ
Лепетала молитвы
Изъ старой книги!
То дѣтскія игры,
То Богъ въ душѣ,
Г ретхенъ!
Гдѣ былъ твой умъ?
Въ душѣ таится
Кровавый грѣхъ.
Ты не за мать-ли молишься? сама
Ты постлала ей жесткую могилу.
На твоемъ порогѣ кровь!
Что дышетъ, что мучитъ
Страшнымъ присутствіемъ
Бѣлую грудь твою?
Маргарита. Горе мнѣ!
Убійственная дума
Страшнымъ мстителемъ возстала
На меня!
Хоръ. Dies iræ, dies ilia
Solvet saeclum in favilla.
Злой духъ. Гнѣвъ на тебя!
Труба гремитъ!
Раскрылись гробы;
Душа твоя
Изъ пепла могилы
Къ огненнымъ мукамъ
Проснулась,
Встаетъ!
Маргарита. Прочь отсюда!
Мнѣ воздухъ сперъ органъ,
Я задыхаюсь!
Святая пѣснь
Мнѣ ломитъ душу!
Хоръ. Judex ergo cum sedebit,
Quidquid latet, apparebit,
Nil inultum remanebit.
Маргарита. Мнѣ душно здѣсь!
Эти своды
Меня тѣснятъ!
Эти стѣны
Давятъ!.. Душно!
Злой духъ. О скройся, скройся!
Грѣха и срама
Не скроешь ты!
Душно? Темно?
Горе тебѣ!
Хоръ. Quid sum miser tunc dicturus!
Quem patronum rogaturus,
Cum vix justus sit securus?
Злой духъ. Лика Ангеловъ
Ты не увидишь!
Они руки
Нечистой дѣвѣ
Не подадутъ!
Горе тебѣ!
Хоръ. Quid sum miser tunc dicturus!
Маргарита. Я умираю! помогите!
Валпургіева ночь.
правитьМеф. Ну мочи нѣтъ! Я такъ усталъ,
Что на метлѣ готовъ проѣхать
И за козла бы деньги далъ.
Намъ такъ до цѣли не доѣхать.
Фаустъ. Нѣтъ, я и такъ могу добраться
И палка мнѣ пришлась подъ стать.
Къ чему дорогу сокращать?
То по долинѣ пробираться,
То на утесы подниматься,
Откуда водопадъ съ стремленіемъ бѣжитъ,
Все это путника въ дорогѣ веселитъ.
Весна кругомъ! сосна зазеленѣла,
Береза распускаетъ цвѣтъ.
Знать, чорту бѣдному весна не грѣетъ тѣла.
Меф. Во мнѣ весны и слѣда нѣтъ;
Зима ко мнѣ въ животъ засѣла.
Дался намъ мѣсяцъ красный на пути!
Дрянной фонаришка! и свѣта не дождешься!
Чуть-чуть горитъ; того гляди,
Что гдѣ-нибудь да ушибешься.
Кажись, тамъ пробѣжалъ блудящій огонекъ;
Мы въ спутники его бы взяли.
Эй, ты! послушай-ка, дружокъ,
Наверхъ намъ посвѣтить нельзя ли?
Зачѣмъ ты даромъ прогоришь?
Ты лучше намъ въ дорогу посвѣтишь.
Блудящій огонь. Я вашей милости въ угоду
Готовъ перемѣнить методу;
А то и вкривъ и вкось привыкли мы шагать.
Меф. Не человѣку ли ты вздумалъ подражать?
Ступай, да прямо! Ну же, къ --
Не то я вмигъ тебя задую.
Блудящій огонь. Знать, въ домѣ вы хозяинъ здѣсь?
Я услужить вамъ постараюсь.
Но право тяжело; у насъ такая смѣсь,
Что я и на себя совсѣмъ не полагаюсь.
Фаустъ, Мефистоф., Блудящій огонь (поютъ).
Знать въ область сновидѣній,
Въ край волшебный поселились!
Ты веди насъ къ вѣрной сѣни,
Чтобы мы здѣсь не заблудились
Между дикими горами.
Тамъ деревья передъ нами
Быстро мимо промелькнули,
Горы головы нагнули,
Скалы длинными носами
Захрипѣли и подули!
Подъ каменьями сбѣгая,
Ручеекъ журча несется.
Слышу звуки! пѣснь родная,
Пѣсня нѣги раздается!
Что кто любитъ, что желаетъ.
Какъ преданія былыя,
Въ старой памяти живыя.
Эхо долго отвѣчаетъ.
Слышу крики, слышу зовы!
Филинъ, нетопырь и совы,
Всѣ слетѣлись, всѣмъ не спится!
Жаба въ листьяхъ шевелится,
Брюхо толсто, длинны ноги.
Будто змѣи, корни вьются;
Надъ песками вдоль дороги,
По утесу лентой льются;
Страхъ и сѣти намъ готовятъ,
Непроходными путями,
Свиловатыми вѣтвями
Пришлеца въ пустынѣ ловятъ.
Подъ травою вслѣдъ за ними
Мыши пестрыми толпами!
Червяки огнемъ блистаютъ,
Въ цѣлыхъ кучахъ бѣгло рѣютъ.
Вдругъ заблещутъ, затемнѣютъ
И съ дороги насъ сбиваютъ.
Растолкуй мнѣ, что мы ходимъ,
Или съ мѣста не уходимъ?
Лѣсъ и горы завертѣлись,
Строятъ рожи пресмѣшныя,
А во тьмѣ огни ночные
Разбѣжались, разгорѣлись.
Меф. Ухватись живѣй за полы;
А теперь взгляни на долы:
Въ серединѣ подъ горой
Заблисталъ маммонъ златой.
Фаустъ. Смотри, изъ мрачныхъ безднъ сверкаетъ
Зари румяной мутный свѣтъ!
Въ глухую пропасть проникаетъ;
Ему нигдѣ преграды нѣтъ.
Вотъ паръ густымъ столбомъ выходитъ.
Въ туманѣ пламень возстаетъ;
Здѣсь нити тонкія выводитъ,
Тамъ вдругъ живымъ фонтаномъ бьетъ
То въ жилахъ пламенныхъ стремится,
По долу огненный потокъ,
То вдругъ опять уединится,
Сожмется въ тѣсный уголокъ.
Вотъ ближе искры огневыя
Мелкаютъ золотымъ пескомъ;
А тамъ утесы вѣковые
Облиты въ заревѣ ночномъ, --
Меф. Да ради праздника такого
Маммонъ огнями убралъ домъ,
Взглянулъ ты кстати; дѣло въ томъ,
Что гости тутъ, толпа готова,
Фаустъ. Ты слышишь ли, какъ вихорь застоналъ?
Онъ бьетъ меня могучими крылами.
Меф. Держись за ребра старыхъ скалъ,
Чтобъ не упасть; тамъ пропасть подъ ногами.
Въ туманѣ окрестность лежитъ;
Слышишь, какъ старый боръ трещитъ?
Совы съ крикомъ летаютъ,
Вихри своды ломаютъ
Вѣчно зеленаго дома;
Какъ подъ ударами грома
Дубъ и стонетъ, и бьется;
Вѣтвь отъ дерева рвется;
Все съ шумомъ рушится подъ тобою,
Корни треснули подъ грозою;
А въ глубинѣ пещеры разбитой
Роется вихорь сердитый.
Слышишь голосъ надъ горами
Дальше, ближе передъ нами?
Вдоль утесовъ старыхъ скалъ
Шумный говоръ пророкоталъ.
Вѣдьма. Валитъ на Брокенъ вся толпа;
Посѣвъ зеленый, трава желта.
Куда кто могъ, туда побрелъ;
И — тѣ колдунья, воняетъ козелъ.
Голосъ. Старуху Баубо вижу я,
А подъ сѣдломъ у ней свинья.
Хоръ. Старухѣ честь и похвала!
Чтобъ Баубо передъ нами шла!
Гдѣ на свиньѣ она летитъ,
Тамъ весь содомъ за ней валитъ.
Голосъ. Ты откуда на бѣду?.
Голосъ. Я черезъ Ильзенштейнъ иду,
Тамъ заглянулъ я къ совѣ въ гнѣздо.
Та глаза таращитъ и смотритъ: кто?
Голосъ. Чтобы чортъ тебя подралъ,
Что такъ скоро ускакалъ.
Голосъ. Меня она искусала,
Ты ранъ моихъ не видала.
Вѣдьмы, (хоромъ). Нашъ путь и дологъ, и широкъ.
Какой здѣсь бѣшеный потокъ!
Метла и вилы не подъ стать;
Ребенка душитъ, лопнетъ мать.
Колдуны, (полухоръ). Идемъ мы тихо цѣлый часъ,
Всѣ женщины обгонятъ насъ,
На тысячу шаговъ впередъ
На злое женщина идетъ.
Другая половина хора. И то сказать, безъ дальнихъ словъ,
Идемъ мы тысячу шаговъ;
А поглядишь, такъ все какъ разъ
Мужчина въ шагъ обгонитъ насъ.
Голосъ, (сверху). За нами, за нами изъ озера скалъ!
Голосъ, (снизу). Никто дороги не показалъ!
Бѣлились и чистились мы вездѣ,
Зато, увы! и безплодны всѣ.
Оба хора. Гроза молчитъ, звѣзда бѣжитъ,
Луна за тучами лежитъ.
Волшебный хоръ идетъ путемъ
И пышетъ и кипитъ огнемъ.
Голосъ, (снизу). Подождите!
Голосъ, (сверху). Что вы тамъ въ скалахъ шумите?
Голосъ, (снизу). Возьмите и меня съ собой!
Ужъ триста лѣтъ я подъ скалой
Ищу себѣ на верхъ прохода,
Чтобъ быть у васъ среди народа
Оба хора. Козелъ везетъ, вила везетъ
И палка, и метла несетъ;
И кто теперь не можетъ встать,
Тому во вѣки тамъ лежать.
Полувѣдьма, (внизу). Давно за ними я плетусь,
А все до нихъ не доберусь;
Хоть рано изъ дома пойду,
А все не во время приду.
Хоръ вѣдьмъ. Крѣпится мазью въ насъ душа;
На парусъ тряпка хороша.
Корыто судномъ побѣжитъ,
Пропалъ, кто нынче не летитъ.
Оба хора. Когда мы гору обойдемъ.
Мы вдоль тихонько прополземъ;
И вдругъ волшебною толпой
Покроемъ поле предъ собой.
Меф. Шумятъ, бѣгутъ, свистятъ, тѣснятся,
Ревутъ, шипятъ, влекутъ, толпятся,
Горятъ, воняютъ, такъ что страмъ;
Рой колдуновъ собрался тамъ.
Побудь со мной, чтобъ не разстаться намъ,
Ну, гдѣ ты?
Фаустъ, (издали). Здѣсь.
Меф. Ужъ ты туда попался!
Постой, расправлюсь я сейчасъ.
Съ дороги, чернь, долой! въ толпу къ вамъ чортъ вмѣшался!
Здѣсь, докторъ, ухватись! какъ разъ
Сойдемъ мы на просторъ съ дороги.
Мнѣ самому не вынести тревоги!
Не заглянуть ли намъ въ кусты?
Тамъ что-то свѣтится огнистою чертою.
Скорѣй туда! или за мною!
Фаустъ. Веди меня, куда захочешь ты,
Противорѣчія таинственное чадо!
Не для забавы ли взошли на Брокенъ мы,
А вздумали, куда умны!
Что намъ уединиться надо.
Меф. Взгляни на пестрые огни!
Веселый клубъ въ кусты собрался.
И здѣсь, мой другъ, мы не одни!
Фаустъ. Я-бъ лучше наверху остался.
Ужъ дымъ клубится тамъ столбомъ;
Толпа увлечена грѣхомъ;
Какъ много тамъ загадокъ разрѣшится!
Меф. Зато и много ихъ родится.
Намъ въ шумѣ свѣта пользы нѣтъ;
Здѣсь, въ закоулкѣ наша мета
Ужъ такъ ведется много лѣтъ,
Что посреди большого свѣта,
Подъ часъ творятъ и малый свѣтъ.
Смотри, тамъ рѣзвая шалунья
Раздѣлась до нага, чтобъ красотой блеснуть,
А дальше старая колдунья,
Умно прикрывъ себя, насъ хочетъ обмануть.
Ну, будь поласковѣй! да сдѣлай одолженье!
Трудъ не великъ, а шутка велика,
Я вижу странное волненье,
Я слышу грубый звукъ смычка.
Пойдемъ, я къ нимъ тебя представлю
И право снова позабавлю;
Тебя потѣшитъ этотъ вздоръ.
Ну, что? вѣдь мѣсто не обидно?
Смотри, какой у насъ просторъ!
Отсюда и конца не видно.
Кругомъ огни потѣшные горятъ,
Болтаютъ, любятъ, пьютъ, и пляшутъ, и варятъ, --
Все есть чего не пожелаешь.
Фаустъ. А какъ ты къ нимъ теперь придешь?
Такъ просто чортомъ подойдешь,
Или волшебника сыграешь?
Меф. Да я-бъ incognito, пожалуй, сохранилъ,
Не всѣ по праздникамъ свой орденъ надѣваютъ:
И хоть подвязки я еще не получилъ,
Зато у насъ копыто уважаютъ.
Да вотъ улитка къ намъ ползетъ,
Она по ощупи узнаетъ,
Какого гостя путь ведетъ;
Здѣсь чорта всякій распознаетъ.
Мы отъ огня къ огню пойдемъ,
Я сватомъ для тебя, ты будешь женихомъ.
Зачѣмъ вы, господа, сюда уединились?
Да вы бы тамъ повеселились,
Гдѣ молодость кружится и кипитъ.
Кто хочетъ быть одинъ, пусть дома посидитъ.
Генералъ. Кто ввѣрится теперь народу?
Платите кровью за него,
Народъ и женщины другую взяли моду,
Имъ молодость нужнѣй всего.
Министръ. Насталъ для правды вѣкъ плохой;
Зато хвалю себѣ былое;
То было время золотое,
Когда мы правили кормой.
Parvenu. И мы не дураки дались
И что не нужно, то творили;]
Когда жъ мы свѣтъ держать взялись.
Такъ суматоху заварили.
Авторъ. Кто книгу дѣльную, высокой думы плодъ,
У насъ теперь еще читаетъ?
Ахъ, этотъ молодой народъ
Не въ мѣру крылья поднимаетъ!
Меф. (являясь старикомъ).
Да! для послѣдняго суда
Я вижу признаки въ народѣ;
Моя кадушка такъ мутна,
Что стало быть и міръ въ исходѣ.
Вѣдьма-торговка. Остановитесь, господа,
Вы случая не пропускайте даромъ!
Полюбоваться не всегда
Придется вамъ такимъ товаромъ.
Подобной лавки въ свѣтѣ нѣтъ.
Такія вещи — удивленье!
На что ни взглянете, все наносило вредъ,
Все совершило преступленье!
Мои товары сущій кладъ;
Послѣдній мой кинжалъ и тотъ въ крови купался
Во всякой чашѣ тайный ядъ
На гибель недруга скрывался
Въ какой нибудь дрянной уборъ
Младая дѣва наряжалась,
Когда развратомъ на позоръ
Преступной нѣги увлекалась.
Здѣсь каждый мечъ союзу измѣнилъ
И каждый подлостью противника убилъ.
Меф. Ты, тетка, времени не знаешь.
Что сдѣлано, того не воротить!
Зачѣмъ ты новостей для насъ не покупаешь?
Новинкой нужно заманить.
Фаустъ. Среди проклятаго базара
Я одурѣлъ, какъ отъ угара.
Меф. Наверхъ стремится гвалтъ ужасный;
Не ты, они тебя влекутъ.
Фаустъ. Кто это тамъ?
Меф. Лилитъ ее зовутъ;
Всмотрись скорѣй!
Фаустъ. Да кто она?
Меф. Адама первая жена!
Не тронь, страшись косы опасной,
Ея единственной красы;
Кто легкомысленно дотронется косы,
Не избѣжитъ ея любви несчастной.
Фаустъ. Вотъ парочка: съ молоденькой старушка.
Онѣ напрыгались; наскучила пирушка.
Меф. Сегодня негдѣ отдыхать;
Пойдемъ и мы съ тобой плясать!
Фаустъ (танцуетъ съ молодой). Прекрасный сонъ приснился мнѣ
Я видѣлъ яблоню во снѣ;
Плодовъ отвѣдать пожелалъ
И взлѣзъ и яблоко сорвалъ.
Красотка. До яблокъ падки вы всегда
Еще изъ рая, господа…
Я рада, что въ саду моемъ
Мы тоже яблоки найдемъ.
Меф. Разгульный сонъ приснился мнѣ;
Я видѣлъ дерево во снѣ
Съ большой — --
Но по — и — --
Старуха. Я рыцарю съ кривой ногой
Несу поклонъ усердный мой.
Пусть только — -- --
Когда — ему не въ страхъ.
Проктофантасмистъ. Толпа проклятая! ну какъ ихъ не ругать?
Не я-ль доказывалъ, что духи
Живутъ безъ ногъ? Они же глухи!
Не хуже нашего пошли еще плясать.
Красотка (танцуя). А этотъ какъ сюда попалъ?
Фаустъ, (танцуя). Спросите, гдѣ онъ не бывалъ.
Онъ нашу пляску осуждаетъ,
При немъ не нужно бы плясать.
Шаговъ не станетъ онъ считать,
Которыхъ самъ не замѣчаетъ.
Но главная обида въ томъ,
Когда другой впередъ стремится;
Добро еще, когда вертясь кругомъ,
Какъ самъ онъ въ мельницѣ вертится,
Весь свѣтъ предъ нимъ почтительно склонится.
Проктофантасмистъ. Вы здѣсь еще? превратный свѣтъ!
Мы, кажется, довольно просвѣщали,
Но черти правиламъ нисколько не внимали.
Мы такъ умны, а пользы нѣтъ!
И сколько мы дорогъ не прочищали,
Все та же грязь, превратный свѣтъ!
Красотка. Ну что онъ намъ надоѣдаетъ?
Проктофантасмистъ. Вамъ, духи, говорю я здѣсь прямымъ лицомъ,
Духовный деспотизмъ противенъ мнѣ во всемъ;
Мой духъ его не допускаетъ.
Удачи нѣтъ сегодня въ этомъ;
Но путь я далѣе держу
И, можетъ быть, надъ чортомъ и поэтомъ
Еще побѣду одержу.
Меф. Теперь онъ въ лужѣ освѣжится;
Піявку, — такъ онъ сейчасъ готовъ;
Онъ этимъ способомъ отъ духа и духовъ
Въ одну минуту излѣчится…
А гдѣ красавица твоя?
Когда ты съ ней плясалъ, она такъ мило пѣла.
Фаустъ. Во время пляски видѣлъ я,
Что мышка красная сквозь зубы пролетѣла.
Меф. И только? больше ничего?
Добро еще, что красная попалась!
И ты красавицу оставилъ отъ того?
Вѣдь какъ она къ тебѣ ласкалась!
Фаустъ. Еще я видѣлъ…
Меф. Что?
Фаустъ. Вдали, передо мною
Тамъ дѣва блѣдная стоитъ
И тихо движется дрожащею стопою,
Какъ будто цѣпь на ней лежитъ.
Ахъ, Маргариту образъ милый
Напомнилъ мнѣ волшебной силой!
Меф. То духъ безжизненный, волшебная игра.
Но встрѣча съ нимъ не принесетъ добра.
Ты не гляди! Медузу встрѣтишь ты
Въ мертвящемъ образѣ печальной красоты!
Онъ кровь твою оледенитъ
И въ хладной камень превратитъ
Фаустъ. Ужасный взоръ на мнѣ остановился.
Никто съ участіемъ сихъ глазъ не закрывалъ!
Вотъ грудь, къ которой я устами припадалъ!
Вотъ тѣло пышное, которымъ насладился!
Меф. Вѣдь въ томъ и волшебство, что всякій видитъ въ немъ,
Свою красавицу въ безуміи своемъ.
Фаустъ. Какой восторгъ! какое горе
Въ ея нѣмомъ, печальномъ взорѣ!
Какъ эта лента хороша,
Что обвилась струей кровавой,
Не шире остраго ножа,
Вкругъ этой шеи величавой!
Меф. Я видѣлъ этотъ знакъ на ней
Съ тѣхъ поръ, какъ дерзкою рукою
Сорвалъ ей голову Персей,
Она подъ мышкою несетъ ее порою.
Но что за вздоръ въ умѣ твоемъ?
Теперь мы на гору взойдемъ,
Насъ ждетъ другое наслажденье.
Никакъ театръ готовъ для насъ?
Что тамъ творятъ?
Servibilis. Начну сейчасъ!
Послѣднее, седьмое представленье.
Таковъ обычай здѣсь у насъ.
Что на седьмомъ всегда кончаютъ;
Любитель сочиняетъ, любители играютъ.
Мнѣ полюбилось занавѣсъ открыть --
И потому вы извините!
Меф. Что вы на Блоксбергѣ стоите.
Такъ это хорошо; вамъ только тамъ и быть!
Директоръ театра. Дѣти Мидинга, пора
Отдохнуть на волѣ!
Сцена — старая гора,
Мокрый долъ, да поле.
Герольдъ. До нашей свадьбы золотой
Доживемъ въ полвѣка;
Золото, какъ минетъ бой,
Милѣй для человѣка,
Оберонъ. Если духи здѣсь при мнѣ,
Пусть они слетаютъ!
Царь съ царицей въ тишинѣ
Въ новый бракъ вступаютъ.
Пукъ. Пукъ идетъ вертясь кругомъ
И въ пляскѣ бьетъ ногами;
Съ нимъ шумя валитъ содомъ,
Идутъ на пиръ толпами.
Аріель. Пѣсню Аріель ведетъ
И звукъ со струнъ сбѣгаетъ;
Здѣсь урода привлечетъ,
Тамъ прелесть призываетъ.
Оберонъ. Чтобы супруги мирно жили.
Мы для нихъ наука!
Чтобъ другъ друга полюбили,
Нужна для нихъ разлука.
Титанія. Ворчитъ жена, бранитъ супругъ,
На нихъ вы не глядите.
Вы на сѣверъ мужа вкругъ,
Жену на югъ сведите.
Оркестръ. (Fortissimo). Комары и мухи къ намъ
Со всей родней сбѣгаютъ;
Вслѣдъ лягушкамъ и сверчкамъ
Музыку сыграютъ.
Духъ образующійся. Тѣло жабы, паука
Ноги и движенье,
Не составятъ вамъ звѣрка,
Составятъ сочиненье.
Парочка. Малый шагъ, большой прыжокъ
Въ росѣ, въ цвѣтахъ душистыхъ;
Можетъ быть, что ты ходокъ,
Зато нѣтъ крылъ волнистыхъ.
Любопытный путешественникъ. Это право маскарадъ!
Чтобъ мнѣ не ошибаться!
Я съ Оберономъ очень радъ
Сегодня здѣсь встрѣчаться.
Ортодоксъ. Нѣтъ хвоста и нѣтъ клещей,
Но тѣ же все итоги,
Что и онъ въ числѣ чертей,
Какъ греческіе боги.
Сѣверный художникъ. Здѣсь не привлечетъ ничто;
Я очерки снимаю!
Но въ Италію зато
Я скоро отъѣзжаю.
Пуристъ. Ахъ, въ какой я здѣсь бѣдѣ!
Кругомъ все крикъ, да ссора!
И напудрены лишь двѣ
Изъ-за всего собора!
Молодая вѣдьма. Пудра, юбка не по мнѣ;
До нихъ старухѣ дѣло.
Сижу нагая на козлѣ,
Смотри, какое тѣло!
Старуха. Мы воспитаны не такъ,
Чтобъ здѣсь ругаться съ вами.
Юность не спасетъ никакъ,
И вы сгніете сами.
Капельмейстеръ. Комары и мухи тамъ,
Вкругъ голой не летайте!
Сверчки, лягушки, я вѣдь вамъ
Сказалъ ужъ: въ тактъ играйте!
Флюгеръ, (съ одной стороны). Подобныхъ гдѣ гостей искать?
Невѣсты молодыя;
А женихи у нихъ подъ-стать,
Все молодцы прямые.
Флюгеръ (съ другой стороны). И если пропасти сейчасъ
Не вскроются подъ ними.
Такъ прямо въ адъ и я сейчасъ
Спрыгну безъ шутки съ ними.
Ксеніи. Съ клещами острыми въ рукѣ
Какъ насѣкомыхъ стая,
Пришли мы къ дѣду сатанѣ,
Поклоны разсыпая.
Геннингсъ. Для наивной болтовни.
Сошлись сюда толпами;
И думаютъ, что всѣ они
Съ добрѣйшими сердцами.
Музагетъ. Мнѣ очень весело межъ васъ
Я лихо позабавлюсь;
Скорѣе съ вами во сто разъ,
Чѣмъ съ музами я справлюсь.
Ci-devant (геній времени). Съ людьми,
братъ въ люди выйдешь самъ
На Блоксбергъ не далеко.
Какъ на Парнасѣ нашемъ тамъ.
Просторно и широко.
Любопытный путешественникъ. Что за баринъ въ сторонѣ
Тамъ гордымъ шагомъ рыщетъ,
Трется, нюхаетъ вездѣ?
«Онъ Езуитовъ ищетъ.»
Журавль. Чиста вода, мутна вода,
Журавль за рыбой ходитъ,
И баринъ добрый иногда
Затѣмъ къ чертямъ заходитъ.
Свѣтскій человѣкъ. Ханжи вездѣ себѣ найдутъ
Мѣста для пребыванья;
И здѣсь, пожалуй, заведутъ
Они свои собранья.
Танцовщикъ. Барабанъ гремитъ въ ушахъ,
Еще толпа слетѣла;
Однозвучно въ тростникахъ
Это выпь запѣла.
Танцовщикъ. Право, не жалѣютъ ногъ!
Бѣгутъ, вертятся живо.
Кривъ ли, хромъ ли, кто какъ могъ,
Хотя и некрасиво.
Скрипачъ. Враги здѣсь вмѣстѣ собрались,
Одинъ другого злѣе;
Всѣ на гудокъ они сошлись,
Какъ звѣри при Орфеѣ.
Догматикъ. Насъ критикой не обмануть;
Сомнѣнья нѣтъ ни мало;
Должны быть черти чѣмъ-нибудь,
А то-бъ ихъ не бывало.
Идеалистъ. Воображенье въ головѣ
Сегодня перегрѣто;
Я, право, не въ своемъ умѣ,
Когда я самъ все это!
Реалистъ. Весь этотъ бытъ разбѣситъ насъ!
И какъ же не взбѣситься?
Того гляди, что въ первый разъ
Придется съ ногъ свалиться.
Супернатуралистъ. Мнѣ весело безъ дальнихъ словъ,
Я много замѣчаю
И признаюсь, отъ злыхъ духовъ
О добрыхъ заключаю.
Скептикъ. За искрой вздумали идти;
Имъ кладъ искать отрадно.
Вотъ я какъ на прямомъ пути:
Сомнѣнье съ чертомъ складно.
Капельмейстеръ. Сверчки, лягушки, вотъ я васъ!
Плохіе дилетанты!
Мухи, комары у насъ
Прямые музыканты.
Проворные. Sans-souci не даромъ всѣ
Нашъ легкій полкъ прозвали.
Ходимъ мы на головѣ,
А ноги отказали.
Блудящіе огни. Изъ болота мы идемъ,
Гдѣ прежде и родились.
Зато въ нарядѣ щегольскомъ
На праздникъ мы явились.
Падучая звѣзда. Съ высоты слетѣла я
Огненною стрѣлою.
Но теперь какъ встану я,
Лежа надъ травою?
Массивные. Прочь съ дороги! мѣста намъ!
Трава хруститъ подъ нами.
Духи идутъ, духи къ вамъ
Съ тяжелыми ногами.
Пукъ. Вотъ нагрянули слоны!
Гдѣ это такъ ведется?
Нынче падать всѣ должны;
Самъ Пукъ съ ноги собьется.
Аріель. Если крылья вамъ даны,
Легкою толпою
Въ свѣтлый край другой страны
Слѣдуйте за мною!
Оркестръ. Тучи нѣтъ, туманъ бѣжитъ.
На небѣ засвѣтлѣло;
Вѣтеръ по полю шумитъ,
Все мимо пролетѣло.
Пасмурный день.
правитьФаустъ.Въ нищетѣ! въ отчаяніи! сперва она скиталась по землѣ, бездомная страдалица! а теперь — въ темницѣ. Это милое, бѣдное созданіе, какъ преступница, въ темницѣ, въ невыразимыхъ мученіяхъ! Вотъ до чего дошло! — И это ты скрывалъ отъ меня подлый, предательскій духъ? — Стой себѣ! Мечи съ яростію вокругъ свои сатаническіе взгляды! Стой и грози мнѣ упорнымъ присутствіемъ. Она въ темницѣ, въ невыразимыхъ страданіяхъ! Во власти черныхъ демоновъ и судящаго, безчувственнаго человѣчества! А меня ты между тѣмъ убаюкиваешь пошлыми забавами, скрываешь отъ меня ея ужасныя мученія и оставляешь ее безъ помощи!
Меф. Она не первая.
Фаустъ. Песъ! гнусное чудовище! о преврати его. духъ безконечный, преврати этого червя въ прежній образъ собаки, какъ онъ, бывало, бѣгалъ предо мной по ночамъ, кидался въ ноги безпечнаго странника или хватался за плечи падающаго! Преврати его опять въ этотъ любимый образъ, чтобы онъ въ пыли валялся предо мною, чтобы я могъ топтать ногами отверженнаго! — Не первая? — О горе, горе, невыносимое для души человѣческой! Ужели это одно созданіе, упавъ въ такую бездну несчастій, изгибаясь подъ изстязаніями смертныхъ мукъ, не выстрадала остальнымъ прощенія передъ глазами вѣчно-прощающаго? Однѣ ея мученія надрываютъ жизнь мою; а ты равнодушно гнусишь надъ судьбами цѣлыхъ поколѣній!
Меф. Вотъ мы опять на границѣ нашего остроумія, тамъ, гдѣ у человѣка умъ за разумъ заходитъ. Зачѣмъ же было брататься съ нами, когда тебѣ это братство не подъ силу? — Хочетъ летать, а боится круженія головы! — Развѣ мы навязались къ тебѣ, а не ты къ намъ?
Фаустъ. Скаль на меня свои кровожадные зубы! мнѣ тошно! Могучій, возвышенный духъ! ты удостоилъ меня своего присутствія, ты знаешь и сердце, и душу мою! Зачѣмъ было приковать ко мнѣ этого подлаго изверга, которому мученіе — отрада, а гибель — наслажденіе?
Меф. Что, ты кончилъ?
Фаустъ. Спаси ее, или горе тебѣ! Страшныя проклятія тысячелѣтій на главу твою!
Меф. Не мнѣ разрывать узы мстителя, не мнѣ снимать его затворы! — Спаси ее? — Кто же ее довелъ до погибели? Я, или ты?
Меф. Ты за громы хватаешься? Добро еще, что не вамъ, жалкимъ смертнымъ, онъ на руки отданъ! Вы бы раздробили того, кто вамъ осмѣлится возражать. Это общая привычка тирановъ въ случаѣ замѣшательства!
Фаустъ. Веди меня къ ней! я хочу ее освободить!
Меф. А опасность, которой ты подвергаешься? Помни, помни, что въ этомъ городѣ ты совершилъ кровавый грѣхъ! — Мстительные духи стерегутъ могилу убитаго и поджидаютъ убійцу.
Фаустъ. Еще и это? Смерть цѣлаго міра на тебя, чудовище! Веди меня къ ней и освободи ее!
Меф. Изволь, я веду тебя; вотъ все, что я могу сдѣлать! Не всѣ же небесныя и земныя силы въ моихъ рукахъ! Пожалуй, я отуманю голову тюремщика, ты захвати ключи и выведи ее рукою человѣка. Я буду на стражѣ. Волшебные кони готовы; вотъ все, что я могу сдѣлать!
Фаустъ. Идемъ!
Ночь.
правитьФаустъ. Повѣдай, что тамъ вокругъ плахи творятъ?
Меф. Откуда мнѣ знать, что готовятъ.
Фаустъ. Рѣютъ, спускаются, вновь поднимаются.
Меф. Колдуютъ!
Фаустъ. Сѣютъ, бросаютъ, въ тиши посвящаютъ.
Меф. Впередъ! впередъ!
Темница.
Фаустъ (съ фонаремъ и ключами передъ дверьми).
Невольный ужасъ надо мною!
Я на душѣ несу всѣ бѣдствія людей.
Вотъ здѣсь она, за хладною стѣною.
Безгрѣшная, грѣшна любовію своей.
Мнѣ-ль подойти къ одру ея страданья,
Къ одру нѣмыхъ ея скорбей?
Мнѣ-ль слышать вздохъ предсмертнаго терзанья?
Впередъ! твой страхъ — погибель ей!
Какъ негодница мать
Убила меня;
Какъ отецъ, старый плутъ,
Съѣлъ родное дитя,
Какъ малютка сестра
Кости въ яму снесла;
А какъ стала потомъ
Легкой пташечкой я;
Взвейся, пташка моя!
Фаустъ (отпирая). Увы! въ тюрьмѣ она не знаетъ,
Кто въ этотъ часъ такъ близокъ къ ней,
Кто грустной жалобѣ внимаетъ
И слышитъ звукъ ея цѣпей.
Маргарита (Прячется на постели). Они идутъ, мои убійцы!
Идутъ! о смерть, какъ ты горька!
Фаустъ (тихо). Твой другъ съ тобой! его рука
Раскроетъ дверь твоей темницы.
Маргарита (падаетъ передъ нимъ). Не мучь меня! кто бъ ни былъ ты!
Фаустъ. Молчи! твой крикъ разбудитъ стражу.
Маргарита. Кто далъ вамъ власть сорвать мои оковы?
Кто далъ вамъ право надо мной?
Сегодня жить, палачъ суровый,
А завтра — смерть, убійца мой!
Я молода, щади же младость!
Я хороша, во цвѣтѣ лѣтъ!
Но красота мнѣ не на радость!
Былъ другъ — его давно ужъ нѣтъ!
Мои цвѣты грозой побиты,
Разорванъ пышный мой вѣнокъ,
Вкругъ головы моей обвитый,
Онъ на главѣ моей поблекъ.
Не тронь холодными руками!
Оставь меня, ты мнѣ чужой!
Смотри, въ пыли передъ тобой
Лежу я съ робкими мольбами!
Фаустъ. Мнѣ этихъ мукъ не пережить!
Маргарита. Палачъ, ты слышишь крикъ дитяти!
Дай только мнѣ малютку накормить!
Всю ночь изъ пламенныхъ объятій
Ее отнять я не могла,
Надъ ней всю ночь я не спала,
Ее съ слезами цѣловала,
Надъ ней смѣялась и рыдала.
Они убить ее хотятъ!
Готова дѣтская могила…
Малютки нѣтъ… а говорятъ,
Что я сама ее убила!
На мать грѣшно имъ клеветать;
Боюсь я пѣсни ихъ лукавой.
Вольно имъ сказку толковать;
Мнѣ чуждъ и страшенъ грѣхъ кровавый!
Фаустъ (на колѣняхъ). Твой другъ у ногъ твоихъ лежитъ,
Твой другъ оковы разгромитъ!
Маргарита (возлѣ него на колѣняхъ). Палачъ, на колѣни!
Дрожи и молись!
Могильныя тѣни
У крайней ступени
Клубомъ свились!
Ты слышишь ли хохотъ?
Ты чуешь ли смрадъ?
Сквозь трескъ и грохотъ
Бѣснуется адъ!
Фаустъ (громко). Гретхенъ! Гретхенъ!
Маргарита (прислушиваясь). Голосъ друга? звуки рая!
Цѣпь упала, я иду,
Я на грудь его, рыдая,
Съ нѣгой страстной упаду!
Онъ звалъ меня: Гретхенъ! сквозь облако смрада,
Сквозь скрежетъ могильный, по хохоту ада.
Сквозь смертные стоны и вопли тоски,
Я слышала нѣжные звуки любви!
Фаустъ. Я здѣсь!
Маргарита. Ты здѣсь? о повтори
Слова любви! въ замѣну муки
Ты тихо ихъ проговори!
Онъ здѣсь! и гдѣ печаль разлуки?
Гдѣ страхъ темницы? боль цѣпей?
Я спасена — и нѣтъ печали!
Раскрыта дверь тюрьмы моей
И цѣпи тяжкія упали!
Вотъ здѣсь мы встрѣтились съ тобой.
Ты помнишь? здѣсь, на этомъ мѣстѣ!
А вотъ и садъ, гдѣ въ часъ ночной,
Мы съ Мартой тихо за стѣной
Тебя бывало ждали вмѣстѣ.
Фаустъ (увлекая ее). Уйдемъ скорѣй!
Маргарита. Побудь со мной!
Ахъ, я такъ рада быть съ тобой!
Фаустъ. Молю тебя, уйдемъ скорѣе!
Маргарита. Цѣлуй, цѣлуй меня живѣе!
Но ты усталъ меня ласкать,
Ты разучился цѣловать;
Твоя любовь прошла съ разлукой --
И страшно мнѣ, и съ тяжкой мукой
Я на груди твоей лежу,
Хочу обнять — и не могу!
Я помню жаркія лобзанья,
Палящій взоръ, огонь рѣчей!
Тогда безъ чувства безъ дыханья
Я млѣла на груди твоей!
Цѣлуй, ласкай меня, какъ я тебя ласкаю!
Но ахъ! уста твои молчатъ!
На нихъ лежитъ могильный хладъ,
Я ужасъ гроба съ нихъ вдыхаю!
И ты бѣдняжку разлюбилъ!
И ты, и ты ей измѣнилъ!
Фаустъ. Молю тебя, иди за мною!
О вѣрь, мой другъ, любви моей,
Во мнѣ горитъ огонь страстей,
Я обовью тебя любовію живою!
Маргарита (смотритъ на него). Но ты ли здѣсь? да, это ты!
Фаустъ. Я здѣсь! я твой! или за мною!
Маргар. Ты цѣпь сорвалъ съ ноги моей,
Меня къ груди ты прижимаешь.
Остановись! Нѣтъ, ты не знаешь,
Кто я?
Фаустъ. Ужъ ночь! бѣги скорѣй!
Маргарита. Родную мать убила я,
Дитя родное утопила;
Дитя, малютка, дочь твоя!
Ее намъ небо подарило!
Ты здѣсь, со мной! не бредъ любви
Твой образъ милый! все яснѣе!
Дай руку мнѣ… Она въ крови…
О, оботри ее скорѣе!
Родную кровь узнала я!…..
Не обнажай кинжала снова!
Фаустъ. Молю, не возмущай былого!
Въ быломъ таится смерть моя!
Маргар. Нѣтъ, ты живи, ты нуженъ мнѣ!
Работы много, другъ мой милый!
На утро, въ грустной тишинѣ,
Для насъ ты вырой три могилы.
На первомъ мѣстѣ мать моя;
За нею братъ; а послѣ я,
Сторонкой къ нимъ, но не далеко!
На грудь дитя мое клади;
Я буду спать съ нимъ одиноко --
И не съ тобой! не на твоей груди!
А прежде часто я, бывало,
Объ этомъ думала…. но нѣтъ!
Теперь съ тобой мнѣ страшно стало…..
Поблекъ любви роскошный цвѣтъ!
А ты такъ ласковъ, какъ и прежде,
Съ такой же доброю душой.
Фаустъ. Не измѣни жъ моей надеждѣ!
О ввѣрься мнѣ! иди за мной!
Маргарита. Куда?
Фаустъ. На волю изъ темницы!
Маргар. А гробъ готовъ-ли тамъ для насъ?
А ждетъ-ли смерти страшный часъ
На тихомъ днѣ моей гробницы?
Я не могу, нѣтъ, Генрихъ, нѣтъ!
Фаустъ. Смотри ты можешь; все открыто!
Маргар. Давно завялъ надежды цвѣтъ.
Я не могу! Чу!.. тихо, скрыто
Тамъ ждутъ меня…. какъ убѣжать?
Вѣкъ цѣлый по міру скитаться,
Съ слезами черствый хлѣбъ сбирать
И въ мукахъ совѣсти терзаться?
Фаустъ. Вѣрь, не покину я тебя!
Маргарита. Спаси скорѣе
Свое дитя!
Туда, лѣвѣе,
Не вдалекѣ,
Черезъ заборъ,
Вдоль по рѣкѣ,
Гдѣ темный боръ…..
Тамъ — смерть и страхъ!
Дитя въ волнахъ!
Оно зоветъ.
Дрожитъ, живетъ,
Спаси, скорѣе!
Фаустъ. Опомнись! шагъ — и ты на волѣ!
Маргар. Но гдѣ пройти? нога дрожитъ.
На жесткомъ камнѣ, въ дикомъ полѣ
Старушка мертвая сидитъ…
Душа отъ страха замираетъ!
Старушка мертвая сидитъ
И головою мнѣ киваетъ
Она меня не позвала,
Глава отъ сна отяжелѣла!
Дочь цѣловалась — мать спала --
А время все себѣ летѣло!
Фаустъ. Она не тронется мольбой!
Я увлеку ее съ собой!
Маргар. Не тронь холодными руками!
Страшна въ крови рука твоя.
Тебя всегда любила я!
Фаустъ. Пора!смотри, заря надъ нами!
Маргарита. Заря? Но не заря любви!
Она для насъ ужъ закатилась!
А это смерть въ лучахъ зари
На пиръ кровавый снарядилась.
Да, это смерть! не говори,
Что въ эту ночь ты былъ со мною.
Но гдѣ, скажи мнѣ, мой вѣнокъ?
Завялъ, поблекъ!
Мы снова встрѣтимся съ тобою,
Но не за пляской круговою.
Что тамъ за шумъ? народъ бѣжитъ,
Толпа тѣснится, суетится,
А съ башни колоколъ гудитъ.
Они ко мнѣ, схватили въ страхѣ,
Шумятъ, влекутъ, толпа за мной!
Вотъ отошли — а я на плахѣ…
Топоръ сверкнулъ надъ головой!
И міръ, какъ гробъ, передо мной.
Фаустъ. Увы! зачѣмъ родился я!
Меф. (передъ дверьми). Скорѣй, впередъ! не кстати слезы,
Любви безумной болтовня,
Дрожь нѣги, вздохи, пени, грезы.
Скорѣй! лихіе кони ржутъ
И васъ стрѣлою понесутъ!
Маргарита. Кто тамъ изъ пропасти выходитъ?
Вотъ онъ ко мнѣ… идетъ, идетъ!
Онъ ужасъ на душу наводитъ!
Прочь отъ него!
Фаустъ. Онъ насъ спасетъ.
Маргарита. О Боже! я твое творенье!
Да будетъ судъ твой надо мной!
Меф. (Фаусту). Пойдемъ! не во время моленье!
Не то, пропали мы съ тобой!
Маргарита. О Боже! я твоя рабыня!
Прими молитву слезъ моихъ!
Да окружитъ меня святыня
Блаженныхъ Ангеловъ твоихъ!
О Генрихъ, страшно мнѣ съ тобою!
Меф. Она на вѣкъ осуждена!
Голосъ съ неба. Она молитвой спасена.
Меф. (увлекая Фауста). Ко мнѣ! за мною!
Голосъ изъ темницы. Генрихъ! Генрихъ!
Вторая часть Фауста.
правитьПолное понятіе всякаго художественнаго произведенія болѣе или менѣе зависитъ отъ изученія самой жизни художника.
Передъ вами созданіе одного изъ великихъ жрецовъ искусства; вы наслаждаетесь всѣми его красотами; глубокія думы поэта, его пламенныя страсти, завѣтный вымыселъ его воображенія, — все это ваше достояніе. Кажется поэтъ думалъ, чувствовалъ, страдалъ и плакалъ за васъ; онъ заключилъ для васъ въ стройные размѣры своего созданія все, что волновало, жгло и тревожило его въ минуты восторженнаго, поэтическаго уединенія и вамъ онъ отдалъ въ этомъ созданіи лучшую долю жизни, лучшія вдохновенія души. Но не останавливайтесь съ безусловнымъ благоговѣніемъ на этомъ не совсѣмъ оправданномъ самоотверженіи поэта. Хотите ли вы вполнѣ понять его произведеніе и разгадать всѣ тайныя пружины, которыя двигали его воображеніемъ въ творческую минуту? Переселитесь сами въ его положеніе, прослѣдите всѣ обстоятельства внутренней жизни, всѣ страсти и страданія поэта въ то время, когда онъ, кажется, творилъ для васъ, — и вы увидите въ его созданіи глубокую исповѣдь его собственной жизни, его собственныхъ страстей; увидите, что онъ отдалъ вамъ въ этомъ произведеніи свое тайное горе, свои тайныя слезы, чтобы и вы страдали и плакали вмѣстѣ съ нимъ. Въ его самоотверженіи заключается самое гордое, самое благородное самолюбіе. Участіе необходимо для человѣка; оно облегчаетъ его страданія; безкорыстныя слезы другихъ, возбужденныя его слезами, тѣшатъ гордое самолюбіе и въ этомъ смыслѣ древніе справедливо называли печаль высшею радостію.
Каждое произведеніе поэта невольная исповѣдь его души, тайное зеркало его жизни, совѣсть и обличитель передъ судомъ человѣчества. Это мнѣніе еще ближе и буквальнѣе примѣняется къ Гёте, который самъ говоритъ, что всѣ его произведенія, начиная съ трагедіи и романа до самаго мелкаго стихотворенія, писаны на случай, принимая это слово въ высшемъ, обширномъ его значеніи.
Правда, Гёте скрывается отъ своихъ читателей; онъ прячется отъ нихъ за аллегоріями, и только намеками говоритъ о сокровенныхъ тайнахъ своей души, но въ этомъ и заключается главная задача для всѣхъ его толкователей; они должны идти за нимъ и вырвать изъ самой жизни его эти неразгаданныя тайны. Они должны подсмотрѣть всѣ эти случаи, которые возбуждали его вдохновенія и въ нихъ найдутъ самый вѣрный ключъ ко всѣмъ его намекамъ и аллегоріямъ. Но не такъ поступила большая часть его комментаторовъ. Они брали его произведенія и примѣряли къ нимъ свои собственныя понятія; они стягивали огромные размахи его колоссальнаго генія въ тѣсную сферу своего близорукаго ума. Они старались своими гипотезами объяснять его намеки, хотѣли замѣнить дитя исполина жалкимъ подкидышемъ карлика. Въ его аллегоріи они впутывали свои системы и этимъ тѣшили свое мелочное самолюбіе, въ то время, когда онъ, шутя, игралъ съ ними въ прятки. Эта манера разбирать — всего очевиднѣе въ многочисленныхъ толкованіяхъ Фауста, между тѣмъ какъ это сочиненіе болѣе всѣхъ другихъ требовало для яснаго понятія того, что въ немъ заключено, постояннаго и пристальнаго сличенія съ жизнію Гёте, потому что оно провожало его отъ первыхъ лѣтъ необузданной юности до послѣднихъ дней его маститой старости. Фаустъ выросъ и состарился, вмѣстѣ съ нимъ и Гёте; еще въ послѣдній годъ своей жизни, онъ самъ говоритъ въ письмахъ къ Цельтеру, что онъ умеръ бы съ сожалѣніемъ, еслибъ не успѣлъ окончить Фауста.
Что было въ Германіи въ то время, тогда Гёте издалъ первый отрывокъ своего любимаго произведенія? Это было въ исходѣ прошедшаго столѣтія. Кантъ только что озадачилъ всѣхъ умозрителей Германіи своей критикой ума., которая однимъ ударомъ разрушила всѣ прежнія системы. Лессингъ сдѣлалъ то же самое для литературы, что сдѣлалъ Кантъ для философіи. Общее бореніе умовъ отразилось яркими красками въ развитіи новыхъ идей, и законодатели этихъ идей сдѣлались идолами смѣлыхъ, молодыхъ головъ, которыя съ нетерпѣніемъ порывались къ новой, блистательной цѣли. Этому времени въ литературѣ Германіи дано характеристическое имя «Sturm- und Drang-Periode». Ядовитое остроуміе Вольтера, матеріальная философія энциклопедистовъ, увлекательное краснорѣчіе Руссо и новое, могущественное вліяніе Шекспира еще болѣе раздражали общее волненіе умовъ: Германія просыпалась отъ долгаго сна, и съ ненасытною жаждою предалась новой необузданной дѣятельности.
Но эта борьба въ то же время погубила много дарованій. Сколько силъ истратилось и изнурилось въ дикомъ, неумѣренномъ стремленіи! Сколько пламенныхъ молодыхъ людей погибло въ этомъ общемъ броженіи умовъ! Сколько сильныхъ талантовъ вмѣстѣ съ несчастнымъ Ленцомъ заплатили сумасшествіемъ за свое необузданное изступленіе!
Между участниками этой борьбы, между поборниками новыхъ идей и новыхъ попытокъ, находился одинъ, на которомъ глубоко отозвалось умственное движеніе этого періода и высказалось грозными звуками въ дивныхъ его созданіяхъ. Это былъ Гёте. Онъ сочувствовалъ всѣми силами пламенной души бурному перевороту, который прокладывалъ новымъ понятіямъ новую дорогу. Тогда Прометей и Фаустъ возбуждали его вдохновеніе, и на грозныхъ характерахъ этихъ титановъ отпечаталось его собственное бореніе; но онъ вышелъ невредимымъ изъ этой борьбы и возмужалый геній торжествовалъ свою побѣду безсмертными пѣснями.
Въ это бурное время общаго броженія явился первый отрывокъ Фауста. Народное преданіе о дерзкомъ магѣ Германіи коснулось дикими звуками пламенной души молодого поэта, и она приняла въ себя этотъ мрачный образъ и перелила въ него свои собственныя страданія, свою борьбу и неудовлетворенную жажду знанія. Выборъ этого народнаго миѳа рѣзко высказываетъ непреоборимое влеченіе души, которая глядѣлась въ строптивомъ характерѣ Фауста, какъ въ неподкупномъ зеркалѣ. Поэтъ совершалъ надъ собою судъ лицомъ къ лицу съ преданіемъ, которое бросило ему навстрѣчу мрачныя черты строптиваго чернокнижника. Разумѣется, что этотъ отрывокъ не могъ заключать въ себѣ разрѣшенія той огромной задачи, которую въ немъ предложилъ себѣ поэтъ.
Гёте высказалъ тогда только свое собственное положеніе, которое, въ самомъ разгарѣ внутренней борьбы, ярко отразилось на первомъ монологѣ Фауста, на явленіи духа земли и на разговорѣ съ Вагнеромъ. Второй монологъ и явленіе Мефистофеля относятся уже къ другому, болѣе покойному времени.
Но зато Маргарита принадлежитъ почти безъ исключенія самому первому началу Фауста. И созданіе этого характера тѣмъ естественнѣе сливается съ самою жизнью Гёте, что въ немъ заключается трогательная исповѣдь его первой, глубокой любви. Въ то время встрѣтилась съ нимъ молодая, прекрасная женщина, полная любви и мечтательности; она бросилась въ его объятія и предалась ему съ неограниченнымъ самоотверженіемъ чистой души, и Гёте принялъ эту жертву, и любовь къ Фридерикѣ была, быть можетъ, единственною страстью его безстрастной жизни. Но это ослѣпленіе прошло, и онъ оставилъ Фридерику, какъ Фаустъ Маргариту, неудовлетворенный ея дѣтской любовью, — и Фридерика умерла отъ огненнаго поцѣлуя любви, какъ умерла Маргарита. Гёте вообще укоряютъ въ безстрастіи и этотъ упрекъ тяжело лежитъ на его благородномъ характерѣ. Но кто же осмѣлится осудить исполина за то, что онъ пошелъ своимъ путемъ? Кто измѣритъ генія мѣркою обыкновенныхъ, ежедневныхъ характеровъ? Кто вмѣнитъ ему въ преступленіе, что онъ заключилъ себя въ святилище собственной мысли, и ей одной служилъ неподкупнымъ жрецомъ до конца дней? Буря страсти не должна была омрачить его величаваго спокойствія; она не могла отклонить его отъ великой цѣли, указанной ему Провидѣніемъ. Вторая часть Фауста носитъ на себѣ явный отпечатокъ этого величественнаго спокойствія.
Но въ то время, когда Гёте написалъ первый монологъ Фауста и создалъ эту дивную исторію любви Маргариты, бурныя страсти и тайная огненная борьба еще сильно волновали его пылкое сердце, и тогда онъ говорилъ про себя устами Фауста:
Бѣднякъ бездомный, я бѣжалъ
Съ утеса на утесъ потокомъ водопада,
И съ изступленіемъ искалъ
Бездонной пропасти хохочущаго ада.
Я погибалъ; а въ сторонѣ,
Тревожной горести не зная,
Она въ завѣтной тишинѣ
Цвѣла, какъ роза полевая.
Чиста, невинна, какъ дитя,
Съ страстями свѣта незнакома,
Въ заботахъ маленькаго дома
Она жила еще шутя….
А я, отверженный, въ борьбѣ съ моей судьбою,
Не только на себя печали накликалъ,
Не только дерзкою рукою
О скалы скалы разбивалъ: --
Я дѣву бѣдную встревожилъ,
Явясь, какъ демонъ передъ ней,
Я миръ души огнемъ страстей
И взволновалъ, и уничтожилъ!
Мнѣ страшно, бѣсъ! разсѣй мой страхъ!
Пусть грозный жребій совершится!
Пусть вмѣстѣ съ ней въ карающихъ громахъ
Гроза небесъ надъ нами разразится!
Главная идея первой части Фауста принадлежитъ первому періоду поэтическаго направленія Гёте. Онъ находился въ то время въ Страсбургѣ. Увлеченный общимъ броженіемъ, онъ кидался отъ науки къ наукѣ, искалъ разрѣшенія невозможныхъ задачъ, жаждалъ безусловнаго знанія, — и на каждомъ шагу встрѣчалъ непреоборимыя препятствія. Отъ книгъ, которыя его не удовлетворяли, онъ переходилъ къ шумному обществу своихъ товарищей, и въ буйномъ разгулѣ пировъ топилъ свое горе. Но и тамъ, въ кругу своихъ друзей, за чашей вина, онъ не могъ веселиться такъ беззаботно, какъ веселились они. Душа его улетала отъ шумной оргіи, мысли бродили далеко. И эту внутреннюю борьбу его ясно высказываютъ и Вертеръ и Фаустъ. Онъ осмотрѣлся и познакомился съ науками, но науки его не удовлетворяли; онъ испыталъ уже многое и въ жизни, и она его отталкивала. Тогда соблазнилъ и привлекъ его суровый чародѣй преданія, который рѣшился жить, несмотря на горе жизни, рѣшился искать своей далекой цѣли, несмотря на всѣ неудачи. И Гёте создалъ идею Фауста въ ея первобытной простотѣ, идею того Фауста, который стремится, ищетъ и борется, который съ отчаяніемъ кидается въ объятія демона, заглушаетъ внутренній голосъ души нѣгой чувственныхъ наслажденій и съ горькимъ упрекомъ говоритъ самъ себѣ:
Ахъ, двѣ души, двѣ вражескія тѣни,
Живутъ въ груди моей, горятъ въ моей крови!
Одна любовію земною,
Срослась съ землей цѣпями бытія,
Другая свѣтлою мечтою
Стремится къ прадѣдамъ въ небесные края!
Но въ то время Гёте еще не зналъ, какъ разрѣшить задачу, которую онъ самъ предложилъ себѣ въ первой части Фауста. Онъ изложилъ въ ней біографію своей души, онъ оживилъ своею жизнію, своимъ дыханіемъ характеръ Фауста и сдѣлалъ его своимъ изображеніемъ. Гёте былъ молодъ; страсти волновали его душу, онъ чувствовалъ, боролся и страдалъ, и все, что его волновало, онъ сложилъ въ свое созданіе. Вотъ почему въ первой части Фауста преобладаетъ теплая поэзія чувства; вотъ почему она носитъ яркій отпечатокъ истины, сознанной въ горькомъ опытѣ жизни, и произвела такое огромное впечатлѣніе въ Германіи, которая узнала въ этой страшной картинѣ борьбы свое собственное положеніе.
Чтобы вѣрнѣе опредѣлить отношеніе первой части ко второй и ихъ взаимную связь, я повторю въ немногихъ словахъ содержаніе первой.
Передъ нами Фаустъ въ минуту полнаго, горькаго разочарованія. Онъ узналъ на дѣлѣ, что всѣ попытки человѣческаго ума стѣснены непреоборимыми препятствіями, онъ узналъ, ежели хотите, всю неудовлетворительность умозрительныхъ истинъ. Онъ, котораго судьба поставила въ живую сферу природы, промѣнялъ этотъ дивный даръ боговъ на туманныя воззрѣнія, на неоправданныя догадки, которыми болѣзненное воображеніе старалось пояснить темныя страницы природы. Душа его рвется изъ шумныхъ стѣнъ на волю, на просторъ. Она хочетъ обнять въ бесѣдѣ съ живой природою «живыя силы бытія, причины тайныя міровъ». Фаустъ любуется на дивное изображеніе этой необъятной природы, онъ видитъ въ немъ:
Какъ въ цѣломъ часть ко части льнетъ,
Одно въ другомъ творитъ, живетъ,
Какъ силы горнія встаютъ,
Другъ другу ведра подаютъ,
Благословенными крылами
Нашъ бѣдный міръ животворятъ,
И въ дальнихъ пажитяхъ надъ нами
Въ живыхъ созвучіяхъ гремятъ.
Но въ тоже время онъ убѣждается, что эта необъятная, творческая природа закрыта отъ него непроницаемою завѣсою. Эти силы, приводящія въ движеніе цѣлыя миріады міровъ не подойдутъ подъ тѣсные размѣры человѣческаго ума. Природа, въ своемъ необъятномъ, божественномъ значеніи никогда не откроется передъ нимъ.
Къ ея сосцамъ не припадать устами,
Откуда жизни ключъ живой,
Питая цѣлый міръ, струится предо мной
Живыми, полными волнами!
И Фаустъ съ негодованіемъ переходитъ къ тѣсной сферѣ земли. Здѣсь его колыбель, его будущая могила. Земля, родная, близкая земля не отвергнетъ его отчаянной мольбы, и онъ заклинаетъ духа земли; но и земля, какъ ни мала она въ общей связи міровъ, остается неразрѣшимою загадкою для человѣка, который, повѣряя тысячелѣтіями одинъ изъ таинственныхъ іероглифовъ земной природы, создаетъ для нея цѣлыя системы, и пустыми догадками поясняетъ ея завѣтныя тайны. Бѣдный, самонадѣянный Фаустъ сознаетъ, наконецъ, свое совершенное ничтожество. Жалкія попытки его ума — потерянный трудъ. Въ это время къ нему является демонъ — искуситель. Онъ совершаетъ его разочарованіе, дразнитъ его самолюбіе, смѣется надъ затѣями человѣческой мудрости. Онъ указываетъ Фаусту на другую цѣль, на другую веселую сторону жизни, сулитъ ему очаровательный жребій и безпрерывныя наслажденія. Фаустъ съ презрѣніемъ принимаетъ его предложеніе. Условіе, на которое соглашается Мефистофель, невыполнимо. Фаустъ глубоко убѣжденъ, что наслажденія чувственности и мнимыя упоенія жизни не заглушатъ внутренняго голоса души, не удовлетворятъ его самолюбія. Онъ не боится судьбы, и вотъ его условіе:
….. если я скажу мгновенью!
Тебѣ я радъ! остановись!
Я отдаюсь уничтоженью,
И ты надъ жертвой веселись!
Пускай тогда твой плѣнъ прервется,
Мой смертный часъ пробьетъ стеня,
Пусть маятникъ съ часовъ сорвется,
Пусть минетъ время для меня!
Мефистофель выводитъ бѣднаго ученаго изъ пыльнаго кабинета въ новый, незнакомый міръ. Шумныя пѣсни и разгульные пиры встрѣчаютъ Фауста. Демонъ воспламеняетъ его страсти, возбуждаетъ чувственность. И вотъ Маргарита, чистая, невинная Маргарита, съ молитвенникомъ въ рукѣ, проходитъ мимо него. Роковая, урочная встрѣча! Новая страсть заговорила въ душѣ Фауста, и онъ требуетъ отъ Мефистофеля Маргариту. Демонъ торжествуетъ. Онъ медленно подготовляетъ наслажденія любви и тѣмъ ужаснѣе раздражаетъ чувственность Фауста, тѣмъ вѣрнѣе готовитъ ему погибель. Наконецъ простодушная, довѣрчивая и обманутая Маргарита въ объятіяхъ своего любовника. Она вся предалась ему въ первомъ поцѣлуѣ любви, и ни одно сомнѣніе не закралось въ ея чистую душу. Но скоро прошло минутное ослѣпленіе Фауста. Чувственность удовлетворена, страсть насыщена. Простодушная любовь бѣдной Маргариты не наполнила его души, жадной до новыхъ впечатлѣній и умственной дѣятельности. Фаустъ бѣжитъ отъ обманутой дѣвушки, скрывается въ пустынѣ, мечтаетъ, груститъ. Мефистофель, которому не нравится мрачное уединеніе Фауста, напоминаетъ ему имя Маргариты и укоряетъ его въ равнодушіи. Фаустъ возвращается. Но преступная любовь его пошла въ огласку. Сосѣди пальцами указываютъ на Маргариту; подруги стыдятся бѣдной дѣвушки, и, наконецъ, братъ узнаетъ изъ язвительныхъ намековъ товарищей о двусмысленномъ поведеніи сестры. Онъ не въ состояніи уничтожить молвы и съ дикимъ мщеніемъ подстерегаетъ любовника. Фаустъ въ глубокую ночь приходитъ на свиданіе съ Маргаритой, и рука его, направленная Мефистофелемъ, убиваетъ брата обманутой дѣвушки. Демонъ опять торжествуетъ и силою уводитъ Фауста съ печальнаго мѣста его кроваваго преступленія. А Маргарита, лишенная добраго имени, оставленная тѣмъ, кому она такъ довѣрчиво отдала свою судьбу, съ ужасомъ просыпается отъ сладкаго сна любви, и въ первый разъ понимаетъ, что эта любовь грѣшна передъ Богомъ и передъ людьми. И какъ ужасно это сознаніе грѣха для бѣдной дѣвушки! Оно преслѣдуетъ ее, какъ тѣнь, шепчетъ укоры, когда она молится, пугаетъ за работой и будитъ во время сна. И въ храмѣ Божіемъ возлѣ нея стоитъ неотступный демонъ, неумолкающая совѣсть. Наконецъ кровавая смерть брата и его послѣдніе, страшные упреки довершаютъ несчастіе Маргариты. Ужасное, неиспытанное горе потемняетъ ея разсудокъ, и она въ безуміи убиваетъ свое дитя, невинный плодъ преступной любви. Въ это время Мефистофель, который съ умысломъ скрывалъ ужасное положеніе бѣдной оставленной женщины, но которому не удалось и уничтожить страшныхъ угрызеній совѣсти, наконецъ проснувшейся въ груди несчастнаго Фауста, поражаетъ его извѣстіемъ, что Маргарита въ темницѣ, какъ убійца своего ребенка. Фаустъ съ яростью проклинаетъ Мефистофеля и требуетъ освобожденія Маргариты. Они приходятъ въ темницу; безумная Маргарита наконецъ узнаетъ своего любовника, но при появленіи Мефистофеля она умираетъ съ раскаяніемъ въ сердцѣ, съ молитвою на устахъ. Замирающій голосъ жалобно зоветъ Фауста къ Маргаритѣ. Но Мефистофель увлекаетъ его за собой, и словами демона: «Ко мнѣ! за мной»! — оканчивается первая часть.
Въ лирическомъ характерѣ этой дивной картины мы встрѣчаемъ вѣрное изображеніе молодого человѣка, котораго волнуютъ дикія страсти. Въ этихъ суровыхъ звукахъ раздается горькая жалоба борьбы, слышится глубокій стонъ негодованія. Это — созданіе молодого поэта на первыхъ ступеняхъ жизни. Вторая часть имѣетъ совсѣмъ другой характеръ. Планъ ея относится къ зрѣлому возрасту гётевой жизни, а самое исполненіе совершено только въ послѣдніе годы. Путешествіе въ Италію, величественныя развалины классической древности и изученіе пласти ческой красоты въ греческихъ образцахъ произвели сильный переворотъ въ умственномъ направленіи Гёте, и съ нихъ начинается второй періодъ его поэтическаго развитія, — созданіе Ифигеніи, Торквато Тассо и, наконецъ, идея второй части Фауста. Въ первой части мы встрѣтили вопросъ, во второй находимъ отвѣтъ. Въ это время Гёте имѣлъ уже полное понятіе о существѣ и направленіи своего дарованія, и онъ ясно высказалъ новый переворотъ, который надъ нимъ совершился.
Тамъ, на развалинахъ древности, въ роскошной Италіи, гдѣ Ифигенія вдохновила поэта, гдѣ посѣтила его невоспѣтая тѣнь Торквато, Гёте снова возвратился къ своему любимому произведенію. Не черта, которая въ это время всего болѣе поразила его въ преданіи Фауста, вполнѣ характеризуетъ второй періодъ его поэтическаго развитія. Это было соединеніе чернокнижника среднихъ вѣковъ съ Еленой классической Греціи. Гёте отмѣтилъ съ полнымъ сочувствіемъ эту страницу преданія, и третій актъ второй части Фауста былъ оконченъ гораздо раньше другихъ и явился еще при жизни поэта, Эта дивная аллегорія его фантастической драмы, въ которой душа Фауста, очарованная прелестями Елены, сливается съ этой олицетворенной поэзіей Греціи, носитъ на себѣ яркій отпечатокъ гордаго, внутренняго сознанія, что Гёте первый оживилъ и вызвалъ духъ классическаго міра и соединилъ его съ духомъ и направленіемъ романтической поэзіи. Этотъ третій актъ составляетъ зерно второй части Фауста, изъ котораго впослѣдствіи развилось цѣлое созданіе. Но въ самомъ окончательномъ исполненіи, мы видимъ третій періодъ поэтическаго развитія Гёте. Необузданное стремленіе юности, уступило ясному и покойному созерцанію преклонной старости. Мудрое, величавое спокойствіе замѣнило буйныя страсти. Старецъ, испытанный всѣми переворотами жизни, богатый опытомъ и знаніемъ, не покушается болѣе переступить за ненарушимые предѣлы, поставленные человѣческому уму. Характеръ этого третьяго періода, которому принадлежитъ окончательное исполненіе Фауста, составляетъ безстрастное созерцаніе самого себя. Это не тотъ идеалъ второго періода, на которомъ отразились классическіе образы Греціи. Поэтъ самъ дѣлается средоточіемъ своихъ произведеній. Все что выходитъ изъ-подъ пера его имѣетъ болѣе или менѣе явное отношеніе къ его собственной жизни, развитію, судьбѣ и дѣятельности. Въ ясномъ сознаніи поэта, сильнаго гордымъ безстрастіемъ, оживаютъ пестрыя явленія прошедшаго и чудные символическіе образы облекаютъ спокойныя мнѣнія настоящаго. Но эти огромныя аллегоріи обнимаютъ цѣлый міръ науки и жизни, повѣренной богатою жизнію поэта. Онъ складываетъ въ нихъ результатъ своего безстрастнаго самопознанія. Гёте понялъ свое историческое значеніе, и онъ вызываетъ самого себя на судъ передъ собою и передъ человѣчествомъ. Въ идеѣ первой части Фауста мы встрѣтили картину бурнаго стремленія человѣка, который, уповая на собственныя силы, хочетъ своимъ ограниченнымъ умомъ разрѣшить неограниченныя тайны природы. Утомленный, уничтоженный неудачами, онъ кидается въ объятія демона, который разслабляетъ его нѣгой и наслажденіями. Но выполнилъ ли Мефистофель условіе, по которому Фаустъ дѣлается его достояніемъ? Нѣтъ! И Фаустъ въ темницѣ Маргариты еще болѣе, чѣмъ прежде удалился отъ роковой цѣли, къ которой его приводитъ Мефистофель. Измученный упреками совѣсти, подавленный бременемъ грѣха, Фаустъ еще не ложился съ самодовольствіемъ на ложе лѣни, еще не говорилъ мгновенію: остановись! тебѣ я радъ! Въ идеѣ второй части мы видимъ возрожденіе Фауста. Направленіе его измѣняется, поэтическая душа очищается красотами классическаго міра. Въ усиліяхъ прямого труда ему открывается новая цѣль. Вѣчная дѣятельность, полное употребленіе силъ, данныхъ человѣку природою, составляютъ его назначеніе. Вотъ въ чемъ заключается главная идея второй части Фауста, а вмѣстѣ съ тѣмъ и настоящее понятіе поэта о назначеніи человѣка.
Первый актъ второй части открывается аллегорическою сценою, которая указываетъ на связь и отношенія къ первой половинѣ созданія. Заря занимается; утомленный Фаустъ спитъ непокойнымъ сномъ на роскошномъ лугу, окруженный благоуханіемъ цвѣтовъ. Къ его изголовью слетаетъ Аріель, духъ пѣсенъ и воздуха; за нимъ легкій рой послушныхъ эльфовъ. Тихая сила поэзіи смягчаетъ страданіе человѣка, и вотъ назначеніе Аріеля.
Какъ дохнетъ весна златая
Благовоніемъ цвѣтовъ,
Тихо, весело мелькая
Въ свѣжей зелени луговъ:
Силой эльфовъ міръ утѣшенъ
И безмолвствуетъ печаль;
Кто-бъ онъ ни былъ, чистъ иль грѣшенъ.
Эльфамъ страждущаго жаль.
Тихіе звуки поэзіи смиряютъ борьбу души и смываютъ прежнее горе волнами Леты съ измученнаго сердца Фауста. Онъ просыпается и съ обновленною душою привѣтствуетъ раннее утро:
Полнѣе дышетъ жизненная сила,
Зарю небесъ привѣтствуетъ она;
И въ эту ночь земля не измѣнила:
У ногъ моихъ воспрянула отъ сна,
И въ грудь мою желанія вселила,
И духъ окрѣпъ и вновь стремлюся я
На крайнія ступени бытія.
Мерцаньемъ дня озарены вершины.
Проснулся лѣсъ и жизнію гремитъ;
Туманъ бѣжитъ съ долины на долины,
Но Божій день и долы озаритъ.
Однако, этотъ яркій солнечный свѣтъ ослѣпляетъ бѣднаго Фауста и напоминаетъ ему прежнее состояніе души, когда онъ въ самонадѣянномъ стремленіи воображалъ, что для человѣка нѣтъ ничего невозможнаго. Теперь онъ видитъ, что Мефистофель правъ: только въ привычной смѣнѣ дня и ночи судьба назначила жить человѣку. Фаустъ, наконецъ, отказывается отъ гордаго стремленія за предѣлы здѣшняго міра. Онъ видитъ изображеніе жизни въ бурномъ водопадѣ, стремящемся съ утеса на утесъ: онъ любуется свѣтлыми брызгами радуги, этимъ символомъ поэзіи, который раскинулся надъ водопадомъ. Гёте почти тѣми же словами говоритъ гдѣ-то[19] о самомъ себѣ. Вотъ почему этотъ монологъ Фауста имѣетъ близкое отношеніе къ положенію самого поэта, который вмѣстѣ съ нимъ отказывается отъ того гордаго стремленія къ непосредственному разрѣшенію высшихъ задачъ человѣческой жизни, на которое и онъ покушался въ бурные годы юности. И надъ нимъ совершилось то же самое поэтическое возрожденіе, которое теперь совершается надъ Фаустомъ. Поэзія изгладила горькія впечатлѣнія прошедшаго, и Фаустъ съ обновленною душою встаетъ для новой жизни и дѣятельности. Но прежняя, тѣсная сфера не удовлетворяетъ его болѣе; ему нуженъ просторъ и обширное поприще. Онъ сталъ спиною къ прошедшему; но передъ нимъ открывается будущее, въ которомъ онъ ищетъ новой цѣли и новыхъ трудовъ.
Вторая сцена приводитъ насъ ко двору императора. Преданіе о Фаустѣ относится къ эпохѣ Максимиліана. Но императору, который теперь является передъ нами, мы не должны приписывать никакого историческаго характера. Онъ представляетъ только общее олицетвореніе римскаго императора среднихъ вѣковъ. Окруженный своимъ дворомъ, онъ принимаетъ канцлера, маршала, военачальника, казначея, которые горькими жалобами изображаютъ разстроенное положеніе того времени. Не достаетъ придворнаго шута. Мефистофель замѣняетъ его. Онъ самъ рекомендуетъ себя слѣдующими словами:
Кого клянутъ, кого желаютъ,
Кого и гонятъ и манятъ,
Кого повсюду защищаютъ
И обвиняютъ и бранятъ;
Кто незванный къ тебѣ приходитъ,
Чье имя весело звучитъ;
Кто нынѣ самъ къ тебѣ подходитъ,
Кто самъ потомъ тебя бѣжитъ.
Пользуясь правомъ придворнаго шута, Мефистофель издѣвается надъ общими жалобами. Всѣ онѣ происходятъ отъ одной причины, и эта причина — недостатокъ денегъ. Мефистофель указываетъ на сокрытыя сокровища земли, которыя одни въ состояніи удовлетворить всѣ нужды двора и народа. Его слова возбуждаютъ общія надежды и успокаиваютъ взволнованные умы. Дворъ возвращается къ прерваннымъ удовольствіямъ карнавала. Затѣйливый аллегорическій маскарадъ замѣняетъ строгое совѣщаніе. Рыбаки, дровосѣки, садовники, поэты, пестрыми толпами являются на сценѣ. Ихъ смѣняютъ граціи, парки и фуріи. Эти явленія греческой миѳологіи напоминаютъ объ общемъ характерѣ самого созданія. Вотъ мальчикъ-возничій, который управляетъ пышною колесницей Плутуса. Этотъ мальчикъ, олицетвореніе поэзіи, живой и дѣятельной, несвязанной тѣсными условіями мѣста, времени или лица. Вотъ наконецъ и великій Панъ, окруженный фавнами, нимфами, сатирами. Пестрое движеніе этого блистательнаго праздника изображено яркими красками.
Въ слѣдующей сценѣ императоръ благодаритъ Фауста, который былъ учредителемъ праздника, за этотъ волшебный маскарадъ. Въ то же время маршалъ, военачальникъ, казначей, съ торжествующими лицами объявляютъ объ общемъ благосостояніи народа, котораго нужды удовлетворены умными распоряженіями Мефистофеля. Демонъ управился на этотъ разъ съ финансами и предупредилъ своею выдумкою позднѣйшую изобрѣтательность Лау. Общее спокойствіе возстановлено. Удовольствія могутъ смѣнить прежнія заботы. Фаустъ, учредитель дивнаго маскарада, долженъ оказать новыя услуги двору. Императоръ требуетъ отъ него явленія Париса и Елены.
Это необыкновенное требованіе пугаетъ даже самого Мефистофеля.
Меф. Зачѣмъ ты ведешь меня подъ эти темные своды? Не веселѣе ли тамъ, въ пестромъ, тѣсномъ движеніи двора, гдѣ столько случаевъ къ обману и проказамъ?
Фаустъ. Не говори мнѣ этого, я тебя знаю. Ты теперь отъ того только увертываешься, чтобы избавиться отъ разговора со мною. Не трудись по-пустякамъ; меня замучили придворные. Императоръ требуетъ немедленнаго представленія Елены и Париса. Онъ хочетъ видѣть своими глазами эти идеалы мужской и женской красоты. Проворнѣе же къ дѣлу! Я не могу нарушить даннаго слова.
Меф. Ты далъ безумное обѣщаніе.
Фаустъ. А не твои ли насъ затѣи погубили?
Объ этомъ не подумалъ ты.
Сперва мы ихъ обогатили,
Теперь ихъ забавлять должны.
Меф. Ты думаешь, что это такъ легко; нѣтъ, здѣсь передъ нами крутыя ступени. Ты заходишь въ чужую область и наконецъ безсмысленно обременишь себя новыми долгами. Заклинаніе Елены не такъ легко, какъ изобрѣтеніе нашихъ вексельныхъ сокровищъ. Колдовство всякаго рода привидѣнія, уродливые карлики, — къ твоимъ услугамъ. Но красавицы сатаны, какъ бы хороши онѣ ни были, въ героини не годятся.
Фаустъ. Ты опять запѣлъ на старый ладъ. Отъ тебя никогда не узнаешь ничего вѣрнаго. Ты — отецъ всевозможныхъ препятствій, а за каждое средство требуешь новой награды. Я тебя знаю; ты сдѣлаешь дѣло и безъ того, чтобы ворчать. Не успѣешь оглянуться, а Елена тутъ какъ тутъ.
Меф. До язычниковъ мнѣ никакого дѣла нѣтъ; у нихъ свой особенный адъ; впрочемъ, средство есть.
Фаустъ. Говори скорѣе!
Меф. Передаю тебѣ я неохотно
Тѣхъ страшныхъ тайнъ; есть дикая пустыня,
Тамъ царствуютъ высокія богини;
Вокругъ нихъ нѣтъ ни времени, ни мѣста
И говорить неловко мнѣ о нихъ.
То матери!
Фаустъ (вздрогнувъ). Матери!
Меф. Или тебѣ страшно стало.
Фаустъ. Матери! Матери! — какъ страненъ этотъ звукъ.
Меф. Все это такъ. То — дивныя богини;
И вамъ онѣ нисколько незнакомы,
А мы о нихъ не любимъ толковать.
Подъ бездной ихъ невѣдомые домы;
Ты виноватъ, что ихъ не миновать.
Фаустъ. Куда дорога?
Меф. Дороги нѣтъ. Тамъ не было и не будетъ ноги человѣка. Дорога къ непрошенному и неумолимому. Готовъ ли ты? Тамъ нѣтъ ни замковъ, ни затворовъ. Ты переходишь отъ уединенія къ уединенію. Понимаешь ли ты, что такое — пустота и уединеніе?
Фаустъ. Кажется, можно бы оставить эти пустые разговоры. Они отзываются кухнею вѣдьмы и напоминаютъ давно прошедшее время. Развѣ я не шатался по свѣту? Развѣ самъ не учился и не училъ пустякамъ? Бывало, кажется, сказалъ умно, — а противорѣчіе становится тѣмъ громче. Да не я-ли самъ убѣжалъ отъ этихъ вздоровъ въ уединеніе, въ пустыню, и наконецъ предался тебѣ — чорту?
Меф. Проплыви весь океанъ, чтобы понять безпредѣльность; и тамъ ты видишь какъ идетъ волна за волной, хотябы даже тебѣ грозила погибель. Ты все-таки увидишь хоть что-нибудь. Увидишь плавающихъ дельфиновъ по зеленой равнинѣ затихшаго моря, увидишь, какъ мимо тебя проходятъ облака, солнце, луна и звѣзды. А тамъ, въ вѣчно пустой дали, ты не увидишь ничего; не услышишь шороха твоихъ шаговъ, не найдешь твердаго мѣста, гдѣ-бы отдохнуть.
Фаустъ. Ты говоришь настоящимъ мистагогомъ, который обманываетъ простодушныхъ неофитовъ. Только обратно. Ты посылаешь меня въ пустоту, чтобы я тамъ увеличилъ свое искусство и силу. Ты для себя заставляешь меня, какъ кошку, вынимать каштаны изъ-подъ горячихъ углей. Впередъ! я допытаюсь и увѣренъ что найду все, въ твоемъ ничто.
Меф. Я долженъ тебѣ отдать справедливость, прежде нежели мы разстанемся; я вижу ты коротко познакомился съ чортомъ. Вотъ тебѣ ключъ, возьми его съ собой.
Фаустъ. Эту бездѣлицу?
Меф. Сперва возьми его въ руки, а тамъ осуди.
Фаустъ. Онъ растетъ въ моей рукѣ; онъ сверкаетъ, блеститъ.
Меф. Теперь ты знаешь, чѣмъ владѣешь. Этотъ ключъ укажетъ тебѣ настоящую дорогу; ступай за нимъ, онъ приведетъ тебя къ матерямъ.
Фаустъ, (вздрогнувъ). Всякій разъ — громовый ударъ! Что-же это за слово, котораго я слышать не могу.
Меф. Ужели ты такъ простъ, что каждое новое слово тебя пугаетъ? Ужели ты хочешь слышать только то, что слыхалъ уже и прежде? Не пугайся впередъ ничего, какъ-бы оно ни звучало; ты, кажется, давно пріученъ къ разнымъ диковинкамъ.
Фаустъ. Но я не ищу спасенія въ холодномъ оцѣпенѣніи. Дрожь и трепетъ — лучшая доля человѣка. Пусть свѣтъ уничтожитъ всѣ его чувства; но все огромное, безпредѣльное, его всегда глубоко поражаетъ.
Меф. Пламенный треножникъ тебѣ наконецъ докажетъ, что ты достигъ до самаго послѣдняго, крайняго дня. При свѣтѣ этого треножника ты увидишь матерей. Однѣ сидятъ; другія ходятъ или стоятъ, какъ пришлось. Образованіе и превращеніе! Вѣчной мысли вѣчная бесѣда! Окруженныя изображеніями всего созданія, онѣ тебя не увидятъ, потому что видятъ одни только очерки. Тогда ты смѣло подойдешь къ треножнику, коснешься его ключомъ!
Фаустъ, (держа ключъ, принимаетъ повелительное положеніе).
Меф. Вотъ такъ. Онъ пристанетъ, пойдетъ за тобой какъ вѣрный рабъ. Ты покойно возстанешь, счастіе тебя подниметъ. Онѣ еще не успѣютъ тебя замѣтить, а ты ужъ возвратился. Тогда ты, первый кто рѣшился на такое дѣло, вызываешь героя и героиню; и самый ѳиміамъ магическими способами превратится для тебя въ боговъ.
Фаустъ. Что же теперь?
Меф. Теперь погрузись въ пропасти; топни и провалишься; потомъ топнешь еще разъ, и опять придешь назадъ.
Фаустъ, (исчезаетъ).
Меф. Поведетъ ли этотъ ключъ его къ добру? Мнѣ очень хочется узнать, возвратится-ли онъ къ намъ?
Названіе матерей Гёте почерпнулъ изъ Плутарха. Идея, которую онъ разумѣлъ подъ этимъ словомъ, сама по себѣ довольно ясна, несмотря на ея отвлеченное выраженіе. Одинъ изъ послѣдователей Гегеля, основываясь на этомъ загадочномъ выраженіи, воображалъ, что Гёте намекалъ въ этомъ мѣстѣ своего произведенія на отвлеченныя метафизическія категоріи, заключающіяся въ логикѣ Гегеля! Но Фаустъ и Гёте давно отказались отъ всякой умозрительной дѣятельности.
Матери имѣютъ другое значеніе. Гёте указываетъ на свое собственное поэтическое возрожденіе, на переходъ къ идеаламъ классической красоты. Съ невольнымъ трепетомъ онъ убѣдился въ необходимости этого переворота. Отъ стремленія къ новому идеалу зависитъ переломъ всей дѣятельности Фауста и начинается новое направленіе, новый періодъ его жизни. Очищеніе души, на которое въ первой сценѣ указываютъ благодѣтельные духи поэзіи, теперь дѣйствительно совершается надъ Фаустомъ. Но это возрожденіе требуетъ полнаго, безусловнаго превращенія всей его прежней жизни. Онъ долженъ погрузиться въ самого себя, въ невидимыя, глубокія нѣдра собственнаго духа, куда Мефистофель не можетъ указать ему дороги и гдѣ скрываются первыя начала творческой дѣятельности человѣка, эти матери всѣхъ его созданій. Вся эта сцена взята изъ собственнаго опыта поэта. Письма илъ Италіи указываютъ на эту эпоху его нравственнаго преобразованія, на переходъ отъ мутныхъ страстей юности къ ясному сознанію возмужалыхъ лѣтъ, къ усвоенію новаго идеала, олицетвореннаго подъ образомъ Елены! И Гёте, подобно Фаусту, сошелъ въ невѣдомыя глубины своей души, къ этимъ таинственнымъ матерямъ и тамъ, съ самоотверженіемъ отрекаясь отъ прежняго образа мыслей, отъ прежнихъ страстей и склонностей, онъ силою добылъ для себя магическій треножникъ, посредствомъ котораго оживилъ въ стройныхъ звукахъ новой поэзіи дивные образы классической древности.
Странное противорѣчіе съ таинственною дѣятельностью Фауста представляетъ слѣдующая сцена при дворѣ. Дамы и пажи окружаютъ Мефистофеля. Требованіямъ нѣтъ конца. Одна отморозила ножку, другая потеряла любовника, у третьей веснушки. Всѣ ждутъ волшебнаго представленія, придворные торопятъ, Мефистофель хлопочетъ.
Наконецъ, въ богатой рыцарской залѣ собирается дворъ въ нетерпѣливомъ ожиданіи любопытнаго представленія; Мефистофель занимаетъ мѣсто суфлера. Фаустъ является на сцену:
Фаустъ. Васъ зову, о матери, царицы безпредѣльности, всегда одинокія и всегда вмѣстѣ. Вокругъ васъ летаютъ изображенія жизни, движущіяся безъ жизни. Что было разъ, то тамъ живетъ въ полномъ блескѣ и сіяніи, потому что оно ищетъ вѣчности. А вы, всемогущія силы, раздѣляете эти картины на дневной шатеръ и на своды ночей; однѣ исчезаютъ въ свѣтломъ потокѣ жизни; смѣлый магъ идетъ за другими, и въ роскошной жатвѣ, съ полнымъ довѣріемъ открываетъ людямъ свои чудеса.
Послѣ необходимыхъ пріуготовленій совершается волшебное явленіе Париса и Елены. Дамы восхищаются свѣжею, естественною красотою Париса, рыцари съ сладострастіемъ любуются Еленой. Но Фаустъ пораженъ дивнымъ явленіемъ; передъ нимъ открывается новый міръ; онъ видитъ олицетворенный идеалъ, къ которому такъ смутно стремилась душа! Маргарита и Елена! Какой огромный промежутокъ между этими двумя идеалами красоты! Возрожденіе Фауста ужетеперь вознаграждается дивными плодами этого явленія:
Гдѣ взять глаза? Въ видѣніи прекрасномъ
Скрывается начало красоты.
За страшный шагъ на поприщѣ ужасномъ
Меня стократъ вознаграждаешь ты!
Земля была для глазъ моихъ закрыта,
Теперь она полна живой мечты,
Тверда, прочна, желаніямъ открыта; --
И до конца моихъ послѣднихъ дней,
Какъ вѣрный рабъ, я не разстанусь съ ней.
Въ волшебномъ зеркалѣ я помню образъ милый;
Но какъ ничтоженъ онъ предъ этой красотой!
Тебѣ я отдаю любовь и страсть и силы,
Мольбы, безуміе, надежды и покой!
Между тѣмъ Парисъ подходитъ къ Еленѣ, обнимаетъ ее и, кажется, увлекаетъ за собою. Астрологъ замѣчаетъ по этому случаю, что представленію надо дать названіе: «Похищеніе Елены».
Фаустъ. Не допущу я злого похищенья!
Нѣтъ, я ключомъ не даромъ завладѣлъ!
Онъ велъ меня по тьмѣ уединенья
Назадъ къ землѣ, на твердый мой предѣлъ.
Теперь существенность лежитъ передъ глазами;
Какъ мощный духъ надъ безднами стоя,
Великое, двойное царство я
Пріобрѣту въ борьбѣ съ духами!
Сперва далекая, теперь она близка;
Спасу — и назову вдвойнѣ ее моею!
Пустите, матери! отвага велика;
Кто разъ ее узналъ, не разстается съ нею!
Онъ кидается на сцену. Громовый ударъ потрясаетъ зданіе; Фаустъ падаетъ; видѣнія исчезаютъ въ облакѣ дыма; зрители разбѣгаются; Мефистофель на плечахъ выноситъ Фауста.
Второй актъ приводитъ насъ изъ шумнаго круга блистательной придворной жизни въ старый, уединенный кабинетъ Фауста. Самое превращеніе сцены доказываетъ, что новое стремленіе его къ достиженію новаго идеала должно произойти путемъ труда и науки. Одно сознаніе идеала требовало полнаго превращенія духа въ первыхъ его основаніяхъ. Фаустъ проникъ для этой цѣли въ завѣтную, таинственную глубину своего внутренняго существа, въ безпредѣльную обитель матерей. Но отъ сознанія этого новаго идеала до полнаго владѣнія, — огромный шагъ. Гёте узналъ на опытѣ всю трудность такого переворота. Когда онъ понялъ свое новое назначеніе, онъ предался безпрерывному изученію природы, искусства и древностей; онъ проникъ во всѣ тайны греческаго міра и извлекъ изъ него свое художественное преобразованіе. Второй актъ — аллегорическое изображеніе этихъ трудовъ, ихъ содержанія, развитія и значенія.
Сцена въ пыльномъ кабинетѣ Фауста представляетъ фантастическую картину ученаго мира. Дѣйствія внѣшней, механической стороны науки совершаются передъ нами, между тѣмъ какъ духовный ея представитель, Фаустъ, покоится въ сторонѣ. Кабинетъ нисколько не измѣнился; все, отъ кафтана доктора до пера, которымъ Фаустъ подписалъ договоръ съ Мефистофелемъ, осталось на прежнемъ мѣстѣ. Горькая сатира на неподвижность механической учености! Изъ разговора ученика съ Мефистофелемъ мы узнаемъ, что Вагнеръ, прежній ученикъ Фауста, между тѣмъ прославился въ ученомъ мірѣ и занялъ почетное мѣсто. Въ это самое время онъ приводитъ къ окончанію какой-то великій, загадочный трудъ.
Между тѣмъ какъ Мефистофель собирается посѣтить знаменитаго Вагнера, является ученикъ, котораго чортъ такъ хитро дурачилъ въ первой части. Ученикъ выросъ, нахватался разной мудрости и приходитъ теперь надутымъ бакалавромъ, со всею спѣсью недоучившагося студента, чтобы въ свою очередь похохотать надъ старымъ докторомъ. Разговоръ его съ Мефистофелемъ имѣетъ горькую связь съ жизнью поэта. Гёте изобразилъ въ немъ свое собственное отношеніе къ одной части юнаго поколѣнія, которая съ черною неблагодарностью воспользовалась его идеями и потомъ возстала противъ него; напиталась искрами его генія и обратила ихъ противъ своего наставника. Съ невольнымъ трепетомъ читаешь эти строки, въ которыхъ великій старецъ, не щадя самого себя, съ холодною ироніею высказываетъ желчныя нападки своихъ современниковъ. Гордая спѣсь незрѣлаго поколѣнія щетинится передъ нимъ въ образѣ баккалавра, пока Гёте не останавливаетъ его ледянымъ вопросомъ, который такъ ужасенъ въ его устахъ: «Кто выдумаетъ что-нибудь глупое или умное, чего бы не выдумали прежде насъ?».
Wer kann was dummes, wer was kluges denken,
Das nicht die Vorwelt schon gedacht?
И этотъ страшный вопросъ такъ равнодушно произноситъ мудрецъ, которому все знаніе человѣчества досталось на долю, который почти цѣлое столѣтіе прожилъ на землѣ, собирая сокровища науки и подвигая ихъ впередъ, силою собственнаго, всеобъемлющаго генія!
Мефистофель уходитъ въ лабораторію Вагнера. Въ этой сценѣ Гёте осмѣялъ безотчетныя, туманныя умозрѣнія своихъ соотечественниковъ. Вагнеръ, при постоянномъ изслѣдованіи химическихъ началъ, дошелъ наконецъ до странной гипотезы, что посредствомъ химическихъ соединеній можно произвести человѣка и что этотъ ученый способъ рожденія гораздо благороднѣе обыкновеннаго. Мефистофель прямо попадаетъ на эту химическую фабрикацію людей, которая, наконецъ, не безъ помощи лукаваго, болѣе или менѣе удается. Въ стеклянномъ сосудѣ является странный образъ Гомункула. Нельзя причислить этого фантастическаго созданія къ огненнымъ духамъ Парацельса, у котораго Гёте занялъ одно только названіе: но еще менѣе принадлежитъ оно одной только химической дѣятельности Вагнера. Участіе Мефистофеля было необходимо, а еще важнѣе присутствіе спящаго Фауста. Этотъ Гомункулъ — изображеніе незрѣлой мысли, неконченнаго созданія, которое всѣми силами стремится къ полному, дѣйствительному осуществленію, — олицетворенное состояніе души Фауста, которая борется, стремясь къ творческому возрожденію. Самая привязанность Гомункула къ Фаусту доказываетъ ихъ взаиммое отношеніе. Стекло вырывается изъ рукъ испуганнаго Вагнера и сверкая летитъ къ постели спящаго Фауста. Онъ видитъ сонъ, а Гомункулъ разсказываетъ его содержаніе, потому что онъ самъ этотъ сонъ, это смутное ощущеніе души, которое ищетъ и предчувствуетъ близкое достиженіе цѣли. Но что же снится спящему Фаусту? Густая роща, прозрачная рѣка, прекрасныя полунагія жены; но между ними одна, дитя боговъ, какъ царица, въ полномъ блескѣ обворожительныхъ прелестей; нога ея вступила въ прозрачныя воды; благородное тѣло, согрѣтое жизненною теплотою, ищетъ прохлады въ прозрачныхъ волнахъ… Счастливому Фаусту снилась красавица Греціи.
Отъ этой сцены поэтъ приводитъ насъ къ своей классической валпургіевой ночи, которая, сама по себѣ, единственная въ своемъ родѣ поэтическая картина. Но значеніе ея, въ отношеніи къ цѣлому созданію, объясняется стремленіемъ Фауста къ достиженію своего идеала. Для этого онъ долженъ проникнуть въ греческій міръ и изъ самой глубины классической поэзіи похитить свое достояніе. Гёте переноситъ насъ на фарсальскія поля и чудными красками оживляетъ передъ нами поэтическіе образы греческаго міра. Эрихто, эта мрачная прорицательница, которая возвѣстила погибель помпеевой партіи, открываетъ картину:
На мрачный пиръ полуночи, какъ прежде я,
Суровая и мрачная, являюсь вновь;
Не такъ страшна, какъ жалкіе пѣвцы меня
Въ стихахъ своихъ честятъ подъ часъ: — всегда у нихъ
Хула иль лесть. — Бѣлѣется долина вся,
Покрытая собраніемъ сѣдыхъ шатровъ,
Картиною ужаснѣйшей изъ всѣхъ ночей.
Какъ часто повторяется судьба людей
И повторится вновь она до вѣчности!
Завидна власть: завидуютъ тому, кто самъ
И силою добылъ ее и царствуетъ;
А потому, что всякій, кто не можетъ самъ
Собой владѣть, тотъ въ гордости по-своему
Старается повелѣвать сосѣдами.
Но здѣсь была великаго примѣра брань,
Какъ сила противъ сильнаго горой встаетъ,
Какъ люди рвутъ изъ тысячи живыхъ цвѣтовъ
Свободою составленный святой вѣнокъ,
Какъ вьется лавръ вокругъ главы властителя,
Здѣсь славы день предвидѣлся Великому,
Тамъ слышалъ Кесарь сладкій шопотъ льстивыхъ словъ;
Помѣрились — и міръ узналъ, кто побѣдилъ!
Но прорицательница чувствуетъ приближеніе живыхъ существъ и исчезаетъ. Въ это время воздушные плаватели, Фаустъ, Мефистофель и Гомункулъ спускаются на землю. Первый вопросъ Фауста, — гдѣ она?
Гомункулъ. Отвѣта ты отъ насъ не ожидай.
А впрочемъ здѣсь не трудно допроситься.
Пока не разсвѣло, ищи, да не зѣвай.
И отъ огня къ огню ступай:
Кто былъ у матерей, тому чего страшиться?
По предложенію Мефистофеля, они расходятся, каждый своею дорогой, для достиженія своей силы. Фантастическія группы, взятыя изъ греческой миѳологіи, наполняютъ сцену. Сфинксы, аримаспы, ламіи, эмпузы тѣснятся около Мефистофеля, который, какъ умный, свѣтскій человѣкъ, нисколько не затрудняется въ обращеніи съ незнакомыми демонами классическаго міра; онъ ищетъ между ними себѣ новыхъ друзей и, наконецъ, сближается съ форкіадами. Но въ этомъ обществѣ Фаустъ не найдетъ проводниковъ къ Еленѣ, въ чемъ сфинксы и сами сознаются, отправляя его къ Хирону, котораго онъ встрѣчаетъ на очаровательныхъ берегахъ Пенея. Сирены и нимфы, купаясь въ прохладныхъ волнахъ, сладкими пѣснями манятъ къ наслажденіямъ нѣги. Фаустъ, очарованный роскошными прелестями этой новой картины, умоляетъ своего проводника указать ему скорѣе дорогу къ Еленѣ; но Хиронъ не въ состояніи удовлетворить его желанія; онъ приводитъ его къ благодѣтельной дочери Эскулапа. Манто, въ тихомъ, ненарушимомъ покоѣ, окруженная теченіемъ вѣчнаго времени, ведетъ Фауста по темнымъ сводамъ къ подземному царству Персефоны, гдѣ и Орфей нѣкогда нашелъ свою Евридику. Но какимъ образомъ Фаустъ достигаетъ тамъ своей цѣли, этотъ актъ творческаго возрожденія остается тайною. Поэтъ намекаетъ только на разрѣшеніе этой загадки и высказываетъ ее болѣе или менѣе въ похожденіяхъ Мефистофеля и Гомункула.
Въ двухъ сценахъ, между которыми находится рѣзкое противорѣчіе, изображается двоякій процессъ происхожденія, соотвѣтствующій и Мефистофелю и Гомункулу и олицетворенный поэтомъ въ двухъ противоположныхъ теоріяхъ вулканистовъ и нептунистовъ. Въ первой сценѣ Гёте съ язвительною ироніею насмѣхается надъ системою вулканистовъ, которую онъ всегда ненавидѣлъ. Между дѣйствующими лицами этой пестрой картины являются Анаксагоръ и Ѳалесъ.
Анаксагоръ. Такъ ты не хочешь согласиться?
Давно пора бы убѣдиться.
Фалесъ. Подъ вѣтромъ клонится волна:
Но отъ скалы бѣжитъ она.
Анаксагоръ. Огонь утесы производитъ.
Ѳалесъ. Вся жизнь изъ влаги происходитъ.
Гомункулъ (между ними). Позвольте возлѣ васъ идти.
Я самъ хочу произойти.
Разговоръ между представителями двухъ главныхъ теорій мірового происхожденія убѣждаетъ Гомункула въ неосновательности вулканическаго процесса: по этому онъ переходитъ на сторону Ѳалеса и отправляется вмѣстѣ съ нимъ для того, чтобы наконецъ, разбить звонкій кристаллъ, въ которомъ заключено его неполное, неразвитое существованіе. Вторая сцена происходитъ въ бухтѣ Эгейскаго моря и украшена всѣми прелестями поэзіи. Въ пышной картинѣ морского праздника, поэтъ прославляетъ нептуническую теорію, которую онъ самъ предпочиталъ другимъ. Сирены, нереиды, тритоны оглашаютъ берега роскошными пѣснями. Протей, въ видѣ дельфина, уноситъ Гомункула на встрѣчу къ торжественной процессіи, сопровождающей Галатею: она сидитъ на престолѣ, составленномъ изъ раковинъ. Стекло, въ которомъ заключенъ Гомункулъ, блеститъ и сверкаетъ и, наконецъ, разбивается и падаетъ на ступени этого престола. Тѣсная оболочка разрушилась; Гомункулъ освобожденъ; перерожденіе совершилось.
Красота природы увлекала Фауста въ первой части. Олицетвореніемъ этой красоты была Маргарита. Во второй части онъ искалъ другой духовной красоты и она осуществилась для него въ художественныхъ идеалахъ классической древности. Перерожденіе совершилось. Духъ греческой поэзіи воскресъ и переселяется въ образѣ Елены въ новый міръ романической поэзіи. Геній художника заклинаетъ дивныя явленія далекаго времени, и древній міръ покорствуетъ творческой кисти. Третій актъ проникнутъ духомъ греческой поэзіи. Глубокое внутреннее сочувствіе создало эту картину и воскресило стройные образы древности дыханіемъ новой жизни.
Первая сцена третьяго акта происходитъ въ Спартѣ, передъ дворцомъ Менелая. Хоръ возвѣщаетъ разрушеніе Иліона. Елена возвратилась. Она передъ нами въ полномъ величіи пластической красоты. Но судьба ея покрыта таинственнымъ мракомъ. Какая участь готовится ей? Возвратилась ли она женой и царицей, или злоба обиженнаго супруга отмститъ на ней долгія несчастія Греціи. На порогѣ дома ее привѣтствуетъ безобразная Форкіасъ. Хоръ съ ужасомъ отступаетъ отъ нея. Она приноситъ страшныя вѣсти, Менелай готовитъ торжественное приношеніе и жалобы хора высказываютъ ужасное впечатлѣніе, которое произвели слова безобразной старухи. Хоръ умоляетъ ее о пощадѣ и Форкіасъ-Мефистофель не скрываетъ возможности спасенія. Есть новое молодое поколѣніе, полное силъ и отваги, которое укроетъ Елену за твердою оградой своихъ неприступныхъ крѣпостей. Елена спрашиваетъ, кто глава этого поколѣнія и хорошъ-ли онъ собой.
Форкіасъ. Не дуренъ; мнѣ онъ нравится; онъ веселъ, смѣлъ и образованъ, и между греками немного такихъ. Народъ его называютъ варварами; но между этими варварами едва ли найдутся такіе изверги, которые могли бы равняться съ неистовыми героями Иліона. Я уважаю великодушіе этого предводителя и довѣрилась бы ему. А замокъ его? Посмотрите сами. Это — не грубыя строенія вашихъ предковъ, которые наваливали камни на камни, какъ Циклопы, безъ всякаго разбора; тамъ все стройно и правильно. А снаружи? Замокъ восходитъ къ облакамъ, прямой, гладкій какъ сталь; никому не придетъ въ голову вскарабкаться по стѣнамъ. Внутри огромные, широкіе дворы, со всѣми удобствами и пристройками. Тамъ вы увидите колонны и столбики, своды и сводики, алтари, галлереи и гербы.
Близкая опасность рѣшаетъ судьбу Елены; она соглашается на предложеніе безобразной старухи.
Хоръ. Весело мы съ нею идемъ.
Легкой стопою,
Смерть за спиной,
А впереди опять
Крѣпости грозной
Стѣнъ неприступныхъ громада.
О, защити и ее Грозно какъ Иліонъ;
Только хитрости
Гнусной онъ, наконецъ, уступилъ.
Декорація перемѣняется; богатый фантастическій замокъ среднихъ вѣковъ замѣняетъ древній домъ Тиндарея.
Фаустъ, окруженный пажами въ рыцарскомъ одѣяніи, встрѣчаетъ Елену.
Фаустъ. Я долженъ былъ съ торжественнымъ привѣтомъ
Тебя принять, но не привѣтъ покорный, --
Раба въ цѣпяхъ я привожу къ тебѣ;
Онъ позабылъ обязанность святую.
Склонись во прахъ, сложи свою вину
На грозный судъ къ стопамъ жены высокой.
Царица, стражъ преступный предъ тобой;
Слѣдить съ высокой башни зоркимъ глазомъ
Онъ долженъ былъ широкія пространства,
Земли и неба, доносить не медля,
Что происходитъ по горамъ и доламъ,
Стада ли мирныя по нимъ идутъ,
Или войска; мы защищаемъ стадо,
А грозный мечъ войскамъ навстрѣчу носимъ.
Сегодня онъ виновенъ предъ тобою.
Явилась ты — онъ царственнаго гостя
Торжественнымъ пріемомъ не почтилъ
И не донесъ. Онъ жизни не достоинъ;
Но казни я надъ нимъ не совершилъ:
Она въ твоихъ рукахъ — карай, иль милуй!
Елена милуетъ преступника, который былъ до того ослѣпленъ ея красотою, что позабылъ объ исполненіи своихъ обязанностей.
Воинственная музыка возвѣщаетъ приближеніе враговъ. Фаустъ собираетъ свою дружину и магическою силою отражаетъ нападеніе Менелая. Побѣда укрѣпляетъ за Фаустомъ полное владѣніе сокровищемъ, въ которомъ онъ видитъ осуществленіе всѣхъ думъ и желаній. Въ тѣнистой рощѣ совершается таинственный бракъ романическаго міра съ классическимъ.
Изъ дивнаго сочетанія двухъ міровъ рождается необыкновенное дитя. Мальчикъ-возничій, Гомункулъ и Эвфоріонъ, сынъ Фауста и Елены, — по существу одно и то же олицетвореніе поэзіи въ томъ видѣ, какъ понималъ ее великій художникъ, когда онъ на развалинахъ древности проникъ въ высокія тайны искусства и духомъ классической Эллады оживилъ свои собственныя созданія. Но лицо Эвфоріона имѣетъ еще другое, ближайшее, значеніе. Дивный мальчикъ, едва родясь, вырывается изъ объятій отца и матери; онъ полонъ силы и отваги. Какъ легкая серна, едва касаясь земли, онъ бѣжитъ со скалы на скалу. Его не удерживаютъ ни страхъ родителей, ни жалобы хора. Съ высоты утеса онъ кидается на воздухъ; но крыльевъ ему не дано, одежды его поддерживаютъ; еще минута, и прекрасный юноша падаетъ къ ногамъ испуганныхъ родителей. Лицо умирающаго напоминаетъ знакомыя черты. Слабѣющій голосъ Эвфоріона умоляетъ, чтобы его не покинули одного въ темномъ царствѣ.
Хоръ. Не покинемъ, гдѣ бы ты ни былъ; мы узнали тебя. Ты уходишь отъ сіянія дня, кто же разстанется съ тобой? Мы не смѣемъ даже роптать; намъ завиденъ жребій твой. Велика и прекрасна была пѣснь твоя, была твоя отвага и въ свѣтлые и въ мрачные дни.
Ты былъ рожденъ для счастія земного; отрасль древняго дома, полный великихъ силъ, ты слишкомъ скоро былъ потерянъ для самого себя; ты погасъ въ цвѣтѣ лѣтъ. Тебя отличали и вѣрный взглядъ на міръ и сочувствіе ко всѣмъ печалямъ сердца и любовь высокихъ женъ и собственная пѣснь.
Но ты свободно, не видя преградъ, кинулся въ невольныя сѣти и насильственно нарушилъ связь съ закономъ и обычаемъ. И только послѣдній великій замыселъ далъ новую силу чистому духу. Ты добивался высокаго подвига, но этотъ подвигъ тебѣ не удался.
Кому удастся онъ? — Грустный вопросъ, отъ котораго прячется судьба, когда въ урочный часъ, въ крови утопая, молчитъ народъ. Но удалите печали, возобновите пѣсни; земля порождаетъ ихъ снова, какъ порождала всегда.
Кто не узнаетъ и въ этой жалобѣ хора и въ самой смерти Эвфоріона печальной судьбы мрачнаго генія Британіи? Происшествія, которыя въ новѣйшее время перенесли знамя войны на поля древней Эллады и возбудили надежду на возрожденіе Греціи, благородное участіе, принятое Байрономъ въ судьбѣ этой войны, служили, можетъ быть, первымъ поводомъ, по которому Гёте ввелъ мрачный, но возвышенный характеръ этого дерзкаго титана поэзіи въ свою великолѣпную картину.
Но самая идея Фауста странно сближается съ характеромъ Байрона и внутреннее значеніе преданія ни на одномъ историческомъ явленіи не отразилось такъ вѣрно и рѣзко, какъ на строптивомъ и необъятномъ духѣ британскаго поэта. Кто не прислушивался къ очаровательнымъ звукамъ его волшебныхъ пѣсенъ? Кого не увлекали онѣ непостижимою, магическою силою? Но кто въ то же время не чувствовалъ съ невольнымъ ужасомъ, что на этихъ прекрасныхъ созданіяхъ лежитъ таинственное проклятіе, что мрачныя вдохновенія поэта отравлены ядовитымъ дыханіемъ злого, отверженнаго демона? — На Байронѣ, какъ на Фаустѣ, высказалась страшная истина, что есть преступленіе мысли, ужасный грѣхъ ума, передъ которыми блѣднѣетъ самое кровавое дѣло убійцы.
Явленіе Байрона странно поразило безстрастнаго Гёте. Этотъ мрачный характеръ, эта смѣсь надменнаго самолюбія и благороднаго самоотверженія, эти огромныя страсти изумили его. Онъ слѣдилъ съ напряженнымъ вниманіемъ за блистательнымъ развитіемъ британскаго поэта, онъ удивлялся пламенному генію Байрона, но никогда не дружился съ его су. ровымъ взглядомъ на природу и человѣчество. Гёте съ искреннимъ привѣтомъ встрѣтилъ эту новую лиру, которая поражала его такими чудными звуками: онъ провожалъ ее своими благословеніями, и, когда наконецъ Байронъ умеръ за благородное дѣло Греціи, Гёте воздвигнулъ ему трогательный памятникъ на страницахъ своего любимаго произведенія.
Смерть Эвфоріона влечетъ за собою и другую разлуку, не менѣе тяжкую для Фауста. Елена прощается съ нимъ; она выполнила свое назначеніе и теперь возвращается за сыномъ своимъ въ царство Персефоны. Но присутствіе Елены произвело свое полное впечатлѣніе. Она отогрѣла и очистила душу Фауста; онъ нашелъ въ ней высокій идеалъ, къ которому такъ пламенно стремился; и это художественное преобразованіе принесло богатые плоды, которые нисколько не зависѣли отъ непосредственнаго присутствія Елены.
Какъ художественное произведеніе, третій актъ занимаетъ одно изъ первыхъ мѣстъ въ литературѣ всѣхъ вѣковъ и народовъ. Никто не достигалъ до этой ясной отчетливости въ мысляхъ, до этого вѣрнаго очертанія характеровъ, до этого совершенства формъ. Здѣсь каждое сравненіе вѣрно. И вмѣстѣ съ тѣмъ все созданіе проникнуто духомъ истиннаго греческаго искусства, начиная отъ дивнаго характера Елены до превосходныхъ пѣсенъ трагическаго хора; все оживлено дыханіемъ классической древности; все полно, все пластически-прекрасно!
Четвертый актъ заключаетъ въ себѣ новую исповѣдь поэта. Онъ изложилъ въ немъ свои понятія о жизни и назначеніи человѣка. Въ этомъ отношеніи идея четвертаго акта Фауста повторяется въ другомъ произведеніи Гёте, въ которомъ онъ также высказалъ главные результаты своей поэтической жизни. Я говорю о Вильгельмѣ Мейстерѣ. И здѣсь герой романа переходитъ отъ совершенно идеальнаго направленія въ сферу положительной практической жизни. И здѣсь признаетъ онъ наконецъ практическую дѣятельности. Въ ея присутствіи онъ упивался высшими наслажденіями жизни; душа его перелетѣла въ прекрасный міръ поэзіи, окружила себя мечтами, высокими и роскошными, но всё-таки только мечтами. Пора поэтическаго творчества прошла; вмѣстѣ съ Еленой разлетѣлись поэтическіе сны; но живое воспоминаніе прекраснаго осталось навсегда неразлучнымъ спутникомъ Фауста! Оно спасло его отъ отчаянія; оно убѣдило его въ томъ, что каждый возрастъ имѣетъ свои права и свое назначеніе, оно, наконецъ, привело его къ неизбѣжной цѣли, къ благоразумной, дѣятельной жизни.
Гёте и дѣломъ и словомъ служилъ этой мысли, въ которой заключается причина его собственнаго образа жизни. Положительное направленіе было для него необходимо; но онъ въ то же время не отвергалъ и идеальнаго значенія жизни, а нападалъ только на преувеличенную мечтательность своихъ современниковъ и ненавидѣлъ людей, которые, не слыша земли подъ собою, проживали себѣ въ какихъ-то туманныхъ областяхъ, ими же выдуманныхъ для собственнаго домашняго употребленія. Таковы были результаты практической философіи Гёте, которую онъ изложилъ не въ запутанныхъ системахъ, которую преподавалъ не толстыми книгами, а самою жизнію.
Первая сцена четвертаго акта переноситъ насъ на высокую крутую скалу; Фаустъ на классическомъ облакѣ спускается на выдающійся утесъ; облако отступаетъ, расходится и снова сливается въ чудные фантастическіе образы, которые напоминаютъ Фаусту его прошедшія радости. Къ нему подходитъ Мефистофель. Онъ допытывается, что новаго задумалъ Фаустъ.
Меф. Нельзя ль узнать, на что ты устремился?
Твое желаніе должно-быть высоко;
Теперь ты къ мѣсяцу поближе поселился;
Ужъ не къ нему ль тебя влекло?
Фаустъ. Нѣтъ, славныя дѣла еще простору много
И на землѣ себѣ найдутъ.
Великому и здѣсь не заперта дорога,
Я силы чувствую на новый смѣлый трудъ.
Меф. Такъ слава — новое желанье?
Знать, навела тебя Елена на него.
Фаустъ. Мнѣ власть нужна, мнѣ нужно достоянье.
Лишь дѣло — все, а слава — ничего.
Меф. Зато найдутся поэты, которые возвѣстятъ потомству о славныхъ подвигахъ твоихъ, чтобы глупостями возбудить новыя глупости.
Фаустъ. Все это для тебя недоступно. Ты не можешь знать, что нужно человѣку. Твоя гадкая, желчная, горькая натура не пойметъ его желаній.
Меф. Пусть будетъ такъ; открой же мнѣ всѣ свои бредни.
Фаустъ. Я смотрѣлъ на открытое море; оно колыхалось, громоздилось; вотъ отошло, вотъ опять потрясло волнами и затопило плоскіе берега. Досадно стало мнѣ; не такъ ли пустая спѣсь, страстями, взволнованною кровью смущаетъ свободный духъ, который дорожитъ всѣми правами? Я принялъ это за случай и сталъ смотрѣть внимательнѣе; волна стояла, потомъ отхлынула и гордо удалилась отъ достигнутой цѣли; но часъ придетъ — она повторитъ свою игру.
Меф. Тутъ нѣтъ ничего для меня; все это мнѣ сто тысячъ лѣтъ знакомо.
Фаустъ. Вотъ крадется волна; на тысячи концахъ,
Безплодная сама, безплодіе приноситъ,
Кипитъ, ростетъ, водой на берегахъ
Пустыню чахлую заноситъ.
Полна могучихъ силъ здѣсь царствуетъ волна;
Прошла, но ничего не совершила.
И горько мнѣ и мнѣ страшна
Стихіи бѣшеной безсмысленная сила.
Смѣлѣй душа впередъ стремится;
Хочу бороться здѣсь, хочу здѣсь побѣдить!
И это возможно! гдѣ бы ни протекала волна, она огибаетъ каждый холмикъ; какъ бы гордо она ни разливалась, самое незначительное возвышеніе ее останавливаетъ, самая ничтожная глубина привлекаетъ. И вотъ въ головѣ у меня рождается планъ за планомъ: хочу вкусить! высокое наслажденіе, удалить властительное море отъ береговъ, стѣснить границы! важнаго пространства и далеко отвести. ихъ назадъ. Я зналъ, какъ все это устроить. Вотъ мое желаніе, исполни-же его.
Меф. Это очень легко! Ты слышишь барабаны?
Фаустъ. Ужель опять война? Кто уменъ, тотъ ея не любитъ.
Меф. Война или міръ, — умно старанье извлечь для себя выгоды изъ всѣхъ возможныхъ обстоятельствъ. Глядишь и выжидаешь всякое благопріятное мгновеніе. Вотъ тебѣ случай, пользуйся имъ.
И въ самомъ дѣлѣ, случай представился, страшный, сильный соперникъ тѣснитъ императора, которому Фаустъ служилъ уже прежде; государство въ опасности; Мефистофель убѣждаетъ Фауста принять участіе въ правомъ дѣлѣ императора. Фаустъ соглашается и магическими силами одерживаетъ побѣду. Императоръ награждаетъ вѣрныхъ сподвижниковъ брани и надѣляетъ Фауста тѣмъ самымъ берегомъ моря, который въ предыдущей сценѣ обратилъ на себя его вниманіе.
Довольно значительный промежутокъ времени отдѣляетъ четвертый актъ отъ пятаго. Неутомимая дѣятельность Фауста, устремленная на прямую, положительную цѣль, наполняетъ этотъ промежутокъ. Онъ отнялъ у моря кусокъ земли, затопленный ея волнами, обработалъ и населилъ его.
Первая сцена пятаго акта переноситъ насъ на открытое мѣсто передъ моремъ. Приходитъ странникъ.
Странникъ. Вотъ они — густыя липы,
Тѣ же въ старости своей;
И опять я ихъ встрѣчаю
Послѣ многихъ, долгихъ дней.
То же мѣсто, та же хата;
Тамъ радушная семья,
Утопавшаго въ пучинѣ
Гостемъ приняла меня.
Гдѣ то нынѣ эти люди?
Гдѣ хозяева мои?
Ахъ! давно уже, быть можетъ,
Въ тихомъ гробѣ спятъ они.
Добры были эти люди;
Постучусь-ли снова въ дверь?
Можетъ-быть они всё тѣ же;
Гостю рады и теперь?
Бавкида. Добрый странникъ, тише, тише!
Ты разбудишь старика!
Долгимъ сномъ онъ отдыхаетъ
Для короткаго труда.
Странникъ. Ты ли, добрая старушка?
И тебя-ли вижу я?
Помнишь, какъ меня спасла ты,
Какъ лелѣяла меня?
Вотъ и онъ, радушный старецъ,
Мой спаситель Филемонъ.
Все добро, мои богатства
Изъ пучины вырвалъ онъ.
Подойду къ сѣдому морю
Къ безпредѣльному склонюсь;
Грудь полна живого чувства,
Упаду и помолюсь.
Филемонъ. Тамъ, гдѣ ты въ пучинѣ моря
Беззащитно утопалъ,
Садъ раскинулся цвѣтами;
Влажный берегъ садомъ сталъ
Вотъ пока ослабли силы
У сѣдого старика,
Море людямъ уступило,
И отхлынула волна.
Умныхъ баръ лихіе слуги
Растянули рядъ плотинъ,
Рыли рвы и вмѣсто моря
Вышелъ новый господинъ.
Тамъ село, здѣсь лугъ и рощи,
Тамъ роскошныя поля.
И раскинулась садами
Плодородная земля.
Маленькій садикъ.
правитьБавкида (страннику). Зачѣмъ молчишь? Что не отвѣдаешь нашего хлѣба? Ты долженъ быть голоденъ?
Филемонъ. Ему хочется узнать о чудесахъ, которыя здѣсь совершились. Вѣдь ты любишь болтать, разскажи же ему.
Бавкида. Да! это было точно чудо. И теперь еще я не могу успокоиться, потому что все это дѣлалось не совсѣмъ чисто.
Филемонъ. Пустяки! онъ получилъ это мѣсто законнымъ образомъ. Мы сами слышали объ этомъ всенародное объявленіе. Тамъ, недалеко отъ насъ, начались работы, раскинули шатры, построили хаты; а теперь, смотри, тамъ воздвигается цѣлый дворецъ.
Бавкида. По пустякамъ стучали слуги во время дня топорами и лопатами; тамъ, гдѣ по ночамъ бѣгали огни, утромъ стояла плотина; люди умирали жертвами нечистаго дѣла. По ночамъ раздавались глухіе вопли; къ морю стекали огненные потоки* а утромъ — явился каналъ! Нѣтъ; баринъ — безбожникъ. Онъ добирается до нашей бѣдной хаты, до нашей рощи; онъ щетинится, какъ богатый сосѣдъ и требуетъ отъ насъ поклоновъ.
Филемонъ. Что-же? онъ предложилъ намъ хорошее мѣсто на новой землѣ.
Бавкида. Не вѣрь ты этому водяному краю, оставайся лучше на нашей безопасной вершинѣ,
Филемонъ. Подойдемъ къ часовнѣ нашей,
Будемъ солнце провожать,
Богу старому молиться
И на Бога уповать.
Вторая сцена происходитъ передъ новымъ дворцомъ. Фаустъ, въ глубокой старости, задумчиво прохаживается; солнце садится; послѣдніе корабли съ богатыми товарами входятъ по каналу въ гавань. Въ это время раздается звонъ вечерняго колокола въ бѣдной часовнѣ Филемона и Бавкиды.
Фаустъ. Проклятый звонъ! Какъ онъ меня смущаетъ! Впереди мое владѣніе, кажется, безконечно; а тутъ, за спиной, меня мучитъ досада; завистливые звуки напоминаютъ мнѣ, что мое владѣніе не полно, что эти липы, эти старыя хаты, эта бѣдная часовня, — не мои. Захочу ли тамъ отдохнуть, меня пугаютъ чужія тѣни.
Фаустъ, который такъ неутомимо стремится къ цѣли, завидуетъ бѣднякамъ; ихъ скудное владѣніе, этотъ жалкій кусокъ земли, на которомъ они живутъ и молятся, колятъ ему глаза. Между тѣмъ корабли вошли въ гавань; они привезли богатые товары; сокровища міра сдѣлались достояніемъ Фауста, а онъ завидуетъ клочку земли! Его не радуютъ всѣ эти сокровища.
Меф. Съ наморщеннымъ челомъ, съ мрачными взглядами ты слышишь радостныя вѣсти о своемъ счастіи, между тѣмъ какъ умъ одержалъ побѣду и море примирилось съ берегами. Отъ береговъ быстрымъ бѣгомъ уходятъ корабли въ открытое море; отъ этого дворца ты простираешь сильную руку надъ землею. Отсюда началась власть твоя; здѣсь стоялъ первый деревянный шатеръ; здѣсь выкопали первую яму; а теперь по широкому каналу раздаются громкіе удары веселъ. И не твоя ли высокая мысль, не твой ли трудъ одержали побѣду надъ моремъ и землею? Отсюда…
Фаустъ. Проклятое отсюда! Оно меня и бѣситъ. Тебѣ, оборотливому демону, я долженъ открыть, что меня такъ мучитъ и чего я всё-таки стыжусь. Я бы не хотѣлъ, чтобы эти старики тамъ оставались на верху. Я бы желалъ имѣть эти липы; немногія деревья портятъ все мое владѣніе. Я бы выстроилъ на мѣсто нихъ высокую башню, открылъ бы глазу широкое пространство и видѣлъ бы оттуда все, что я совершилъ. Однимъ бы взглядомъ я окинулъ огромный подвигъ человѣческаго ума; отсюда я бы придумалъ и устроилъ все что нужно.
О, какъ ужасно чувство малѣйшаго недостатка для богача! Звонъ этого колокола, благовоніе липъ для меня нестерпимо. И здѣсь разрушается все мое могущество; какъ избавиться отъ этой мысли! Колоколъ гудитъ, а я въ отчаяніи!
Меф. Разумѣется, какая-нибудь досада должна же отравлять твои наслажденія. Я согласенъ; всякому благородному уху непріятенъ этотъ рѣзкій звонъ.
Фаустъ. Упорное сопротивленіе стариковъ, ихъ своенравіе, портитъ мнѣ все. Я наконецъ устану быть справедливымъ.
Меф. Да и что тебя останавливаетъ? Тебѣ давно пора заводить колоніи.
Фаустъ. Ступай же и отведи стариковъ, ты знаешь прекрасное мѣстечко, которое я для нихъ выбралъ.
Но Мефистофель не раздѣляетъ филантропическихъ идей Фауста, который уже боится грѣха. Присутствіе Мефистофеля влечетъ за собою проклятіе. Демонъ страшно исполняетъ данное порученіе: онъ поджигаетъ бѣдную хату стариковъ, которые вмѣстѣ съ гостемъ своимъ дѣлаются жертвами пламени, въ то время, когда несчастный Фаустъ мечтаетъ о новомъ, покойномъ жилищѣ, устроенномъ для нихъ. Густой дымъ, который поднялся надъ развалинами хижины, расходится и превращается въ четыре страшныя привидѣнія: они приближаются къ дворцу въ видѣ безобразныхъ старухъ.
Первая. Я недостатокъ.
Вторая. А я вина.
Третья. Я забота.
Четвертая. А я нужда.
Всѣ. Дверь заперта; мы не можемъ войти;
Тамъ живетъ богачъ; къ нему нѣтъ пути!
Недостатокъ. Я въ тѣнь превращусь.
Вина. А я въ ничто.
Нужда. Отъ меня богачъ отвернетъ лицо.
Забота. Вы, сестры мои, не можете дойти до него; одна забота доберется и до богача.
Недостатокъ. Старыя сестры, спѣшите за мной.
Вина. Я не отстану отъ тебя.
Нужда. И я пойду по твоимъ слѣдамъ.
Всѣ. Тучи проходятъ; звѣзды гаснутъ; а тамъ, позади, издалека приходитъ братъ, приходитъ ….смерть.
Фаустъ (во дворцѣ). Я видѣлъ четырехъ, а ушли только три. Я не могъ понять, о чемъ онѣ говорили. Въ ихъ словахъ упоминалась нужда, и смерть отвѣчала на этотъ звукъ. И все это было такъ глухо, такъ отзывалось привидѣніями!… Ахъ! я еще отъ этого не освободился, еще не могъ удалить отъ своего пути колдовства, еще не разучился, какъ заклинаютъ духовъ. О, если бы я могъ одинъ стоять передъ тобой, природа, тогда бы еще стоило быть человѣкомъ.
И я имъ былъ въ то время, когда еще блуждалъ въ туманѣ, еще не проклялъ страшнымъ словомъ и себя, и людей. А теперь воздухъ напитанъ привидѣніями, и я не знаю, какъ отъ нихъ освободиться. Удастся ли прожить одинъ хорошій, ясный день, — ночь запутаетъ въ свои сновидѣнія. Мы идемъ домой съ цвѣтущаго поля, — вдругъ каркаетъ птица; о чемъ она каркаетъ? о несчастій! Суевѣріе и рано и поздно запутываетъ насъ въ свои таинственныя сѣти, привязывается къ намъ, пугаетъ и грозится; мы, испуганные, останавливаемся и дрожимъ…. Дверь заскрипѣла, а никого нѣтъ. (Вздрогнувъ). Есть ли здѣсь кто нибудь?
Забота. Есть.
Фаустъ. Но кто же ты?
Забота. Я здѣсь.
Фаустъ. Удались!
Забота. Я здѣсь на своемъ мѣстѣ.
Фаустъ. Остерегись, не произноси волшебныхъ заклинаній.
Забота. Если ухо и не услышитъ твоего имени, сердце чуетъ мое присутствіе. Въ какомъ бы видѣ я ни являлась, я всегда страшна и могуча. По дорогамъ, надъ волнами я печальный товарищъ. Никто меня не ищетъ, а всѣ находятъ; всѣ проклинаютъ и всѣ мнѣ льстятъ. Ты никогда не зналъ Заботы?
Фаустъ. Я свѣтъ лишь мелькомъ пробѣжалъ,
За наслажденіе безсмысленно хватался;
Что было не по мнѣ, съ тѣмъ скоро разставался,
Что ускользало, отпускалъ.
И только требовалъ и только совершалъ.
А тамъ опять желалъ, а тамъ опять пытался;
И бурно прожилъ жизнь, сперва могучъ и смѣлъ,
Теперь, умно и осторожно;
Я этотъ міръ вполнѣ уразумѣлъ,
А то, что тамъ, намъ видѣть невозможно.
Тотъ глупъ, кто съ мыслію пустой
Глядитъ туда безумными глазами
И думаетъ найти своихъ за облаками.
Здѣсь мѣсто для тебя! Здѣсь только твердо стой!
Зачѣмъ въ такую даль пускаться?
Кто самъ силенъ, тому и міръ не нѣмъ;
Что онъ пойметъ, за то онъ можетъ взяться:
И пусть доволенъ будетъ тѣмъ!
Забота. Кѣмъ я только завладѣю, для того нѣтъ помощи на свѣтѣ. Его обниметъ вѣчный мракъ; солнце для него не взойдетъ и не закатится. Онъ не умѣетъ обладать сокровищами. Радость и горе становятся въ глазахъ его пустыми бреднями; среди избытка и роскоши онъ умираетъ отъ голода. И наслажденіе и слезы онъ откладываетъ на слѣдующій день, живетъ только въ будущемъ и никогда не кончитъ дѣлъ своихъ.
Фаустъ. Перестань! Ты этимъ меня не обманешь. Я не хочу слышать твоихъ нелѣпостей. Ступай; такая безсмыслица хоть кого съ ума сведетъ.
Забота. Онъ не знаетъ, идти ли или остаться, ему не достаетъ рѣшимости. Среди гладкой дороги, онъ ходитъ ощупью, неровными шагами; теряется больше и больше; на все смотритъ криво; онъ и себѣ и другимъ въ тягость; ему душно, онъ задыхается, но не задохнется; не покоряется и не отчаявается.
Фаустъ. Отверженные демоны! Такъ издѣваетесь вы надъ человѣчествомъ; самые покойные дни вы запутываете страданіями. Трудно избавиться отъ демоновъ, трудно разорвать таинственную связь; но твоего могущества, Забота, я не признаю.
Забота. Такъ узнай же его прежде, чѣмъ я съ проклятіями тебя оставлю. Люди во всю жизнь свою жалкіе слѣпцы; ослѣпни же и ты на закатѣ дней своихъ. (Исчезаетъ).
Фаустъ (слѣпой). Темная ночь посѣтила меня; но тамъ во мнѣ самомъ горитъ яркій свѣтъ. Спѣшу совершить, что я задумалъ. Одно только слово властителя имѣетъ вѣсъ. Вставайте, слуги! Исполняйте замыслы мои!
Здѣсь, наконецъ, просыпается въ Фаустѣ горькое сознаніе проклятія, которымъ обременяетъ его страшное присутствіе демона. Фаустъ чувствуетъ необходимость нравственнаго очищенія. Самыя благія намѣренія его превращаются въ преступленія отъ страшнаго содѣйствія Мефистофеля. Недаромъ стучится Забота въ двери несчастнаго богача; но тяжело ея присутствіе для Фауста; чары ему надоѣли; онъ отрекается отъ магіи, которая погубила его; отрекается отъ суетнаго стремленія за предѣлы здѣшняго міра, отъ познанія того, что недоступно прямому наблюденію, что предоставлено другому времени, другой жизни.
Фаустъ дышетъ свободнѣе; волшебный міръ духовъ уже не имѣетъ надъ нимъ привычнаго вліянія; будущее его не смущаетъ; ревностное исполненіе настоящихъ обязанностей успокоиваетъ дѣятельнаго слѣпца. Онъ трудится для человѣчества, и въ исполненіи своихъ благодѣтельныхъ намѣреній находитъ полную награду за благородные безкорыстные труды. И среди этой дѣятельности къ нему приходитъ смерть. Она застаетъ его за исполненіемъ его послѣдняго желанія,
Фаустъ. Болото тянется вдоль по горамъ: оно заражаетъ все, до чего я добился. Мое послѣднее желаніе состоитъ въ томъ, чтобы отвести отъ моихъ владѣній это вредное болото. Тогда-бы я открылъ новыя области цѣлымъ милліонамъ людей, и они бы поселились тамъ въ дѣятельной свободѣ, хотя и не безопасно, на зеленыхъ, плодородныхъ поляхъ; привольно было-бы людямъ и стадамъ на новой землѣ, на холмахъ, взгроможденныхъ трудами человѣка; внутри раскинется роскошная земля; пускай разъяренное море нахлынетъ волнами, оно уступитъ общему сопротивленію и отойдетъ. Я весь преданъ этой мысли; въ ней заключается крайній выводъ человѣческой мудрости. Только тотъ достоинъ жизни и свободы, кто каждый день долженъ ихъ завоевать для себя. Такъ младенецъ, мужъ и старецъ прожили-бы здѣсь, окруженные опасностями, свои назначенные сроки. На такую толпу хотѣлъ бы я взглянуть; съ вольнымъ народомъ стоять на свободной землѣ! Тогда-бы я могъ сказать мгновенью: Остановись! Тебѣ я радъ! — И цѣлыя столѣтія не уничтожили бы слѣдовъ моего существованія. — Въ предчувствіи этого высокаго счастія я вкушаю теперь высшее мгновеніе жизни!
Роковое слово, на которомъ былъ основанъ договоръ съ Мефистофелемъ, произнесено; срокъ наступилъ и Фаустъ умираетъ. Мефистофель, окруженный Лемурами, принимаетъ свою добычу.
Меф. Никакое наслажденіе его не насытило, никакое счастіе его не удовлетворило; бѣднякъ, который такъ долго боролся со мною, хотѣлъ удержать послѣднее, дрянное мгновеніе. Время воцарилось; старикъ умеръ; часы остановились.
Хоръ. Остановились; они молчатъ какъ полночь; стрѣлка падаетъ.
Меф. Падаетъ; все совершилось.
Хоръ. Все прошло.
Меф. Прошло? Какое глупое слово? Зачѣмъ прошло? Все одно, что прошло, что не было? --
Мефистофель окружаетъ себя цѣлымъ легіономъ демоновъ, для того чтобы, вѣрнѣе удержать душу Фауста. Но имѣетъ-ли онъ право на эту душу? Выполнилъ-ли онъ условія договора? удовлетворилъ-ли желанія Фауста? успокоилъ-ли его чувствомъ самодовольствія? — Нѣтъ! Фаустъ на закатѣ дней понялъ свое назначеніе, и съ этихъ поръ вліяніе Мефистофеля потеряло надъ нимъ всю свою силу; неутомимая дѣятельность, употребленная на пользу человѣчества, строгое исполненіе обязанностей, которыя достались на его долю, успокоили Фауста въ послѣдніе дни его жизни.
Небесные ангелы спускаются на землю и уносятъ душу Фауста къ престолу вѣчнаго милосердія. Демонъ тьмы, пораженный красотою чистыхъ ангеловъ свѣта, не можетъ удержать добычи, которую онъ неправедно присвоилъ себѣ.
Хоръ ангеловъ встрѣчаетъ душу Фауста.
Спасенная грѣшница молится за него теплыми слезами: Маргарита, очищенная раскаяніемъ отъ своего невольнаго преступленія, теперь пришла заступницей Фауста къ подножію вѣчнаго трона, и ея молитвой, ея слезами, бѣдный труженикъ находитъ успокоеніе отъ тяжкихъ трудовъ земного странствія, отъ бурныхъ страстей и отъ сомнѣній, которыя вездѣ его преслѣдовали.
Вся эта картина спасенія Фауста проникнута трогательнымъ стремленіемъ души человѣческой, для которой земля только временная обитель. Душа — только гость на землѣ; ее ожидаетъ другая родина и она, освободясь отъ бренной одежды праха, улетаетъ на лоно любви и милосердія.
ПРИМѢЧАНІЯ
правитьПосвященіе и прологъ.
правитьВъ посвященіи поэтъ обозначаетъ свое личное отношеніе къ трагедіи. Подъ старость онъ досказываетъ намъ созданіе юности. Чудный новому поколѣнію, онъ воспоминаетъ прежніе годы и прежнихъ друзей; при нихъ развивалась дума поэта. Ихъ нѣтъ! однихъ разнесла буря жизни по широкому лицу земли, другихъ не стало! бѣдный поэтъ довѣряетъ свое созданіе, свои слезы и радости новому поколѣнію; его страшатъ рукоплесканія чужой толпы; но тайная сила вдохновенія увлекаетъ его къ прошедшему и въ пестромъ морѣ воспоминаній исчезаетъ печальная существенность.
Прологъ показываетъ отношеніе поэта къ внѣшнему міру. Характеръ трехъ дѣйствующихъ лицъ развитъ съ необыкновеннымъ искусствомъ; это вѣрный списокъ съ природы. Расчетливая спекуляція директора приводитъ въ негодованіе независимую, гордую душу поэта; а юморъ, въ видѣ комика, становится посредникомъ между поэтическимъ и существеннымъ бытомъ человѣка. См. Falk, стр. 320.
Первая сцена въ кабинетѣ.
правитьМы видимъ глубокомысленнаго ученаго, который, прошедъ всю область человѣческаго знанія, удостовѣрился въ ограниченности жалкихъ ислѣдованій ума. Ненасытная жажда истины, соединяясь съ творческимъ воображеніемъ поэтической души, указываетъ ему новый путь въ невидимомъ мірѣ духовъ. Чувствуя таинственную связь существъ, сопряженныхъ неразрывною цѣпью на различныхъ ступеняхъ бытія, онъ восклицаетъ: Тебѣ доступенъ міръ духовъ!
Книга Нострадама укажетъ ему дорогу въ высшія сферы. Онъ видитъ изображеніе духа природы; но его обширная, творческая дѣятельность навсегда останется недоступною человѣческому уму; онъ заклинаетъ духа земли, но подавленный, пораженный словами мощнаго видѣнія, онъ падаетъ съ горькимъ чувствомъ собственной немощи. Приходъ Вагнера спасаетъ его отъ отчаянія. Вагнеръ — живая каррикатура мертваго, книжнаго знанія, прямое противорѣчіе Фаусту, бездушный образецъ жалкой, самодовольной учености. Гинрихсъ, стр. 73, видитъ въ немъ представителя эмпирическихъ наукъ, а въ Фаустѣ представителя философіи. Разговоръ съ Вагнеромъ убѣждаетъ Фауста еще болѣе въ ничтожности земныхъ покушеній. Жизнь дразнитъ его уродливыми личинами тысячи заботъ Ему наскучило быть игрушкою неразрѣшимыхъ сомнѣній; смерть раскроетъ ему неразгаданный узелъ жизни; онъ рѣшился и твердою рукою подноситъ ядовитое зеліе къ устамъ. Ззонъ колоколовъ съ ближняго храма его останавливаетъ. Дѣтскія воспоминанія оживляются. Остатокъ религіознаго чувства, удерживаетъ его отъ погибели. См. Вебера стр. 71, Лейтбехера. стр. 261 Дюнцера, стр. 29.
Р. 28 1. 10. Михаилъ Пострадамусъ, р. 1503 у 1566. придворный медикъ Карла IX и знаменитый прорицатель Франціи. Книга его издана въ 1555 г. подъ заглавіемъ: Les prophecies de М. Michel Nostradamus. Dont il у en а troi cens, qui n’ont encores jamais esté imprimées, trouves en une bibliothèque délaissez par l’autbeur. A Troyes par Pierre Chevillot. l’imprimeur du roi См Morhof. Polyhistor 1. 10.
P. 28 1. 21. Макрокосмусъ, духъ природы, духъ вселенной;
Р. 30 1. 1. Микрокосмусъ, духъ земли; отраженіе духа вселенной въ тѣсныхъ предѣлахъ нашей планеты. Гёте заимствовалъ эти два лица изъ теозофіи и космогоніи среднихъ вѣковъ. Книги Парацельса. Агриппы. Гельмонта и другихъ, представляютъ намъ странную смѣсь древнихъ, орфическихъ преданій, идей Платона и гностиковъ и нелѣпыхъ, каббалистическихъ выдумокъ.
Сцена за городскими воротами.
правитьИзъ тѣснаго кабинета, отъ мертвой утвари ученаго, этого символа безжизненнаго воззрѣнія на науку, Фаустъ переходитъ въ открытое поле, на свѣтлый пиръ весенней природы. Въ противоположность безпокойному, внутреннему боренію души, мы переходимъ къ шумному, деревенскому празднику. Въ живой картинѣ кипящаго народа мы встрѣчаемъ то же безотчетное стремленіе, то же движеніе впередъ. Вся эта сцена обрисована свѣжими красками жизни. Фаустъ, недовольный незаслуженными похвалами народа, удаляется отъ толпы. Воспоминаніе чумы снова убиваетъ его сознаніемъ человѣческой немощи. Въ немъ опять просыпается стремленіе къ иному міру; онъ опять призываетъ духовъ и таинственный пудель магическими кругами приближается къ нему.
Р. 57 1. 25. Алхимическіе составы среднихъ вѣковъ.
Р. 62 1. 12. Преданіе упоминаетъ тоже о собакѣ Фауста, называя ее Prestigiar.
Р. 62 1. 12. Это мѣсто объясняется мыслями Гёте о монадахъ. Пудель, слѣдуя дѣйствію какой-то невидимой силы, (дѣйствію верховной монады) болѣе и болѣе приближается къ Фаусту. Такимъ образомъ высшая монада привлекаетъ другія слабѣйшія, подчиняя ихъ сферѣ собственной дѣятельности. Falk, стр. 226
Вторая сцена въ кабинетѣ.
правитьФаустъ возвращается въ сопровожденіи пуделя. Созерцаніе природы успокоило бурныя волненія души. Въ торжественномъ расположеніи духа исчезаетъ мелкая страсть Пудель ворчитъ. Ему не нравится одинокая бесѣда успокоеннаго философа; Фаустъ замѣчаетъ наконецъ необыкновенныя движенія пуделя. Подозрѣвая значеніе страннаго гостя, онъ заклинаетъ его магическими формулами. Пудель распадается въ туманѣ и въ видѣ странствующаго студента является Мефистофель. Самый колоссальный характеръ этой трагедіи есть Мефистофель. Проникнутый живою, творческою мыслію поэта, онъ представляется въ ясномъ образѣ дѣйствительной жизни. Всякое сомнѣніе въ невѣроятности и невозможности подобнаго явленія исчезаетъ передъ убѣдительною силою изображенія. Въ Мефистофелѣ нѣтъ ничего неестественнаго. Мы бы не удивились, встрѣчая подобный характеръ въ пестрыхъ явленіяхъ жизни. А между тѣмъ въ немъ проявляются темныя стихіи демона съ такою силою очевидной истины, что мы молча принимаемъ олицетвореннаго сатану, какъ необходимое, естественное явленіе. Въ философическомъ смыслѣ гётева созданія, Мефистофель представляетъ начало зла, какъ нравственную необходимость.
Въ немъ сосредоточиваются всѣ видимыя отрицанія въ природѣ и въ индивидуальномъ характерѣ каждаго человѣка. Онъ является только тогда, когда Фаустъ потерялъ уже путеводную нить своего назначенія. Мефистофель представляется въ видѣ обыкновеннаго человѣка. Въ немъ, повидимому, повторяются тѣ же страсти, слабости и добродѣтели; но и самая привязанность, самое состраданіе, которое иногда въ немъ проявляется отравлено ядовитымъ дыханіемъ отрицанія. Кому удалось сдружиться съ мыслію о необходимости зла, тому является оно въ мудромъ домоводствѣ Божіемъ, какъ условная сила, содѣйствующая по предначертаніямъ вѣчнаго закона къ движенію благой, непостижимой цѣли. См. Weber, стр. 35. Falk, стр. 229. Deyks, стр. 21. Enk, стр. 34.
Р. 67 1. 10. Ключъ Соломона, магическая книжка. составленная европейскими каббалистами. См. Adelungs Geschichte der menschlichen Thorheit. Часть 4, стр. 332.
P. 68 1. 19 Это заклинаніе основано на трактатѣ глубокомысленнаго, но суевѣрнаго Парацельса: de Num phis Sylphis, Pigmaeis, et Salamaiidris et de ceteris spiritidus. Заклиная пуделя, Фаустъ обращается къ четыремъ главнымъ духамъ, которые могли въ немъ скрываться, къ духу огня (Саламандра), къ духу воды (Ундина), къ духу воздуха (Сильфа) и къ духу земли, къ домовому (Incubus). См. Leutbecher, стр. 269 и Weber, стр 85.
Р. 74 1. 9. По ученію магіи Пентаграмма или Пентильфа представляетъ изображеніе земли и ада. Она бываетъ двоякаго рода. Одинъ употребляется для заколдованія. между тѣмъ какъ другой снимаетъ чары. См. Grotefend, въ Allgemeine Encyciopädie von Ersch und Gruber. Часть III, стр. 81.
Сцена условія.
правитьФаустъ, отверженный могущественнымъ явленіемъ духа земли, измученный безпрерывнымъ повтореніемъ напраснаго стремленія, съ презрѣніемъ принимаетъ предложеніе Мефистофеля. Онъ знаетъ, что чортъ не можетъ удовлетворить его духовнаго стремленія, знаетъ, что этимъ путемъ онъ не дойдетъ до высокой цѣли человѣческаго назначенія; но утомленный тщетными усиліями ума. онъ хочетъ утолить мучительную, духовную жажду наслажденіями чувственности. Договоръ совершается и Мефистофель торжествуетъ; но чортъ на этотъ разъ ошибается въ своихъ разсчетахъ. Ослѣпленіе человѣка, который всѣми силами высокаго ума искалъ разрѣшенія тайнъ природы, не можетъ быть продолжительно. Чувственныя наслажденія не наполнятъ дѣятельной, умственной жизни.
Р. 98 1. 17. Эти слова примѣняются къ пребыванію Гёте въ Лейпцигѣ, но въ нихъ заключается и общая иронія на безжизненныя словопренія ученыхъ, на бездушное разложеніе частей безъ уразумѣнія духовнаго смысла цѣлаго.
Р. 100 1. 9. Мы, можетъ-быть, и здѣсь найдемъ примѣненія къ метафизикѣ кантовой школы, предполагая эти слова слѣдствіемъ опасеній, возбужденныхъ въ Гёте полемикой Гердера и Гаманна противъ Канта. См. Leutbecher, стр. 272.
Погребъ Ауербаха.
правитьЭта сцена, какъ и слѣдующая, находится въ неразрывной связи съ предыдущими. Мефистофель, увлекая Фауста изъ тѣснаго кабинета на шумное поприще чувственной жизни, дѣйствуетъ по собственному, предварительному соображенію, выраженному словами:
Я увлеку его дорогой жизни шумной,
Путемъ ничтожности пустой.
Аллегорическое значеніе этой сцены указываетъ, можетъ быть, на вторую шлезвигскую школу, которая наполняла Германію грозными произведеніями необузданнаго воображенія. Основаніемъ сцены послужило самое преданіе.
Кухня вѣдьмы.
правитьВъ этой сценѣ Мефистофель разгорячаетъ воображеніе Фауста, возбуждая чувственность его волшебными напитками. Чортъ вѣренъ и непоколебимъ въ своихъ намѣреніяхъ. Онъ дѣйствуетъ на страсти, на чувственную сторону Фауста. Искуситель представляетъ ему роскошное изображеніе женщины, рисуетъ ему наслажденія нѣги и все болѣе и болѣе завлекаетъ его въ свои соблазнительныя сѣти. Разсматривая эту сцену, какъ каррикатуру нелѣпостей литературнаго міра, мы находимъ въ ней ѣдкую сатиру, направленнную преимущественно противъ журналистовъ того времени. Переписка Шиллера и Гёте объясняетъ намъ въ этомъ случаѣ многія темныя мѣста и выраженія. Рейхардъ, Поссельтъ, Гсннигсъ. Бютъ, Генцъ и другіе играютъ забавныя роли въ этомъ соборѣ безумія и нелѣпостей. Котъ-журналистъ, жадный до платы и денегъ, можетъ и въ наше время служить образцомъ литературныхъ торгашей. Нелѣпая декламація вѣдьмы тоже похожа на напыщенныя выраженія мнимыхъ философовъ, которые пользовались по своему объѣдками Канта. Фихте и другихъ великихъ мыслителей того времени. См. Weber, стр. 94. Lentbecher. стр. 274.
Фаустъ и Маргарита.
правитьВстрѣча Фауста съ Маргаритой пріуготовлена предыдущей сценою. Эта дивная исторія любви представлена поэтомъ съ ужасающей истиной. Характеръ Маргариты — высокій образецъ дѣвственной чистоты. Гёте украсилъ его всѣми прелестями простоты и невинности. Маргарита одно изъ тѣхъ поэтическихъ созданій, которыя, нисколько не выходя изъ предѣловъ нашей природы, привлекаютъ насъ всѣмъ очарованіемъ идеальнаго міра. Я не знаю, кромѣ Шекспира другого поэта, который былъ бы такъ искусенъ въ изображеніи женскихъ характеровъ, какъ Гёте. Чувственность сводитъ Фауста съ Маргаритой. Любовь и довѣріе губятъ бѣдную дѣвушку. Но въ ясномъ зеркалѣ этой чистой, дѣвственной души отражается мрачное изображеніе преступнаго любовника: онъ боится этого милаго существа, которое дѣтскою простотою торжествуетъ надъ нимъ. Но демонъ, къ которому онъ прикованъ, поджигаетъ страсти, торопитъ къ наслажденію, ближе и ближе стягиваетъ лукавыя сѣти и топитъ въ необдуманномъ преступленіи. Все развитіе этой любви, паденіе Маргариты, смерть брата, убитаго Фаустомъ, страшная сцена въ соборѣ, гдѣ внутреннему карающему голосу души отвѣчаетъ строго церковное пѣніе, все это возбуждаетъ невольное участіе глубокою, поражающею истиною.
Валпургіева ночь.
правитьМефистофель увлекаетъ Фауста от погибающей Маргариты. Стараясь заглушить въ немъ внутренній голосъ души, онъ приводитъ его на шумный праздникъ волшебнаго міра. Въ этомъ грязномъ, нестройномъ хаосѣ онъ хочетъ разорвать послѣднія пружины, связывающія Фауста съ человѣчествомъ. Эта сцена сама по себѣ представляетъ разрѣшеніе одной изъ самыхъ трудныхъ поэтическихъ задачъ, ежели только поэзія допускаетъ задачи. Передъ нами совершается дивное олицетвореніе небывалаго, фантастическаго міра. Брокенъ, въ мрачномъ костюмѣ своемъ, какъ исполинъ волшебнаго преданія, открываетъ намъ пеструю картину ли каго праздника. Блудящіе огни, духи металла, совы, вѣдьмы, вѣшу мной пляскѣ, съ громкимъ хохотомъ мелькаютъ передъ глазами. Все дышетъ, все кипитъ какою-то волшебною жизнію. Съ другой стороны, представляется намъ ѣдкая сатира литературнаго міра, политическихъ и философическихъ мнѣній того времени. Многія изъ этихъ колкихъ выходокъ обнаружены, другія, можетъ быть, навсегда останутся загадками.
Р. 227 1.21. Баубо — достойная представительница вѣдьмъ, элевзинская дочь земли, олицетвореніе самаго дерзкаго безстыдства. См. Weber, стр. 101.
Р. 234 1.1. Подъ именемъ генерала, Гёте хотѣлъ изобразить судьбу Дюмурье и другихъ, подобныхъ ему мужей, которые, переживъ свою эпоху, испытали черную неблагодарность народа, забывшаго всѣ ихъ заслуги.
Р. 234 1.6. Министръ представляетъ легимитистовъ до 1789 года.
Р. 234 1.11. Подъ этимъ именемъ Гёте изобразилъ революціонеровъ, которые, изгнавъ аристократію изъ ея наслѣдныхъ дворцовъ, сами поселились въ нихъ, безъ труда привыкая къ нѣгѣ и роскоши въ этомъ быстромъ переходѣ отъ нищеты къ богатству.
Р. 2361.7. Лилитъ — миѳическое лицо стараго еврейскаго преданія. Самое названіе тождественно съ названіемъ Илитіи (Ειλήϑυια, Ελείϑυια, Eleutho). Понятіе евреевъ не противорѣчитъ первоначальному значенію этого древняго греческаго божества. Сюда оно въ свою очередь, вѣроятно, перешло изъ вавилонскихъ и арабскихъ преданій. Крейцеръ выводитъ это заключеніе изъ сходства словъ: Lilith, Alilat, Mylitta. Эти выраженія соотвѣтствуютъ понятіямъ Ночи и Родовъ, (Seiden de Oils syris). Какъ богиня родовъ Илитія имѣетъ почти то же значеніе, какъ и Латона (λαϑω, ληϑὼ). Она древнѣе Крона (Pausanias VIII, 21). Самый хаосъ не превосходитъ ея въ этомъ отношеніи, или лучше сказать сливается съ нею въ одно понятіе. Какъ богиню родовъ мы встрѣчаемъ ее уже въ Иліадѣ (XIX, 103). Преданіе говоритъ, что она пришла изъ странъ гиперборейскихъ въ Делосъ, чтобы помогать Латонѣ въ ея занятіяхъ. У буддистовъ Мая имѣетъ то же значеніе.
Р. 1371.18. Буквальное значеніе слова указываетъ на книгопродавца и ученаго Фридриха Николая, помѣстившаго въ Бистровой Neuer Berliner Monatsschrift въ 1799 году статью подъ заглавіемъ: Beispiel einer Erscheinung mehrerer Phantasien nebst einigen erläuternden Anmerkungen, въ которой доказывалъ, что различныя фантастическія видѣнія, возмущавшія его въ 1791 г., были ни что иное, какъ слѣдствіе геморроидальной болѣзни. Этотъ человѣкъ возбуждалъ противъ себя общее негодованіе всѣхъ благомыслящихъ людей своими опрометчивыми и дерзкими сужденіями о многихъ современныхъ ему знаменитостяхъ.
Сонъ въ Валпургіеву ночь.
правитьЭта интермедія заимствована изъ шекспирова «Сна въ лѣтнюю ночь»; въ ней изображено нѣсколько литературныхъ и философическихъ портретовъ; поэтъ, повидимому утаилъ, многіе куплеты; по крайней мѣрѣ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ мы видимъ явные промежутки. Можетъ быть время и Эккерманъ откроютъ намъ когда-нибудь таинственный, валпургскій мѣшокъ, о которомъ упоминалъ Гёте въ разговорахъ съ Фалькомъ. См. Falk, стр. 92.
Р. 245 1.6. Мидингъ былъ директоромъ веймарскаго театра; къ нему относится и стихотвореніе, напечатанное въ полномъ собраніи гётевыхъ сочиненій.
Р. 246 1.3. Фантастическое лицо въ свитѣ Оберона. См. «Сонъ въ лѣтнюю ночь» Шекспира.
Р.246 1.8. Воздушный геній въ услугахъ мага Проспера. См. «Бурю» Шекспира.
Р. 274 1.14. Еще выходка противъ книгопродавца Николая.
Р. 247 1.23. Въ стихотвореніи die Götter Griechenland’s, Шиллеръ жалуется на бездушное, холодное воззрѣніе современныхъ поэтовъ на природу и съ горькимъ упрекомъ вспоминаетъ живую, греческую миѳологію. Это стихотвореніе навлекло на бѣднаго Шиллера негодованіе многихъ богослововъ, которые, не разумѣя истинной мысли поэта, провозгласили его атеистомъ.
Р. 248 1.1. Судя по одной изъ гётевыхъ ксеній, этотъ куплетъ относится къ художнику Карстену.
Р. 248 1. 6. Неудачные опыты Кампе. очистить нѣмецкій языкъ отъ иностранныхъ словъ, произвели этотъ куплетъ.
Р.249 1.11. Геннингсъ былъ издателемъ двухъ журналовъ: Генія времени и Музагета; онъ нападалъ на Шиллера и Гёте за сочиненіе ксеній.
Р. 250 1.5. Еще выходка противъ Николая и Бистера, которые въ своихъ сочиненіяхъ безпрерывно толковали о тайныхъ дѣйствіяхъ уничтоженнаго ордена іезуитовъ.
Р. 251 1.22. Лафатеръ. См. Eckerinann’s Gespräche mit Göthe II. стр. 70
P. 252 1.5. Острота этого куплета состоитъ въ непереводимой игрѣ словъ, основанной на созвучіи выраженій Teufel и Zweifel.
Послѣдняя сцена.
правитьПутешествіе по Брокену не произвело желаннаго впечатлѣнія на Фауста. Узнавъ о несчастномъ положеніи Маргариты, онъ съ ужасомъ спѣшитъ въ ея темницу, желая освободить несчастную жертву своей любви. Сцена въ темницѣ принадлежитъ къ самымъ чистымъ и трогательнымъ произведеніямъ драматической поэзіи. Характеръ безумной Маргариты обрисованъ яркими красками. Простота языка необыкновенная, даже въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ бѣдная страдалица, близкая смерти, возвышается до лирическаго одушевленія Я не умѣлъ передать высокихъ красотъ оригинала; я въ нѣкоторыхъ мѣстахъ даже отступалъ отъ него, думая болѣе о смыслѣ, нежели о словахъ подлинника. Буквальный переводъ не всегда бываетъ и точнымъ переводомъ; по моему мнѣнію славное достоинство хорошаго перевода состоитъ въ томъ, что онъ по возможности производитъ то же впечатлѣніе, какъ и подлинникъ.
Я перевелъ только первую часть Фауста, которая, касаясь всѣхъ вопросовъ жизни, въ поражающей картинѣ всѣхъ страстей и слабостей человѣка, имѣетъ особую занимательность и сама по себѣ представляетъ стройное цѣлое. Вторая часть, богатая красотами символической поэзіи, не имѣетъ того живого, драматическаго движенія. До 1831 года мы знали только первую часть съ весьма немногими отрывками изъ второй, которая принадлежитъ послѣднимъ годамъ гётевой жизни. Обѣ эти части, сохраняя ту же идею и то же направленіе, представляютъ между собою отношеніе юношескаго пыла и старческаго спокойствія одного и того же человѣка.
- ↑ См. въ Anzeiger für Kunde des deutschen Mittellalters стр. 266. 1834, стихотвореніе, Miliatriur, собственное Моне.
- ↑ См. Вильменя: Cours de littérature franèaise. T. II. 1830. P. 295. и Шмидта Ergänzung des Dunlop.
- ↑ Подъ заглавіемъ: Een schone Historie van Virgilius, van zyn Leven, Doot, ende van zyn wonderliche Werken, di hi deede by Nigro mantien ende by dat behulpe des Duyvels.
- ↑ См. Шмидта: Beiträge zur romantischen Poesie.
- ↑ См. его сочиненіе: Schimpf und Ernst, welches durchläuft der Welt Handel, mit viel schönen und kurzweiligen Exempeln und Gleichnissen, Parabeln und Historien etc. Augsburg. 1536.
- ↑ Въ своихъ Colectaneis locorurn communium, стр. 88.
- ↑ См Disquisitiones magicae.
- ↑ См Disquisitio hictorica de Fausto. (Cap. 1. § VIII).
- ↑ См. Герста: Zauberbibliothek, Th. VI, S. 87.
- ↑ См. Гёрресъ: Volksbücher, S. 212.
- ↑ См. статью Стиглица о Фаустѣ въ Raumer’s idslorisches Taschenbuch, 1834.
- ↑ См. Dr. J. Leutbecher: Ueber den Faust von Göthe. 1838.
- ↑ См. Вебера: Göthe’s Faust. Halle. 1836, стр. 16.
- ↑ Подъ заглавіемъ: Die Historia von Dr. Johann Fausten, den weit beschreiten Zauberer uud Schwarzkünstler etc. gedruckt zu Frankfurt а. М. durch Job. Spiess. MDCXXXVIII.
- ↑ Das ärgerliche Leben und schreckliche Ende des vielberüchtigten Erzschwarzkünstlers Dr. Johannis Faust’s erstlich vor vielen Jahren fleissig beschrieben durch Gh. R. Widmann, jetzo aufs neue übersehen und sowohl mit neuen Erinnerungen als nachdenklichen Fragen und Geschichten der heutigen bösen Welt zur Warnung vermehrt durch J. Nicolaum Pfitzeruin, Med. Doctor etc. 1674.
- ↑ См. Des durch seine Zauberkunst bekannten C. Wagners, weiland gewesenen Famulis Dr. Johannis Faustens, Leben und Thaten von J. Schotus Tolet, in deutscher Sprache geschrieben und nunmehr mit einer Vorrede vermehrt durch P. J. М. 1714.
- ↑ См. Lessing’s theatralischer Nachlass, письмо Энгеля. Ч. 2, стр. 213.
- ↑ См. Dr. Leutbecher: Uebcr den Faust von Göthe. S. 95, 1838.
- ↑ См. Werke. Bd. 50, S. 161.