Сеансъ происходилъ 14 мая 1886 года, въ квартирѣ академика Бутлерова, при полномъ свѣтѣ газовой аргантовой горѣлки, за раскрытымъ ломбернымъ столомъ, на которомъ лежали приготовленные акад. проф. Бутлеровымъ: одна двойная створчатая запечатанная доска грифельная, одна обыкновенная грифельная доска закрытая картонною крышкою и также запечатанная (въ этихъ доскахъ были положены: въ первой два кусочка, — а во второй кусочекъ грифеля и кусочекъ карандаша), три обыкновенныхъ и двѣ картонныхъ грифельныхъ доски и коробочка съ брусочками грифеля изъ грифельнаго карандаша. Еглинтонъ увидѣлъ означенные столъ, доски и грифеля только предъ самымъ началомъ сеанса, для котораго, съ одной стороны стола сѣлъ Еглинтонъ, справа отъ него — проф. Бутлеровъ, слѣва — проф. Доброславинъ, а насупротивъ — проф. Вагнеръ. Каждый изъ присутствующихъ, за исключеніемъ самого медіума, помѣтилъ каждую обыкновенную доску, написавши на рамкѣ какое-нибудь слово. Руками образовали цѣпь: Бутлеровъ взялъ въ лѣвую свою руку лѣвую руку Еглинтона, а въ правую — лѣвую руку Доброславина, на которую послѣдній положилъ и правую свою руку. Еглинтонъ взялъ потомъ свободной правой рукой одну изъ обыкновенныхъ досокъ, положилъ на нее помѣченный кусочекъ не потертаго грифеля и подвелъ ее вплотную подъ столешницу, придерживая сверхъ стола большимъ пальцемъ. Бутлеровъ предложилъ вопросъ по-англійски: «могутъ ли произойти сегодня явленія»? Присутствующіе долго ждали отвѣта и, не получая его, предложили другой вопросъ: — «не надобно ли перемѣниться мѣстами»? Вскорѣ послышалось шуршаніе грифеля по доскѣ, а потомъ раздались въ ней три слабыхъ удара, означавшивъ, что писаніе окончено. Тогда Еглинтонъ тихонько, совершенно горизонтально выдвинулъ доску изъ подъ столешницы. На сторонѣ доски обращенной къ столешницѣ, т. е. верхней, вдоль самаго дальнаго отъ медіума края доски (онъ держалъ ее за одну изъ короткихъ сторонъ) было написано четыре строки, почеркомъ обращеннымъ къ медіуму вверхъ ногами: «No. We do not think we shall be able to write upon the sealed slates to day, but we will try»[2]). Слово «No» было вѣроятно отвѣтомъ на вопросъ о перемѣнѣ мѣстъ, а остальное — отвѣтомъ на первый вопросъ. Кусочекъ грифеля, лежащій на доскѣ, былъ признанъ за тотъ самый и найденъ потертымъ съ одного уголка. Правая рука медіума или, точнѣе, большой палецъ правой руки, придерживавшій доску, оставался все время, до полученія письма, неподвижнымъ. Цѣпь былъ теперь разомкнута и Еглинтонъ спросилъ Бутлерова, «нѣтъ ли у него какой-нибудь небольшой книги»? — «Англійской»? — «Все равно, какой-нибудь». Тогда Доброславинъ напомнилъ, что онъ принесъ запечатанный пятью печатями конвертъ, въ которомъ написано другими лицами слово ему самому неизвѣстное изъ находящейся у него въ карманѣ небольшой англійской книжки, которую онъ и вынулъ. Это оказалась «Химія» Бернайза изъ серіи краткихъ руководствъ («Chemistry». By Bernays) — брюшюра въ 128 страницъ, въ англійскомъ коленкоровомъ переплетѣ. Еглинтонъ, не прикасаясь до книги, предложилъ задумать въ цифрахъ страницу, строку и слово въ этой книжкѣ. Бутлеровъ взялъ одну изъ досокъ и написалъ на ней, незамѣтно для Еглинтона, 46 — цифру страницы; на той же доскѣ Вагнеръ написалъ 12 — цифру строки, а Доброславинъ — 5, — цифру слова, и затѣмъ доска съ цифрами была опрокинута на столъ, такъ что Еглинтонъ видѣть этихъ цифръ не могъ. Онъ взялъ другую чистую доску, съ грифелькомъ, пододвинулъ ее подъ столешницу и спросилъ: «можетъ ли удасться задуманный опытъ»? Чрезъ нѣсколько минутъ послышалось шуршаніе грифеля, раздались три стука и на доскѣ получился отвѣтъ: «Yes». Тогда Еглинтонъ положилъ на эту доску книжку проф. Доброславина и запечатанный конвертъ и пододвинулъ доску подъ столешницу, при чемъ большой палецъ правой руки его точно также оставался неподвижнымъ надъ столешницей, лѣвая же рука его вошла въ цѣпь, какъ при первомъ опытѣ; но послѣ довольно долгаго ожиданія отвѣта не получилось; Еглинтонъ два раза выдвигалъ доску изъ подъ стола, но на ней ничего написано не было. Тогда онъ положилъ ее вмѣстѣ съ книжкой и конвертомъ на столъ, взялъ двѣ картонныя доски, положилъ между ними непотертый кусочекъ грифеля, и на двухъ углахъ по діагонали плотно свинтилъ доски двумя маленькими мѣдными зажимами, и положилъ свинченныя такимъ образомъ доски на лѣвое плечо Бутлерова, держа ихъ правой рукой, а лѣвой взялъ доску съ книгой, которую онъ ни разу не открывалъ, и подвелъ ее подъ столешницу, продолжая держать вплоть къ ней съ помощью лѣвой руки проф. Бутлерова. Остальныя руки были соединены въ цѣпь. Послѣ довольно продолжительнаго ожиданія проф. Вагнеръ предложилъ проф. Доброславину положить свою правую руку на плечо Еглинтону, оставивъ лѣвую руку свою соединенною съ его (Вагнера) правой рукой. Тотчасъ же послышалось ясное шуршаніе пишущаго грифеля между двумя свинченными картонными досками, лежавшими на плечѣ Бутлерова, и затѣмъ раздались въ нихъ три слабыхъ стука. Когда доски были розняты проф. Бутлеровымъ, то на одной изъ нихъ оказалось написаннымъ твердымъ разборчивымъ почеркомъ: «the word is compound — chimney-glass»[3]). По справкѣ въ книжкѣ было найдено на 46-й страницѣ, въ 12-й строкѣ, пятое слово «glass»; но такъ какъ оно сложное — «chimney-glass» — и «chimney» приходится четвертымъ словомъ въ строкѣ, то это обстоятельство очевидно и вызвало поясненіе: «the word is compound». У грифелька оказался одинъ уголокъ потертымъ, а внутренняя сторона другой доски обращенная къ грифелю осталась совершенно чистой. Что написанное слово находилось на указанномъ мѣстѣ въ книжкѣ — никому изъ присутствующихъ не было извѣстно. Послѣ того, на вопросъ: «можетъ ли вообще быть произведено писаніе въ запечатанныхъ доскахъ»? было отвѣчено „Yes“; а вмѣсто отвѣта на какой-то другой вопросъ было написано на доскѣ крупнымъ размашистымъ почеркомъ: „Good Bуе“ („прощайте“). Сеансъ начался въ 9 час. 20 мин. и окончился въ 10 час. вечера.
На основаніи всего описаннаго, мы приходимъ къ убѣжденію: 1) что медіумическое автографическое писаніе представляетъ вполнѣ реальный, неподдѣльный фактъ, не могущій быть отнесеннымъ къ области фокусничества и необъяснимый при помощи однихъ общепризнанныхъ механическихъ, физическихъ и химическихъ законовъ; 2) что въ немъ можетъ проявляться самостоятельная разумность, независящаяся до извѣстной степени отъ присутствующихъ на сеансѣ лицъ, и 3) что фактъ этотъ, по своей объективности, можетъ особенно удобно поддаваться наблюденію и заслуживаетъ полнаго вниманія и изученія со стороны компетентныхъ лицъ и учрежденій.
Акад. проф. А. Бутлеровъ. Заслуженный професссоръ, почетный членъ С.-Петербургскаго университета Николай Вагнеръ. Профессоръ А. Доброславинъ[4]).
