Надобно тотчасъ увидѣть, есть ли особливое искуство важности слова. Находятся люди вображающїя себѣ, что ето заблужденїе, чтобы сло́ва важность привести въ родъ особливаго искуства, и подавать о томъ наставленїя. Сло́ва важность, говорятъ они, раждается съ нами, и не выучивается. Единый способъ до него дойти, есть только сей, чтобы къ тому родиться. И что есть еще нѣкоторыя сочиненїя, которыя едино только естество производить долженствуетъ. Что принужденїя наставленїями ихъ ослабляетъ, и даетъ имъ нѣкую сухость, которая дѣлаетъ ихъ вялыми и несмачными. А я утверждаю, что когда прямо разсмотримъ, ясно увидимъ со всѣмъ тому противное.
И подлинно сказать: естество ни когда свободняе не изъясняется какъ въ рѣчахъ важныхъ и патетическихъ; однако легко познать можно, что оно не незапностїю препровождается, и что оно несовершенный неприятель искуства и пра́вилъ. Я признаваюся, что во всякихъ на свѣтѣ сочиненїяхъ должно ево имѣть перьвымъ положенїемъ, нача́лом и основанїемь. Однако и ето вѣрно, что разумъ нашъ требуетъ способа къ показанїю говорить только то, что должно, и въ принадлежащемъ мѣстѣ, и что сей способъ много можетъ вспомоществовать намъ къ достижению совершенныя привычки важности сло́ва. Подобно каковы корабли, когда они в опасности погибели, оставленныя единой ихъ леготѣ, и когда имъ не умѣютъ придать потребнаго груза и тяжести: такова̀ и сло́ва важность, ежели она оставлена треволненїю единаго только невѣжественнаго и дерзостнаго естества. Разумъ нашъ часто требуетъ меньше узды̀ нежели шпоръ. Демосѳенъ говоритъ въ нѣкоторомъ мѣстѣ, что наше главное въ жизни благополучїе: щастливыми быть; но что и другое есть, которое не меньше того, и безъ котораго сїе перьвое благополучїе устоять не можетъ, то есть: умѣть себя вести съ осторожностїю. Сїе можно сказать и въ разсужденїи рѣчи. Естество потребняе всего достичь великости; однако ежели искуство не будетъ имѣть попеченїя о препровожденїи ево; такъ оно въ слѣпотѣ пребудетъ, не вѣдая, куда идетъ. * * *
* * * Таковы суть сїи мысли: Стремительныя теченїя опутанныя пламенем. Рыгать противъ небеси. Здѣлать Борея Флейтистомъ своим : и всѣ протчїя о́бразы изъясненїя, которыми сїя Трагедїя наполнена. Изъясненїя сїи не имѣютъ ни великаго, ни Трагическаго, но только надутое и беспутное. Всѣ сїи рѣченїя тако пустыми вображенїями не вразумительно изображенныя слогъ больше смущаютъ и портятъ, нежели возвышаютъ. И тако, когда ихъ ближе и ясняе увидишъ, то все то сперьва, что издалека ужасно показалось, вдругъ покажется глупо и смѣхотворно. И ежели сей порокъ несносенъ въ Трагедїи, которая естественно пышна и великолѣпна, и не пристойно въ ней не къ статѣ надуться; такъ еще больше притчины опровергнуть ево въ обыкновенной рѣчи. Отъ того произошло, что былъ пересмѣянъ Горгїасъ, назвавъ Ксеркса, Юпитеромъ Персовъ, а вороновъ, одушевленными кладьбищами. Столько жъ непростительно было Каллисѳену, что онь въ нѣкоторыхъ мѣстахъ своихъ писемъ вмѣсто того, чтобы пристойно вознестися, взлазитъ такъ высоко, что отъ зрѣнїя уходитъ. Однако изо всѣхъ нѣтъ надутяе Клитарха. Сей Авторъ кромѣ вѣтра и корки ни чево не имѣетъ. Онъ, скажу я словами Софокла, походитъ на человѣка, который весь ротъ разѣваетъ, надуть малую флейту. Такое же должно здѣлать рассужденїе о Амфикратѣ, Гегезїясѣ и Матрисѣ. Они иногда вображая себѣ, что они восхищенны жаромъ божественнымъ, думаютъ, то что они гремятъ, а вѣ истиннѣ они дурятъ, и резвятся какъ рабята.
И подлинно въ веществѣ краснорѣчїя, всево трудняе избавиться надутїя. Ибо во всѣхъ вещахъ естественно ищемъ мы великости; такъ случается, что бояся паче всего быть обвинены сухостью или малосилїемъ, случается, не знаю какъ, что по большей части впадаютъ въ сей порока, будучи основаны на семъ установленїи.
Однако ето подлинно, что надутїе не меньше порочно въ рѣчи, сколько въ тѣлѣ. Оно только ложно блистающуюся наружность и обманчивой видъ имѣетъ; а внутри оно пусто, и оставляетъ иногда дѣйствованїе во всѣмъ противное великости. Ибо очень хорошо говорится, что нѣтъ ни чево суше человѣка имущаго водяную болѣзнь.
На послѣдокъ порокъ надутаго склада, есть желать превзойти великость. А отъ того на противъ становится онъ складомь рабяческимъ. Ибо нѣтъ ничего толь низкаго, толь малаго, ни толь много супротивляющагося благородству рѣчи.
Что жъ ето такое, которое рабяческимъ складомъ называется? ясно, что не иное что, какъ мысль ученика, которая отъ того, что она натянута, будетъ холодна. Сей порокъ есть тѣхъ, въ который впадаютъ устремляющїяся всегда сказать нѣчто чрезвычайное и сїяющее; а особливо тѣ, которыя съ излишнимъ попеченїемъ ищутъ забавнаго и приятнаго: отъ того на конецъ гораздо много прилѣпляяся къ фигурному складу, впадаютъ въ глупое притворство.
Есть еще третїй порокъ супротивляющїйся совершенно великости, касающїйся до патетическаго. Ѳеодоръ называетъ ево жаромъ не во время, когда разгорячиваются не къ стати, или возносятся съ излишествомъ, когда обстоятельство позволяетъ только посредственно разгорячиться. Дѣйствительно, очень часто видимъ вѣщателей рѣчей, которыя, какъ пьяныя, допускаютъ себя возносить къ страстямъ непринадлежащимъ къ ихъ обстоятельству, но къ тѣмъ, которыя имъ свойственны, и которыя они съ собою изъ школы вынесли; и отъ того, что они будто нетрогаемы тѣмъ, что говорятъ, бываютъ на конецъ отвратительны и несносны. Сїе непремѣнно къ тѣмъ приходитъ, которыя возносятся и ломаются не къ стати, предъ людьми, которыхъ они тронуть не могутъ.