Часто посещая в период рейнских компаний (с 1792 года до перехода французской армии под командой генерала Моро в Германию 24 июня 1796 года), моего отца, я имел возможность с большим интересом наблюдать за трудной, но в то же время продуктивной работой военных врачей в госпиталях и на полях сражений, в Эльзасе и по эту сторону Рейна. Увлеченный их работой, я избрал своей профессией медицину и сделался военным врачом, т. е. гражданским чиновником в армии. Ко времени семилетней войны принудительные наборы генерала Ригера оторвали отца моего от занятий богословием; он вместе с тремя своими братьями был зачислен тогда в армию герцога вюртембергского и к концу дней своих (1797) дослужился только до чина лейтенанта, а братья его погибли геройской смертью в сражений при Лейтене и Фульде. Мне судьба более благоприятствовала. Хорошо сдав экзамены весной 1800 года, — тогда только что начался набор в войска и приготовлен к войне, — я был назначен младшим врачом военного госпиталя в Штутгарте. В продолжение пяти лет, проведенных мной там, я старался усовершенствоваться теоретически и практически. Весной 1805 года я был назначен главным врачом, а год спустя мне уже было доверено попечение о здоровье целого полка. В качестве главного врача я участвовал в походах 1805, 1806, 1807 и 1809 годов, летом 1811 года я находился с полком легкой кавалерии, квартировавшим в нескольких городах на Дунае, в Егингене.
В это время много говорили о походе в Россию следующей весной и вообще о войне, а осенью начались и приготовления к походу. Покупали нужных лошадей, теплую одежду, прощались с родственниками; ничто не забывалось. Даже в школах городская молодежь была привлечена к работе и щипала корпию, благодаря чему я был снабжен большим запасом ее. 11 февраля 1812 года мы покинули город на Дунае. Полк был хорошо обучен, имел 750 лошадей и состоял из молодых и энергичных людей; большинство офицеров были опытные, старые вояки, словом всё было в таком состоянии, что позволяло надеяться на успех нашего похода. Вечером, накануне нашего выступления, офицеры устроили для почетных лиц города бал. Танцевали много и долго, пели прощальные песни и пили за благополучное свидание, и праздник окончился только тогда, когда на рассвете трубачи затрубили сигнал к выступлению.
Мы прошли через города Штутгарт и Гейльбронни, где второго марта был устроен смотр войскам, прошли через Гогенлоевские княжества и за местечком Вейкерегеймом миновали границу отечества. Здесь мы сделали остановку. Многие из нас, в том числе и я, обняли граничный столб, целовали его и благодарили покинутую родину за добро, оказанное ей. Настроение у всех было тяжелое. Многие, казалось, предчувствовали несчастный исход кампании. Отовсюду слышались громкие прощальные возгласы: «Будьте здоровы, дорогие, оставленные нами дома, — мы, может быть, никогда более не увидимся!» К нам ежедневно до сих пор приходили друзья и знакомые, чтобы проститься. Отцы приносили своим сыновьям деньги на далекий поход; матери — белье, в особенности теплые чулки для холодного севера, а сестры плакали вместе с братьями, отправлявшимся в чужие края. Я испытал радость такого посещения только впоследствии, лишь 10 часов спустя после перехода границы, в Кенигсгофене. Едва мы остановились там, чтобы отдохнуть, как я был окружен группой моих родственников, с которыми я и провел всю эту остановку. Дальше мы шли через французские провинции, через владения герцога Саксен Гильдбурггаузена, через графство Геннеберг, а отсюда через Тюринбергский лес, на вершине которого мы нашли еще много мерзлого снега, затруднявшего наш переход и заставлявшего нас двигаться поодиночке. Наши обозные повозки должны были ехать окольным путем через Илменау, мы же с большим трудом и медленно, но вполне благополучно, прошли еще засветло лесистые горы и остановились в красивой деревне Лангевизен. Отсюда мы двинулись во владения князя Шварцбург-Рудольштадта. 25 числа полки прошли с музыкой парадным маршем по широкой улице. Князь пригласил всех квартирующих в его резиденции офицеров к себе на обед, но нашему полку пришлось расположиться в отдаленной деревне и, вместо княжеского обеда, довольствоваться скромной пищей крестьян; впрочем, это часто случается с кавалерией, благодаря тому, что в городах трудно поместить лошадей. Отсюда мы двинулись на Лейпциг, где и расположилась наша пехота, а мы стояли в течение недели в окрестных деревнях. Мы осмотрели в Лейпциге все достопримечательности и пополнили свои запасы. Между прочим, я купил карманные часы, поставившие меня впоследствии, при Березине, в такое неловкое положение, из которого выручило меня только извинение. Из Лейпцига (мы покинули его 6 апреля) приказано было отправиться в Франкфурт-на-Одере. Благодаря чистому весеннему воздуху заболеваний в полку совершенно не было, и мне всё время приходилось бездельничать. Жителям Саксонии я не могу не принести самой горячей благодарности за их дружески услужливое и человеколюбивое отношение. Я прошел эту страну три раза, в различных направлениях и должен признаться, что и в третий раз испытал то же приятное чувство, что и в первый. Саксонцы остались такими же гостеприимными, как и раньше, шесть лет тому назад, несмотря на частые размещения по их квартирам солдат, благодаря почти постоянным войнам. Как часто согревали они нас, окоченелых и промокших, дружески встречали и угощали нас в своих жилищах горячим кофе и трубками, прося удовольствоваться этим, пока не подадут обеда или ужина. При выступлении они провожали нас искренними пожеланиями счастья и не ограничиваясь этим, наполняли наши бутылки водкой, мешки для провизии — жарким, хлебом с маслом и проч. Иногда прощанье сопровождалось дружескими слезами и поцелуями, а часто даже проводами до следующего города. Благодарю Вас еще раз, любезные саксонцы!…
Во Франкфурте, куда мы прибыли 12 апреля, я снова нашел многих друзей, с которыми познакомился в 1807 году, и некоторых из Кросса. Мы остановились в городе на дневку, и, кроме визитов к знакомым, я успел пройтись к памятнику Эвальда Клейста, этого храброго воина и поэта.
