ДѢЙСТВУЮЩІЕ.
правитьПріамъ, царь Трои.
Гекторъ, Троилъ, Парисъ, Деифобъ, сыновья его.
Геленъ, Эней, Антеноръ, вожди Троянскіе.
Калхасъ, троянскій жрецъ, сторонникъ Грековъ.
Пандаръ, дядя Крессиды.
Маргарелонъ, побочный сынъ Пріама.
Агамемнонъ, греческій полководецъ.
Менелай, братъ его.
Ахиллесъ, Аяксъ, Улиссъ, Несторъ, Діомедъ, Патроклъ, греческіе вожди.
Ѳерситъ, уродливый Грекъ.
Александръ, служитель Крессиды.
Служитель Троила; Служитель Париса; Служитель Діомеда.
Елена, жена Менелая.
Андромаха, жена Гектора.
Кассандра, дочь Пріама; предвѣщательница.
Крессида, дочь Калхаса.
ПРОЛОГЪ.
правитьДѣйствіе въ Троѣ. Сильно раздраженные горделивые цари острововъ Греціи прислали въ аѳинскую гавань свои корабли, нагруженные служителями и орудіями жестокосердой войны, и шестьдесятъ девять царственныхъ вождей отправились изъ аѳинскаго залива къ Фригіи, поклявшись разрушить Трою, за крѣпкими стѣнами которой похищенная Елена, царица Менелая, спитъ въ объятіяхъ сладострастнаго Париса, — что и возбудило войну эту. Они приплыли къ Тенедосу, и глубоко бороздившіе море суда ихъ изрыгаютъ на него воинственный грузъ свой, и бодрые, не помятые еще Греки разбиваютъ на поляхъ Дарданіи великолѣпныя палатки свои. Городъ Пріама, съ шестью воротами — дарданскими, тимбрійскими, иліонскими, хетскими, троянскими и антеноридскими — снабженными огромными скобами и такими же, плотно въ нихъ входящими засовами, замыкаетъ въ себѣ сыновъ трои. Надежда, раззуживая задорные умы и той и другой стороны — и Грековъ и Троянъ — пускаетъ все на удачу. И я, Прологъ, являюсь сюда вооруженнымъ[1] — но не увѣренностью автора или актера, а только костюмомъ нашей піесы, — чтобы сказать вамъ, почтенные зрители, что, перескочивъ черезъ начало войны, она начинается съ середины ея, и тутъ останавливается только на томъ, что для нея нужно. Хвалите, или браните ее; поступайте какъ вамъ заблагоразсудится; удача и неудача — чисто военное счастіе.
ДѢЙСТВІЕ I.
правитьСЦЕНА 1.
правитьТРОИ. Позвать моего служителя; я опять хочу снять доспѣхи. Какъ воевать мнѣ за стѣнами Трои, когда внутри, во мнѣ самомъ война еще жесточайшая? Пусть выходитъ на поле каждый владѣющій своимъ сердцемъ; Троилъ же, увы! утратилъ его.
ПАНД. Неужели никогда не выкинешь ты этого изъ головы?
ТРОИ. Греки сильны, и при силѣ искусны, при искусствѣ свирѣпы, при свирѣпости храбры; а я слабѣе женской слезы, кротче сна, глупѣй самого невѣжества, робче дѣвы въ ночное время, безъискуственнѣй ребенка.
ПАНД. Мало толковалъ я съ тобой объ этомъ; болѣе я не намѣренъ никакимъ образомъ вмѣшиваться въ это дѣло. Захотѣлось пшеничнаго пирога — подожди пока смелютъ пшеницу.
ТРОИ. Развѣ не ждалъ я?
ПАНД. Да, пока мололи; подожди, пока и просѣютъ.
ТРОИ. Развѣ не ждалъ я?
ПАНД. Да, пока просѣвали; подожди и опары.
ТРОИ. Ждалъ и этого.
ПАНД. Да, опары; но за тѣмъ нужно еще ждать, чтобъ замѣсили тѣсто, сваляли пирогъ, затопили печь, испекли его; да и тутъ необходимо еще подождать, чтобъ онъ остылъ, а то, чего добраго, обожжешь и губы.
ТРОИ. И самая богиня терпѣнія не переноситъ такъ страданій, какъ я. Сижу за царскимъ столомъ Пріама, и прекрасная Крессида приходитъ мнѣ на мысль — какъ, измѣнникъ! — приходитъ! — Да когда же выходила она у тебя изъ мыслей?
ПАНД. Вчера вечеромъ она была такъ очаровательна, какъ никогда еще не бывала, да и никакая другая женщина.
ТРОИ. Я хочу тебѣ сказать, — когда мое сердце, вздымаемое вздохомъ, готово разорваться, я — чтобъ не дать замѣтить этого Гектору или отцу, — хорошо этотъ вздохъ, какъ солнце сіяющее въ бурю, въ складкахъ улыбки; но грусть, прикрываемая притворной веселостью, подобна радости, которую судьба превращаетъ вдругъ въ горе.
ПАНД. Не будь ея волосы немного потемнѣе волосъ Елены — что впрочемъ ничего не значитъ — никакого не было бы между ними и сравненія; но вѣдь она родственница мнѣ, и я не хочу, какъ говорятъ, выхвалять ее, — а желалъ бы, чтобъ кто-нибудь, какъ я, послушалъ какъ она вчера говорила. Не отрицаю нисколько ума твоей сестры, Кассандры, по —
ТРОИ. О, Пандаръ! Я говорю тебѣ, Пандаръ, — когда я говорю тебѣ, вотъ тутъ потонули мои надежды — не отвѣчай же мнѣ изчисленіемъ на сколько сажень онѣ погрузились. Я говорю тебѣ: я схожу съ ума отъ любви къ Крессидѣ, а ты отвѣчаешь мнѣ: она прекрасна; присыпаешь отверзтую язву моего сердца ея глазами, волосами, ланитами, ея походкой, голосомъ; толкуешь о ея рукѣ, въ сравненіи съ которой все бѣлое — чернилы, пишущіе свой собственный позоръ; передъ прикосновеніемъ которой и лебяжій пухъ жёстокъ, и тончайшее чувство осязанія грубо, какъ ладонь земледѣльца. Вотъ что говоришь ты мнѣ, и говоришь такую же правду, какъ и я, когда говорю, что люблю ее; но, говоря такъ, ты, вмѣсто бальзама и масла, въ каждую рану, нанесенную мнѣ любовью, вонзаешь ножъ, сдѣлавшій ее.
ПАНД. Я говорю только правду.
ТРОИ. И ея-то не говоришь.
ПАНД. Я, право, не хочу уже вмѣшиваться въ это дѣло. Пусть она будетъ такой, какова есть; прекрасна — тѣмъ лучше для нея; нѣтъ — средство похорошѣть въ ея рукахъ.
ТРОИ. Что съ тобой, любезный Пандаръ?
ПАНД. Я вполнѣ награжденъ за всѣ труды мои. Пренебреженіе отъ нея, пренебреженіе и отъ тебя; а я-то бѣгаю отъ одного къ другому — вотъ и благодарность.
ТРОИ. Ты сердишься, Пандаръ? и на меня?
ПАНД. Потому что она мнѣ родственница, она и не такъ хороша, какъ Елена; а не будь она моей родственницей — она и въ пятницу была бы такъ же хороша, какъ Елена въ воскресенье. Да мнѣ-то какое до этого дѣло? будь она и такъ черна, какъ Арапка, мнѣ все равно.
ТРОИ. Да развѣ я говорю, что она нехороша?
ПАНД. А мнѣ-то что — говоришь ты или нѣтъ. Дура она, что не послѣдовала за отцомъ; пусть отправляется къ Грекамъ, и я непремѣнно скажу это ей, какъ только увижу. Я, съ своей стороны, никакимъ образомъ не вмѣшиваюсь ужь въ это дѣло.
ТРОИ. Пандаръ!
ПАНД. Ни за что.
ТРОИ. Любезный Пандаръ —
ПАНД. Прошу, не приставай ко мнѣ. Я оставляю все на томъ, на чемъ засталъ, и конецъ дѣлу. (Уходить. За сценой шумъ и тревога.)
ТРОИ. Умолкни, противный гамъ! умолкните, возмутительные звуки! Глупцы и на той и на другой сторонѣ! Елена необходимо должна быть прекрасной, если вы каждый день такъ расписываете ее вашей кровью. Но я изъ-за этого не могу сражаться; это слишкомъ ничтожный поводъ для меча моего. Но, Пандаръ — о, какъ вы меня мучите, боги! — безъ Пандара нѣтъ мнѣ доступа къ Крессидѣ, а его не уломаешь теперь ходатайствовать за меня; онъ такъ же упрямъ, какъ она непреклонно-цѣломудренна ко всѣмъ моимъ исканіямъ. Скажи же, Аполлонъ, умоляю тебя любовью твоей Дафны, что такое Крессида, что Пандаръ и что я? Ложе ея — Индія; тамъ покоится она на немъ, какъ жемчужина. Пространство между нашимъ Иліономъ и тѣмъ мѣстомъ, гдѣ она находится, назовемъ бурнымъ, волнующимся моремъ; я — купецъ, а Пандаръ — моя сомнительная надежда, мой кормчій, мой корабль. (Шума тревоги за сценой.)
ЭНЕЙ. Что это, принцъ Троилъ? отчего жь не въ полѣ?
ТРОИ. Оттого что не тамъ. Этотъ бабій отвѣтъ вполнѣ соотвѣтствуетъ; вѣдь не быть тамъ — прямое бабство. Что новаго, Эней?
ЭНЕЙ. Парисъ возвратился домой, и раненый.
ТРОИ. Кѣмъ же?
ЭНЕЙ. Менелаемъ.
ТРОИ. Пусть Парисъ истекаетъ кровью; его рана насмѣшка; Парисъ раненъ рогами Менелая. (Шуми за сценой.)
ЭНЕЙ. Слышишь, какая славная потѣха идетъ нынче за стѣнами?
ТРОИ. Лучше бъ въ стѣнахъ, еслибъ «хотѣлось» было и «могу». — Но на потѣху, въ поле; ты туда же?
ЭНЕЙ. Спѣшу.
ТРОИ. Идемъ же вмѣстѣ.
СЦЕНА 2.
правитьКРЕС. Кто это тамъ прошолъ?
АЛЕК. Царица Гекуба и Елена.
КРЕС. Куда жь это онѣ идутъ?
АЛЕК. На восточную башню, высота которой господствуетъ, какъ надъ подданнымъ, надъ всѣмъ полемъ, — посмотрѣть на битву. Гекторъ, терпѣніе котораго непоколебимо, какъ добродѣтель, нынче раздраженъ; онъ разбранилъ Андромаху, прибилъ своего доспѣшника, и какъ будто война хозяйство, облекся въ броню до восхода еще солнца, и отправился въ поле, гдѣ каждый цвѣтокъ, какъ пророкъ, плачетъ, предугадывая, что надѣлаетъ ярость Гектора.
КРЕС. Что жь раздражило его?
АЛЕК. Носятся слухи, что между Греками есть витязь троянской крови, племянникъ Гектора, а зовутъ его Аяксомъ.
КРЕС. Что же онъ?
АЛЕК. Говорятъ это настоящій человѣкъ per se; стоитъ себѣ одинъ.
КРЕС. Да такъ стоитъ и всякой, если не пьянъ, не болѣнъ, не лишенъ ногъ.
АЛЕК. Этотъ человѣкъ обобралъ у многихъ звѣрей отличительныя ихъ свойства: онъ храбръ какъ левъ, неуклюжь какъ медвѣдь, неповоротливъ какъ слонъ; природа переполнила этого человѣка столькими причудами, что храбрость переходитъ у него въ глупость, а глупость приправляется благоразуміемъ; нѣтъ между людьми добродѣтели, частичка которой не была бы въ немъ, нѣтъ и недостатка, который хоть сколько-нибудь не пятналъ бы его. Онъ мраченъ безъ всякой причины, и веселъ ни съ того, ни съ сего; онъ ловокъ на все, но все выходитъ у него такъ неловко, что онъ походитъ на параличнаго Бріарея — множество рукъ, и ни одной годной, или на ослѣпшаго Аргуса — все глаза, и нѣтъ зрѣнія.
КРЕС. Какъ же человѣкъ, который заставляетъ меня смѣяться, могъ раздражить Гектора?
АЛЕК. Говорятъ, вчера, въ битвѣ, онъ схватился съ Гекторомъ, и свалилъ его; и вотъ, отъ стыда и досады, Гекторъ не спитъ и не ѣстъ.
КРЕС. Это кто идетъ сюда?
АЛЕК. Твой дядя, Пандаръ.
КРЕС. Гекторъ храбрый человѣкъ.
АЛЕК. Храбрѣйшій изъ всѣхъ храбрыхъ цѣлаго міра.
ПАНД. Что, что у васъ тутъ?
КРЕС. Добраго утра, дядя Пандаръ.
ПАНД. Добраго утра, племянница Крессида. О чемъ вы это разговариваете? — Добраго утра, Александръ. — Какъ поживаешь, племянница? Когда была ты въ Иліонѣ[2]?
КРЕС. Сегодня утромъ.
ПАНД. О чемъ разговаривали вы, когда я подошолъ къ вамъ? Вооружился, отправился Гекторъ прежде, чѣмъ ты пришла въ Иліонъ? А Елена, вѣрно, и не вставала еще — вѣдь не вставала?
КРЕС. Гектора не было ужь дома, а Елена не вставала еще.
ПАНД. Да, да; Гекторъ всталъ ранехонько.
КРЕС. Объ этомъ-то и о раздраженіи его мы и разговаривали.
ПАНД. А онъ раздраженъ?
КРЕС. По его, вотъ, разсказамъ.
ПАНД. Да, да, онъ дѣйствительно раздраженъ; я знаю и причину. Уложитъ же онъ нынче вокругъ себя — могу за это поручиться; да и Троилъ не отстанетъ отъ него; берегись они Троила — могу и за это поручиться.
КРЕС. Какъ, развѣ и онъ раздраженъ?
ПАНД. Кто, Троилъ? Троилъ изъ этихъ двухъ вѣдь лучшій.
КРЕС. О, Юпитеръ! тутъ нѣтъ никакого и сравненія.
ПАНД. Какъ, между Троиломъ и Гекторомъ? Не узнаешь ты мужа только что увидишь его?
КРЕС. Какъ не узнать, когда я и прежде, только увижу, всегда узнавала его.
ПАНД. Вотъ я и говорю, Троилъ — Троилъ.
КРЕС. Такъ ты говоришь то же, что и я; потому что я убѣждена, что онъ не Гекторъ.
ПАНД. Нѣтъ; да и Гекторъ не Троилъ въ нѣкоторомъ отношеніи.
ПРЕС. Совершенная правда въ отношеніи и къ тому и къ другому; онъ — онъ самъ.
ПАНД. Онъ самъ? Увы, бѣдный Троилъ! желалъ бы я, чтобъ ты былъ имъ.
КРЕС. Да онъ — онъ и есть.
ПАНД. Босикомъ сходилъ бы я въ Индію, еслибъ это было такъ.
КРЕС. Онъ не Гекторъ.
ПАНД. Онъ самъ? нѣтъ, онъ далеко не самъ. — Желалъ бы, чтобъ онъ былъ самимъ собой! Но вѣдь есть же надъ нами боги; и время все поправитъ, или все покончитъ. Да, Троилъ, да, — желалъ бы я, чтобъ у ней было мое сердце! — Нѣтъ, Гекторъ ни въ какомъ случаѣ не лучше Троила.
КРЕС. Извини.
ПАНД. Онъ старше.
КРЕС. Извини, извини.
ПАНД. А тотъ не дожилъ еще до его лѣтъ; доживетъ — заговоришь у меня другое. Гектору и теперь не хватаетъ его ума.
КРЕС. Онъ и не можетъ нуждаться въ немъ, когда есть свой.
ПАНД. Ни его качествъ.
КРЕС. На что они ему?
ПАНД. Ни его красоты.
КРЕС. Она и не шла бы къ нему; его собственная лучше.
ПАНД. Ты ничего не понимаешь, племянница. Сама Елена клялась недавно, что Троилова смуглость — онъ дѣйствительно смуглъ, не могу не признаться — и не смуглъ однакожь.
КРЕС. Положительно смуглъ.
ПАНД. Если ужь говорить правду, — право, и смуглъ и не смуглъ.
КРЕС. Если ужь говорить правду, и эта правда не правда.
ПАНД. Она говорила, что цвѣтъ его лица далеко превосходитъ Парисовъ.
КРЕС. А Парисъ вѣдь достаточно румянъ.
ПАНД. Да.
ПРЕС. Такъ Троилъ черезчуръ ужь румянъ. Если она говоритъ, что цвѣтъ его лица далеко превосходитъ цвѣтъ Парисова, а Парисъ достаточно румянъ, онъ долженъ быть еще румянѣе — это слишкомъ ужь пламенная похвала цвѣту лица. Это все равно, еслибъ золотой язычекъ Елены похвалилъ Троила за мѣдный носъ.
ПАНД. Клянусь, я полагаю, что Елена любитъ его болѣе, чѣмъ Париса.
КРЕС. Въ такомъ случаѣ, она въ самомъ дѣлѣ вѣтреная Гречанка.
ПАНД. Я увѣренъ, что она любитъ его. На дняхъ она подошла къ нему, когда онъ стоялъ въ углубленіи окна — а ты знаешь, на подбородкѣ у него не болѣе еще трехъ или четырехъ волосковъ.
КРЕС. Да, ихъ такъ мало, что и счетныя способности какого-нибудь подносчика не затруднятся подвести итогъ ихъ.
ПАНД. Онъ очень еще молодъ, и несмотря на то стянетъ тебѣ едва ли не такую жь тяжесть, какъ и братъ его, Гекторъ.
КРЕС. Какъ, такъ молодъ, и такой ужь удалецъ на стягиванье?
ПАНД. Но чтобъ доказать тебѣ, что Елена любитъ его — она подошла къ нему и приложила бѣлую свою ручку къ его раздвоенному подбородку.
КРЕС. О, умилосердись, Юнона! Какъ же это раздвоился подбородокъ его?
ПАНД. Ты забыла, что онъ съ ямкой на серединѣ. Я думаю, въ цѣлой Фригіи улыбка ни къ кому нейдетъ такъ, какъ къ нему.
КРЕС. О, онъ отлично улыбается.
ПАНД. Не правда ли?
КРЕС. Точь въ точь, какъ осенняя туча.
ПАНД. Полно. — Но чтобъ доказать тебѣ, что Елена любитъ Троила —
КРЕС. Докажешь — Троилъ нисколько не огорчится этимъ.
ПАНД. Троилъ? да онъ столько жь дорожитъ этимъ, какъ я выѣденнымъ яйцомъ.
КРЕС. Если ты и выѣденныя яица такъ же любишь, какъ пустыя головы, ты не прочь ѣсть и цыплятъ еще не вылупившихся.
ПАНД. Безъ смѣха я не могу и вспомнить какъ она щекотала его подбородокъ; а рука у нея удивительно бѣла — не могу не признаться.
КРЕС. И безъ всякой пытки.
ПАНД. И вдругъ она открыла бѣлый волосокъ на его подбородкѣ.
КРЕС. Бѣдный подбородокъ; многія даже бородавки богаче его волосами.
ПАНД. Тутъ поднялся такой смѣхъ; царица Гекуба смѣялась до того, что на глаза навернулись —
КРЕС. Жернова?
ПАНД. И Кассандра смѣялась.
КРЕС. Но подъ горшкомъ ея глазъ огонь былъ поумѣреннѣе. Что жь, и на ея глаза навернулись жернова?
ПАНД. И Гекторъ смѣялся.
КРЕС. Да надъ чѣмъ же?
ПАНД. Все надъ бѣлымъ волоскомъ, который Елена открыла на подбородкѣ Троила.
КРЕС. Будь онъ даже зеленый — я и тогда такъ же смѣялась бы.
ПАНД. Разсмѣшилъ ихъ, впрочемъ, не столько волосъ, сколько прекрасный отвѣтъ его.
КРЕС. Чтожь это за отвѣтъ?
ПАНД. «На твоемъ подбородкѣ», сказала она, «пятьдесятъ два волоска, и одинъ изъ нихъ бѣлый».
КРЕС. Это вопросъ?
ПАНД. Ну да; что тутъ спрашивать. — «Пятьдесятъ два полоска», (казалъ онъ, «и одинъ бѣлый; этотъ бѣлый — мой отецъ, а всѣ остальные сыновья его». — «О, Юпитеръ!» воскликнула она, «который же изъ этихъ волосковъ Парисъ, супругъ мой?» — «А вотъ этотъ раздвоенный», сказалъ онъ, «вырви его, и отдай ему». — Тутъ всѣ такъ и покатились со смѣху; Елена вспыхнула, Парисъ разсердился, всѣ же остальные такъ смѣялись, что забыли всякую мѣру.
КРЕС. Такъ и оставимъ же это, потому что и ты давно ужь забылъ ее.
ПАНД. Изволь; вчера, племянница, я кое-что сообщилъ тебѣ — ты подумай объ этомъ.
КРЕС. Думаю.
ПАНД. Клянусь, это сущая правда; онъ будетъ тебѣ плакать, какъ человѣкъ рожденный въ апрѣлѣ.
КРЕС. И я взойду отъ слезъ его, какъ крапива въ маѣ. (Трубитъ отступленіе.)
ПАНД. Слышишь! они возвращаются съ битвы. Не остаться ли намъ здѣсь, чтобъ посмотрѣть какъ они будутъ проходить въ Иліонъ? Останемся, моя добрая племянница, останемся, моя милая Крессида.
КРЕС. Пожалуй.
ПАНД. Станемъ вотъ здѣсь, здѣсь; тутъ прекрасно; отсюда мы отлично все увидимъ. Я буду называть тебѣ всѣхъ по именамъ, по мѣрѣ какъ они будутъ проходить мимо; но ты въ особенности обрати вниманіе на Троила.
КРЕС. Говори же потише.
ПАНД. Это Эней. Не славный это человѣкъ? онъ, могу сказать, одинъ изъ цвѣтковъ Трои; но посмотри ты на Троила; онъ сейчасъ пройдетъ.
КРЕС. Это кто?
ПАНД. Это Антеноръ; умнѣйшая, могу сказать, голова, и отличный человѣкъ; разсудительнѣйшій человѣкъ Трои, и собой красивъ. — Да что жь это Троилъ-то нейдетъ? — Я вотъ сейчасъ покажу тебѣ Троила; увидитъ онъ меня — ты увидишь, онъ непремѣнно кивнетъ мнѣ головой.
ПРЕС. И онъ подаритъ тебя этимъ?
ПАНД. Увидишь.
КРЕС. Подаритъ — богатый будетъ еще богаче.
ПАНД. Это Гекторъ; вонъ тотъ, тотъ, видишь, вонъ тотъ; вотъ это витязь! — Ступай своей дорогой, Гекторъ. — Вотъ это человѣкъ, племянница. — О, доблестный Гекторъ! — Посмотри, какъ онъ смотритъ — вотъ это величіе! Не дивный это человѣкъ?
КРЕС. О, вполнѣ доблестный.
ПАНД. Не правда ли? его такъ пріятно видѣть. — Посмотри, какъ изсѣченъ шлемъ его! посмотри, видишь? Это ужь не шутки; вотъ это поработали, не пожалѣли, какъ говорятъ, рукъ; вотъ это рубцы!
КРЕС. И все отъ мечей?
ПАНД. Отъ мечей? отъ чего бы ни было — ему все нипочемъ; схватись съ нимъ и самъ дьяволъ — ему все равно. Клянусь, это истинное наслажденіе —
А вотъ и Парисъ, вотъ и Парисъ; смотри туда, племянница; не прекрасный и онъ человѣкъ, не прекрасный? — Вотъ и отлично! — Кто же это сказалъ, что онъ возвратился ужь домой, и раненый? онъ не раненъ; это порадуетъ Елену. — Теперь увидать бы только Троила. — Ты сейчасъ увидишь Троила.
КРЕС. Это кто?
ПАНД. Это Геленъ — Удивляюсь, гдѣ же Троилъ-то. Это Геленъ. — Вѣрно онъ нынче не выходилъ въ поле. — Это Геленъ.
КРЕС. Да развѣ Геленъ можетъ сражаться?
ПАНД. Геленъ? нѣтъ; — да, такъ себѣ. — Удивляюсь, гдѣ же Троилъ. — Слышишь! слышишь, какъ кричатъ: Троилъ? — Геленъ — жрецъ.
КРЕС. Это что еще за пресмыкающееся ползетъ тамъ?
ПАНД. Гдѣ? вонъ тотъ-то? это Деифобъ. — А вотъ это Троилъ! вотъ человѣкъ, племянница! — Да! — Доблестный Троилъ, царь героевъ!
КРЕС. Полно, постыдись!
ПАНД. Да ты взгляни, посмотри на него. — О, храбрый Троилъ! — посмотри на него хорошенько, племянница; видишь, какъ кровавъ мечъ его, а шлемъ-то изсѣченъ болѣе, чѣмъ у Гектора; и что за взглядъ, что за походка! — Дивный юноша! вѣдь ему нѣтъ еще и двадцати трехъ. Иди своей дорогой, Троилъ, или своей дорогой; будь у меня сестра-грація, или дочь-богиня — я сказалъ бы ему: выбирай любую. — Дивный мужъ! Парисъ? — Парисъ грязь передъ нимъ, и Елена, ручаюсь, отдала бы, при обмѣнѣ, и одинъ изъ глазъ въ придачу.
КРЕС. Вотъ еще идутъ.
ПАНД. Ослы, дурни, болваны! труха и мякина, труха и мякина! похлебка послѣ жаренаго! — Я могъ бы, кажется, провести всю жизнь и умереть созерцая Троила. — Нечего, нечего болѣе и смотрѣть; орлы пролетѣли — остались только вороны да галки, вороны да галки! — Ужь если быть кому подобнымъ, такъ скорѣй Троилу, чѣмъ Агамемнону и всей Греціи.
КРЕС. У Грековъ есть Ахиллесъ — человѣкъ подоблестнѣй Троила.
ПАНД. Ахиллесъ? да это возница, носильщикъ, настоящій верблюдъ.
КРЕС. Полно, полно.
ПАНД. Чего полно? — нѣтъ развѣ у тебя ни малѣйшаго соображенія? Не знаешь ты, что такое мужъ? Развѣ рожденіе, красота, благообразіе, краснорѣчіе, мужественность, образованность, любезность, добродѣтель, юность, щедрость и тому подобное, — не соль, не пряности, приправляющія человѣка?
КРЕС. Человѣка, обращеннаго въ начинку пирога безъ соли и пряностей.
ПАНД. Престранная ты! и не придумаешь, на что ты полагаешься
КРЕС. На спину, для защиты живота; на умъ, для защиты проказъ моихъ; на скрытность, для защиты моей чести; на маску, для защиты красоты, и на тебя, для защиты всего этого; полагаясь на все это, я охраняюсь тысячами хранителей.
ПАНД. Назови хоть одного изъ нихъ.
КРЕС. Ни за что; поостерегусь и тебя, и это главнѣйшая изъ оборонъ моихъ. Не съумѣю охранить то, что хотѣлось бы защитить, съумѣю скрыть, чему оно подверглось, если только не вспухнетъ такъ, что и не скроешь, а тогда и охранять то ужь не чего.
ПАНД. Хороша же ты.
МАЛ. (Пандару). Господинъ мой желаетъ сейчасъ же поговорить съ тобой.
ПАНД. Гдѣ же?
МАЛ. У тебя въ домѣ; онъ снимаетъ ужь тамъ доспѣхи.
ПАНД. Скажи что иду, мой милый. (Мальчикъ уходитъ.) Боюсь, не раненъ ли онъ. — Прощай, любезная племянница.
КРЕС. Прощай, дядя.
ПАНД. Я какъ разъ вернусь къ тебѣ, племянница.
КРЕС. Съ чѣмъ же, дядя?
ПАНД. Съ доказательствомъ любви Троила. (Уходитъ.)
КРЕС. Въ доказательство, что ты сводникъ. — Онъ передаетъ мнѣ слова, клятвы, подарки, слезы, всѣ муки любви его, чтобъ расположить меня къ нему, тогда какъ я сама вижу въ Троилѣ въ тысячу разъ болѣе того, что можетъ мнѣ представить зеркало похвалъ Пандара, и все-таки не уступаю. Женщины — ангелы, пока ищутъ еще любви ихъ; добились — копчено; душа наслажденія въ исканіи, и женщина любимая ничего не знаетъ, если не знаетъ, что недобытое мущина цѣнитъ болѣе даже, чѣмъ оно стоитъ; что не было еще такой, которая испытала бы, что любовь увѣнчанная сладостнѣе вымаливаемой. Отсюда я вывожу такое правило: добился мущина любви — онъ всегда повелѣваетъ[3], не добился еще — умоляетъ; и потому, какъ ни полно ею сердце мое, глаза мои никакъ не выдадутъ ея.
СЦЕНА 3.
правитьАГАМ. Царственные сподвижники, какое горе подвергло ваши щеки желтухѣ? Полнаго осуществленія всѣхъ ожиданій, возбуждаемыхъ надеждой при каждомъ предпріятіи, въ этомъ подлунномъ мірѣ никогда не бываетъ; препятствія и неудачи зарождаются въ жилахъ и самыхъ рьяныхъ дѣйствій, какъ наросты, которые, отъ чрезмѣрнаго напора встрѣчныхъ соковъ, образуются и на здоровыхъ соснахъ, кривятъ и останавливаютъ ростъ ихъ. Въ томъ, что мы до-того обманулись въ нашихъ ожиданіяхъ, что и теперь, послѣ семилѣтней осады, стѣны Трои стоятъ еще, нѣтъ ничего новаго; потому что и всѣ прежнія, дошедшія до насъ предпріятія, при выполненіи, такъ же шли вкривь и вкось, далеко не соотвѣтствуя ни цѣли, ни тому безтѣлесному образу, который заранѣе придавало имъ воображеніе. Зачѣмъ же стыдитесь вы, доблестные сподвижники, неудачь нашихъ[4], почитаете ихъ позоромъ, тогда какъ въ сущности онѣ испытующія только задержки великаго Юпитера, ищущаго въ людяхъ ничѣмъ непоколебимой выдержливости. Чистоты этого металла, когда Фортуна благопріятствуетъ, не допытаешься, потому что тутъ и трусъ и храбрый, и мудрый и глупый, и ученый и неучь, и добрый и злой, всѣ какъ-то сходны, сродственны; въ вихряхъ же и буряхъ ея нерасположенія — широкая и мощная лопата различенія, взбрасывая все, отвѣваетъ легкое, пустое, и то, что полно содержанія, лежитъ себѣ, богатое своимъ собственнымъ достоинствомъ, безъ всякой примѣси.
НЕСТ. Съ подобающимъ уваженіемъ къ твоему, великій Агамемнонъ, божественному престолу, Несторъ разовьетъ послѣднія слова твои. Только въ несчастіяхъ настоящее испытаніе человѣка. Покойно море — сколько крохотныхъ, ничтожныхъ ладей скользитъ по ею терпѣливому лону вмѣстѣ съ благороднѣйшими судами; но раздражилъ буйный Борей кроткую Ѳетиду — крѣпко-ребрые корабли прорѣзываютъ водяныя горы, скачутъ между двухъ влажныхъ стихій подобно коню Персееву; а утлая, плохо сплоченная ладья, сейчасъ съ ними соперничавшая, гдѣ же она? — скрылась въ пристань, или сдѣлалась добычей Нептуна. Точно такъ и истинная доблесть отдѣляется въ буряхъ счастія отъ кажущейся; потому что въ блескѣ и сіяніи его и какой-нибудь оводъ страшенъ для стада болѣе даже тигра; когда же разщепляющіе вѣтры гнутъ и сучковатые дубы — мухи прячутся, а все смѣлое, какъ бы возбуждаясь яростью ихъ, ярится и само, и отвѣчаетъ ругающемуся надъ нимъ счастію тѣмъ же и въ томъ же самомъ тонѣ.
УЛИС. Агамемнонъ, вождь великій, мышца и кость Греціи, сердце войскъ нашихъ, душа и духъ единый, въ которомъ должны бы соединяться умы и помыслы всѣхъ, выслушай что скажетъ Улиссъ. Несмотря на то, что я не могу не похвалить, не одобрить рѣчей вашихъ — (Агамемнону) и твоей, могучій по сану и власти, (Нестору) и твоей, глубоко-уважаемый за твою маститую старость; несмотря на то, что онѣ таковы, что Агамемнонъ и рука Греціи должны увѣковѣчить ихъ на мѣди, что почтенный, сребровласый Несторъ долженъ приковать слухъ всѣхъ Грековъ къ своему опытному языку воздушной связью, такъ же крѣпкой, какъ ось, на которой вращаются небеса, — несмотря на все это, позвольте оба, и ты, великій, и ты, мудрый, сказать и Улиссу нѣсколько словъ.
АГАМ. Говори, властитель Итаки; для насъ и подумать, что слово пустое, неразумное можетъ раскрыть уста твои труднѣе, чѣмъ вообразить, что услышимъ музыку, умъ и мудрость, когда гнусный Ѳерзитъ разверзнетъ собачьи свои челюсти.
УЛИС. Троя и теперь еще стоящая, лежала бы во прахѣ, и мечъ Гектора давно былъ бы безъ господина, еслибъ высокое значеніе власти не подверглось пренебреженію. Посмотрите, сколько греческихъ палатокъ стоятъ на этомъ полѣ пустыми — столько же и пустѣйшихъ партій. Не уподобляется вождь улью, въ который слетаются всѣ собиратели — какая жь надежда и на медъ? Замаскированы степени, и недостойнѣйшій кажется въ своей маскѣ достойнымъ. Сами небеса, планеты и это средоточіе, все соблюдаетъ извѣстный порядокъ относительно степеней, первенства, мѣста, стоянія, теченія, соотношенія, временъ года, формы, предназначенія и отправленія; а потому лучезарное солнце и царитъ въ благородномъ величіи посреди всѣхъ другихъ планетъ, уничтожаетъ цѣлебнымъ взоромъ своимъ вредныя ихъ вліянія, стремитъ безъ удержу, какъ царское повелѣніе, и къ добру и къ злу. Но приходятъ планеты, смѣшиваясь, въ безпорядокъ — какія тогда бѣдствія, какія грозныя знаменія, какія смуты! какъ клокочутъ моря, трясутся земли, сшибаются вѣтры! страхи, перевороты, ужасы терзаютъ, рвутъ, раздираютъ, вырываютъ съ корнемъ миръ и брачное согласіе государствъ. Потрясено чиноначаліе — эта лѣстница всякаго великаго замысла, хвораетъ и самое предпріятіе. Чѣмъ же, какъ не чиноначаліемъ держатся общества, разряды въ школахъ, сословія въ городахъ, мирная торговля раздѣленныхъ береговъ, первородство и права рожденія, преимущества лѣтъ, короны, скипетры, лавры? Уничтожьте чиноначаліе, разстройте эту струну, и послушайте какое произойдетъ разногласіе! все возстанетъ другъ противъ друга: окаймленныя воды выступятъ изъ береговъ и обратятъ твердый земной шаръ въ комъ тѣста; сила поработитъ слабость, и жестокосердый сынъ убьетъ отца; насиліе сдѣлается правомъ, или еще вѣрнѣе: правда и кривда, въ безконечной борьбѣ которыхъ живетъ правосудіе, утратятъ свое значеніе; утратитъ его и правосудіе. Все сосредоточится тогда въ силѣ, сила обратится въ своеволіе, своеволіе — въ алчбу, и алчба — всесвѣтный волкъ, вдвойнѣ поддерживаемый силой и своеволіемъ, необходимо пожретъ все, пожретъ наконецъ и самого себя. Уничтожили чиноначаліе, и этотъ хаосъ, великій Агамемнонъ, неизбѣженъ; пренебреженіе чиноначаліемъ — понятное движеніе отъ усилій выдвинуться впередъ. Не уважаетъ вождя стоящій тотчасъ за нимъ — не уважаетъ и его ближайшій къ нему, а этого — слѣдующій за этимъ, и такъ каждый, увлекаясь первымъ дурнымъ примѣромъ высшаго себя, впадаетъ въ завистливую горячку блѣднаго, безкровнаго соперничества. И эта-то горячка и сохраняетъ Трою, а нисколько не собственная ея крѣпость. Однимъ словомъ, чтобъ заключить длинную рѣчь эту: Троя живетъ не своей мощью, а нашей слабостью.
НЕСТ. Какъ нельзя вѣрнѣе опредѣлилъ Улиссъ болѣзнь, которой страждутъ всѣ наши силы.
АГАМ. Болѣзнь опредѣлена, Улиссъ, какое жь противъ нея лѣкарство?
УЛИС. Великій Ахиллесъ, котораго общее мнѣніе величаетъ мышцей, правой рукой нашего войска, переполнивъ уши громадной своей славой, кичась своими доблестями, лежитъ себѣ въ своей палаткѣ и насмѣхается надъ всѣми нашими предначертаніями. Вмѣстѣ съ нимъ и Патроклъ, валяясь на лѣностномъ ложѣ, отпускаетъ цѣлый день непристойныя шутки, кривляется, коверкается, и называетъ это, клеветникъ, представленіемъ насъ. Не щадитъ онъ, великій Агамемнонъ, и твоего высокаго значенія, и какъ надутый актеръ — всѣ дарованія котораго заключаются въ подколѣнной его жилѣ, въ деревянномъ разговорѣ его ногъ съ помостомъ, — позоритъ твое величіе жалкимъ и неприличнымъ ломаньемъ, голосомъ разбитаго колокола, рѣчами до того напыщенными, что и въ устахъ ревущаго Тифона показались бы гиперболами. И смотря на эти пошлости, широкоплечій Ахиллесъ такъ и покатывается со смѣху и громко восклицаетъ: «Превосходно! — вылитый Агамемнонъ. — Представь же теперь Нестора; поглаживай бороду, какъ онъ передъ всякой рѣчью». — Желаніе его исполняется, и хотя сходство тутъ такое же, какъ между двумя противоположностями, какъ между Вулканомъ и его женой — снисходительный Ахиллесъ все-таки кричитъ: «Превосходно! вылитый Несторъ! Представь теперь, Патроклъ, какъ онъ вооружается во время ночной тревоги». — И Патроклъ начинаетъ издѣваться надъ немощами старости: кашляетъ, плюетъ и, копошась, то застегиваетъ, то распускаетъ дрожащей рукой застежки панцыря; а герой нашъ помираетъ со смѣху, реветъ: «О — довольно, Патроклъ, или дай мнѣ стальныя ребры! я лопну отъ смѣха». — Такимъ образомъ, всѣ наши способности, дарованія, свойства, наружности, вообще и въ частности, все доблестное[5], подвиги, преднамѣренія, распоряженія, вызовы на битву, предложенія перемирія, успѣхи, потери, и то что есть, и чего совсѣмъ не бывало — все дѣлается для этихъ двухъ предметомъ насмѣшекъ.
НЕСТ. И подражаніе этимъ двумъ, возвеличеннымъ, какъ говоритъ Улиссъ, общественнымъ мнѣніемъ, заразило уже многихъ. И Аяксъ сдѣлался такъ же своеволенъ, такъ же поднялъ голову, какъ широкоплечій Ахиллесъ; такъ же сидитъ въ своей палаткѣ и угощаетъ своихъ сторонниковъ; издѣвается, какъ оракулъ, надъ военными нашими распоряженіями; подстрекаетъ Ѳерзита — раба, котораго желчь чеканитъ клевету, какъ монету, — смѣшивать насъ съ грязью, ослаблять, подрывать довѣріе къ намъ, нисколько не соображая окружающихъ насъ опасностей.
УЛИС. Они ругаютъ нашу осторожность, называютъ ее трусостью; почитаютъ благоразуміе въ войнѣ неумѣстнымъ, смѣются надъ предусмотрительностью, цѣнятъ только силу кулака; тихую же умственную работу, опредѣляющую сколько рукъ должны дѣйствовать, когда обстоятельства этого потребуютъ, вызнающую соображеніемъ силы врага, — не ставятъ ни во что. Это, но ихнему, постельная работа, вараканье плановъ, кабинетная война; а потому и разбивающій стѣны таранъ становится ими, за силу ударовъ, выше того, чья рука устроила его, и того, чей разумъ приводитъ его въ дѣйствіе.
НЕСТ. Въ такомъ случаѣ и конь Ахиллеса постоитъ многихъ сыновъ Ѳетиды. (Трубы.)
АГАМ. Это что за трубные звуки? узнай, Менелай.
МЕНЕ. Троянскіе.
АГАМ. Что привело тебя къ нашей палаткѣ?
ЭНЕЙ. Прошу, скажите, это палатка великаго Агамемнона?
АГАМ. Эта самая.
ЭНЕЙ. Можетъ герольдъ и вождь передать царственнымъ ушамъ его прекраснѣйшее посланіе?
АГАМ. Такъ безопасно, какъ не обезопаситъ его и рука Ахиллеса, при всѣхъ греческихъ вождяхъ, единогласно признавшихъ Агамемнона главой и предводителемъ.
ЭНЕЙ. Прекрасное позволеніе и обезпеченіе полное. Но какъ же незнающему взоровъ высочайшаго величія отличить ихъ отъ взоровъ другихъ смертныхъ?
АГАМ. Какъ?
ЭНЕЙ. Спрашиваю, чтобъ пробудить благоговѣніе, чтобъ приготовить щеки къ краскѣ такъ же скромной, какъ румянецъ утра, когда оно холодно взглядываетъ на юнаго Феба. Кто же изъ васъ этотъ богъ по сану, предводительствующій мужами? кто великій, могучій Агамемнонъ?
АГАМ. Троянецъ этотъ насмѣхается надъ нами, или вожди Троянъ льстивые придворные.
ЭНЕЙ. Безъ оружія — придворные, и привѣтливые, кроткіе какъ благодушные ангелы, — таковы они въ мирное время; а захотятъ явиться воинами, и у нихъ окажутся и желчь, и сильныя руки, и мощные члены, и вѣрные мечи, и — благодареніе Юпитеру — ни въ комъ нѣтъ столько мужества. Но молчи, Эней! молчи, Троянецъ! палецъ на губы. Хвала, когда самъ хвалимый превозноситъ себя, утрачиваетъ всякую цѣну; только то, что восхваляетъ и побѣжденный врагъ, только такая хвала, вполнѣ чистая[6], превозноситъ.
АГАМ. Зовутъ тебя, доблестный Троянецъ, Энеемъ?
ЭНЕЙ. Да, Грекъ; это мое имя.
АГАМ. Скажи же, что тебѣ надо.
ЭНЕЙ. Извини; только Агамемнону могу я сказать это.
АГАМ. На единѣ онъ не выслушиваетъ ничего посылаемаго изъ Трои.
ЭНЕЙ. Да и я пришолъ изъ Трои не для нашептыванія ему на ухо. Я привелъ съ собой трубача, чтобъ пробудить сперва слухъ его, возбудить его вниманіе, и за тѣмъ ужь говорить.
АГАМ. Говори свободно, какъ вѣтеръ. Не часъ это сна Агамемнонова, и чтобъ ты зналъ, Троянецъ, что онъ бодрствуетъ, онъ самъ говоритъ тебѣ это.
ЭНЕЙ. Дуй же, трубачъ, громче, огласи мѣдными своими звуками всѣ лѣностныя палатки, чтобы каждый доблестный Грекъ зналъ, что, во всеуслышаніе, честно предлагаетъ Троя. (Трубачъ трубитъ.) У насъ, великій Агамемнонъ, въ Троѣ, есть царевичъ, именуемый Гекторомъ, сынъ Пріама; скучное, продолжительное перемиріе покрыло его ржавчиной, и вотъ, онъ предложилъ мнѣ взять трубача и обратиться къ вамъ съ такою рѣчью; — Цари, вожди, витязи, есть между благороднѣйшими изъ Грековъ хоть одинъ такой, для котораго честь дороже покоя, который ищетъ славы болѣе, чѣмъ страшится опасностей, который знаетъ свое мужество и не знаетъ страха, который, любя избранницу своего сердца сильнѣе пустыхъ увѣреній и клятвъ ей самой, готовъ отстоять красоту и достоинства ея и не въ такомъ состязаніи, какъ съ нею — ему этотъ вызовъ. Предъ лицемъ всѣхъ Троянъ и Грековъ, Гекторъ докажетъ, или сдѣлаетъ все, чтобъ доказать, что его жена, но уму, красотѣ и вѣрности, такова, что никогда ни одинъ Грекъ не сжималъ еще въ своихъ объятіяхъ подобной; для этого онъ выйдетъ завтра на средину между вашими палатками и стѣнами Трои, и трубными звуками вызоветъ Грека истинно любящаго. Явится кто — онъ почтитъ его; не явится никто — онъ скажетъ, возвратившись въ Трою: Гречанки загорѣли, не стоятъ и обломка копья. — Таково мое порученіе.
АГАМ. Мы передадимъ это, Эней, нашимъ влюбленнымъ. Не найдется такихъ — они всѣ остались, вѣрно, дома; но мы витязи, а плохой тотъ витязь, кто не думалъ любить, но любилъ или не любитъ, и потому найдется хоть одинъ любящій, или любившій, или думающій любить — этотъ одинъ приметъ вызовъ Гектора. Не найдется и этого одного — я самъ буду имъ.
НЕСТ. Скажи ему отъ Нестора, который былъ уже мужемъ, когда дѣдъ Гектора сосалъ еще грудь матери; онъ старъ теперь, но если во всемъ греческомъ войскѣ не найдется ни одного благороднаго мужа хоть съ искоркой отваги постоять за любовь свою, скажи ему отъ меня, что я спрячу серебряную мою бороду подъ золотое забрало, всуну эти высохшія руки въ наручи, и, выступивъ противъ него, скажу ему, что моя жена была прекраснѣе его бабки и цѣломудренна, какъ только въ этомъ мірѣ возможно. И справедливость этого я докажу приливу его юности моими тремя каплями крови.
ЭНЕЙ. Да избавятъ насъ небеса отъ такого недостатка молодежи!
УЛИС. Такъ да будетъ.
АГАМ. Позволь мнѣ, любезный Эней, взять твою руку и ввести въ мою палатку. Вызовъ этотъ мы передадимъ Ахиллесу и всѣмъ витязямъ Греціи, изъ палатки въ палатку. Ты не уйдешь не попировавъ съ нами; не отвергнешь радушнаго предложенія врага честнаго. (Уходятъ всѣ, кромѣ Улисса и Нестора.)
УЛИС. Несторъ!
НЕСТ. Что скажетъ Улиссъ?
УЛИС. Въ головѣ моей зародилась мысль; будь для меня временъ, чтобъ я могъ придать ей какой-нибудь образъ.
НЕСТ. Что же это такое?
УЛИС. А вотъ что. И тупой клинъ раскалываетъ и твердѣйшій чурбанъ. Вполнѣ созрѣвшую въ плодородномъ Ахиллесѣ гордыню необходимо сжать теперь же, или она высѣется и породитъ цѣлую ниву такихъ золъ, которыя погубятъ насъ всѣхъ.
НЕСТ. Хорошо, но какимъ же образомъ?
УЛИС. Вызовъ, присланный Гекторомъ, хоть и относится ко всѣмъ, разсчитанъ однакожь на одного Ахиллеса.
НЕСТ. Разсчетъ ясенъ, какъ сущность опредѣляемая нѣсколькими словами. Объявятъ этотъ вызовъ, повѣрь, и Ахиллесъ — будь его мозгъ такъ же безплоденъ, какъ берега Либіи, а онъ, Апполонъ знаетъ это, и безъ того достаточно безплоденъ, — и Ахиллесъ не задумается, догадается тотчасъ же, что Гекторъ мѣтитъ на него.
УЛИС. И ты думаешь приметъ вызовъ его?
НЕСТ. Конечно, и какъ нельзя кстати; кто жь, кромѣ Ахиллеса, съ честью можетъ выйдти изъ борьбы съ Гекторомъ? Пусть это будетъ шуточная битва, но и ея исходъ сильно повліяетъ на ихъ мнѣніе о насъ. Наше лучшее испробуется тутъ тончайшимъ вкусомъ Троянъ, и они, повѣрь, Улиссъ, взвѣсятъ наши силы совершенно неправильно по этой безумной схваткѣ; потому что успѣхъ, хоть и частный, непремѣнно сдѣлается мѣриломъ и хорошаго и дурнаго въ дѣломъ; потому что и въ оглавленіи — крошкѣ въ сравненіи съ слѣдующими за нимъ томами — видятъ уже младенческій образъ громадной массы послѣдующаго. Предположатъ тотчасъ же, что выступившій противъ Гектора избранъ нами; а выборъ, какъ выраженіе единодушнаго желанія всѣхъ, придаетъ большое значеніе избранному, какъ бы вывариваетъ человѣка изъ всѣхъ нашихъ доблестей. Не удастся ему — какъ ободритъ это торжествующую сторону закалить еще болѣе высокое о себѣ мнѣніе; оправдается оно — и всѣ члены ея сдѣлаются орудіями такъ же дѣйствительными, какъ мечъ и лукъ управляемые членами.
УЛИС. Извини; именно по этому-то Ахиллеса и не слѣдуетъ выпускать противъ Гектора. Покажемъ, подобно купцамъ, прежде самые худшіе наши товары — можетъ быть и они сойдутъ съ рукъ; а не сойдутъ — придадутъ еще болѣе блеску лучшимъ. Не соглашайся ни въ какомъ случаѣ на противопоставленіе Гектору Ахиллеса; потому что тогда и торжество и посрамленіе наше не избѣгнетъ двухъ страшныхъ преслѣдователей.
НЕСТ. Старые глаза мои не видятъ ихъ; кто же эти преслѣдователи?
УЛИС. Славу торжества Ахиллеса надъ Гекторомъ — не будь онъ горделивъ, мы, конечно, раздѣлили бъ съ нимъ всѣ; но онъ и безъ того такъ ужь высокомѣренъ, что лучше жариться на африканскомъ солнцѣ, чѣмъ выносить надменное, соленое презрѣніе его взоровъ, если выйдетъ изъ схватки съ Гекторомъ цѣлъ и невредимъ. Будетъ побѣжденъ — позоръ лучшаго изъ нашихъ уничтожитъ и нашу славу. Нѣтъ; прибѣгнемъ къ жребію, и устроимъ такъ, чтобъ онъ выпалъ на долю тупоумнаго Аякса; покажемъ, что почитаемъ его доблестнѣйшимъ изъ нашихъ героевъ — это излѣчитъ и великаго Мирмидона, сходящаго съ ума отъ громкихъ похвалъ, заставитъ опустить гребень, вздымающійся горделивѣе лазурной Ирисы. Выйдетъ глупый, безмозглый Аяксъ изъ этого единоборства побѣдителемъ — превознесемъ его похвалами; падетъ — это нисколько не поколеблетъ увѣренности, что у насъ есть еще лучшіе его. Во всякомъ случаѣ, удастся или не удастся — мы все-таки достигнемъ своей цѣли; избраніе Аякса повыщиплетъ перья изъ крылъ Ахиллеса.
НЕСТ. Теперь я начинаю понимать твою мысль, и сейчасъ же передамъ ее Агамемнону; идемъ къ нему. Собака же и усмиритъ собаку; пусть ихъ гордыня будетъ ихъ костью.
ДѢЙСТВІЕ II.
правитьСЦЕНА 1.
правитьАЯКС. Ѳерзитъ!
ѲЕРЗ. А что, еслибъ Агамемнонъ былъ покрытъ волдырями? весь, отъ головы до пятокъ?
АЯКС. Ѳерзитъ!
ѲЕРЗ. И волдыри эти прорвались бы? — Положимъ, прорвались — не истекъ бы тогда и весь полководецъ? не обратился бы въ одну гнойную язву?
АЯКС. Собака!
ѲЕРЗ. Тогда хоть что-нибудь вышло бы изъ него; а теперь я ничего въ немъ не вижу.
АЯКС. Не слышишь, волчій сынъ, такъ почувствуй! (Бьетъ его.)
ѲЕРЗ. Да поразитъ тебя, воломудрый ублюдокъ, греческая проказа.
АЯКС. Поговори еще, заплесневѣлый комъ тѣста, поговори еще, и я кулаками сдѣлаю изъ тебя красавца.
ѲЕРЗ. Скорѣй мои насмѣшки сдѣлаютъ тебя умнымъ и богобоязненнымъ; вѣдь и твоя лошадь скорѣй выучитъ любую рѣчь наизусть, чѣмъ ты прочтешь молитву безъ книги. Ты только и знаешь что драться — провались ты съ своими лошадиными продѣлками.
АЯКС. Что тамъ провозглашали, мухоморъ?
ѲЕРЗ. Воображаешь, что я ничего не чувствую, что такъ колотишь меня?
АЯКС. Что провозглашали тамъ?
ѲЕРЗ. Полагаю, твою глупость.
АЯКС. Не полагай, ежъ, не полагай; руки мои и безъ того зудятъ ужь.
ѲЕРЗ. Желалъ бы, чтобъ ты зудѣлъ и весь, отъ головы до пятокъ, а я почесывалъ тебя; я обратилъ бы тебя въ отвратительнѣйшій изъ струпьевъ Греціи. Въ сраженіяхъ-то ты дерешься такъ же вяло, какъ и другіе.
АЯКС. Говори, что провозглашали?
ѲЕРЗ. Ты безпрестанно ворчишь на Ахиллеса, издѣваешься надъ нимъ; ты завидуешь его величію, какъ Церберъ красотѣ Прозерпины, и потому лаешь на него.
АЯКС. Госпожа Ѳерзитъ?
ѲЕРЗ. Колоти его.
АЯКС. Лепешка!
ѲЕРЗ. Онъ раскрошилъ бы тебя кулакомъ своимъ, какъ, матросъ свой сухарь.
АЯКС. Гнусная собака! (Бьетъ его).
ѲЕРЗ. Бей, бей!
АЯКС. Скамья для вѣдьмъ[7]!
ѲЕРЗ. Бей, бей, тупица; мозгу у тебя никакъ не больше, чѣмъ въ моихъ локтяхъ; и погонщикъ ословъ могъ бы поучить тебя, пошло храбрый оселъ! ты вѣдь здѣсь только для молотьбы Троянъ, а между людьми хоть сколько-нибудь умными ты пропалъ, какъ варварійскій невольникъ. Будешь еще бить меня — я, начиная съ пятокъ, переберу по суставчикамъ что ты такое, чурбанъ безчувственный.
АЯКС. Песъ!
ѲЕРЗ. Дрянь!
АЯКС. Собака! [Бьетъ его.)
ѲЕРЗ. Шутъ Марса! бей, неучъ! бей, верблюдъ; бей, бей!
АХИЛ. Что это, Аяксъ? за что бьешь ты его? Изъ чего у васъ вышло, Ѳерзитъ? въ чемъ дѣло?
ѲЕРЗ. Видишь ты его? видишь?
АХИЛ. Вижу; въ чемъ дѣло?
ѲЕРЗ. Нѣтъ, ты посмотри на него.
АХИЛ. Смотрю; въ чемъ же дѣло?
ѲЕРЗ. Нѣтъ, ты хорошенько посмотри на него.
АХИЛ. Да смотрю.
ѲЕРЗ. И все не хорошо; потому что за что бы ты ни принялъ его — онъ все-таки Аяксъ.
АХИЛ. Знаю, глупецъ.
ѲЕРЗ. Такъ, да глупецъ-то этотъ нисколько не знаетъ себя.
АЯКС. За это-то и бью я тебя.
ѲЕРЗ. Вотъ, вотъ онѣ, крохи ума его! его рѣчи съ ушами, вотъ такъ длинными. Его мозгу досталось отъ меня больше, чѣмъ моимъ костямъ отъ него; и на одинъ какой-нибудь пенни[8] можно купить девять воробьевъ, а его pia-mater[9] не стоитъ и девятой части воробья. И скажу тебѣ, Ахиллесъ, что я говорю объ Аяксѣ, объ этомъ героѣ, у котораго умъ въ брюхѣ, а кишки въ головѣ.
АХИЛ. Что же?
ѲЕРЗ. Я говорю, что у Аякса —
АХИЛ. (Останавливая Аякса, который хочетъ ударить Ѳерзита). Полно, любезный Аяксъ.
ѲЕРЗ. Ума такъ мало —
АХИЛ. Да полно же; ты заставишь меня держать себя.
ѲЕРЗ. Что имъ не заткнешь и ушка иголки той самой Елены, за которую пришелъ сражаться.
АХИЛ. Молчи, дуракъ!
ѲЕРЗ. Молчалъ бы да дуракъ-то не позволяетъ, вотъ этотъ, этотъ — видишь?
АЯКС. Проклятая собака! я —
АХИЛ. И ты съ дуракомъ вступишь въ состязаніе объ умѣ твоемъ?
ѲЕРЗ. Ни за что, ручаюсь тебѣ; вѣдь дуракъ-то осрамитъ его непремѣнно.
ПАТР. Да угомонись же, Ѳерзитъ.
АХИЛ. Изъ чего у васъ вышло?
АЯКС. Я спросилъ у этого гнуснаго сыча, что провозглашали, а онъ и началъ издѣваться надо мной.
ѲЕРЗ. Я не рабъ твой.
АЯКС. Хорошо, продолжай, продолжай.
ѲЕРЗ. Я служу здѣсь добровольно.
АХИЛ. Послѣдняя твоя служба была однакожь слишкомъ не добровольная; кто жь принимаетъ побои по доброй волѣ? Тутъ вѣдь Аяксъ дѣйствовалъ добровольно, ты же терпѣлъ невольно.
ѲЕРЗ. Въ самомъ дѣлѣ? — и твой умъ большею частью въ мышцахъ, или лгутъ немилосердно. Какъ озадачится Гекторъ, когда, разможживъ твою или его голову, увидитъ что раскололъ гнилой орѣхъ совершенно безъ ядра.
АХИЛ. Какъ, ты ужь и меня задѣваешь, Ѳерзитъ?
ѲЕРЗ. Улиссъ и старый Несторъ — котораго умъ покрывался ужь плѣсенью, тогда какъ у вашихъ дѣдовъ не было еще и ногтей — впрягаютъ васъ, какъ воловъ, въ ярмо и заставляютъ вспахивать войну.
АХИЛ. Что, что?
ѲЕРЗ. Право, такъ; ну, ну, Ахиллесъ; ну, ну, Аяксъ; ну, ну —
АЯКС. Я вырву языкъ твой.
ѲЕРЗ. Къ чему? я и за тѣмъ буду такъ же говорливъ, какъ ты.
ПАТР. Кончи, Ѳерзитъ; молчи!
ѲЕРЗ. Я, я замолчу по требованію Ахиллесовой суки?
АХИЛ. Вотъ и на твою долю, Патроклъ.
ѲЕРЗ. Скорѣй увижу я васъ, пустоголовыхъ, повѣшенными, чѣмъ приду опять въ ваши палатки; буду отнынѣ тамъ, гдѣ есть умъ — покидаю стадо дурней. (Уходитъ.)
ПАТР. Счастливаго пути.
АХИЛ. А провозглашали, Аяксъ, всему нашему войску, что завтра, въ пятомъ часу по восходѣ солнца, Гекторъ явится на середину между нашими палатками и стѣнами Трои и трубными звуками вызоветъ желающаго помѣриться съ нимъ, чтобъ отстоять — не знаю что; вздоръ какой-то. Прощай.
АЯКС. Прощай. Кто жь выступитъ противъ него?
АХИЛ. Не знаю; это рѣшатъ вѣрно жеребьемъ — во всякомъ случаѣ найдется человѣкъ.
АЯКС. Ужь не ты ли? — Пойду, разузнаю хорошенько.
СЦЕНА 2.
правитьПРІА. Послѣ столькихъ утраченныхъ уже часовъ, рѣчей, жизней, вотъ что снова возвѣщаетъ Несторъ отъ лица всѣхъ Грековъ: «Возвратите Елену, и все остальное зло — оскорбленіе чести, потеря времени и трудовъ, издержки, раны, утраты друзей и всего драгоцѣннаго, что поглотила прожорливая война эта — все будетъ забыто». — Что скажешь на это ты, Гекторъ?
ГЕКТ. Хотя, говоря собственно о себѣ, никто не боится Грековъ менѣе меня, несмотря однакожь на то, могущественный Пріамъ, нѣтъ женщины такъ воспріимчивой, такъ способной всасывать въ себя чувство страха, такъ готовой восклицать: кто знаетъ, что за тѣмъ послѣдуетъ? какъ Гекторъ. Увѣренность, беззаботная увѣренность — язва мира; благоразумное же сомнѣніе — маякъ мудраго, щупъ изслѣдующій зло до самаго дна Возвратите Елену. Съ того самого мгновенія, какъ изъ-за нея впервые былъ обнаженъ мечъ, каждая десятая душа многихъ тысячъ десятковъ, разумѣю нашихъ, была такъ же драгоцѣнна, какъ и Елена; потеряли мы столько нашихъ десятыхъ, отстаивая не наше, не стоющее, еслибъ было даже нашимъ, и одного десятка — какую же силу могутъ имѣть доводы противъ выдачи ея?
ТРОИ. Стыдись, стыдись, братъ! Можно ли взвѣшивать честь и доблесть царя, такъ великаго, какъ нашъ могущественный отецъ, на вѣсахъ обыкновенныхъ? можно ли на простыхъ счетахъ вычислить неизчислимое его безчисленности, совключить безмѣрное въ такія ничтожныя мѣры, какъ страхъ и благоразуміе? Стыдись, стыдись!
ГЕЛЕ. Не удивительно, что ты такъ возстаешь противъ благоразумія; ты вполнѣ чуждъ его. Неужели и отецъ нашъ долженъ вести великое дѣло правленія безъ всякаго благоразумія, потому что нѣтъ и тѣни его въ рѣчи твоей?
ТРОИ. Братъ жрецъ, ты защитникъ грезъ и сновидѣній; ты даже и перчатки свои подбиваешь благоразуміемъ. Вотъ твои доводы: ты знаешь, что врагъ замышляетъ противъ тебя злое, знаешь, что обнаженный мечъ опасенъ, а благоразуміе бѣжитъ всего вреднаго. Кто жь удивится, если Геленъ, увидавъ Грека и мечъ ею, привяжетъ крылья самого благоразумія къ пятамъ своимъ и полетитъ, какъ Меркурій отъ разгнѣваннаго на него Юпитера, или какъ звѣзда, выброшенная изъ ея сферы? — Нельзя ужь обойтись безъ благоразумія — замкнемъ наши ворота, и предадимся сну; сердца мужества и чести, когда ихъ питаютъ только помыслами преувеличеннаго благоразумія, дѣлаются заячьими; благоразуміе и осторожность обезцвѣчиваютъ печень, повергаютъ и самую веселость въ уныніе.
ГЕКТ. Братъ, она не стоитъ тѣхъ потерь, которыхъ не избѣгнемъ, отстаивая ее.
ТРОИ. Всякой цѣнитъ по своему.
ГЕКТ. Но цѣнность никакъ не произволъ всякаго; она опредѣляется не однимъ оцѣнщикомъ, но и достоинствомъ самого цѣнимаго. Богослуженіе преувеличивающее значеніе божества — идолопоклонство; увлеченіе тѣмъ что нравится, хотя въ немъ нѣтъ и тѣни, придаваемыхъ ему достоинствъ — безуміе.
ТРОИ. Я взялъ жену, и по избранію моей собственной воли, а воля моя возбудилась глазами и ушами, двумя отличными кормчими между опасныхъ береговъ воли и сужденія. Какъ же мнѣ отдѣлаться — хотя бы выборъ моей воли за тѣмъ и опротивѣлъ ей — отъ жены мною избранной? нѣтъ возможности покинуть ее и остаться, вмѣстѣ съ тѣмъ, вѣрнымъ чести. Мы не возвращаемъ купцамъ шелковыхъ тканей, запятнавъ ихъ; не сваливаемъ остатковъ яствъ въ грязную лахань, потому что насытились ими. — Было признано вполнѣ соотвѣтственнымъ, чтобы Парисъ отомстилъ какъ-нибудь Грекамъ; ваше единодушное согласіе надуло паруса его; моря и вѣтры — эти вѣчные спорщики — заключили перемиріе и предложили ему свои услуги; онъ вошолъ въ желанную гавань, и въ замѣнъ старой тетки, удерживаемой Греками въ плѣну, привезъ греческую царицу, юность и свѣжесть которой сморщиваютъ и самого Феба, обезцвѣчиваютъ и самое утро. Зачѣмъ удерживаемъ мы ее? затѣмъ что Греки удерживаютъ нашу тетку. Стоитъ ли она того, чтобъ удерживать ее? да; она жемчужина, вызвавшая болѣе тысячи кораблей, сдѣлавшая и увѣнчанныхъ царей купцами. Допустите, что поѣздка Париса была разумна — а не допустить этого не можете, потому что всѣ кричали тогда: «отправляйся, отправляйся»; согласитесь, что онъ привезъ домой великолѣпнѣйшую добычу — а не согласиться съ этимъ не можете, потому что всѣ рукоплескали, восклицали: «чудо, чудо!» — изъ-за чего жъ теперь опорочиваете плоды вашей собственной мудрости, дѣлаете то, чего никогда не дѣлало и причудливое счастіе: пускаете по міру что почитали богатѣйшимъ и суши и морей? О, подлѣйшая же это кража: украли такое, что и удержать боимся! жалкіе воришки, недостойные такъ похищеннаго, опозоривъ его родину, мы боимся отстоять его у себя дома!
КАСС. (За сценой). Плачьте, Трояне, плачьте!
ПРІА. Это что за шумъ? что за крики?
ТРОИ. Это безумная сестра наша; я знаю ея голосъ.
КАСС. Плачьте, Трояне!
ГЕКТ. Это Кассандра.
КАСС. Плачьте, Трояне, плачьте! дайте мнѣ десять тысячъ глазъ, и я всѣ наполню пророческими слезами.
ГЕКТ. Молчи, сестра, молчи!
КАСС. Дѣвы и юноши, мужи и сморщенные старцы, нѣжное младенчество, умѣющее только плакать, усильте мои вопли вашими! выплачемъ заблаговременно хоть половину страшнаго грядущаго сѣтованія. Плачьте, Трояне, плачьте! пріучайте глаза къ слезамъ. Не существовать Троѣ, не стоять и великому Иліону; головня — братъ нашъ Парисъ, сожжетъ насъ всѣхъ. Плачьте, Трояне, плачьте! гдѣ Елена, тамъ и горе! Плачьте, плачьте! сгоритъ Троя — не возвратите Елены. (Уходить.)
ГЕКТ. Скажи, Троилъ, неужели и эти высокіе порывы пророческаго дара нашей сестры не заставляютъ тебя хоть сколько-нибудь призадуматься? неужели кровь твоя такъ безумно горяча, что ни доводы разсудка, ни боязнь худыхъ послѣдствій худаго дѣла не могутъ прохладить ее?
ТРОИ. Полно, братъ Гекторъ; нельзя ни судить о правотѣ дѣла только по послѣдствіямъ, каковы бъ они ни были; ни упадать духомъ отъ того, что Кассандра сумасшествуетъ; безумное изступленіе ея не можетъ отвратить насъ отъ справедливой борьбы, которую всѣ мы честью обязались поддерживать. Что касается собственно до меня — я оскорбленъ не болѣе другихъ сыновей Пріама, и не дай Юпитеръ, чтобъ между нами произошло такое, защищеніе, отстаиваніе чего возмутило бы и слабодушнѣйшаго.
ПАРИ. Иначе весь міръ попрекнетъ и мое дѣло и ваши совѣты легкомысліемъ; а ваше полнѣйшее согласіе, клянусь всѣми богами, и придало ему крылья, уничтожило всѣ опасенія, неизбѣжныя при такомъ отчаянномъ предпріятіи. Что же сдѣлали бы однѣ мои руки? что такое мужество одного противъ натиска, враждебности множества, которое должно было поднять это дѣло? И все-таки, клянусь, приведись мнѣ и одному взять на себя всѣ тяготы этой борьбы[10], будь у меня столько же мощи, сколько готовности — никогда не отрекся бы Парисъ отъ сдѣланнаго, не усталъ бы отстаивать его.
ПРІА. Парисъ, ты говоришь, какъ человѣкъ отуманенный наслажденіемъ; на твою долю выпалъ медъ, на ихъ — желчь. Быть потому только храбрымъ — нисколько не слава еще.
ПАРИ. Отецъ, я думаю не объ однихъ только наслажденіяхъ, какія можетъ доставить такая красота обладающему ею; мнѣ хочется вмѣстѣ съ тѣмъ и стерегъ пятно прекраснаго похищенія благороднымъ отстояніемъ ея. Какая измѣна похищенной царицѣ, какое униженіе твоего величія, какой позоръ для меня — выдать ее теперь по какой-нибудь подлой, вынужденной сдѣлкѣ! Возможно ли, чтобъ такой безобразный помыслъ могъ найдти мѣсто въ благородныхъ сердцахъ вашихъ? И между слабодушнѣйшими изъ нашихъ не сыщется ни одного такого, у котораго недостало бы духу выступить, обнажить мечъ за Елену; никто и изъ благороднѣйшихъ не подумаетъ, что посвятить ей жизнь унизительно, умереть за нее — безславно, и потому говорю: можно намъ сражаться за ту, которая, мы знаемъ это какъ нельзя лучше, и въ цѣломъ пространномъ мірѣ не имѣетъ себѣ подобной.
ГЕКТ. Парисъ и Троилъ, вы оба говорили прекрасно, коснулись и настоящаго положенія дѣлъ, но поверхностно, подобно молодымъ людямъ, которыхъ Аристотель почитаетъ неспособными внимать нравственной философіи. Ваши доводы ведутъ скорѣе къ усиленію пыла воспаленной крови, чѣмъ къ безпристрастному опредѣленію что право и что неправо; потому что и самая ехидна не такъ глуха, какъ глухи месть и сластолюбіе къ гласу всякаго разумнаго рѣшенія. Природа требуетъ, чтобъ каждому отдавалось должное; что же во всемъ человѣчествѣ священнѣе права мужа на жену свою? Нарушается этотъ законъ природы страстями, возстаютъ противъ него и возвышенныя души изъ пристрастной угодливости отуманенной волѣ своей — во всякомъ благоустроенномъ обществѣ есть законъ, обуздывающій ослушное, страшно непокорное буйство похоти. По этому, если Елена жена царя Спарты — что несомнѣнно — эти нравственные законы природы и народовъ требуютъ, чтобы мы возвратили ее; упорство же во злѣ не уничтожаетъ зла, а только увеличиваетъ его. Таково мнѣніе Гектора въ отношеніи къ праву; несмотря однакожь на то, пылкіе братья мои, я пристаю къ вашему рѣшенію удержать Елену; потому что тутъ замѣшана честь не только каждаго изъ насъ, но и всего народа.
ТРОИ. Въ томъ-то и дѣло. Побуждай насъ не столько честь, сколько вздорныя какія-нибудь неудовольствія — не пожелалъ бы я, чтобъ даже и капля троянской крови пролилась еще на ея защиту. Но она, любезный Гекторъ, тема чести и славы, побужденіе къ великимъ, доблестнымъ подвигамъ, которые уничтожатъ въ настоящемъ врага, увѣнчаютъ насъ въ грядущемъ неувядаемой славой; и я увѣренъ, храбрый Гекторъ, что счастливую, улыбающуюся на челѣ этой борьбы возможность прославиться, ты не промѣняешь и на всѣ сокровища вселенной.
ГЕКТ. Я твой, доблестная отрасль великаго Пріама. — Я послалъ уже къ безтолковымъ, перессорившимся вождямъ Грековъ вызовъ, который расшевелитъ сонливые умы ихъ. Великій полководецъ ихъ, какъ мнѣ доносятъ, заснулъ и враждебное соперничество вползло въ войско — надѣюсь, это пробудитъ его.
СЦЕНА 3.
правитьѲЕРЗ. Что жь это, Ѳерзитъ? ты совсѣмъ заплутался въ лабиринтѣ твоей ярости. Такъ слону Аяксу и брать всегда верха? онъ бьетъ меня, а я отвѣчаю насмѣшками; хорошо удовлетвореніе! Хотѣлось бы, чтобъ было наоборотъ: чтобъ я билъ его, а онъ отвѣчалъ насмѣшками. — Что за пропасть! выучусь заклинать и вызывать чертей, чтобъ добиться хоть какого-нибудь толку отъ злобныхъ моихъ проклятій. А потомъ и Ахиллесъ еще — этотъ рѣдкостный стѣнобитецъ. Не возьмутъ Трои прежде, чѣмъ эта двоица подкопаетъ ее — стоять стѣнамъ ея, пока не рухнутъ сами собою. — (Преклоняя колѣна) О, великій громовержецъ Олимпа, забудь что ты царь боговъ, и ты, Меркурій, утрать всю змѣиную силу твоего кадуцея[11], если вы не отнимете у нихъ и того крохотнаго, меньше чѣмъ крохотнаго умишка, которымъ они владѣютъ еще, который — сама короткорукая глупость знаетъ это — такъ безконечно скуденъ, что и мухи не съумѣетъ освободить отъ паука безъ извлеченія тяжелыхъ мечей, безъ разсѣченія паутины. Засимъ кара и всему лагерю! и всего лучше неаполитанской костоѣдой; потому что, по моему, ничто такъ не соотвѣтствуетъ воюющимъ изъ-за юбки. (Вставая) Молитва моя кончена; да скажетъ же аминь къ ней самъ демонъ зависти. — Эй! герой Ахиллесъ!
ПАТР. Кто тутъ? Ѳерзитъ? Входи, любезный Ѳерзитъ, и ругайся сколько хочешь.
ѲЕРЗ. Приди мнѣ на умъ Фальшивый золотой, я и тебя помянулъ бы въ моей молитвѣ; но ничего — я тебя же навяжу тебѣ на шею. Обыкновенное проклятіе человѣческаго рода — глупость и невѣжество, да будутъ твоими во всей полнотѣ своей! да хранитъ тебя небо отъ всякаго руководителя и никакое ученіе да не коснется тебя! Управляйся пыломъ своей крови до самой смерти! и тогда, скажетъ та, которой придется облачать тебя въ саванъ: какой славный трупъ, — я поклянусь, и поклянусь всѣмъ что есть святаго, что она, кромѣ прокаженныхъ, никого не облачала еще. Аминь. — Гдѣ же Ахиллесъ?
ПАТР. Какъ и ты богомоленъ? молился?
ѲЕРЗ. Молился; и да услышатъ небеса молитву мою!
АХИЛ. Кто тутъ?
ПАТР. Ѳерзитъ.
АХИЛ. Гдѣ, гдѣ онъ? — Явился наконецъ? Зачѣмъ же, мой сыръ, мое пищеварительное снадобье, столько обѣдовъ былъ лишенъ тебя столъ мой? Милости просимъ; что Агамемнонъ?
ѲЕРЗ. Твой повелитель, Ахиллесъ. Скажи же ты, Патроклъ, что Ахиллесъ?
ПАТР. Твой начальникъ, Ѳерзитъ. Скажи же, прошу тебя, что ты-то?
ѲЕРЗ. Человѣкъ вполнѣ тебя знающій. Скажи же, Патроклъ, что ты?
ПАТР. Скажи самъ, вѣдь ты вполнѣ знаешь меня.
АХИЛ. Скажи, скажи.
ѲЕРЗ. Я переберу все сначала. Агамемнонъ повелитель Ахиллеса; Ахиллесъ мой начальникъ; я человѣкъ вполнѣ знающій Патрокла, а Патроклъ дуракъ.
ПАТР. Бездѣльникъ!
ѲЕРЗ. Молчи, дуракъ! я не кончилъ еще.
АХИЛ. Полно; вѣдь онъ на особыхъ правахъ. — Продолжай, Ѳерзитъ.
ѲЕРЗ. Агамемнонъ дуракъ; Ахиллесъ дуракъ; Ѳерзитъ дуракъ, и Патроклъ, какъ я уже сказалъ, дуракъ.
АХИЛ. Докажи же это; ну!
ѲЕРЗ. Агамемнонъ дуракъ, потому что думаетъ повелѣвать Ахиллесомъ; Ахиллесъ дуракъ, потому что допускаетъ повелѣвать собой Агамемнону; Ѳерзитъ дуракъ, потому что служитъ такому дураку, и Патроклъ дуракъ отъявленный.
ПАТР. Да почему же я-то дуракъ?
ѲЕРЗ. Спроси объ этомъ у своего создателя. — Ты дуракъ, и для меня достаточно этого. — Смотрите-ка кто идетъ сюда.
АХИЛ. Патроклъ, я ни съ кѣмъ не хочу говорить. — Идемъ, Ѳерзитъ, въ палатку. (Уходитъ.)
ѲЕРЗ. Тутъ такая мерзость, такое надуванье, такое бездѣльничество! и все изъ-за рогоносца и разгульной бабенки; стоитъ враждовать изъ-за этого, истекать кровью до смерти! Проказу виновницѣ всего, и война и распутство да погубятъ всѣхъ! (Уходитъ.)
АГАМ. Гдѣ Ахиллесъ?
ПАТР. Въ своей палаткѣ; онъ не такъ здоровъ.
АГАМ. Скажи ему, что мы здѣсь. Мы посылали къ нему нашихъ вѣстниковъ, и за тѣмъ приходимъ сами, потому только, что хотимъ забыть на время санъ нашъ[12]. Скажи ему это; а то, пожалуй, онъ вообразитъ еще, что мы не смѣемъ и заикнуться о правахъ нашихъ, что не знаемъ что мы такое.
ПАТР. Скажу. (Уходитъ.)
УЛИС. Мы видѣли его у входа въ палатку; онъ здоровъ.
АЯКС. Нѣтъ, болѣнъ львинымъ недугомъ — болѣнъ гордостью; изъ снисхожденія къ нему, вы можете называть это, пожалуй, и меланхоліей; но я головой ручаюсь, что это гордость; а чѣмъ? чѣмъ? пусть приведетъ хоть какое-нибудь основаніе. — На одно слово. (Отводитъ Агамемнона.)
НЕСТ. Изъ-за чего это Аяксъ-то такъ лаетъ на него?
УЛИС. Ахиллесъ сманилъ къ себѣ шута его.
НЕСТ. Кого же? Ѳерзита?
УЛИС. Его.
НЕСТ. Что жь дѣлать теперь Аяксу безъ этого единственнаго предмета его разговоровъ?
УЛИС. Видишь — сдѣлаетъ имъ того, кто лишилъ его этого предмета — Ахиллеса.
НЕСТ. Все къ лучшему; для насъ раздоръ ихъ желательнѣй ихъ согласія; хороша же, впрочемъ, и связь, если дуракъ могъ разорвать ее.
УЛИС. Не скрѣплена дружба умомъ — легко расторгаетъ ее и глупость. Но вотъ и Патроклъ.
НЕСТ. Безъ Ахиллеса однакожь.
УЛИС. И у слона есть конечно суставы, но не для вѣжливостей; ноги у него для необходимыхъ потребъ только — не для преклоненія.
ПАТР. Ахиллесъ поручилъ мнѣ сказать вамъ, что ему крайне прискорбно, если что нибудь, кромѣ забавы и удовольствія, побудило твое величіе и это благородное общество посѣтить его; онъ надѣется, что это не болѣе какъ послѣобѣденная прогулка для здоровья, для содѣйствія пищеваренію.
АГАМ. Послушай, Патроклъ, мы слишкомъ хорошо знакомы съ этими отвѣтами, чтобъ не уловить его, окрыленнаго презрѣніемъ, желанія какъ-нибудь отдѣлаться. Много имѣетъ онъ хорошихъ качествъ, по многому мы и сознаемъ это; но всѣ его доблести, проявляющіяся слишкомъ не доблестно, начинаютъ терять въ нашихъ глазахъ блескъ свой, и весьма вѣроятно, сгніютъ, какъ прекрасный плодъ въ дурномъ блюдѣ, не отвѣданными. Поди и скажи ему, что мы пришли говорить съ нимъ, и ты не погрѣшишь нисколько, если скажешь, что мы почитаемъ его черезъ-чуръ ужь переполненнымъ гордостью и совершенно лишеннымъ скромности; что собственное его высокомѣріе ставитъ его несравненно выше, чѣмъ сужденіе другихъ; что достойнѣйшіе его, поблажая дикой грубости, которую онъ накидываетъ на себя, забываютъ на время священное значеніе своего сана и снисходительно подчиняются его своенравной страсти господствовать; мало того, соображаются съ его раздражительнымъ сумасбродствомъ, съ приливами и отливами его, какъ будто бы весь распорядокъ, весь ходъ этой войны необходимо должны слѣдовать потоку причудъ его. Ступай, скажи ему это; прибавь еще: не перестанетъ онъ до такой степени зазнаваться — не нуженъ онъ намъ; пусть лежитъ себѣ, какъ несдвигаемое съ мѣста орудіе, съ отмѣткой: недвижно, негодно для войны. Мы и бодраго пигмея предпочитаемъ спящему исполину — такъ и скажи ему.
ПАТР. Скажу, и сейчасъ же возвращусь съ отвѣтомъ. (Уходитъ.)
АГАМ. Отвѣтомъ изъ вторыхъ устъ мы не можемъ удовлетвориться, мы пришли говорить съ нимъ самимъ. Ступай, Улиссъ, къ нему. (Улиссъ уходитъ.)
АЯКС. Чѣмъ же онъ выше всякаго другаго?
АГАМ. Своимъ только мнѣніемъ о себѣ. АЯКС. И оно такъ велико? И вы думаете, онъ считаетъ себя лучшимъ меня?
АГАМ. Нѣтъ никакого сомнѣнія.
АЯКС. И вы подпишете это мнѣніе его, скажете: онъ лучше?
АГАМ. Нѣтъ, благородный Аяксъ; ты такъ же силенъ, такъ же храбръ, такъ же уменъ, не менѣе благороденъ, много добрѣе и несравненно обходительнѣй.
АЯКС. Зачѣмъ же гордиться человѣку? И откуда берется эта гордость? Я рѣшительно не знаю, что такое гордость.
АГАМ. Тѣмъ свѣтлѣе твой умъ, тѣмъ прекраснѣе твои добродѣтели. Гордый пожираетъ самого себя; гордость — его собственное зеркало, его собственная труба, его собственная лѣтопись; и кто бы ни восхвалялъ себя помимо дѣлъ, пожираетъ дѣла похвалами.
АЯКС. Ненавижу я гордецовъ, какъ всю породу жабъ.
НЕСТ. [Въ сторону). А себя все-таки любитъ; не странно ли это?
УЛИС. Ахиллесъ не выйдетъ завтра на битву.
АГАМ. Подъ какимъ же предлогомъ?
УЛИС. Безъ всякаго; упрямый въ своеволіи, онъ слѣдуетъ потоку своего расположенія, не обращая ни на кого никакого вниманія, позволяя себѣ все.
АГАМ. Отчего жь не хочетъ онъ согласиться даже и на вѣжливую нашу просьбу выдти изъ палатки и подышать съ нами свѣжимъ воздухомъ?
УЛИС. И такъ ничтожное, какъ само ничто, дѣлается для него важнымъ, потому только что его просятъ о немъ. Онъ до того одержимъ своимъ величіемъ, что и говоря съ самимъ собой, задыхается отъ гордости; воображаемыя доблести до того бурлятъ въ его крови, что и самъ, царящій между умомъ и волей Ахиллесъ неистовствуетъ отъ ихъ бунта и громитъ самого себя. Что скажу я еще? Онъ до того зачумленъ гордостью, что смертельные признаки ея кричатъ: нѣтъ спасенія!
АГАМ. Пусть еще Аяксъ сходитъ къ нему. — Любезный Аяксъ, поди къ нему въ палатку съ привѣтомъ; говорятъ, онъ расположенъ къ тебѣ; можетъ быть твои увѣщанія и образумятъ его.
УЛИС. Нѣтъ, Агамемнонъ, не нужно этого. Благословимъ каждый шагъ, отдаляющій Аякса отъ Ахиллеса. И мы допустимъ, чтобы гордецъ, поливающій свое высокомѣріе своимъ собственнымъ жиромъ, не допускающій въ свою голову ничего въ мірѣ, если оно не касается исключительно только его самого, былъ почтенъ человѣкомъ, котораго становимъ гораздо выше его? Нѣтъ; трижды достойный и доблестный герой этотъ не долженъ позорить пальмы первенства, такъ благородно имъ пріобрѣтенной; никогда не дамъ я моего согласія на то, чтобы онъ унизилъ свое достоинство, такъ же великое, какъ и Ахиллесово, тѣмъ что пойдетъ къ Ахиллесу; это все равно, что шпиговать и безъ того жирную уже гордыню его, что подсыпать угольевъ въ созвѣздіе Рака, когда оно горитъ уже, принимая въ себя великаго Гиперіона. Аяксъ пойдетъ къ Ахиллесу? да не допуститъ этого Юпитеръ, да изречетъ громами: пусть Ахиллесъ идетъ къ нему.
НЕСТ. (Въ сторону). Прекрасно; прямо въ жилку.
ДІОМ. (Въ сторону). Какъ упивается его молчаніе этой лестью.
АЯКС. Пойду къ нему — ударю вооруженной рукой прямо въ рожу.
АГАМ. Нѣтъ, ты не пойдешь къ нему.
АЯКС. Вздумаетъ чваниться со мной — я причешу чванство его. Пустите меня къ нему.
УЛИС. Ни за что, хоть бы отъ этого зависѣлъ и весь успѣхъ этой войны.
АЯКС. Дрянной наглецъ!
НЕСТ. (Въ сторону). Какъ онъ самого себя опредѣляетъ.
АЯКС. Ни съ кѣмъ не можетъ ужиться!
НЕСТ. (Въ сторону). Воронъ возстаетъ противъ чернаго.
АЯКС. Я пущу кровь его сумасбродству.
НЕСТ. (Въ сторону). Самъ больнехонекъ, а хочетъ быть врачемъ.
АЯКС. Думай всѣ, какъ я —
НЕСТ. (Въ сторону). Умъ совсѣмъ вышелъ бы изъ моды.
АЯКС. Это не прошло бы ему такъ; пришлось бы отвѣдать и мечей. Что жь, такъ гордость и восторжествуетъ?
НЕСТ. (Въ сторону). Восторжествуетъ — половина торжества твоя.
УЛИС. (Въ сторону). Чего добраго, и всѣ десять десятыхъ.
АЯКС. Я обуздаю его, сдѣлаю ручнымъ.
НЕСТ. (Въ сторону). Онъ недостаточно разогрѣтъ еще; подбавляйте подалъ. Подносите, подносите; честолюбіе его жаждетъ еще.
УЛИС. (Агамемнону). Доблестный вождь нашъ, ты слишкомъ ужь близко принимаешь эту непріятность къ сердцу.
НЕСТ. Не стоитъ она этого.
ДІОМ. Обойдемся и безъ Ахиллеса.
УЛИС. И одно уже напоминовеніе о немъ должно раздражать его. Вотъ человѣкъ — но я не хочу хвалить его прямо въ лице, и потому умолкаю.
НЕСТ. Зачѣмъ же? Вѣдь онъ совершенно чуждъ завистливости Ахиллеса.
УЛИС. Да знаетъ же весь міръ, что храбростью онъ нисколько не уступаетъ ему.
АЯКС. И проклятая эта собака будетъ такъ вилять съ нами! Какъ желалъ бы я, чтобъ онъ былъ Троянецъ!
НЕСТ. И какая же была бы жалость, еслибъ Аяксъ —
УЛИС. Былъ гордъ.
ДІОМ. Или алченъ къ похваламъ.
УЛИС. Или сварливъ.
ДІОМ. Или своенравенъ и самолюбивъ.
УЛИС. Ты, благодареніе богамъ, сложился какъ нельзя благодатнѣе; честь тому, кто зачалъ тебя и той, которая кормила тебя грудью; слава твоему наставнику, а твои природныя способности втрое славнѣе и всякаго ученія. Но тому, кто научилъ твои руки сражаться — пусть Марсъ раздѣлитъ вѣчность на двѣ половины, и одну изъ нихъ отдастъ ему; что же касается до силы — и волоносецъ Милонъ уступитъ мощному Аяксу. Не стану выхвалять твои умъ, который, какъ грань, ограда, берегъ, опоясываетъ твои великія, громадныя дарованія; вотъ и Несторъ, наученный долгой жизнью, онъ долженъ быть мудрымъ, онъ и мудръ, и не можетъ не быть мудрымъ; но, прости мнѣ, отецъ Несторъ, будь твои лѣта такъ же юны, какъ Аяксовы, твой умъ такъ же молодъ, и ты не превзошолъ бы его, былъ бы только таковъ же, какъ Аяксъ.
АЯКС. Могу я называть тебя отцомъ моимъ?
УЛИС. Можешь, добрый сынъ мой.
ДІОМ. Пусть же онъ и руководитъ тобой, Аяксъ.
УЛИС. Долѣе намъ не зачѣмъ оставаться здѣсь; олень Ахиллесъ застрялъ въ чащѣ. — Не благоугодно ли великому нашему предводителю созвать военный совѣтъ свой. Въ Трою прибыли новые союзные цари; завтра мы должны выставить цвѣтъ нашихъ силъ, и вотъ герой — стекайтесь витязи съ Востока и съ Запада, выбирайте лучшаго — Аяксъ восторжествуетъ и надъ лучшимъ.
АГАМ. Идемъ же на совѣтъ; пусть Ахиллесъ спитъ себѣ. И легкіе челны мчатся быстро, хотя и не врѣзываются такъ глубоко, какъ большіе корабли.
ДѢЙСТВІЕ III.
правитьСЦЕНА 1.
правитьПАНД. Эй! послушай, любезный! на одно слово. Вѣдь ты ходишь за юнымъ Парисомъ?
СЛУЖ. Да, когда онъ идетъ передо мною.
ПАНД. Я спрашиваю — ему служишь ты?
СЛУЖ. Я служу Господу, почтенный господинъ.
ПАНД. Ты служишь прекрасному господину; не могу не похвалить его.
СЛУЖ. Хвала Господу.
ПАНД. Ты знаешь меня, вѣдь знаешь?
СЛУЖ. Такъ, поверхностно.
ПАНД. Узнай же вполнѣ. Я Пандаръ.
СЛУЖ. Надѣюсь, узнаю твою честь и вполнѣ.
ПАНД. Желаю этого.
СЛУЖ. Твоя свѣтлость — (Музыка за сценой.)
ПАНД. Свѣтлость! нѣтъ любезный! мои титла милостивый, достопочтенный. — Что это за музыка?
СЛУЖ. Я знаю ее отчасти только; она въ нѣсколькихъ частяхъ.
ПАНД. А музыкантовъ знаешь?
СЛУЖ. Вполнѣ.
ПАНД. Для кого жь это играютъ они?
СЛУЖ. Для слушателей.
ПАНД. По чьему желанію, мой другъ?
СЛУЖ. По моему и всѣхъ любящихъ музыку.
ПАНД. Приказанію, разумѣю я, любезный.
СЛУЖ. Кому жь могу я приказывать?
ПАНД. Мы, любезный, не понимаемъ другъ друга; я слишкомъ вѣжливъ, а ты слишкомъ хитеръ. По чьему приказанію играютъ музыканты?
СЛУЖ. Вотъ это прямыя вопросъ. По приказанію Париса, моего господина, который тамъ собственной особой, и при немъ смертная Венера, сердце красоты, незримая душа любви —
ПАНД. Кто? моя племянница, Крессида?
СЛУЖ. Нѣтъ, Елена; какъ будто нельзя догадаться по ея аттрибутамъ?
ПАНД. Видно ты, любезный, не видалъ еще Крессиды. — Я отъ Троила съ порученіемъ къ Парису; я нападу на него самымъ вѣжливымъ образомъ, потому что дѣло мое кипитъ.
СЛУЖ. Кипящее дѣло? Вотъ ужь это чисто кухонное выраженіе — право.
ПАНД. Всего прекраснаго, любезнѣйшему Парису, и всему этому прекрасному обществу! прекрасное исполненіе всѣхъ прекрасныхъ желаній, и въ особенности твоихъ наипрекраснѣйшая царица; прекраснѣйшія сновидѣнія да будутъ твоимъ прекраснымъ изголовьемъ.
ЕЛЕН. Почтенный Пандаръ, ты полонъ самыхъ льстивыхъ словъ.
ПАНД. Это такъ тебѣ угодно польстить только мнѣ, очаровательная царица. — Прекрасный Парисъ, у васъ сейчасъ прервалась превосходнѣйшая музыка.
ПАРИ. А прервалъ ее ты, дядя, и, клянусь жизнью, ты и поправишь это — самъ споешь намъ что-нибудь своего сочиненія. Вѣдь онъ, Елена, весь гармонія.
ПАНД. Нисколько, моя прекрасная, нисколько.
ЕЛЕН. О, прошу тебя —
ПАНД. Я осипъ; право осипъ совершенно.
ПАРИ. Ничего — вѣдь это твоя обыкновенная отговорка.
ПАНД. Прекраснѣйшая царица, у меня есть дѣло до Париса. — Угодно тебѣ, любезный Парисъ, выслушать меня?
ЕЛЕН. Нѣтъ, этимъ ты не отдѣлаешься отъ насъ; мы непремѣнно хотимъ послушать твоего пѣнія.
ПАНД. Очаровательная царица, тебѣ хочется посмѣяться надо мной. — Вотъ въ чемъ дѣло, любезный Парисъ. Мой многоуважаемый другъ, твой братъ Троилъ —
ЕЛЕН. Любезнѣйшій, сладчайшій Пандаръ —
ПАНД. Прекрасно, сладчайшая царица, прекрасно; — прибѣгаетъ къ твоему доброму расположенію —
ЕЛЕН. Нѣтъ, ты не лишишь насъ нашего музыкальнаго расположенія, а лишишь — да падетъ наше огорченіе на твою голову.
ПАНД. Сладчайшая, сладчайшая царица — клянусь, она въ самомъ дѣлѣ сладчайшая изъ царицъ —
ЕЛЕН. А огорчить сладчайшую изъ женщинъ — горькое оскорбленіе.
ПАНД. Нѣтъ, и это не поможетъ тебѣ; не поможетъ, клянусь, не поможетъ. Нѣтъ, не собьютъ меня и такія рѣчи; нѣтъ, нѣтъ. — Съ просьбою, добрѣйшій Парисъ, чтобъ ты, когда царь спроситъ о немъ за ужиномъ, извинилъ какъ-нибудь его отсутствіе.
ЕЛЕН. Добрѣйшій Пандаръ —
ПАНД. Что угодно моей прекрасной царицѣ — моей наипрекраснѣйшей царицѣ?
пари. Что за дѣла у него? гдѣ же ужинаетъ онъ?
ЕЛЕН. Милѣйшій Пандаръ —
ПАНД. Что угодно прекраснѣйшей царицѣ? — Она разсердится на тебя. Къ чему тебѣ знать, гдѣ онъ ужинаетъ.
ПАРИ. Головой ручаюсь — у моей порицательницы[13] Крессиды.
ПАНД. Нѣтъ, нѣтъ, совсѣмъ не у ней — ошибаешься. Твоя порицательница больна.
ПАРИ. Хорошо, я извиню его.
ПАНД. Сдѣлай милость. Но какъ же пришла тебѣ въ голову Крессида? нѣтъ, бѣдная твоя порицательница больна. пари. Понимаю.
ПАНД. Понимаю! ну что ты понимаешь? — Давайте жь инструментъ. — Теперь, прекрасная царица —
ЕЛЕН. Вотъ это прекрасно.
ПАНД. Племянница страшно влюблена въ одну вещицу, принадлежащую тебѣ, очаровательная царица.
ЕЛЕН. Я готова уступить ее ей, если это только не Парисъ.
ПАНД. Парисъ! нѣтъ, не нуженъ онъ ей; эта двоица въ разладѣ.
ЕЛЕН. А поладивъ послѣ разлада, пожалуй, и утроится.
ПАНД. Полно, полно, не хочу болѣе и слушать такого. Спою вамъ лучше пѣсенку.
ЕЛЕН. Сдѣлай одолженіе. Клянусь, милѣйшій Пандаръ, у тебя чудеснѣйшій лобъ.
ПАНД. Хорошо, хорошо.
ЕЛЕН. Пой любовь; ахъ, эта любовь погубитъ насъ всѣхъ. О, купидонъ, Купидонъ, Купидонъ!
ПАНД. Любовь? — погубитъ; право, погубитъ. пари. И все-таки, пой любовь, любовь, одну любовь.
ПАНД. Да моя пѣсня именно такъ и начинается. (Поетъ)
Любовь, любовь! любовь одна!
Въ оленя, лань она стрѣляетъ,
Но никого не убиваетъ;
Лишь тѣмъ стрѣла ея страшна,
Что, ранивъ, рану раздражаетъ.
Кричитъ влюбленный что умретъ,
Но то, что смертью онъ зоветъ
Охъ, охъ! въ ха, ха! лишь обращаетъ.
Любовь не гибнетъ — все живетъ:
Охъ, охъ! и въ мигъ — ха, ха, ха, ха!
Охъ, охъ! лишь стоны объ ха, ха!
ЕЛЕН. Да онъ влюбленъ; право, влюбленъ по уши.
ПАРИ. Онъ, милая, только голубками и питается.
ПАНД. А они горячатъ кровь, а горячая кровь родитъ пылкіе помыслы, а пылкіе помыслы родятъ пылкія дѣла, а пылкія дѣла — любовь.
ЕЛЕН. И это родословная любви? горячая кровь, пылкіе помыслы, пылкія дѣла? — Да это все ехидны; неужли же любовь порожденіе ехиднъ?
ПАНД. А кто, любезный Парисъ, вышелъ нынче въ поле?
ПАРИ. Гекторъ, Деифобъ, Геленъ, Антеноръ и всѣ доблестные витязи Трои; и я облекся бы нынче въ доспѣхи, но Елена не захотѣла. Какъ же это случилось, что и мой братъ Троилъ остался?
ЕЛЕН. Онъ прилипъ къ чему-то губами. — Ты вѣдь все знаешь, любезный Пандаръ.
ПАНД. Нѣтъ, сладчайшая царица. — Я сгараю нетерпѣніемъ узнать какъ посчастливилось имъ нынче. — Ты, Парисъ, не забудешь извинить своего брата?
ПАРИ. Никакъ.
ПАНД. Прощай, сладчайшая царица.
ЕЛЕН. Поклонись отъ меня своей племянницѣ.
ПАНД. Непремѣнно, обаятельная царица. (Уходитъ. Трубитъ отступленіе.)
ЕЛЕН. Они возвращаются съ поля; пойдемъ во дворецъ Пріама привѣтствовать воителей.
ПАРИ. Милая Елена, ты вѣрно не откажешься помочь снять доспѣхи съ нашего Гектора; крѣпкія пряжки его панцыря уступятъ этимъ бѣлымъ, прелестнымъ пальчикамъ скорѣе, чѣмъ острой стали или силѣ греческихъ мышцъ; ты сдѣлаешь болѣе, чѣмъ всѣ цари острововъ — ты обезоружишь великаго Гектора.
ЕЛЕН. Я возгоржусь, сдѣлавшись его служанкой, любезный Парисъ; должное уваженіе къ нему придастъ новую пальму красотѣ моей — сдѣлаетъ ее лучезарной.
ПАРИ. О, милая, какъ люблю я тебя.
СЦЕНА 2.
правитьПАНД. Ну что? Гдѣ же господинъ твой? у племянницы Крессиды?
СЛУЖ. Нѣтъ; онъ ждетъ, чтобъ ты проводилъ его къ ней.
ПАНД. Да вотъ и онъ. — Ну что, что?
ТРОИ. (Служителю) Ступай. (Служитель уходитъ.)
ПАНД. Видѣлъ племянницу?
ТРОИ. Нѣтъ, Пандаръ. Я все бродилъ около ея двери, какъ чуждая душа по берегу Стикса, дожидаясь перевощика. О, будь же моимъ Харономъ, перевези скорѣй на поля, гдѣ бы я могъ нѣжиться на лилейныхъ ложахъ, предназначенныхъ для праведниковъ. О, добрый Пандаръ, сорви съ плечъ Купидона цвѣтистыя крылья его и лети со мной къ Крессидѣ.
ПАНД. Побудь здѣсь, въ саду; я сейчасъ приведу ее. (Уходитъ.)
трои, Я совсѣмъ ошалѣлъ; отъ ожиданія все идетъ кругомъ. Воображаемое наслажденіе такъ сладостно, что обаяло всѣ чувства; что же будетъ, когда жаждущія уста мои въ самомъ дѣлѣ увлажатся очаровательнымъ нектаромъ любви? боюсь — смерть, уничтожающій обморокъ, или какое-нибудь блаженство, слишкомъ изящное, слишкомъ тонко-сильное, слишкомъ остро-сладкое для моей грубой воспріимчивости. Боюсь сильно этого; боюсь, кромѣ того, что утрачу въ наслажденіяхъ и способность различать, какъ въ битвахъ, когда, смѣшиваясь, гонишь бѣгущаго врага.
ПАНД. Она наряжается; сейчасъ придетъ сюда; смотри, не зѣвай же. Она такъ вспыхиваетъ, такъ быстро дышетъ какъ будто испугана какимъ-нибудь привидѣніемъ. Я приведу ее. Это прелестнѣйшая плутовка; она дышетъ такъ скоро, какъ только что пойманный воробышекъ. (Уходитъ.)
ТРОИ. Такое жь волненіе и въ моей груди; сердце бьется сильнѣе лихорадочнаго пульса; я теряюсь, какъ рабъ при нечаянной встрѣчѣ со взглядомъ повелителя.
ПАНД. Иди же, иди; что краснѣть-то? стыдливость — дѣтство. — Вотъ она передъ тобой; клянись же теперь ей самой, какъ клялся мнѣ. — Куда жь ты опять? неужели и тебя, чтобъ сдѣлать ручной, необходимо прежде проморить бдѣніемъ[14]? неужели нельзя безъ этого? Подойди же, подойди; будешь все пятиться — впряжемъ въ оглобли — Что жь ты не заговариваешь съ ней? — Ну, отдергивай завѣсу — кажи картину свою. (Отдергивая покрывало.) Ай, ані какъ ты боишься оскорбить дневный свѣтъ! будь ночь — вы сошлись бы скорѣе. Такъ, такъ, подступай, цѣлуй владычицу свою. Вонъ оно какъ! да это вѣчный поцѣлуй; строй здѣсь строитель; воздухъ тутъ благорастворенный. Нѣтъ, я не разлучу васъ, пока вполнѣ не выскажете всего, что есть на сердцѣ. Соколъ стоитъ соколихи — ручаюсь всѣми утками рѣки; смѣлѣй, смѣлѣй.
ТРОИ. Прекрасная, ты лишила меня всякой возможности говорить —
ПАНД. Словами долговъ не платятъ — давай ей дѣла; но она лишитъ тебя и возможности дѣйствовать, если потребуетъ твоей дѣятельности. — Ну, опять за лобызанье! Вотъ это — «во свидѣтельство чего обѣ стороны» — войдите, войдите въ домъ; я схожу за огнемъ. (Уходитъ.)
КРЕС. Угодно войдти тебѣ?
ТРОИ. О, Крессида, какъ часто желалъ я этого.
КРЕС. Желалъ, государь? Да даруютъ же боги — О, государь!
ТРОИ. Что же даровать имъ? что значитъ милый перерывъ этотъ? Какія подозрительныя подонки видитъ моя богиня въ родникѣ любви нашей?
КРЕС. Болѣе подонковъ, чѣмъ воды, если есть глаза у моей боязни.
ТРОИ. Боязнь и херувимовъ представляетъ демонами; она никогда ничего не видитъ въ настоящемъ видѣ.
КРЕС. Слѣпая боязнь, ведомая зрячимъ разумомъ идетъ вѣрнѣе, чѣмъ слѣпой разумъ, безъ страха спотыкающійся; боязнь худшаго часто избавляетъ отъ дѣйствительно худаго.
ТРОИ. О, незнай, моя милая, никакого страха; въ представленіяхъ Купидона не бываетъ никакихъ чудовищь.
КРЕС. И ничего чудовищнаго?
ТРОИ. Ничего, кромѣ развѣ нашихъ выходокъ, когда клянемся пролить моря слезъ, жить въ огнѣ, ѣсть скалы, укрощать тигровъ, воображая, что нашей владычицѣ труднѣе придумать достаточно для насъ подвиговъ, чѣмъ намъ выполнить какую бы то ни было возложенную трудность. Въ любви, моя милая, чудовищно только то, что воля безгранична, а осуществленіе ограничено, что желаніе безпредѣльно, а дѣйствіе рабъ предѣла.
КРЕС. Говорятъ, всѣ любовники клянутся исполнить болѣе, чѣмъ въ состояніи исполнить, и не исполняютъ даже и того, что могутъ; клянутся совершить болѣе, чѣмъ могутъ и десятеро, и не совершаютъ даже и десятой доли одного. И эти, съ голосомъ льва и съ подвигами зайца, не чудовища?
ТРОИ. Да развѣ есть такіе? мы не изъ нихъ. Хвали насъ по испытанному, цѣни по дѣламъ; голова наша останется непокрытой, пока не увѣнчается заслугой. Никакому будущему еще совершенству не нужно похвалъ въ настоящемъ; не наименуемъ заслуги еще до рожденія ея, а родится — скромно будетъ ея обозначеніе. Къ чему много словъ истинной вѣрности? Троилъ въ отношеніи къ Крессидѣ будетъ таковъ, что и самое худшее, что только можетъ сказать зависть, будетъ насмѣшкой надъ его вѣрностью; что и вѣрнѣйшее, что можетъ сказать сама истина, не будетъ вѣрнѣе Троила.
КРЕС. Угодно тебѣ войдти, государь?
ПАНД. Какъ! все еще краснѣете? не кончили еще болтовни?
КРЕС. Хорошо, дядя; какую бъ я глупость ни сдѣлала, я посвящаю ее тебѣ.
ПАНД. Покорно благодарю; пріобрѣтетъ онъ отъ тебя мальчугана — ты и отдашь его мнѣ. Будь вѣрна ему; а начнетъ онъ пошаливать — ругай за это меня.
ТРОИ. Тебѣ извѣстны теперь ручательства: слово твоего дяди и моя непоколебимая вѣрность.
ПАНД. О, я даю тебѣ слово и за нее. Въ нашемъ роду дѣвушки уступаютъ нескоро; но разъ уступивъ — постоянны; могу сказать, онѣ настоящій репейникъ — такъ и вцѣпятся куда ни брось.
КРЕС. Является наконецъ смѣлость, и я рѣшаюсь. Троилъ, я и днемъ и ночью люблю тебя нѣсколько уже длинныхъ мѣсяцевъ.
ТРОИ. Зачѣмъ же такъ затрудняла моя Крессида всякую возможность пріобрѣсти любовь ея?
КРЕС. Только для виду; я полюбила тебя съ перваго же взгляда, — прости мнѣ — признаюсь во всемъ, ты сдѣлаешся тираномъ. Я люблю тебя; но до сихъ поръ не на столько, чтобъ не могла управлять собою. — Нѣтъ, я лгу; мои мысли, какъ необузданныя дѣти, избаловались до того, что не повинуются уже матери. Видишь, какъ мы глупы! Зачѣмъ разболтала я это? кто же будетъ намъ вѣренъ, когда мы такъ невѣрны и самимъ себѣ? — Но хоть я и очень люблю тебя, я не искала любви твоей; и все-таки, право, желала быть мущиной, или чтобъ и женщины имѣли мужскую привилегію говорить первымъ. О, милый, вели же замолчать мнѣ; въ восторгѣ я непремѣнно скажу что-нибудь такое, о чемъ послѣ пожалѣю. Видишь, видишь! твое хитрое нѣмотой молчаніе выпытаваеть у моей слабости сокровеннѣйшія мысли души моей. Замкни же уста мои.
ТРОИ. (Цѣлуя ее). Готовъ, несмотря и на сладостную, выходящую изъ нихъ музыку.
ПАНД. Прекрасно! право, прекрасно!
КРЕС. Прошу, прости мнѣ, государь; я, право, не думала выпрашивать поцѣлуя. Мнѣ стыдно. — О, небо! что я сдѣлала? — Я должна теперь проститься съ тобой.
ТРОИ. Проститься, милая Крессида?
ПАНД. Проститься? чтожь, можете прощаться и до завтрешняго утра.
КРЕС. Прошу, позволь
ТРОИ. Что оскорбило тебя?
КРЕС. Мое собственное присутствіе.
ТРОИ. Отъ себя не убѣжишь ты.
КРЕС. Пусти, позволь попробовать. Лучшая часть меня вѣдь все-таки останется съ тобою[15], дурная же готова покинуть и самое меня, чтобъ сдѣлаться дурочкой другаго. Зачѣмъ не ушла я? Гдѣ умъ мой? Я не знаю, что говорю.
ТРОИ. Кто говоритъ такъ умно, тотъ очень знаетъ что говоритъ.
КРЕС. Можетъ быть, государь, я обнаруживаю болѣе хитрости, чѣмъ любви, прибѣгаю такъ смѣло къ полнѣйшему признанію только для того, чтобъ завлечь тебя; но ты уменъ, или не любишь, потому что быть умнымъ и любить не въ силахъ человѣка — возможно только богамъ.
ТРОИ. О, какъ бы я хотѣлъ вѣрить, что женщина можетъ — и если можетъ, то именно ты, — вѣчно поддерживать лампу и пламя любви своей, сохранять юность и силу своего постоянства, переживая внѣшнюю красоту духомъ, обновляющимъ быстрѣе, чѣмъ кровь старѣется! какъ желалъ бы убѣдиться хоть въ томъ, что моя преданность и вѣрность тебѣ найдутъ такую жь провѣянную чистоту любви! Какъ былъ бы я тогда счастливъ! но увы, я такъ же правдивъ, какъ правдива простота, и простѣе самого дѣтства правды.
КРЕС. Въ этомъ я поспорю съ тобой.
ТРОИ. О, дивное состязаніе, когда вѣрность споритъ съ вѣрностью о томъ, которая вѣрнѣе. Истинные любовники грядущихъ временъ будутъ клясться вѣрностью Троила; когда стихи ихъ, полные увѣреній, клятвъ и напыщенныхъ сравненій, истощатъ всѣ образы; когда вѣрность устанетъ повторять: вѣренъ какъ сталь, какъ растеніе солнцу, какъ солнце дню, какъ горлинка самцу своему, какъ желѣзо магниту, какъ земля своему центру, — послѣ всѣхъ этихъ сравненій вѣрности, они приведутъ, какъ образецъ вѣрности, меня, и «вѣренъ, какъ Троилъ» завершитъ все стихотвореніе, освятитъ всѣ риѳмы.
КРЕС. Да будешь же ты пророкомъ! Не буду я вѣрна тебѣ, измѣню хоть на волосъ — пусть и за тѣмъ какъ время состарѣется и забудетъ само себя, какъ дожди размоютъ стѣны Трои, какъ слѣпое забвеніе поглотитъ города и мощныя государства безслѣдно обратятся въ пыльное ничто, — пусть и за тѣмъ, когда заговорятъ о лживыхъ, невѣрныхъ дѣвушкахъ, поносятъ мою лживость. Скажутъ лжива какъ воздухъ, какъ вода, вѣтеръ или сыпучій песокъ, какъ лисица въ отношеніи къ ягненку, какъ волкъ къ овцѣ, какъ леопардъ къ сернѣ, какъ мачиха къ пасынку, — пусть, въ завершеніе всей этой лживости, скажутъ: лжива, какъ Крессида. (Троилъ цѣлуетъ ее.)
ПАНД. Прекрасно, договоръ заключенъ; скрѣпляйте, скрѣпляйте его. Я буду свидѣтелемъ. — Вотъ, я беру твою руку; вотъ и рука племянницы: ежели вы когда-нибудь окажетесь невѣрными другъ другу, послѣ того какъ мнѣ стоило столькихъ трудовъ соединить васъ — пусть всѣ бѣдные посредники до скончанія свѣта называются Пандарами; пусть всѣ постоянные мущины называются Троилами, всѣ лживыя женщины — Крессидами, а всѣ посредники — Пандарами! говорите жь аминь.
ТРОИ. Аминь.
КРЕС. Аминь.
ПАНД. Аминь. За симъ, я укажу вамъ комнату и ложе, которое, чтобъ не выболтало любовныхъ проказъ вашихъ, придавите до смерти; ступайте! (Троилъ и Крессида уходятъ.) Да даруетъ Купидонъ и всѣмъ безмолвно здѣсь сидящимъ дѣвамъ ложе, комнату и Пандара, способнаго все устроить!
СЦЕНА 3.
правитьКАЛХ. Теперь, цари, обстоятельства даютъ мнѣ полпую возможность просить награды за оказанныя вамъ услуги. Вспомните, что, вслѣдствіе моей способности провидѣть будущее[16], я покинулъ Трою, оставилъ въ ней все что имѣлъ, пріобрѣлъ названіе измѣнника, промѣнялъ вѣрное и покойное существованіе на невѣрное будущее, отрекся отъ всего что время, знакомство, отношенія и привычка сдѣлали для меня пріятнымъ, сроднили съ моей природой; что для того, чтобъ оказать вамъ услугу, я сдѣлался здѣсь какъ бы новичкомъ въ мірѣ, всѣмъ чуждымъ, никому не знакомымъ. Теперь я прошу, какъ бы для пробы, одной небольшой награды изъ множества обѣщанныхъ, которыми, какъ увѣряете, осыпете меня въ будущемъ.
АГАМ. Чего хочешь ты отъ насъ. Троянецъ? Говори.
КАЛХ. У васъ есть, взятый вчера, троянскій плѣнникъ, Антеноръ по имени; Троя очень дорожитъ имъ. Вы часто заявляли готовность — часто и я благодарилъ васъ за это, — вымѣнить мою Крессиду на какого-нибудь важнаго плѣнника, но Трояне постоянно отказывали; Антеноръ же — я знаю — такая движущая сила во всѣхъ дѣлахъ ихъ, что безъ его распоряженій все у нихъ остановится, и они отдадутъ вамъ за него даже и принца крови, сына Пріамова. Пошлите его выкупомъ за дочь мою, и ея прибытіе вознаградитъ меня за всѣ мои многотрудныя услуги вамъ.
АГАМ. Діомедъ проводитъ его въ Трою и приведетъ къ намъ Крессиду; просьба Калхаса будетъ исполнена. — Любезный Діомедъ, снарядись какъ слѣдуетъ для такого порученія; да разузнай кстати, выйдетъ ли Гекторъ завтра, согласно своему вызову. Аяксъ готовъ.
ДІОМ. Все будетъ исполнено; я горжусь такимъ порученіемъ. (Уходитъ съ Калхасомб.)
УЛИС. Ахиллесъ стоитъ у входа въ свою палатку; прошу нашего предводителя пройти мимо, не обращая на него никакого вниманія, какъ будто онъ забытъ совершенно; и вы, доблестные властители, взгляните на него всѣ такъ мимоходомъ, какъ можно небрежнѣе. Я пойду послѣдній, и онъ, вѣрно, спроситъ меня, что значитъ эта непріязненность, эти косые взгляды на него; спроситъ — я угощу насмѣшливостью, какъ лѣкарствомъ отъ вашего отчужденія и его гордости, и онъ выпьетъ его по собственному желанію. Можетъ-быть оно и поможетъ ему; вѣдь для гордости, чтобъ увидать себя, нѣтъ другаго зеркала, кромѣ гордости; гибкія же колѣна откармливаютъ высокомѣріе, поборы горделивца.
АГАМ. Мы исполнимъ твою мысль, пройдемъ, не обращая на него вниманія. Никто не привѣтствуй его, или привѣтствуй какъ можно небрежнѣе — это оскорбитъ его еще болѣе, чѣмъ полное невниманіе. Я покажу вамъ дорогу.
АХИЛ. Какъ! полководецъ хочетъ говорить со мной? Вы знаете мое рѣшенье; не стану болѣе сражаться противъ Трои.
АГАМ. Что говоритъ Ахиллесъ? желаетъ чего-нибудь отъ насъ?
НЕСТ. Ты чего-нибудь желаешь отъ предводителя?
АXИЛ. Нѣтъ.
НЕСТ. Ничего, государь.
АГАМ. Тѣмъ лучше. (Уходитъ съ Несторомъ.)
АХИЛ. (Менелаю). Здравствуй.
МЕНЕ. Какъ поживаешь? (Уходитъ.)
АХИЛ. Это что! насмѣхается надо мной рогоносецъ?
АЯКС. Ну что, Патроклъ?
АХИЛ. Добраго утра, Аяксъ.
АЯКС. А?
АХИЛ. Добраго утра.
АЯКС. И добраго завтрешняго дня. (Уходитъ.)
АХИЛ. Что съ ними? Не знаютъ Ахиллеса?
ПАТР. Проходятъ такъ небрежно; а прежде предпосылали себѣ обыкновенно улыбку, приближались къ Ахиллесу такъ же почтительно, какъ къ священнымъ алтарямъ.
АХИЛ. Чтожь! обѣднялъ что ли я вдругъ? Такъ, разошлось величіе со счастіемъ — должно разойдтись и съ людьми; что такое павшій, онъ прочтетъ это въ глазахъ другихъ такъ же скоро, какъ и почувствуетъ свое паденіе; потому что люди, какъ бабочки, показываютъ свои цвѣтистыя крылушки только лѣту, и человѣку, какъ человѣку, не оказывается никакого уваженія; чествуются только внѣшнія преимущества: санъ, богатство, благорасположеніе высшихъ, что такъ же часто бываетъ даромъ случая, какъ и дѣйствительнаго достоинства. Падаютъ эти шаткія стойки, на которыя опиралась любовь, такъ же шаткая, онѣ влекутъ другъ друга за собою, и все гибнетъ вмѣстѣ. Но я не въ такомъ положеніи; счастіе и я друзья еще; я вполнѣ пользуюсь еще всѣмъ, чѣмъ владѣлъ, кромѣ развѣ взглядовъ тѣхъ, которые, кажется, открыли во мнѣ что-то недостойное того вниманія, которое прежде оказывали. — Вотъ идетъ Улиссъ. Прерву его чтеніе. — Послушай Улиссъ.
УЛИС. (Поднимая глаза отъ книги). Что, сынъ великой Ѳетиды?
АХИЛ. Что это ты читаешь?
УЛИС. Да вотъ, какой-то чудакъ пишетъ, что человѣкъ — какъ бы онъ ни былъ одаренъ, каковы бы ни были его богатства, внѣшнія или внутреннія, — никогда не можетъ похвастаться, что имѣетъ то, что имѣетъ; что и ощущаетъ онъ то, что имѣетъ только черезъ отраженіе, — какъ будто его доблести, сіяя на другихъ, согрѣваютъ ихъ, и они уже сообщаютъ эту теплоту и возбудившему ее.
АХИЛ. Тутъ нѣтъ ничего страннаго, Улиссъ. Вѣдь вотъ и красота лица неизвѣстна его пошатаю, представляется только глазамъ другихъ; и самый глазъ — чистѣйшее орудіе чувства — не видитъ себя, не имѣя возможности выйдти изъ себя; только глаза, противопоставленные одинъ другому, привѣтствуютъ другъ друга, каждый своей Формой; потому что созерцаніе не возвращается къ самому себѣ, пока не постранствуетъ, не посмотрится тамъ, гдѣ можетъ видѣть себя[17]. Это нисколько не странно.
УЛИС. Меня удивило не само положеніе — оно совсѣмъ и не ново — а слѣдствіе выводимое авторомъ, который въ дальнѣйшемъ развитіи, положительно доказываетъ, что человѣкъ, какъ бы ни было велико его внутреннее и внѣшнее богатство, не владѣетъ ни чѣмъ, пока не сообщитъ своихъ даровъ другимъ; что онъ и самъ не ставитъ ихъ ни во что, пока не увидитъ ихъ тамъ, куда они сообщились, воспроизведенными похвалой, которая, какъ сводъ, отражаетъ голосъ, или какъ стальные врата, противостоя солнцу, принимаютъ и возвращаютъ назадъ и образъ и теплоту его. Это поразило меня, и мнѣ тотчасъ же пришелъ на умъ безвѣстный Аяксъ. Ну какой это человѣкъ! настоящая лошадь, незнающая что въ ней. И сколько въ природѣ вещей дрянныхъ на взглядъ и драгоцѣнныхъ въ дѣлѣ; и сколько опять драгоцѣнныхъ на видъ и рѣшительно ничего но стоящихъ. Вотъ, завтра мы увидимъ, что и Аяксъ прославится дѣломъ, которое навязалъ на него случай. О, боги, чего иные не дѣлаютъ, потому что другіе допускаютъ это! какъ иные вползаютъ въ чертоги непостоянной Фортуны, между тѣмъ какъ другіе разыгрываютъ передъ ней дурней! какъ иной въѣдается въ гордыню другаго, между тѣмъ какъ гордыня постится въ своемъ преизбыткѣ! Посмотрѣть на нашихъ вождей — они ужь и теперь, треплютъ глупаго Аякса по плечу, какъ будто бы онъ сталъ уже ногой на грудь доблестнаго Гектора и великая Троя вскрикнула отъ ужаса.
АХИЛ. Вѣрю; они прошли мимо меня, какъ скряги мимо нищаго — не удостоили ни добрымъ словомъ, ни взглядомъ. Неужели забыты мои подвиги?
УЛИС. Время, любезный Ахиллесъъ, носитъ за спиной суму, въ которую бросаетъ подачки забвенію — громадному чудовищу неблагодарности; крохи эти — прошедшіе хорошіе дѣла, которыя пожираются какъ только свершатся, забываются какъ только кончатся. Только постоянной дѣятельностью поддерживается блескъ славы; остановиться на сдѣланномъ — висѣть, подобно заржавѣвшему панцырю, потѣшнымъ трофеемъ. Выпала дорога — ступай тотчасъ же, потому что тропинка славы такъ узка, что по ней можно идти одному только; пошелъ — держись ея, потому что у соревнованія тысяча сыновей, спѣшащихъ другъ за другомъ; дашь дорогу или свернешь хоть сколько-нибудь въ сторону — они нахлынутъ, какъ приливъ, и оставятъ тебя за собою, и ты, какъ рьяный конь, павшій въ передовомъ ряду, сдѣлаешься гатью для презрѣнныхъ заднихъ рядовъ, опережающихъ и попирающихъ тебя ногами. Ихъ настоящія дѣла, хоть и далеко меньшія твоихъ прошедшихъ, затемнятъ твои; потому что время, какъ велико-свѣтскій хозяинъ, пожимаетъ руку уходящаго гостя небрежно, и съ распростертыми, какъ бы для полога, объятіями встрѣчаетъ приходящаго; здравствуй всегда улыбается, а прощай уходитъ вздыхая. Не ищи доблесть никогда вознагражденія за то, что она была; потому что красота, умъ, высокое рожденіе, тѣлесная сила, заслуга, любовь, дружба, доброта, все это подвластно завистливому, злорѣчивому времени. Весь міръ сродни по одной врожденной чертѣ — всѣ единодушно превозносятъ новорожденныя бездѣлушки, хоть онѣ и сдѣланы, сформированы изъ прошедшаго, и грязь, слегка позлащенную, предпочитаютъ золоту немного загрязненному. Новый взглядъ превозноситъ и предметъ новый; а потому ты, мужъ великій и совершенный, и не удивляйся нисколько, что всѣ Греки начинаютъ чествовать Аякса — вѣдь то, что движется, бросается въ глаза скорѣе того, что недвижно. Прежде рукоплескали тебѣ, могли бы рукоплескать всегда, могутъ и теперь, еслибъ ты рѣшилъ не хоронить себя заживо, не замыкать своихъ доблестей въ свою палатку; давно ли славные твои подвиги на этихъ поляхъ возбудили зависть въ самихъ богахъ, вызвали на битву и великаго Марса?
АХИЛ. Я отстранился не безъ достаточныхъ причинъ.
УЛИС. Но причины противъ твоего отстраненія еще важнѣе, достойнѣе героя. Извѣстно, Ахиллесъ, что ты влюбленъ въ одну изъ дочерей Пріама.
АХИЛ. А! извѣстно?
УЛИС. Чтожь тутъ удивительнаго? Предусмотрительность бдительнаго правительства знаетъ почти каждое зерно Плутусова золота, находитъ дно въ неизмѣримыхъ глубяхъ, слѣдитъ за мыслію и, какъ боги, разоблачаетъ помыслы даже и въ нѣмотствующей еще незрѣлости ихъ[18]. Въ духѣ правленія есть таинство, котораго никогда не проникаетъ исторія, дѣйствія котораго такъ божественны, что ни дыханіе, ни перо не могутъ передать ихъ. Всѣ твои сношенія съ Троей такъ же вполнѣ наши, какъ и твои; и Ахиллесу приличнѣе было бы низвергнуть Гектора, чѣмъ Поликсену. Прискорбно будетъ твоему юному, оставшемуся дома Пирру, когда труба молвы загремитъ на нашихъ островахъ и всѣ греческія дѣвы, при плясывая, запоютъ: «Ахиллеса Гектора сестра плѣнила; Аякса же рука — Гектора сразила». — Прощай; говорю тебѣ, какъ другъ: дурень летитъ уже по льду, который тебѣ слѣдовало взломать. (Уходитъ.)
ПАТР. Не побуждалъ я тебя къ тому же? И безстыдная женщина, принявшая ухватки мужа, не такъ противна, какъ обабившійся мужъ въ такое время, когда нужны дѣла. И за это всѣ винятъ меня; всѣ думаютъ, что тебя удерживаютъ только мое нерасположеніе къ войнѣ и твоя сильная ко мнѣ привязанность. Воспрянь же скорѣе[19], и изнѣженный, сластолюбивый Купидонъ тотчасъ же ослабитъ свой любовный ошейникъ, и ты стряхнешь его, какъ левъ росинку съ своей гривы.
АХИЛ. И Аяксъ сразится съ Гекторомъ?
ПАТР. Непремѣнно, и можетъ-быть прославится.
АХИЛ. Вижу, дѣло идетъ о всемъ моемъ значеніи, слава моя въ страшной опасности. —
ПАТР. Такъ остерегись же. Раны, которыя люди сами себѣ наносятъ, врачуются трудно. Упущеніе необходимаго — скрѣпляетъ полномочіе опасности, и опасность, какъ горячка, заражаетъ незамѣтно именно когда мы сидимъ праздно на солнышкѣ.
АХИЛ. Поди, позови ко мнѣ Ѳерзита, любезный Патроклъ. Я пошлю этого шута къ Аяксу съ просьбой пригласить, послѣ битвы, троянскихъ вождей на свиданіе съ нами здѣсь безъ всякаго оружія. У меня женское любопытство, томящая жажда взглянуть на великаго Гектора въ мирной одеждѣ, поговорить съ нимъ, насмотрѣться на него вдоволь. — Да вотъ, ты избавленъ и отъ этого труда.
ѲЕРЗ. Чудо! АХИЛ. Что такое?
ѲЕРЗ. Аяксъ расхаживаетъ взадъ и впередъ по полю отыскивая самого себя.
АХИЛ. Какъ такъ?
ѲЕРЗ. Завтра онъ долженъ вступить въ единоборство съ Гекторомъ, и до того пророчески возгордился предчувствіемъ геройскаго дубасенья, что бредитъ и не говоря ничего. АХИЛ. Какъ же это?
ѲЕРЗ. Онъ расхаживаетъ взадъ и впередъ, какъ павлинъ; то пойдетъ, то остановится; разсчитываетъ, какъ корчмарка, которой, кромѣ мозга, не на чемъ свести своихъ счетовъ; кусаетъ губы съ особенной глубокомысленностью, какъ будто хочетъ сказать — «фу ты, сколько ума-то въ этой головѣ, еслибъ онъ только выползъ изъ нея»; и это такъ, но онъ въ ней, какъ огонь въ кремнѣ — не показывается, пока не высѣкутъ. — Онъ погибъ навсегда; потому что не сломитъ ему Гекторъ шеи въ битвѣ — онъ самъ сломитъ ее себѣ глупымъ тщеславіемъ. Онъ не узнаетъ и меня. Говорю: «здравствуй, Аяксъ», а онъ въ отвѣтъ: «благодарю, Агамемнонъ». Что скажете о человѣкѣ, который меня принимаетъ за предводителя? Онъ сдѣлался настоящей сухопутной рыбой, безгласнымъ, чудищемъ. Проклятіе общественному Мнѣнію! его, какъ кожаную куртку, можно носить и на лице и на изнанку.
АХИЛ. Ты, Ѳерзитъ, будешь моимъ посломъ къ нему.
ѲЕРЗ. Кто, я? къ чему, онъ никому не отвѣтитъ; отвѣты не по его части; говорить прилично только нищимъ, у него языкъ его въ рукахъ. Я вамъ представлю его; пусть Патроклъ спрашиваетъ меня — вы увидите живаго Аякса.
АХИЛ. Ну, Патроклъ, подойди, скажи ему, что я покорнѣйше прошу доблестнаго Аякса, пригласить доблестнѣйшаго Гектора ко мнѣ въ палатку безъ всякаго оружія, и добыть для него пропускъ отъ великаго и дважды, трижды славнаго главнаго предводителя греческихъ войскъ, Агамемнона, и такъ далѣе. Начинай.
ПАТР. Да благословитъ Юпитеръ великаго Аякса —
ѲЕРЗ. Гмъ!
ПАТР. Я отъ доблестнаго Ахиллеса —
ѲЕРЗ. А!
ПАТР. Онъ покорнѣйше проситъ тебя пригласить Гектора въ его палатку.
ѲЕРЗ. Гмъ!
ПАТР. И добыть ему свободный пропускъ отъ Агаменона.
ѲЕРЗ. Агамемнона?
ПАТР. Точно такъ.
ѲЕРЗ. А!
ПАТР. Что ты на это скажешь?
ѲЕРЗ. Да пребудутъ съ тобой боги; отъ души желаю этого.
ПАТР. Твой отвѣтъ.
ѲЕРЗ. Будетъ завтра хорошій день — въ одиннадцать часовъ будетъ что будетъ; во всякомъ случаѣ, онъ поплатится прежде, чѣмъ одолѣетъ меня.
ПАТР. Твой отвѣту, любезный Аяксъ?
ѲЕРЗ. Отъ души, прощай.
АХИЛ. Неужели онъ такъ настроенъ?
ѲЕРЗ. Такъ онъ, напротивъ, разстроенъ. Какая будетъ въ немъ музыка, когда Гекторъ выбьетъ изъ него мозгъ — не знаю; навѣрно никакой, если только музыкантъ Аполлонъ не обратитъ его жилъ въ струны.
АХИЛ. Ты все-таки сейчасъ же отнесешь къ нему письмо.
ѲЕРЗ. Пошли другое къ его лошади; она гораздо умнѣе его.
АХИЛ. Духъ мой мутенъ, какъ взволнованный источникъ, я и самъ не вижу дна его. (Уходите съ Патрокломъ.)
ѲЕРЗ. Желаю источнику твоего духа прежней прозрачности, чтобы я могъ сдѣлать его водопоемъ осла. Лучше ужь быть овечьей вошью, чѣмъ такимъ храбрымъ невѣжествомъ.
ДѢЙСТВІЕ IV.
правитьСЦЕНА 1.
правитьПАРИ. Посмотрите, кто это тамъ?
ДЕИФ. Это Эней.
ЭНЕЙ. Ты ли это, Парисъ? — Имѣй я, какъ ты, такой славный поводъ нѣжиться на ложѣ, ничто, кромѣ развѣ веленій самого неба, не заставило бы меня покинуть мою сопостельницу.
ДІОМ. Того же и я мнѣнія. — Здравствуй, любезный Эней.
ПАРИ. Давай же ему руку, Эней, — это доблестный Грекъ; свидѣтельство — твои собственные разсказы какъ въ продолженіе цѣлой недѣли онъ каждый день не отставалъ отъ тебя на полѣ битвы.
ЭНЕЙ. Всякаго тебѣ счастія, храбрый витязь, на все продолженіе этого пріятнаго перемирія; а встрѣчусь съ тобой въ доспѣхахъ — вызовъ такъ гибельный, какъ только можетъ придумать воображеніе или выполнить мужество.
ДІОМ. Діомедъ принимаетъ и то и другое. Кровь наша теперь покойна, и на это время и я желаю тебѣ всякаго счастія; но вспыхнетъ снова вражда, выйдетъ случай — клянусь Юпитеромъ, примусь охотиться за твоей жизнью такъ безпощадно и искусно, какъ только смогу.
ЭНЕЙ. И тебѣ придется охотиться за львомъ, который побѣжитъ лицемъ назадъ. — Теперь же, клянусь жизнью Анхиза, радушно, отъ всей души привѣтствую тебя въ Троѣ. Клянусь рукой Венеры, никто изъ смертныхъ не любилъ еще то, что жаждетъ убить, такъ искренно.
ДІОМ. Мы вполнѣ сочувствуемъ другъ другу. О, Юпитеръ, пусть живетъ Эней, если смерть его не прославитъ моего меча, тысячу полныхъ кругооборотовъ солнца! но въ борьбѣ съ моей ревнивой честью да умретъ весь израненный, и завтра же!
ЭНЕЙ. Мы хорошо знаемъ другъ друга.
ДІОМ. И жаждемъ узнать другъ друга какъ можно хуже.
ПАРИ. Никогда не слыхалъ я еще привѣта такъ злобнаго и вмѣстѣ дружественнаго, такъ полнаго любви и ненависти. — Что подняло тебя такъ рано?
ЭНЕЙ. Требованіе царя, но зачѣмъ — не знаю.
ПАРИ. Ты встрѣтилъ въ насъ его порученіе тебѣ. Ты долженъ проводить этого Грека въ домъ Калхаса, и тамъ передать ему, въ замѣнъ освобожденнаго Антенора, прекрасную Крессиду. Пойдемъ вмѣстѣ, или, будь такъ добръ, опереди насъ. Я подозрѣваю, знаю почти навѣрное, что мой братъ Троплъ тамъ ночуетъ; разбуди его и скажи что мы идемъ, передай и зачѣмъ. Боюсь, не будутъ намъ рады.
ЭНЕЙ. Навѣрное. Троилу было бы легче, еслибъ и всю Трою увели въ Грецію, чѣмъ Крессиду изъ Трои.
ПАРИ. Что жь дѣлать — такъ хотятъ горестныя обстоятельства настоящаго времени. Ступай же, мы пойдемъ за тобою.
ЭНЕЙ. До свиданія. (Уходитъ.)
ПАРИ. Скажи однакожь, благородный Діомедъ, и скажи правду, искренно, по товарищески — кто, по твоему мнѣнію, болѣе заслуживаетъ Елену — я, или Менелай?
ДІОМ. Оба равнехонько. Онъ — потому что, не возмущаясь нисколько тѣмъ, что обезчещенъ ею, старается возвратить ее такимъ адомъ бѣдствіи, цѣлымъ міромъ тяготы; ты — потому что, не чувствуя нисколько ея безчестья, силишься отстоять ее такими невознаградимыми потерями друзей и достоянія. Онъ, какъ плаксивый рогоносецъ, хотѣлъ бы выпить всѣ подонки и дрожжи початой, выдохшейся бочки; ты, какъ прелюбодѣй, желалъ бы добыть изъ развратныхъ нѣдръ наслѣдниковъ. Взвѣсивъ достоинства обоихъ — каждый вѣситъ ни болѣе, ни менѣе; оба тяжелы только потаскушкой.
ПАРИ. Ты слишкомъ жестокъ къ своей соотечественницѣ.
ДІОМ. Она слишкомъ жестока къ своему отечеству. Послушай, Парисъ: за каждую лживую каплю ея распутныхъ жилъ заплачено жизнью Грека; за каждый скрупулъ ея опозореннаго тѣла убитъ Троянецъ. Съ тѣхъ поръ какъ она начала говорить, она не выговорила столько хорошихъ словъ, сколько пало изъ-за нея Троянъ и Грековъ.
ПАРИ. Любезный Діомедъ, ты, какъ покупщикъ, унижаешь вещь, которую желалъ бы купить; но мы молча сознаемъ ея цѣну — не станемъ выхвалять того, чего не хотимъ продать. — Вотъ наша дорога.
СЦЕНА 2.
правитьТРОИ. Не безпокойся, моя милая; утро такъ холодно.
КРЕС. Такъ я позову дядю; онъ отопретъ тебѣ ворота.
ТРОИ. Не безпокой и его. Въ постель, въ постель; да сомкнетъ сонъ эти прекрасные глазки, да окуетъ всѣ твои чувства такъ же нѣжно, какъ у ребенка, свободнаго отъ всякой мысли.
КРЕС. Такъ добраго жь утра.
ТРОИ. Прошу, ступай, усни.
КРЕС. Надоѣла я тебѣ?
ТРОИ. О, Крессида! еслибъ хлопотливый день, пробужденный жаворонкомъ, не поднялъ наглыхъ воронъ, еслибъ дремотная ночь скрывала еще наши наслажденія — ни за что не оставилъ бы я тебя.
КРЕС. Ночь была такъ коротка.
ТРОИ. Проклятая вѣдьма! злыхъ она томитъ безконечно, какъ адъ, а отъ объятій любви летитъ на крылахъ, быстрѣйшихъ самой мысли. Ты простудишься, и потомъ меня же будешь бранить за это.
КРЕС. Прошу, помедли еще. — Вы, мущины, никогда не хотите помедлить. О, глупая Крессида! — не уступи я — ты помедлилъ бы еще. Слышишь! кто-то поднялся.
ПАНД. (За сценой). Что это? всѣ двери отперты?
ТРОИ. Это твой дядя.
КРЕС. Пропадай онъ! не будетъ теперь конца насмѣшкамъ — вся жизнь моя будетъ —
ПАНД. Ну что, что наши дѣвственности? Послушай, прекрасная дѣва, гдѣ моя племянница Крессида?
КРЕС. Удавись ты, злой, насмѣшливый дядя! Самъ же натолкнулъ меня, и за тѣмъ издѣвается еще надо мною.
ПАНД. Натолкнулъ! на что натолкнулъ? — пусть скажетъ на что; на что же натолкнулъ я тебя?
ПРЕС. Перестань же; экое гадкое у тебя сердце! не можешь самъ быть порядочнымъ, не позволяешь и другимъ.
ПАНД. Ха, ха, ха! Ахъ ты, моя бѣдная, бѣдная глупышка! — не спала ты всю ночь? не давалъ тебѣ спать негодный этотъ человѣкъ? провались онъ! (Стучатся въ ворота.)
КРЕС. Не говорила я тебѣ? — какъ бы я желала, чтобъ стучались въ его голову! — кто же это однакожь? поди, посмотри, добрый дядя. — Уйдемъ, мой милый въ мою комнату; ты улыбаешься, смѣешься надо мной, какъ будто я добиваюсь чего-нибудь дурнаго.
ТРОИ. Ха, ха, ха!
КРЕС. Полно, ты ошибся; дѣло совсѣмъ не въ томъ. (Стучатся.) Какъ сильно стучатъ. — Прошу, войдемъ. Я и за половину Трои не захотѣла бы, чтобъ тебя здѣсь увидали. (Уходитъ съ Троиломъ.)
ПАНД. (Подходя къ воротамъ.) Кто тамъ? что нужно? этакъ ты и ворота выломишь. (Отпирая ихъ.) Ну что? что нужно?
ЭНЕЙ. Здравствуй, добраго утра.
ПАНД. Кто это? Эней! клянусь, я не узналъ тебя; что привело тебя такъ рано?
ЭНЕЙ. Троилъ здѣсь?
ПАНД. Здѣсь! что ему здѣсь дѣлать?
ЭНЕЙ. Полно, онъ здѣсь; не скрывай; мнѣ крайне нужно поговорить съ нимъ.
ПАНД. Онъ здѣсь, говоришь ты? — вотъ этого-то я и не знаю. Клянусь — я только что воротился домой. Что ему здѣсь дѣлать?
ЭНЕЙ. Ему! — перестань же; — скрывая его, ты, не думая не гадая, сильно повредишь ему. На этотъ разъ измѣна будетъ полезнѣе для него самой вѣрности. Хоть и не знаешь что онъ здѣсь — все-таки ступай и приведи его сюда; ступай.
ТРОИ. Что такое, въ чемъ дѣло?
ЭНЕЙ. Въ томъ, что не даетъ мнѣ времени даже и привѣтствовать тебя. Слѣдомъ за мной идутъ сюда твой братъ Парисъ, Деифобъ, Грекъ Діомедъ, и возвращенный намъ Антеноръ, за котораго немедленно, прежде перваго жертвоприношенія, должны выдать Діомеду прекрасную Крессиду.
ТРОИ. И это рѣшено?
ЭНЕЙ. Пріамомъ и полнымъ совѣтомъ Трои; они сейчасъ явятся, чтобъ исполнить это рѣшеніе.
ТРОИ. Какъ издѣвается надо мной мое счастіе! Я пойду къ нимъ на встрѣчу — ты, Эней, скажешь, что повстрѣчался со мной случайно, что не здѣсь нашолъ меня.
ЭНЕЙ. Хорошо; и таинственные законы природы, не такъ молчаливы[20], какъ я. (Уходитъ съ Троиломъ.)
ПАНД. Возможно ли это? только что добылъ, и утратилъ? чертъ возьми Антенора! бѣдный Троилъ сойдетъ съ ума. Проклятіе Антенору! зачѣмъ не сломили они ему шеи!
КРЕС. Что у васъ? Кто это приходилъ?
ПАНД. Ахъ, ахъ!
КРЕС. О чемъ ахаешь ты? гдѣ мой Троилъ? ушолъ? Скажи, добрый дядя, что случилось?
ПАНД. Желалъ бы провалиться сквозь землю.
КРЕС. О боги! — что же это такое?
ПАНД. Прошу, ступай въ свою комнату. — Желалъ бы, чтобъ ты никогда и не рождалась. Я зналъ — ты будешь его смертью. О бѣдный, бѣдный! — Проклятіе Антенору!
КРЕС. Прошу, на колѣняхъ прошу тебя, добрый дядя, скажи, что случилось?
ПАНД. Ты должна покинуть, должна покинуть насъ — ты вымѣнена на Антенора. Ты должна идти къ отцу, разстаться съ Троиломъ — это будетъ его смертью, его гибелью; онъ не перенесетъ этого.
КРЕС. О, боги! — Я не пойду.
ПАНД. Должна.
КРЕС. Не пойду, дядя. Я забыла моего отца; я не знаю ни единокровности, ни родства, ни любви, ни души такъ близкой мнѣ, какъ мой милый Троилъ. — О всемогущіе боги, сдѣлайте имя Крессиды вѣнцомъ лживости, если она когда-нибудь покинетъ Троила! Время, насиліе, смерть, истязайте это тѣло какъ только можете — основа, зданіе моей любви прочны, какъ самый центръ земли, все къ себѣ притягивающій. — Пойду въ свою комнату плакать —
ПАНД. Ступай, ступай.
КРЕС. Рвать мои роскошные волосы, царапать мои превозносимыя щеки, надрывать мой звучный голосъ рыданіемъ, сердце — именемъ Троила. — Я не покину Трои.
СЦЕНА 3.
правитьПАРИ. Разсвѣло и часъ назначенный для передачи ея этому доблестному Греку наступаетъ. Любезный Троилъ, передай Крессидѣ, что ей предстоитъ и уговори не противиться.
ТРОИ. Войдитежь въ домъ; я сейчасъ выведу ее, и когда передамъ въ руки этого Грека — представь себѣ, что это алтарь, а твой братъ Троилъ жрецъ, приносящій на этотъ алтарь свое собственное сердце.
ПАРИ. Знаю я, что такое любовь, и какъ жалѣю, такъ желалъ бы и помочь тебѣ! — Войдемте.
СЦЕНА 4.
правитьПАНД. Успокойся же, успокойся.
КРЕС. Къ чему уговариваешь ты меня успокоиться? Горе мое ядовито, полно, совершенно и такъ же сильно, какъ и самая вина его; какъ же успокоиться мнѣ? Еслибъ я могла умѣрить мою любовь, ослабить, расхолодить ее — тогда, конечно, могла бы умѣрить и мое горе. Но моя любовь не допускаетъ никакой измѣняющей ее примѣси; точно такъ же и мое горе о такой страшной потерѣ.
ПАНД. Вотъ, вотъ и онъ. — Голубчикъ ты мой!
КРЕС. (Обнимая его). О Троилъ! Троилъ!
ПАНД. Какое зрѣлище! Позволь и мнѣ обнять тебя. О, сердце, какъ говоритъ прекрасный стихъ —
О, сердце, сердце, грустное сердце,
Не разрываясь, что ты вздыхаешь?
и сейчасъ же отвѣчаетъ:
Затѣмъ, что ни молчаньемъ, ни рѣчами 1)
Горя ты не облегчаешь.
1) Въ прежнихъ изданіяхъ: Ву friendship, nor by speaking… По экземпляру Колльера: Ву silence, nor by speaking…
Нѣтъ стиха правдивѣе этого. Не надо ни чѣмъ пренебрегать, потому что можно дожить и до того, что и такой стишокъ понадобится — какъ мы и видимъ, видимъ это. — Ну что, мои ягняточки?
ТРОИ. Крессида, я люблю тебя такой чистой любовью, что всемогущіе боги, какъ бы раздраженные моей страстью, болѣе пламенной, чѣмъ холодное чествованіе ихъ божественности, — отнимаютъ тебя у меня.
КРЕС. Неужели и боги могутъ завидовать?
ПАНД. Могутъ, могутъ; доказательство такъ ясно.
КРЕС. И правда, что я должна покинуть Трою?
ТРОИ. Самая ненавистная правда.
КРЕС. Какъ! и Троила?
ТРОИ. И Трою и Троила.
КРЕС. Возможно ли это?
ТРОИ. И тотчасъ же; жестокая судьба не даетъ даже времени проститься, сурово отказываетъ во всякой отсрочкѣ, грубо препятствуетъ всякому сліянію нашихъ устъ, силой не допускаетъ сжать крѣпко другъ друга въ объятіяхъ, душитъ наши клятвы въ самое мгновеніе ихъ рожденія нашимъ дыханіемъ. Купивъ другъ друга столькими тысячами вздоховъ, мы должны продать себя самымъ жалкимъ образомъ въ самое короткое время, едва достаточное и для одного. Съ торопливостью вора, ничего не разбирая, сваливаетъ враждебное время богатую свою добычу: безчисленныя, какъ звѣзды неба, прощанія, каждое съ особеннымъ выраженіемъ и соотвѣтствующимъ поцѣлуемъ, оно скидываетъ въ одно ничтожное прости, ограничиваетъ насъ однимъ голоднымъ поцѣлуемъ, изгаженнымъ солью ѣдкихъ слезъ.
ЭНЕЙ. (За сценой). Троилъ! готова Крессида?
ТРОИ. Слышишь! зовутъ. Такъ, говорятъ, и геній призываетъ громкимъ «приди!» того, кто долженъ умереть тотчасъ же. (Пандору) Скажи, чтобъ подождали, что сейчасъ выйдетъ.
ПАНД. Гдѣ же мои слезы? дождите же, чтобъ укротить этотъ вихрь, или онъ съ корнемъ выворотитъ мое сердце! (Уходитъ.)
КРЕС. Такъ я должна возвратиться къ Грекамъ?
ТРОИ. Неизбѣжно.
КРЕС. Горемычная Крессида посреди веселыхъ Грековъ! Когдажь опять увидимся?
ТРОИ. Послушай, любовь моя. Будь только вѣрна —
КРЕС. Вѣрна? это что еще такое? откуда эта гадкая недовѣрчивость?
ТРОИ. Полно, не сердись же — вѣдь это минута разставанья; я сказалъ «будь вѣрна» не потому, чтобы боялся за тебя; я готовъ бросить перчатку и самой смерти, отстаивая чистоту твоего сердца; я сказалъ «будь вѣрна» только для перехода къ такому обѣщанію: будь вѣрна, и я увижу тебя.
КРЕС. О, мой милый, вѣдь это соединено съ страшными и неизбѣжными опасностями; но я буду вѣрна.
ТРОИ. А я сдружусь съ опасностями. Носи это запястье.
КРЕС. А ты эту перчатку. Когда жь увижу я тебя?
ТРОИ. Я подкуплю греческихъ стражей — буду приходить къ тебѣ каждую ночь. Будь только вѣрна.
КРЕС. О, небо! — опять будь вѣрна?
ТРОИ. Выслушай, моя милая, для чего говорю я это. Юные Греки полны доблестей; любезность ихъ, вполнѣ соотвѣтствующая дарамъ природы, усилена еще искусствомъ и опытностью; какъ на тебя подѣйствуютъ новость и блестящія качества при личной красотѣ, увы! нѣчто въ родѣ благодушной ревности — прошу, называй это добродѣтельнымъ грѣхомъ, — тревожитъ меня.
КРЕС. О, боги! ты не любишь меня.
ТРОИ. Да умру въ такомъ случаѣ опозореннымъ! Я сомнѣваюсь не столько въ твоей вѣрности, сколько въ моемъ собственномъ достоинствѣ. Я не умѣю ни пѣть, ни плясать, не знаю ни сладкихъ рѣчей, ни хитрыхъ игръ, лишенъ всѣхъ этихъ блестящихъ дарованій, которыми Греки такъ богаты; могу однакожь сказать, что подъ наружной прелестью каждаго кроется смиренный, нѣмо-болтливый демонъ, соблазняющій удивительно искусно. Смотри, не увлекись.
КРЕС. Ты думаешь, что увлекусь?
ТРОИ. Нѣтъ; но иногда дѣлается и то, чего не хотѣлось бы; иногда мы сами дѣлаемся для себя демонами, искушая слабыя наши силы, полагаясь на ихъ неизмѣнное могущество[21].
ЭНЕЙ. (За сценой). Любезный Троилъ —
ТРОИ. Поцѣлуй же меня, и разстанемся.
ПАРИ. (За сценой). Братъ! Троилъ!
ТРОИ. Войди, добрый братъ, и съ Энеемъ, и съ Грекомъ.
КРЕС. А ты будешь вѣренъ мнѣ?
ТРОИ. Кто, я? увы, это мой порокъ, мой недостатокъ; тогда какъ другіе удятъ разными хитростями громкую славу, я добиваюсь чистой правдивостью только истиннаго прямодушія; тогда какъ другіе ловко позлащаютъ мѣдные вѣнцы свои — я честно ношу свой безъ всякой поддѣлки. Не сомнѣвайся въ моей вѣрности; я весь чистосердечіе и преданность, — въ этомъ все мое богатство.
Добро пожаловать, доблестный Діомедъ. Вотъ прекрасная, которую мы выдаемъ вамъ за Антенора. У воротъ я передамъ ее тебѣ, и дорогой объясню что она такое. Будь привѣтливо вѣжливъ съ ней, и клянусь, прекрасный Грекъ, душой моей, подвергнешься когда-нибудь произволу меча моего — назови только Крессиду, и твоя жизнь будетъ такъ же безопасна, какъ жизнь Пріама въ Иліонѣ.
ДІОМ. Прекрасная Крессида, побереги, сдѣлай милость, благодаренія, которыхъ ждетъ отъ тебя этотъ царственный юноша. Блескъ твоихъ глазъ, небо твоихъ ланитъ сами собою вынуждаютъ нѣжнѣйшее съ тобой обращеніе, и ты будешь владычицей Діомеда, будешь вполнѣ повелѣвать имъ.
ТРОИ. Грекъ, ты поступаешь со мной крайне невѣжливо, пороча мою заботливую просьбу похвалами Крессидѣ. Скажу тебѣ, греческій вождь — она на столько жь выше всѣхъ твоихъ похвалъ, на сколько ты недостоинъ называться ея служителемъ. Требую, чтобъ ты обращался съ ней хорошо ради моего требованія; потому что иначе, клянусь грознымъ Плутономъ, будь и громадный Ахиллесъ твоимъ охранителемъ — я перехвачу тебѣ горло.
ДІОМ. О, не горячись такъ, Троилъ. Мой санъ и званіе посла даютъ мнѣ право говорить свободно; выйду изъ города — буду дѣйствовать какъ захочу, и знай — ничего не сдѣлаю по приказанію. Уваженіе будетъ вынуждено только ея собственнымъ достоинствомъ; на твои же приказы отвѣчу смѣло и прямо — не бывать этому.
ТРОИ. Идемъ къ воротамъ. — Скажу тебѣ, Діомедъ, благодаря этому храброванію, часто придется тебѣ прятать свою голову. — Дай же руку, Крессида; поговоримъ еще дорогой о нашемъ грустномъ положеніи. (Уходитъ съ Крессидой и Діомедомъ. Трубные звуки за сценой.) пари. Слышите! Это труба Гектора.
ЭНЕЙ. Какъ же это пролетѣло утро! Гекторъ можетъ назвать меня лентяемъ, нерадивцемъ — вѣдь я клялся, что прежде его буду на полѣ.
ПАРИ. Все это по милости Троила. Идемте жь, идемте вмѣстѣ съ нимъ на поле.
ДЕИФ. Снарядимся мигомъ. —
ЭНЕЙ. Съ живымъ проворствомъ жениха, и летимъ вслѣдъ за Гекторомъ. Слава Трои зависитъ нынче отъ его доблести, отъ его личной храбрости.
СЦЕНА 5.
правитьАГАМ. Бодрый и прекрасный въ полномъ вооруженіи ты предупреждаешь время нетерпѣливой храбростью. Прикажи же, грозный Аяксъ, трубачу своему возвѣстить объ этомъ Троѣ какъ можно громче, чтобы испуганный воздухъ коснулся головы великаго воителя и вызвалъ его сюда.
АЯКС. Трубачъ, вотъ тебѣ мой кошелекъ. Надрывай легкія и мѣдную трубу свою; дуй, пока твои шаровидныя щеки не раздуются сильнѣе, чѣмъ у надсаживающагося Аквилона. Ну, напрягай же грудь до брызгъ крови изъ глазъ — ты вызываешь Гектора. (Трубачъ трубитъ.)
УЛИС. Не отвѣчаютъ.
АХИЛ. Слишкомъ еще рано.
АГАМ. Не Діомедъ ли это съ дочерью Калхаса?
УЛИС. Онъ — узнаю по походкѣ; какъ бы приподнимаемый своимъ духомъ отъ земли, онъ ходитъ на пальцахъ.
АГАМ. Это Крессида?
ДІОМ. Она самая.
АГАМ. (Цѣлуя ее). Искреннѣйшій привѣтъ тебѣ, прекрасная, отъ всѣхъ Грековъ.
НЕСТ. Предводитель нашъ привѣтствуетъ тебя поцѣлуемъ.
УЛИС. Но привѣтъ такого рода чисто личный — лучше, еслибъ онъ былъ общій.
НЕСТ. Отличнѣйшая мысль; я начну. — (Цѣлуя ее) Это отъ Нестора.
АХИЛ. Я сгоню эту зиму съ твоихъ устъ, прекрасная. (Цѣлуя ее) Прими привѣтъ Ахиллеса.
МЕНЕ. Былъ когда-то и у меня прекраснѣйшій предметъ для поцѣлуевъ.
ПАТР. Но изъ этого нисколько не слѣдуетъ, чтобъ ты могъ цѣловать и теперь. (Отстраняя его) Наглый Парисъ подвергнулся вотъ такъ, и (Цѣлуя ее) разлучилъ тебя съ твоимъ предметомъ[22].
УЛИС. Убійственное оскорбленіе, вина всѣхъ насмѣшекъ надъ нами, изъ за чего жертвуемъ жизнями, чтобъ позолотить рога его.
ПАТР. Это былъ поцѣлуй Менелая — (Цѣлуя ее опять) а этой мой, поцѣлуй Патрокла.
МЕНЕ. Ловко.
ПАТР. Парисъ и я всегда цѣлуемъ за него.
МЕНЕ. Но на этотъ разъ я поцѣлую и самъ. — Съ твоего позволенія, прекрасная.
КРЕС. А цѣлуя, ты даешь, или принимаешь?
МЕНЕ. И даю, и принимаю.
КРЕС. Закладую жизнь, что поцѣлуй, который ты принимаешь далеко лучше того, который даешь, и потому нѣтъ тебѣ поцѣлуя.
МЕНЕ. Я готовъ и придать — дамъ три за одинъ.
КРЕС. Какой же ты неразсчетливый; давай столько же, или ничего.
МЕНЕ. Я неразсчетливъ? кто жь разсчетливъ?
КРЕС. Парисъ; вѣдь самъ знаешь что просчиталъ, а онъ обчелъ тебя[23].
МЕНЕ. Ты щелкаешь меня прямо по лбу.
КРЕС. Нѣтъ, клянусь.
УЛИС. Да и что же сдѣлала бы ты своими ногтями противъ его рогъ. — Могу и я, прекрасная, попросить у тебя поцѣлуя?
КРЕС. Можешь.
УЛИС. Я жажду его.
КРЕС. Такъ проси же.
УЛИС. Такъ даруй же мнѣ, ради самой Венеры, поцѣлуй, когда Елена снова сдѣлается дѣвственницей и возвратится къ нему.
КРЕС. Я твои должница; требуй его, когда придетъ это время.
УЛИС. Не дождаться мнѣ этого времени, стало и твоего поцѣлуя.
ДІОМ. Позволь же, прекрасная, проводить тебя къ твоему отцу. (Уходитъ съ Крессидой.)
НЕСТ. Живая дѣвушка.
УЛИС. Ну ее! Глаза, щеки, губы и даже ноги — все говоритъ у ней; ея легкомысліе высказывается каждой жилкой, каждымъ движеніемъ ея тѣла. Эти живыя созданія съ языкомъ такъ развязнымъ, что привѣтствуютъ случай[24] прежде, чѣмъ онъ представился и широко раскрываютъ таблички своихъ мыслей каждому желающему прочесть ихъ — жалкія жертвы первой случайности, дѣвы радости. (Трубные звуки за сценой.)
ВСѢ. Это трубы Троянъ.
АГАМ. Да вотъ и они.
ЭНЕЙ. Привѣтъ всѣмъ властителямъ Греціи! Чѣмъ же будетъ почтенъ тотъ, кто одержитъ побѣду? Предполагаете провозгласить побѣдителя? хотите чтобъ противники бились на смерть, или разошлись по первому возгласу или знаку? Обо всемъ этомъ Гекторъ поручилъ мнѣ спросить васъ.
АГАМ. А какъ желалъ бы самъ Гекторъ?
ЭНЕЙ. Ему все равно; онъ на все согласенъ.
АХИЛ. Это вполнѣ соотвѣтствуетъ Гектору: безоглядно, немного горделиво и слишкомъ неуважительно къ противнику.
ЭНЕЙ. Если ты не Ахиллесъ, скажи твое имя.
АХИЛ. Если не Ахиллесъ — ничто.
ЭНЕЙ. Стало Ахиллесъ; но кто бы ты ни былъ, знай, что крайностями великаго и малаго доблесть и гордость Гектора не уступятъ другъ другу: первая безконечна какъ вселенная, послѣдняя ничтожна какъ ничто. Пойми его хорошенько, и то, что кажется гордостью, окажется благодушіемъ. Вашъ Аяксъ на половину Гекторовой крови, и изъ любви къ этой крови половина Гектора осталась дома; только половина сердца, половина руки, половина Гектора выступаетъ противъ этого двукровнаго витязя — полу-троянца и полу-грека.
АХИЛ. Такъ это будетъ бабья битва? — О, понимаю тебя.
АГАМ. Вотъ и Діомедъ. — Ступай, любезный, будь сторонникомъ нашего Аякса, и какъ ты и доблестный Эней рѣшите: сражаться ли имъ на смерть или до перваго мановенія остановиться — такъ и будетъ. Противники — родственники, и это на половину умѣряетъ ихъ удары еще и до схватки (Аяксъ и Гекторъ входятъ въ ограду.)
УЛИС. Они стали ужь другъ противъ друга.
АГАМ. Кто этотъ молодой Троянецъ, такъ печальный?
УЛИС. Младшій сынъ Пріама, истинный витязь, не вполнѣ еще возмужавшій и уже не имѣющій подобнаго себѣ; твердый въ своемъ словѣ, онъ говоритъ дѣлами и не имѣетъ языка для дѣлъ своихъ; не скоро раздражаемый, раздраженный не скоро и успокоивается; рука и сердце его отверзты и щедры, потому что имѣетъ что — даетъ, думаетъ что — высказываетъ прямо; по даетъ тогда только, когда разсудокъ одобритъ щедрость, вздорной же мысли никогда не чествуетъ дыханіемъ. Мужественный какъ Гекторъ, но далеко опаснѣйшій; потому что Гектору и въ пылу ярости доступны нѣжныя чувства, онъ же въ разгарѣ страсти мстительнѣе самой ревнивой любви. Его зовутъ Троиломъ, онъ вторая ихъ надежда, такъ же прекрасная, какъ и Гекторъ. Все это сообщилъ мнѣ Эней, который знаетъ его отъ головы до пятокъ; такъ описывалъ онъ мнѣ его въ откровенной со мной бесѣдѣ въ великомъ Иліонѣ. (Трубы. Гекторъ и Аяксъ сражаются.)
АГАМ. Они сразились.
НЕСТ. Ну, Аяксъ, постой же за себя.
ТРОИ. Гекторъ, ты спишь; проснись!
АГАМ. Удары его ловки; — сюда, Аяксъ!
ДІОМ. Довольно. (Трубы умолкаютъ.)
ЭНЕЙ. Довольно, витязи.
АЯКС. Я не согрѣлся еще; позвольте начать снова.
ДІОМ. Если Гектору угодно —
ГЕКТ. Нѣтъ, не угодно мнѣ. — Доблестный Аяксъ, ты сынъ сестры моего отца, двоюродный братъ дѣтей великаго Пріама; родственная связь не допускаетъ кроваваго между нами состязанія. Еслибъ смѣсь греческаго и троянскаго была въ тебѣ такова, что ты могъ бы сказать: "вотъ вся эта рука греческая, а эта троянская; вотъ эта нога греческая, а эта вся троянская; кровь моей матери движется въ правой щекѣ, а кровь моего отца въ лѣвой — клянусь всемогущимъ Юпитеромъ, мой мечъ не оставилъ бы ни одного изъ твоихъ греческихъ членовъ безъ отмѣтокъ жестокой вражды нашей; но правосудные боги не хотятъ, чтобы смертоносный мечъ мой пролилъ хоть каплю крови, заимствованной тобою у твоей матери, моей почтенной тетки. Позволь же обнять тебя, Аяксъ. — Клянусь, громовержцемъ, руки у тебя здоровенныя. Гекторъ, желалъ бы чтобъ онѣ (Обнимая его) вотъ такъ только обрушались на него. Вся честь и слава тебѣ, братъ!
АЯКС. Благодарю, Гекторъ. Ты слишкомъ ужь скроменъ и великодушенъ. Я пришелъ сюда съ желаніемъ убить тебя, чтобъ еще болѣе прославиться твоей смертью.
ГЕКТ. Ни самый дивный Неоптолемъ, на свѣтломъ шлемѣ котораго слава громко провозглашала: «это онъ!» не подумалъ бы поживиться ею отъ Гектора.
ЭНЕЙ. Обѣ стороны ждутъ что вы рѣшите.
ГЕКТ. Рѣшили покончить объятіемъ. — Прощай, Аяксъ.
АЯКС. Еслибъ просьба моя могла увѣнчаться успѣхомъ, что рѣдко выпадаетъ на мою долю — я попросилъ бы доблестнаго брата посѣтить наши палатки.
ДІОМ. О томъ же проситъ и Агамемнонъ, и великій Ахиллесъ жаждетъ увидать доблестнаго Гектора безъ оружія.
ГЕКТ. Эней, позови ко мнѣ брата Троила и дай знать объ этомъ дружественномъ приглашеніи сопровождавшимъ насъ Троянамъ: скажи, чтобъ они отправлялись въ городъ. — Руку, братъ; идемъ пировать, бесѣдовать съ вашими витязями.
АЯКС. Вотъ и великій Агамемнонъ идетъ къ намъ.
ГЕКТ. Называй мнѣ по именамъ доблестнѣйшихъ изъ нихъ; Ахиллеса же мой зоркій глазъ отыщетъ и самъ, по его громадному, величавому стану.
АГАМ. Привѣтствую тебя, доблестный воитель, на сколько это возможно человѣку, которому хотѣлось бы избавиться отъ такого врага, какъ ты. Но это совсѣмъ не привѣтливо; постараюсь выразиться яснѣе: что прошло и то, что еще будетъ засыпано шелухой и безобразнымъ мусоромъ забвенія, и въ настоящее мгновеніе само чистосердечіе, чуждое всякой двуличности, съ божественной искренностью, отъ всей души привѣтствуетъ великаго Гектора.
ГЕКТ. Благодарю, царственный Агамемнонъ.
АГАМ. СТроилу). Такой же привѣтъ и тебѣ, достославный Троянецъ.
МЕНЕ. Позволь и мнѣ подтвердить привѣтъ моего царственнаго брата; привѣтъ вамъ, чета воинственныхъ братьевъ.
ГЕКТ. Кому должны мы отвѣчать?
ЭНЕЙ. Благородному Менелаю.
ГЕКТ. А! это ты, государь? Клянусь наручами Марса — благодарю тебя. Не смѣйся надъ этой необыкновенной клятвой — твоя quondam жена всегда клянется перчаткой Венеры; она здорова, но кланяться тебѣ не поручала мнѣ.
МЕНЕ. Не напоминай мнѣ о ней; это слишкомъ для меня непріятно.
ГЕКТ. Ахъ, извини; я огорчилъ тебя.
НЕСТ. Часто видалъ я, доблестный Троянецъ, какъ ты работалъ за судьбу, пролагая страшный путь сквозь ряды греческихъ юношей; видалъ какъ, разгоряченный не менѣе Персея, пришпоривая Фригійскаго коня своего, пренебрегалъ карой и местью и останавливалъ взнесенный мечъ въ воздухѣ, не позволяя ему пасть на павшихъ уже передъ тобою, и я говорилъ тогда стоявшимъ подлѣ меня: смотрите! вотъ раздающій жизнь Юпитеръ. Видалъ какъ, окруженный Греками, ты останавливался и переводилъ духъ подобно бойцу на Олимпійскихъ играхъ; все это видалъ я, но твоего лица, всегда закрытаго сталью, до сихъ поръ никогда не видалъ еще. Я зналъ твоего дѣда, разъ сражался даже съ нимъ; славный былъ онъ воинъ, но, клянусь Марсомъ, нашимъ общимъ предводителемъ, далеко уступалъ тебѣ. Позволь же старику обнять тебя, доблестный воитель, и отъ души привѣтствовать въ нашихъ палаткахъ.
ЭНЕЙ. Это старый Несторъ.
ГЕКТ. Мнѣ позволь обнять тебя, добрая, старая лѣтопись, ходившая такъ долго рука въ руку со временемъ. Почтенный Несторъ, искренно радъ прижать тебя къ груди моей.
НЕСТ. Желалъ бы, чтобъ мои руки и въ битвѣ могли такъ же поспорить съ твоими, какъ въ этомъ дружескомъ выраженіи.
ГЕКТ. Желалъ бы и я того же.
НЕСТ. Тогда, клянусь этой бѣлой бородой, я завтра же сразился бы съ тобой непремѣнно. Но — привѣтъ, привѣтъ тебѣ! Было время —
УЛИС. Дивлюсь какъ этотъ городъ стоитъ еще, когда его основа, его опора у насъ.
ГЕКТ. Узнаю тебя, любезный Улиссъ. А сколько пало и Грековъ и Троянъ съ тѣхъ поръ, какъ я впервые видѣлъ тебя и Діомеда послами въ Иліонѣ.
УЛИС. Я предсказывалъ вамъ тогда что будетъ. На половицу мое пророчество сбылось уже, — и этимъ стѣнамъ, такъ величаво обнимающимъ вашъ городъ, и этимъ башнямъ, такъ весело лобызающимся съ облаками — придется облобызать свое подножіе.
ГЕКТ. Что-то не вѣрится. Онѣ стоятъ себѣ, и безъ хвастовства, я думаю, что паденіе каждаго Фригійскаго камня будетъ стоить покрайней мѣрѣ капли греческой крови; во всякомъ случаѣ, конецъ вѣнчаетъ все, и старый, общій рѣшитель всего — Время, порѣшитъ когда-нибудь и это.
УЛИС. Ему и предоставимъ это. Привѣтствую тебя, благороднѣйшій, доблестнѣйшій Гекторъ. Послѣ нашего предводителя прошу попировать и у меня, въ моей палаткѣ.
АХИЛ. Я перебью его у тебя, благородный Улиссъ, перебью. — Ну, Гекторъ, я наглядѣлся на тебя; я тщательно осмотрѣлъ тебя, Гекторъ, всего — членъ за членомъ.
ГЕКТ. Ты Ахиллесъ?
АХИЛ. Ахиллесъ.
ГЕКТ. Прошу, постой же, дай поглядѣть на тебя.
АХИЛ. Смотри до сыта.
ГЕКТ. Насытился ужь.
АХИЛ. Слишкомъ скоро; а я вотъ снова осмотрю тебя, какъ бы для покупки, членъ за членомъ.
ГЕКТ. Ты можешь перечитывать меня, какъ забавную книгу, и все-таки не вычитаешь многаго что есть во мнѣ. Что пожираешь такъ меня глазами?
АХИЛ. Скажите, о, боги, въ какую часть тѣла могу я поразить его вѣрнѣе — въ эту, въ эту, или въ эту? чтобъ я могъ назвать рану но мѣсту, опредѣлить отверстіе, въ которое вылетитъ великій духъ Гектора. Отвѣчайте же мнѣ, о, боги!
ГЕКТ. Горделивый человѣкъ, отвѣтъ на такой вопросъ унизилъ бы боговъ. Погоди еще. Неужели ты думаешь, что лишить меня жизни такъ же легко, какъ и сказать напередъ, но одному пустому предположенію, во что ты смертельно поразишь меня?
АХИЛ. Думаю.
ГЕКТ. Еслибъ ты былъ даже оракулъ и сказалъ это — я и тогда не повѣрилъ бы. Отнынѣ берегись, потому что я поражу тебя не въ ту или въ эту часть — клянусь кузницей выковавшей шлемъ Марса, я поражу тебя въ каждую часть отъ головы до пятокъ. — Простите мнѣ, вы, мудрѣйшіе изъ Грековъ, хвастовство это, его наглость и меня заставила говорить глупости, но я постараюсь оправдать мои слова самымъ дѣломъ, или никогда —
АЯКС. Не сердись, любезный братъ, — а ты, Ахиллесъ, оставь угрозы до времени, когда случай или твердая рѣшимость дадутъ тебѣ возможность осуществить ихъ. Хочешь — можешь каждый день вполнѣ насытиться Гекторомъ. Но я боюсь, что и весь нашъ совѣтъ не уговоритъ тебя помѣриться съ нимъ.
ГЕКТ. Прошу, дай взглянуть на тебя на нолѣ; съ тѣхъ поръ какъ ты отказался отъ дѣла Грековъ у насъ не было ни одной серьёзной битвы.
АХИЛ. Ты просишь, Гекторъ? Завтра я встрѣчу тебя страшный, какъ смерть; сегодня же — будемъ всѣ друзьями.
ГЕКТ. Давай же руку.
АГАМ. Доблестные вожди Греціи, прошу прежде въ мою палатку, отобѣдаемъ всѣ вмѣстѣ, и за тѣмъ, если у Гектора будетъ досугъ, а у васъ желаніе — приглашай его къ себѣ каждый. — Гремите же трубы и барабаны, чтобы знаменитый воинъ зналъ, что мы искренно рады ему. (Уходятъ всѣ кромѣ Троила и Улисса.)
ТРОИ. Скажи, почтенный Улиссъ, въ какомъ мѣстѣ лагеря живетъ Калхасъ?
УЛИС. Подлѣ палатки Менелая, любезный Троилъ. Сегодня онъ угощаетъ Діомеда, который не смотритъ уже ни на небо, ни на землю; влюбленные глаза и все его вниманіе устремлены на одну только прекрасную Крессиду.
ТРОИ. Будь такъ обязателенъ, проводи меня къ нему, когда оставимъ палатку Агамемнона.
УЛИС. Располагай мной. Но будь же и ты такъ добръ, скажи, какъ вела себя эта Крессида у васъ въ Троѣ. Нѣтъ ли у ней тамъ любовника, скорбящаго о ней?
ТРОИ. Показывающій изъ хвастовства рубцы свои достоинъ смѣха. Идемъ, почтенный Улиссъ. Она была любима, любила и сама, любима и любитъ и теперь; но обаятельная любовь — вѣчная игрушка счастія.
ДѢЙСТВІЕ V.
правитьСЦЕНА 1.
правитьАХИЛ. Распалю нынче кровь его греческимъ виномъ, а завтра охлажу ее мечемъ. Угостимъ его, Патроклъ, на славу.
ПАТР. Посмотри, Ѳерзитъ идетъ сюда.
АХИЛ. Что завистливая собака[25], подгорѣлый блинъ природы, что тебѣ?
ѲЕРЗ. Вотъ письмо тебѣ, картина того, чѣмъ ты кажешься, идолъ безмозглыхъ поклонниковъ.
АХИЛ. Откуда, жалкій объѣдокъ?
ѲЕРЗ. Изъ Трои, полное блюдо глупости.
ПАТР. Остался еще кто въ палаткѣ?
ѲЕРЗ. Инструменты врача, или рана больнаго[26].
ПАТР. Отлично сказано, воплощенная напасть! къ чему однакожъ все это остроуміе?
ѲЕРЗ. Прошу, молчи, малой; твои рѣчи не принесутъ мнѣ никакой пользы; вѣдь ты слывешь мужескимъ прислужникомъ Ахиллеса.
ПАТР. Какъ мужескимъ? что это, негодяй, значитъ?
ѲЕРЗ. Мужеской, то-есть, наложницей. Всѣ черныя немощи юга, колотья, грыжи, кашли, грузы гравья въ почкахъ, спячки, параличи, гноеточивость глазъ, завалы печени, удушья, волдыри полные гноя, костяные наросты на рукахъ, неизлѣчимая костоѣда и повсемѣстная проказа да овладѣютъ такими извратителями естественности[27]!
ПАТР. Къ чему, гнусный коробъ злобы, всѣ эти проклятія?
ѲЕРЗ. Тебя что ли проклинаю я?
ПАТР. Нѣтъ, разсохшаяся кадушка, гнусная, паршивая собака, — не меня.
ѲЕРЗ. Не тебя? зачѣмъ же сердишься, дрянной, ничтожный мотокъ сырца, лоскутъ зеленой тафты для больныхъ глазъ, шнуръ кошелька мота? — О, боги, какъ переполненъ бѣдный міръ этими мошками — безконечно малыми природы!
ПАТР. Убирайся, желчь!
ѲЕРЗ. Зябличье яичко!
АХИЛ. Любезный Патроклъ, уничтожены всѣ мои великіе разсчеты на завтрешнюю битву. Вотъ письмо отъ царицы Гекубы и приписка отъ ея дочери — дорогой любви моей; обѣ корятъ меня и заклипаютъ не измѣнять данной клятвѣ. Не хочу нарушать ее. Гибните Греки, гибни моя слава, оставайся или улетай честь — моя клятва выше всего, и я сдержу ее. — Пойдемъ, пойдемъ, Ѳерзитъ; помоги мнѣ убрать мою палатку; пропируемъ всю эту ночь. — Идемъ, Патроклъ. (Уходитъ съ Патрокломъ.)
ѲЕРЗ. Отъ избытка крови и недостатка мозга эта парочка, пожалуй, и совсѣмъ рехнется; рехнись они отъ избытка мозга и недостатка крови — я сдѣлался бы врачей ь сумасшедшихъ. Вотъ Агамемнонъ — онъ порядочный еще малой и большой любитель перепелокъ, но мозгу и у него меньше, чѣмъ сѣры въ ушахъ; а дивное превращеніе Юпитера, быкъ братъ его, этотъ первообразъ, покривившійся памятникъ рогоносцевъ, этотъ жалкій рогъ для натягиванія башмаковъ, на цѣпочкѣ болтающійся на ногѣ брата, — во что еще, кромѣ того что онъ есть, превратила бы его острота, прошпигованная злостью, или злость, начиненная остротой? Въ осла? не къ чему — онъ и безъ того оселъ и быкъ; въ быка? опять не къ чему — онъ и такъ и быкъ и оселъ. Въ собаку, мула, кота, хорька, жабу, ящерицу, сову, выпь, или даже въ селедку безъ молокъ? — мнѣ, право, все равно; но будь я Менелаемъ — я возсталъ бы противъ судьбы. Не спрашивайте, чѣмъ бы я хотѣлъ быть, еслибъ не былъ Ѳерзитомъ, потому что согласился бъ быть даже вошью прокаженнаго, чтобъ только не быть Менелаемъ. — Это что за огни и призраки?
АГАМ. Мы не туда идемъ, не туда.
АЯКС. Прямо туда — видишь вонъ свѣтъ-то.
ГЕКТ. Сколько безпокойствъ надѣлалъ я вамъ.
АЯКС. Нисколько.
УЛИС. Вотъ и онъ самъ выходитъ тебѣ на встрѣчу.
АХИЛ. Милости просимъ, храбрый Гекторъ; милости просимъ, царственные вожди.
АГАМ. Теперь, царственная отрасль Трои, позволь пожелать тебѣ доброй ночи. Начальство надъ стражей, которая должна проводить тебя, мы поручаемъ Аяксу.
ГЕКТ. Тысячи благодареній и доброй ночи, предводителю Грековъ.
МЕНЕ. Доброй ночи, благородный Гекторъ.
ГЕКТ. Доброй ночи, любезный Менелай.
ѲЕРЗ. Любезный нужникъ; вѣдь любезный сказалъ онъ; любезный стокъ, спускъ всевозможной дряни.
АХИЛ. Доброй ночи и вмѣстѣ привѣтъ уходящимъ и остающимся.
АГАМ. Доброй ночи. (Уходитъ съ Менелаемъ.)
АХИЛ. Старый Несторъ остается, останься и ты, Діомедъ; проведемъ еще часъ или два съ Гекторомъ.
ДІОМ. Не могу, любезный Ахиллесъ; дѣло, и очень важное отзываетъ меня именно въ эту самую минуту. — Доброй ночи, благородный Гекторъ.
ГЕКТ. Дай же руку.
УЛИС. (Тихо Троилу). Ступай за его Факеломъ, онъ спѣшитъ въ палатку Калхаса; и я пойду съ тобой.
ТРОИ. Добрый Улиссъ, ты такъ обязателенъ.
ГЕКТ. (Діомеду). Доброй ночи. (Діомедъ уходитъ, а за нимъ и Улиссъ съ Троиломъ.)
АХИЛ. Идемте же, идемте въ мою палатку. (Уходитъ съ Гекторомъ, Аяксомъ и Несторомъ.)
ѲЕРЗ. А Діомедъ-то лживый негодяй, продувной бездѣльникъ; я столько жь положусь на него, когда онъ на меня покосится, какъ и на шипъ змѣи. Слова и обѣщанія онъ расточаетъ, какъ заносчивая собака лай, а исполненіе предскажутъ развѣ астрономы; и оно будетъ предзнаменованіемъ какого-нибудь чуда, какого-нибудь переворота: солнце начнетъ заимствовать отъ мѣсяца, если Діомедъ сдержитъ свое слово. Откажусь лучше отъ лицезрѣнія Гектора и отправлюсь по его слѣдамъ; говорятъ онъ связался съ непотребной Троянкой и пользуется для этого палаткой измѣнника Калхаса. Пойду за нимъ. — Ничего, кромѣ распутства; все развратные подлецы.
СЦЕНА 2.
правитьДІОМ. Эй, бодрствуете вы еще? отвѣчайте.
КАЛХ. (За сценой). Кто тамъ?
ДІОМ. Діомедъ. — Это ты, Калхась? — Гдѣ дочь твоя?
КАЛХ. (За сценой). Идетъ къ тебѣ.
УЛИС. Станемъ такъ, чтобъ его факелъ не открылъ насъ.
ТРОИ. Крессида выходитъ къ нему.
ДІОМ. Ну что же, мое сокровище?
КРЕС. Милый мой попечитель! — Послушай что я скажу тебѣ. (Шепчутся.)
ТРОИ. Какая короткость!
УЛИС. Она всякому, съ перваго раза, будетъ пѣть то же.
ѲЕРЗ. И всякой, сейчасъ же найдетъ ключъ ея пѣсенъ[28]; вѣдь она положена на ноты.
ДІОМ. Не забудешь?
КРЕС. Не забуду? нѣтъ.
ДІОМ. Докажи же самымъ дѣломъ; пусть чувства соотвѣтствуютъ словамъ.
ТРОИ. Что же не забудетъ она?
УЛИС. Слушай.
КРЕС. Нѣтъ, милый Грекъ, не соблазняй меня болѣе на глупость.
ѲЕРЗ. Бездѣльничество!
ДІОМ. Такъ нѣтъ?
КРЕС. Послушай что я скажу тебѣ —
ДІОМ. Вздоръ, вздоръ! что бы ты ни сказала — все будетъ вѣроломствомъ.
КРЕС. Право, не могу. Чего ты хочешь отъ меня?
ѲЕРЗ. Ловкой продѣлки — согласиться не соглашаясь.
ДІОМ. Что обѣщала ты мнѣ клятвенно?
КРЕС. Прошу, не требуй исполненія моей клятвы; требуй всего, только не этого, милый Грекъ.
ДІОМ. Покойной же ночи.
ТРОИ. Не измѣняй, терпѣніе!
УЛИС. Молчи, Троянецъ.
КРЕС. Діомедъ!
ДІОМ. Нѣтъ, нѣтъ; покойной ночи; не буду болѣе дуракомъ твоимъ.
ТРОИ. А лучшій тебя долженъ быть имъ.
КРЕС. Послушай! одно только слово на ушко.
ТРОИ. О, мученіе, безуміе!
УЛИС. Ты взволнованъ; прошу, уйдемъ, не то негодованіе твое разразится громкой яростью. Мѣсто здѣсь страшно опасное; время самое убійственное; прошу, идемъ.
ТРОИ. Посмотри, сдѣлай милость!
УЛИС. Нѣтъ, идемъ. Ты внѣ себя; пойдемъ.
ТРОИ. Прошу, останься.
УЛИС. Ты утратилъ уже терпѣніе; пойдемъ.
ТРОИ. Прошу, останься. Клянусь адомъ и всѣми муками ада, не скажу ни слова болѣе.
ДІОМ. Такъ покойной ночи.
КРЕС. Постой, ты уходишь разсерженный.
ТРОИ. И это огорчаетъ тебя? О, увядшая вѣрность!
УЛИС. Опять —
ТРОИ. Клянусь Юпитеромъ, я буду терпѣливъ.
КРЕС. Мой попечитель! — милый Грекъ!
ДІОМ. Вздоръ, вздоръ! прощай; надуваешь.
КРЕС. Право, нѣтъ; воротись на минутку.
УЛИС. Ты дрожишь; идемъ — не выдержишь болѣе.
ТРОИ. Она гладитъ его щеку.
УЛИС. Идемъ, идемъ.
ТРОИ. Нѣтъ, останемся; клянусь Юпитеромъ, я ни слова не скажу. Между моей волей и всѣми оскорбленіями оплотъ терпѣнія. Подождемъ еще немного.
ѲЕРЗ. Какъ сосчекочиваетъ ихъ жирный демонъ сладострастія картофельными своими пальцами[29]. Разгарайcя похоть, разгорайся!
ДІОМ. Такъ не обманешь?
КРЕС. Право не обману[30]; иначе не вѣрь мнѣ никогда.
ДІОМ. Дай какой-нибудь залогъ въ обезпеченіе.
КРЕС. Сейчасъ принесу. (Уходитъ.)
УЛИС. Ты поклялся быть терпѣливымъ.
ТРОИ. Не бойся; не буду самимъ собой, убью сознаніе того, что чувствую; я весь терпѣніе.
ѲЕРЗ. Вотъ и залогъ — давай, давай его!
КРЕС. Вотъ, Діомедъ, береги это запястье.
ТРОИ. О, красота, гдѣ же твоя вѣрность?
УЛИС. Троилъ —
ТРОИ. Буду терпѣливъ, покрайней мѣрѣ наружно.
КРЕС. Ты смотришь на это запястье; разсмотри его хорошенько. — Онъ любилъ меня — о, вѣроломная! — отдай мнѣ его назадъ.
ДІОМ. Кому жь принадлежало оно прежде?
КРЕС. На что тебѣ знать — вотъ, оно опять у меня. — Завтра ночью я не выйду къ тебѣ. Прошу, Діомедъ, и ты не ходи ужь ко мнѣ.
ѲЕРЗ. Она подстрекаетъ его. — Славно, плутовка.
ДІОМ. Оно будетъ у меня.
КРЕС. Какъ, это?
ДІОМ. Да, это.
КРЕС. О, боги! — О, милый, милый залогъ! твой, господинъ лежитъ теперь на ложѣ, раздумывая о тебѣ и обо мнѣ, вздыхаетъ, беретъ мою перчатку и цѣлуетъ ее, какъ я тебя цѣлую. — Нѣтъ, не отнимай его у меня; кто отниметъ его у меня — отниметъ вмѣстѣ съ нимъ и мое сердце.
ДІОМ. Твое сердце мое ужь; и это должно быть моимъ.
ТРОИ. Я поклялся быть терпѣливымъ.
КРЕС. Не отдамъ, Діомедъ; клянусь, не отдамъ. Я дамъ тебѣ что-нибудь другое. (Діомедъ старается отнять его.)
ДІОМ. Хочу его. Отъ кого оно?
КРЕС. Къ чему знать тебѣ?
ДІОМ. Полно же, скажи, отъ кого оно?
КРЕС. Отъ человѣка, который любилъ меня больше, чѣмъ ты обѣщаешь. (Діомедъ вырываете у ней запястье.) Ну, коли отнялъ — возьми его.
ДІОМ. Кто же далъ его тебѣ?
КРЕС. Не скажу, клянусь всѣми спутницами Діаны и ею самой.
ДІОМ. Такъ я выйду завтра, прицѣпивъ его къ моему шлему, и пусть надрывается прежній его хозяинъ, если не осмѣлится потребовать его.
ТРОИ. Потребую, будь ты самъ дьяволъ и носи его на рогахъ своихъ.
КРЕС. Полно, полно; вѣдь то ужь копчено, прошло, — и нѣтъ, но прошло еще; я не сдержу моего слова.
ДІОМ. Такъ прощай. Никогда не издѣваться тебѣ болѣе надъ Діомедомъ.
КРЕС. Нѣтъ, ты не уйдешь. — Нельзя ничего сказать — сейчасъ и разсердился.
ДІОМ. Не люблю я этихъ глупостей.
ѲЕРЗ. И я, клянусь Плутономъ; но именно то, чего ты не любишь, мнѣ и нравится.
ДІОМ. Ну такъ какъ же? приходить? въ какомъ часу?
КРЕС. Да, приходи, приходи, — о, Юпитеръ! — сколько мученій готовлю я себѣ.
ДІОМ. Такъ до свиданія.
КРЕС. Доброй ночи. Приходи же. (Діомедъ уходитъ.) — Прощай, Троилъ! одинъ глазъ смотритъ еще на тебя, а другимъ смотритъ уже сердце. Бѣдный полъ нашъ! все наше горе, что заблужденіе глазъ управляетъ нашимъ сердцемъ; управляемое же заблужденіемъ не можетъ не заблуждаться, а заключенье изъ того — сердца управляемые глазами полны пакостей. [Уходитъ.)
ѲЕРЗ. Сильнѣй этого доказательства и не могла она заявить; развѣ прибавила бы еще: «вотъ, и сдѣлалась я непотребной».
УЛИС. Все кончено, любезный Троилъ.
ТРОИ. Кончено.
УЛИС. Чтожь стоимъ мы еще?
ТРОИ. Хочется мысленно перебрать все, что здѣсь говорилось, все до послѣдняго слога. Но примусь разсказывать какъ эта парочка сговаривалась, не солгу ли, говоря правду? Въ сердцѣ есть еще вѣра, надежда до того упорная, что отвергаетъ и самое свидѣтельство ушей и глазъ, какъ будто назначеніе ихъ обманывать, какъ будто они созданы для клеветы только. Дѣйствительно ли это была Крессида?
УЛИС. Не духъ же мной вызванный.
ТРОИ. Положительно это была не она.
УЛИС. Положительно она.
ТРОИ. Мое отрицаніе — не бредъ.
УЛИС. Да и мое утвержденіе. Крессида сейчасъ была здѣсь.
ТРОИ. Не вѣрь этому ради всего женскаго пола! Вспомни, что у насъ были матери; не давай ярымъ злоязычникамъ, и такъ всегда готовымъ позорить, повода судить о всемъ полѣ по Крессидѣ; убѣди лучше себя, что это была не Крессида.
УЛИС. Да что жь сдѣлала она такого, что позорило бы матерей нашихъ?
ТРОИ. Ничего, если это не она.
ѲЕРЗ. Онъ отказывается отъ глазъ.
ТРОИ. Она? нѣтъ; это Крессида Діомеда. Имѣетъ красота душу — это не она; управляетъ душа обѣтами, священны обѣты, составляетъ эта священность наслажденіе боговъ, едино единство — это не она. О, бредъ суемудрствованія, говорящій и за и противъ! двойственная сила! благодаря тебѣ, разсудокъ можетъ возмущаться и не уничтожась, и уничтожаясь выдавать себя за мудрость безъ всякаго возмущенія; Крессида и не Крессида. Въ моей душѣ происходитъ странная борьба, раздѣляющая и нераздѣлимое пространствомъ большимъ даже находящагося между небомъ и землею, и несмотря на всю громадность этого раздѣла, въ него не пропустишь и кончика порванной; нити Арахны. Доказательство? о, есть доказательство, непоколебимое какъ врата Плутоновы, что Крессида моя, связана со мной узами неба. Доказательство? о, есть доказательство, неопровержимое какъ само небо, что узы неба ослаблены, порваны и сброшены; что другимъ, пятью пальцами затянутымъ узломъ остальное ея вѣрности, крохи ея любви, обглодки, объѣдки, жирные остатки ея пресытившейся вѣрности отданы Діомеду.
УЛИС. Любезный Троилъ, неужели ты и въ самомъ дѣлѣ ощущаешь хоть половину того, что высказываетъ твоя страсть?
ТРОИ. Все, Грекъ, и все это будетъ начертано буквами такъ красными, какъ распаленное Венерой сердце Марса; никогда молодой человѣкъ не любилъ еще такъ постоянно, неизмѣнно. — Послушай, Грекъ; какъ я люблю Крессиду, такъ ненавижу ея Діомеда. Это запястье, которое онъ хочетъ носить на шлемѣ, мое; но будь это даже шлемъ, выкованный самимъ Вулканомъ, — мой мечъ разсѣчетъ его. И страшный вихрь, называемый моряками смерчемъ, массы волнъ поднимаемыхъ всемогущимъ солнцемъ не оглушатъ такъ своихъ паденіемъ ушей Нептуна, какъ паденіе моего неудержнаго меча на шлемъ Діомеда.
ѲЕРЗ. Пощекочетъ онъ его за его сластолюбіе.
ТРОИ. О, Крессида! о, лживая Крессида! лживая, лживая, лживая! сопоставь всѣ неправды съ твоимъ опозореннымъ именемъ, и онѣ покажутся добродѣтелями.
УЛИС. Успокойся, ярость твоя привлекаетъ сюда постороннія уши.
ЭНЕЙ. А я давно ищу тебя, любезный Троилъ. Гекторъ въ эту минуту облекается уже, въ Троѣ, въ свои доспѣхи; Аяксъ ждетъ, чтобъ проводить тебя въ городъ.
ТРОИ. Идемъ. — Прощай, добрый Улиссъ. — Прощай, вѣроломная красота! а ты, Діомедъ — берегись, покрой цѣлой крѣпостью свою голову.
УЛИС. Я провожу тебя до воротъ.
ТРОИ. Благодарю. (Уходитъ съ Энеемъ и Улиссомъ.)
ѲЕРЗ. (Выхода впередъ). Желалъ бы встрѣтить бездѣльника Діомеда. Я закаркалъ бы какъ воронъ; накаркалъ, накаркалъ бы ему кучу бѣдъ. — А Патроклъ дастъ мнѣ все что захочу за свѣдѣнія объ этой твари; и попугай изъ-за миндалины не сдѣлаетъ болѣе, чѣмъ онъ изъ-за податливой потаскушки. Распутство, распутство; война да распутство — только они и въ модѣ. Чертъ ихъ побери!
СЦЕНА 3.
правитьАНДР. Когда же мой повелитель бывалъ въ такомъ дурномъ расположеніи, что затыкалъ уши для моихъ увѣщаній? Сними, сними доспѣхи, не сражайся нынче.
ГЕКТ. Тебѣ хочется, чтобъ я оскорбилъ тебя; ступай домой; клянусь всѣми безсмертными богами — пойду.
АНДР. Мои сны, я знаю, непремѣнно зловѣщи для нынѣшняго дня.
ГЕКТ. Ни слова болѣе, говорю я тебѣ.
КАСС. Гдѣ братъ Гекторъ?
АНДР. Вотъ, сестра, въ доспѣхахъ и съ кровавыми помыслами. Моли вмѣстѣ со мной неотступно, на колѣняхъ — всю эту ночь мнѣ снились кровавыя схватки, только убійства въ разныхъ формахъ и видахъ.
КАСС. О! все это вѣрно.
ГЕКТ. Эй! греми трубачъ!
КАСС. Только, ради самого неба, не сигналъ къ вылазкѣ, любезный братъ.
ГЕКТ. Ступайте домой, говорю я вамъ; боги слышали мою клятву.
КАСС. Боги глухи къ опрометчивымъ, необдуманнымъ клятвамъ; нечистота повода противнѣе имъ даже пятенъ на печени жертвы.
АНДР. О, послушайся же; не воображай, что дѣлать ради правды вредное — добродѣтель; это такъ же праведно, какъ и воровать для подаванія милостыни, какъ и грабить для благотвореніи.
КАСС. Только поводъ даетъ значеніе клятвѣ; но не всякой поводъ обязываетъ къ исполненію клятвъ. Сними доспѣхи, любезный Гекторъ.
ГЕКТ. Молчите, говорю я вамъ; моя честь поддерживаетъ погоду моей судьбы. Жизнь дорога каждому; но благородному человѣку честь дороже и самой жизни.
Какъ, Троилъ? и ты хочешь нынче сражаться?
АНДР. Кассандра, позови отца, чтобъ онъ уговорилъ его. (Кассандра уходитъ.)
ГЕКТ. Не нужно, право, не нужно, Троилъ; снимай свой панцырь, юноша; я нынче въ особенно воинственномъ расположеніи. Дай развиться, окрѣпнуть твоимъ мышцамъ; погоди еще испытывать жестокія схватки войны. Ступай, сними доспѣхи; повѣрь, храбрый юнецъ, я постою сегодня и за тебя, и за себя, и за Трою.
ТРОИ. Братъ, въ тебѣ есть порокъ великодушія, приличный больше льву, чѣмъ человѣку.
ГЕКТ. Что жь это за порокъ, любезный Троилъ? жури меня за него.
ТРОИ. Часто, когда плѣнные Греки падаютъ на колѣни подъ взнесеннымъ уже надъ ними мечомъ твоимъ — ты приказываешь имъ встать и жить.
ГЕКТ. О, это такъ пріятно.
ТРОИ. Глупо, глупо, Гекторъ, клянусь небомъ.
ГЕКТ. Почему же, почему же?
ТРОИ. Заклинаю всѣми богами, оставимъ отшельническое состраданіе дома съ нашими матерями; надѣли доспѣхи — садись ядовитое мщеніе на мечи наши, пришпоривай ихъ на дѣла безпощадныя, удерживай отъ пощады.
ГЕКТ. Стыдись, дикарь, стыдись!
ТРОИ. Гекторъ, таковы условія войны.
ГЕКТ. Троилъ, мнѣ не хотѣлось бы, чтобъ ты нынче сражался.
ТРОИ. Кто жь можетъ удержать меня? ни судьба, ни покорность, ни рука Марса, повелѣвающая, маніемъ грознаго жезла, удалиться; ни Пріамъ и Гекуба на колѣняхъ, съ глазами красными отъ слезъ; даже ты, братъ, обнаживъ свой вѣрный мечъ и противопоставивъ его мнѣ, чтобъ остановить меня — остановилъ бы только убивъ меня.
КАСС. Схвати его, Пріамъ, держи крѣпче; онъ твой посохъ — утратишь свою опору, и ты, опирающійся на него, и вся Троя, опирающаяся на тебя, все падетъ вмѣстѣ.
ПРІА. Прошу, Гекторъ, прошу, воротись. Твоя жена видѣла сонъ, твоя мать также имѣла видѣніе, Кассандра предвидитъ, и я самъ внезапно, какъ пророкъ, вдохновленъ сказать тебѣ, что этотъ день гибеленъ, и потому — воротись.
ГЕКТ. Эней въ полѣ ужь; а я далъ многимъ Грекамъ слово, слово чести, сойдтись съ ними нынѣшнимъ утромъ.
ПРІА. И все-таки не пойдешь.
ГЕКТ. Но не сдержать слова я не могу. Ты знаешь какъ я всегда былъ покоренъ тебѣ, и потому, государь, не заставь забыть уваженіе — дай свое, царственный Пріамъ, согласіе на то, что теперь запрещаешь.
КАСС. О, не уступай ему, Пріамъ.
АНДР. Не уступай, отецъ мой.
ГЕКТ. Ты оскорбляешь меня, Андромаха; заклинаю твоей ко мнѣ любовью, поди домой. (Андромаха уходитъ.)
ТРОИ. Всѣ эти зловѣщія предсказанія — выдумки этой глупой, суевѣрной, сумазбродной дѣвченки.
КАСС. О, прощай же, дорогой мой Гекторъ! Смотри, какъ ты умираешь! смотри, какъ гаснутъ глаза твои! смотри, какъ точатъ твои раны кровь изъ множества отверстій! Слушай, какъ вопитъ Троя! какъ рыдаетъ Гекуба! какъ стенаетъ несчастная Андромаха! Смотри, отчаяніе, бѣшенство и ужасъ встрѣчаютъ другъ друга, какъ безумные шуты, и всѣ кричатъ: Гекторъ! Гекторъ убитъ! О, Гекторъ!
ТРОИ. Убирайся! — Убирайся!
КАСС. Прощай. — Но, постой! — Гекторъ, я прощаюсь съ тобой; ты обманулъ и себя и всю Трою. (Уходитъ.)
ГЕКТ. Государь, ты смущенъ ея возгласами. Ступай и успокой городъ, а мы — въ битву, совершать дѣла достойныя хвалы, о которыхъ разскажемъ тебѣ вечеромъ.
ПРІА. Прощай; да хранятъ тебя боги! (Уходитъ въ одну, а Гекторъ въ другую сторону. — За сценой шумъ битвы.)
ТРОИ. Чу! схватились ужь. — (Уходя) Иду, надменный Діомедъ, и повѣрь, лишусь руки, или добуду мое запястье.
ПАНД. Послушай, послушай, дражайшій Троилъ.
ТРОИ. Что тебѣ?
ПАНД. Вотъ письмо отъ бѣдняжки.
ТРОИ. Прочтемъ.
ПАНД. А меня, собачья дочь чахотка, подлая собачья дочь чахотка совсѣмъ измучила, а потомъ и глупая судьба этой дѣвченки; то ли, другое ли, а на дняхъ я распрощусь съ вами; ко всему этому и простуда еще глазъ, и такой ломъ въ костяхъ, что незнаю чему и приписать, если не порчѣ. — Что же она пишетъ?
ТРОИ. Слова, слова, одни только слова и ничего отъ сердца; повернуло оно въ другую сторону. (Раздирая письмо и бросая клочки его на воздухъ) Лети вѣтеръ по вѣтру, кружитесь и измѣняйтесь вмѣстѣ. Мою любовь она питаетъ только словами да измѣной, самимъ же дѣломъ ублажаетъ другаго.
ПАНД. Что съ тобой? постой, послушай?
ТРОИ. Убирайся, подлый сводникъ! позоръ и безславіе да преслѣдуютъ тебя всю жизнь, и да живутъ всегда съ твоимъ именемъ!
СЦЕНА 4.
правитьѲЕРЗ. Пошли тузить другъ друга; пойду полюбуюсь. Гнусный, двулишневый негодяй, Діомедъ, прицѣпилъ къ своему шлему запястье паршиваго, безмозглаго сумасброда.
ТРОИ. Хотѣлось бы посмотрѣть, какъ они схватятся; хотѣлось бы, чтобъ молодой троянскій оселъ, обожающій эту потаскушку, отправилъ этого подлаго греческаго, съ запястьемъ, обожателя потаскушекъ, назадъ къ его продувной, безпутной дряни, безпястнымъ. А между тѣмъ продѣлки хитрыхъ, отъявленныхъ мошенниковъ — высохшаго, изъѣденнаго мышами куска сыра, Нестора, и лисы Улисса — оказывается не стоятъ и ежевичной ягодники; по глубокому своему соображенію, они натравили ублюдка Аякса на такую же дрянную собаку Ахиллеса, и вотъ, ублюдокъ Аяксъ возгордился болѣе собаки Ахиллеса и не хочетъ выходить нынче на поле битвы, — и Греки начинаютъ кричать: на что же это похоже, и утрачиваютъ вѣру въ ихъ умѣнье обдѣлывать дѣлишки. Но, тише — (Отходя въ сторону) вотъ и запястье, и беззапястный[31].
ТРОИ. Не бѣги; переберешься за Стиксъ, и я переплыву за тобою.
ДІОМ. Напрасно называешь ты бѣгствомъ мое отступленіе. Не бѣгу — простой разсчетъ заставилъ меня только уклониться отъ пересилія толпы. — Берегись!
ѲЕРЗ. Защищай свою непотребную, Грекъ! — отстаивай свою непотребную, Троянецъ! — ну, запястье! ну, беззапястный[32]! (Троилъ и Діомедъ уходятъ сражаясь.)
ГЕКТ. Кто ты, Грекъ? таковъ ли, по крови и дѣламъ, чтобъ Гекторъ могъ сразиться съ тобой?
ѲЕРЗ. Нисколько, нисколько; я дрянь, паршивый злорѣчивый негодяй, презрѣннѣйшій бездѣльникъ.
ГЕКТ. Вѣрю; — живи. (Уходитъ.)
ѲЕРЗ. Спасибо за то, что повѣрилъ, и сломить тебѣ шею за то, что напугалъ меня! — Что же сталось съ глупыми бабниками? полагаю пожрали другъ друга. Потѣшило бы меня такое чудо, еслибъ сладострастіе и такъ, нѣкоторымъ образомъ, само себя не пожирало. Отыщу ихъ.
СЦЕНА 5.
правитьДІОМ. Ступай, возьми коня Троила и отведи его къ прекрасной Крессидѣ. Поклонись ей отъ меня и скажи, что я проучилъ влюбленнаго Троянца, доказалъ что достоинъ ея.
СЛУЖ. Слушаю, государь. (Уходитъ.)
АГАМ. На выручку, на выручку! Свирѣпый Полидамъ низложилъ Менона; незаконнорожденный Маргарелонъ взялъ Дорея въ плѣнъ и стоитъ, какъ колоссъ, махая своимъ бревномъ, надъ изуродованными трупами царей Эпистрофа и Цедія; Поликсенъ убитъ; Амфимэхъ и Ѳоасъ ранены на смерть; Патроклъ взятъ или убитъ, а Паламедъ совсѣмъ изувѣченъ; страшный Стрѣлецъ[33] приводитъ нашихъ въ ужасъ. Спѣшимъ, Діомедъ, на подмогу, или всѣ погибнемъ.
НЕСТ. Ступайте, отнесите тѣло Патрокла къ Ахиллесу, и скажите улиткѣ Аяксу, чтобъ онъ, хоть стыда ради, спѣшилъ на битву. Тамъ, на полѣ, тысячи Гекторовъ. Тутъ онъ сражается на конѣ своемъ Галатѣ, и тутъ, черезъ мгновеніе, нѣтъ уже ему работы; тамъ онъ бьется пѣшій, и они бѣгутъ или умираютъ, какъ чешуйчатыя стаи передъ разверстой пастью кита. И вотъ, онъ въ другомъ уже мѣстѣ, и соломенные Греки, созрѣвшіе для меча его, падаютъ передъ нимъ, какъ колосья подъ серпомъ жнеца. Тутъ, тамъ, вездѣ онъ разитъ и увлекаетъ; его ловкость до того покорна его волѣ, что все что ни захочетъ — дѣлаетъ, а дѣлаетъ онъ столько, что и сдѣланное уже кажется невозможнымъ.
УЛИС. Ободритесь, ободритесь, цари! великій Ахиллесъ вооружается, рыдая, проклиная, клянясь отомстить. Раны Патрокла и толпы его Мирмидонянъ, безносыхъ, изсѣченныхъ, изрубленныхъ, прибѣжавшихъ къ нему, громко вопія противъ Гектора, — возбудили наконецъ сонную кровь его. Аяксъ, также лишившійся друга, вооружился и, съ пѣной у рта, зоветъ Троила, который дѣлаетъ чудеса безумной отваги, подвергая жизнь всевозможнымъ опасностямъ и отдѣлываясь отъ нихъ съ такой беззаботной мощью или мощной беззаботностью, какъ будто счастіе, на зло всякому искусству, судило ему преодолѣвать нынче все.
АЯКС. Троилъ! трусъ Троилъ! (Уходитъ.)
ДІОМ. Скорѣй, скорѣй за нимъ!
НЕСТ. Грянемъ всѣ вмѣстѣ.
АХИЛ. Гдѣ гдѣ этотъ Гекторъ? Выходи, убійца дѣтей, покажи лице свое; узнай, что значитъ встрѣтиться съ раздраженнымъ Ахиллесомъ. Гекторъ! гдѣ же Гекторъ? не нужно мнѣ никого, кромѣ Гектора! (Уходитъ.)
СЦЕНА 6.
правитьАЯКС. Троилъ! трусъ Троилъ, покажись же!
ДІОМ. Троилъ! гдѣ Троилъ?
АЯКС. На что тебѣ онъ?
ДІОМ. Хочу проучить его.
АЯКС. Будь я предводитель — я скорѣй уступилъ бы тебѣ и этотъ санъ, чѣмъ случай проучить его. — Троилъ! зову тебя, Троилъ!
ТРОИ. О, вѣроломный Діомедъ! поверни ко мнѣ лживое лице свое, измѣнникъ, и поплатись жизнью за коня.
ДІОМ. А, ты здѣсь?
АЯКС. Стой, Діомедъ, я одинъ сражусь съ нимъ.
ДІОМ. Онъ моя добыча; не хочу быть только зрителемъ.
ТРОИ. Выступайте оба, коварные Греки; управлюсь съ обоими. (Уходятъ сражаясь.)
ГЕКТ. Это ты, Троилъ? Славно бьется ты, младшій изъ моихъ братьевъ.
АХИЛ. Наконецъ, нашолъ я тебя. О! — Защищайся, Гекторъ.
ГЕКТ. Отдохни прежде, если хочешь.
АХИЛ. Противна мнѣ твоя вѣжливость, гордый Троянецъ. Счастье твое, что мои руки отвыкли отъ оружія. Мой долгой покой и моя безпечность благопріятствуютъ теперь тебѣ; но ты скоро снова услышишь обо мнѣ, а до тѣхъ поръ — ступай, пользуйся своимъ счастіемъ. (Уходить.)
ГЕКТ. Прощай. Ты нашелъ бы меня несравненно бодрѣйшимъ, еслибъ я ожидалъ тебя. — Что, братъ?
ТРОИ. Аяксъ взялъ Энея; потерпимъ мы это? Нѣтъ, клянусь огнями неба, не уведетъ онъ его. Я самъ подвергнусь плѣну, или освобожу его. — Слушай, рокъ, что скажу я: мнѣ все равно, если и погибну нынче. (Уходить.)
ГЕКТ. Стой, стой, Грекъ; ты славная добыча. — Не хочешь? — Мнѣ такъ нравятся твои доспѣхи, что я изрублю ихъ, собью всѣ пряжки — только бы завладѣть ими. — На хочешь подождать, робкій звѣрь — бѣги, я поохочусь за твоей шкурой.
СЦЕНА 7.
правитьАХИЛ. Станьте вокругъ меня, Мирмидоняне, и слушайте что скажу вамъ. — Слѣдуйте за мной всюду, не утомляя себя ни однимъ ударомъ; отыщу облитаго кровью Гектора — окружите его частоколомъ вашего оружія и будьте безпощадны. За мной, друзья, соображайтесь съ моими дѣйствіями. — Рѣшено — великій Гекторъ долженъ умереть нынче. (Уходитъ.)
СЦЕНА 8.
правитьѲЕРЗ. Рогоносецъ и приставитель роговъ схватились. Ну, волъ! ну, собака! ну, ну, Парисъ! ну, ну, мой двоеженный воробей! ну, ну, Парисъ, ну, ну! Волъ превозмогаетъ — ой, берегись роговъ его. (Парисъ и Менелай уходятъ сражаясь.)
МАРГ. Обернись, рабъ, и защищайся!
ѲЕРЗ. Кто ты?
МАРГ. Побочный сынъ Пріама.
ѲЕРЗ. Я также побочный. Я люблю побочныхъ; я побочный по рожденію, побочный по воспитанію, побочный по уму, побочный по храбрости — незаконнорожденный во всемъ. Медвѣдь не грызется съ медвѣдемъ — зачѣмъ же грызться побочнымъ? Берегись, вражда для насъ страшно гибельна; сынъ распутной, вступаясь за распутную, самъ вызываетъ на себя кару. Пропей, побочный. (Уходитъ.)
МАРГ. Чертъ тебя возьми, трусъ! (Уходитъ.)
СЦЕНА 9.
правитьГЕКТ. Совершеннѣйшая гниль, и съ такой прекрасной наружностью! твои богатые доспѣхи стоили тебѣ жизни. — Ну, для этого дня довольно; отдохну. Успокойся мечъ! ты вдоволь насытился нынче кровью и смертью. (Снимаетъ шлемъ и кладетъ мечъ на землю.)
АХИЛ. Смотри, Гекторъ, какъ закатывается солнце, какъ мрачная ночь, задыхаясь, спѣшитъ по пятамъ его; вмѣстѣ съ его закатомъ, кончающимъ день, кончена и жизнь Гектора.
ГЕКТ. Я безоруженъ; не пользуйся этимъ, Грекъ.
АХИЛ. Разите, друзья, разите! его искалъ я. (Гекторъ падаетъ.) Такъ падетъ за тобой и Иліонъ! падешь и ты, великая Троя[34]; твое сердце, твои мышцы, твои кости лежатъ здѣсь. Идемъ, Мирмидоняне, взывайте громко: Ахиллесъ убилъ могучаго Гектора. (За сценой трубятъ отступленіе.) Это что? это Греки трубятъ отступленіе.
МИРМ. Да и Трояне трубятъ тоже.
АХИЛ. Ночь распростираетъ уже надъ землею драконьи свои крылья и, какъ распорядитель битвы, разводитъ войска. И мой мечъ, разохоченный лакомымъ этимъ кускомъ, долженъ отойдти ко сну полусытый. (Влагаетъ меча въ ножны.) Возьмите, привяжите этотъ трупъ къ хвосту моей лошади; я повлеку его по всему полю. (Уходятъ.)
СЦЕНА 10.
правитьАЯКС. Послушайте, послушайте! что это за крики?
НЕСТ. Молчите, барабаны. (За сценой кричатъ: «Ахилесъ! Ахиллесъ! Гекторъ убитъ! Ахиллесъ!!»)
ДІОМ. Кричатъ что Гекторъ убитъ, и Ахиллесомъ.
АЯКС. Правда это — не хвастайтесь. Великій Гекторъ былъ не менѣе его доблестенъ.
АГАМ. Идемъ спокойно далѣе. — Пошлите кого-нибудь пригласить Ахиллеса въ нашу палатку. — Наградили насъ боги такой смертью — великая Троя наша, и жестокая война эта кончена. (Уходятъ.)
СЦЕНА 11.
правитьЭНЕЙ. Стойте! поле наше. Останемся на немъ, поголодаемъ здѣсь всю ночь.
ТРОИ. Гекторъ убитъ.
ВСѢ. Гекторъ? — Да хранятъ насъ отъ этого боги!
ТРОИ. Онъ мертвъ, и привязанный къ хвосту коня убійцы, звѣрски влечется по срамному полю. — Хмурьтесь же небеса, разражайтесь скорѣе вашей яростью! возсядьте, о, боги, на ваши престолы и улыбнитесь Троѣ! сократите изъ состраданія вашу кару, не замедляйте неизбѣжной нашей гибели!
ЭНЕЙ. Любезный Троилъ, ты приводишь въ уныніе, лишаешь мужества все наше войско.
ТРОИ. Ты не такъ понялъ меня. Не о бѣгствѣ, страхѣ, или смерти говорю я; я готовъ на всѣ опасности, которыми грозятъ намъ боги и люди. Гекторъ умеръ! Кто скажетъ это Пріаму, или Гекубѣ? Пусть тотъ, кто не боится названія совы, идетъ въ Трою и скажетъ — Гекторъ умеръ. Слова эти обратятъ Пріама въ камень, дѣвъ и женъ — въ ручьи и Піобей, юношей — въ холодныя статуи; выведутъ изъ себя, отъ страха и ужаса, всю Трою. Идемъ! Гекторъ умеръ; что говорить еще? — Но нѣтъ, погодите. — Вы, гнусныя, проклятыя палатки, такъ горделиво разбитыя на нашей Фригійской равнинѣ — возстань Титанъ такъ рано какъ хочетъ — я пронесусь черезъ васъ изъ конца въ конецъ! — А ты, рослый трусъ, никакое пространство земли не раздѣлитъ двухъ нашихъ ненавистей. Я не отстану отъ тебя, какъ преступная совѣсть, порождающая страшные призраки такъ же быстро, какъ бѣшенство — мысли. — Идемъ, съ громкимъ боемъ барабановъ, въ Трою! идемъ, не унывая; надежда на месть скроетъ внутреннее горе. (Эней уходитъ съ войскомъ.)
ПАНД. Послушай, послушай!
ТРОИ. Убирайся, подлый сводникъ! Позоръ и безславіе да преслѣдуютъ тебя всю жизнь и вѣчно да живутъ съ твоимъ именемъ! (Уходитъ.)
ПАНД. Славное лѣкарство для моей ломоты! — (Выступая впередъ какъ Эпилогъ.) О, свѣтъ! свѣтъ! свѣтъ! вотъ какъ презираешь ты бѣдныхъ посредниковъ. О, измѣнники и сводники, какъ пристаютъ къ вамъ, чтобъ вы взялись за дѣло, и какъ скверно вознаграждаютъ! отчего же такъ любятъ ваше стараніе, и такъ гнушаются исполненіемъ? Какой бы стишокъ, какой бы примѣръ прибрать къ этому. — Поищемъ. —
Поетъ себѣ весело смиренная пчелка
Пока не утратила меда и жала,
А поддался воинственный хвостикъ —
Прощайте и медъ и сладкія пѣсни.
Начертайте это на вашихъ обояхъ, добрые торговцы живымъ мясомъ.
За симъ, товарищи по ремеслу, сколько бы васъ здѣсь ни было, выплачьте совсѣмъ полуугасшіе уже глаза о паденіи Пандара; а не можете плакать — хоть вздохните, если не обо мнѣ, такъ о болящихъ костяхъ своихъ. Братья и сестры, промышляющія стороженьемъ у дверей, черезъ какіе-нибудь два мѣсяца я составлю мое завѣщаніе — что могъ бы, конечно, сдѣлать и теперь, еслибъ не боялся шипа сердитыхъ винчестерскихъ гусей. До тѣхъ же поръ попотѣю, поищу какого-нибудь облегченія, а придетъ время — завѣщаю вамъ мои болѣзни.
- ↑ Обыкновенно актеръ, говорящій прологъ, выходилъ въ черномъ плащъ.
- ↑ Иліонъ, по мнѣнію старыхъ повѣствователей былъ дворецъ Пріама.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Achievement il command. По Колльеру; Achiev’d men still command…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: our works… По Колльеру: our wrecks…
- ↑ Въ прежнихъ изданіzхъ: and generais of grace exact… По Кольеру: and generais, all grace extract…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: that praise, sole pure… По Колльеру: that praise, soul-pure…
- ↑ Скамья, на которую сажали для пытки вѣдьмъ, скрестивъ и связавъ имъ ноги.
- ↑ Мелкая англійская монета.
- ↑ Одна изъ оболочекъ мозга.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: to pass the difficulties… По Колльеру: to poise the difficulties…
- ↑ Обвитый двумя змѣями жезлъ Меркурія.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Не sale our messengers… По Колльеру: We sent our messengers…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: with mу disposer Cressida… По экземплару Колльера: with my dispraiser Cressida…
- ↑ Такъ укрощали соколовъ.
- ↑ Въ прошитъ изданіяхъ: I have а kind of self resides with you… По Колльеру: I have а kind self that resides with you…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Appear it to your mind, That through the sight I bear in things, to Love… По Колльеру: Appeal it to your mind, That, through the sight I bear in things above…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: and is married there Where it maj see itself… По Колльеру: and is mirror’d there Where it may see itself…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Keeps place with thought… in tfaeir dumb cradles… По Колльеру: Keeps расе wilh thought… in their dumb crudities…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Sweet, rouse yourself… По Колльеру: Swift, rouse yourself…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: the secrets of nature have not more gifts in taciturnity… По Колльеру: the secret laws of nature have not more gifts in taciturnity…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Presuming on their changeful potency… По экземпляру Колльера: Presuming on their chainful potency.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: And parted thus you and your argument… По Колльеру: And parted you and your same argument…
- ↑ Тутъ непереводимая игра значеніями словъ: odd — странный, непарный, разрозненный, и even — поквитаться, сравняться.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: That give а coasting welcome… По Колльеру: That give occasion welcome…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: thou core of envy… По Колльеру: thou cur of envy…
- ↑ Въ этомъ отвѣтѣ Ѳерзита непереводимая игра значеніями слова tent: палатка и корпія.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: such preposterous discoveries!.. По Колльеру: such preposterous discolourers…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: And any man may sing her, if he can take her cliff… По Колльеру: And any man may find her key, if he can take her clefft…
- ↑ Въ Шекспирово время полагали, что картофель, кромѣ питанія возбуждаетъ похоть.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: In faith, I will, la;… По Колльеру: In faith, I will, lord…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: here cornes sleeve and th’other… По Коддьepy: here cornes sleeve and sleeveless…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: now the sleeve… По Колльеру: now lhe sleeveless…
- ↑ Чудовище — получеловѣкъ и полулошадь, вооруженное лукомъ и стрѣлами.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: So, Ilion, fall thou next; now Troy sink down!… По Колльеру: So, Ilion, fall thou! now, great Troy, sink down!…