Твой убор головной возвышается пышно,
Облекает тебя прихотливый наряд;
На коврах у тебя человека не слышно,
На руках и на шее каменья горят.
Полулежа сидишь ты на ценных гобленах,
Отражает тебя дорогое трюмо;
Пред тобою, блистая на мраморных стенах,
Преклонилось за деньги искусство само…
Но ты помнишься мне, когда косы змеились,
Ниспадая по белой одежде твоей,[2]
Звонко песни и смех над тобою носились,
Ослепляла ты взор без сиянья камней.
Мы сидели с тобой на скамейке дощатой
И глядели на зеркало светлой реки
В деревенской глуши, без искусства богатой,
Там, где золото — рожь, бирюза — васильки.
