ОТРЫВОКЪ ИЗЪ НЕИЗДАННЫХЪ ЗАПИСОКЪ ДАМЫ.
(1811 ГОДЪ.)
Читая «Рославлева», съ изумленіемъ увидѣла я, что завязка его основана на истинномъ происшествіи слишкомъ для меня извѣстномъ. Нѣкогда я была другомъ нещастной женщины, выбранной г. Загоскинымъ въ героини его повѣсти. Онъ вновь обратилъ вниманіе публики на происшествіе забытое, разбудилъ чувства негодованія, усыпленныя временемъ, и возмутилъ спокойствіе могилы. Я буду защитницею тѣни, — и читатель извинитъ слабость пера моего, уваживъ сердечныя мои побужденія. Буду принуждена много говорить о самой себѣ, потому что судьба моя долго была связана съ участью бѣдной моей подруги.
Меня вывезли въ свѣтъ зимою 1811 года. Не стану описывать первыхъ моихъ впечатлѣній. Легко можно себѣ вообразить, чтò должна была чувствовать шестнадцатилѣтняя дѣвушка, промѣнявъ антресоли и учителей на безпрерывные балы. Я предавалась вихрю веселія со всею живостію моихъ лѣтъ, и еще не размышляла... Жаль; тогдашнее время стоило наблюденія.
Между дѣвицами, выѣхавшими вмѣстѣ со мною, отличалась княжна** (г. Загоскинъ назвалъ ее Полиною, оставлю ей это имя). Мы скоро подружились вотъ по какому случаю.
Братъ мой, двадцати-двухъ-лѣтній малой, принадлежалъ сословію тогдашнихъ франтовъ; онъ считался въ Иностранной Коллегіи, и жилъ въ Москвѣ, танцуя и повѣсничая. Онъ влюбился въ Полину и упросилъ меня сблизить наши домы. Братъ былъ идоломъ всего нашего семейства, а изъ меня дѣлалъ, что хотѣлъ.
Сблизясь съ Полиною изъ угожденія къ нему, вскорѣ я искренно къ ней привязалась. Въ ней было много страннаго и еще болѣе привлекательнаго. Я еще не понимала ея, а уже любила. Нечувствительно я стала смотрѣть ея глазами и думать ея мыслями.
Отецъ Полины былъ заслуженный человѣкъ, т. е. ѣздилъ цугомъ и носилъ ключъ и звѣзду, впрочемъ былъ вѣтренъ и простъ. Мать ея была напротивъ женщина степенная и отличалась важностію и здравымъ смысломъ.
Полина являлась вездѣ; она окружена была поклонниками; съ нею любезничали, —но она скучала, и скука придавала ей видъ гордости и холодности. Это чрезвычайно шло къ ея Греческому лицу и къ чернымъ бровямъ. Я торжествовала, когда мои сатирическія замѣчанія наводили улыбку на это правильное и скучающее лице.
Полина чрезвычайно много читала, и безъ всякаго разбора. Ключъ отъ библіотеки отца ея былъ у ней. Библіотека большею частію состояла изъ сочиненій писателей ХVII вѣка. Французская словесность, отъ Монтескьё до романовъ Кребильйона, была ей знакома. Руссо знала она наизусть. Въ библіотекѣ не было ни одной Русской книги, кромѣ сочиненій Сумарокова, которыхъ Полина никогда не раскрывала. Она сказывала мнѣ, что съ трудомъ разбирала Русскую печать, и вѣроятно ничего по-Русски не читала, не исключая и стишковъ, поднесенныхъ ей Московскими стихотворцами. —
Здѣсь позволю себѣ маленькое отступленіе. Вотъ уже, слава Богу, лѣтъ тридцать какъ бранятъ насъ бѣдныхъ за то, что мы по-Русски не читаемъ, и неумѣемъ (будто бы) изъясняться на Отечественномъ языкѣ: (NB: Автору «Юрія Милославскаго» грѣхъ повторять пошлыя обвиненія. Мы всѣ прочли его и, кажется, одной изъ насъ обязанъ онъ и переводомъ своего романа на Французскій языкъ) Дѣло въ томъ, что мы и рады бы читать по-Русски; но словесность наша кажется нестарѣе Ломоносова и чрезвычайно еще ограничена. Она, конечно, представляетъ намъ нѣсколько отличныхъ поэтовъ, но не льзя же ото всѣхъ читателей требовать исключительной охоты къ стихамъ. Въ прозѣ имѣемъ мы только «Исторію Карамзина»; первые два или три романа появились два или три года назадъ: между тѣмъ какъ во Франціи, Англіи и Германіи книги одна другой замѣчательнѣе слѣдуютъ одна за другой. Мы не видимъ даже и переводовъ; а если и видимъ, то, воля ваша, я все таки предпочитаю оригиналы. Журналы наши занимательны для нашихъ литтераторовъ. Мы принуждены все, извѣстія и понятія, черпать изъ книгъ иностранныхъ; такимъ образомъ и мыслимъ мы на языкѣ иностранномъ (по крайней мѣрѣ, всѣ тѣ, которые мыслятъ и слѣдуютъ за мыслями человѣческаго рода). Въ этомъ признавались мнѣ самые извѣстные наши литтераторы. Вѣчныя жалобы нашихъ писателей на пренебреженіе, въ коемъ оставляемъ мы Русскія книги, похожи на жалобы Русскихъ торговокъ, негодующихъ на то, что мы шляпки наши покупаемъ у Сихлера и недовольствуемся произведеніями Костромскихъ модистокъ. Обращаюсь къ моему предмету.
Воспоминанія свѣтской жизни обыкновенно слабы и ничтожны даже въ эпоху историческую. Однакожь появленіе въ Москвѣ одной путешественницы оставило во мнѣ глубокое впечатлѣніе. Эта путешественница — Мde Staël. Она пріѣхала лѣтомъ, когда большая часть Московскихъ жителей разъѣхалась по деревнямъ. Русское гостепріимство засуетилось; не знали, какъ угостить славную иностранку. Разумѣется, давали ей обѣды, Мужчины и дамы съѣзжались поглазѣть на нее, и были по большей части не довольны ею. Они видѣли въ ней пятидесятилѣтнюю толстую бабу, одѣтую не по лѣтамъ. Тонъ ея не понравился, рѣчи показались слишкомъ длинны, а рукава слишкомъ коротки. Отецъ Полины, знавшій Мde de Staël еще въ Парижѣ, далъ ей обѣдъ, на который скликалъ всѣхъ нашихъ Московскихъ умниковъ. Тутъ увидѣла я сочинительницу Корины. Она сидѣла на первомъ мѣстѣ, облокотясь на столъ, свертывая и развертывая прекрасными пальцами трубочку изъ бумаги. Она казалась не въ духѣ, нѣсколько разъ принималась говорить и не могла разговориться. Наши умники ѣли и пили въ свою мѣру и, казалось, были гораздо болѣе довольны ухою князя, нежели бесѣдою Мde de Staël. Дамы чинились. Тѣ и другіе только изрѣдко прерывали молчаніе, убѣжденные въ ничтожествѣ своихъ мыслей и оробѣвшіе при Европейской знаменитости. Во все время обѣда Полина сидѣла какъ на иголкахъ. Вниманіе гостей раздѣлено было между осетромъ и Мde de Staёl. Ждали отъ нея поминутно bоn-mot; наконецъ вырвалось у ней двусмысліе, и даже довольно смѣлое. Всѣ подхватили его, захохотали, поднялся шопотъ удивленія; князь былъ внѣ себя отъ радости. Я взглянула на Полину. Лице ея пылало, и слезы показались на ея глазахъ. Гости встали изъ-за стола, совершенно примиренные съ Мde de Staël: она сказала каламбуръ, который они поскакали развозить по городу.
«Чтò съ тобою сдѣлалось, ma chére?» — спросила я Полину, — «неужели шутка, немножко вольная, могла до такой степени тебя смутить?» — Ахъ, милая, — отвѣчала Полина, — я въ отчаяніи! Какъ ничтожно должно было показаться наше большое общество этой необыкновенной женщинѣ! Она привыкла быть окружена людьми, которые ее понимаютъ, для которыхъ блестящее замѣчаніе, сильное движеніе сердца, вдохновенное слово никогда не потеряны; она привыкла къ увлекательному разговору высшей образованности. А здѣсь.... Боже мой! Ни одной мысли, ни одного замѣчательнаго слова въ теченіи трехъ часовъ! Тупыя лица, тупая важность — и только! Какъ ей было скучно! Какъ она казалась утомленною! Она увидѣла, чего имъ было надобно, чтó могли понять эти обезьяны просвѣщенія, и кинула имъ каламбуръ. А они такъ и бросились! Я сгорѣла со стыда, и готова была заплакать...... Но пускай, — съ жаромъ продолжала Полина, — пускай она вывезетъ объ этой свѣтской мелочи мнѣніе, котораго они достойны. По крайней мѣрѣ, она видѣла нашъ добрый простой народъ, и понимаетъ его. Ты слышала, чтò сказала она этому старому, несносному шуту, который изъ угожденія къ иностранкѣ вздумалъ было смѣяться надъ Русскими бородами: «Народъ, который, тому сто лѣтъ, отстоялъ свою бороду, отстоитъ въ наше время и свою голову.» Какъ она мила! Какъ я люблю ее! Какъ ненавижу ея гонителя!
Не я одна замѣтила смущеніе Полины. Другія проницательныя глаза остановились на ней въ туже самую минуту: черные глаза самой Мde de Stаël. Не знаю, чтò подумала она, но только она подошла послѣ обѣда къ моей подругѣ, и съ нею разговорилась. Чрезъ нѣсколько дней Мde de Staël написала ей слѣдующую записку:
Ма chére enfant, je suis toute malade. Il seroit bіen aimable à vous de venir me ranimer. Тасhez dе l'obtenir de mèe votre mère et veuillez lui présenter les resресts de votre amie. de S:
Эта записка хранится у меня. Никогда Полина не объясняла мнѣ своихъ сношеній съ Мde de Staël, не смотря на все мое любопытство. Она была безъ памяти отъ славной женщины, столь же добродушной какъ и геніальной.
До чего доводитъ охота къ злословію! Недавно разсказывала я все это въ одномъ очень порядочномъ обществѣ. «Можетъ быть» — замѣтили мнѣ — «Мde de Stаël была не что иное какъ шпіонъ Наполеоновъ, а княжна ** доставляла ей нужныя свѣдѣнія.» — Помилуйте, — сказала я. — Мde de Stаël, десять лѣтъ гонимая Наполеономъ, благородная, добрая Мde de Staёl, насилу убѣжавшая подъ покровительство Русскаго Императора, Мde de Stаël, другъ Шатобріана и Байрона, Мde de Stael будетъ шпіономъ у Наполеона!... «Очень, очень можетъ статься» — возразила востроносая графиня Б. — «Наполеонъ былъ такая бестія, а Мde de Staël претонкая штука!» —
