чала Полина, — я въ отчаяніи! Какъ ничтожно должно было показаться наше большое общество этой необыкновенной женщинѣ! Она привыкла быть окружена людьми, которые ее понимаютъ, для которыхъ блестящее замѣчаніе, сильное движеніе сердца, вдохновенное слово никогда не потеряны; она привыкла къ увлекательному разговору высшей образованности. А здѣсь.... Боже мой! Ни одной мысли, ни одного замѣчательнаго слова въ теченіи трехъ часовъ! Тупыя лица, тупая важность — и только! Какъ ей было скучно! Какъ она казалась утомленною! Она увидѣла, чего имъ было надобно, чтó могли понять эти обезьяны просвѣщенія, и кинула имъ каламбуръ. А они такъ и бросились! Я сгорѣла со стыда, и готова была заплакать...... Но пускай, — съ жаромъ продолжала Полина, — пускай она вывезетъ объ этой свѣтской мелочи мнѣніе, котораго они достойны. По крайней мѣрѣ, она видѣла нашъ добрый простой народъ, и понимаетъ его. Ты слышала, чтò сказала она этому старому, несносному шуту, который изъ угожденія къ иностранкѣ вздумалъ было смѣяться надъ Русскими бородами: «Народъ, который, тому сто лѣтъ, отстоялъ свою бороду, отстоитъ въ наше время и свою голову.» Какъ она мила! Какъ я люблю ее! Какъ ненавижу ея гонителя!
Не я одна замѣтила смущеніе Полины. Другія проницательныя глаза остановились на ней въ туже самую минуту: черные глаза самой Мde de Stаël. Не знаю, чтò подумала она, но только она подошла по-
