Усмирение строптивой (Шекспир; Каншин)/ДО

Усмирение строптивой
авторъ Уильям Шекспир, пер. Павел Алексеевич Каншин

Оригинал: англ. The Taming of the Shrew, опубл.: 1623. — Перевод опубл.: 1893. Источникъ: Полное собрание сочинений в прозе и стихах В. Шекспира : в 12 т. / Перев. (в прозе) П.А. Каншина. Биогр. очерк Н.И. Стороженко. Примеч. П.И. Вейнберга и др. — 1-е изд. — СПб.: изд. Добродеева, 1893. — Т. 11. — (Прилож. к журн. «Живописное обозрение»). az.lib.ru

УСМИРЕНІЕ СТРОПТИВОЙ.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

Дѣйствующія лица Пролога

Лордъ.

Христоферъ Слэй, мѣдникъ

Хозяйка, пажъ, актеры, охотники и слуги.

Баптиста, богатый дворянинъ изъ Падуи.

Винченціо, старый дворянинъ изъ Пизы.

Лученціо, сынъ Винченціо.

Петручіо, дворянинъ изъ Вероны.

Греміо, Гортензіо — женихи Біанки.

Траніо, Біонделло — слуги Лученціо.

Груміо, Куртисъ — слуги Петручіо.

Старый школяръ.

Катарина, Біанка — дочери Баптисты.

Вдова.

Портной, торгашъ и слуга Баптисты и Петручіо. Мѣсто дѣйствія частью въ Падуѣ, частью въ загородномъ домѣ Петручіо.

ПРОЛОГЪ.

СЦЕНА I.

Въ пивной, въ полѣ. Входятъ: Хозяйка и Слэй.

Слэй. Я, ей-Богу, отдую тебя.

Хозяйка. Тебя бы въ колодки, бродягу!

Слзй. Сволочь! Въ роду Слэевъ нѣтъ бродягъ; сунь носъ въ лѣтописи, — мы пришли съ Ричардомъ Завоевателемъ. А потому, paucas pallabris; пусть себѣ свѣтъ двигается, какъ ему надо. Sessa!

Хозяйка. Ну, что? заплатишь ты за разбитые стаканы?

Слэй. Нѣтъ, ни денежки. Ради св. Іеронима, убирайся въ свою холодную постель и согрѣйся.

Хозяйка. Я знаю противъ тебя лекарство: пойду за констеблемъ.

Слэй. За констеблемъ, за чортомъ, за кѣмъ хочешь, — по закону отвѣчу, и братъ, отсюда не тронусь ни на вершокъ; пусть приходитъ на здоровье (Ложится на полъ и засыпаетъ).

Рога. Входитъ Лордъ съ Охотниками и слугами.

Лордъ. Доѣзжачій, поручаю тебѣ позаботиться о собакахъ; въ особенности Рѣзвый, бѣднякъ, совсѣмъ выбился изъ силъ, а Мрачнаго съ Широкой Мордой сосворъ. Замѣтилъ ты, какъ Серебро отличился въ углу у тына, когда слѣдъ уже простылъ? Не отдамъ я этой собаки и за двадцать фунтовъ.

1-й охотникъ. Ну, Звонарь не уступитъ ему, право, лордъ. Онъ заливался тогда даже, когда слѣдъ былъ потерянъ, и два раза снова его находилъ. Я такъ думаю, она у васъ лучшая собака.

Лордъ. Ничего ты не понимаешь; если бы Эхо былъ проворнѣе, онъ бы заткнулъ за поясъ дюжины такихъ Звонарей. Ну, такъ позаботься о нихъ и накорми ихъ. Завтра мы опять на охоту.

1-й охотникъ. Будетъ сдѣлано, лордъ.

Лордъ. Это что такое? Мертвый или пьяница? Посмотрите-ка, дышетъ?

2-й охотникъ. Онъ дышетъ, лордъ. Но, не нагрѣйся онъ пивомъ, въ такой постели ему бы не заснуть крѣпко.

Лордъ. Безобразное животное! Разлегся, точно свинья. О мрачная смерть! какъ ужасно и отвратительно твое изображеніе! Ребята, надо пошутить надъ этимъ пьяницей. Знаете. Если снести его въ постель, надѣть на него тонкое бѣлье, на пальцы перстни, уставить столъ у кровати тонкими яствами, а подлѣ поставить слугъ, когда онъ проснется, — развѣ этотъ нищій не забудетъ самого себя?

1-й охотникъ. Конечно, благородный лордъ; я думаю, ничего другого ему и не останется.

2-й охотникъ. Не мало онъ удивится, проснувшись.

Лордъ. Да, какъ блестящему сну или обаятельной мечтѣ. Ну, берите его и уладьте ловко эту штуку. Перенесите его тихонько въ лучшую мою комнату и украсьте ее моими самыми сладострастнѣйшими картинами. Его грязную башку вымойте теплой благовонной водой, наполните воздухъ ароматомъ благовонныхъ куреній, добудьте музыку, и когда онъ проснется, привѣтствуйте его нѣжными, очаровательными звуками, а если онъ заговоритъ, будьте наготовѣ и съ самымъ почтительнымъ поклономъ скажите ему: «что угодно вашей свѣтлости?» Пусть одинъ подойдетъ къ нему съ серебрянымъ тазомъ, наполненнымъ розовой водой и убраннымъ цвѣтами; — другой съ рукомойникомъ, третій съ полотенцемъ и скажетъ: «Не угодно-ли будетъ вашей свѣтлости освѣжить себѣ руки?» Одинъ изъ васъ пусть будетъ наготовѣ съ богатой одеждой и спроситъ: какое платье онъ намѣренъ надѣть; другой долженъ говорить ему о собакахъ и лошадяхъ его и о томъ, что его лэди опечалена его болѣзнью. Убѣдите его, что нѣкоторое время онъ былъ помѣшанъ, а когда онъ скажетъ, кто онъ, отвѣтьте ему, что онъ бредитъ, потому что въ дѣйствительности онъ могущественный лордъ. Совершите все это, друзья, какъ можно естественнѣе. Это будетъ прекраснѣйшая забава, если только повести дѣло осторожно.

1-й охотникъ. Благородный лордъ, разсчитывайте насъ, мы сыграемъ роль такъ, что онъ дѣйствительно понимаетъ благодаря нашему рвенію, что онъ — именно тотъ, за кого мы его принимаемъ.

Лордъ. Берите его тихонько и отнесите въ постель, и пусть каждый будетъ на своемъ мѣстѣ, когда онъ проснется.

Слэя уносятъ. Трубные звуки.

Эй, поди, посмотри, кто это трубитъ? Можетъ быть какой-нибудь благородный, путешествующій джентльмэнъ, который хочетъ отдохнуть съ дороги?

Входитъ слуга.

Ну, что-же?

Слуга. Если позволите, ваша милость, — пріѣхали актеры и предлагаютъ свои услуги.

Лордъ. Позови ихъ.

Входятъ актеры.

Лордъ. Здорово, ребята.

Актеры. Благодаримъ вашу милость.

Лордъ. Думаете-ли вы остаться здѣсь на ночь?

Первый актеръ. Если вашей милости будетъ угодно принять наши услуги.

Лордъ. Отъ всего сердца. Вотъ этого молодца я помню; какъ-то я видалъ, какъ онъ игралъ роль старшаго фермера, въ пьесѣ, гдѣ ты такъ ловко сватался за благородную даму; твое имя я забылъ, но, дѣйствительно, эту роль ты искусно выдержалъ и сыгралъ естественно.

Первый актеръ. Я думаю, что ваша милость говоритъ о роли Сото.

Лордъ. Да, въ этой роли ты былъ превосходенъ. Вы явились сюда очень кстати, тѣмъ болѣе, что я придумалъ нѣкоторую шутку, и ваше искусство можетъ быть для этой шутки весьма полезно. Здѣсь находится одинъ лордъ, который желалъ-бы видѣть вашу игру сегодня вечеромъ Однако, я сильно сомнѣваюсь въ вашей сдержанности; боюсь, что, замѣтивъ его странности, — потому что его милость, никогда не присутствовала на театральныхъ представленіяхъ, — вы предадитесь какому-нибудь безумному припадку смѣха и тѣмъ оскорбите его. Я васъ, господа, предупреждаю, что если онъ увидитъ, что вы улыбаетесь, онъ выйдетъ изъ себя.

Первый актеръ. Не безпокойтесь, благородный лордъ, мы можемъ сдержать себя, какъ-бы онъ ни былъ страненъ.

Лордъ. Ну, проводи ихъ на кухню и сдѣлай имъ дружескій пріемъ; они не должны имѣть ни въ чемъ недостатка въ моемъ домѣ.

Слуги и актеры уходятъ.

Лордъ (къ другому слугѣ). А ты ступай, отыщи моего пажа Бартоломея и одѣнь его съ головы до ногъ въ платье лэди; когда это будетъ сдѣлано, отведи его въ комнату пьяницы называй его благородной лэди и оказывай ей должное почтеніе. Скажи ему отъ меня, что если онъ хочетъ заслужить мое благоволеніе, пусть ведетъ себя какъ можно приличнѣе, пусть ведетъ себя такъ, какъ дамы ведутъ себя съ своими мужьями; пусть обращается съ пьяницей какъ можно почтительнѣе; пусть, напримѣръ, скажетъ нѣжнымъ голоскомъ и привѣтливо: «что прикажете ваша свѣтлость? — чѣмъ ваша лэди, ваша покорная жена, можетъ обнаружить свой долгъ и доказать свою любовь?» А затѣмъ, съ нѣжными ласками и страстными поцѣлуями, съ головой, склоненной на его груди, пусть проливаетъ слезы радости, по поводу того, что ея благородный лордъ наконецъ-то выздоровѣлъ и уже не воображаетъ, какъ воображалъ цѣлыхъ семь лѣтъ, что онъ — презрѣнный нищій. А если мальчишка не обладаетъ этой женской способностью проливать потоки слезъ, когда захочется, то въ этомъ ему поможетъ луковица, тщательно завернута въ платокъ; она поневолѣ покроетъ глаза его слезами. Присмотри, чтобъ все это было сдѣлано какъ можно скорѣе; не замедлю сдѣлать новыя распоряженія (Слуга уходитъ).

Я знаю, что мальчишка превосходно будетъ передразнивать грацію, голосъ, осанку и манеры благовоспитанной женщины. Съ нетерпѣніемъ хочу послушать, какъ онъ будетъ называть пьяницу своимъ супругомъ и посмотрю какъ мои служители будутъ воздерживаться отъ смѣха, ухаживая за этимъ глупымъ мужикомъ. Пойду, надо помочь имъ совѣтомъ; можетъ быть мое присутствіе умѣритъ ихъ смѣшливость, которая можетъ выйти изъ всякихъ предѣловъ (Уходитъ).

СЦЕНА II.

Спальня въ домѣ Лорда. Слэй въ роскошномъ шлафрокѣ; кругомъ слуги: одни съ платьями, другіе съ туалетными принадлежностями. Входитъ Лордъ одѣтый слугой.

Слэй. Ради Бога, кружку пивца!

Первый слуга. Не угодно-ли будетъ благородному лорду кубокъ хересу?

Второй слуга. Не угодно-ли будетъ благородному лорду отвѣдать этого варенья?

Третій слуга. Какое платье, благородный лордъ, подать сегодня?

Слэй. Я просто Христоферъ Слэй; не называйте меня ни моей милостью, ни благороднымъ лордомъ; я въ жизни моей не пивалъ хересу, а если ужь вы хотите угостить меня вареньемъ такъ дайте лучше варенья изъ говядины. Не спрашивайте меня, какое платье я хочу надѣть, потому что кафтановъ у меня столько-же, сколько и спинъ, столько-же чулокъ сколько ногъ; случается даже и такъ, что у меня оказывается больше ногъ, чѣмъ башмаковъ, да и башмаки-то такіе, что изъ нихъ выглядываютъ пальцы.

Лордъ. Да освободитъ небо вашу свѣтлость отъ этихъ странныхъ фантазій! О, можетъ-ли быть, чтобъ человѣкъ, столь знатный, такого происхожденія, обладающій такимъ богатствомъ, столь всѣми уважаемый, предавался столь страннымъ мыслямъ?

Слэй. Да вы съ ума, что-ли, хотите меня свести? Развѣ я не Христоферъ Слэй, сынъ стараго Слэя изъ Бортонгэта, по рожденію разнощикъ, по воспитанію чесальщикъ, по обстоятельствамъ вожакъ медвѣдей, а по теперешнему ремеслу мѣдникъ? Спросите Маріану Гакетъ, жирную цѣловальничнху въ Винкотѣ; если она не знаетъ меня, если она скажетъ, что я не долженъ ей четырнадцать пенсовъ за свѣтлый эль, то считайте меня мерзѣйшимъ лжецомъ въ цѣломъ свѣтѣ. Я еще не спятилъ. Вонъ!..

Первый слуга. Вотъ это-то и печалитъ вашу лэди!

Второй слуга. Вотъ это-то и сокрушаетъ вашихъ слугъ.

Лордъ. Поэтому-то и ваши родственники избѣгаютъ вашего дома, изъ котораго вы какъ-бы изгоняете ихъ вашимъ страннымъ сумасбродствомъ. О, благородный лордъ! подумай о своемъ происхожденіи! Возврати къ себѣ изъ изгнанія твои прежнія мысли, изгони эти отвратительныя и низкія грезы! Посмотри какъ ухаживаютъ за тобой твои слуги, по первому твоему мановенію готовые повиноваться тебѣ. Хочешь музыки? Слушай! Аполлонъ играетъ и двадцать соловьевъ поютъ! Или, можетъ быть, ты хочешь отдохнуть? Мы тебя положимъ на постель, которая мягче и нѣжнѣе сладострастнаго ложа, приготовленнаго нарочно для Семирамиды. Скажи, что хочешь прогуляться, и мы усыплемъ землю цвѣтами. Или, можетъ быть, хочешь ты поѣхать верхомъ? Твои лошади будутъ немедленно готовы, одѣтыя въ сбруи, блестящія золотомъ и жемчугами! Любишь соколиную охоту? у тебя есть соколы, которые летаютъ выше жаворонковъ. Или хочешь охотиться съ собаками? Твои собаки заставятъ и самый небосклонъ отвѣчать имъ и вызовутъ громкое эхо изъ пещеръ.

Первый слуга. Скажи, что хочешь звѣриную охоту, и твои гончія быстрѣе оленя и легче дикой козы.

Второй слуга. Любишь картины? Мы сейчасъ принесемъ тебѣ Адониса, отдыхающаго на берегу ручья и Цитерею, спрятавшуюся въ тростникѣ, который, кажется, точно движется и играетъ, точно также, какъ вѣтеръ играетъ съ осокой.

Лордъ. Мы покажемъ тебѣ Іо въ ту самую минуту, когда она была еще дѣвушкой, и какъ она была обманута; она изображена съ такой жизнью, какъ на дѣлѣ.

Третій слуга. Или Дафну, бѣгущую по тернистому лѣсу и царапающую себѣ ноги, и можно побожиться, что сейчасъ-же хлынетъ кровь, а опечаленный Аполлонъ плачетъ, такъ искусно изображены кровь и слезы!

Лордъ. Ты — лордъ, настоящій лордъ, и у тебя есть лэди, которая прекраснѣе всѣхъ лэди нашего печальнаго времени…

Первый слуга. И прежде, когда слезы, которыя она проливала изъ-за тебя, не наводняли еще, подобно завистливому потоку, ея прелестнаго лица, — она была красивѣйшимъ созданіемъ во всемъ мірѣ; да и теперь еще она не уступитъ въ красотѣ никакой другой женщинѣ.

Слей. Я — лордъ? и жена моя — настоящая лэди? Ужъ не грежу-ли я, или, можетъ быть я грезилъ до сихъ поръ? Но вѣдь я не сплю, я вижу, слышу, понимаю, говорю, обоняю прелестныя благовонія и осязаю мягкіе предметы. Клянусь жизнью, я и въ самомъ дѣлѣ лордъ, а вовсе не мѣдникъ, не Христоферъ Слэй. Ну, хорошо, такъ приведите-же сюда нашу лэди, а затѣмъ, повторяю, кружку элю.

Второй слуга. Неугодно-ли будетъ благородному лорду вымыть руки? (Слуги падаютъ ему тазъ и полотенце). О, какъ мы рады, что вашъ умъ пришелъ въ себя! О, если-бы вы, наконецъ, вспомнили кто вы! Цѣлыхъ пятнадцать лѣтъ вы провели точно во снѣ и даже, когда вы бодрствовали, то бодрствовали какъ-бы во снѣ.

Слэй. Пятнадцать лѣтъ? Ей Богу, прекрасный сонъ. И во все это время я ничего не говорилъ?

Первый слуга. О, конечно, говорили, благородный лордъ, но говорили только безсмысленныя слова. Хотя вы лежали здѣсь, въ этой прекрасной комнатѣ, вы, однако, утверждали, что васъ вытолкали за дверь, и ругали хозяйку дома и кричали, что потребуете ее въ судъ за то, что она, будто-бы, подаетъ глиняныя кружки вмѣсто квартъ съ печатями. По временамъ кликали еще какую-то Сесилью Ганетъ.

Слэй. Ну, да, служанку въ кабакѣ!

3-й слуга. А въ дѣйствительности, сэръ, вы не знаете ни какого кабачка и никакой служанки, ни всѣхъ тѣхъ людей, которыхъ вы называли, какъ, напримѣръ, Стефена Слэя или стараго Джона Нэпса Гриса, и Питера Торфа, и Генри Пинпернеля, и двадцати другихъ такихъ же именъ, которыя никогда не существовали и которыхъ никто никогда не видалъ.

Слэй. Ну, значитъ, благодареніе Господу за то, что я поправился!

Всѣ. Аминь.

Слэй. Спасибо тебѣ; отъ этого ты ничего не потеряешь.

Входитъ пажъ въ женскомъ платьи со свитой.

Пажъ. Какъ здоровье моего благороднаго лорда?

Слэй. Очень хорошо, потому что здѣсь довольно ѣды. Гдѣ моя жена?

Пажъ. Здѣсь, благородный лордъ; что ты ей повелишь?

Слэй. Вы — моя жена и не называете меня вашимъ мужемъ? Для слугъ я, конечно, лордъ, а для васъ я просто мужъ.

Пажъ. Мой супругъ и мой лордъ, мой лордъ и мой супругъ, я ваша жена, во всемъ вамъ покорная.

Слэй. Ну, да, я это хорошо знаю… А какъ звать-то ее?

Лордъ. Мадамой.

Слэи. Мадамой Элисой или мадамой Джоанной?

Лордъ. Просто мадамой и ничего больше; такъ лорды зовутъ своихъ женъ.

Слэй. Ну, мадамъ жена, они говорятъ, что я проспалъ цѣлыхъ пятнадцать лѣтъ, а можетъ быть и больше.

Пажъ. Да, и эти пятнадцать лѣтъ показались мнѣ тридцатью, потому что все это время я была изгнана изъ вашего ложа.

Слэй. Долгонько!.. Слуги, оставьте меня одного съ нею. Мадамъ, раздѣвайтесь и сейчасъ ложитесь въ постель.

Пажъ. Трижды благородный лордъ, умоляю васъ, увольте меня еще на одну или двѣ ночи или, по крайней мѣрѣ, до захода солнца, потому что ваши доктора велѣли мнѣ непремѣнно, подъ опасеніемъ возвращенія вашей прежней болѣзни, не раздѣлять съ вами вашего ложа. Надѣюсь, что эта причина будетъ моимъ извиненіемъ.

Слэй. Да, но я въ такомъ положеніи, что не могу такъ долго ждать, а съ другой стороны мнѣ бы не хотѣлось погрузиться въ прежніе мои грезы; поэтому подождемъ, не смотря на плоть и кровь.

Входитъ слуги.

Слуга. Актеры вашей чести, узнавъ о вашемъ выздоровленіи, явились, чтобы сыграть забавную комедію, потому что ваши доктора нашли это развлеченіе полезнымъ, замѣтивъ, что чрезмѣрная печаль сгустила вашу кровь, а такъ какъ меланхолія — кормилица помѣшательства, то они и находятъ полезнымъ, чтобы вы присутствовали на представленіи, которое расположитъ вашъ умъ къ веселью и радости, предупреждающимъ тысячи недуговъ и удлиняющимъ жизнь.

Слэй. Отлично! Пусть играютъ! Это должно быть въ родѣ рождественскаго фарса или скоморошества?

Пажъ. Нѣтъ, мой добрый лордъ, это будетъ болѣе веселая матерія.

Слэй. То-есть, домашняя матерія, что-ли?

Пажъ. Это — въ родѣ исторіи.

Слэй. Ну, хорошо, пойдемъ смотрѣть. Мадамъ моя жена, садись рядомъ со мною; пусть свѣтъ двигается какъ ему угодно, — моложе отъ этого мы не станемъ (Садятся).

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Падуя. Площадь. Входятъ: Траніо и Лученціо.

Лученціо. Наконецъ-то, Траніо, я пріѣхалъ въ плодоносную Ломбардію, въ веселый садъ великой Италіи и вижу прекрасную Падую, кормилицу искусствъ. Отцовская любовь и согласіе, вооруженныя его доброжелательствомъ и твоимъ пріятнымъ обществомъ, мой вѣрный, вполнѣ испытанный слуга, служили мнѣ напутствіемъ. Отдохнемъ-же здѣсь и начнемъ въ добрый часъ наше ученіе и наши благородныя занятія. Пиза, обновленная почтенными гражданами, была мѣстомъ моего рожденія, а мой отецъ, купецъ, огромная торговля котораго распространяется на весь міръ, Винченціо, происходитъ отъ Вентиволіевъ. Сынъ Винченціо, воспитанный въ Флоренціи, долженъ теперь, чтобъ оправдать всѣ его надежды, увѣнчать его богатство добрыми дѣлами. А потому, Траніо, я надѣюсь во все время моихъ занятій здѣсь, изучать добродѣтель и ту часть философіи, которая учитъ о счастіи, достигаемомъ одной лишь добродѣтелью. Скажи-же, что ты объ этомъ думаешь, потому что я оставилъ Пизу и пріѣхалъ въ Падую, какъ человѣкъ, оставившій мелководье, чтобы погрузиться въ глубину и утолить въ ней свою ненасытную жажду.

Траніо. Mi perfonate, благородный господинъ мой; я во всемъ раздѣляю ваши мысли. Я очень радъ, что вы рѣшились насытиться всѣми сладостями сладостной философіи. Однако, добрый господинъ, преклоняясь передъ добродѣтелью и правилами нравственности, не будемъ, съ вашего позволенія, стоиками или же бревнами, не будемъ до такой степени преданы предписаніямъ Аристотеля, чтобы окончательно отказаться отъ Овидія. Разсуждайте о логикѣ съ вашими знакомыми и упражняйтесь въ ресторанѣ въ обыкновенныхъ разговорахъ; для вдохновенія прибѣгайте къ музыкѣ и поэзіи; изъ математики и метафизики пользуйтесь тѣмъ, что, на вашъ взглядъ, въ состояніи будетъ переварить вашъ желудокъ. Нѣтъ, вѣдь, пользы отъ того, что не доставляетъ удовольствія. Ну, словомъ, сэръ, изучайте то, что больше всего вамъ нравится.

Лученціо. Очень тебѣ благодаренъ, Траніо, за твой благоразумный совѣтъ. О, если-бы ты, Біонделло, былъ здѣсь, мы бы немедленно устроились и наняли-бы приличное помѣщеніе для пріема друзей, которыхъ не замедлимъ пріобрѣсти въ Падуѣ. Но постой! Какое это общество идетъ сюда?

Траніо. Должно быть, синьоръ, какая-нибудь процессія, желающая привѣтствовать наше прибытіе въ городъ.

Входятъ: Баптиста, Катарина, Біанка, Греміо; а Гортензіо, Лученціо и Траніо — всторонѣ.

Баптиста. Господа, не докучайте мнѣ больше; вы уже знаете мое твердое рѣшеніе не выдавать замужъ младшей дочери, пока я не найду мужа для старшей. Если-бы, который-нибудь изъ васъ любилъ Катарину, то, какъ я хорошо васъ знаю и люблю васъ, то я-бы позволилъ ему ухаживать за нею сколько ему угодно.

Греміо. Ужь лучше уходить ее! Для меня она слишкомъ сурова. А можетъ быть, ты, Гортензіо, возьмешь ее въ жены?

Катарина. Прошу васъ, сэръ, неужели это вы хотите сдѣлать меня приманкой жениховъ?

Гортензіо. Жениховъ, моя милая? Что вы понимаете подъ этимъ? Не будетъ у васъ жениховъ, пока вы не сдѣлаетесь по любезнѣе и помягче.

Катарина. Увѣряю васъ, синьоръ, вамъ нечего бояться. Я знаю, что вы даже и не на полдорогѣ къ моему сердцу; а если-бы и были, то моимъ первымъ дѣломъ было-бы причесать вамъ голову стуломъ съ тремя ножками, расквасить вамъ физіономію и обратить васъ въ шута.

Гортензіо. Упаси насъ, Господи, отъ-такихъ дьяволовъ!

Греміо. И меня также, всемогущій Боже!

Траніо. Ну, ужь потѣха! Должно быть она помѣшана или удивительно своенравна.

Лученціо. Но въ безмолвіи другой я зато вижу, дѣвственную кротость и скромность. Потише, Траніо.

Траніо. Хорошо сказано, синьоръ; будемъ молчать и любоваться втихомолку.

Баптиста. И такъ, господа, доказывая дѣломъ мои слова… Біанка, ступай домой; ты, добрая Біанка, не огорчайся; отъ этого я буду не менѣе любить тебя, мое дитя.

Катарина. Кроткая овечка! было бы лучше, если-бы ты ткнула себѣ пальцемъ въ глазъ; по крайней мѣрѣ, ты бы знала, почему ты плачешь!

Біанка. Сестра, радуйся моей печали. Отецъ, безропотно повинуюсь вашему желанію. Книги и музыкальные инструменты составятъ мое общество; я и одна буду заниматься и упражняться.

Лученціо. Слушай, Траніо! Въ ея словахъ ты можешь слышать Минерву!

Гортензіо. Синьоръ Баптиста, какой вы странный отецъ! Мнѣ очень жаль, что наше расположеніе доставляетъ Біанкѣ огорченіе.

Греміо. Какъ! Вы хотите ее запереть, синьоръ Баптиста, изъ-за этого чорта изъ ада? Вы хотите ее наказать за злой языкъ ея сестры?

Баптиста. Господа, удовольствуйтесь этимъ; это — мое рѣшеніе. Ступай домой, Біанка! (Біанка уходитъ). А такъ какъ я знаю, что она очень любитъ музыку, инструменты и поэзію, то возьму къ себѣ учителей, чтобы они образовали ея юность. Если вы, Гортензіо, или вы, синьоръ Греміо, имѣете кого-нибудь въ виду, — приведите ихъ ко мнѣ, потому что къ знающимъ людямъ я буду всегда расположенъ и ничего не пожалѣю, чтобы прилично образовать моихъ дочерей. Итакъ, прощайте. Катарина, ты можешь остаться; мнѣ нужно еще поговорить съ Біанкой (Уходитъ).

Катарина. Ну, что-жь, я полагаю, что и я могу уйти, не правда-ли? Какъ? Располагаютъ моими часами, какъ будто я и сама не знаю, какъ ими распорядиться? Какже! (Уходитъ).

Греміо. Убирайся хоть къ чортовой женѣ! Твои качества такъ омерзительны, что никто не захочетъ тебя удерживать! Наша любовь еще не такъ горяча, Гортензіо, чтобы мы должны были дуть на наши ногти и чтобы не заставили ее немного попоститься! Нашъ пирогъ не поспѣлъ еще ни съ одного бока! Ну, прощай! Однако, изъ-за любви, которую я питаю къ прекрасной Біанкѣ, если мнѣ удастся найти человѣка, который-бы былъ способенъ преподавать ей предметы, любимые ею, я пошлю его къ ея отцу.

Гортензіо. И я сдѣлаю тоже, синьоръ Греміо. Но еще одно слово, прошу васъ. Хотя сущность нашего соперничества не допустила насъ ни до какихъ переговоровъ, но по зрѣломъ размышленіи, я думаю, что для того, чтобы снова имѣть доступъ къ нашей прекрасной Біанкѣ и быть снова счастливымъ соперникомъ въ любви къ Біанкѣ, мы объ одномъ должны похлопотать.

Греміо. О чемъ именно? скажите.

Гортензіо. О чемъ? о томъ, чтобы добыть мужа ея сестрѣ,

Греміо. Мужа? Скажите лучше, чорта)

Гортензіо. Я говорю, мужа.

Греміо. А я говорю, чорта! Неужели ты думаешь, Гортензіо, что, какъ-бы ни былъ богатъ ея отецъ, найдется такой дуракъ, который-бы женился на такомъ адѣ?

Гортензіо. Полно, Греміо! хотя выше нашего терпѣнія выносить ея бѣснованія и брань, въ мірѣ, повѣрь, мой другъ не мало добрыхъ молодцовъ (стоитъ только хорошенько поискать), которые возьмутъ ее со всѣми ея пороками, при хорошемъ приданомъ.

Греміо. Ну ужь не знаю; по крайней мѣрѣ, что касается меня, то я бы предпочелъ взять приданое съ непремѣннымъ условіемъ, чтобъ меня сѣкли каждое утро на базарной площади.

Гортензіо. Дѣйствительно, какъ ты говоришь, какой уже выборъ между гнилыми яблоками! Но, пойдемъ; ужь если эта формальная помѣха дѣлаетъ насъ друзьями, то останемся же друзьями до тѣхъ, по крайней мѣрѣ, поръ, когда, добывъ мужа старшей дочери Баптисты, мы этимъ самымъ возвратимъ младшей свободу выбрать себѣ мужа и тогда опять примемся за собственное дѣло! — прелестная Біанка!.. И тогда успѣхъ болѣе счастливому! Тотъ, кто быстрѣе мчится, получитъ кольцо! Что скажешь на это, Греміо?

Греміо. Вполнѣ согласенъ. Я-бы съ удовольствіемъ далъ самую лучшую лошадь Падуи тому, кто осмѣлился бы выступить на это сватовство, чтобы рѣшился жениться на ней, раздѣлить съ ней ложе и освободить отъ нея домъ. Ну, пойдемъ (Греміо и Гортензіо уходятъ).

Траніо (выступая впередъ). Прошу васъ, синьоръ, скажите мнѣ, возможно-ли, чтобы любовь такъ внезапно могла овладѣвать человѣкомъ?

Лученціо. О, Траніо! Пока я самъ не испыталъ этого, я никогда не повѣрилъ бы, чтобы это было возможно, или невѣроятно. Но вотъ посмотри! Въ то время, какъ я стоялъ здѣсь беззаботно, я, въ этой беззаботности, испыталъ вліяніе любви, и теперь, сознаюсь тебѣ съ полной искренностію, тебѣ, который мнѣ такъ же дорогъ и близокъ, какъ была дорога и близка Анна карѳагенской царицѣ, — о, Траніо, я сгораю, пылаю, и я погибну, Траніо, если не добуду этой скромной молодой дѣвушки. Посовѣтуй мнѣ, Траніо; я знаю, что ты это можешь сдѣлать; помоги мнѣ, Траніо; я вѣдь знаю, что ты хочешь мнѣ помочь.

Траніо. Синьоръ, теперь уже прошло время бранить васъ; страсти нельзя изгнать изъ сердца упреками. Если любовь овладѣла вами, вамъ остается только одно: redime te captum quam queas minimo.

Лученціо. Очень тебѣ благодаренъ, паренекъ, продолжай; это меня утѣшаетъ уже, и для того, чтобы быть совершенно утѣшеннымъ, мнѣ остается только выслушать твои совѣты.

Траніо. Синьоръ, вы такъ нѣжно посматривали на эту дѣвицу, что, можетъ быть, вы и не замѣтили самаго главнаго.

Лученціо. О, замѣтилъ! Я замѣтилъ на ея лицѣ удивительную красоту, вродѣ красоты дочери Агенора, заставившей великаго Юпитера смириться передъ нею и своими колѣнами облобызать критскій берегъ.

Траніо. И ничего другого вы не замѣтили? Развѣ вы не замѣтили, какъ ея сестра начала браниться, и устроила такую бурю, которую едва-ли какое-либо смертное ухо можетъ вынести.

Лученціо. Траніо, я замѣтилъ, какъ шевелились ея кораловыя уста и какъ, благодаря ея дыханію, благоухалъ воздухъ; божественно и прелестно было все, что я въ ней замѣтилъ.

Траніо. Ну, пора, однако, умѣрить его пылъ. Прошу васъ, синьоръ, очнитесь; если вы любите эту молодую дѣвицу, пустите въ ходъ всѣ ваши мысли и умъ, чтобы овладѣть ею. Положеніе слѣдующее: ея старшая сестра такъ своенравна и зла, что до тѣхъ поръ, пока отецъ не сбудетъ ея съ рукъ, ваша любовь, синьоръ, принуждена оставаться въ дѣвушкахъ дома; отецъ держитъ ее взаперти, чтобы освободить ее отъ приставанія жениховъ.

Лученціо. Ахъ, Траніо, какой жестокій отецъ! Но не замѣтилъ-ли ты, что онъ хлопочетъ добыть ей искусныхъ учителей?

Траніо. Конечно, замѣтилъ, синьоръ; на этомъ можно дальше дѣйствовать.

Лученціо. Я уже думалъ объ этомъ, Траніо.

Траніо. Синьоръ, клянусь моей рукой, что наши мысли сходятся и сливаются въ одну.

Лученціо. Скажи мнѣ прежде свою мысль.

Траніо. Вы хотите быть учителемъ и взять на себя обученіе молодой дѣвицы: вотъ ваше намѣреніе.

Лученціо. Да, но можно-ли его исполнить?

Траніо. Нѣтъ, нельзя, потому что кто-же здѣсь займетъ ваше мѣсто? Кто въ Падуѣ будетъ сыномъ Винченціо? Кто будетъ держать открытый домъ, учиться, принимать друзей, посѣщать и угощать своихъ соотечественниковъ?

Лученціо. Basta! Успокойся: все придумано. Насъ еще никто не видалъ ни въ одномъ домѣ; по лицу, никто не можетъ отличить, кто изъ насъ слуга, и кто — господинъ. Изъ этого слѣдуетъ, что ты, Траніо, будешь, вмѣсто меня, господиномъ: будешь держать домъ, будешь имѣть слугъ, какъ и у меня. Я-же превращусь въ кого-нибудь другого, въ какого-нибудь флорентинца, неаполитанца или бѣднаго молодого человѣка изъ Пизы. Все это созрѣло, а потому за дѣло, Траніо! Снимай сейчасъ-же свое платье, бери мой беретъ и мой цвѣтной плащъ; какъ только пріѣдетъ Біонделло, онъ поступитъ къ тебѣ на службу, но прежде его необходимо заставить держать языкъ за зубами (Мѣняются платьемъ).

Траніо. Это совершенно необходимо. Однимъ словомъ, если ужь это ваша добрая воля, синьоръ, и такъ какъ я обязанъ повиноваться вамъ (ибо такъ приказалъ мнѣ вашъ отецъ, когда мы уѣзжали: «Служи моему сыну», сказалъ онъ, хотя, можетъ быть, это было сказано въ другомъ смыслѣ), — то я готовъ быть Лученціо изъ любви къ Лученціо.

Лученціо. Да, будь имъ, Траніо, потому что Лученціо любитъ. Позволь мнѣ быть рабомъ, чтобъ только добыть эту молодую дѣвицу, прелестный видъ которой очаровалъ мой удивленный взоръ.

Входитъ Біонделло.

А! вотъ и этотъ плутъ!.. Негодяй, гдѣ ты былъ?

Біонделло. Гдѣ я былъ? Да сами-то вы гдѣ? Синьоръ, или мой товарищъ Траіно укралъ у васъ платье или вы сами обокрали его, или вы другъ друга обокрали? Прошу васъ, скажите, что случилось?

Лученціо. Иди сюда, негодяй, не время теперь шутить и потому сообразуйся съ обстоятельствами. Твой товарищъ Траніо, чтобъ спасти мнѣ жизнь, беретъ мое платье и мое положеніе въ свѣтѣ, а я, чтобъ убѣжать, беру его, потому что, когда я высадился, я, въ ссорѣ, убилъ человѣка и боюсь, что меня замѣтили. Я тебѣ приказываю служить ему, какъ слѣдуетъ, а между тѣмъ я удалюсь отсюда, чтобъ спасти мою жизнь. Понимаешь-ли ты меня?

Біонделло. Я, синьоръ? совсѣмъ не понимаю.

Лученціо. И чтобъ ни слова не было о Траніо: Траніо превратился въ Лученціо.

Біонделло. Тѣмъ лучше для него; я-бы и самъ хотѣлъ быть имъ.

Траніо. Да и я-бы хотѣлъ быть имъ, парень, еслибъ только этотъ Лученціо могъ добыть младшуюдочь Баптисты. Но, негодяй, совѣтую тебѣ, не изъ почтенія ко мнѣ, а къ моему господину, вести себя со мной какъ можно почтительнѣе во всякомъ обществѣ. Наединѣ съ тобой, такъ и быть, я — Траніо; но при людяхъ я — Лученціо, твой господинъ,

Лученціо. Ну, отправимся, Траніо. Одно лишь остается тебѣ сдѣлать: занять мѣсто среди этихъ жениховъ. Если ты меня спросишь, почему это нужно, — удовольствуйся тѣмъ что на то у меня есть свои хорошія и важныя причины (Уходятъ).

---

1-й слуга. Вы, кажется, задремали, благородный лордъ, вы никакого вниманія не обращаете на пьесу.

Слей. Нѣтъ, клянусь святой Анной, это забавная штука. Много еще осталось?

Пажъ. Любезный лордъ, она только что началась

Слей. Превосходная штука, мадамъ лэди. Хотѣлось бы, чтобы она поскорѣе кончилась.

СЦЕНА II.

Тамъ-же. Передъ домомъ Гортензіо. Входятъ: Петручіо и Груміо.

Петручіо. Верона, на нѣкоторое время я оставилъ тебя, чтобы повидаться въ Падуѣ съ моими друзьями, но въ особенности съ самымъ дорогимъ и преданнымъ другомъ — Гортено. Вотъ, кажется, его домъ… Сюда, негодяй Груміо! Колоти!

Груміо. Колотить, синьоръ? Кого колотить? Кто нибудь обидѣлъ вашу милость?

Петручіо. Говорятъ тебѣ, негодяй, колоти здѣсь покрѣпче.

Груміо. Колотить здѣсь васъ, синьоръ? А кто я такой, синьоръ, чтобы осмѣлиться колотить васъ?

Петручіо. Негодяй, колоти въ эту дверь, говорятъ тебѣ, и колоти крѣпко, или я стану колотить твою башку.

Груміо. Мой господинъ должно быть въ драчливомъ расположеніи духа. Попробуй я его ударить — потомъ не отдѣлаешься.

Петручіо. Не хочешь?.. Чортъ возьми, негодяй! если ты не хочешь колотить, я тебѣ надеру уши, посмотрю, помнишь-ли ты sol и fa; ты запоешь у меня (Деретъ ею за ухо).

Груміо. Помогите, помогите! Мой господинъ взбѣсился!

Петручіо. А теперь колоти, негодяй, когда тебѣ приказываютъ!

Входитъ Гортензіо.

Гортензіо. Что тутъ? А! мой старый пріятель Груміо и мой дорогой Петручіо!.. Какъ вы попали въ Верону?

Петручіо. Синьоръ Гортензіо, ты появился какъ разъ, чтобы положить конецъ этой ссорѣ! Coutto il corebene trovato! могу я сказать.

Гортензіо. Alia nostra casa ben venuto, molto honorato signior mio Petrucio… Встань, Груміо, встань, мы уладимъ эту ссору.

Груміо. Нѣтъ, дѣло не въ латыни, синьоръ. Развѣ это не законная причина оставить его службу? Послушайте, синьоръ: онъ приказалъ колотить его и колотить крѣпко, синьоръ; но развѣ хорошо, чтобы слуга обращался такъ съ своимъ господиномъ, которому, можетъ быть (насколько, по крайней мѣрѣ, мнѣ извѣстно), стукнуло тридцать два года! Жаль, въ самомъ дѣлѣ, что я его не стукнулъ хорошенько; тогда и Груміо не досталось бы.

Петручіо. Глупый негодяй!.. Добрый Гортензіо, я приказалъ этому негодяю постучать въ твою дверь и никакъ не могъ добиться отъ него этого.

Груміо. Постучать въ дверь! О, Господи! Развѣ вы мнѣ не сказали этими самыми словами: «Негодяй, колоти здѣсь, колоти, колоти хорошенько, колоти крѣпко?» А теперь говорите, что дѣло касалось двери.

Петручіо. Негодяй, убирайся прочь или молчи, совѣтую тебѣ это.

Гортензіо. Петручіо, терпѣніе; я ручаюсь за Груміо. Какое непріятное недоразумѣніе возникло между тобою и имъ, твоимъ старымъ, твоимъ вѣрнымъ и забавнымъ слугой Груміо? Но скажи, мой милый другъ, какой счастливый вѣтеръ увлекъ тебя изъ древней Вероны въ Падую?

Петручіо. Вѣтеръ, разносящій молодыхъ людей по міру искать счастія вдали отъ дома, гдѣ пріобрѣтается обыкновенно немного опытности. Но, говоря въ нѣсколькихъ словахъ, вотъ въ какомъ я нахожусь положеніи, синьоръ Гортензіо: Антоніо, мой отецъ, умеръ, и въ этотъ лабиринтъ я бросился въ надеждѣ жениться и устроиться какъ можно лучше. Въ кошелькѣ у меня есть кроны, кое-какое добро дома, и теперь я пустился путешествовать, чтобы посмотрѣть на свѣтъ.

Гортензіо. Петручіо, хочешь, чтобы я поговорилъ откровенно и посваталъ бы тебѣ злую и дурную жену? Ты, конечно, не поблагодаришь меня за такой совѣтъ, а между тѣмъ, я ручаюсь тебѣ, что она будетъ богата и даже очень богата; но ты мнѣ другъ, а потому я не пожелаю тебѣ этого.

Петручіо. Синьоръ Гортензіо, между друзьями, какъ мы, достаточно и нѣсколькихъ словъ, а поэтому, если ты знаешь невѣсту, достаточно богатую, чтобы быть женой Петручіо (потому что богатство есть припѣвъ въ моей свадебной пѣсенкѣ), — то будь она такъ же безобразна, какъ возлюбленная Флоренція, такъ-же стара, какъ Сивилла, и такъ-же зла и сварлива, какъ Ксантиппа Сократа, или даже хуже, — это моихъ намѣреній не измѣнитъ; будь она, наконецъ, такъ же бѣшена, какъ бурное Адріатическое море, — все равно. Я пріѣхалъ въ Падую жениться на богатой, а богатство и счастіе для меня одно и то же.

Груміо. Онъ, видите-ли, синьоръ, говоритъ вамъ все, что у него на умѣ. Дайте ему доброе количество золота и жените его на куклѣ, на маріонеткѣ, на старой. беззубой каргѣ, у которой больше болѣзней, чѣмъ у пятидесяти двухъ клячъ, взятыхъ вмѣстѣ, — все хорошо, лишь были-бы деньги.

Гортензіо. Петручіо, если мы уже зашли такъ далеко, то я буду продолжать то, что началъ въ шутку. Я могу, Петручіо, доставить тебѣ жену очень богатую, молодую, красивую, воспитанную такъ, какъ подобаетъ дворянкѣ. Единственный ея недостатокъ — и этотъ недостатокъ достаточно великъ — заключается въ томъ, что она нестерпимо своенравна, сварлива и упряма, и въ такой степени, что если-бы мои дѣла были гораздо хуже, чѣмъ они на самомъ дѣлѣ, я бы и тогда не захотѣлъ на ней жениться, за цѣлый золотой рудникъ

Петручіо. Гортензіо, все это глупости. Ты еще не знаешь силы золота. Скажи мнѣ, какъ зовутъ ея отца, и съ меня довольно: я все-таки пойду на приступъ, хотя бы она гремѣла такъ же страшно, какъ громъ въ осеннихъ тучахъ.

Гортензіо. Ея отецъ — Баптиста Минола, любезный и добрый дворянинъ. Ея имя — Катарина Минола, прославившаяся въ Падуѣ своимъ злымъ и сварливымъ языкомъ.

Петручіо. Я знаю ея отца, хотя ея не знаю; онъ былъ хорошо знакомъ съ моимъ покойнымъ отцомъ. Я не засну, Гортензіо, прежде, чѣмъ не увижу ея, а потому, извини меня, если я оставляю тебя такъ скоро, послѣ нашей встрѣчи, или сопровождай меня къ ней.

Груміо. Прошу васъ, синьоръ, пусть онъ отправляется, если ужь ему такъ хочется. Честное слово, если-бы она знала его такъ же хорошо, какъ я его знаю, то она сейчасъ-же бы догадалась, что бракъ съ нимъ до добра не доводитъ. Она можетъ называть его хоть дюжину разъ бездѣльникомъ или чѣмъ-нибудь другимъ въ этомъ родѣ, — это ему какъ съ гуся вода. А когда онъ самъ начнетъ ругаться, — никому не сдобровать. Я вотъ что скажу вамъ, синьоръ: заикнись она только, онъ ей все лицо обезобразитъ и такъ обезфигуритъ, что у ней глаза будутъ не больше, чѣмъ у кошки. Вы его еще не знаете, синьоръ.

Гортензіо. Постой, Петручіо, я пойду съ тобой, потому что мое сокровище находится на сохраненіи у Баптисты; у него драгоцѣнный брилліантъ моей жизни, его младшая дочь, прекрасная Біанка; онъ скрываетъ ее отъ меня и отъ другихъ ея поклонниковъ, моихъ соперниковъ въ любви. Сообразивъ, что почти невозможно, при недостаткахъ, о которыхъ я тебѣ говорилъ, чтобы можно было найти жениха для Катарины, онъ рѣшилъ, что никого не допуститъ къ Біанкѣ, прежде чѣмъ сварливая Катарина не найдетъ себѣ мужа.

Груміо. Сварливая Катарина! Самое скверное прозвище для молодой дѣвушки!

Гортензіо. А теперь мой другъ Петручіо долженъ оказать мнѣ услугу; онъ долженъ представить меня, одѣтаго скромно, старому Баптистѣ, какъ искуснаго учителя музыки для обученія Біанки. Благодаря этой хитрости, я буду имѣть, покрайней мѣрѣ, случай ухаживать за ней, не возбудивъ никакого подозрѣнія.

Входятъ: Греміо и переодѣтый Лученціо съ книгами подъ мышкой.

Груміо. Ну, развѣ это не надувательство? Посмотрите, какъ молодые люди только и думаютъ, чтобы надувать стариковъ! Синьоръ! Синьоръ, оглянитесь-ка назадъ. Эй, кто идетъ?

Гортензіо. Молчи, Груміо: это соперникъ мой въ любви. Петручіо, отойдемъ въ сторону.

Груміо. Мальчишка, какъ есть! Какъ есть amoroso (Отходятъ).

Грбміо. Отлично! Списокъ я прочолъ. Послушайте, синьоръ; я хочу, чтобы они были прекрасно переплетены, и только книги о любви; чтобъ не было никакого другого чтенія, — вы меня понимаете? Къ тому, что вы будете получать отъ синьора Баптисты, я щедро прибавлю еще и отъ себя… Возьмите также и ваши тетрадки и надушите ихъ хорошенько, потому что та, которой онѣ предназначены, ароматнѣе самыхъ благоуханій? Что вы будете читать ей?

Лученціо. Чтобы я не читалъ, я во всякомъ случаѣ буду стараться для васъ, для моего покровителя, будьте въ этомъ увѣрены, и съ такимъ усердіемъ, какъ если-бы вы сами были на моемъ мѣстѣ. Да, и можетъ быть, еще съ большимъ успѣхомъ, чѣмъ вы, если-бы вы были даже и настоящій ученый, синьоръ.

Греміо. О, ученость! Какое великое дѣло!

Груміо. О, куликъ! Какой-же ты оселъ!

Петручіо. Молчи, негодяй!

Гортензіо. Груміо, молчи. Какъ поживаете, синьоръ Греміо?

Греміо. Очень радъ, что встрѣтилъ васъ, синьоръ Гортензіо. Знаете-ли вы, куда я иду?.. Къ Баптистѣ Минола. Я обѣщалъ ему поискать учителя для прекрасной Біанки, и вотъ, благодаря счастливому случаю, я встрѣтилъ этого молодого человѣка, который по своей учености и воспитанію достоинъ вполнѣ быть ея учителемъ; онъ очень свѣдущъ въ поэзіи и въ другихъ книгахъ, — въ хорошихъ, въ этомъ я вамъ ручаюсь.

Гортензіо. Ну, и прекрасно. А я, съ своей стороны, встрѣтилъ дворянина, обѣщавшаго мнѣ найти отличнаго музыканта, который-бы годился въ учителя нашей возлюбленной. Значитъ и я не уступлю вамъ въ готовности услужить прекрасной Біанкѣ, столь любимой мною.

Греміо. Любимой мною; это докажутъ мои поступки.

Груміо. И какъ докажутъ его мѣшки съ золотомъ.

Гортензіо. Греміо, теперь не время давать волю нашей любви. Послушайте меня и если вы будете говорить со мной толково, то я сообщу вамъ новость, одинаково пріятную для каждаго изъ насъ. Вотъ дворянинъ, котораго я встрѣтилъ случайно и который рада нашей пользы и по собственному желанію, хочетъ посвататься за злую Катарину и даже жениться на ней, если приданаго окажется достаточно.

Греміо. И такъ, сказано — сдѣлано, и все обстоитъ благополучно. Гортензіо, а разсказывали-ли вы ему о всѣхъ ея недостаткахъ?

Петручіо. Я знаю, что она — самая невыносимая, сварливая злючка; если нѣтъ ничего другого, то въ этомъ я не вижу ничего дурного.

Греміо. А, въ самомъ дѣлѣ, пріятель? Откуда вы?

Петручіо. Я изъ Вероны и сынъ стараго Антоніо. Мой отецъ умеръ, но фортуна осталась со мной; я надѣюсь прожить хорошо и долго.

Греміо. Ну, синьоръ, такая жизнь съ такой женой будетъ странная жизнь. А, впрочемъ, если у васъ такой вкусъ, то съ Богомъ! Вы во всемъ можете разсчитывать на мою помощь. Но дѣйствительно ли вы намѣрены посвататься за эту дикую кошку?

Петручіо. Вы лучше спросите: хочу-ли я жить?

Груміо. Хочетъ-ли онъ посвататься? — ну, конечно, хочетъ, или въ противномъ случаѣ, я повѣшу ее.

Петручіо. Зачѣмъ-бы я и пріѣхалъ сюда, если-бы у меня не было этого намѣренія? Ужь не думаете-ли, вы, что небольшой шумъ можетъ оглушить меня? Развѣ я не слыхалъ рыканья львовъ? Не слыхалъ я моря, всклокоченнаго вѣтромъ, когда оно, точно дикій вепрь, бѣснуется? Не слыхалъ я развѣ пальбы въ поляхъ и небесной канонады въ тучахъ? Развѣ мнѣ не приходилось слышать въ настоящемъ сраженіи звѣрскіе крики, ржанье лошадей и пронзительные звуки трубъ? А вы мнѣ говорите о женскомъ злоязычьи, которое не такъ сильно поражаетъ ухо, какъ трескъ каштана на очагѣ фермера! Полноте, полноте! Пугайте мальчишекъ этими страхами!

Греміо. Онъ-то ничего не боится!

Груміо. Гортензіо, послушай. Этотъ дворянинъ явился какъ разъ кстати, какъ я полагаю, и для нашей, и для его пользы.

Гортензіо. Я обѣщалъ ему, что мы будемъ ему помогать и что мы возьмемъ на время его сватанья всѣ издержки на себя.

Греміо. Я готовъ, лишь-бы только онъ женился на ней.

Груміо. Въ этомъ я-бы хотѣлъ быть также увѣреннымъ, какъ въ хорошемъ обѣдѣ.

Входитъ Траніо въ богатой одеждѣ съ Біонделло.

Траніо. Синьоры, да хранить васъ Господь. Осмѣлюсь спросить васъ, какъ ближе пройти къ дому синьора Баптисты Минола?

Біонделло. Того, у котораго двѣ дочери. — Вы вѣдь о немъ спрашиваете?

Траніо. Да, о немъ, Біонделло.

Греміо. Послушайте, синьоръ; вы, вѣроятно, не о ней спрашиваете…

Транио. Можетъ быть, синьоръ, и о ней, и о немъ, вамъ-то какое дѣло?

Петручіо. Во всякомъ случаѣ, синьоръ, прошу оставить въ покоѣ злую.

Траніо. Злючекъ я не люблю, синьоръ. Біонделло, пойдемъ.

Лученціо. Начало хорошее, Траніо.

Гортензіо. Синьоръ, одно слово прежде, чѣмъ вы уйдете. Намѣрены-ли вы свататься на молодой дѣвицѣ, о которой вы спрашивали: да или нѣтъ?

Траніо. А если-бы и такъ, синьоръ, что-жь тутъ оскорбительнаго?

Греміо. Ничего, если вы безъ дальнѣйшихъ разговоровъ сейчасъ-же и ретируетесь.

Траніо. Да что вы, синьоръ? Развѣ улица не одинаково свободна какъ для васъ, такъ и для меня?

Греміо. Улица можетъ быть, но не она.

Траніо. А почему? позвольте спросить.

Греміо. А потому, если вамъ это угодно знать, что она — предметъ любви синьора Греміо.

Гортензіо. Что ее избралъ синьоръ Гортензіо.

Траніо. Потише, синьоры. Если вы дворяне, то надѣюсь, выслушаете меня терпѣливо. Баптиста — благородный дворянинъ, не совсѣмъ неизвѣстный моему отцу. Еслибъ его дочь была еще прелестнѣе, то могла-бы еще больше имѣть поклонниковъ, и меня въ ихъ числѣ. Дочь прекрасной Леды имѣла ихъ тысячу; почему-же у прекрасной Біанки не можетъ быть однимъ больше? И Лученціо будетъ этимъ однимъ, если-бы даже явился и самъ Парисъ съ увѣренностью восторжествовать.

Греміо. Вотъ такъ! Этотъ дворянинъ намѣренъ всѣхъ насъ заговорить!

Лученціо. Господа! дайте ему волю, и онъ сейчасъ-же заврется.

Петручіо. Гортензіо, зачѣмъ всѣ эти разговоры?

Гортензіо. Синьоръ, позвольте мнѣ спросить у васъ: видѣли-ли вы когда-нибудь дочь Баптисты?

Траніо. Нѣтъ, синьоръ; но я знаю, что у него ихъ двѣ; одна — прославившаяся своимъ злымъ языкомъ, другая — своей примѣрной скромностью.

Петручіо. Синьоръ, синьоръ, первая — моя; оставьте ее въ покоѣ.

Греміо. Прекрасно, оставимъ этотъ подвигъ этому великому Геркулесу; онъ будетъ поважнѣе всѣхъ двѣнадцати подвиговъ Алкида.

Петручіо. Синьоръ, поймите хорошенько, что я хочу сказать. Въ дѣйствительности младшая дочь, на которую вы всѣ имѣете виды, заперта отцомъ отъ всѣхъ поклонниковъ; онъ не хочетъ выдать ее замужъ, пока не выйдетъ старшая.

Траніо. Если это такъ, синьоръ; если вы — тотъ самый человѣкъ, который можетъ помочь намъ всѣмъ и мнѣ, какъ и другимъ, если сломаете ледъ, если вы исполните этотъ подвигъ, завоюете себѣ старшую и такимъ образомъ откроете намъ доступъ къ младшей, то тотъ, который будетъ имѣть счастіе обладать ею, не будетъ на столько грубъ, чтобы не быть вамъ благодарнымъ.

Гортензіо. Синьоръ, вы хорошо говорите и хорошо понимаете дѣло. Но такъ какъ вы объявляете себя искателемъ, то должны, также какъ и мы, вознаградить этого дворянина, которому мы всѣ одинаково обязаны.

Траніо. Синьоръ, скрягой я не буду, и въ доказательство прошу васъ провести вмѣстѣ этотъ вечеръ и выпить за здоровье нашихъ дамъ. Будемъ дѣлать такъ, какъ дѣлаютъ адвокаты, которые, будучи противниками на судѣ, дома пьютъ и ѣдятъ вмѣстѣ, какъ друзья.

Груміо и Біонделло. О, прекрасное предложеніе! Товарищи, пойдемъ!

Гортензіо. Предложеніе дѣйствительно хорошо, а поэтому — да будетъ такъ! Петручіо, я буду твоимъ ben venuto.

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Тамъ-же. Комната въ домѣ Баптисты. Входятъ: Катарина и Біанка,

Біанка. Милая сестра, не унижай себя, не унижай и меня также, обращаясь со мной какъ съ служанкой и рабой; (о недостойно. А что касается этихъ тряпокъ, развяжи мнѣ руки, и я сама ихъ сброшу да, сброшу всѣ платья, до послѣдней юбки, и все, что ты прикажешь мнѣ сдѣлать, я сдѣлаю, потому что я знаю мои обязанности по отношенію къ старшимъ.

Катарина. Изъ всѣхъ твоихъ поклонниковъ, я приказываю тебѣ сказать мнѣ сейчасъ же, котораго ты любишь больше другихъ; но, смотри, не скрывай ничего.

Біанка. Повѣрь мнѣ, сестра, изъ всѣхъ живыхъ людей я не встрѣчала еще ни одного, котораго могла бы предпочесть другому.

Катарина. Милочка, ты лжешь. Ужь не Гортензіо-ли?

Біанка. Если онъ нравится тебѣ, сестра, клянусь тебѣ, я и сама постараюсь, чтобы онъ женился на тебѣ.

Катарина. О, значитъ ты предпочитаешь больше богатство, ты хочешь Греміо, чтобы красиво наряжаться.

Біанка. Ужъ не его-ли ты ревнуешь ко мнѣ? Ну, я вижу, что ты шутишь, и понимаю теперь, что все время ты только подсмѣивалась надо мной. Прошу тебя, сестра Кэтъ, развяжи мнѣ руки.

Катарина. А, такъ это шутка? Ну, такъ и все остальное было шуткой (Бьетъ ее).

Входитъ Баптиста.

Баптиста. Это еще что такое, дѣвчонки? Откуда эта дерзость?.. Біанка, уйди!.. Бѣдная дѣвочка, она плачетъ… Принимайся за свою иголку и не связывайся съ нею… Постыдилась бы ты, порожденіе діавольскаго духа! За что ты ее обижаешь? Вѣдь она ничего тебѣ не сдѣлала? Когда она огорчила тебя хоть однимъ горькимъ словомъ?

Катарина. Ея молчаніе оскорбляетъ меня, и я хочу отомстить ей (Бѣжитъ за Біанкой).

Баптиста. Какъ? даже въ моемъ присутствіи? Біанка, ступай къ себѣ (Біанка уходитъ).

Катарина. Вы меня ненавидите! Теперь я это отлично вижу, что она — ваше сокровище; ей нуженъ мужъ, а я должна буду на ея свадьбѣ плясать босой, и изъ любви къ ней, должна няньчить обезьянъ въ аду. Не говорите со мной: я запрусь и буду плакать, пока не найду случая отомстить (Уходитъ).

Баптиста. Найдется-ли другой, болѣе несчастный дворянинъ? Но кто это идетъ сюда?

Входятъ Греміо съ Лученціо, переодѣтымъ въ бѣдное платье; Петручіо съ Гортензіо въ одеждѣ музыканта; Траніо съ Біонделло, несущимъ лютню и книги.

Греміо. Здравствуйте, сосѣдъ Баптиста.

Баптиста. Здравствуйте, сосѣдъ Греміо. Да сохранитъ васъ Господь, синьоры!

Петручіо. И вамъ того-же желаемъ, благородный синьоръ! Прошу васъ, скажите мнѣ: у васъ, кажется, есть дочь, ни названію Катарина, красивая и добродѣтельная?

Баптиста. Да, синьоръ, у меня есть дочь Катарина.

Греміо. Ну, уже вы слишкомъ скоро: надо по порядку.

Петручіо. Вы обижаете меня, синьоръ Греміо; оставьте меня. Синьоръ, я — дворянинъ изъ Вероны; наслышавшись о красотѣ вашей дочери, о ея умѣ, о ея любезности, о ея дѣвственной скромности, о ея чудесныхъ качествахъ и мягкости ея характера, я осмѣливаюсь явиться къ вамъ въ домъ, чтобы собственными глазами удостовѣриться въ справедливости всѣхъ этихъ толковъ, такъ часто слышанныхъ мною. И вотъ, для перваго знакомства, позвольте представить вамъ этого человѣка (указывая на Гортензіо), весьма искуснаго въ музыкѣ и въ математикѣ, способнаго усовершенствовать образованіе вашей дочери въ этихъ искусствахъ, которыя, какъ мнѣ извѣстно, не безъизвѣстны ей. Примите его услуги, если не хотите меня огорчить. Его имя — Лиціо, и родомъ онъ изъ Мантуи.

Баптиста. Привѣтствую васъ, синьоръ, а также и его, ради васъ; со что касается моей дочери Катарины, я знаю, что она не можетъ понравиться вамъ, къ моему величайшему сожалѣнію.

Петручіо. Я вижу, что вы не хотите разстаться съ нею, или, по крайней мѣрѣ, что я лично вамъ не нравлюсь.

Баптиста. Нѣтъ, не заблуждайтесь, синьоръ! Я говорю только то, что думаю. Откуда вы, синьоръ? Могу-ли назвать васъ по имени?

Петручіо. Мое имя — Петручіо; я сынъ Антоніо, человѣка весьма извѣстнаго почти во всей Италіи.

Баптиста. Я хорошо его знаю и тѣмъ болѣе радъ васъ видѣть у себя.

Греміо. А теперь позвольте, Петручіо, прошу васъ, и намъ, бѣднымъ просителямъ, сказать нѣсколько словъ, — вы ужь очень скоры.

Петручіо. Извините, синьоръ Греміо; мнѣ бы хотѣлось кончить все разомъ.

Греміо. Не сомнѣваюсь, синьоръ, но вы сами этимъ испортите ваше дѣло. Сосѣдъ, я увѣренъ, что это предложеніе вамъ очень пріятно. Желая сдѣлать вамъ такую же любезность, вамъ, которому я обязанъ болѣе, чѣмъ кому-либо другому, позвольте смѣло представить вамъ этого молодого ученаго (указывая на Лученціо), долго учившагося въ Реймсѣ, столь-же свѣдущаго въ греческомъ, латинскомъ и другихъ языкахъ, какъ тотъ — въ музыкѣ и математикѣ; его зовутъ Камбіо; прошу васъ, примите его услуги.

Баптиста. Тысячу благодарностей синьоръ Греміо. Очень радъ васъ видѣть, добрый Камбіо (Къ Траніо). Но вы, синьоръ, имѣете видъ чужестранца. Осмѣлюсь ли спроситъ васъ о причинѣ вашего прихода?

Траніо. Простите, синьоръ, мою дерзость; будучи чужестранцемъ въ этомъ городѣ, я осмѣливаюсь явиться искателемъ руки вашей дочери, прекрасной и добродѣтельной Біанки. Мнѣ извѣстно ваше твердое рѣшеніе прежде отдать замужество старшую дочь. Я прошу отъ васъ одной только милости: чтобы вы, какъ только вы узнаете мой родъ, приняли меня точно такъ же, какъ и другихъ претендентовъ, дозволили мнѣ посѣщать вашъ домъ. Желая содѣйствовать образованію вашихъ дочерей, приношу вамъ этотъ простой инструментъ и эту небольшую связку греческихъ и латинскихъ книгъ; если вы ихъ примете, то онѣ пріобрѣтутъ цѣнность.

Баптиста. Ваше имя — Лученціо? Вы откуда?

Траніо. Изъ Пизы, синьоръ: я сынъ Винченціо.

Баптиста. Очень извѣстное лицо въ Пизѣ; я хорошо его знаю по слухамъ; очень радъ васъ видѣть, синьоръ (Обращается къ Гортензіо). Возьмите эту лютню (обращаясь къ Лученціо), а вы — эту связку книгъ. Вы сейчасъ увидите вашихъ ученицъ. Эй, кто-нибудь!

Входитъ слуга.

Проводи этихъ синьоровъ къ моимъ дочерямъ и скажи имъ обѣимъ, что это ихъ учителя; пусть они примутъ ихъ любезно (Слуга уходитъ за Гортензіо, Лученціо и Біонделло). Мы-же немного погуляемъ по саду, а тамъ и за обѣдъ. Очень радъ васъ видѣть, прошу васъ вѣрить этому.

Петручіо. Синьоръ Баптиста, мои дѣла не терпятъ отлагательства; я не могу ежедневно посѣщать вашъ домъ. Вы хорошо знаете моего отца, а черезъ него — и меня, единственнаго наслѣдника его помѣстій и богатства, которыя я скорѣе привелъ въ порядокъ, чѣмъ разстроилъ. А потому, скажите мнѣ, если я пріобрѣту расположеніе вашей дочери, что принесетъ она мнѣ въ приданое?

Баптиста. Послѣ моей смерти половину моихъ владѣній; а теперь — двадцать тысячъ кронъ.

Петручіо. Взамѣнъ этого приданаго я завѣщаю ей, если она переживетъ меня, всѣ мои земли и всѣ мои деньги. Изложимъ-же все это на бумагѣ, чтобы всѣ эти условія были исполнены какъ съ одной, такъ и съ другой стороны.

Баптиста. Хорошо, но главное — вамъ надо пріобрѣсти ея любовь; отъ этого все зависитъ.

Петручіо. Ну, это пустяки, потому что, скажу вамъ, батюшка, я такъ же упрямъ, какъ и она; когда два бѣшеные огня встрѣчаются, они сжигаютъ все, что питаетъ ихъ бѣшенство. Слабый вѣтеръ, только увеличиваетъ собой огонь, но бурный порывъ тушитъ огонь и все. Я буду для вашей, дочери этимъ бурнымъ порывомъ, и она уступитъ мнѣ, потому что я настойчивъ и не добиваюсь любви, какъ ребенокъ.

Баптиста. Желалъ бы я, чтобы ты снискалъ ея любовь и успѣлъ! Но приготовься выслушать кое-что непріятное.

Петручіо. О, я тоже, что и горы, которыхъ вѣтеръ не можетъ покачнуть, если-бы онъ дулъ даже и цѣлую вѣчность.

Входитъ Гортензіо съ прошибленной головой.

Баптиста. Что такое, мой другъ? Почему ты такъ блѣденъ?

Гортензіо. Отъ страха, увѣряю васъ, я блѣденъ.

Бдитиста. Ну, что же? Будетъ моя дочь хорошей музикантшей?

Гортензіо. Думаю, что она скорѣе будетъ хорошимъ солдатомъ; ей нуженъ мечъ, а не лютня.

Баптиста. Какъ? Съ лютней, значитъ, не было толку?

Гортензіо. Конечно, никакого толка я не добился, за то она разбила лютню о меня. Я только сказалъ, что она ошибается въ ладахъ, и согнулъ ея руку, чтобы показать ей, какъ нужно ставить пальцы, но вдругъ съ совершенно дьявольскимъ бѣшенствомъ она вскричала: «А, лады? Вы это называете ладами. Ну, постой, я тебя налажу!» И съ этими словами она такъ сильно ударила меня по головѣ лютней, что моя голова прошла сквозь лютню. Нѣсколько времени я стоялъ совершенно оглушенный, какъ человѣкъ у позорнаго столба, выглядывая изъ лютни, какъ изъ колодки, между тѣмъ, какъ она обзывала меня нищимъ гудочникомъ, крикливымъ Джэкомъ и двадцатью другими подобными же позорными названіями, точно она ихъ заранѣе заучила, чтобы больнѣе оскорбить меня.

Петручіо. Ахъ, чортъ возьми! Вотъ такъ здоровая дѣвчонка! За это она нравится мнѣ въ десять разъ больше. Очень бы мнѣ хотѣлось поскорѣе поболтать съ нею.

Баптиста (Гортензіо). Ну, хорошо; иди со мной и не имѣй такого растеряннаго вида; занимайся съ моей младшей дочерью; занятія она любитъ и благодарна за добро, которое ей дѣлаютъ. Синьоръ Петручіо, хотите пойти съ нами, или, можетъ быть, прислать вамъ мою дочь Кэтъ?

Петручіо. Прошу васъ прислать ее; я подожду ее здѣсь.

(Уходятъ: Баптиста, Греміо, Траніо и Гортензіо).

Петручіо. Какъ только она сюда явится, я храбро примусь за нею ухаживать… Положимъ, что она начнетъ ругаться, я ей таки-такъ и скажу, что она поетъ такъ же мелодично, какъ соловей. Положимъ, сдѣлаетъ гримасу, — я ей скажу, что у ней такой же радостный видъ, какъ у утренней розы, омытой раннею росой! Положимъ, она закуситъ язычекъ и не захочетъ сказать ни слова, — тогда я стану расхваливать ея словоохотливость и прибавлю, что ея краснорѣчіе удивительно. Положимъ, попроситъ убираться къ чорту, — а стану благодарить ее, какъ если-бы она пригласила меня остаться съ нею на цѣлую недѣлю. А если скажетъ, что не желаетъ выходить за меня замужъ, — я спрошу ее, какой день ей будетъ угодно назначить для оглашенія въ церкви и когда будетъ вѣнчанье. Но вотъ и она… Теперь, Петручіо, говори!

Входитъ Катарина.

Здравствуйте, Кэтъ; я слышалъ, что васъ такъ зовутъ.

Катарина. Слышали, да плохо. Тѣ, которые говорятъ обо мнѣ, называютъ меня Катариной.

Петручіо. Ну, это вы врете, ей-Богу; васъ зовутъ просто Кэтъ, доброй Кэтъ, по временамъ злой Кэтъ, но во всякомъ случаѣ — Кэтъ, самой милой Кэтъ во всемъ христіанскомъ мірѣ, Кэтъ изъ пирожной лавки, самой игривѣйшей Кэтъ, потому что всѣ котята игривы, а потому скажу тебѣ, Кэтъ, моя отрада, моя милая Кэтъ, выслушай меня! наслышавшись похвалъ во всѣхъ городахъ о твоей ангельской кротости, о твоихъ добродѣтеляхъ, о твоей красотѣ, — но все же не на столько, на сколько ты ихъ заслуживаешь, я былъ подвинутъ искать твоей руки.

Катарина. Подвинутъ!.. Въ самый разъ! Ну, такъ пусть тотъ самый дьяволъ, который васъ подвинулъ, и отодвинетъ васъ. Я сейчасъ же догадалась, что вы — движимость.

Петручіо. Это что еще значитъ, — движимость?

Катарина. Ну, да, движимость; напримѣръ, скамейка.

Петручіо. Вы въ самый разъ сказали: садись же на меня.

Катариніа. Ослы созданы на то, чтобы быть носильщиками, и вы — тоже.

Петручіо. Женщины созданы на то, чтобы носить, — и ты тоже.

Катарина. Если вы обо мнѣ говорите, то я не такая еще кляча, чтобы носить васъ.

Петручіо. Увы! добрая Кэтъ, я не слишкомъ обременю тебя, потому что знаю, какъ ты молода и воздушна…

Катарина. Слишкомъ воздушна, чтобы такой олухъ могъ поймать меня, и все-таки я не легче моего вѣса.

Петручіо. Не легче? Ну, да, не легче пчелки.

Катарина. Хорошо сказано, въ особенности для сыча.

Петручіо. О, легкокрылая горлянка! сычъ все-таки поймаетъ тебя!

Катарина. Ну, да, погонится за горлянкой, которая его заклюетъ.

Петручію. Ну, полно, полно, осочка; ты ужь очень горячишься.

Катарина. А если я оса, то берегись моего жала.

Петручіо. Ну, это ничего: я его вырву.

Катарина. Да, если бы болванъ зналъ, гдѣ оно находится.

Петручіо. Кто же не знаетъ, гдѣ находится жало оси? Въ хвостѣ.

Катарина. Въ языкѣ.

Петручіо. Въ чьемъ языкѣ?

Катарина. Въ вашемъ, — вѣдь вы же толкуете о хвостикахъ въ языкѣ. Прощайте.

Петручіо. Какъ? Мой языкъ въ твоемъ хвостикѣ? Ну, подожди, малая Кэтъ, я вѣдь — дворянинъ.

Катарина. А вотъ посмотримъ (Бьетъ его).

Петручіо. Клянусь, что я отвѣчу тѣмъ-же, если вы еще разъ меня ударите.

Катарина. И при этомъ лишитесь вашего герба: если вы ударите меня, то вы — не дворянинъ; а если вы не дворянинъ, то у васъ нѣтъ и герба.

Петручіо. Уже не герольдикъ-ли вы? Ну, въ такомъ случаѣ внесите меня въ вашъ гербовникъ.

Катарина. А что въ вашемъ шлемѣ? Не пѣтушиный-ли гребень?

Петручіо. Пѣтухъ безъ гребня, если только Кэтъ согласится быть моей курицей.

Катарина. Вы никогда не будете моимъ пѣтухомъ; вы поете, какъ мокрая курица.

Петручіо. Полно, Кэтъ, полно; ты не должна имѣть такую кислую физіономію.

Катарина. Когда я вижу лѣсное яблоко, у меня всегда такая физіономія.

Петручіо. Но здѣсь нѣтъ лѣсныхъ яблокъ, а потому брось свою кислую физіономію.

Катарина. Нѣтъ, есть, есть!

Петручіо. Ну, такъ покажи мнѣ его.

Катарина. Если-бы у меня было зеркало, то показала-бы.

Петручіо. Значитъ, вы бы показали мнѣ мое собственное лицо?

Катарина. Такъ молодъ и такъ догадливъ!

Петручіо. А и въ самомъ дѣлѣ, клянусь святымъ Георгомъ, я для васъ слишкомъ молодъ.

Катарина. Однако, вы тощи.

Петручіо. Отъ заботы.

Катарина. Объ этомъ я совсѣмъ не забочусь.

Петручіо. Нѣтъ, послушайте, Кзтъ; вы отъ меня не улизнете.

Катарина. Вы разсердитесь, если я останусь; оставьте меня.

Петручіо. Совсѣмъ нѣтъ; вы удивительно милы. Мнѣ говорили, что вы грубы, дики, непріятны, а теперь я нахожу, что все это была одна лишь ложь, потому что вы прелестны, шутливы и чрезвычайно любезны. Конечно, твоя рѣчь не особенно быстра, но пріятна, какъ весенній цвѣтокъ; сердитыя гримасы ты не умѣешь строить, ты не можешь коситься, кусать губы, какъ злая дѣвчонка, ты не любишь противорѣчить твоимъ женихамъ, напротивъ, — ты бесѣдуешь очень любезно и привѣтливо. Почему говорятъ, что Кэтъ хромаетъ. О, злоязычный свѣтъ! Кэтъ, подобно орѣховому дереву, пряма и стройна; она — каштановаго цвѣта, какъ орѣшникъ, и слаще зерна его. О, позволь мнѣ посмотрѣть, какъ ты ходишь: не можетъ быть, чтобы ты хромала.

Катарина. Пошелъ, дуракъ, приказывай тѣмъ, кому ты платишь.

Петручіо. Украшала-ли когда либо Діана лѣсъ, какъ Кэтъ эту комнату своей царственной поступью? О, будь Діаной, а Діана пусть будетъ Кэтъ; и тогда, пусть Кэтъ будетъ цѣломудренна, а Діана весела.

Катарина. Гдѣ научились вы этимъ прекраснымъ рѣчамъ?

Петручіо. Эти экспромты достались мнѣ отъ матери.

Катарина. Умница-же была ваша мать, если родила такого сына!

Петручіо. А развѣ не остроуменъ я?

Катарина. Да; а потому держите себя потеплѣе.

Петручіо. Чортъ возьми, это-то я и намѣренъ сдѣлать, прелестная Катарина, въ твоей постели. А потому, оставляя всю эту болтовню, скажу тебѣ напрямикъ: вашъ отецъ согласенъ, чтобы я былъ твоимъ мужемъ, приданое опредѣлено, и хочешь — не хочешь, а я женюсь на тебѣ. Я, Кэтъ, тотъ мужъ, который тебѣ нуженъ, потому что, клянусь свѣтомъ, благодаря которому я вижу твою красоту, — красоту, которая заставляетъ меня любить тебя, — ни за кого другого, кромѣ меня, ты не выйдешь замужъ. Для того вѣдь и рожденъ я, Кэтъ, чтобы укротить тебя и сдѣлать изъ тебя, вмѣсто дикой Кэтъ, милую Кэтъ, подобно всѣмъ семейственнымъ Кэтъ. Сюда идетъ твой отецъ; не отказывай-же мнѣ: я долженъ имѣть женой Катарину.

Входятъ: Баптиста, Греміо и Траніо.

Баптиста. Ну, что, синьоръ Петручіо, какъ ваши дѣла съ моею дочерью?

Петручіо. Какъ и слѣдовало ожидать: отлично, отлично! Да и развѣ возможно было намъ не поладить?

Баптиста. Отчего же, Катарина, ты такъ пасмурна?

Катарина. Вы называете меня вашей дочерью? О, вы и въ самомъ дѣлѣ обнаружили отцовскую нѣжность, намѣреваясь выдать меня за полусумасшедшаго, за безмозглаго наглеца, ругателя, который думаетъ, что дерзостью всего можно достигнуть.

Петручіо. Видите-ли, батюшка, вотъ въ чемъ дѣло: вы и цѣлый свѣтъ, которые говорятъ о ней, совершенно ошибаются; если она бываетъ зла, то изъ хитрости, потому что она не только не зла, но кротка, какъ голубка; она не только не заносчива, но смиренна, какъ утро. Терпѣніемъ она не уступаеть Гризельдѣ, а цѣломудріемъ — римской Лукреціи. Однимъ словомъ, мы такъ сошлись, что свадьба назначена на воскресенье.

Катарина. Скорѣе въ воскресенье я увижу тебя на висѣлицѣ.

Греміо. Ты слышишь, Петручіо? Она говоритъ, что скорѣе увидитъ тебя на висѣлицѣ.

Траніо. Такъ-то вы сошлись? Ну, ты можешь попрощаться съ свадьбой.

Петручіо. Будьте терпѣливы, синьоры. Я ее себѣ выбралъ. Если она и я — мы довольны, то вамъ-то какое дѣло? Между нами было рѣшено, когда были одни, что при людяхъ она попрежнему будетъ сварлива. Я вамъ говорю, что невозможно даже и представить себѣ. какъ она меня любитъ. О, нѣжная Кэтъ! Она вѣшалась мнѣ на шею, то и дѣло цѣловала меня, расточая клятву за клятвой, что влюбилась въ меня въ одинъ мигъ! О, она еще совсѣмъ новичка! Удивительно какъ, будучи наединѣ съ женщиной, самый слабый поклонникъ можетъ укротить самую своенравную… Дай мнѣ руку, Кэтъ. Я отправляюсь въ Венецію за платьемъ къ свадьбѣ. Приготовьте все, батюшка, къ празднеству и пригласите гостей; я хочу, чтобы моя Катарина была красива.

Баптиста. Не знаю, что и сказать; но дайте мнѣ ваши руки… Да ниспошлетъ тебѣ Господь счастіе, Петручіо. Дѣло слажено.

Греміо и Траніо. Аминь! Мы будемъ вашими свидѣтелями.

Петручіо. Батюшка, женушка и синьоры, прощайте. Отправляюсь въ Венецію. Воскресенье скоро наступитъ. У насъ будутъ кольца, красивые наряды, различныя бездѣлушки. Ну, цѣлуй меня, Кэтъ. Въ воскресенье мы будемъ мужъ и жена.

(Петручіо и Катарина расходятся въ разныя стороны).

Греміо. Никогда еще бракъ не устраивался такъ быстро!

Баптиста. По правдѣ вамъ сказать, синьоръ, я играю роль купца, который, очертя голову, отправляетъ свой товаръ.

Траніо. Этотъ товаръ залежался у васъ, а теперь онъ принесетъ вамъ прибыль или же погибнетъ въ морѣ.

Баптиста. Вся прибыль, которую я ищу въ этомъ дѣлѣ, — миръ.

Греміо. Дѣйствительно, эта побѣда до странности мирная. Но теперь, Баптиста, поговоримъ о вашей младшей дочери. Наступаетъ, наконецъ, день, котораго мы такъ долго ждали; я вашъ сосѣдъ и первый по времени женихъ.

Траніо. А я — тотъ, который любитъ Біанку больше, чѣмъ можно выразить словами и чѣмъ можно даже представить себѣ въ мысляхъ.

Греміо. Ты — юнецъ и не можешь любить такъ сильно, какъ я.

Траніо. Сѣдовласый, твоя любовь отдаетъ холодомъ.

Греміо. А твоя — горячитъ. Назадъ, прыгунъ: старостъ питаетъ.

Траніо. А юность, въ глазахъ женщинъ, — цвѣтокъ.

Баптиста. Успокойтесь, синьоры; я рѣшу вашъ споръ; награда пріобрѣтается дѣлами, и тотъ изъ васъ, кто завѣщаетъ Біанкѣ, на случай смерти, больше, получитъ любовь Біанки. Скажите, синьоръ Греміо, что вы можете ей завѣщать?

Греміо. Во первыхъ, какъ вы знаете, мой домъ въ городѣ, снабженный въ достаточной степени золотой и серебряной посудой, тазами и кувшинами для умыванія ея прелестныхъ ручекъ. Обои изъ тирскихъ ковровъ; въ ларцахъ изъ слоновой кости хранятся мои кроны; въ кипарисныхъ сундукахъ — тончайшіе ковры, драгоцѣнные наряды, пологи, тонкое бѣлье, унизанныя жемчугомъ турецкія подушки, вышитое золотомъ венеціанское кружево, оловянная и мѣдная посуда и все, что нужно для дома и хозяйства. Кромѣ того, на моей фермѣ у меня сто дойныхъ коровъ, сто двадцать жирныхъ быковъ и все остальное въ такой-же пропорціи. Я долженъ сознаться, что я — въ лѣтахъ, но, умри я завтра, — все это достанется ей, если только въ теченіе моей жизни, она согласится быть моею.

Траніо. Это «только» весьма кстати. Синьоръ, послушайте-же меня. Я — единственный сынъ моего отца и наслѣдникъ; если ваша дочь будетъ моей женой, я оставлю ей три или четыре дома въ богатой Пизѣ, изъ которыхъ ни одинъ не будетъ хуже того, которымъ владѣетъ старый синьоръ Греміо въ Падуѣ и, кромѣ того двѣ тысячи дукатовъ ежегоднаго дохода съ плодородныхъ земель.

Греміо. Двѣ тысячи дукатовъ ежегоднаго дохода и земель? Вся цѣнность моихъ земель не достигаетъ этой суммы! Но, кромѣ того, у ней будетъ еще корабль, который теперь стоитъ на якорѣ въ Марселѣ. Ну, что? вы, кажется, задохлись отъ этого корабля?

Траніо. Греміо, всѣмъ извѣстно, что у моего отца — три большіе корабля, двѣ галеасы и двѣнадцать красивыхъ галеръ; я утверждаю ихъ за нею и удвоиваю все, что вы можете ей предложить.

Греміо. Я предложилъ все, что у меня было; больше у меня нѣтъ ничего: я могу дать только то, что имѣю. Если я вамъ нравлюсь, то у ней будетъ все, что мнѣ принадлежитъ, и я самъ.

Траніо. Она теперь моя передъ цѣлымъ свѣтомъ, по вашему собственному обѣщанію. Греміо устраненъ.

Баптиста. Я долженъ согласиться, что ваше предложеніе лучше, и если вашъ отецъ поручится за васъ, то она — ваша; въ противномъ случаѣ, прошу извинить, потому что если бы умрете раньше ея, то при чемъ она останется?

Траніо. Ну, это не больше, какъ уловка… Онъ старъ, я молодъ.

Греміо. А развѣ молодые люди не такъ-же умираютъ, какъ старые?

Баптиста. Ну, прекрасно, синьоры. Вотъ мое окончательное рѣшеніе: вы знаете, что въ будущее воскресенье моя дочь Катарина должна быть повѣнчана; въ слѣдующее-же затѣмъ воскресеніе я выдамъ за васъ Біанку, если вы получите поручительство вашего отца; въ противномъ случаѣ она будетъ женой синьора Греміо. А теперь, прощайте, благодарю васъ обоихъ (Уходитъ).

Греміо. Прощайте, сосѣдъ. Ну, теперь вы мнѣ не страшны; молодой шутникъ, вашъ отецъ не будетъ, конечно, такъ глупъ, чтобъ отдать вамъ все, что у него есть, съ тѣмъ, чтобъ на старости лѣтъ быть въ полной вашей зависимости. Какое ребячество! Старая итальянская лисица не такъ глупа, паренекъ (Уходитъ).

Траніо. Подожди, отомщу я твоей изсохшей шкурѣ, старый чортъ! Къ счастію, я уже накрылъ твою карту десяткой! Я себѣ вложилъ въ голову облагодѣтельствовать моего господина: не вижу почему-бы ложному Лученціо не добыть отца — ложнаго Винченціо! Удивительное дѣло: обыкновенно, отцы добываютъ себѣ дѣтей, а въ этомъ любовномъ случаѣ, благодаря моей хитрости, сынъ добудетъ себѣ отца (Уходитъ).

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Комната въ домѣ Баптисты. Входятъ: Лученціо, Гортензіо и Біанка.

Лученціо. Эй, музыкантъ! остановись; ты ужь слишкомъ дерзокъ; развѣ ты забылъ уже пріемъ ея сестры Катарины?

Гортензіо. Но, задорный педантъ, я здѣсь передъ покровительницей божественной гармоніи; ты долженъ уступить мнѣ первое мѣсто. Когда, въ теченіе часа, мы займемся музыкой, останется еще довольно времени на чтеніе.

Лученціо. Глупый оселъ, ты такъ мало читалъ, что даже не знаешь, въ чемъ заключается предназначеніе музыки. Развѣ она создана не для того, чтобы освѣжатъ человѣческій духъ, послѣ обычныхъ занятій и изученій! А потому мы должны заняться сперва философіей, а во время отдыха ты можешь подчивать насъ своей гармоніей.

Гортензіо. Болнаъ! Я не намѣренъ выслушивать твоихъ глупостей.

Біанка. Синьоры, вы обижаете меня, ссорясь изъ-за того, что единственно зависитъ отъ меня. Я — не школьникъ, которому грозятъ розгой; у меня нѣтъ опредѣленныхъ часовъ, я и сама выбираю время для своихъ занятій. А потому, чтобы кончить этотъ споръ, сядемъ здѣсь, возьмите вашъ инструментъ и съиграйте намъ что-нибудь; мы кончимъ наше чтеніе прежде, чѣмъ вы успѣете настроить его.

Гортензіо. Вы оставите чтеніе, какъ только я настрою?

Лученціо. Никогда этого не будетъ; настраивай инструментъ безъ разговоровъ.

Біанка. На чемъ мы остановились?

Лученціо. Вотъ здѣсь, синьора:

Наc ibat Simois; hic est Sigeia tellus;

Hic steterat Priami regia celsa senis.

Біанка. Переведите это.

Лученціо. Наc ibat — какъ я уже вамъ сказалъ, Simois — я, Лученціо, hic est — сынъ Винченціо изъ Пизы, sigeia tellus — переодѣтый для того, чтобы снискать вашу любовь, hic steterat — а Лученціо, который явился женихомъ, Priami — мой слуга Траніо, regia — представляетъ меня, celsa sonis — чтобы лучше надуть стараго Панталона.

Гортензіо (подходя). Синьора, мой инструментъ настроенъ.

Біанка. Будемъ слушать (Гортензіо играетъ).

Біанка. Дишканты фальшивятъ!

Лученціо. Поплюй на колки и начинай снова.

Біанка. А теперь посмотримъ, съумѣюли я перевести это мѣсто. Наc ibat Simois — я васъ не знаю, hic est sigeia tellus — я не вѣрю вамъ, hiс steterat Priami — берегитесь, чтобы онъ не услыхалъ васъ, regia — не слишкомъ надѣйтесь, celsa seals — но и не отчаивайтесь.

Гортензіо. Синьоры, теперь готово.

Лученціо. Да, кромѣ баса.

Гортензіо. И басъ настроенъ; только ты фальшивишь плутъ. Какъ, однако, этотъ педантъ пѣтушится и какъ онъ дерзокъ! Жизнью клянусь, что онъ волочится за моей любовью. Подожди, педантшика, я присмотрю за тобой.

Біанка. Можетъ быть послѣ я и повѣрю вамъ, но теперь я не довѣряю вамъ.

Лученціо. Не сомнѣвайтесь, потому что, безъ сомнѣнія, Эакидъ — то же самое, что и Аяксъ, только прозванъ такъ по имени своего дѣда.

Біанка. Учителю я, конечно, обязана вѣрить, иначе, я бы сомнѣвалась; но довольно… А теперь, Личіо, начнемте. Синьоры, не обижайтесь, прошу васъ, что съ вами я позволяю себѣ шутить.

Гортензіо. Теперъ ты можешь прогуляться и оставить насъ: я не преподаю трехголосой музыки.

Лученціо. Вы, синьоръ, уже очень скучны!.. (всторонц). А я все-таки останусь и буду присматривать; мнѣ все кажется, что этотъ красивый музыкантишка влюбленъ.

Гортензіо. Синьора, прежде чѣмъ мы примемся за инструментъ и прежде чѣмъ вы научитесь ставить пальцы, я долженъ объяснить вамъ начала искусства. Я покажу вамъ гамму гораздо короче, пріятнѣе, понятнѣе и доступнѣе, чѣмъ другіе музыканты. Вотъ тутъ, на этой бумагѣ, она написана четко.

Біанка. Но я давнымъ-давно изучала уже гамму.

Гортензіо. А все-таки прочитайте гамму Гортензіо.

Біанка.

Гамма. Ut. Я нахожусь въ основѣ всякаго аккорда.;

А-re. страсть Гортензіо умоляетъ.

В-mi. Біанка, возьмите его въ мужья.

C-fа. который любитъ со всѣмъ пыломъ страсти.

C-fa-ut. Во мнѣ одинъ ключъ и двѣ ноты.

E-la-mi. сжальтесь надо мной или я умру.

И это вы называете гаммой? Ну она мнѣ совсѣмъ не нравится; я предпочитаю старую систему; я не такъ легкомысленна, чтобы примѣнять истинныя правила на глупыя выдумки.

Входитъ слуга.

Слуга. Синьора, батюшка проситъ васъ оставить книги и заняться украшеніемъ комнаты вашей сестры; вамъ, конечно, извѣстно, что завтра ея свадьба.

Біанка. Прощайте, мой любезные учители; я должна васъ оставитъ.

Біанка и слуга уходятъ.

Лученціо. Если такъ, синьора, то и мнѣ незачѣмъ здѣсь оставаться дольше (Уходитъ).

Гортензіо. А у меня есть причина наблюдать за этимъ педантомъ; онъ рѣшительно имѣетъ видъ влюбленнаго. Однако, Біанка, если ты унизишь себя и можешь увлечься первымъ встрѣчнымъ болваномъ, — то пусть тебя беретъ, кто хочеть. Какъ только я увижу, что ты легкомысленна, — мнѣ останется только обратиться къ другой (Уходитъ).

СЦЕНА II.

Тамъ-же. Передъ домомъ Баптисты. Входятъ: Баптиста, Греміо, Траніо, Катарина, Біанка, Лученціо и слуга.

Баптиста. Синьоръ Лученціо, насталъ день свадьбы Катарины и Петручіо, и, однако, о зятѣ нашемъ нѣтъ еще и помину. Что скажутъ? Какой будетъ срамъ, если священникъ, уже готовый совершить священный обрядъ, понапрасну прождетъ жениха! Что скажетъ Лученціо о такомъ позорѣ?

Катарина. Только одна я буду опозорена. Меня противъ воли заставляютъ отдать руку за взбалмошнаго грубіяна, за полоумнаго, который, наскоро посватавшись, совсѣмъ и не думаетъ жениться. Я вѣдь говорила вамъ, что это безстыдный наглецъ, который подъ видомъ грубаго простодушія, скрылъ подлую насмѣшку. Чтобы прослыть чудакомъ, онъ тысячу разъ готовъ свататься, назначать дня свадьбы, приглашать друзей, объявлять въ церкви, совсѣмъ даже и не думая жениться. Теперь всѣ будутъ показывать пальцемъ на бѣдную Катарину и станутъ говорить: «Смотрите, вотъ жена этого бездѣльника Петручіо — если-бы только онъ захотѣлъ на ней жениться!»

Траніо. Потерпите, добрая Катарина, потерпите, Баптиста. Клянусь вамъ жизнью, что у Петручіо добрыя намѣренія, какая бы случайность ни помѣшала ему сдержать свое слово. Онъ, конечно, чудакъ, но уменъ; онъ любитъ пошалить, но честенъ.

Катарина. Было-бы лучше, если-бы Катарина никогда его не видала (Уходитъ, плача; за ней уходятъ Біанка и слуги).

Баптиста. Иди, дочь; я тебя не стану упрекать за эти слезы, потому что такая обида могла-бы взбѣсить и святого, а тѣмъ болѣе нетерпѣливую и раздражительную дѣвушку, какъ ты.

Входитъ Біонделло.

Біонделло. Синьоръ, синьоръ! Старая новость, такая новость, какой вы никогда еще не слыхали!

Баптиста. Новость, да еще старая? Что ты хочешь этимъ сказать?

Біонделло. А развѣ не новость узнать, что Петручіо возвратился?

Баптиста. Возвратился?

Біонделло. О, нѣтъ, синьоръ!

Баптиста. Какъ-же такъ?

Біонделло. Онъ возвращается.

Баптиста. А когда онъ будетъ сюда?

Біонделло. А вотъ, когда онъ будетъ стоять, гдѣ я стою, тогда вы его и увидите.

Траніо. Ну, говори-же толкомъ, какія такія старыя новости?

Біонделло. Такъ вотъ. Петручіо идетъ въ новой шляпѣ и въ старомъ кафтанѣ; въ старыхъ, по крайней мѣрѣ раза три вывороченныхъ штанахъ; въ парѣ сапогъ, служившихъ ящикомъ для свѣчей, и притомъ одинъ сапогъ съ пряжкой, а другой съ завязками; со старой заржавленной шпагой изъ городского арсенала, безъ эфеса и безъ ноженъ, съ разорванными ремнями. Кромѣ того, на хромой лошаденкѣ, на которой старое, изъѣденное молью сѣдло, а стремена разныя; она притомъ, въ сапѣ, вся спина паршива, въ нососѣ, въ желудкѣ, изуродована заушницей и подкожными червями. Надоуздокъ у ней изъ бараньей шкуры и весь въ узлахъ; по всему видно, онъ такъ часто дергалъ имъ, чтобъ не дать лошади упасть, а потому онъ часто и разрывался; подпруга сшита изъ шести кусковъ; похвостникъ бархатный, съ дамскаго сѣдла, съ двумя буквами имени, отлично вынизанъ гвоздиками и скрѣпленъ кое-гдѣ бичевками.

Баптиста. А кто съ нимъ ѣдетъ?

Біонделло. О, синьоръ! Его слуга, наряженный въ такомъ-же вкусѣ, какъ и лошадь, клянусь вселенной; одна нога его въ чулкѣ, а другая въ шерстяномъ штиблетѣ; одна повязана синей покромкой, а другая — красной; на головѣ у него старая шляпа, съ «сорока причудами любви» вмѣсто пера, — настоящее, невѣроятное чудовище, которое не похоже ни на слугу христіанина, ни на слугу дворянина.

Траніо. Должно быть, какая-нибудь новая причуда заставила его такъ принарядиться. Онъ по временамъ очень плохо одѣвается.

Баптиста. Въ какомъ-бы нарядѣ онъ ни явился, я все-таки радъ его видѣть.

Біонделло. Но, синьоръ, онъ не является.

Баптиста. Да развѣ ты не сказалъ, что онъ сейчасъ явится?

Біонделло. Кто? Петручіо явится?

Баптиста. Ну, да, что Петручіо явится.

Біонделло. Нѣтъ, синьоръ, я сказалъ только, что явится его лошадь, съ нимъ на спинѣ.

Баптиста. Ну, это все равно.

Біонделло. Совсѣмъ нѣтъ… Клянусь святымъ Яковомъ.

Я готовъ поставить пенни,

Что лошадь и человѣкъ

Больше одного,

Но все-таки не двое.

Входятъ: Петручіо и Груміо.

Петручіо. Ну, гдѣ-же наши франты? Кто дома?

Баптиста. Здорово, синьоръ.

Петручіо. Ну, не совсѣмъ-то здорово.

Баптиста. Однако, вы не хромаете.

Траніо. Вы только не такъ хорошо одѣты, какъ мы бы желали.

Петручіо. Приходилось спѣшить… Но гдѣ же Кэтъ? Гдѣ моя любезная невѣста?.. Какъ твое здоровье, отецъ?.. Господа, отчего вы такъ мрачны? Почему все общество смотритъ на меня, точно на необыкновенное чудо, на удивительный памятникъ или на чрезвычайную комету?

Баптиста. Синьоръ, вы знаете, что сегодня — день вашей свадьбы. Сначала мы безпокоились, что вы не пріѣдете; теперь мы еще болѣе огорчены, видя, въ какомъ вы печальномъ нарядѣ. Сбросьте эти лохмотья, унижающіе васъ и позорящія наше торжество.

Траніо. Скажите намъ, какой важный случай удержалъ васъ такъ долго вдали отъ вашей жены и заставилъ васъ теперь явиться въ такомъ странномъ нарядѣ?

Петручіо. Скучно было бы разсказывать и непріятно слушать. Довольно будетъ и того, что я явился и сдержалъ свое слово, хотя въ нѣкоторомъ смыслѣ я немного и отступилъ отъ него; но при случаѣ я въ этомъ оправдаюсь, и этимъ оправданіемъ вы останетесь вполнѣ довольны. Но гдѣ же Кэтъ? Я такъ долго былъ вдали отъ нея! Утро старѣется; намъ бы слѣдовало уже быть въ церкви.

Траніо. Но являйтесь на глаза вашей невѣстѣ въ этомъ отвратительномъ нарядѣ. Пойдемте ко мнѣ; надѣньте мое платье.

Петручіо. Ну, нѣтъ, повѣрьте мнѣ, не надо: именно въ этомъ платьи я и явлюсь къ ней.

Баптиста. Но не въ немъ же, я думаю, хотите вы вѣнчаться?

Петручіо. Именно въ немъ. Бросимъ эти разговоры. Вѣдь она выходитъ за меня, а не за мое платье. Если-бы я могъ подновить все то, что она будетъ изнашивать во мнѣ, такъ же легко, какъ легко могу я мѣнять платье, то для Кэтъ это было бы отлично, а для меня и подавно. Но, что же это я, дуракъ, такъ заболтался съ вами! Пора отправиться къ невѣстѣ и запечатлѣть мои права поцѣлуемъ любви! (Уходятъ: Петручіо, Груміо и Біонделло).

Траніо. Такой нарядъ онъ надѣлъ на себя не безъ умысла. Надо будетъ убѣдить его, если это возможно, получше одѣться передъ тѣмъ, какъ идти въ церковь.

Баптиста. Пойду за нимъ; надо посмотрѣть, что изо всего этого выйдетъ (Уходитъ).

Трпніо. А теперь, синьоръ, къ ея любви необходимо прибавить еще согласіе отца. Съ этой цѣлью, — какъ я уже сказалъ вашей милости, — я пойду отыскать человѣка (все равно, какого, мы его научимъ), который разыгралъ бы роль Винченціо изъ Пизы и который здѣсь, въ Падуѣ, поручится за васъ, и притомъ въ гораздо большей суммѣ, чѣмъ мы обѣщали. И, такимъ образомъ, вы будете наслаждаться счастіемъ, на которое вы надѣетесь, и женитесь на прекрасной Біанкѣ съ согласія отца.

Лученціо. Если-бы не мой товарищъ музыкантъ, который такъ настойчиво наблюдаетъ за каждымъ шагомъ Біанки, было бы лучше, я думаю, обвѣнчаться тайно; разъ сдѣлано дѣло, пусть бы весь міръ говорилъ «нѣтъ», я бы сумѣлъ отстоять мое право отъ всего свѣта.

Траніо. Мы помаленьку устроимъ все это и выберемъ для этого подходящую минуту; мы перехитримъ этого сѣдовласаго Греміо, и зоркаго отца Минолу, и франта-музыканта, сладкаго Лиціо, — и все, для счастія моего господина Лученціо.

Входитъ Греміо.

Траніо. Синьоръ Греміо, вы — изъ церкви?

Греміо. Да, и въ такомъ же веселомъ расположеніи, какъ, бывало, выходилъ изъ школы.

Траніо. А молодой мужъ съ женой тоже вышелъ?

Греміо, Молодой мужъ, говорите вы? Это скорѣе конюхъ, самый грубый конюхъ; бѣдная дѣвушка испытаетъ это на себѣ.

Траніо. Неужели онъ еще невыносимѣе? Ну, это невозможно.

Греміо. Онъ? Да это настоящій дьяволъ, дьяволъ, сатана.

Траніо. Да и она дьяволъ, дьяволъ, жена дьявола.

Греміо. Ну, въ сравненіи съ нимъ, она настоящій ягненокъ, голубка, глупышка. Вотъ я вамъ разскажу, синьоръ Лученціо. Когда священникъ спросилъ его, согласенъ-ли онъ взять Катарину въ жены, — «Да, чортъ возьми!» воскликнулъ онъ съ такимъ бѣшенствомъ, что изумленный священникъ уронилъ книгу, а когда нагнулся, чтобы поднять ее, этотъ полуумный такъ его толкнулъ, что и священникъ и книга, книга и священникъ растянулись на полу. «Теперь, — прибавилъ онъ, — подымай ихъ кто хочетъ»!

Траніо. А что-же сказала невѣста, когда священникъ приподнялся?

Греміо. Она дрожала, трепетала, потому что тотъ топалъ ногами и ругался, какъ будто-бы священникъ надувалъ его. Наконецъ, послѣ обряда вѣнчанія, онъ потребовалъ вина. «За ваше здоровье!» воскликнулъ онъ, какъ будто послѣ бури онъ пьянствуетъ на палубѣ корабля съ друзьями. Проглотивъ однимъ глоткомъ мускатель, онъ швырнулъ въ лицо кистера остатки вина за то, что его бородка была жидка и какъ бы просила подачки въ то время, какъ онъ пилъ. Послѣ этого онъ схватилъ новобрачную за шею и чмокнулъ ее въ губы такъ громко, что поцѣлуй раздался эхомъ по всей церктт. Увидя это, я со стыдомъ выбѣжалъ изъ церкви, а за мной, я знаю, потянулась и вся процессія. Никогда еще не было видано такой сумасбродной свадьбы. Слышите, слышите? Играютъ менестрели!

Входитъ: Петручіо, Катарина, Бланка, Баптиста, Гортензіо, Груміо и свита.

Петручіо. Синьоры и друзья, благодарю васъ за хлопоты. Я знаю, что вы разсчитываете обѣдать сегодня со мною и что приготовили роскошный свадебный пиръ, но случилось такъ, что спѣшныя дѣла требуютъ моего присутствія въ другомъ мѣстѣ, и я долженъ попрощаться съ вами.

Баптиста. Неужели-же вы хотите ѣхать на ночь?

Петручіо. Я долженъ уѣхать сегодня-же, прежде чѣмъ наступитъ ночь. Не удивляйтесь; если-бы мои дѣла были вамъ извѣстны, вы бы и сами посовѣтовали мнѣ уѣхать. Благодарю, всѣ честные господа — свидѣтели моего союза съ самой кроткой, самой прелестной и самой добродѣтельной изъ женъ. Обѣдайте съ моимъ отцомъ, пейте за мое здоровіе, а я сейчасъ-же ѣду, и потому, прощайте.

Траніо. Позвольте упросить васъ ѣхать послѣ обѣда.

Петручіо. Никакъ не могу.

Греміо. Просимъ васъ остаться.

Петручіо. Не могу.

Катарина. Ну, такъ я прошу васъ.

Петручіо. Очень радъ.

Катарина. Рады остаться?

Петручіо. Я очень радъ, что вы просите меня остаться, но не останусь, какъ бы ни просили вы меня.

Катарина. Послушайте, если меня любите, останьтесь.

Петручіо. Груміо! Лошади!

Груміо. Синьоръ, онѣ готовы; овесъ уже съѣлъ лошадей.

Катарина. Ну, такъ, дѣлай что хочешь, а только я не поѣду сегодня. Нѣтъ, не поѣду даже завтра, не поѣду пока сама не захочу. Ворота, синьоръ, отворены, а вотъ и дорога; маршируй, пока крѣпки сапоги. А что касается меня, то я поѣду когда мнѣ будетъ угодно. Хорошій мужъ вы будете, это видно по началу.

Петручіо. О, Кэтъ, успокойся! Прошу тебя, не сердись

Катарина. Хочу сердиться! Тебѣ-то что за дѣло? Успокойтесь, батюшка, онъ останется.

Греміо. Ну, синьоръ, теперь у нихъ пойдетъ баталія.

Катарина. Синьоры, прошу васъ за свадебный столъ! Я вижу, что женщину не трудно одурачить, если она не умѣетъ постоять на своемъ.

Петручіо. Они, Кэтъ, отправляются обѣдать, исполняя твое желаніе… Слушайтесь новобрачной, синьоры, садитесь за пиръ, ликуйте, пейте за ея дѣвственность; веселитесь, какъ сумасшедшіе, или отправляйтесь на висѣлицу. Но что касается моей милой Кэтъ, то она отправится со мной. Пожалуйста, не косись, не топай ногами, не бѣснуйся: я хочу быть полнымъ господиномъ моей собственности. Она — моя собственность, мое имущество; она — мой домъ, мое добро, мое поле, моя житница, моя лошадь, мой волъ, мой оселъ, мое все… Вотъ они; осмѣлься только кто-нибудь прикоснуться къ ней; я всякаго проучу, кто загородитъ мнѣ дорогу въ Падуѣ… Груміо, бери свой мечъ; насъ окружили разбойники; спасай свою госпожу, если ты мужчина. Не бойся ничего, моя милочка, они не тронутъ тебя, Кэтъ. Я защищу тебя противъ цѣлаго милліона (Петручіо, Катарина и Груміо уходятъ).

Баптиста. Ну, оставьте эту мирную парочку!

Греміо. Если-бы они не ушли, я бы умеръ со смѣху.

Траніо. Изъ всѣхъ безумныхъ браковъ это — самый безумный.

Лученціо. Синьора, а вы какого мнѣнія о вашей сестрѣ?

Біанка. Что, будучи сама сумасшедшей, она вышла замужъ за сумасшедшаго.

Греміо. Могу поручиться, что Петручіо окатариненъ.

Баптиста. Сосѣди и друзья, хотя за столомъ нѣтъ ни молодого, ни молодой, которые должны были бы занять свои мѣста, тѣмъ не менѣе въ лакомыхъ блюдахъ, какъ видите, нѣтъ недостатка: Лученціо, вы займете мѣсто молодого, а Біанка — мѣсто своей сестры.

Траніо. Значитъ прелестная Біанка возьметъ на себя роль невѣсты?

Баптиста. Конечно, Лученціо… Ну, пойдемте, синьоры (Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Зала въ загородномъ домѣ Петручіо. Входитъ Груміо.

Груміо. Чортъ бы взялъ всѣхъ этихъ иностранныхъ клячъ, всѣхъ этихъ сумасшедшихъ господъ и всѣ эти гадкія дороги! Былъ-ли когда-либо кто-нибудь такъ избитъ, такъ загрязненъ, такъ изнуренъ, какъ я? Меня послали впередъ развести огонь, а они пріѣдутъ грѣться! Если-бы я не былъ маленькимъ горшкомъ, легко вскипающимъ, то мои губы непремѣнно примерзнули бы къ зубамъ, языкъ — къ небу, а сердце къ ребрамъ, прежде чѣмъ я бы добрался до огня съ цѣлью оттаять себя… Но я погрѣюсь, раздувая огонь, потому что, если принять во вниманіе эту погоду, и не такой маленькій человѣкъ, какъ я, легко бы схватилъ простуду… Эй, Куртисъ!

Входитъ Куртисъ.

Куртисъ. Кто зоветъ меня такимъ замерзшимъ голосомъ?

Груміо. Кусокъ льду. Если ты въ этомъ сомнѣваешься то можешь скатиться съ моихъ плечъ къ пяткамъ, разбѣжавшись только отъ головы до шеи. Огня, добрый Куртисъ!

Куртисъ. А мой господинъ него жена ѣдутъ, Груміо?

Груміо. Да, Куртисъ, да. А поэтому огня, и не заливай его водой.

Куртисъ. Правда-ли, что она такая горячая, какъ говорятъ?

Груміо. Да, была. Куртисъ, горячая до этого мороза, но, вѣдь ты знаешь, зима укрощаетъ и мужчину, и женщину, и скотину; поэтому-то она и укрощена и моего стараго господина, и мою молодую госпожу, да и тебя укротила, братъ Куртисъ.

Куртисъ. Убирайся къ чорту, трехдюймовый шутъ. Я не скотина.

Груміо. Трехдюймовый шутъ? Да въ однихъ твоихъ рогахъ больше фута длины, а я, вѣдь, не короче ихъ?.. Будешь, что-ли, разводить огонь или заставишь меня пожаловаться на тебя моей новой госпожѣ? Ея рука (хотя она к сама подъ рукой) заставитъ тебя почувствовать свое холодное утѣшеніе, за все твое нерадѣніе къ твоей огненной должности.

Куртисъ. Ты бы лучше, добрый Груміо, разсказалъ мнѣ, что дѣлается въ свѣтѣ.

Груміо. Въ свѣтѣ, братъ Крутисъ, холодно вездѣ, за исключеніемъ только твоей должности. Исполняй свою обязанность, и другіе будутъ исполнять обязанности по отношенію къ тебѣ. Мой господинъ и моя госпожа почти замерзли до смерти.

Куртисъ. Огонь готовъ, а потому разсказывай, добрый Груміо, новости.

Груміо. А вотъ: «Эй, Джэкъ, малый! Эй, малый», — и такихъ новостей я тебѣ разскажу, сколько тебѣ угодно.

Куртисъ. Ты все шутишь, продувной ты плутъ!

Груміо. Поэтому-то и подавай огня, ибо меня и въ самомъ дѣлѣ продуло. А поваръ гдѣ? Готовъ-ли ужинъ? Убраны-ли комнаты? Посыпаны-ли полы? Обметена-ли паутина? Надѣлали прислуга новое платье и бѣлые чулки? Всѣ-ли въ свадебномъ нарядѣ? Красива-ли посуда внутри и красива-ли она снаружи? Разостланы-ли ковры и все ли въ порядкѣ?

Куртисъ. Все готово, а потому, пожалуйста, разсказывай.

Груміо. Во-первыхъ, надо тебѣ знать, что моя лошадь устала, а мой господинъ и моя госпожа упали.

Куртисъ. Какъ?

Груміо. Съ сѣделъ прямо въ грязь. Это цѣлая исторія!

Куртисъ. Разскажи-ка ее, добрый Груміо.

Груміо. Наклони-ка ухо.

Крутисъ. Вотъ оно.

Груміо (бьетъ его по уху). Получи.

Крутисъ. Это значитъ почувствовать исторію, но не выслушать ее.

Груміо. Это-то и называется чувствительной исторіей. А впрочемъ эта заушина была дана тебѣ только для того, чтобы, такъ сказать, постучаться въ твое ухо и попросить его слушать внимательно. А теперь я начинаю: Imprimis, мы спускались съ отвратительнаго пригорка; мой господинъ сидѣлъ верхомъ позади моей госпожи…

Куртисъ. Оба на одной лошади?

Груміо. А тебѣ-то какое дѣло?

Куртисъ. Не мнѣ дѣло, а лошади.

Груміо. Ну такъ самъ разсказывай исторію. Если бы ты не перебилъ меня, ты бы узналъ, какъ лошадь упала, а она — подъ лошадь; узналъ-бы, въ какомъ грязномъ мѣстѣ это случилось; какъ она испачкалась; какъ онъ оставилъ ее подъ лошадью; какъ онъ поколотилъ меня за то, что лошадь споткнулась; какъ она шлепала по грязи, чтобы оттащить его отъ меня; какъ онъ ругался; какъ она умоляла его, она, которая прежде никого не умоляла; какъ я оралъ; какъ лошади улепетнули; какъ изорвалась ея уздечка; какъ я потерялъ подпругу; ты бы узналъ множество другихъ вещей, которыя теперь умрутъ въ забвеніи, между тѣмъ какъ ты сойдешь въ могилу со всѣмъ твоимъ невѣжествомъ.

Куртисъ. Выходитъ, значитъ, что онъ неукротимѣе ея?

Груміо. Да; ты и самъ, какъ и самые смѣлые изъ всѣхъ васъ, узнаете это, когда онъ пріѣдетъ. Но съ какой стати я тебѣ разсказываю все это? Зови Нафанаила, Іосифа, Никлэса, Филиппа, Вальтера, Сластеныша и другихъ. Волосы ихъ должны быть причесаны поглаже, синіе колеты почищены и чулки подвязаны разноцвѣтными подвязками; они должны шаркнуть лѣвою ногой и не должны смѣть даже къ волоску лошадинаго хвоста прикоснуться, пока не приложатся къ рукѣ. Всѣ-ли готовы?

Куртисъ. Всѣ.

Груміо. Позови ихъ.

Куртисъ. Слышите? Эй, вы? Выходите встрѣчать господина, чтобы госпожѣ придать приличный видъ.

Груміо. Видъ? У ней и свой есть.

Куртисъ. Кто-же этого не знаетъ?

Груміо. Да ты, должно быхъ, если сзываешь людей, чтобы придать ей видъ.

Куртисъ. Я сзываю ихъ, чтобы оказать ей честь.

Груміо. А развѣ для того она сюда ѣдетъ, чтобы занимать ее у васъ?

Входятъ слуги.

Нафанаилъ. Здравствуй, Груміо.

Филиппъ. Какъ поживаешь, Груміо?

Іосифъ. Ну, какъ ты, Груміо?

Никлэсъ. Что новаго, старый проказникъ?

Груміо. Здравствуй — ты; какъ поживаешь — ты; какъ ты — ты; это ты, товарищъ?.. Кажется, всѣмъ отвѣтилъ, и будетъ съ васъ. А теперь, мои нарядные пріятели, все-ли готово? Все-ли въ порядкѣ?

Нафанаилъ. Все готово. А далеко нашъ господинъ?

Груміо. Рукой подать. Можетъ, и съ лошади уже соскочилъ. А потому… Ахъ, чортъ бы васъ побралъ, молчите! Я слышу голосъ моего господина.

Входятъ: Петручіо и Катарина.

Петручіо. Да гдѣ-же эти олухи? Какъ! Нѣтъ ни одного въ воротахъ, чтобъ поддержать стремя и взять лошадь! Гдѣ Нафанаилъ, Грегори, Филиппъ?

Всѣ слуги. Здѣсь, здѣсь, синьоръ! Здѣсь, синьоръ!

Петручіо. Здѣсь, синьоръ, здѣсь, синьоръ, здѣсь, синьоръ. Олухи, грубые конюхи! Ни малѣйшаго уваженія, ни малѣйшаго вниманія! Гдѣ мерзкій дуракъ, котораго я отправилъ впередъ?

Груміо. Здѣсь, синьоръ, такой-же безтолковый, какъ и прежде.

Петручіо. Олухъ, сынъ потаскухи, кляча, скотина! Раавѣ я не приказалъ тебѣ выйти мнѣ навстрѣчу въ паркѣ и привести всѣхъ этихъ негодяевъ?

Груміо. Куртка Нафанаила, синьоръ, не совсѣмъ была готова: башмаки Габріэля были не подшиты; не оказалось зажженнаго факела, чтобы почернить шапку Петра, а шпага Вальтера безъ ноженъ! Одѣты были только Адамъ, Ральфъ и Грегори, остальные оказались въ лохмотьяхъ, точно нищіе во всякомъ старьѣ. А впрочемъ всѣ, какъ есть, вышли встрѣтятъ васъ

Петручіо. Ступайте, плуты, давайте ужинъ!

Нѣкоторые изъ слугъ уходятъ.

«Гдѣ ты, жизнь, которую я нѣкогда велъ?..» Гдѣ эти… Садись, Кэть, милости просимъ (Садится). Уфъ! Уфъ! Уфъ! (Слуги входятъ съ ужиномъ)… Говорятъ тебѣ!.. Будь повеселѣе, Кэтъ… Стаскивайте сапоги. негодяи, бездѣльники… Чего еще?.. (Поетъ).

Монахъ изъ ордена сѣрыхъ

Шелъ по дорогѣ…

убирайся къ чорту, разбойникъ! Чуть не вывихнулъ мнѣ ногу (бьетъ его). Получи, чтобъ не оторвалъ мнѣ другую… Будь повеселѣе, Кэтъ… Эй, воды!.. А гдѣ моя эспаньолка, Троилъ? Убирайся, дуракъ, и скажи моему кузену Фердинанду, чтобы пришелъ сюда (Слуга уходитъ)… Его, Кэтъ, ты должна поцѣловать и познакомиться съ нимъ… Гдѣ мои туфли?.. Да дадутъ-ли мнѣ, наконецъ, воды? (Подаютъ воду). Ну, вымойся, Кэтъ, и милости просимъ еще разъ (Слуга роняетъ рукомойникъ). Ахъ, ты потаскухинъ сынъ, бездѣльникъ!.. Все у тебя изъ рукъ валится! (бьетъ его).

Катарина. Пожалуйста, успокойся; онъ не нарочно сдѣлалъ!

Петручіо. Потаскухинъ сынъ, чурбанъ, вислоухій негодяй… Ну, садись, Кэтъ; я знаю, ты проголодалась… Сама прочтешь молитву или мнѣ прочесть, Кэть? Это что такое? баранина?

Первый слуга. Такъ точно.

Петручіо. Кто ее принесъ?

Первый слуга. Я.

Петручіо. Она подгорѣла; да и всѣ другія блюда подгорѣли… Что за собака! Гдѣ этотъ мерзавецъ поваръ? Какъ вы смѣли подавать мнѣ такую гадость, зная, что я этого терпѣть не могу? Уносите всѣ эти тарелки, кубки и все (Сбрасываетъ со стола кушанія и посуду). Болваны! Грубые рабы! Какъ? Вы вздумали еще ворчать? Постойте, я проучу васъ.

Катарина. Прошу васъ, мой другъ, не сердитесь. Это кушаніе было-бы, право, превосходно, если-бы вы удовлетворялись имъ.

Петручіо. Говорятъ тебѣ, Кэтъ, что оно подгорѣло и засушено; мнѣ строго запрещено ѣсть мясо въ такомъ видѣ, потому что это возбуждаетъ желчь и вызываетъ раздражительность. Лучше ужь попоститься немного, чѣмъ пытаться ѣсть такое подгорѣлое, сухое мясо; и безъ того мы оба слишкомъ желчны… Лучше ужь потерпѣть; до завтра можно потерпѣть, а сегодня мы вмѣстѣ и попоститься можемъ. Пойдемъ, я проведу тебя въ спальню (Петручіо, Катарина и Куртисъ уходятъ).

Нафанаилъ. Ну, Петеръ, видалъ-ли ты когда-нибудь что-либо подобное?

Петеръ. Онъ ее собственнымъ ея оружіемъ колотитъ.

Входитъ Куртпсъ.

Груміо. Гдѣ онъ?

Куртисъ. Онъ въ ея комнатѣ читаетъ ей проповѣдь о воздержаніи, а самъ ругается, кричитъ и бѣснуется такъ, что бѣдняжка не знаетъ, что ей дѣлать, куда смотрѣть и что говорить и сидитъ точно въ просонкахъ… Уйдемъ, уйдемъ! Онъ опять идетъ сюда! (Уходятъ).

Входитъ Петручіо.

Петручіо. И такъ я началъ мое царствованіе какъ истинный, глубокій политикъ и надѣюсь, что успѣхъ будетъ. Теперь мой соколъ возбужденъ порядкомъ и сидитъ впроголодь; пока не сдѣлается ручнымъ, я не буду его закормливать; потому что съ наполненнымъ зобомъ, какая ужь охота! У меня и кромѣ того есть средство приручить моего дичка: не давать ей спать, какъ не даемъ спать коршуну, когда онъ не хочетъ слушаться, бьется и клюетъ. Сегодня она ничего не ѣла и не будетъ ѣсть; въ прошлую ночь она почти совсѣмъ не спала, да и въ эту ночь не будетъ спать. Какъ и въ пищѣ, такъ и въ постели я найду множество недостатковъ; я стану бросать подушки въ одну сторону, простыни въ другую, перину въ третью, пологъ въ четвертую… Именно… и среди всего этого шума я стану утверждать, что дѣлаю все это изъ заботливости о ней, ради ея спокойствія. А въ заключеніе окажется, что и сегодня она не заснетъ, а задремлетъ: я снова примусь кричать, бѣсноваться и, благодаря этому шуму прогоню ея сонъ. Вотъ вѣрный способъ убить жену любовью къ ней; но этимъ способомъ я усмирю ея бѣшеный и неуживчивый нравъ. Кто знаетъ болѣе вѣрный способъ усмирять строптивую, пусть скажетъ: онъ этимъ сдѣлаетъ доброе дѣло.

СЦЕНА II.

Падуя. Передъ домомъ Баптисты. Входятъ: Траніо и Гортензіо.

Траніо. Возможно-ли, другъ Личіо, что сеньора Біанка была расположена къ кому-нибудь другому, кромѣ Лученціо? Я долженъ сказать вамъ, синьоръ, что пользуюсь ея благорасположеніемъ.

Гортензіо. Синьоръ, если вы хотите убѣдиться въ справедливости того, что я говорю, отойдите всторону и замѣтьте, какъ онъ преподаетъ ей урокъ (Отходитъ всторону).

Входятъ: Біанка и Лученціо.

Лученціо. Скажите мнѣ, синьора, находите вы пользу въ томъ, чему я васъ учу?

Біанка. Да вы скажите мнѣ прежде, чему собственно вы меня учите? Отвѣтьте мнѣ сначала на это.

Лученціо. Я учу тому, что составляетъ мое призваніе, — искусству любить.

Біанка. И вы, дѣйствительно, обладаете этимъ искусствомъ?

Лученціо. Да, съ тѣхъ поръ, какъ вы, дорогая моя, обладаете моимъ сердцемъ (Уходятъ).

Гортензіо. Чортъ возьми! Какіе быстрые успѣхи! Ну, что вы теперь скажете, прошу васъ? Вѣдь вы не колебались клясться, что синьора Біанка никого не любитъ такъ, какъ Лученціо.

Траніо. О, коварная любовь! О, женское непостоянство! Говорю тебѣ, Личіо? что это непостижимо.

Гортензіо. Однако, не заблуждайтесь больше: я не Личіо и не учитель музыки, хотя я и имѣю видъ учителя; но мнѣ стыдно, что я такъ долго притворялся изъ любви къ существу, способному пренебрегать дворяниномъ и изъ низкаго простолюдина сдѣлать себѣ кумиръ. Узнайте, что меня зовутъ Гортензіо.

Траніо. Синьоръ Гортензіо, я часто слышалъ о вашей искренней преданности Біанкѣ, а такъ какъ мои глаза были свидѣтелями ея непостоянства, то я готовъ, если вы только согласны, навсегда отказаться отъ Біанки и отъ ея любви.

Гортензіо. Посмотрите только, какъ они цѣлуются и любезннчаютъ!.. Синьоръ Лученціо, вотъ вамъ моя рука, я вамъ клянусь, что навсегда отказываюсь отъ нея, какъ отъ недостойной того расположенія, которое оказывалъ ей такъ безумно.

Траніо. Какъ и вы, я, безъ всякихъ оговорокъ, приношу клятву, никогда не жениться на ней, даже если-бы она и умоляла меня объ этомъ. Богъ съ нею! Посмотрите только, съ какимъ безстыдствомъ она любезничаетъ съ нимъ.

Гортензіо. Хотѣлъ бы я, чтобъ и всѣ другіе, кромѣ него, совершенно отказались отъ нея. Что же касается меня, то для того, чтобы вѣрнѣе сдержать мою клятву, я, не пройдетъ и трехъ дней, женюсь на богатой вдовѣ, которая давно уже любитъ меня — все время, когда я любилъ это гордое и заносчивое созданіе. Прощайте, синьоръ Лученціо. Въ женщинѣ нѣжность, а не красота пріобрѣтетъ теперь мою любовь. Итакъ, я прощаюсь съ вами съ рѣшеніемъ никогда не измѣнять моей клятвы (Уходитъ).

Лученціо и Біанка выступаютъ впередъ.

Траніо. Синьора Біанка, позвольте пожелать вамъ всяческаго счастія въ взаимной любви! О, я подсмотрѣлъ всѣ ваши шашни, моя милочка, и отказываюсь отъ васъ такъ же, какъ отказался Гортензіо.

Біанка. Траніо, вы шутите. Неужели вы и въ самомъ дѣлѣ отказываетесь отъ меня?

Траніо. Да, синьора, отказываемся оба.

Лученціо. Значитъ, мы освободились отъ Личіо.

Траніо. По правдѣ, синьоръ, у него есть въ виду нѣкоторая веселенькая вдовушка, которую онъ надѣется сдѣлать въ одинъ день и невѣстой, и женой.

Біанка. Дай ему Богъ радости!

Траніо. О, да, онъ укротитъ ее!

Біанка. Онъ это утверждаетъ, Траніо?

Траніо. По правдѣ сказать, для этого-то именно онъ и отправился въ школу укрощенія.

Біанка. Школа укрощенія? Да развѣ существуетъ такая школа?

Траніо. Да, синьора, и въ этой шкодѣ учитъ Петручіо; онъ учитъ, какъ усмирять строптивыхъ и какъ заклинать ихъ бранчливый языкъ.

Вбѣгаетъ Біонделло.

Біонделло. О, синьоръ, синьоръ! Я такъ долго сторожилъ, что усталъ хуже всякаго пса, но все-таки подмѣтилъ ангельскаго старикашку, спускавшагося съ горы, которымъ можно воспользоваться.

Траніо. Кто онъ, Біонделло?

Біонделло. Синьоръ, это купецъ, или школяръ, — не знаю хорошенько, но по солидности наряда, походки и по виду онъ настоящій отецъ.

Лученціо. Что ты на это скажешь, Траніо?

Траніо. Если онъ довѣрчивъ и если повѣритъ моей сказкѣ, то онъ съ удовольствіемъ возьметъ на себя роль Винченціо и поручится передъ Баптистой Минола, какъ и настоящій Винченціо. Уйдите съ Біанкой и оставьте меня одного (Лученціо и Бланка уходятъ).

Входитъ старый Школяръ.

Школяръ. Да благословитъ васъ Господь, синьоръ!

Траніо. И васъ также, синьоръ! Здравствуйте. Ѣдете-ли вы дальше или-же здѣсь останавливается ваше странствованіе?

Школяръ. Синьоръ, я намѣренъ остановиться здѣсь на недѣлю или на двѣ, а затѣмъ отправлюсь дальше, до самаго Рима, а оттуда — въ Триполи, если Богъ продлитъ мою жизнь.

Траніо. А откуда вы?

Школяръ. Изъ Мантуи.

Траніо. Какъ, синьоръ, изъ Мантуи? Сохрани насъ Господь! И отправляетесь въ Падую? И вамъ не страшно за жизнь?

Школяръ. За жизнь, синьоръ? Почему? Это серьезно.

Траніо. Каждаго жителя Мантуи, пріѣзжающаго въ Падую ожидаетъ здѣсь смерть. Развѣ вы этого не знаете? Въ Венеціи задерживаютъ наши корабли и нашъ герцогъ, вслѣдствіе какой-то ссоры съ вашимъ герцогомъ, издалъ и обнародовалъ такое повелѣніе. Все это очень странно; но если-бы вы пріѣхали сюда немного раньше, то сами присутствовали-бы при томъ, какъ объявлялось объ этомъ повелѣніи.

Школяръ. Увы, синьоръ! Это тѣмъ хуже для меня; у меня есть векселя изъ Флоренціи, по которымъ мнѣ приходится получить здѣсь деньги.

Траніо. Знаете что, синьоръ? Чтобы оказать вамъ услугу, вотъ что я могу сдѣлать. Я посовѣтую вамъ… Но прежде скажите мнѣ, бывали-ли вы когда-нибудь въ Пизѣ?

Школяръ. Да, синьоръ, я часто бывалъ въ Пизѣ, — въ Пизѣ, прославившейся своими почтенными гражданами.

Траніо. А не знавали-ли вы тамъ нѣкоего Винченціо?

Школяръ. Нѣтъ, не знавалъ, но слыхалъ о немъ; это одинъ изъ самыхъ богатыхъ купцовъ.

Траніо. Онъ — мой отецъ, синьоръ и, говоря правду, онъ по внѣшности нѣсколько похожъ на васъ.

Біонделло (всторону). Какъ устрица на яблоко.

Траніо. Для того, чтобы спасти вамъ жизнь, синьоръ, я въ этой крайности окажу вамъ услугу. Подумайте только, какое счастіе для васъ, что вы похожи на Винченціо. Вы воспользуетесь его именемъ и кредитомъ и въ моемъ домѣ найдете дружеское помѣщеніе. Смотрите только, чтобы хорошенько сыграть эту роль. Вы понимаете меня, синьоръ? И такъ, вы будете жить у меня, пока не покончите вашихъ дѣлъ въ городѣ. Если этотъ планъ вамъ, синьоръ, улыбается, то воспользуйтесь имъ.

Школяръ. О, синьоръ, съ величайшей благодарностью и всегда буду считать васъ спасителемъ моей жизни и свободы.

Траніо. Ну, такъ пойдемте со мной, чтобы хорошенько уладить это дѣло. Однако, я долженъ васъ предупредить, что моего отца ждутъ здѣсь ежедневно для заключенія брачнаго контракта между мною и одной изъ дочерей Баптисты. Всѣ обстоятельства этого дѣла я сейчасъ вамъ разскажу. Пойдемте со мной, синьоръ; вамъ надо переодѣться (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Комната въ домѣ Петручіо. Входитъ: Катарина и Груміо.

Груміо. Нѣтъ, нѣтъ; клянусь вамъ жизнью, я не посмѣю.

Катарина. Чѣмъ мнѣ обиднѣе, тѣмъ онъ становится жесточе. Какъ! Неужели же онъ женился на мнѣ, чтобы уморить меня съ голоду? Нищіе, которые подходятъ къ дверямъ моего отца, получаютъ милостыню. А если отказываютъ имъ, то они находятъ въ другомъ мѣстѣ состраданіе. Но я никогда не знавшая того, какъ умоляютъ, я томлюсь голодомъ и мучусь жаждой сна. Его брань отнимаетъ у меня сонъ и проклятія служатъ мнѣ пищей! Но больнѣе всего то, что онъ все это дѣлаетъ подъ видомъ любви ко мнѣ; точно ему сказали, что если я засну или поѣмъ, то сейчасъ же заболѣю или умру. Прошу тебя, принеси мнѣ что-нибудь поѣсть, — чего-нибудь, лишь бы это была пища.

Груміо. Что скажете вы, напримѣръ, насчетъ телячьей ножки?

Катарина. Превосходно. Пожалуйста, принеси мнѣ поскорѣе!

Груміо. Я только боюсь, что это слишкомъ раздражаетъ. А что скажете вы насчетъ жирныхъ, хорошо поджаренныхъ рубцовъ?

Катарина. Я ихъ очень люблю. Милый Груміо, пожалуйста, принеси мнѣ ихъ.

Груміо. Да, ужь, право, не знаю; я, видите-ли, боюсь, что они слишкомъ раздражаютъ. Вотъ развѣ кусокъ говядины съ горчицей?

Катарина. Да, я очень люблю это блюдо.

Груміо. Да, только, видите-ли, горчица горячитъ.

Катарина. Ну, такъ просто говядины, безъ горчицы; оставимъ горчицу.

Груміо. Нѣтъ, этого я никакъ не могу; у васъ, синьора, будетъ горчица или у васъ не будетъ говядины Груміо.

Катарина. Ну, такъ неси говядину съ горчицей или одну говядину, или что-нибудь другое.

Груміо. Хорошо, такъ, значитъ, горчицы безъ говядины.

Катарина (Бьетъ его). Вонъ, подлый рабъ, лгунъ и насмѣшникъ! Ты меня кормишь одними только названіями кушаньевъ. Проклятіе тебѣ и всей кликѣ тѣхъ, которые радуются моему несчастію. Вонь, вонъ, говорю я тебѣ!

Входятъ: Петручіо съ мяснымъ блюдомъ и Гортензіо.

Петручіо. Какъ поживаетъ моя милая Кэть? Какъ, моя дорогая, ты чѣмъ-нибудь недовольна?

Гортензіо. Какъ поживаете, синьора?

Катарина. По правдѣ сказать, такъ холодно, какъ только возможно.

Петручіо. Пріободри твой духъ и посмотри на меня весело. Вотъ посмотри, мой другъ, какъ я предупредителенъ съ тобой. Я самъ состряпалъ это блюдо и приношу его тебѣ (Ставитъ блюдо на столъ). Думаю, милая Кэтъ, что это вниманіе стоитъ благодарности. Какъ? ни слова? Значить, ты этого не любишь? И всѣ мои труды пропали напрасно? — Возьмите, эй!

Катарина. Прошу васъ, оставьте это блюдо.

Петручіо. Даже и за самую малую услугу люди благодарятъ, а потому ты не дотронешься до него, пока не поблагодаришь меня.

Катарина. Благодарю васъ, синьоръ.

Гортензіо. Синьоръ Петручіо, не срамись. Садитесь, синьора Катарина, я подсяду къ вамъ.

Петручіо (Тихо Гортензіо). Если ты меня любишь, Гортензіо, скушай все одинъ. Да принесетъ пользу эта пища твоему милому сердцу! Кушай проворнѣе. Кэтъ… А послѣ этого, моя медовая любовь, мы сейчасъ же отправимся къ твоему отцу, тамъ мы отлично попируемъ, пощеголяемъ и шелковыми платьями, и шапочками, золотыми кольцами, и фижмами, и шарфиками, и вѣерами съ янтарными ожерельями, и браслетами, и разными другими бездѣлушками. Какъ? ты ужъ сыта? Насъ ожидаетъ портной, чтобы украсить твое тѣло шумящими сокровищами.

Входитъ Портной.

Ну, портной, показывай намъ украшенія, давай платье (Входитъ Разнощикъ). Тебѣ что?

Разнощикъ. Вотъ шапочка, заказанная вашей милостью.

Петручіо. Да ты примѣрилъ ее, должно быть, на кострюлѣ? Это просто бархатная миска. Фи, какъ гадко и какъ неприлично! Точно скорлупа орѣха, или раковина. Совершенная дрянь и мерзость, дѣтская ермолка. Прочь ее! Сдѣлай другую, побольше.

Катарина. Мнѣ больше этой не нужно; теперь такія шапочки въ модѣ и ихъ носятъ теперь всѣ благородныя дамы.

Петручіо. Когда будешь полюбезнѣй, ну тебя будетъ такая.

Гортензіо (всторону). Должно-быть, это будетъ не скоро.

Катарина. Да, что вы, синьоръ! Я, кажется, имѣю право говорить и буду говорить; я не ребенокъ и не кукла. Люди и почище васъ выслушивали меня. Не хотите слушать, — заткните уши. Мой языкъ долженъ, наконецъ, выразить негодованіе моего сердца — или-же моё сердце надорвется. Я до этого не допущу, и дамъ полную волю моему языку.

Петручіо. Вотъ это такъ правда! Но это совсѣмъ нищенская шапчонка, мѣшокъ, игрушка, шелковый пирогъ. Я еще больше полюбилъ тебя за то, что она тебѣ не нравится.

Катарина. Люби меня или не люби, а только она мнѣ нравится. Я хочу ее имѣть, или никакой мнѣ не надо.

Петручіо. Ты это про платье?.. Ну, да. Покажи-ка намъ его, портной! О, Господи! Вотъ такъ маскарадная штука!.. Это что? Рукава? Да это настоящая мортира… А это? Защипано съ верху до низу точно яблочный пирогъ! А складокъ-то, а рубчиковъ, прорѣзовъ, вырѣзовъ, точно на курильницѣ у цирульника! Чортъ знаетъ, что такое! Какъ ты, портной, называешь это безобразіе?

Гортензіо (всторону). Вижу, что, по всей вѣроятности, у ней не будетъ ни шапочки, ни платья.

Портной. Вы приказали сшить платье тщательно, и по послѣдней модѣ.

Петручіо. Да, чортъ возьми! Но если ты не забылъ, я не приказывалъ тебѣ портить его по модѣ! Проваливай. Перескакивай черезъ уличныя канавки до самаго дома, но для тебя я не буду перескакивать черезъ мои привычки, синьоръ. Я и безъ этого обойдусь. Этой дряни мнѣ не надо. Убирайся вонъ!

Катарина. Красивѣе платья я никогда еще не видѣла: оно и хорошо, и со вкусомъ сшито. Вы, кажется, хотите куклу изъ меня сдѣлать.

Петручіо. Ну, да, ты права; онъ изъ тебя хочетъ сдѣлать куклу.

Портной. Она говоритъ, что это вы, ваша милость, хотите сдѣлать изъ нея куклу.

Петручіо. О, чудовищное нахальство! Ты лжешь, нитка, наперстокъ, аршинъ, три четверти, поларшина, четверть, вершокъ, блоха, сверчокъ! И надо мной смѣетъ издѣваться какой-нибудь паршивый мотокъ нитокъ, въ моемъ-же собственномъ домѣ! Пошелъ вонъ, тряпье, вонъ отрепье, вонь лоскутъ, вонъ обрѣзокъ, или я смѣрю тебя твоимъ-же аршиномъ, да такъ еще, что ты весь свой вѣкъ не забудешь своего лганья. Говорятъ тебѣ, что ты изгадилъ платье.

Портной. Ваша милость ошибается. Платье сшито именно такъ, какъ было приказано. Груміо и приказаніе давалъ.

Груміо. Я не приказаніе давалъ, а матерію.

Портной. А какъ вы сказали, чтобы оно было сшито?

Груміо. Понятно какъ: иголкой и ниткой!

Портной. А развѣ бы не говорили, какъ оно должно быть скроено?

Груміо. Вѣдь ты много перекраивалъ матерій?

Портной. Да, перекраивалъ.

Груміо. Ну, такъ не перекраивай меня. Ты многихъ наряжалъ, но меня не наряжай. Говорятъ тебѣ, я не хочу, чтобы меня наряжали или перекраивали. Я тебѣ повторяю: твоему хозяину я велѣлъ скроить платье, но не говорилъ, чтобы онъ въ куски его искроилъ. Ergo — ты врешь.

Портной. Да вотъ и записка, какъ сшить.

Петручіо. Читай.

Груміо. Записка вретъ, если говоритъ, что я это говорилъ.

Портной. «Imprimis, свободное платье».

Груміо. Никогда я не говорилъ свободное платье; если не вѣрите, зашейте меня въ его подолъ и бейте моткомъ суровыхъ нитокъ. Я сказалъ: платье.

Петручіо. Продолжай.

Портной. «Съ маленькимъ, кругленькимъ воротничкомъ».

Груміо. Насчетъ воротничка, дѣйствительно, сознаюсь.

Портной. «Съ широкими рукавами».

Груміо. И насчетъ рукавовъ сознаюсь.

Портной. «Рукавами красиво вырѣзанными».

Петручіо. Это-то и есть мерзость!

Груміо. Въ запискѣ ложь, синьоръ, чистѣйшая ложь. Я сказалъ, чтобы рукава были вырѣзаны, а потомъ пришиты; и это я тебѣ докажу, хотя твой мизинецъ и вооруженъ наперсткомъ.

Портной. Все, что я сказалъ, — правда; и, ты-бы это узналъ, если-бы я былъ съ тобой въ другомъ мѣстѣ.

Груміо. Я къ твоимъ услугамъ: выходи съ запиской, а мнѣ дай аршинъ и не щади меня.

Гортензіо. Да сохранитъ тебя Господь, Груміо: не равенъ будетъ бой.

Петручіо. Ну, хорошо, только, коротко говоря, это платье не по мнѣ.

Груміо. Вы правы, синьоръ, платье не по васъ, оно — по моей госпожѣ.

Петручіо. Подними его, и пусть твой хозяинъ дѣлаетъ съ нимъ, что хочетъ.

Груміо. Негодяй, не смѣй! Поднять платье моей госпожи, и пусть хозяинъ дѣлаетъ, что знаетъ!

Петручіо. Какая у тебя мысль?

Груміо. Мысль, синьоръ, по важнѣе, чѣмъ вы думаете: поднять платье моей госпожи, и пусть его хозяинъ дѣлаетъ, что хочетъ… О, фи, фи, фи!

Петручіо (тихо Гортензіо). Гортензіо, скажи ему, что портному заплатятъ. — Ну, убирайся съ платьемъ и безъ разговоровъ.

Гортензіо. Портной, завтра я тебѣ заплачу за платье. Не обращай вниманія на его слова. Уходи, говорятъ тебѣ, и кланяйся твоему хозяину (Портной уходитъ).

Петручіо. Ну, Кэть, дѣлать нечего, поѣдемъ къ твоему отцу, въ этомъ простомъ, будничномъ нарядѣ. Кошелекъ полонъ, хотя нарядъ бѣденъ! Вѣдь только душа и дѣлаетъ тѣло богатымъ и подобно тому, какъ солнце просвѣчиваетъ сквозь самыя черныя тучи, такъ и честь просвѣчиваетъ сквозь самое скромное платье. Какъ! Развѣ сорока лучше жаворонка, потому что ея перья красивѣе? Или развѣ змѣя лучше угря, потому только, что ея пестрая кожа пріятнѣе для глазъ? О, нѣтъ, милая Кэтъ, ты ничего не теряешь отъ того, что твой нарядъ бѣденъ и неказистъ. А если думаешь, что нехорошо быть въ такомъ нарядѣ, сваливай вину на меня. Будь же веселѣй; мы ѣдемъ пировать и праздновать къ твоему отцу. Поди, скажи людямъ, чтобы все было готово; пусть подадутъ лошадей въ концѣ большой аллеи… Теперь, должно быть, часовъ семь; къ обѣду мы поспѣемъ.

Катарина. Осмѣлюсь вамъ, синьоръ, замѣтить, что теперъ уже почти два часа; мы, пожалуй, и къ ужину не поспѣемъ.

Петручіо. Раньше семи я не поѣду. Видишь, чтобы я ни сказалъ, ни сдѣлалъ или не хотѣлъ сдѣлать, ты все перечишь мнѣ. — Оставьте насъ; я сегодня не поѣду, а поѣду я тогда, когда на часахъ будетъ показывать указанный мною часъ

Гортензіо. Вотъ такъ! Этотъ молодецъ хочетъ командовать, кажется, и солнцемъ! (Уходитъ).

СЦЕНА IX.

Падуа. Передъ домомъ Баптисты. Входятъ: Траніо и переодѣтый Школяръ.

Траніо. Синьоръ, вотъ домъ, Хотите, чтобы я постучалъ?

Школяръ. Ну, да, стучите. Если я не ошибаюсь, синьоръ Баптиста долженъ вспомнить обо мнѣ, ибо лѣтъ двадцать тому назадъ, въ Генуѣ, въ гостинницѣ Пегаса мы жили вмѣстѣ.

Траніо. Именно. Но изъ вашей роли, синьоръ, не выходите; будьте важны, какъ подобаетъ отцу.

Входитъ Біонделло.

Школяръ. Не безпокойтесь… А вотъ, кажется, и вашъ мальчишка; не худо бы предупредить и его.

Траніо. На него вы можете положиться. Послушай, Біонделло, теперь настало время приступить къ исполненію твоей обязанности, предупреждаю тебя. Представь себѣ, что онъ — настоящій Винченціо.

Біонделло. Не безпокойтесь.

Траніо. А исполнилъ ты порученіе, которое я далъ тебѣ къ Баптистѣ?

Біонделло. Я ему сказалъ, что вашъ отецъ былъ въ Венеціи и что вы ожидаете его сегодня въ Падуѣ.

Траніо. Ты — великій малый. Вотъ тебѣ на выпивку. Сюда идетъ Баптиста. Ну, синьоръ, подтянитесь.

Входятъ: Баптиста и Лученціо.

Траніо. Синьоръ Баптиста, я очень счастливъ, что встрѣтилъ васъ. Синьоръ, вотъ дворянинъ, о которомъ я уже говорилъ вамъ. Будьте, прошу васъ, истиннымъ для меня отцомъ; отдайте мнѣ Біанку вмѣсто наслѣдства.

Школяръ. Потише, сынъ! Съ вашего позволенія, синьоръ, пріѣхавъ въ Падую, чтобы собрать здѣсь кое-какіе долги, я узналъ, что мой сынъ Лученціо затѣялъ весьма важное дѣло; я узналъ, что мой сынъ полюбилъ вашу дочь. Я слыхалъ о васъ много хорошаго и, какъ любящій отецъ, я радъ этому обстоятельству и не хочу томитъ ихъ; я согласенъ. И если вы, синьоръ, не имѣете ничего противъ этого, то я готовъ хоть сейчасъ подписать какой угодно контрактъ. Я не могу съ вами спорить, синьоръ Баптиста, вслѣдствіе того уваженія, которое я къ вамъ питаю.

Баптиста. Синьоръ, извините, я хочу кое-что сказать вамъ. Ваша искренность и точность мнѣ очень нравятся. Совершенно вѣрно, что вашъ сынъ Лученціо любитъ мою дочь и любимъ ею, если только не предположить, что оба не скрываютъ своихъ истинныхъ чувствъ. А поэтому, если вы только скажете, какъ истинно добрый отецъ, что утверждаете за моей дочерью приличное наслѣдство на случай смерти вашего сына, то дѣло кончено, и бракъ слаженъ: вашъ сынъ получитъ руку моей дочери съ моего согласія.

Траніо. Благодарю васъ, синьоръ… Гдѣ желаете вы совершить помолвку и совершить контрактъ согласно условію?

Баптиста. Только не въ моемъ домѣ. Ты вѣдь знаешь, что у стѣнъ бываютъ уши, а у меня много слугъ. Къ тому же, старый Греміо все время насторожѣ; намъ, пожалуй, помѣшаютъ.

Траніо. Ну, такъ у меня, если вамъ будетъ угодно. Тамъ остановился и отецъ мой; тамъ въ этотъ же вечеръ мы можемъ кончить дѣло безъ всякой помѣхи и тихо. Пошлите за вашей дочерью слугу, который васъ сопровождаетъ, а мой пажъ сейчасъ отправится за нотаріусомъ. Самое худшее то, что нѣтъ времени къ приготовленію, и у насъ будетъ плохое угощеніе.

Баптиста. Такъ, я думаю, будетъ лучше всего. Камбіо, отправляйся домой и скажи Біанкѣ, чтобы она была готова безъ всякаго промедленія; разскажи ей, если хочешь, въ чемъ дѣло, что отецъ Лученціо пріѣхалъ въ Падую и что, по всей вѣроятности, она будетъ женой Лученціо.

Лученціо. Молю боговъ отъ всего сердца, чтобы это было такъ.

Траніо. Съ богами ты не шути, а лучше отправляйся. Синьоръ Баптиста, показать вамъ дорогу? Что дѣлать? Можетъ быть вы поужинаете однимъ блюдомъ. Пойдемте, синьоръ. Въ Пизѣ мы поправимся.

Баптиста. Слѣдую за вами (Траніо, Школяръ и Баптиста уходятъ).

Біонделло. Камбіо?

Лученціо. Что тебѣ, Біонделло?

Біонделло. Видѣли вы, какъ мой господинъ мигнулъ глазомъ и улыбался, посматривая на васъ?

Лученціо. Біонделло, и что хотѣлъ онъ сказать этимъ?

Біонделло. Да ничего; но оставилъ меня здѣсь, позади, и поручилъ объяснить смыслъ и значеніе этихъ знаковъ.

Лученціо. Ну, такъ объясняй.

Біонделло. Вотъ видите-ли: Баптиста здравъ и невредимъ, болтаетъ теперь съ подставнымъ отцомъ подставного сына.

Лученціо. А дальше что?

Біонделло. Его дочь должна быть приведена вами къ ужину.

Лученціо. Ну, а потомъ?

Біонделло. Старый священникъ церкви св. Луки во всякое время къ вашимъ услугамъ.

Лученціо. Ну, такъ что-жь?

Біонделло. Да, ничего, мнѣ больше нечего вамъ говорить, развѣ только то, что пока они хлопочутъ о составленіи ложнаго контракта, вы можете законтрактовать себѣ ее cum privilegio et ad imprimendum solum. А затѣмъ — въ церковь! Захватите съ собой священника, церковника и достаточное число почтенныхъ свидѣтелей… А если это не то, чего вы ищете, то разговаривать мнѣ съ вами нечего.

Лученціо. Послушай, Біонделло.

Біонделло. Я не могу больше оставаться. Я зналъ одну дѣвицу, которая обвѣнчалась въ самый полдень, когда отправилась въ садъ за петрушкой для начинки кролика. Тоже самое и вы можете сдѣлать, синьоръ. А теперь, синьоръ, прощайте. Мой господинъ приказалъ мнѣ сбѣгать еще въ церковь св. Луки сказать священнику, чтобы онъ былъ готовъ, какъ слѣдуетъ, встрѣтить васъ, когда вы явитесь съ вашимъ дополненіемъ (Уходитъ).

Лученціо. Все это я могу сдѣлать и хочу сдѣлать, лишь-бы она на это согласилась. А что она согласится, въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія. Пусть будетъ, что будетъ, а прямо скажу ей и будетъ плохо, если Камбіо явится безъ нея (Уходитъ).

СЦЕНА V.

Дорога. Входятъ: Петручіо, Катарина и Гортензіо.

Петручіо. Скорѣй, во имя Бога! Мы вѣдь къ отцу ѣдемъ. Господи, какъ ярко и пріятно свѣтитъ луна!

Катарина. Какъ луна? Да вѣдь это солнце. Луна не свѣтитъ теперь.

Петручіо. Говорятъ тебѣ, что луна свѣтитъ.

Катарина. А я говорю, что солнце.

Петручіо. Клянусь сыномъ моей матери, т. е. самимъ собой, это луна, или звѣзды, или вообще что мнѣ угодно, или я не поѣду къ твоему отцу. Эй, поворачивайте назадъ лошадей. Она все противорѣчитъ, вѣчно противорѣчитъ.

Гортензіо. Согласитесь съ нимъ, а то мы никогда не отправимся.

Катарина. Пожалуйста, не возвращайся домой. Пусть будетъ это луна, солнце или что ты хочешь; а если тебѣ угодно назвать это ночникомъ, то я согласна м на это.

Петручіо. Я говорю, что это луна.

Катарина. Я знаю, что это луна.

Петручіо. Ну, значитъ, ты врешь, это благословенное солнце.

Катарина. Ну, такъ пусть будетъ это, благословенъ Господъ, благословенное солнце; но если ты скажешь, что это не солнце, то это не солнце, да и луна не будетъ луной, если ты этого не хочешь. Что ты скажешь, такъ оно и будетъ, и такимъ будетъ для Катарины.

Гортензіо. Петручіо, въ путь, поле сраженія осталось за тобой.

Петручіо. Ну, теперь, маршъ впередъ. Шаръ вѣдь всегда долженъ катиться внизъ, а не свертывать съ дороги, если встрѣтится препятствіе. Эй, потише: кто это идетъ?

Входитъ Винченціо въ дорожномъ платьѣ.

Петручіо (къ Винченціо). Добраго утра, прекрасная синьора, куда это вы направляетесь? Скажи мнѣ, милая Кэть, скажи мнѣ искренно, видала-ли ты когда-нибудь прелестнѣе женщину? Какая война бѣлаго и румянаго у ней на щекахъ! Могутъ ли звѣзды такъ чудно сверкать, какъ эти два глаза, украшающіе ея божественное личико! Прекрасная дѣвушка! еще разъ добраго тебѣ утра! Милая Катарина, поцѣлуй ее ради ея красоты.

Гортензіо. Этотъ человѣкъ, пожалуй, помѣшается, принимая его за женщину.

Катарина. Юная дѣва, еще не распустившаяся, дивная, прелестная красота, куда ты направляешь шаги свои? Гдѣ ты живешь? Какъ счастливы должны быть родители, имѣя такую дочь! А еще счастливѣе тотъ, кому благодатныя созвѣздія предназначаютъ тебя въ подруги ложа!

Петручіо. Да, что съ тобой, Кэтъ? Ты, надѣюсь, не съума сошла? Это вѣдь сгорбленный, дряхлый, сморщенный старикъ, а вовсе не прекрасная дѣвушка, какъ ты утверждаешь.

Катарина. Ну, такъ прости, почтенный отецъ, мою ошибку! мои глаза были до такой степени ослѣплены яркимъ свѣтомъ солнца, что мнѣ все кажется окрашеннымъ въ зеленый цвѣтъ. Теперь я вижу, что ты почтенный старикъ; прости мнѣ, прошу тебя, мое нелѣпое заблужденіе. ,

Петручіо. Да, прости ей, добрый старикъ; скажи, куда ты идешь; если туда, куда и мы ѣдемъ, мы будемъ рады твоей компаніи.

Винченціо. Прекрасный синьоръ и вы, веселая синьора, такъ сильно удивившая меня вашими страннымъ привѣтомъ! мое имя — Винченціо, мое жилище — Пиза, и иду я въ Дадую, навѣстить моего сына, котораго давно не видалъ.

Петручіо. А какъ его зовутъ?

Винченціо. Лученціо, синьоръ.

Петручіо. Счастливая встрѣча, въ особенности для моего сына. Теперь я могу назвать тебя отцомъ, не толико изъ уваженія къ твоимъ лѣтамъ, но также и по закону. Сестра моей жены, — вотъ этой дама, — только что вышла замужъ за вашего сына. Не удивляйтесь и не огорчайтесь. Она — дѣвушка прекрасной репутаціи, съ богатымъ приданымъ и хорошаго происхожденія, да и вообще, по своимъ достоинствамъ, она могла-бы быть достойной женой самаго почтеннаго дворянина. Обнимемся-же, старый Винченціо, и отправимся вмѣстѣ къ твоему благородному сыну, который очень обрадуется твоему пріѣзду.

Вниченціо. Да правда-ли все это? Ужь не шутите-ли вы, какъ иногда позволяютъ себѣ веселые путешественники?

Гортензіо. Увѣряю васъ, старикъ, что все это правда.

Петручіо. Поѣдемъ съ нами, и ты убѣдишься самъ;я вижу, что наша первая шутка сдѣлала тебѣ недовѣрчивымъ. (Петручіо, Катарина, Винченціо уходятъ).

Гортензіо. Отлично, Петручіо; ты пріободрилъ меня. Отправляюсь къ моей вдовушкѣ. Если она своенравна, ты научилъ Гортензіо, какъ съ нею справиться (Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Падуя. Передъ домомъ Лученціо. Входятъ, съ одной стороны, Біонделло, Лученціо и Біанка, а Греміо прохаживается — съ другой.

Біонделло. Потише и поскорѣе, синьоръ; священникъ ждетъ.

Лученціо. Бѣгу, Біонделло; но, можетъ быть, ты нуженъ дома, а потому оставь насъ.

Біонделло. Нѣтъ. Я хочу посмотрѣть на внутренность церкви, когда вы туда войдете, и тогда возвращусь къ моему господину какъ можно скорѣе.

Лученціо, Біанка и Біонделло уходитъ.

Греміо. Удивляюсь, что Камбіо до сихъ поръ не вернулся.

Входятъ: Петручіо, Катарина, Винченціо и слуги.

Петручіо. Синьоръ, вотъ дверь; это — домъ Лученціо. Домъ моего отца нѣсколько подальше, около базарной площади. Я долженъ туда отправиться, а потому, синьоръ, позвольте оставить васъ.

Винченціо. Нѣтъ, прежде, чѣмъ вы меня оставите, надѣюсь, вы не откажетесь роспить со мной бутылку вина; нужно полагать, мы найдемъ здѣсь кое-что и закусить (Стучитъ).

Греміо. Они тамъ заняты; постучите сильнѣе.

Школяръ показывается въ окнѣ.

Школяръ. Кто это колотитъ такъ, какъ будто намѣревается выломать двери?

Винченціо. Дома синьоръ Лученціо?

Школяръ. Онъ дома, синьоръ, но видѣть его нельзя.

Винченціо. Какъ? Даже и въ томъ случаѣ, если-бы кто-нибудь принесъ ему фунтовъ сто или двѣсти на удовольствіе?

Школяръ. Эти сто фунтовъ вы можете приберечь для себя; пока я живъ, онъ ни въ чемъ не нуждается.

Петручіо. Вотъ видите: говорилъ я вамъ, что вашего сына любятъ въ Падуѣ! — Послушайте, синьоръ, чтобы не тратить время на пустые разговоры, потрудитесь, прошу васъ, сказать синьору Лученціо, что пріѣхалъ его отецъ изъ Пизы и ждетъ у его дверей.

Школяръ. Ты лжешь; отецъ его давно уже пріѣхалъ изъ Пизы и теперь какъ разъ выглядываетъ изъ окна.

Винченціо. Какъ? Ты его отецъ?

Школяръ. Да, синьоръ, если, конечно, вѣрить его матери.

Петручіо. Что это значитъ, синьоръ? Развѣ не мошенничество присвоивать себѣ чужое имя?

Школяръ. Приберите къ рукамъ этого негодяя. Я увѣренъ, что онъ хочетъ воспользоваться моимъ именемъ и кого-нибудь надуть въ этомъ городѣ.

Входитъ Біонделло.

Біонделло. Я видѣлъ ихъ вмѣстѣ въ церкви. Да даруетъ имъ Господь счастье… Но кто это? Мой старый господинъ Винченціо? Ну, мы пропали и стерты въ порошокъ.

Винченціо. Поди-ка сюда, пеньковая петля.

Біонделло. Надѣюсь, синьоръ, что я имѣю право выбирать петлю.

Винченціо. Иди сюда, негодяй. Ты уже забылъ меня?

Біонделло. Забылъ васъ? Нѣтъ, синьоръ; не могу я забыть васъ, потому что никогда въ жизни не видалъ васъ.

Винченціо. Какъ? Разбойникъ, ты никогда не видалъ отца твоего господина, Винченціо?

Біонделло. Кого? Моего стараго, почтеннаго господина? Конечно, видѣлъ, синьоръ. Да вонъ онъ выглядываетъ въ окно.

Винченціо (бьетъ его). Въ самомъ дѣлѣ?

Біонделло. Помогите, помогите, помогите! Какой-то бѣшеный хочетъ убить меня! (Убѣгаетъ).

Школяръ. Помогите! Эй! сынъ мой! Помогите, синьоръ Баптиста! (Отходитъ отъ окна).

Петручіо. Прошу тебя, Кэтъ, отойдемъ въ сторону и посмотримъ, чѣмъ кончится эта исторія (Отходятъ).

Школяръ опятъ показывается съ окнѣ; Баптиста, Траніо и слуги выходятъ на улицу.

Траніо. Кто вы, синьоръ? Какъ смѣете вы бить моихъ слугъ?

Винченціо. Кто я, синьоръ? Лучше скажите, синьоръ, кто вы сами!.. О, безсмертные боги! О, негодяй! Въ шелковомъ кафтанѣ! Въ бархатныхъ штанахъ! Въ пурпуровомъ плащѣ! Въ остроконечной шляпѣ!.. О, я разоренъ! Я хлопочу дома, какъ бережливый хозяинъ, а мой сынъ и его слуга здѣсь проматываютъ мое добро.

Траніо. Что такое? О чемъ это вы говорите?

Баптиста. Ужь не сумашедшій-ли это?

Траніо. Синьоръ, по внѣшности вы имѣете видъ весьма почтеннаго старика, но по словамъ вы помѣшанный. Вамъ то что, еслибъ я даже носилъ жемчугъ и золото? Благодаря моему доброму отцу, у меня есть средства.

Винченціо. Твоему отцу! О, бездѣльникъ! Онъ — фабрикантъ парусовъ въ Бергамо.

Баптиста. Вы ошибаетесь, синьоръ, вы ошибаетесь. Да знаете-ли вы, какъ его зовутъ?

Винченціо. Какъ его зовутъ? Мнѣ-ли не знать, какъ его зовутъ? Я взялъ его къ себѣ, когда ему не было еще и трехъ лѣтъ. Его зовутъ Траніо.

Школяръ. Убирайся вонъ, бѣшеный оселъ! Его зовутъ Лученціо; онъ мой единственный сынъ и наслѣдникъ всего моего добра; а я — синьоръ Винченціо.

Винченціо. Лученціо? О, онъ должно быть, убилъ своего господина!.. Схватите его, приказываю валъ именемъ герцога… О, мой сынъ! мой сынъ!.. Скажи мнѣ, разбойникъ, гдѣ мой сынъ Лученціо?

Траніо. Позвать полицейскаго.

Входитъ слуга съ полицейскимъ

Ведите этого сумасшедшаго въ тюрьму! Отецъ Баптиста, посмотрите, чтобъ онъ предсталъ передъ судомъ.

Винченчіо. Какъ? вести меня въ тюрьму?

Греміо. Подождите, полицейскій, онъ не пойдетъ въ тюрьму.

Баптиста. Оставьте, синьоръ Греміо; говорятъ вамъ, онъ пойдетъ въ тюрьму.

Греміо. Берегитесь, синьоръ Баптиста; васъ надуваютъ во всей этой исторіи. Смѣю поклясться, что это настоящій Винченціо.

Школяръ. Поклянись, если смѣешь.

Греміо. Нѣтъ, поклясться я не осмѣлюсь.

Траніо. А, можетъ быть, ты предпочитаешь утверждать, что я — не Лученціо?

Греміо. Нѣтъ, я знаю, что ты синьоръ Лученціо.

Баптиста. Долой этого сумасброда! Въ тюрьму! Живѣе!

Винченціо. Такъ вотъ какъ обижаютъ и притѣсняютъ здѣсь чужестранцевъ! О, чудовищный злодѣй!

Входитъ: Біонделло, Лученціо и Біанка.

Біонделло. О, мы погибли!.. Вотъ онъ! Отрекитесь, откажитесь отъ него, или мы всѣ погибли.

Лученціо (преклоняя колѣна). Простите, дорогой отецъ!

Винченціо. Ты живъ, дорогой сынъ? (Біонделло, Траніо и Школяръ убѣгаютъ).

Біанка. Прости и меня, добрый отецъ!

Баптиста. Да ты-то въ чемъ провинилась? — гдѣ Лученціо?

Лученціо. Я — Лученціо, я — настоящій сынъ настоящаго Винченціо. Мы повѣнчались тайно съ твоей дочерью въ то время, какъ поддѣльные надували васъ.

Греміо. Вотъ ужь поистинѣ подвигъ! Насъ всѣхъ надули.

Винченціо. А гдѣ этотъ мерзавецъ, Траніо который такъ нагло и такъ дерзко издѣвался надо мной?

Баптиста. Да скажи ты мнѣ, — развѣ ты не Камбіо?

Біанка. Камбіо превратился въ Лученціо.

Лученціо. Всѣ эти чудеса совершила любовь. Моя любовь къ Біанкѣ заставила меня перемѣниться положеніемъ съ Траніо, въ то время, какъ онъ былъ моимъ представителемъ въ городѣ; наконецъ-то я достигъ желанной пристани моего сердца. Траніо дѣлалъ только то, что я ему приказалъ дѣлать. Прости ему, дорогой отецъ, изъ любви ко мнѣ.

Винченціо. Я расквашу носъ этому бездѣльнику, который хотѣлъ меня отправить въ тюрьму.

Баптиста (Съ Лученціо). Но послушайте, синьоръ, неужели вы обвѣнчались съ моей дочерью безъ моего позволенія?

Винченціо. Успокойтесь, Баптиста; будете довольны. Однако, пойду проучу этого негодяя (Уходитъ въ домъ).

Баптиста. А я пойду узнать, какъ совершилось все это плутовство (Уходитъ).

Лученціо. Не тревожься, Біанка, отецъ твой не будетъ сердиться (Лученціо и Біанка уходятъ).

Греміо. Все пропало для меня, за исключеніемъ моего мѣста на пиру (Уходитъ).

Петручіо и Катарина подходятъ.

Катарина. Мой другъ, пойдемъ и мы посмотрѣть, чѣмъ кончится вся эта исторія.

Петручіо. Но прежде поцѣлуй меня, Кэтъ.

Катарина. Какъ? по срединѣ улицы?

Петручіо. Какъ? Развѣ ты стыдишься меня?

Катарина. О, нѣтъ, синьоръ, клянусь Богомъ; но мнѣ стыдно поцѣловать.

Петручіо. Ну, значитъ, возвратимся домой!.. Эй вы, мы отправляемся домой!

Катарина. Нѣтъ, я поцѣлую тебя!.. Прошу тебя, оставайся, мой милый.

Петручіо. Развѣ не хорошо? Вотъ видишь-ли, Кэтъ: лучше поздно, чѣмъ никогда; ибо никогда не поздно (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Комната въ домѣ Лученціо. Входятъ: Баптиста, Винченціо, Греміо, Школяръ, Лученціо, Біанка, Петручіо, Катарина, Гортензіо и Вдова. Траніо, Біонделло, Груміо и другіе слуги.

Лученціо. Наконецъ-то, послѣ долгихъ разногласій, мы находимся въ полномъ созвучіи. И теперь мы можемъ, какъ и по окончаніи войны, посмѣяться надъ минувшими страхами и надъ исчезнувшими опасностями. Моя прекрасная Біанка, привѣтствуй моего отца, въ то время, какъ я буду привѣтствовать твоего. Брать Петручіо, сестра Катарина и ты, Горіензіо, сидящій рядомъ съ твоей любезной вдовушкой, — угощайтесь; я радъ видѣть васъ въ моемъ домѣ. Послѣ этого обѣда мы устроимъ пиръ. Прошу васъ, садитесь и на этотъ разъ — и поболтать, и кушать вмѣстѣ (Садятся за столъ).

Петручіо. И только сидѣть да ѣсть, ѣсть да сидѣть!

Баптиста. Все это удовольствіе доставляетъ намъ Падуя, сынъ Петручіо.

Петручіо. Кромѣ удовольствій нѣтъ ничего другого въ Падуѣ.

Гортензіо. Для насъ обоихъ было бы большимъ счастіемъ, если-бы это была правда.

Петручіо. Клянусь жизнью, я думаю, что Гортензіо боится своей вдовушки.

Вдова. А развѣ я такъ страшна?

Петручіо. Вы понятливы, а между тѣмъ вы меня не поняли. Я хотѣлъ сказать, что Гортензіо побаивается васъ.

Вдова. У кого кружится голова, тотъ думаетъ, что весь свѣтъ кружится.

Петручіо. Отлично сказано.

Катарина. Что вы этимъ хотите сказать, синьоръ?

Вдова. Я сказала, что поняла его.

Петручіо. Поняли меня? Какъ тебѣ это нравится, Гортензіо?

Гортензіо. Моя вдовушка говоритъ, что она такъ именно поняла твои слова,

Петручіо. Онъ лично поправилъ дѣло. Поцѣлуйте егоза это, любезная вдовушка.

Катарина. Такъ, у кого кружится голова думаетъ, что и весь свѣтъ кружится… Прошу васъ, скажите мнѣ, что вы подъ этимъ подразумѣваете?

Вдовушка. Вашъ мужъ, у котораго закружилась голова отъ строптивой жены, по себѣ судитъ и о моемъ мужѣ. Теперь вы знаете мою мысль.

Катарина. Самая жалкая мысль.

Вдова. Правда, вѣдь я думала о васъ.

Катарина. Конечно, я жалка въ сравненіи съ вами.

Петручіо. Впередъ, Кэтъ!

Гортензіо. Впередъ, вдовушка!

Петручіо. Держу сто марокъ: Кэтъ возьметъ верхъ.

Гортензіо. Это — мое дѣло.

Петручіо. Говоритъ какъ дѣловой человѣкъ. За твое здоровье, дружище! (Пьетъ).

Баптиста. Что думаетъ Греміо объ этой веселой болтовнѣ молодежи?

Греміо. Думаю, синьоръ, что отлично они бодаются.

Біанка. Бодаются? Умный человѣкъ сказалъ-бы, что бодаться могутъ только рогатые.

Винченціо. Ай да, молодая! И она, видно, проснулась!

Біанка. Да, но вы меня не запугали; а потому, я опять засну.

Петручіо. Ну, ужь этого не будетъ; начали, такъ и вы ожидайте двухъ-трехъ стрѣлъ.

Біанка. А развѣ я птица, что вы прицѣливаетесь въ меня? Ну, такъ я перелечу на другой кустъ, и тогда преслѣдуйте меня, если можете, вашими стрѣлами… Прощайте. (Біанка, Катарина и вдова уходятъ).

Петручіо. Предупредили меня. Вотъ, синьоръ Траніо; въ эту птичку ты долго цѣлился, а все-таки не попалъ. Пью за здоровье всѣхъ прицѣльщиковъ, счастливыхъ и несчастныхъ!

Траніо. О, синьоръ! Лученціо спустилъ меня какъ гончую, которая хоть и гоняется, но ловитъ только для сѣтей господина.

Петручіо. Ловкое сравненіе, хотя и собачье.

Траніо. Вамъ хорошо, синьоръ: вы гонялись для самого себя. Однако, полагаютъ, что ваша дичь все водитъ васъ.

Баптиста. Ого, Петручіо! Траніо теперь цѣлится въ тебя.

Лученціо. Спасибо, Траніо, за эту колкость.

Гортензіо. Сознайся, сознайся, что онъ въ тебя попалъ.

Петручіо. Сознаюсь, что онъ меня немного оцарапалъ, но закладываю десять противъ одного, что его стрѣла только скользнула по мнѣ, а васъ обоихъ пронзила.

Баптиста. Ну, къ великому моему прискорбью, сынъ Петручіо, мнѣ кажется, что твоя — самая своенравная изъ всѣхъ.

Петручіо. Ну, нѣтъ. И если хотите, я докажу вамъ; пускай каждый изъ васъ пошлетъ за своей женой; тотъ, чья жена окажется самой послушной и придетъ прежде, выиграетъ и закладъ, который мы сейчасъ назначимъ.

Гогтензіо. Согласенъ. Какой будетъ закладъ?

Лученціо. Двадцать кронъ.

Петручіо. Двадцать кронъ? Я ставлю такія деньги за мою собаку, за моего, сокола, но за жену я поставлю въ двадцать разъ больше.

Лученціо. Ну, такъ сто кронъ.

Гортензіо. Согласенъ.

Петручіо. Итакъ, рѣшено.

Гортензіо. Кто начнетъ?

Лученціо. Я. — Біонделло, ступай, сказки твоей госпожѣ, чтобы она пришла ко мнѣ.

Біонделло. Иду (Уходитъ),

Баптиста. Сынъ, за Біанку, я пополамъ съ тобой. Біанка придетъ.

Лученціо. Мнѣ не надо соучастника. Я и одинъ держу за нее.

Входитъ Біонделло.

Лученціо. Ну, что?

Біонделло. Синьоръ, моя госпожа посылаетъ меня сказать вамъ, что она занята и не можетъ прійти.

Петручіо. Какъ? Занята и прійти не можетъ? Развѣ это отвѣтъ?

Греміо. Да, синьоръ, и вѣжливый; молите Бога, чтобы ваша жена не отвѣтила вамъ гораздо хуже.

Петручіо. Надѣюсь получить лучшій отвѣтъ.

Гортензіо. Біонделло, ступай, попроси хорошенько мою жену сейчасъ же прійти ко мнѣ (Біонделло уходитъ).

Петручіо. Ого! Хорошенько попроси! Послѣ этого она должна прійти.

Гортензіо. Боюсь, синьоръ, что вашу трудно будетъ и упросить.

Входитъ Біонделло.

Гортензі. Ну, гдѣ-же моя жена?

Біонделло. Она говоритъ, что вы затѣяли какую-нибудь шутку, а потому не хочетъ прійти; она проситъ васъ прійти къ ней.

Петручіо. Чѣмъ дольше, тѣмъ хуже: она не хочетъ прійти! Да это низко, нестерпимо, невыносимо! — Груміо, иди къ твоей госпожѣ и скажи, что я приказываю ей немедленно прійти сюда (Груміо уходитъ).

Гортензіо. Я впередъ знаю ея отвѣтъ.

Петручіо. А какой онъ будетъ?

Гортензіо. Что она не хочетъ прійти,

Петручіо. Ну, тѣмъ хуже для меня, — вотъ и все.

Входитъ Катарина.

Баптиста. Пресвятая Богородица! Катарина идетъ!

Катарина. Синьоръ, вы прислали за мной; что вамъ угодно?

Петручіо. Гдѣ ваша сестра? Гдѣ жена Гортензіо?

Катарина. Онѣ болтаютъ у камина въ гостиной.

Петручіо. Приведи ихъ сюда. А если не хотятъ, — гони ихъ, чѣмъ попало, къ мужьямъ. Ступай сейчасъ, и непремѣнно, чтобы сейчасъ же были здѣсь (Катарина уходитъ).

Лученціо. Да, это чудо, если только можно говорить о чудѣ.

Гортензіо. Дѣйствительно чудо, только что оно пророчитъ?

Петручіо. Пророчитъ миръ, любовь и спокойную жизнь, почтительный порядокъ, покорность, однимъ словомъ — все, что нужно для счастія и покоя.

Баптиста. Такъ будь же счастливъ, добрый Петручіо! Ты выигралъ закладъ. А я, съ своей стороны, къ тому, что онъ проигралъ, прибавлю еще двадцать тысячъ кронъ, какъ бы новое приданое другой дочери, потому что она такъ перемѣнилась, что сдѣлалась совсѣмъ другою.

Петручіо. Я выиграю закладъ еще лучше и дамъ вамъ еще большее доказательство ея покорности и ея теперешней кротости.

Входятъ: Катарина съ Біанкой и женой Гортензіо.

Петручіо. Вотъ, смотрите, она возвращается съ вашими непокорными женами, — теперь плѣнницами ея краснорѣчія… Катарина, эта шапочка совсѣмъ не идетъ тебѣ. Брось эту дрянь, растопчи ее!

Катарина бросаетъ на полъ шапочку и топчетъ ее.

Вдова. Господи! Храни меня отъ несчастія, пока я не дойду до такого жалкаго безумства!

Біанка. Фи! Какъ назвать такую глупую покорность!

Лученціо. Я бы желалъ, чтобы и ты была такъ глупо покорна. Твоя мудрая покорность, Біанка, обошлась мнѣ въ сто марокъ.

Біанка. А развѣ не глупо ставить деньги на мою покорность?

Петручіо. Катарина, поручаю тебѣ сказать этимъ своенравнымъ женщинамъ, въ чемъ заключаются ихъ обязанности по отношенію къ ихъ мужьямъ.

Вдова. Вы шутите; намъ не надо никакихъ наставленій.

Петручіо. Говорятъ тебѣ, объясни имъ и начинай съ этой.

Вдова. Не бывать этому.

Петручіо. А вотъ, увидимъ, начинай съ нея.

Катарина. Фи, фи, какъ тебѣ не стыдно! Разгладь свои насупленныя брови и не бросай гнѣвныхъ взоровъ на твоего господина, на твоего повелителя и управителя. Это помрачаетъ твою красоту, какъ морозъ помрачаетъ луга; уничтожаетъ твою славу, какъ вихрь сваливаетъ почки, — въ этомъ нѣтъ не приличія, ни прелести. Женщина въ раздраженіи, это тоже самое, что мутный источникъ, загрязненный, непріятный, лишенный красоты, и пока онъ такой, — никто, какъ бы жажда ни была велика, не прикоснется устами къ его струямъ и не проглотитъ ни капли. Твой мужъ — это твой повелитель, твоя жизнь, твой хранитель, твоя глава, твой властелинъ; это тотъ, кто заботится о тебѣ и о твоемъ содержанія, кто подвергаетъ свое тѣло тяжелымъ трудамъ и на землѣ, и на морѣ, въ бурю, въ непогоду, въ холодѣ, а ты въ это время нѣжишься въ теплой постели, въ покоѣ и безопасности. И одной лишь любви, ласки и искренней покорности проситъ онъ отъ тебя, — слишкомъ ничтожная плата за такой громадный долгъ. Подданный обязанъ повиноваться монарху; точно такъ же и жена обязана повиноваться своему мужу. А когда она упряма, зла, непріятна, криклива, не покоряется его благоразумной волѣ, то тогда она — преступнѣй возмутителя, измѣнница ея любящему повелителю. Мнѣ стыдно, когда я вижу глупость женщинъ, объявляющихъ войну, въ то время, какъ онѣ должны молить о мирѣ, или ищущихъ первенства, господствованія, въ то время, какъ онѣ обязаны служить, любить и повиноваться. И зачѣмъ наше тѣло такъ нѣжно, такъ слабо, такъ неспособно переносить труды и невзгоды міра, — если не для того, чтобы наши сердца и наши души были въ согласіи съ нашей внѣшностью? Смиритесь лучше, безумные и дерзкіе черви! Мой духъ, подобно вашему, былъ столь-же упрямъ и сердце такъ же гордо, и, можетъ быть, у меня было больше причинъ, чѣмъ у васъ, отвѣчать за слово словомъ, за угрозу угрозой, но теперь я вижу, что всѣ наши копья — не больше, какъ соломенка, что вся наша сила — не больше, какъ слабость, а наша слабость — безмѣрна. Когда мы воображаемъ себя сильнѣе всѣхъ, тогда-то мы и слабѣе всѣхъ. А поэтому склоните головы къ ногамъ вашихъ мужей и смирите вашу гордость, потому что она безсмысленна. Мою покорность, если моему мужу угодно, я и этимъ могу доказать.

Петручіо. Вотъ это такъ жена! Подойди и поцѣлуй меня, Кэтъ.

Лученціо. Ты, другъ, счастливъ; она усмирена.

Винченціо. Какъ пріятно видѣть, когда дѣти такъ покорны.

Лученціо. И какъ непріятно видѣть, когда жены непокорны!

Петручіо. Ну, Кэтъ, идемъ. Пора спать. Мы всѣ трое женаты, но двое уже попались: закладъ вѣдь я выигралъ, хотя ты и попала въ бѣлки. Ну, покойной ночи!

Петручіо и Катарина уходятъ.

Гортензіо. Ступай, счастливецъ, ты укротилъ одну изъ самыхъ неукротимыхъ женщинъ.

Лученціо. Это — истинное чудо, какъ хотите, что она такъ перемѣнилась (Уходитъ).

УСМИРЕНІЕ СТРОПТИВОЙ.

Намъ неизвѣстно ни одного изданія комедіи: «The Taming of the Shrew» (усмиреніе строптивой) которое бы вышло раньше перваго in folio 1623 года. Но мы знаемъ пьесу подъ тѣмъ-же заглавіемъ, которая предшествовали шекспировской комедіи и въ которой нужно видѣть оригиналъ послѣдней. Хотя эта старая пьеса «The Taming of а Shrew» появилась въ печать только въ 1594 году, но мы имѣемъ полное основаніе думать, что она была поставлена на сцену нѣсколькими годами раньше (во всякомъ случаѣ не позднѣе 1592 г.). Многіе изъ новѣйшихъ критиковъ согласны въ томъ, что эта старая пьеса не вышла изъ подъ пера самого Шекспира, т. е. что она не представляетъ собой древнѣйшую форму его собственной комедіи, какъ думали нѣкоторые, но что это была работа другого автора, которой пользовался Шекспиръ. Безъ сомнѣнія, она представляетъ большое сходство съ шекспировской пьесой въ развитіи дѣйствій, но діалоги уже обработаны самимъ Шекспиромъ, который воспользовался только нѣкоторыми разрозненными чертами оригинала. Дѣйствіе старой пьесы происходитъ въ Аѳинахъ, и Шекспиръ перемѣнилъ не только мѣсто дѣйствія, но и имена дѣйствующихъ лицъ: только имя строптивой — Катарина — взято изъ старой пьесы; наконецъ довольно самостоятельно обработана Шекспиромъ и та часть дѣйствія, которая изображаетъ передъ нами искательство жениховъ, добивающихся любви Біанки (въ старинной пьесѣ у Катарины двѣ сестры). — Въ переработкѣ Шекспиромъ старинной пьесы болѣе всего удивляетъ насъ то обстоятельство, что хотя онъ и воспользовался введеніемъ ея, содержащимъ эпизодъ о пьяномъ мѣдникѣ, но совершенно выпустилъ продолженіе этого эпизода. Въ старинной пьесѣ, послѣ того какъ Слэй перенесенъ по желанію лорда въ замокъ, гдѣ передъ нимъ играютъ пьесу объ усмиреніи строптивой, представленіе два раза прерывается короткимъ діалогомъ между Слэемъ и лордомъ, пока наконецъ мѣдникъ засыпаетъ. По окончаніи представленія слуги лорда опять относятъ Слэя на то мѣсто, гдѣ онъ заснулъ пьяный: здѣсь онъ просыпается и разсказываетъ подошедшему трактирному слугѣ, что онъ видѣлъ чрезвычайно замѣчательный сонъ, а когда слуга замѣчаетъ при этомъ, что его жена не хорошо приметъ его за то, что онъ спалъ на улицѣ, Слэй ободряетъ себя тѣмъ, что онъ знаетъ теперь по крайней мѣрѣ, какъ нужно усмирить сварливую женщину. Такъ оканчивается старинная комедія. Въ пьесѣ Шекспира этого окончанія не существуетъ. Трудно указать на причину, почему Шекспиръ отбросилъ это окончаніе. Чуть замѣтное измѣненіе въ заглавіи пьесы, сдѣланное Шекспиромъ, напротивъ того, объясняется довольно легко. Въ старинной пьесѣ сказано: «Shrew», а у Шекспира: «the Shrew». По толкованіи Ульрици Шекспиръ этимъ измѣненіемъ въ заглавіи хотѣлъ указать что сюжетъ уже извѣстенъ изъ старой пьесы.

Вопросъ о томъ, есть-ли старинная пьеса — произведеніе другого, анонимнаго автора или же только первая редакція пьесы самого Шекспира, имъ-же написанная и только впослѣдствіи отчасти передѣланная, долгое время былъ яблокомъ раздора между критиками. Какъ мы видѣли, нѣкоторые изъ критиковъ склоняются къ мысли, что старинная пьеса не принадлежитъ Шекспиру, но при внимательномъ сличеніи и думаемъ, что можно придти и къ другому заключенію: старинная пьеса принадлежитъ цѣликомъ Шекспиру, который впослѣдствіи, въ новой редакціи, только дополнилъ и развилъ ее. Мы знаемъ, что Шекспиръ не разъ передѣлывалъ свои пьесы, напр., «Гамлета», «Короля Лира», «Ромео и Джульету», «Видзорскихъ кумушекъ» и пр. Легко могло случиться, что недовольной первоначальной редакціей своей пьесы «the Taming of а Shrew», онъ передѣлалъ ее съ легкимъ измѣненіемъ въ заглавіи. Но у насъ есть и болѣе положительное доказательство. Старинная комедія была издана нѣкіимъ Котбертомъ Барби, который издавалъ также и другія пьесы Шекспира, — «Потерянныя усилія любви» и «Ромео и Джульетту». Въ 1606 году право изданія всѣхъ этихъ трехъ пьесъ (т. е. включая и «Усмиреніе строптивой», въ первоначальной редакціи) переходитъ къ другому издателю Лангу въ одинъ и тотъ же день. Черезъ годъ право изданія «Гамлета», «Ромео и Джульетты», «Потерянныя усилія любви» и «Усмиреніе строптивой» вторично переходить къ третьему издателю, что и было занесено въ книги Stationer’s Hall опять-таки въ тотъ-же самый день. Не слѣдуетъ-ли изъ этого заключить, что всѣ эти пьесы, проданныя въ одинъ и тотъ же денъ одному и тому же издателю, принадлежатъ одному автору? Кромѣ того, въ самомъ текстѣ старинной комедіи мы имѣемъ свидѣтельство того, что она принадлежитъ Шекспиру. Въ комедіи упоминается деревня Barton-on-the-Heath, находящаяся по дорогѣ изъ Стратфорда въ Оксфордъ; другая деревня, упоминаемая въ комедіи, Вильмекотъ находится въ одной верстѣ отъ Стратфорда; тамъ, какъ извѣстно, жилъ Робертъ Арденъ, дѣдъ Шекспира съ материнской стороны; въ Вильмекотѣ воспиталась и жила мать поэта. Наконецъ, самое имя Слэй (главное лицо пролога) очень часто встрѣчается въ Варвикширѣ; нѣкто Вильямъ Слэй былъ актеромъ въ театрѣ «Глобусъ» и, по преданію, исполнялъ роль Озрика въ «Гамлетѣ». Во всемъ этомъ, несомнѣнно, отразились воспоминанія Шекспира о его родинѣ, тѣмъ болѣе, что другого драматическаго писателя изъ Варвикшира въ то время не было.

Для опредѣленія времени появленія комедіи «Усмиреніе строптивой», у насъ нѣтъ никакихъ, сколько-нибудь достовѣрныхъ основаній. Мэлонъ относитъ ее (т. е. вторичную обработку комедіи) къ 1594 году, а Гервинусъ причислилъ ее «къ первымъ драматическимъ опытамъ поэта». Если, напротивъ, другіе приводятъ доказательства въ пользу болѣе поздняго происхожденія ея, то можно согласить эти различныя мнѣнія на томъ, что пьеса во второй редакціи была написана въ 1594 году, но впослѣдствіи получила много прибавленій и измѣреній. Такъ называемые доггрели, т. е. неправильныя, простонародныя вирши, частое употребленіе которыхъ у Шекспира, всегда считается признакомъ ранняго происхожденія пьесы, и кромѣ того, очень поверхностная характеристика, которая совершенно опредѣленно указываетъ на преобладающее вліяніе итальянской «комедіи масокъ», — все это дѣлаетъ въ высшей степени вѣроятнымъ предположеніе, что въ существенныхъ своихъ чертахъ настоящая пьеса была довольно раннимъ трудомъ поэта.

Стр. 74. Имя Петручіо находится въ одной комедіи, переведенной еще Аріосто Гаскойнемъ и названной: «I Suppositi». Интрига, относящаяся къ любви Лученціо и Біанки, также напоминаетъ итальянскую комедію. Какъ и въ англійской комедіи, въ пьесѣ Аріосто мы видимъ молодого человѣка, который мѣняется ролью и платьемъ съ своимъ слугой, чтобы такимъ образомъ обойти своего стараго соперника, и заставляетъ совершенно посторонняго выдавать себя за его отца. На это обстоятельство первый указалъ Фермеръ.

Стр. 75. «Мы пришли съ Ричардомъ Завоевателемъ» — вмѣсто: съ Вильгельмомъ Завоевателемъ.

Стр. 75. Paucas pallabris — испорченное испанское Pocas palabras, т. е. поменьше словъ, точно также, какъ sessa — вмѣсто cessa — успокойся.

Стр. 77. «Я думаю, что ваша милость говоритъ о роли Сота» — Сото — одно изъ дѣйствующихъ лицъ комедіи Бомонта и Флетчера, подъ заглавіемъ: «Довольная жена».

Стр. 82. «То-есть домашняя матерія, что-ли?» Тутъ непереводимая игра значеніями слова stuff — содержаніе, матерія и household stuff — домашній скарбъ.

Стр. 82. Конецъ дѣйствія. Нѣчто подобное, что случилось со Слэемъ, случилось въ дѣйствительности, въ началѣ ХѴ столѣтія. Случай этотъ былъ разсказанъ, какъ дѣйствительный фактъ, Гуларомъ въ его «Сокровище превосходныхъ чудесныхъ исторій». Англійскій компиляторъ, Ричардъ Эдвардсъ, пересказалъ это повѣствованіе Гулара и напечатанъ его въ сборникѣ анекдотовъ въ 1571.

Стр. 83. «Предписаніямъ Аристотеля». — Тутъ непереводимая игра созвучіемъ словъ: stoics — стоики и stocks — палка.

Стр. 83. «Пока вы не сдѣлаетесь полюбезнѣе и помягче» Тутъ непереводимая игра созвучіемъ словъ: court — ухаживать волочиться и cart — возить въ телѣгѣ, привязывать къ телѣгѣ преступника.

Стр. 86 Анна — сестра и повѣренная Дидоны.

Стр. 86. «Redime te captum quam queas minimo» — искупи себя изъ плѣна сколь можно меньшимъ (дешевле).

Стр. 86. Дочь Агенора — Европа.

Стр. 89. «Колотить, синьоръ?» — Тутъ непереводимая игра созвучіями слова to knock — колотить, стучать и бить.

Стр. 89. «Alia nostra casa ben venuto, molto honorato signior mio Petrucio» — т. е. очень радъ видѣть тебя въ своемъ домѣ, многоуважаемый синьоръ Петручіо.

Стр. 89. «Дѣло не въ латыни». Шекспиръ заставляетъ Груміо принять итальянскую рѣчь за латинскую, забывая, что онъ — итальянецъ.

Стр. 90. «Какъ возлюбленная Флоренція». — Флоренцій — имя рыцаря, обѣщавшаго жениться на одной ужаснѣйшей колдуньѣ, съ условіемъ, что она отгадаетъ ему одну загадку, отъ которой зависѣла его жизнь. Поэтъ Гоуэръ, изобразившій эту колдунью въ поэмѣ «Da Confessione amantis», говоритъ, что она была похожа на мѣшокъ изъ холста.

Стр. 94. «Дочь прекрасной Леды», т. е. Елена.

Стр. 97. «Няньчить обезьянъ въ аду», — народная насмѣшка надъ старыми дѣвами. Старыя дѣвы, отказавшись няньчить дѣтей, должны въ наказаніе няньчить обезьянъ въ аду.

Стр. 98. «Небольшую связку греческихъ и латинскихъ книгъ». — Въ эпоху Шекспира дамы высшаго сословія занимались древними языками.

Стр. 98. «Ваше имя — Лученціо? Вы откуда?» Здѣсь, вѣроятно, пропущено нѣсколько строкъ, въ которыхъ Траніо говоритъ, что его имя Лученціо.

Стр. 100. «Игривѣйшей Кэтъ, потому что всѣ котята игривы». Тутъ непереводимая игра словами dainties и cates — лакомства и Kate — Катарина, Катя, Кэтъ.

Стр. 101. «Движимость». Тутъ непереводимая игра словами: move — двигать и moveable — мебель.

Стр. 101. «Напримѣръ, скамейки» — презрительное выраженіе, вошедшее въ поговорку. «Cry you mercy, I took you for а join’d stool!» — т. е. извините, я принялъ васъ за скамейку.

Стр. 103. «Держите себя потеплѣе». Поговорка, смыслъ которой теперь утерянъ.

Стр. 103. «Она не уступаетъ Гризельдѣ». Боккачіо разсказалъ всѣ испытанія, надъ которыми восторжествовала терпѣливая Гризельда въ сказкѣ, которую онъ заимствовалъ изъ старыхъ французскихъ фабліо (см. «Декамеронъ», 10-й день, Новелла X).

Стр. 105. «Оловянная и мѣдная посуда». Оловянная посуда была въ то время очень дорога.

Стр. 106. «Я покрылъ твою карту десяткой!» — Десятка была въ то время старшей картой въ игрѣ.

Стр. 107. Наc ibat Simois; hic est Sigeia tellus;

Hic Steterat Priami regia celsa Senis.

T. e. тутъ протекалъ Симоисъ, вотъ земля Сигея, здѣсь возвышался царственный дворецъ стараго Пріама.

Стр. 107. «Стараго Панталона». Панталонъ — дѣйствующее лицо простака въ итальянскихъ фарсахъ.

Стр. 112. «Это скорѣе копье». тутъ непереводимая игра словами: bride-groom — женихъ, новобрачный и groom — конюхъ.

Стр. 116. «Эй, Джекъ, малый! Эй, малый!» — начало старой пѣсни: «Jack boy! ho boy!»

Стр. 116. «Посыпаны-ли полы?» — Полы посыпались осокой.

Стр. 116. «Разостланы-ли ковры?» — Коврами покрывались столы.

Стр. 118. «Гдѣ ты, жизнь, которую я нѣкогда велъ?» — Начало старой пѣсни.

Стр. 119. Монахъ изъ ордена сѣрыхъ

Шелъ по дорогѣ…

Начало старой баллады.

Стр. 119. «Троилъ» — собака.

Стр. 119. «Ну, вымойся, Кэтъ». Въ то время было обыкновеніе умывать руки передъ столомъ и послѣ стола.

Стр. 119. «Мясо… возбуждаетъ раздражительность», — старинное медицинское предположеніе.

Стр. 120. «Не давать спать коршуну, когда онъ не хочетъ слушаться». Коршуновъ пріучаютъ къ охотѣ также, какъ и слоновъ.

Стр. 124. «Ну, портной, показывай намъ украшеніе». Женскими нарядами въ Шекспирово время занимались мужчины.

Стр. 127. «Ты многихъ наряжалъ, но меня не наряжай», Тутъ непереводимая игра значеніями словъ: to face — одѣвать обмывать, презирать, вызывать, и to brave — убирать, наряжать, издѣваться, противиться.

Стр. 127. «Выходи съ запиской». Тутъ непереводимая игра значеніями слова: bill — топоръ, сѣкира, и bill — счетъ, записка.

Стр. 135. «Въ остроконечной шляпѣ». — А captain hat — родъ высокой заостренной къ верху шляпы. Эти шляпы носили въ то время только богатые англичане.

Стр. 138. «Поняли меня?» Тутъ непереводимая игра значеніями словъ: conceive — понести и conceive — понять.

Стр. 142. «Хотя и попала въ бѣлки», т. е. въ цѣль, которая прежде красилась бѣлой кракой, намекая такимъ образомъ на Біанку, потому что имя Біанки означаетъ бѣлая.