Винюсь, я нѣсколько запоздалъ отвѣтомъ г. Страхову. Самъ онъ, однако же, болѣе года собиравшійся выступить противъ меня со своими возраженіями, не вправѣ ожидать поспѣшности съ моей стороны. Виноватъ я передъ тѣми немногими, которые не пропустили безъ вниманія нашего спора и относятся, значитъ, небезучастно къ его предмету. Для нихъ собственно я и пишу теперь, такъ какъ сильно сомнѣваюсь въ возможности сдвинуть сколько-нибудь самого г. Страхова съ его «умозрѣній», столь опредѣленно рѣшающихъ для него вопросы физическаго міра. Г. Страховъ, размышляя, считаетъ себя познавшимъ сущность вещества, а я, экспериментируя всю жизнь, очень далекъ отъ того, чтобы претендовать на такое знаніе; для него безъ опыта ясно то, что возможно и что невозможно въ мірѣ явленій, для меня же вопросъ этотъ выясняется только путемъ фактовъ; въ качествѣ бывшаго реалиста, не знающаго нынѣ «гдѣ запропастился» у него магистерскій дипломъ — г. Страховъ считаетъ правильнымъ игнорировать явленія, несогласныя съ его умозрѣніемъ, а я, продолжая оставаться естествоиспытателемъ, нахожу такое отношеніе къ фактамъ «бунтомъ противъ науки» и квалификацію бунтовщиковъ этого рода принужденъ сложить съ больныхъ головъ «ученыхъ спиритовъ» на здоровую голову г. Страхова. Сойтись въ убѣжденіяхъ намъ, очевидно, надежды мало; но я, подобно самому г. Страхову, радъ спорить изъ-за цѣли, для нѣкотораго уясненія дѣла. Не могу поэтому не быть ему благодарнымъ за то вниманіе, съ которымъ онъ отнеся къ моей брошюрѣ и за самое возбужденіе полемики.
Я желалъ бы только видѣть у г. Страхова немножко болѣе осторожности и снисходительности къ чужимъ убѣжденіямъ. Онъ былъ бы тогда нѣсколько разборчивѣе въ выраженіяхъ. По этому поводу позволю себѣ сообщить къ свѣдѣнію г. Страхова то, что сказалъ недавно своему противнику одинъ изъ моихъ сотоварищей по наукѣ:
«Неужели васъ никогда не дѣлало недовѣрчивымъ къ себѣ то обстоятельство, что слова и мысли, которыя вы приписываете своимъ противникамъ, такъ глупы? Я еще хорошо помню изъ времени моего студенчества, что мнѣ случалось подчасъ, при горячихъ спорахъ, выходить изъ себя отъ неразумія возраженій моего противника и не понимать, какъ могла подобная мысль зародиться въ человѣческой головѣ. А потомъ всегда оказывалось, что я не понялъ возраженія почти. Позже я убѣдился изъ опыта, что во всѣхъ тѣхъ случаяхъ, гдѣ нормальная личность кажется говорящей вопіющую нелѣпость, правильнѣе повременить съ подобнымъ заключеніемъ. Это придало мнѣ болѣе осторожности, чѣмъ сколько я нахожу ея въ васъ»[1]).
Въ самомъ дѣлѣ, интересно бы знать, изъ какихъ словъ ученыхъ медіумистовъ извлекъ г. Страховъ ту кучу нелѣпостей, которую онъ рѣшается взваливать на нихъ. Изъ чего слѣдуетъ, напр., что «малѣйшее движеніе стола, малѣйшій стукъ, который въ немъ раздается, представляетъ для спиритовъ уже нарушеніе закона энергіи, и только въ качествѣ такого нарушенія и признается за медіумическое явленіе»? Откуда взялъ г. Страховъ, что «нѣтъ физическихъ причинъ», производящихъ медіумическіе звуки, что «физическія явленія» медіумическаго характера «необъяснимы изъ законовъ физическаго міра» и происходятъ «вопреки этимъ законамъ» и проч. и проч.? Значитъ ли это обнаруживать къ своей и чужой рѣчи то уваженіе, въ недостаткѣ котораго г. Страховъ упрекаетъ своихъ противниковъ. А для того, чтобы познакомить г. Страхова съ тѣмъ, какъ поборники медіумизма дѣйствительно смотрятъ на эти явленія, мнѣ очень хотѣлось бы отослать его къ едва ли читаннымъ имъ статьямъ Цӧлльнера. Заодно съ Цӧлльнеромъ утверждаю и я, что «ученымъ спиритамъ» вовсе не приходится «отказываться» отъ дѣйствительныхъ «основъ науки», а предстоитъ только, сообразно съ новыми фактами, измѣнять и расширять эти основы. Или г. Страховъ не въ шутку признаетъ, что «основы» уже постигнуты до конца имъ, г. Страховымъ, и современной физикой? Несомнѣнная реальность фактовъ медіумизма всего лучше свидѣтельствуетъ о шаткости кое-какихъ современныхъ «основъ» и о недостаточности извѣстныхъ «законовъ». Что же касается моего, изобрѣтаемаго г. Страховымъ, «впаденія» въ «странный обманъ» и «вовлеченія» въ него «другихъ», то мнѣ хорошо извѣстно, что не я впадаю въ обманъ, идя отъ факта къ заключенію, а обманываетъ себя г. Страховъ, отворачиваясь отъ фактовъ въ угоду своему «умозрѣнію». На этотъ несомнѣнно ложный и ненаучный путь хотѣлъ бы онъ, кажется, увлечь и другихъ; но это было бы дурной услугой знанію и плохо согласовалось бы съ тѣми «высокими цѣлями», о своемъ сочувствіи къ которымъ заявлялъ г. Страховъ. То, что говоритъ онъ относительно насъ, я готовъ повторить и въ приложеніи къ нему самому: «я желалъ бы принудительно, насильно привести противниковъ къ мысли, что они должны оставить дорогу, на которую вышли» (т. е. должны отказаться отъ апріористическаго отрицанія фактовъ) «и что имъ необходимо искать другаго выхода», т. е. добросовѣстно и терпѣливо познакомиться съ фактами, и только потомъ уже доказывать намъ — если они и тогда сочтутъ себя вправѣ это дѣлать — какъ, въ чемъ и почему впадаемъ мы въ заблужденіе. Это дѣйствительно бы значило «стать съ нами на одну почву»; теперь же г. Страховъ вовсе не имѣетъ права говорить, что это имъ сдѣлано: какая тутъ одна почва, когда одинъ толкуетъ о фактѣ, какъ основѣ умозрѣнія въ данномъ случаѣ, а другой умозрительно отвергаетъ фактъ?
Если бы желаніе мое исполнилось, и г. Страховъ, строго осуществивъ на дѣлѣ свое намѣреніе относительно «ставанія на одну съ нами почву», взялся за факты, тогда и «Ребусъ», какъ органъ добросовѣстно и толково относящійся къ этимъ фактамъ, не вызывалъ бы вѣ немъ нынѣшняго высокомѣрнаго отношеяія, оправдаемаго только самодовольнымъ незнаніемъ читающаго.
Я могъ бы разбирать письмо г. Страхова съ самаго начала и доказывать, что, съ одной стороны, «для опыта» вовсе не «все возможно, а съ другой — здравое умозрѣніе невозможно безъ опыта, — что правиленъ только тотъ путь, гдѣ опытъ и умозрѣніе идутъ рука объ руку въ гармоническомъ сочетаніи. Но все это не затрогивало бы самой сути дѣла, которой посвящаетъ г. Страховъ послѣднюю четверть своего письма. Перейду поэтому прямо къ ней, предпославши лишь одно маленькое поясненіе.
Я дѣйствительно сдѣлалъ промахъ, не высказавшись съ самаго начала съ достаточной опредѣленностью въ томъ смыслѣ, что „законъ вѣчности матеріи“, какъ нѣчто отдѣльное отъ закона сохраненія всякой сущности, „неотразимо вытекаетъ апріорнымъ путемъ“ только подъ условіемъ обычнаго взгляда на вещество, какъ на особую, самостоятельную сущность — взгляда, котораго придерживается г. Страховъ, но котораго совсѣмъ не держусь я. Этимъ промахомъ я доставилъ г. Страхову напрасную „радость“ и „ввелъ его въ заблужденіе“. Г. Страхову показалось что я „очевидно, противорѣчу себѣ“. Сознаюсь и каюсь — поводъ къ „радости“ и „заблужденію“ дѣйствительно данъ мной — хотя и неумышленно — на все то время, которое употребляетъ читатель на то, чтобы дойти до слѣдующей страницы. На ней г. Страховъ нашелъ мой собственный взглядъ, и его радость была, увы, непродолжительна.
Странно, однако же, что и прочтя эту страницу, г. Страховъ продолжаетъ, кажется, считать меня согласнымъ съ тѣмъ, что „умозрѣніе даетъ намъ два закона: законъ сохраненія вещества и законъ сохраненія энергіи“. Приступая къ существенной части вопроса (IV глава письма), онъ на этомъ именно основаніи обвиняетъ меня въ томъ, что я будто бы „все перемѣшалъ“, а потомъ приписываетъ мнѣ, въ четырехъ особыхъ пунктахъ, „ходъ мыслей“ собственнаго изобрѣтенія и, въ концѣ концовъ, заявляетъ, что „такое разсужденіе“ (выдуманное, замѣтьте, г. Страховымъ, но вовсе не предлагаемое мною) „ниже всякой критики“. По неволѣ опять вспомнишь приведенныя выше слова моего коллеги!
О томъ, что говорю я въ своей брошюрѣ относительно шаткости нашихъ понятій о веществѣ, г. Страховъ — ни слова: вещественный атомъ для него данъ и несомнѣненъ отдѣльно отъ силы, тогда какъ я склоненъ отвергать его существованіе; г. Страховъ выходитъ изъ того, достовѣрность чего я отрицаю. Мудрено ли послѣ этого, что намъ трудно сойтись. При этомъ я несомнѣнно имѣю право упрекнуть г. Страхова въ томъ, въ чемъ обвиняетъ онъ меня: „онъ не хочетъ вникнуть въ мою постановку вопроса“. Наполнивъ большую часть своего письма если не излишнимъ, то не существеннымъ, г. Страховъ почти не останавливается на основномъ; а между тѣмъ онъ самъ говоритъ, что ему слѣдовало бы „изложить въ истинномъ (?) смыслѣ оба главные физическіе закона“ и что предметъ заслуживаетъ „не тѣхъ немногихъ строкъ, которыми мнѣ (г. Страхову) придется здѣсь ограничиться“. Зачѣмъ же стало дѣло? Отчего бы не посвятить письмо именно этимъ основамъ, вмѣсто того, чтобы ограничиваться голословнымъ утвержденіемъ извѣстныхъ положеній, которыя святы и ненарушимы для него, г. Страхова, а совсѣмъ не для меня.
Г. Страховъ ссылается на то, чему учитъ физика, и на то, какъ смотритъ на дѣло механика. Повидимому, г. Страховъ думаетъ, что науки эти познаютъ и объясняютъ явленія физическаго міра въ ихъ дѣйствительной сущности, что расчлененіе вещества на атомы, свободные отъ всякой силы, и отвлеченіе понятія о силѣ отъ инертнаго атома — лежатъ въ самой природѣ дѣла, а не представляютъ простой пріемъ нашего сужденія, обусловливаемый не „вещами по себѣ“, а нашей субъективной природой. Въ этомъ-то и лежитъ корень его заблужденія и нашего несогласія.
Вещество, говоритъ г. Страховъ, „не терпитъ никакихъ превращеній“. При этомъ онъ, очевидно, разумѣетъ атомы, принимаемые теоріей, а не тѣла, аггрегаты атомовъ, которые мы на самомъ дѣлѣ наблюдаемъ. Эти послѣдніе подвержены, напротивъ, явнымъ и постояннымъ превращеніямъ. Если же вопросъ касается атомовъ, то пусть г. Страховъ попробуетъ прежде всего доказать, что они не фикція, а существуютъ на дѣлѣ. Но если даже допустить реальное существованіе атомовъ, то мыслить эту реальность безъ силы невозможно: атомъ неспособный дѣйствовать эквивалентенъ атому несуществующему — онъ нуль въ физичесокй природѣ. И выходитъ, что отдѣленіе вещества отъ силы, причины отъ дѣйствія, и силы отъ вещества — есть не болѣе, какъ извѣстный пріемъ сужденія. Такимъ пріемомъ и пользуется механика; но изъ этого вовсе еще не слѣдуетъ, чтобы онъ непререкаемо соотвѣтствовалъ дѣйствительной сущности явленій.
Первый изъ тѣхъ пунктовъ, на которые г. Страховъ самовольно разлагаетъ мой „ходъ мыслей“, я дѣйствительно вполнѣ принимаю: сущность сохраняется — это для меня умозрительная истина, аксіома. На этомъ, однакоже, дѣло и оканчивается: допущеніе двухъ отдѣльныхъ сущностей, вещества и энергіи — я не считаю правильнымъ съ философской точки зрѣнія, а „приведеніе ихъ къ единству“ основываю вовсе не на „требованіи умозрѣнія“, а на томъ, что нѣтъ вещества безъ силы, количество же силы далеко не всегда пріурочивается къ количеству вещества. Послѣднее низводится иногда до минимума, а энергія остается и даже возрастаетъ; въ громадныхъ размѣрахъ находимъ мы ее и тамъ, гдѣ уже совсѣмъ отсутствуютъ обычные признаки вещественности. Лучеиспусканіе, тяготѣніе, представляютъ примѣры, указанные мной и благоразумно оставленные въ сторонѣ г. Страховымъ.
Говоря о сохраненіи энергіи, какъ о механической теоремѣ, г. Страховъ, повидимому, понимаетъ подъ именемъ „вещества“ массу, которая, рядомъ со скоростью, нужна механику для выраженія количества энергіи. Пусть механикъ и пользуется этими понятіями, — онъ будетъ совершенно правъ въ своей области; но приписывать „массѣ“ постоянную неизмѣнность на дѣлѣ и всегдашнюю реальность — я не считаю возможнымъ. Нельзя говорить серьезно о „массѣ“ частицъ эфира, колеблющихся въ лучѣ, или о массахъ въ средѣ, передающей тяготѣніе, какъ о реальныхъ объектахъ, и не видѣть, что это лишь извѣстный пріемъ математическаго сужденія. „Масса“, какъ количество вѣсомаго вещества, въ реальной природѣ для насъ доступна и понятна; „масса“ частицъ невѣсомыхъ, всепроникающихъ — становится фикціей, отвлеченіемъ.
Было время, что подобные вопросы казались мнѣ простыми и ясными; но оно давно прошло для меня. Не отвергаю при этомъ, что знакомство съ фактами, столь упорно игнорируемыми нашими противниками, играло тутъ не маловажную роль; но и помимо этихъ фактовъ достаточно, мнѣ кажется, взглянуть на дѣло поглубже, немножко отрѣшившись отъ школьныхъ понятій, чтобы познать свое незнаніе въ такихъ вопросахъ. А г. Страховъ, должно быть, еще продолжаетъ приписывать нашему теперешнему знанію больше того, чѣмъ оно заслуживаетъ.
Попробую пояснить примѣрами, какъ трудно иногда говорить о „массѣ“ не въ математической механикѣ, а въ реальной природѣ. Опредѣлить „массу“, т. е. мѣрить количество вещества умѣемъ мы только по объему или по вѣсу. Г. Страховъ знаетъ какъ шатокъ первый способъ: къ веществу прибавлена энергія въ теплотной формѣ, и объемъ его увеличился; электризація также можетъ иногда измѣнять объемъ. А вѣдь количество вещества осталось прежнее, — и выходитъ, пожалуй, что энергія тоже можетъ „занимать пространство“. Измѣреніе количества вещества по вѣсу удобнѣе; оно предпочтительно и употребляется; но развѣ и оно представляетъ абсолютный характеръ? Пока мы употребляемъ вѣсы и гири, т. е. для измѣренія величины земнаго притяженія, которое падаетъ на долю извѣстнаго предмета, пользуемся тѣмъ же самымъ притяженіемъ, устраняя другія, то дѣло просто. Но возьмемъ для мѣры другую силу, силу молекулярную, напр. упругость, т. е. употребимъ динамометръ, пружинные вѣсы достаточной чувствительности. Вѣдь тогда показаніе инструмента для одной и той же массы вещества будетъ различно, смотря по широтѣ мѣста, въ которомъ производится опытъ. Или — еще лучше; помѣстивши вѣсы близь желѣзнаго предмета, мы взвѣшиваемъ кусокъ стали, а потомъ намагничиваемъ сталь. Показаніе вѣсовъ измѣняется; по развѣ количество вещества измѣнилось? Между тѣмъ, если бы мы не знали магнитизма, то, наткнувшись при взвѣшиваніяхъ случайно на только-что указанныя условія, мы, на первый разъ, затруднились бы признать количество вещества неизмѣнившимся. Смотря по состоянію вещества, его отношеніе къ извѣстному роду притяженія — магнитному, электрическому — можетъ измѣняться; почему же — спрашивается — должны мы считать неизмѣннымъ его отношеніе къ тому роду притяженія, которое зовется тяготѣніемъ и котораго напряженіе составляетъ вѣсъ? Не наблюдались условія, при которыхъ это измѣненіе произошло бы на дѣлѣ? — Ну, а если эти условія еще неизвѣстны и когда либо намъ представятся, будутъ найдены, тогда что?
По отношенію къ вопросу о неизмѣнности вѣса, укажу г. Страхову на слова лица, которое онъ, конечно, не заподозритъ въ снисходительности къ медіумизму. Вотъ что высказалъ мой уважаемый сотоварищъ, профессоръ Менделѣевъ, въ своемъ знаменитомъ мемуарѣ „О періодическомъ законѣ“:
„Законъ сохраненія вѣса можно разсматривать какъ частный случай закона сохраненія силъ или движенія. Вѣсъ конечно обусловливается особеннымъ родомъ движенія вещества, и нѣтъ причины отрицать возможность превращенія этого движенія въ химическую энергію или въ какую либо другую форму движенія. Два свойства, представляемыя элементами въ настоящее время — постоянство атомнаго вѣса и неразлагаемость — находятся даже исторически въ тѣсномъ отношеніи между собою. Если бы, значитъ, какой нибудь изъ извѣстныхъ нынѣ элементовъ подвергся разложенію или образовался новый элементъ, то это могло бы, пожалуй, сопровождаться убылью или возрастаніемъ вѣса“[2]).
И такъ, наши понятія о количествѣ вещества оказываются вовсе не столь устойчивыми, какъ то думаетъ г. Страховъ; понятіе же о силѣ — всюду, гдѣ есть дѣйствіе; а вещества безъ дѣйствія мы не знаемъ, и внѣ дѣйствія явленія міра не подлежатъ чувственному познаванію. Надъ этимъ царитъ аксіома сохраненія сущности. Что же оказывается теперь болѣе реальнымъ, вещество ли съ своей „массой“, или сила съ своимъ дѣйствіемъ?
Г. Страхову кажется, что мы хотимъ „найдти духовное въ мірѣ“, пытаясь „отвергать физику, отрицать умозрѣніе и даже сочетать извѣстныя понятія вопреки ихъ прямому смыслу“. Онъ утверждаетъ, „что такой горькой необходимости вовсе не существуетъ“. Я тоже утверждаю это послѣднее за одно съ нимъ; но вполнѣ отрицаю все первое. Я утверждаю далѣе, что путь нашъ ведетъ не къ отрицанію физики и умозрѣнія, а къ расширенію науки и къ здравому умозрѣнію, чуждому узкой самодовольной увѣренности въ несуществованіи того, съ чѣмъ оно еще не знакомо.
Я желалъ бы, чтобы г. Страховъ не „можетъ быть“, а дѣйствительно вернулся къ „темѣ: какъ существуетъ въ мірѣ духовное“? Мнѣ крайне интересно было бы узнать, считаетъ ли онъ духъ силой или признаетъ его существованіе внѣ всякой дѣятельности въ мірѣ явленій, сохраняя прерогативъ силы и дѣйствія для одного вещества? — „Густой туманъ“, который мы, будто бы, „сами себѣ создаемъ“, не облекаетъ г. Страхова; пусть же онъ выведетъ и насъ на свѣтъ, если только этотъ его свѣтъ освѣщаетъ не одинъ тотъ уголокъ, въ которомъ сидитъ г. Страховъ.
