[298]
Осень; стоимъ на валу, устремивъ взоръ на волнующуюся синеву моря. Тамъ и сямъ бѣлѣютъ паруса кораблей; вдали виднѣется высокій, весь облитый лучами вечерняго солнца, берегъ Швеціи. Позади насъ валъ круто обрывается; онъ обсаженъ великолѣпными раскидистыми деревьями; пожелтѣвшіе листья кружатся по вѣтру и усыпаютъ землю. У подножія вала мрачное строеніе, обнесенное деревяннымъ частоколомъ, за которымъ ходитъ часовой. Какъ тамъ темно и мрачно за этимъ частоколомъ! Но еще мрачнѣе въ самомъ зданіи, въ камерахъ съ рѣшетчатыми окнами. Тамъ сидятъ заключенные, тяжкіе преступники.
Лучъ заходящаго солнца падаетъ на голыя стѣны камеры. Солнце свѣтитъ и на злыхъ, и на добрыхъ! Угрюмый, суровый заключенный злобно смотритъ на этотъ холодный солнечный лучъ. Вдругъ на оконную рѣшетку садится птичка. И птичка поетъ для злыхъ и для добрыхъ! Пѣсня ея коротка: „кви-витъ!“—вотъ и все! Но сама птичка еще не улетаетъ; вотъ она машетъ крылышками, чиститъ перышки, топорщится и взъерошиваетъ хохолокъ… Закованный въ цѣпи преступникъ смотритъ на нее, и—злобное выраженіе его лица мало-помалу смягчается, какое-то новое чувство, въ которомъ онъ и самъ хорошенько не отдаетъ себѣ отчета, наполняетъ его душу. Это чувство сродни солнечному лучу и аромату фіалокъ, которыхъ такъ много растетъ тамъ, на волѣ, весною!.. Чу! раздались жизнерадостные, мощные звуки охотничьихъ роговъ. Птичка улетаетъ, солнечный лучъ потухаетъ, и въ камерѣ опять темно; темно и въ сердцѣ преступника, но все же по этому сердцу скользнулъ солнечный лучъ, оно отозвалось на пѣніе птички. Не умолкайте же чудные звуки роговъ, раздавайтесь громче! Въ мягкомъ вечернемъ воздухѣ такая тишь; море недвижно, словно зеркальное.
