Во Франкфурте полк получил приказ отделиться от корпуса и, отправившись в Западную Пруссию, соединиться с войсками других наций в одну дивизию для будущего авангарда. Французский генерал Орнано принял командование полком. Многие офицеры в этом приказе получили лестное отличие, но большинство скорбело над тем, что нас разлучили с нашими земляками, с которыми мы не виделись вплоть до Бородинского сражения.
Утром 14 апреля, когда наш кронпринц[1] попрощался с нами, мы перешли через Одер. Дорога в Бреславль и еврейское кладбище остались вправо, и мы двинулись к Позену. Скоро стало заметно, что мы покинули германскую землю; красота городов и деревень, культура страны, всё было отлично от находившегося позади нас, всё казалось менее милым и дорогим; пришел конец и хорошим квартирам. Вторую ночь после перехода через Одер я провел у пастора.
Престарелый и небогатый пастор с большим радушием просил разделить с ним его скудную трапезу. Он жил в этой местности еще во время семилетней войны; его отец также был здесь пастором. Он рассказал нам многое из своих воспоминаний об этом времени, и еще больше о том, что он слышал от своего отца. Почтенный старик трезво смотрел на вещи, рисовал мрачными красками наше будущее и заранее жалел нас; он говорил о суровой зиме, нужде и лишениях, которые мы встретим в глубине России. «Вас много, — говорил пастор, — вы вначале будете победоносны, но русские завлекут вас в сердцевину их огромного государства, и когда вы станете слабее, и вам придется бороться с морозом и нуждой, лишь тогда русские начнут войну серьезно. Вам придется затратить много сил, чтоб выбраться оттуда и лишь немногие вернутся обратно». Одному из присутствующих эти слова не понравились, другой просто рассмеялся, третий стал роптать; я же всегда охотно слушаю, если говорит опыт.
Наш дальнейший путь лежал через Польшу. В одном из местечек на левом берегу Вислы произошел такой случай. Полк, окруженный толпой любопытных, выстроился на базарной площади, квартирные билеты были розданы, и при разъезде одна хорошо одетая, молодая, красивая полька, жена офицера, была сбита с ног и упала вместе с ребенком, которого несла на руках. Последний жалобно кричал; должно быть, он ушибся! Я стоял уже в дверях моей квартиры, когда привели плачущую женщину с ее ребенком. Я нашел у ребенка сломанным правое предплечье и, приведя обоих в комнату, тотчас же вправил и перевязал плечико. Мать и дитя несколько успокоились. Ее муж несколькими днями раньше также отправился на войну. В благодарность она угостила меня и моего помощника медом, который я здесь пил в первый раз.
Мы приближались к Висле; во Влоцлавке, куда мы прибыли 30 апреля, нам было приказано перейти эту реку. Мы должны были сделать привал в городке, потому что не было еще сделано никаких приспособлений для переправы. Я поместился на квартире в домике на берегу Вислы. Как почти повсюду, так и здесь, разговор за столом зашел о нашем походе. Мой хозяин был настроен так же пессимистически, как и тот протестантский пастор недалеко от Кунесдорфа, и закончил свою речь словами: «Кабы только вы все вернулись снова через эту реку, которую собираетесь переходить?» Но для меня самым важным было то, что он рассказал о колтуне[2], чем в этом месте были больны очень многие. Рядами лежали рослые и сильные люди, как нищие, у дороги, с взъерошенными черными, грязными волосами. Мой хозяин, несмотря на то, что он был почти лыс, носил в оставшихся клочках растительности следы этой ужасной болезни. «Хотя наш климат, вода и наш образ жизни много способствуют зарождению этой болезни, — сказал он, — однако же, болеют ей взрослые мужчины и юноши чаще, чем взрослые женщины и девушки.
Врачи убедились, что ломота в костях, боль в суставах и головные боли, продолжающиеся годами, кончаются этой грязной всклокоченностью волос, и многочисленные опыты подтверждают это до настоящего времени, что именно ломота в костях и ревматизм являются признаками нашей климатической болезни. Огромному развитию этой болезни среди простого народа способствует большая нечистоплотность. Пришлые, обыкновенно, не восприимчивы к этой болезни, но после долгого пребывания здесь заражаются, и у них колтуну предшествуют указанные признаки. Уже развившийся колтун неизлечим, но зато излечимы все те явления, которые предшествуют ему и с устранением последних предотвращается и заболевание колтуном. Отрезать взъерошенные колтуном волосы нельзя, иначе появляются другие болезни, доводящие до бешенства и смерти, но отбивать их между камнями менее опасно, только не сразу».
На третий день нашей стоянки на берегу Вислы, были доставлены нужные плоты и лодки для переправы, и мы стали переправляться группами по 30—40 человек. Вскоре после перехода Вислы мы очутились снова среди немцев. В городах Растенбурге, Нейденбурге, Ангербурге и их окрестностях был расквартирован наш отряд, и здесь мы провели очень приятно несколько недель. За исключением одного больного, умершего от воспаления легких, и операции, которую пришлось сделать правофланговому, я имел мало работы, и мы коротали послеобеденные часы прогулками верхом в близлежащие деревни и игрой в кегли в загородных садах. На этих стоянках полк получил приказ приспособиться к будущим фуражировкам, вследствие чего каждый кавалерист получил по серпу и каждые 20 человек по косе, которые они должны были иметь при себе.
Отсюда мы двинулись к пограничной реке Неману. К нам теперь присоединились многие отряды, в особенности кавалерия. С прибытием одного прусского уланского и польского гусарского полков, образовалась наша бригада. Посылались также теперь к Неману патрули и пикеты, и к нам являлись русские дезертиры, главным образом, поляки.
Была чудная летняя ночь в начале июня месяца; мы стояли в бедной, жалкой деревушке и мучились уж там с первыми предвестниками голода, как вдруг затрубили тревогу. Прежде всего, конечно, решили, что русские перешли пограничную реку и делают нам утренний визит, но предположения наши не оправдались. Нас двинули форсированным маршем обратно, и вскоре мы достигли большой дороги, по которой пошли крупной рысью. Я полагаю, что мы шли тогда часов восемь, девять; для чего это было? Мы прибыли в Остроленку одновременно со многими другими полками, и здесь, на огромном поле, был произведен известный смотр 40 000 человек кавалерии. Величественное зрелище! Представители народов всей Европы, в красивых красных мундирах, несмолкаемые звуки музыки и сигнальных труб, командные крики, быстрые маневры и передвижения этой громады людей и лошадей и всё это на фоне огромного зеленого поля, под лучами яркого солнца!!!…
Кто тогда видел отличное состояние этих войск и опытность начальников и командиров, тот должен был согласиться, что перед ним непобедимая сила, вполне достаточная для покорения хотя бы и огромного государства. После смотра мы отдыхали в тени красивых елей на берегу маленькой реки Наревы. Для подкрепления этого множества уставших, проголодавшихся людей ничего не было, даже за деньги ничего нельзя было достать, также не было корма и для лошадей. Многие, в том числе я, купались в реке, что было для нас весьма полезно. На этом смотру я видел падение кавалериста с лошади, такое ужасное, какого ни до того, ни после не видел. Рысью по большой дороге шла тяжелая кавалерия — кирасиры догоняли свои части галопом. Один из них упал вместе со своей тяжелой, большой лошадью; лошадь перекувырнулась, встала и побежала, но человек остался лежать неподвижно. Он был мертв, его череп и лицевые кости были превращены в лепешку, а кожа их и мускулы разорваны. Приближаясь к пограничной реке и соображая по количеству войск, следовавших за нами, о близости переправы, мы получили приказ сделать привал на несколько дней и запастись на 21 день фуражом и съестными припасами. В окрестные дворы посылалась команда с офицерами разыскивать и доставлять своим полкам всё нужное. Эти команды везде наталкивались на другие, высланные с этой же целью. Никто не смел вернуться с пустыми руками, почему поневоле приходилось делиться. Таким образом, скоро все окрестности были опустошены. Где господствовал беспорядок, там солдат хватал больше, чем он должен был бы взять, и часто забирал мимоходом и несъедобные вещи. Но как теперь доставить полкам собранное? Открывали конюшни, запрягали рабочий скот, наваливали на него фураж и съестные припасы, брали с собой также и убойный скот, привязав его сзади, и ехали к полку! Этот приказ и быстрое исполнение его сделали для жителей этой местности войну ощутительной в полной мере, прежде чем она началась.
К Неману мы подошли 25 июня в полдень. За нами следовал бесконечный ряд телег. Мы расположились лагерем на краю леса, недалеко от маленькой деревни; впереди нас простирались красивые луга и поля; погода была великолепная. Прибытие многих и всё новых войск всех национальностей и родов оружия, масса артиллерии и тянувшиеся мимо понтонные мосты — делали этот лагерь интереснейшим из всех, какие я когда-либо видел. Наиболее всего меня заинтересовало множество болтливых женщин, частью ехавших верхом и на телегах или передвигавшихся пешком. Говорилось, что они назначены для ухода за больными и ранеными в госпиталях; было много и врачей, в большинстве молодых людей, которых начальник-ветеран часто критиковал и наставлял… Я решил не спать в эту замечательную ночь, не подумав о том, что, и не принимая такого решения, всё равно поспать не дозволят тревоги. Ночь была чудесная, светлая. Дым многих бивуачных огней, придававший воздуху вокруг нас своеобразный вид, вместе с воинственным гулом, доносившимся отовсюду, действовали на нервы, напряженные и без того ожиданием приказа перейти Неман, т. е. начать военные действия. Но в эту ночь не произошло ничего особенного. Наступило утро, и мы узнали, что мосты наведены, войска переходят через реку, и многие, и даже сам Наполеон уже на неприятельской земле. Так прошла первая ночь этой войны. Мы провели ее под открытым небом, и никто из нас не думал о том, что на той стороне Немана оно станет постоянной и единственной нашей кровлей. Наступил день Ивана Купала, который был для меня всегда достопамятным. Когда-то в этот день родился мой отец. Благодаря переходу генерала Моро в 1796 году при Келе через Рейн, этот день решил мое будущее: я стал врачом. В этот день в 1807 году, я был при том, как Вандаам велел взять приступом прусский лагерь при Глаце в Шлезвиге, — и много другого интересного в моей жизни совпадало с днем Ивана Купала, поэтому он был для меня и у Немана столь серьезным и важным праздником.
Всю предыдущую ночь до полудня, когда у нас только и слышалось: «Вставать, на коней, марш!» — мимо нас двигались отряды пехоты, кавалерии, артиллерии и обозы. Это зрелище было чрезвычайно красиво, и различие наций, рода оружия, цветов одежды и военная музыка со всех сторон делали его красочным и шумным. Порядок был образцовый, войска принаряжены, как к параду; все выглядели бодро, однако не весело, и никто не пел. Мы также, подвигаясь вперед, остановились на возвышенности близ берега Немана и были застигнуты здесь страшной грозой с ее громовым ревом и проливным дождем; последний промочил нас до костей. Интересное и красивое зрелище представляли во время грома и дождя все возвышенности и долины, наполненные войсками, ожидавшими совершенно тихо и спокойно конца грозы. Когда дождь прошел, всё опять пришло в движение: потянулись полки за полками; под вечер и до нас дошла очередь, и мы, перейдя мостки, очутились в той земле, где осталось большинство из нас. Это было недалеко от Ковны, близ того места, где Вилия впадает в Неман.
