Из Витебска нас скоро двинули вперед, вслед за отступавшим неприятелем, но догнать его сегодня нам не удалось. На привал мы расположились на берегу большого озера. Теплая погода, прозрачная вода, позволявшая видеть чистое песчаное дно, пробудили в нас желание выкупаться. Во время купания, как офицеры, так и солдаты стирали свое белье и сушили его на берегу. Частое купание было единственным удовольствием, которое нам позволяли условия жизни, время года и климат, но все-таки и это удовольствие отравлялось необходимостью выполнять обязанности прачек. Рубка дров, разведение огня, приготовление пищи и даже косьба зернового хлеба и травы, уже давно исполнялось нами наравне с солдатами. Молоть и печь научились мы позже; «дармоедничать», в буквальном смысле этого слова, никому не разрешалось.
Следующий привал мы сделали в местечке Лесна. Ручей со студеной водой помогал переносить дневную жару, а найденная нами пища сделала этот день праздником. Менее благоприятен был наш привал на следующий день близ большой дороги, на выжженном солнцем поле. Направо от нас был еловый лес, а налево озеро, у которого стояла мельница. Под палящими лучами солнца лежали вскоре бледные, истощенные солдаты. Жаркие дни и очень холодные ночи, которые приходилось проводить на голой земле, в связи с плохим питанием и отвратительной водой, вызвали усиление гастрических заболеваний, как я говорил выше, свирепствовавших у нас. Почти все жаловались на недомогание, усталость и невозможность сесть на коня. Однако, избежать последнего было невозможно, так как в случае отказа, в ход пускались палки.
Спокойствие наше скоро было нарушено упавшими недалеко от нас двумя снарядами. Протрубили сигнал: «На лошадей!» Я только что хотел сесть на коня, как быстро подскакавший ко мне наш полковник попросил следовать за ним. Оказалось, что невдалеке от места нашей стоянки польские офицеры устроили дуэль. Когда мы прискакали туда — на месте остался только труп, — секунданты и дуэлянт успели скрыться. Меня попросили исследовать лежавшего. Я констатировал смерть. Польский адъютант обыскал убитого, забрал себе все его бумаги, а остальные вещи и деньги разделил со мной (не знаю, это, вероятно, польский обычай, но я этого не требовал). Себе адъютант взял трубку и огниво, а мне дал красивую табакерку с изображением Нельсона. Из денег я получил четыре серебряных рубля. Пряча эти новые для меня монеты, я думал: «Когда-нибудь они будут воспоминанием об этой минуте». В сумке еще нашлась колбаса. «Partes accánales, amicà!» — сказал поляк. Пустили в ход саблю и разделили пополам колбасу, составлявшую для нас обоих нечто самое полезное и приятное. Покончив со всем этим, я догнал наших.
Остановились мы в чьем-то великолепном поместье, весьма красивом и живописном. Мы прожили здесь несколько дней. На полях было много корма для наших лошадей; в хлебе и мясе также не было недостатка. Погода была хорошая, теплая; солдаты забавлялись, качаясь на качелях, выстроенных на лужайке перед барским домом. Всё бы на этой стоянке было превосходно, если бы не то, что мы должны были довольствоваться плохой водой, увеличивавшей желудочные заболевания. До сих пор я имел еще некоторые лекарства и мог кое-как бороться с этой эпидемией. Достигал я этого тем, что на каждом привале раздавал «мятный чай». Когда запас мяты истощался, перешли к бузине. Тем, которые особенно страдали, я давал помимо этого напитка опийную настойку с гофманскими каплями, и пока у меня были все эти полезные средства, всё шло сносно. Все кое-как двигались, несмотря на то, что причины, вызывавшие заболевания, не исчезали. Многим принесли чрезвычайную пользу, при припадках упомянутого рода, густые мучнистые супы или каши. Я рекомендовал их всем; они понравились, сделались общеупотребительнее и, наконец, любимой пищей в наших лагерях; не будь в них у нас недостатка, многие сохранили бы жизнь. В этом лагере, впрочем, все мои лекарства вышли, и я оказался совершенно беспомощным в борьбе с этой болезнью. Правда, на этой остановке не было недостатка в мясе, и я заменил мясным бульоном настой мяты.
Здесь догнал нас и наш маркитант, привезший вина из Вильно и Витебска; правда, им могли пользоваться только те, кто имел деньги или кредит. Аудитор полка, Крафт, принявший на себя за Неманом начальствование над транспортом наших съестных припасов и фуража, также прибыл к нам. От него мы узнали о положении в тылу армии. Известия были нерадостные. Он рассказывал о большой нужде, которую испытывала армия в съестных припасах, о пожарах и грабежах, о множестве погибших от жары, голода и жажды, и о болезнях, свирепствовавших во всех лагерях. Наших земляков он встретил в лагере у Лесны; горестно, присовокупил он, было смотреть, как офицеры и солдаты лежали больные в лагере; поносы так сильно свирепствовали там, что невозможно было производить учение и едва отправлялась обыкновенная служба. Все дома были переполнены больными, многие умирали, и в самом лагере происходила такая беготня за фронт, как будто всем полкам сразу даны были слабительные средства. Этот аудитор с большими трудностями доставил в Вильно транспорт съестных припасов, фуража и убойного скота. Он видел невозможность следовать со всем этим дальше и поэтому продал там евреям всё, что имел для нас, за исключением убойного скота. От продажи он выручил много денег и передал их полковнику. Говорили, что он сам ничего из этого не сохранил для себя. Как это ни странно, этому не хотели верить. Как ничто не вечно на земле, так и солдатское благополучие. Спустя два дня, русские завладели этими деньгами.
Командир, видно, знал о том, что мы остаемся на некоторое время в этом месте. Он, вскоре после нашего прихода, послал одного, знающего несколько польский язык, унтер-офицера с шестью рядовыми в окрестности. Он долго не возвращался; думали, что его захватили русские, и, наконец, после долгих ожиданий, он возвратился целым и невредимым с несколькими телегами, наполненными снедью. Всё привезенное поедалось без разбора и, конечно, скверно повлияло на здоровье. Известия, привезенные унтер-офицером, не были приятны для нас — дружелюбное или, по крайней мере, равнодушное отношение к нам со стороны населения, там, дальше сменялось враждебным. Все против нас; всё готово или к защите, или к бегству; везде меня осыпали упреками и бранью. Никто не хотел чего-нибудь давать; я должен был всё брать силой. Крестьяне снабжены пиками, и дворяне командуют ими. Между тем, мы узнали, что Наполеон в Витебске, осматривает там укрепления и прилежно производит смотр своей гвардии.
Так провели мы в этом лагере (всё время стояла ужасная жара) семь дней. 8 августа, на рассвете, при первых солнечных лучах, становящихся видимыми здесь намного раньше, чем в Швабии у Дуная, раздалася боевая тревога, и засвистали пули. Мы увидели, как русские преследовали стоявшие впереди французские полки, отступавшие теперь в страшном беспорядке. В таких случаях я всегда был одним из первых на коне и видел, таким образом, плохой исход сражения по замешательству бегущих французов. Мы, союзники, как и часто прежде, не потеряли присутствия духа, и двигались в порядке, уменьшая этим быстроту натиска русских. Прусские уланы теснили правое крыло русских; наши егеря действовали в центре, в то время, как польские гусары защищали столбовую дорогу у имения и охраняли ее для нашего отступления. Здесь мы впервые увидели направленные против нас луки со стрелами, большая часть которых, однако, не достигала цели. Одному польскому офицеру стрела попала в правое бедро, а у одного из наших кавалеристов такая же стрела засела в платье; обе стрелы мы долго сохраняли на память. Работы для врачей оказалось немного. Наша бригада, ослабленная значительным количеством больных, не могла долго устоять против возобновившегося натиска русских, далеко превосходящих нас числом и силой. Новым нападением они заставили наш отряд отступить. Отступили сначала сомкнутыми рядами, но этот порядок продолжался недолго, потому что русские своими быстрыми натисками опрокинули нас и заставили обратиться в бегство. Только прибытие свежей кавалерии и легкой артиллерии спасло нас от гибели и положило конец кровавой стычке. Я, между тем, устроился со своими ранеными в безопасном месте, недалеко от вюртембергской конной артиллерии.
В этой схватке мы понесли следующие потери: Адъютант Бац, в пылу сражения не заметивший нашего отступления, был взят в плен. Полковника графа Вальдбург-Вурца, при отступлении, после возобновившегося натиска русских, погнавших наш полк через лагерь польских гусар, постигло несчастье: его лошадь, перепрыгнувшая через бивуачную веревку, зацепилась и упала, так что он вместе с подъехавшими к нему на помощь несколькими солдатами был ранен и взят в плен. Молодой офицер фон Горнштейн, уже упав раненым с лошади всё же еще защищался и был снова, на этот раз тяжело, ранен и вскоре скончался. Четвертый, Шенгаммер, от испуга потерял всякое мужество (впрочем, может быть, он его и не имел никогда) и вел себя так, что прочие офицеры отказались от его общества. Он в походе был при багаже, позже попал в плен. Мы потеряли нескольких трубачей и унтер-офицеров и довольно много егерей убитыми и пленными. Раненые, которых успевали принести ко мне, все избавились от плена.
