I.
правитьВъ послѣднее время вопросъ о медіумизмѣ опять занялъ видное мѣсто между интересами дня. Ближайшими причинами этого можно, пожалуй, считать непродолжительное пребываніе въ Петербургѣ г-жи Кэтъ Фоксъ-Іенкенъ, появленіе въ свѣтъ нѣкоторыхъ изданій и, вызываемыя тѣмъ и другимъ, различныя замѣтки нашей ежедневной прессы. Но въ сущности есть однако гораздо болѣе глубокая и важная причина такого періодическаго возвращенія мыслящаго и пишущаго общества къ «ребусу изъ ребусовъ». Причина эта — очевидная для всѣхъ непредубѣжденныхъ, не закрывающихъ во что-бы-то ни-стало глазъ и ушей на происходящее — заключается въ томъ, что въ основѣ дѣла лежитъ несомнѣнная реальность, подлежащая положительному знанію, изученію и затрогивающая самые дорогіе, интимные и насущные вопросы человѣчества, — вопросы о насъ самихъ, о нашей внутренней природѣ съ ея сущностью, о нашемъ назначеніи, нашей участи. Положительнымъ знаніемъ мыслящее человѣчество думало отдѣлаться отъ этихъ вопросовъ разъ навсегда; но это знаніе само теперь приводитъ его къ нимъ же, подготовляя однако вмѣстѣ съ тѣмъ, если не полное ихъ рѣшеніе, то, по меньшей мѣрѣ, значительное уясненіе. Слѣдующее за нами — и, много-много, послѣ-слѣдующее — поколѣніе займется серьезно этой отраслью знанія, и навѣрно помянетъ тогда справедливыя слова де-Моргана (извѣстнаго англійскаго ученаго математика), когда-то приведенныя мной печатно[1]): «Спиритуалисты[2]), безъ всякаго сомнѣнія, стоятъ на томъ пути, который велъ ко всякому прогрессу въ физическихъ наукахъ; ихъ противники служатъ представителями тѣхъ, которые всегда ратовали противъ прогресса».
Не у насъ однихъ вопросъ о медіумизмѣ все болѣе и болѣе напрашивается на серьезное обсужденіе. Въ Германіи, какъ извѣстно, онъ тоже долго находился въ застоѣ, но послѣ написаннаго о немъ покойнымъ Цöлльнеромъ, и подъ эгидою такихъ громкихъ именъ какъ Веберъ, Фехнеръ (профессоръ физики), Шейбнеръ (профессоръ математики), Перти (профессоръ зоологіи), Фихте, Ульрици, Гофманъ (профессоры философіи), Гелленбахъ (остроумный писатель по философіи) и др. — медіумизмъ начинаетъ завоевывать себѣ прочное положеніе. Вотъ что пишутъ объ этомъ въ еженедѣльномъ журналѣ «Spiritualistische Blätter» (№ 15-й 1883 года) въ статьѣ «Пресса и спиритуализмъ»: «Весьма интересно обращаться время отъ времени къ ежедневной прессѣ, а также къ научнымъ и беллетристическимъ журналамъ, и наблюдать, какъ медіумизмъ всюду пробивается впередъ. Онъ не даетъ покоя ни литераторамъ, ни ученымъ, и принуждаетъ ихъ, по меньшей мѣрѣ, не отвращаться отъ него и говорить о немъ такъ или сякъ, въ благопріятномъ или неблагопріятномъ смыслѣ». Далѣе журналъ замѣчаетъ, что самый тонъ говора о медіумизмѣ измѣнился.
То же самое замѣчается и у насъ. Но именно потому, что близится — и даже наступаетъ — несомнѣнный поворотъ въ отношеніи мыслящаго общества къ вопросу о медіумизмѣ, приходится намъ, довольно хорошо съ нимъ знакомымъ, говорить о немъ. Я далекъ отъ мысли убѣждать имѣющихъ очи и не видящихъ, имѣющихъ уши и не слышащихъ. Да будутъ они блаженны въ своемъ отрицаніи и закоснѣлой догматичности. Станемъ говорить для тѣхъ, кто умѣетъ ставить факты выше своего, такъ называемаго здраваго (?) смысла и кто, слѣдовательно, поступаетъ научно, хотя бы и не несъ на себѣ патентованнаго научнаго званія.
Предвижу упреки за это со стороны жрецовъ науки. Гласно они ихъ едва ли выскажутъ, — не удостоятъ вниманія такой, по ихъ «здравому смыслу», не имѣющій почвы предметъ. Сказать правду, и выступать имъ съ возраженіями несовсѣмъ ловко и нѣсколько рискованно: вѣдь факты о «здравомъ смыслѣ» и о научныхъ псевдодогматахъ не спрашиваютъ, позволяя себѣ существовать вопреки тому и другому. А упреки слышать намъ не въ первый разъ: — зачѣмъ обращаются къ публикѣ, а не къ спеціалистамъ? Какъ позволяютъ себѣ выносить на пространный и ясный свѣтъ божій эти толки о туманномъ дѣлѣ? — Отвѣтъ не труденъ: опытовъ, прошедшаго, пережитаго вполнѣ достаточно для него. Съ вопросами о реальномъ хорошо обращаться къ изслѣдователямъ, но не къ судьямъ, постановляющимъ свои приговоры по внутреннему апріорному убѣжденію, игнорируя факты.
Опытъ давно и отрицательно отвѣтилъ на вопросъ о томъ, можно ли поручать ареопагу аллопатовъ судить о гомеопатіи, или отдавать медіумизмъ на разсмотрѣніе лицъ, непроницаемо замкнувшихся въ безъисходный кругъ механическаго міросозерцанія. Пусть подождутъ гг. спеціалисты: ихъ позовутъ тогда, когда вопросъ о существованіи медіумическихъ явленій не будетъ болѣе сомнительнымъ и спорнымъ для большинства. Тогда наступитъ пора изслѣдованія и уясненія вопроса о томъ, какъ они происходятъ; теперь же пока на вопросъ о существованіи самого объекта — о томъ, «есть или нѣтъ»[3]) предметъ для изслѣдованія — съумѣетъ отвѣтить утвердительно, не въ очень далекомъ будущемъ, и голосъ образованнаго общества. Нынѣ, большинство этого общества, на основаніи своего незнанія и численнаго перевѣса, еще готово считать «поврежденными» тѣхъ, которые говорятъ «есть»; но будетъ время, когда численный перевѣсъ перейдетъ на сторону этихъ послѣднихъ, и незнающимъ или игнорирующимъ самимъ придется вступить въ званіе «поврежденныхъ», или, по меньшей мѣрѣ, обвиненныхъ въ недомысліи. Тогда понадобится оружіе знанія, и гг. спеціалисты, не желая получитъ упомянутое званіе, примутся за изслѣдованіе, уже не мудрствуя лукаво о томъ «есть или нѣтъ».
Но это еще когда-то будетъ, а между тѣмъ о медіумизмѣ толкуютъ частно и печатно, нерѣдко — вкривь и вкось, пріобрѣтая ложныя понятія и представленія о немъ; производятъ неумѣло опыты, наблюденія и въ нихъ — а еще болѣе въ выводахъ — идутъ обыкновенно дальше того, чѣмъ позволяютъ осторожность, благоразуміе и строгая критика. Вотъ здѣсь-то, кажется, и не будетъ лишнимъ голосъ опытнаго человѣка. Попробуемъ отвѣтить на вопросъ о томъ, когда и какъ медіумическіе опыты должны бы быть допускаемы, и постараемся уяснить столь обычную у насъ путаницу понятій о спиритѣ и медіумѣ, о медіумизмѣ или спиритизмѣ, которому то не хотятъ придавать серьезнаго значенія, то приписываютъ гораздо больше, чѣмъ слѣдуетъ.
Прежде всего — два слова о томъ, почему отдаю я предпочтеніе названію «медіумизмъ». У насъ вообще подъ именемъ медіумизма и спиритизма разумѣютъ одно и тоже; но это не совсѣмъ правильно. Кромѣ этихъ двухъ обозначеній существуетъ еще и третье — спиритуализмъ — употребительное въ Англіи и Америкѣ. Оба слова, спиритуализмъ и спиритизмъ, происходятъ отъ латинскаго spiritus духъ (англ. spirit, франц. ésprit) и слѣдовательно оба они, такъ сказать, уже предрѣшаютъ вопросъ объ ипотезѣ, на которую обыкновенно, хотя и не всегда, опираютъ объясненіе медіумическихъ явленій. Притомъ спиритуализмомъ, совершенно независимо отъ медіумическихъ или спиритуалистическихъ феноменовъ, называется философское ученіе, противоположное матеріализму, допускающее существованіе духа, какъ особаго самостоятельнаго начала. Поэтому-то нерѣдко, желая обозначить вмѣстѣ и спиритуалистическое ученіе, и упомянутые феномены, англичане и американцы говорятъ не просто о спиритуализмѣ, а о «новѣйшемъ спиритуализмѣ» (modern spiritualism).
Названіе «спиритизмъ» — французскаго происхожденія; оно изобрѣтено извѣстнымъ Ривайлемъ (Rіѵаіl), писавшимъ подъ именемъ Алланъ Кардека, и обозначаетъ собственно ученіе, не только признающее медіумическіе феномены и духовный міръ, какъ причину ихъ производящую, но дѣлающее сверхъ того цѣлый рядъ догматическихъ допущеній, каково напр. ученіе о перевоплощеніи (reincarnation) и т. п. Такой догматизмъ во французскомъ спиритизмѣ дѣлаетъ его несомнѣнно гораздо менѣе научнымъ, чѣмъ американскій и англійскій «новѣйшій спиритуализмъ». Послѣдователи подобнаго настоящаго спиритизма, «спириты», пожалуй дѣйствительно могутъ быть названы сектантами. Но догматизмъ чуждъ трезвой положительной наукѣ; она идетъ отъ фактовъ, допуская ипотезы лишь на столько, на сколько онѣ необходимы для уясненія фактовъ, для ихъ связи въ систему и для дальнѣйшаго развитія знаній. Строго отличая фактъ отъ ипотезы, положительная наука старается не давать у себя мѣста ничему ипотетическому безъ крайней къ тому необходимости.
Съ этой-то научной точки зрѣнія и заслуживаетъ предпочтенія слово «медіумизмъ», какъ названіе, представляющее просто обозначеніе извѣстнаго рода фактовъ. Факты эти большею частью, хотя далеко не всегда, имѣютъ мѣсто въ присутствіи людей, организація которыхъ (въ особенности, вѣроятно, организація нервной системы) представляетъ нѣчто особенное; людей этихъ назвали «медіумами», посредниками. Хорошо или нѣтъ такое названіе, но оно усвоено всѣми, и отъ него производятся названія медіумизмъ, медіумическія явленія, — названія, обозначающія извѣстную категорію фактовъ — и только.
Изъ сказаннаго видно, какую грубую ошибку представляетъ нерѣдко-встрѣчаемое у насъ отожествленіе понятій о спиритѣ и медіумѣ, и насколько въ сущности неправильно смѣшивать эти названія. Можно быть спиритуалистомъ, совсѣмъ не будучи спиритомъ въ томъ смыслѣ, какой усвоенъ этому слову послѣдователями Алланъ Кардека. Можно быть медіумистомъ, т. е. признавать существованіе медіумическихъ явленій, и не быть спиритуалистомъ, т. е. отвергать спиритуалистическую ипотезу. Примѣры указать не трудно. Медіумистомъ сдѣлается навѣрно всякій, кто добросовѣстно и обстоятельно посвятитъ достаточный промежутокъ времени знакомству съ медіумическими явленіями, но нѣтъ непремѣнной необходимости сдѣлаться при этомъ тотчасъ и спиритуалистомъ. Можно, наконецъ, быть медіумомъ по природѣ и не быть до поры и времени медіумистомъ, не зная о своихъ способностяхъ.
II.
правитьЧтобы отвѣтить на вопросъ о томъ, когда и какъ медіумическіе опыты должны бы быть допускаемы, слѣдуетъ предварительно выяснить, къ чему ведутъ они. Если обратиться за этимъ къ многочисленнымъ противникамъ медіумизма, то посыплются изъ разныхъ лагерей самые разнообразные отвѣты: — къ мистицизму и суевѣрію, къ ереси, къ нервному разстройству, къ утратѣ того высокаго положенія, на которое поставила насъ современная наука и т. п. Нельзя отвергать, что въ нѣкоторыхъ подобныхъ отвѣтахъ можетъ заключаться нѣчто справедливое. Нѣтъ такой вещи на свѣтѣ, которую не съумѣли бы испортить, исковеркать людское неразуміе и невѣжество; но винить за это слѣдуетъ портящаго, а не тотъ предметъ, который имъ исковерканъ. Отовсюду, изъ самаго полезнаго и лучшаго, люди умѣютъ извлекать злое: напр. успѣхи новѣйшей цивилизаціи и благосостоянія человѣчества тѣсно связаны съ развитіемъ реальнаго знанія, но то же самое знаніе познакомило человѣка съ нитроглицериномъ и динамитомъ, которые людьми не только употребляются, но и злоупотребляются. Химія ли въ этомъ виновата? Приходило ли когда-нибудь кому-нибудь въ голову изгнать ее изъ круга полезныхъ знаній и объявить ненужною и вредоносною?
По отношенію къ упреку въ мистицизмѣ можно смѣло отвѣтить вообще: расширьте область знанія, руководясь здравыми началами опыта и научной философіи, и куда бы не повелъ васъ фактъ съ необходимыми изъ него выводами, вы не попадете въ область мистическую. Безъ яснаго мышленія, безъ серьезной критики, давши просторъ возбужденному воображенію и блуждающей фантазіи, отовсюду можно зайти въ эту область и, такъ сказать, создать ее вокругъ себя изъ тѣхъ элементовъ, которые въ сущности лежатъ въ самихъ васъ; но тамъ, гдѣ впереди всего несомнѣнное и реальное, принимаемое и допускаемое только потому, что «съ фактами не спорятъ»[4]), гдѣ выводъ, продуманный критически твердо опирается на факты, тамъ нѣтъ мѣста мистицизму, — нѣтъ мѣста потому, что свѣтъ положительнаго знанія достаточно силенъ и разсѣетъ всякій мракъ, какъ бы густъ онъ ни былъ и откуда бы онъ ни исходилъ, изъ невѣжества ли массъ или изъ само ослѣпленія тѣхъ, которые присвоиваютъ себѣ право судить, помимо факта, и заранѣе рѣшать, чтó въ природѣ возможно и чтó невозможно.
Что касается вопроса о ереси, то можетъ ли, спросимъ мы, ересь вытекать изъ знанія? Никто, конечно, не станетъ смѣшивать эти два разнородные предмета. Ересью называются заблужденія въ вѣроученіи, а вѣдь они могутъ начинаться лишь тамъ, гдѣ ужъ нѣтъ больше знанія, — за его предѣлами. Если знаніе, съ своей стороны, убѣждаетъ насъ въ справедливости того, что одинаково входитъ и въ область правильнаго ученія, и въ уклоненія отъ него, то развѣ оно виновато въ этихъ уклоненіяхъ? И здѣсь, какъ по отношенію къ мистицизму, вина всецѣло лежитъ на людяхъ, а не на самой вещи: люди берутъ изъ нея то, чего въ ней нѣтъ на самомъ дѣлѣ. Самыя чистыя, истинныя и высоконравственныя основы развѣ не служили иногда изувѣрамъ поводомъ къ чудовищнымъ лжеученіямъ?
О томъ упрекѣ, что медіумизмъ сводитъ насъ съ высокаго научнаго положенія — собственно и говорить почти нечего. Открытіе новой области знанія, конечно, не можетъ понижать научнаго уровня. Очевидно, дѣло сводится здѣсь къ тому апріорному убѣжденію — слѣдовало бы сказать, къ тому заблужденію — что сама область эта не заключаетъ дѣйствительнаго реальнаго знанія; но вѣдь это опять то же самое произвольное рѣшеніе вопроса о границахъ возможнаго въ природѣ.
Не станемъ болѣе останавливаться на подобныхъ упрекахъ; оставимъ въ сторонѣ увлекающихся, идущихъ туда, куда ведетъ ихъ не знаніе, а собственныя склонности и фантазіи. Для насъ важенъ вопросъ только о томъ, что даетъ медіумизмъ людямъ, относящимся къ нему здравомысленно, хладнокровно и критически.
Но, быть можетъ, такихъ людей вовсе нѣтъ? Противники медіумизма пожалуй, и станутъ утверждать это; но посторонее лицо, объективно смотрящее на дѣло, едва-ли рѣшится допустить, чтобы Уаллэсъ, Круксъ и многіе другіе, умѣвшіе глубоко изслѣдовать и строго мыслить до своего знакомства съ медіумизмомъ и вполнѣ сохранившіе до нынѣ это умѣнье, доказываемое какъ прежними, такъ и позднѣйшими научными работами, — утрачивали его каждый разъ, когда касались медіумизма. Если бы дѣло шло объ одномъ-двухъ лицахъ, еще можно было бы допустить, что они маніаки, но принять это по отношенію къ десяткамъ и даже сотнямъ личностей — способенъ будетъ только тотъ, кто самъ не чуждъ маніи, хотя бы это была манія научнаго фанатизма и самомнѣнія.
Не будемъ теперь пока разбирать, что и насколько представляется въ природѣ возможнымъ человѣку, знающему достаточно для того, чтобы сознавать собственное незнаніе; не станемъ оцѣнивать силу свидѣтельствъ въ пользу реальности медіумическихъ явленій; обратимся просто къ дѣлу въ томъ его видѣ, въ какомъ оно существуетъ. Всѣ добросовѣстные и серьезные изслѣдователи, изучавшіе вопросъ о медіумизмѣ, убѣждались въ реальности явленій; и не было почти ни одного изъ убѣдившихся, который бы потомъ разубѣдился, т. е. пришелъ бы къ сознанію ошибочности своихъ опытовъ и заключеній. Непредубѣжденному это уже должно съ достаточной ясностью указывать, гдѣ истина и гдѣ уклоненіе отъ нея. Далѣе, большинство тѣхъ, которые увѣрились въ реальности медіумическихъ явленій, нашли въ нихъ неотразимое доказательство существованія въ человѣкѣ самостоятельнаго духовнаго начала: изъ сомнѣвающихся или матеріалистовъ они сдѣлались спиритуалистами, людьми вѣрящими на основаніи фактовъ въ жизнь нематеріальнаго міра, а слѣдовательно — и въ продолженіе своей собственной жизни за предѣлами этого земнаго существованія. Но вѣра эта — быть можетъ, скажутъ намъ — дается и другимъ путемъ. Мы далеки отъ того, чтобы отрицать другой путь. Пусть тотъ, которому доступенъ этотъ послѣдній, идетъ по нему, не свертывая въ стороны и вполнѣ имъ довольствуясь. Но тѣ — имъ же имя легіонъ — которымъ, по складу ихъ ума и по состоянію ихъ міросозерцанія, этотъ другой путь недоступенъ, для которыхъ ясенъ и убѣдителенъ лишь голосъ однихъ фактовъ, — должны ли они быть оставлены въ ихъ незнаніи и отрицаніи? Должно ли сказать имъ: вы не можете питаться тѣмъ, что вамъ предлагается, а потому и оставайтесь умирать съ голоду? А вѣдь такъ именно поступаютъ или хотятъ поступать нѣкоторые. Къ счастью, стремленія эти напрасны: нѣтъ земной силы, которая могла бы наложить запретъ на расширеніе области человѣческаго знанія.
Насколько нуженъ тутъ путь знанія, насколько тяжело положеніе ищущихъ и не находящихъ выхода изъ своихъ сомнѣній — свидѣтельствуютъ факты. Сошлемся на вѣрно и еще недавно сказанное въ «Ребусѣ» объ И. С. Тургеневѣ[5]); укажемъ и на другаго знаменитаго художника нашего, графа Л. Н. Толстаго. Въ его новѣйшихъ произведеніяхъ ясно рисуется тяжкое положеніе человѣка, близкаго къ предѣлу жизни и мучимаго сомнѣніями. Тотъ же вопль безъисходно страдающей души слышится и въ слѣдующихъ словахъ извѣстнаго Ренана[6]): «По убѣжденію, которое принимаетъ Литтре, смерть — не больше какъ отправленіе организма, послѣднее и наиболѣе покойное изъ всѣхъ отправленій. Что касается меня (Ренана), то я нахожу ее ужасной, ненавистной и безсмысленной въ то время, когда она слѣпо посягаетъ своей холодной рукой на добродѣтель и геній. Внутренній голосъ, доступный только душѣ великихъ и добрыхъ, постоянно твердитъ намъ: „Истина и добро составляютъ цѣль твоей жизни; этой цѣли жертвуй всѣмъ остальнымъ“. Но когда мы, слѣдуя призыву этой внутренней сирены, обѣщающей намъ наилучшее въ жизни, подошли къ той границѣ, гдѣ должна бы явиться наша награда, тогда, увы, обманчивая утѣшительница оставляетъ насъ. Та философія, которая обѣщала намъ открыть тайну смерти, лепечетъ извиненія, а идеалъ, довлекшій насъ до высотъ, на которыхъ занимается дыханіе, исчезаетъ въ ту послѣднюю минуту, когда его ищетъ наше угасающее зрѣніе».
Тысячи другихъ выразятъ то же чувство — съ меньшимъ краснорѣчіемъ, конечно; но это не помѣшаетъ имъ чувствовать, и страдать въ своихъ сомнѣніяхъ, быть можетъ, еще съ большею силою.
И такъ, правы или неправы тѣ, которые путемъ знанія достигли выхода изъ тяжкаго положенія, но самый фактъ такого избавленія многихъ отъ ихъ сомнѣній тѣмъ не менѣе существуетъ. На основаніи многочисленныхъ примѣровъ, можно смѣло утверждать, что и тысячамъ другихъ томящихся можетъ открыться тотъ же путь. Но пусть ищутъ его лишь тѣ, которые серьезно нуждаются въ немъ; праздное любопытство и легкомысленное отношеніе къ дѣлу здѣсь, какъ и во многихъ, другихъ случаяхъ, могутъ привести къ заслуженному наказанію.
Прослѣдимъ вкратцѣ тотъ путь, который обыкновенно проходитъ серьезный наблюдатель медіумическихъ явленій. — Сначала онъ убѣждается въ существованіи особой силы, способной производить механическія дѣйствія, совершенно выходящія изъ круга обычныхъ явленій. Ему приходится, признавая эту силу, съ ея своеобразной натурой, искать въ большинствѣ случаевъ ея источникъ въ человѣческомъ организмѣ; онъ убѣждается, что изъ организма могутъ истекать вліянія, обнаруживающія свое дѣйствіе и на разстояніи, — вліянія, существованіе которыхъ пока еще продолжаетъ отвергаться оффиціальной наукой. Потомъ, наблюдателю скоро приходится замѣтить, что дѣйствія и вліянія направляются нѣкоторой разумностью и сознательной волей, и онъ, конечно, принимается разыскивать въ присутствующихъ источникъ этой разумности, — наступаетъ періодъ подозрѣній, колебаній, внутренней борьбы. Волей-неволей приходится наконецъ, хотя и нескоро, убѣдиться, что участники опытовъ относятся къ дѣлу, согласно съ ихъ увѣреніемъ, серьезно и честно, — что, наконецъ, сознательнаго участія ихъ въ произведеніи явленій нельзя предположить и по самому существу происходящаго; остается прибѣгнуть тогда къ допущенію съ ихъ стороны вліяній несознаваемыхъ ими самими. Какъ ни странно подобное допущеніе самостоятельнаго разумнаго и самосознательнаго дѣйствія нашихъ собственныхъ ума и воли помимо нашего сознанія, но на этомъ нѣкоторые и останавливаются. Въ сущности, это уже есть шагъ къ признанію самостоятельнаго духовнаго начала; если же оно самостоятельно, то не должно разрушаться за одно съ нашей грубой тѣлесной оболочкой, а если оно можетъ дѣйствовать по собственному произволу, безсознательно для насъ, въ то время, когда связано съ тѣлесной организаціей, то едва ли уже правильно отрицать возможность его дѣйствія и тогда, когда, отрѣшившись отъ тѣла, оно явится существующимъ само по себѣ. Но какъ бы то ни было, признаніе самостоятельнаго духовнаго начала является въ большинствѣ случаевъ прямымъ выводомъ изъ медіумическихъ явленій — выводомъ въ высшей степени вѣроятнымъ, хотя и не имѣющимъ, конечно предъ лицомъ знанія, той степени непререкаемой достовѣрности, какая принадлежитъ самимъ фактамъ. Вопросъ о самой натурѣ духовнаго начала, дѣйствующаго въ томъ или другомъ случаѣ — рѣшается съ гораздо меньшей степенью вѣроятности; но, каково бы оно ни было, приходится по аналогіи допустить духовное начало и въ самихъ насъ. Какой бы уголокъ духовнаго міра намъ не открылся, но это положительно рѣшаетъ вопросъ о его существованіи, а въ этомъ и центръ тяжести всего дѣла.
И такъ, вотъ куда ведетъ насъ знаніе не отвращающееся, въ угоду ходячимъ современнымъ отрицаніямъ, и отъ медіумическихъ явленій. — А затѣмъ уже не труденъ и отвѣтъ на вопросъ о томъ, когда и какъ должны бытъ допускаемы медіумическіе опыты? — Отвѣтъ гласитъ: — тогда, когда они направлены къ разрѣшенію серьезныхъ, своихъ или чужихъ сомнѣній, касающихся основныхъ вопросовъ жизни; ни въ какомъ случаѣ не должны они становиться (какъ это, къ сожалѣнію, нерѣдко бываетъ) предметомъ легкомысленнаго и празднаго любопытства. На опытныхъ и знающихъ лежитъ здѣсь обязанность предупреждать тѣхъ, кто можетъ поступить неосторожно по незнанію или легкомыслію. При разумномъ надлежащемъ отношеніи къ нимъ, медіумическія явленія несомнѣнно: могутъ быть источникомъ громадной нравственной пользы для образованнаго человѣчества; но неразуміе можетъ извлечь зло и вредъ изъ медіумизма, какъ и почти изо всего, чего оно касается.
Не слѣдуетъ забывать, что если духовный міръ существуетъ, то въ немъ можетъ быть и добро, и зло, истина и ложь, а затрогивая его, мы не знаемъ, которая изъ этихъ его сторонъ приближается къ намъ. Собственный разумъ и нравственное чувство должны здѣсь постоянно и неусыпно оставаться на сторожѣ. — И физическій вредъ тоже возможенъ: упрекъ въ разстройствѣ нервовъ небезъоснователенъ, если относить его къ неумѣлымъ, неблагоразумнымъ и неумѣреннымъ медіумическимъ опытамъ.
Искать въ медіумическихъ явленіяхъ болѣе того, что указано выше — значитъ переходить отъ законныхъ, болѣе или менѣе основательныхъ ипотезъ, въ темную область гадательнаго, гдѣ уже нѣтъ мѣста серьезному знанію. Сюда принадлежатъ такъ называемыя медіумическія «сообщенія», къ содержанію которыхъ, когда оно по существу своему не можетъ подлежатъ критической провѣркѣ, всякій разумный человѣкъ долженъ относиться съ величайшимъ скептицизмомъ и осторожностью.
Медіумическія способности — не рѣдкость; даже и въ значительной силѣ встрѣчаются онѣ чаще, чѣмъ обыкновенно думаютъ; но различныя обстоятельства зачастую портятъ дѣло. Нельзя бросить камнемъ въ тѣхъ, которые ихъ скрываютъ въ виду непопулярности медіумизма въ глазахъ незнающаго большинства; но нельзя не упрекнуть тѣхъ, которые относятся къ нимъ легкомысленно и неосторожно во вредъ самимъ себѣ. Приведемъ здѣсь въ вольномъ переводѣ выдержку изъ того, что сказано въ «Спиритуалистическихъ Листкахъ» («Spit. Blätter») про Германію и что не рѣдко можетъ прилагаться и у насъ[7]).
«Развивающійся медіумъ при своихъ опытахъ долженъ оставаться, въ теченіи 6-8 мѣсяцевъ, въ самомъ тѣсномъ кружкѣ друзей. Правило это часто не соблюдается: какъ только замѣчено какое нибудь явленіе, тотчасъ созываются всѣ знакомые, чтобы дивиться чуду. И вотъ начинаютъ сидѣть каждый вечеръ, а не то, пожалуй, и чаще: чѣмъ больше народа — тѣмъ пріятнѣе для медіума, — и въ результатѣ получается, вмѣсто развитія, ослабленіе или остановка явленій[8]), а нервы медіума оказываются сильно потрясенными».
Изъ всего сказаннаго здравомыслящій читатель, надѣемся, увидитъ, что не смотря на твердое убѣжденіе въ высоко-полезномъ значеніи медіумическихъ явленій и не смотря на желаніе видѣть ихъ признанными и подвергнутыми изученію, мы весьма далеки отъ того, чтобы звать къ занятію ими всѣхъ и каждаго. Серьезностъ, осторожность, благоразуміе и здравый скептицизмъ пусть будутъ руководителями всѣхъ, кто касается этой области!
III.
правитьВо второй главѣ мы оставили въ сторонѣ вопросъ о томъ, «что и насколько представляется въ природѣ возможнымъ человѣку, знающему достаточно для того, чтобы сознавать собственное незнаніе». Тамъ просто констатированъ былъ фактъ, что почти всѣ добросовѣстные и серьезные изслѣдователи медіумизма убѣждались въ реальности медіумическихъ явленій, и ни одинъ изъ убѣдившихся не разубѣждался. Но для того, чтобы сдѣлаться, если не изслѣдователемъ, то, по крайней мѣрѣ, серьезнымъ наблюдателемъ явленій натуры, и чтобы вообще правильнѣе отнестись къ дѣлу — весьма важно уяснить себѣ вопросъ о возможномъ въ реальной природѣ. Объ этомъ мы и поведемъ теперь рѣчь. Всякому толково мыслящему такое уясненіе покажетъ, какъ мало имѣемъ мы права говорить о границахъ возможнаго и какъ неосновательно ходячее возраженіе: «этого не могло быть, потому что это невозможно».
То, что относится къ отвлеченной области и оцѣнивается помимо фактовъ, можетъ являться для насъ невозможнымъ, когда противорѣчитъ основнымъ законамъ нашего мышленія. Такъ, извѣстныя понятія о величинахъ, математическія аксіомы даны намъ этими самыми законами, и то, что противорѣчитъ аксіомамъ, является для насъ, конечно, невозможнымъ. За то подобныя понятія и не подлежатъ спору: они и выводы изъ нихъ принимаются всюду и всѣми; въ математикѣ могутъ возникать несогласія только по вопросу о правильности пріемовъ сужденія, а если эта правильность признана, то принимается и выводъ. Не то въ изученіи природы физической: мы идемъ здѣсь не отъ основныхъ апріорическихъ безспорныхъ положеній, а отъ фактовъ, устанавливаемыхъ наблюденіемъ и опытомъ. Вопросъ можетъ тутъ касаться только вѣрности наблюденій, т. е. дѣйствительности факта, а если эта дѣйствительность доказана достаточнымъ числомъ свидѣтельствъ, но не сходится съ общепринятыми въ данное время мнѣніями и взглядами, то это будетъ лишь доказательствомъ невѣрности этихъ мнѣній и поводомъ къ ихъ измѣненію и расширенію. Путемъ открытія новыхъ фактовъ идетъ все развитіе положительнаго знанія, и чѣмъ неожиданнѣе фактъ, чѣмъ онъ менѣе согласуется съ твердо установленнымъ извѣстнымъ, тѣмъ важнѣе и плодотворнѣе бываетъ его изученіе. Говорить о невозможности въ реальной природѣ чего-либо не противорѣчащаго основнымъ законамъ мышленія, но лишь несогласнаго съ распространенными воззрѣніями — значило бы считать изученіе природы законченнымъ и отрицать дальнѣшіе успѣхи знанія. Здѣсь опять не лишнее припомнить, далеко не въ первый разъ, извѣстныя слова знаменитаго Франсуа Араго, гласящія приблизительно слѣдующее: «отрицающій что-либо внѣ области чисто-математической поступаетъ неразумно».
Мнѣ повторятъ, пожалуй, извѣстное возраженіе, что дѣло можетъ идти о вещахъ нелѣпыхъ по существу — такихъ, которыхъ дѣйствительность нельзя установить никакими свидѣтельствами, какъ бы велико ни было ихъ число. Вмѣстѣ съ Уаллэсомъ отвѣчу на это, что въ самомъ этомъ возраженіи заключается недопустимое, нелѣпое предположеніе, будто можетъ найтись болѣе или менѣе значительное число здравомыслящихъ свидѣтелей, утверждающихъ небылицу.
Какъ ни неправильно апріорическое отрицаніе возможности того или другаго факта въ природѣ, но оно еще понятно и извинительно въ человѣкѣ, самостоятельно выработавшемъ свое міровоззрѣніе долгими трудами и мышленіемъ. Ему пришлось продумать, пережить и перечувствовать многое, выдержать ломку воспринятаго въ раннемъ возрастѣ; какъ ни мало утѣшительно отрицаніе, но онъ успокоился на немъ и чувствуетъ себя, послѣ долгаго и труднаго плаванія, достигшимъ берега, хоть и безплоднаго. Не мудрено, что такому человѣку не легко рѣшиться выйти изъ гавани и пуститься снова въ дальній путь, когда выработанныя убѣжденія говорятъ ему, что обѣщаемая и мелькающая вдали лучшая пристань не болѣе какъ миражъ. Тутъ онъ чувствуетъ себя на твердой, хотя и негостепріимной почвѣ, а тамъ не ожидаетъ ничего найти. О такихъ людяхъ нельзя не сожалѣть, но образъ дѣйствія ихъ можно понимать и извинять. Если это ученые натуралисты, то они, правда, заслуживаютъ упрекъ въ томъ, что дѣйствуютъ не на основаніи принциповъ научныхъ, а на основаніи своего предразсудка: они отвращаются отъ фактовъ, вслѣдствіе слѣпаго довѣрія къ излюбленной теоріи; человѣкъ слабый въ своей склонности къ догматизму беретъ тутъ въ нихъ верхъ надъ изслѣдователемъ и философомъ.
Далеко менѣе извинительно, когда подобныя лица являются проводниками отрицательныхъ убѣжденій въ массу. Знакомые съ исторіей опытныхъ наукъ и съ ходомъ развитія человѣческой мысли, сами они не припишутъ своимъ убѣжденіямъ той степени достовѣрности, съ какой убѣжденія эти представляются читающей публикѣ, мнящей себя просвѣщенною. Немногіе изъ нея примутъ на себя трудъ подумать самостоятельно и переработать пріобрѣтаемое; большинство на вѣру возьметъ готовыя убѣжденія, — благо они несложны и такъ отвѣчаютъ кой-какимъ инстинктамъ; — а не мало найдется и такихъ, которые, не понимая даже хорошенько о чемъ идетъ рѣчь, станутъ повторять и защищать слышанное изъ желанія слыть просвѣщенными и передовыми, или — лучше сказать — изъ боязни показаться отсталыми, закорузлыми.
Вслѣдствіе такого отношенія читающей массы и можно утверждать, что популяризація естествознанія является дѣломъ большой трудности, требующимъ крайней осторожности. А вмѣстѣ съ неосмотрительностью популяризаторовъ, отношеніе это сдѣлало то, что многіе на самую науку, на естествознаніе, неправильно возлагаютъ отвѣтственность за распространеніе матеріалистическихъ убѣжденій и того механическаго міросозерцанія, съ которымъ они связываются. Но не сама наука, а тѣ, которые видятъ въ ней болѣе, чѣмъ даетъ она на самомъ дѣлѣ, виноваты въ этихъ увлеченіяхъ; бѣда и здѣсь не въ здравомъ знаніи, а во вредномъ догматизмѣ, которому, казалось бы, не должно быть и мѣста въ наукѣ, но который тѣмъ не менѣе подчасъ крѣпко держится въ ней. Въ наукѣ безспорны факты, а выводы всегда подлежатъ обсужденію и критикѣ; между тѣмъ научный догматизмъ эти то выводы и дѣлаетъ предметомъ слѣпой вѣры. Несомнѣнно одно: — въ своемъ дальнѣйшемъ развитіи, положительное знаніе само залечитъ тѣ раны, которыя наносятся намъ иногда неразумнымъ употребленіемъ его орудій.
Научные догматики, жрецы науки, и слѣпо вѣрящая масса такъ называемой образованной публики играютъ и нынѣ ту же роль, какую во всѣ времена играли жрецы всякихъ вѣрованій и народъ; разница однакожъ въ томъ, что сама наука знаменуетъ не застой, а прогрессъ, и прогрессъ этотъ въ общемъ неминуемъ, какъ бы ни задерживала его въ частностяхъ человѣческая склонность къ слѣпой вѣрѣ. Прогрессъ естествознанія даетъ уже себя знать: въ матеріализмѣ наступаетъ начало конца; явился матеріалистическій такъ называемый монизмъ; замѣтенъ возвратъ къ признанію правъ и за отвлеченнымъ мышленіемъ. Но положительное знаніе и метафизика все еще расходятся далеко и не находятъ почвы для своего единенія. Почва эта — мы увѣрены — подготовляется въ новомъ необозримомъ полѣ знанія, открывающемся въ медіумизмѣ; рано или поздно наука его коснется — и радикально измѣнятся многія понятія о веществѣ и силѣ, откроются новые, немыслимые нынѣ горизонты, а въ результатѣ, кромѣ величайшаго шага въ развитіи человѣчества, явится и полная гармонія: не будетъ приходиться почти всякому — переживать ломку убѣжденій, отбрасывая пріобрѣтенное прежде, замѣняя его новымъ, въ сущности далеко менѣе пригоднымъ для личнаго счастія; исчезнутъ противоположности между знаніемъ дѣтства и знаніемъ зрѣлаго возраста, между религіей и наукой.
Имѣя постоянно дѣло съ грубой матерій, непосредственно подлежащей свидѣтельству нашихъ чувствъ, и кладя въ основу своихъ знаній явленія мертвой природы, натуралистъ, естественно, привыкаетъ сначала придавать наиболѣе значенія грубо-вещественному. Человѣческое стремленіе къ причинности удовлетворяется болѣе или менѣе, когда явленія въ веществѣ подлежатъ численному выраженію, вѣсу и мѣрѣ. Вѣсомъ мы опредѣляемъ массу вещества, мѣрою — пространство и время. Явленія въ веществѣ сводятся къ этимъ основнымъ понятіямъ: совершающееся во времени и пространствѣ есть движеніе; разсматриваніе его по отношенію къ величинѣ времени и пространства даетъ новое, такъ сказать, составное понятіе о скорости, а присовокупляя къ скорости и разсматриваніе массы, получается еще болѣе сложное понятіе о силѣ, причинѣ движенія, или лучше объ «энергіи». Разной величины массы, двигающіяся съ одинаковой скоростью, или, наоборотъ, одинаковыя массы, двигающіяся съ различными скоростями — произведутъ, очевидно, неодинаковый механическій эффектъ, неодинаковую «работу» (напр. поднятіе опредѣленной тяжести на опредѣленную высоту). Изъ этого видно, что при оцѣнкѣ величины силъ необходимы всѣ три упомянутыя основныя понятія: время, пространство и масса.
Каждая масса, каждая матеріальная частица, можетъ быть представлена или двигающеюся съ опредѣленной, въ каждый данный моментъ, скоростью, или находящеюся въ покоѣ, въ состояніи, въ которое она пришла вслѣдствіе извѣстнаго воздѣйствія на нее самое. Выходя изъ такого состоянія, она сама будетъ способна произвести опредѣленную работу: тяжесть, поднятая на извѣстную высоту, натянутая пружина и т. п. являются представителями такого состоянія. Въ обоихъ случаяхъ имѣется извѣстный запасъ «энергіи», — возможности получить эффектъ, произвести «работу», величиною которой энергія и измѣряется. Въ первомъ случаѣ это кинетическая энергія, во второмъ — потенціальная. Тамъ, гдѣ приложимы эти понятія, тамъ должны быть отданы честь и мѣсто механикѣ, и если изученіе предмета достаточно полно, то можетъ явиться возможность все свести къ механическому объясненію и выразить формулами. Упомянутыя механическія понятія пріурочиваются одинаково какъ къ большому, такъ и къ малому, лишь бы оно по своему существу, по своей вещественности, ихъ допускало.
Абсолютное ничтожество для насъ не мыслимо, — нельзя представить себѣ, чтобы «нѣчто» могло сдѣлаться «ничѣмъ». Такимъ образомъ вовсе не опытнымъ, а чисто апріорнымъ путемъ неотразимо вытекаютъ для насъ такъ называемые законъ вѣчности матеріи и законъ сохраненія силъ. Отдѣленіе одного изъ нихъ отъ другаго основывается, понятно, на томъ, такъ сказать, механическомъ дуализмѣ, котораго реальность подлежитъ еще вопросу, но который намъ необходимъ для приложенія нашихъ привычныхъ пріемовъ сужденія и по которому вещество и сила разсматриваются нами какъ двѣ особыя, отдѣльныя сущности.
У вещества постояннымъ является величина массы, у энергіи — количество «работы», которая ею можетъ быть произведена.
Возможность приложенія этихъ понятій и, вмѣстѣ съ тѣмъ, возможность математическаго формулированія законовъ того или другаго явленія вещественной природы достигается лишь при высокой степени развитія знаній объ этихъ явленіяхъ. Дать явленію, происходящему въ веществѣ, объясненіе, основанное на принципахъ механики — высшая цѣль современной науки; но чѣмъ выше порядокъ явленій, — чѣмъ глубже, такъ сказать, оно захватываетъ нѣдра вещества, тѣмъ труднѣе дойти до такого объясненія. Въ наукѣ о движеніи огромныхъ массъ въ небесномъ пространствѣ, доступномъ нашему наблюденію, — въ небесной механикѣ, — почти все разсчитано, предугадано, взвѣшено и вымѣрено; съ полной достовѣрностью подвергаются также разсчету массовыя механическія явленія, имѣющія мѣсто предъ нашими глазами въ земной природѣ и нерѣдко вызываемыя нами самими; но гораздо труднѣе становится вопросъ, когда дѣло касается тѣхъ мельчайшихъ долей вещества, какія могутъ быть мысленно достигнуты механическимъ дѣленіемъ, доводящимъ насъ до «частицъ» или молекулъ: молекулярныя, физическія явленія не такъ легко поддаются разсмотрѣнію механики; а при дальнѣйшемъ шагѣ, до предполагаемыхъ послѣднихъ мысленныхъ предѣловъ дѣленія, до явленій въ тѣхъ крайнихъ единицахъ вещества, которыя захватываются процессами химическими, механика оказывается пока еще почти неприложимою. Атомистическая механика существуетъ лишь въ зародышѣ, хотя нельзя сомнѣваться въ томъ, что механическое объясненіе приложимо и въ химіи.
Далѣе мы встрѣчаемъ гармоническую совокупность физическихъ и химическихъ процессовъ. Она является тамъ, гдѣ развивается жизнь; рядомъ съ этими процессами мы видимъ тогда новыя, болѣе сложныя и болѣе тонкія явленія, доходящія постепенно, въ совершенствующемся рядѣ организмовъ, до явленій жизни духовной. Нѣтъ ничего естественнѣе, что человѣкъ, убѣдившійся въ силѣ и значеніи механическаго объясненія для процессовъ наиболѣе изученныхъ, наиболѣе доступныхъ нашему пониманію, хочетъ приложить его и къ явленіямъ высшаго порядка. Онъ придерживается въ этомъ лишь требованія и непремѣннаго правила здравой науки — не прибѣгать къ новымъ гипотезамъ и принципамъ до тѣхъ поръ, пока прежніе еще годятся. Но если, въ объясненіи явленій химическихъ, механика еще крайне слаба, хотя въ возможности существованія атомистической механики и нельзя сомнѣваться, то тамъ, гдѣ дѣло касается жизненныхъ процессовъ, самая возможность приложенія механическихъ принциповъ часто становится весьма проблематичною.
IV.
правитьМы сказали въ предъидущей главѣ, что стремленіе довести механическое объясненіе явленій природы до крайней возможности, до послѣднихъ предѣловъ, весьма понятно и законно; но въ этомъ стремленіи, какъ и во всякомъ движеніи, люди хватаютъ черезъ край. Такова ужъ, видно, натура человѣка или, пожалуй, законъ природы: — какъ пружина пли маятникъ, выведенные изъ своего положенія, не приходятъ прямо въ состояніе равновѣсія, но переходятъ за него, такъ и человѣчество, прогрессируя въ общемъ, подвергается постоянно, можно сказать, качаніямъ, уклоняясь то въ одну, то въ другую сторону отъ прямаго пути, ведущаго впередъ; крайности суевѣрія смѣняются крайностями отрицанія, крайности свободолюбія — крайностями охранительнаго направленія. Задача тѣхъ, кто холоднѣе и яснѣе смотритъ на дѣло, всюду состоитъ въ исполненіи обязанности регуляторовъ, пекущихся о томъ, чтобы крайности эти были по возможности меньше, — предотвратить ихъ вполнѣ никому, обыкновенно, не удается. Въ научномъ прогрессѣ качанія эти дѣлаютъ то, что не только новыя отвлеченныя истины, но и новые факты не вдругъ прокладываютъ себѣ дорогу; дѣло обыкновенно не ограничивается законнымъ и понятнымъ сомнѣніемъ, — является еще отрицаніе, игнорированіе и осмѣяніе. Однимъ изъ блестящихъ примѣровъ этого рода можетъ служить исторія развитія знаній о метеоритахъ[9]). Постоянное повтореніе подобныхъ случаевъ и дало Уаллэсу право сказать, что ученые ошибались каждый разъ, когда позволяли себѣ отрицать не испытывая.
Съ одной стороны, удержаніе и приложеніе знакомыхъ принциповъ до послѣдней возможности, но безъ слѣпаго упорства, съ другой — сознаніе, что намъ знакома только дробная часть существующаго въ мірозданіи, а потому ежеминутно можетъ открыться новое, неожиданное, кажущееся намъ несовмѣстимымъ съ тѣмъ, что извѣстно, — вотъ то золотое правило, которымъ обязанъ руководиться благоразумный испытатель природы. Относясь къ новому съ осторожнымъ скептицизмомъ, онъ долженъ помнить, что даже при объясненіи стараго, изученнаго и признаннаго, усвоенные принципы иногда оказываются недостаточными, и въ сознаніи этой недостаточности — залогъ прогресса, — что, наконецъ, самыя понятія, положенныя въ основу этихъ принциповъ, кроются не столько въ абсолютной реальности, въ «вещи о себѣ», сколько въ нашей субъэктивной природѣ.
Разсуждая о явленіяхъ въ веществѣ, мы принуждены, при настоящемъ положеніи нашихъ знаній, говорить о мелкихъ и мельчайшихъ доляхъ вещества, о «частицахъ» и «атомахъ», представляя себѣ послѣдніе недѣлимыми; но изъ этого вовсе не слѣдуетъ, чтобы атомъ существовалъ на самомъ дѣлѣ и дѣленію вещества былъ положенъ предѣлъ. Здѣсь, какъ и въ другихъ случаяхъ, предполагаемая конечность вызывается потребностью нашего разума. Вѣрность нашихъ заключеній отъ этого можетъ и не страдать; вѣдь и математикъ допускаетъ сужденіе о кривой, какъ совокупности безконечно малыхъ прямыхъ. Говоря объ энергіи, измѣряя ее «работой», опираются о понятіе о массѣ» вещества; это послѣднее мыслятъ инертнымъ, неподвижнымъ до тѣхъ поръ, пока на него не подѣйствовала «сила». Но было уже замѣчено прежде, что необходимость такого признанія двухъ особыхъ сущностей матеріи и силы лежитъ — также какъ и допущеніе атомовъ — въ нашемъ субъэктивизмѣ, а не въ природѣ вещей.
Въ самомъ дѣлѣ, мы не знаемъ вещества помимо энергіи, силы. Мы познаемъ его по вліянію извнѣ на самихъ насъ, а это вліяніе, какъ и всякое дѣйствіе, предполагаетъ силу; вещество безъ силы не подлежало бы нашему познаванію, потому что мы не воспринимали-бы отъ него впечатлѣній, говорящихъ намъ о его существованій и свойствахъ. Такимъ образомъ вещество и сила сливаются воедино, въ одну сущность, или, лучше сказать, понятіе о веществѣ растворяется въ болѣе обширномъ понятіи о силѣ, — болѣе обширномъ потому, что, не зная вещества безъ силы, мы съ значительной вѣроятностью, можемъ — и даже должны — допускать существованіе силы безъ вещества: гдѣ есть вещество, тамъ всегда есть сила, но гдѣ сила, тамъ не всегда непремѣнно есть вещество. Съ этой точки зрѣнія, вещество становится только одной изъ формъ проявленія той единой сущности, образующей матеріальный міръ, которую мы называемъ силой или энергіей.
Сохраняя механическую точку зрѣнія, мы принуждены разсуждать, допуская отдѣльное «нѣчто» какъ являющееся носителемъ энергіи. Въ большинствѣ явленій это нѣчто видимъ мы вполнѣ одареннымъ обычными аттрибутами вещества, и находимъ его обыкновенно тѣмъ, такъ сказать, вещественнѣе, чѣмъ явленіе грубѣе. Оно занимаетъ опредѣленное мѣсто въ пространствѣ, не допуская одновременнаго нахожденія въ томъ же мѣстѣ чего-либо другаго («непроницаемость»), — способно подвергаться перемѣщенію цѣлою своею массою, и въ этомъ можетъ обыкновенно подлежать нашему произволу, — оно одарено вѣсомостью («тяготѣніемъ») и проч. Однакожъ, и въ объясненіи однихъ повседневныхъ явленій мертвой природы, это грубое вещество оказывается для насъ недостаточнымъ. Движутся массы вещества и ударяются одна о другую, движутся частички, колеблясь, разнося звуковыя волны, — и мы хорошо видимъ и знаемъ то вещественное, которое тутъ является носителемъ энергіи и передаетъ ее, мы знаемъ и то, какъ совершается эта передача. Переносится электрическая энергія проводникомъ — и мы знаемъ что передаетъ ее, хотя не знаемъ еще хорошенько, какъ она передается. Во всѣхъ этихъ случаяхъ передатчикъ можетъ быть удаленъ — и передачи не будетъ: въ безвоздушномъ пространствѣ не распространится звукъ, безъ проводника не передастся электричество, какъ таковое. Но идемъ дальше, и встрѣчаемъ явленіе, гдѣ передатчикъ начинаетъ, такъ сказать, ускользать отъ нашего прямаго наблюденія, а отъ нашего произвола — и подавно. Въ иныхъ случаяхъ мы можемъ еще сослаться на остатки вещества, какъ бы служащіе для передачи, но и тутъ уже большую странность представляетъ то обстоятельство, что передача энергіи совершается лишь на условіи, чтобы вещества оставалось безконечно мало; таковы извѣстныя явленія въ радіометрахъ и въ электрическихъ трубкахъ Крукса, — явленія начинающіяся только при крайнемъ разрѣженіи газа находящагося въ снарядѣ.
Въ другихъ случаяхъ мы тоже встрѣчаемъ непропорціональность, или, быть можетъ, правильнѣе — обратную пропорціональность, между веществомъ и силой. Большей частью измѣненія, такъ сказать, утончающія вещество требуютъ затраты энергіи, такъ что вещество въ этомъ болѣе тонкомъ видѣ является носителемъ большаго запаса силъ. Примѣромъ могутъ служитъ ледъ, вода, паръ и, наконецъ, составныя части воды — водородъ съ кислородомъ. Въ нѣкоторыхъ явленіяхъ — и притомъ въ наиболѣе распространенныхъ, играющихъ первостепенную роль въ природѣ — у насъ не остается для прибѣжища и остатковъ вещества; приходится допускать «нѣчто», говорить о «чемъ-то», существующемъ или нѣтъ — мы не знаемъ; но необходимомъ для насъ самихъ, для того чтобы намъ было за что ухватиться, — было къ чему пріурочить свои механическія воззрѣнія съ ихъ необходимымъ дуализмомъ, съ разсужденіями о движеніи и о томъ, что двигается. Къ этой категоріи относятся притяженія на разстояніяхъ и явленія свѣтовыя или, лучше, лучевыя, — а явленіями этой категоріи держится, можно сказать, весь нашъ матеріальный міръ.
V.
правитьЧитатель найдетъ, пожалуй, что содержаніе послѣднихъ главъ не отвѣчаетъ заглавію статьи, такъ какъ въ нихъ нѣтъ рѣчи о медіумизмѣ. Не лишнее оговориться по этому поводу: я надѣюсь показать далѣе, что есть существенное отношеніе между тѣмъ и другимъ, что философія положительнаго знанія совсѣмъ не находится въ томъ противорѣчіи съ выводами медіумизма, какъ это нерѣдко принимаютъ. Съ другой стороны, я охотно сознаюсь, что не отдѣльно, не независимо, однимъ размышленіемъ, а именно вслѣдствіе знакомства съ медіумическими явленіями, я неотразимо приведенъ былъ къ тѣмъ идеямъ и воззрѣніямъ, которыя были мною развиты въ предъидущемъ и о которыхъ я стану продолжать рѣчь.
Мною сказано было когда-то, что съ фактами не спорятъ и что я ставлю ихъ впереди всего. Тоже самое я повторю и теперь. Будучи поклонникомъ реальнаго, быть можетъ, болѣе, чѣмъ многіе другіе натуралисты, я только за одними фактами признаю вполнѣ рѣшающій голосъ и всегда готовъ принести въ жертву этому рѣшенію такъ называемыя «установленныя научныя воззрѣнія». Раньше или позже, но во всякомъ случаѣ со временемъ увидятъ ясно, что именно строгое приложеніе этого принципа и привело меня въ лагерь медіумистовъ ранѣе, чѣмъ многихъ другихъ ученыхъ. Медіумическія явленія волей-неволей отклонили меня отъ приписыванія «веществу» слишкомъ абсолютнаго значенія.
Возвращаюсь къ своему предмету. Я указалъ на тяготѣніе и лучеиспусканіе какъ на такіе процессы матеріальнаго міра, которые, имѣя въ немъ первостепенное значеніе, представляютъ случай передачи силы безъ пособія матеріи. Постараюсь это уяснить. — Невидимая связь удерживаетъ въ міровомъ пространствѣ небесныя тѣла въ опредѣленной зависимости одно отъ другаго. Сила эта, тяготѣніе, считается присущей грубо-матеріальной массѣ свѣтилъ; она дѣйствуетъ на разстояніи, въ извѣстной отъ него зависимости. Но что же, спрашивается, передаетъ эту силу чрезъ пространство? Если два тѣла раздѣлены разстояніемъ и взаимодѣйствуютъ, т. е. между ними совершается обмѣнъ силъ, и если въ то же время ничего вещественнаго въ пространствѣ, между ними, мы не находимъ, — то, значитъ, или сила можетъ существовать безъ матеріи: — въ промежуткѣ между двумя тѣлами сила есть, а матеріи нѣтъ; — или, если передача силы безъ посредства матеріи происходить не можетъ, то въ этомъ промежуточномъ пространствѣ присутствуетъ нѣчто матеріальное, хотя и не одаренное обычными, знакомыми намъ свойствами вещества, а потому и неощутимое для насъ прямо. Послѣднее изъ этихъ двухъ предположеній подходящѣе для нашей субъективности; за него мы и ухватываемся, хотя вовсе нельзя сказать, чтобы оно было наиболѣе вѣроятнымъ.
Почти тоже самое можно сказать и о лучѣ, будетъ ли это лучъ свѣта или теплоты. Тотъ и другой представляютъ одинъ изъ видовъ распространенія силы, передачи энергіи въ пространствѣ, и это распространеніе является здѣсь даже въ формѣ, такъ сказать, болѣе осязательной, чѣмъ при тяготѣніи. Огромная часть той энергіи, которая движетъ окружающую насъ природу, и которую мы умѣемъ частію заставить служить намъ въ видѣ силы вѣтра, пара, паденія воды и проч. приходитъ къ намъ, какъ извѣстно, въ видѣ солнечныхъ лучей Подъ ихъ вліяніемъ и съ поглощеніемъ приносимой ими энергіи, совершается въ растеніяхъ тотъ процессъ, который накопляетъ горючій матеріалъ, дающій намъ возможность получать теплоту нужную для образованія пара въ паровикахъ; тѣ же лучи, испаряя воду, поднимаютъ ее въ атмосферу и питаютъ теченіе рѣкъ и т. д. Словомъ, мы имѣемъ право сказать, что сила, присланная намъ солнцемъ, движетъ машины нашихъ фабрикъ и заводовъ, мчитъ наши поѣзда по желѣзнымъ дорогамъ, двигаетъ пароходы, производитъ тысячи физическихъ и химическихъ измѣненій, требующихъ затраты энергіи. Сила эта, мы знаемъ, распространяется отъ солнца до земли постепенно, хотя и съ чрезвычайной быстротой. Намъ извѣстна довольно близко и скорость этого распространенія. Какъ бы огромна она ни была, но во всякомъ случаѣ приходится допустить, что каждая, такъ сказать, порція энергіи, посылаемой солнцемъ, находится въ теченіи нѣкотораго времени въ пространствѣ, въ пути, въ такомъ состояніи, что, уйдя отъ солнца, она не дошла еще до земли. Здѣсь, съ полною ясностью видимъ мы нахожденіе силы въ пространствѣ, и еще неотступнѣе является вопросъ о томъ, по матеріальной ли средѣ совершается этотъ переходъ силъ? Если — да, то что же именно является здѣсь носителемъ энергіи, — какая масса приходитъ въ движеніе и передаетъ его?
Не имѣя возможности—или, быть можетъ, вѣрнѣе — не умѣя еще пока отрѣшиться отъ нашего механическаго дуализма, мы говоримъ не просто о присутствіи и переходѣ въ пространствѣ силъ и о дѣйствіи на разстояніяхъ, а допускаемъ нѣчто крайне-тонкое, наполняющее пространство, находящееся всюду, одаренное совершенной упругостью и не одаренное тяготѣніемъ, невѣсомое, недоступное нашимъ чувствамъ до тѣхъ поръ, пока оно не движется, и являющееся, при своихъ разныхъ движеніяхъ, носителемъ свѣта, лучистаго тепла, а можетъ быть и электричества. Это нѣчто названо у физиковъ эфиромъ; распространеніе въ немъ извѣстнаго волнообразнаго движенія является лучемъ. Пусть полезна въ настоящее время, если не необходима, ипотеза эфира для сужденія о тѣхъ или другихъ явленіяхъ природы, но никто изъ серьезныхъ научныхъ мыслителей не приписываетъ этому эфиру полной реальности; утверждается только, что огромное большинство свѣтовыхъ явленій таково, что ихъ можно разсматривать какъ волнообразныя движенія упругой среды. Но прежде не знали нѣкоторыхъ явленій и вполнѣ довольствовались другой теоріей свѣта, Ньютоновской «теоріей испусканія», а нынѣ узнали и такія явленія, для которыхъ ужь и теорія волненія эфира является недостаточной. Недавно возникла, хотя еще не пріобрѣла полнаго гражданства, новая «электромагнитная теорія свѣта» Максуэлля.
Эфиръ является такимъ образомъ не чѣмъ-либо реальнымъ, наблюдаемымъ прямо, а скорѣе фикціей, нужной для нашего механическаго способа сужденія, сводящаго все къ движенію. Залогъ прогресса лежитъ, быть можетъ въ томъ, чтобы механика умѣла въ извѣстныхъ случаяхъ отрѣшаться отъ своего дуализма, и отбросивъ «массу», старалась строить свои формулы въ примѣненіи къ монистическому принципу, къ понятію о «силѣ». Да и въ самомъ дѣлѣ, что же это за «вещество» со свойствами эфира, или — лучше сказать — что же это за отсутствіе въ веществѣ (если бы эфиръ быть веществомъ) тѣхъ свойствъ, которыми вещество вообще характеризуется для насъ? Изъ даннаго замкнутаго пространства мы умѣемъ удалить почти совершенно любой газъ, и, вмѣстѣ съ этимъ удаленіемъ, становятся невозможными въ такомъ пространствѣ извѣстныя явленія, пріурочивающіяся несомнѣнно къ веществу: въ немъ не распространяется звукъ, чрезъ него не проникаетъ электричество, какъ таковое. Но мы безсильны сдѣлать это пространство непроницаемымъ для притяженія и для лучей, — эфиръ неудалимъ. Въ веществѣ мы имѣемъ массу, измѣряемую тяготѣніемъ, вѣсомъ; а эфиръ невѣсомъ, что однако не мѣшаетъ ему являться носителемъ огромнаго количества кинетической энергіи, которой величину мы оцѣниваемъ, именно принимая въ разсчетъ массу. Такимъ образомъ, не представляя вѣсомой массы, эфиръ все-таки долженъ быть массой. Если эта масса безконечно мала, то, для полученія механическихъ эффектовъ, безконечно велика должна быть здѣсь скорость; но вѣдь допущеніе безконечности не въ отвлеченіи, а въ циклѣ дѣйствительныхъ, реальныхъ явленій, едва-ли можетъ что нибудь объяснить, — безконечность недоступна нашему представленію. Если же масса эфира реальна, хотя и чрезвычайно мала, то какимъ образомъ является она какъ бы не занимающей вовсе пространства, не имѣющей «непроницаемости»? Напримѣръ, стекло вполнѣ непроницаемо для малѣйшихъ, тончайшихъ остатковъ настоящаго вещества — для какого нибудь разрѣженнаго газа, а эфиръ не только помѣщается въ толщѣ стекла, но еще имѣетъ возможность и двигаться между его частицами, такъ какъ стекло прозрачно, т. е. позволяетъ волнамъ эфира распространяться въ себѣ. Если стекло состоитъ изъ частицъ, и если эти промежутки не проницаемы для тончайшихъ газовъ собственно въ силу того, что проникновенію противится эфиръ, то какимъ образомъ тѣ же газы свободно распространяются тамъ, гдѣ есть эфиръ, но нѣтъ стекла и почему многія тѣла, пропускающія газы, непрозрачны, т. е. не пропускаютъ эфирныхъ волнъ?
VI.
правитьВся масса затрудненій, являющихся при допущеніи вещественности эфира, и недостаточность ипотезы эфира для объясненія всѣхъ наблюдаемыхъ явленій — ведутъ къ отрицанію его реальности. А если мы рѣшимся на это отрицаніе, то должны допустить возможность существованія силы безъ вещества. Если же сила мыслима безъ вещества и не-мыслимо вещество безъ силы, то законно и естественно принять то, что было уже нами сказано: вещество есть не болѣе, какъ только нѣкоторая форма проявленія силы, представляющей единую и дѣйствительную сущность всей неодушевленной природы.
Такъ какъ превращеніе различныхъ признанныхъ наукою видовъ энергіи одного въ другой доказано, то, съ нашей точки зрѣнія, и возможность превращенія вещества, какъ особой формы энергіи, въ энергію невещественнаго вида, а равно и возможность обратнаго перехода также должны быть признаны. Само собою разумѣется, что здѣсь, какъ и вездѣ, по «закону сохраненія силъ» (правильнѣе — по аксіомѣ сохраненія всякой сущности, по немыслимости абсолютнаго ничтожества, по невозможности превращенія въ ничто того, что представляетъ нѣчто) должно имѣть мѣсто опредѣленное количественное отношеніе, (эквивалентность). Съ этой точки зрѣнія, является возможнымъ то, что фактически дано намъ въ числѣ медіумическихъ явленій: «матеріализація» и «дематеріализація». Вмѣстѣ съ тѣмъ устраняется конечно такъ называемый «законъ вѣчности матеріи» въ обычномъ его смыслѣ.
Съ точки зрѣнія, на которую мы теперь встали, слѣдуетъ допустить, что чувства наши воспринимаютъ непосредственныя впечатлѣнія не отъ одного вещества только: на нихъ дѣйствуетъ и сила, какъ таковая. Осязаніе, дающее намъ понятіе о сопротивленіи, о присутствіи большихъ или меньшихъ массъ, принимаетъ при этомъ впечатлѣнія лишь отъ грубаго, непосредственнаго дѣйствія матеріи; оно же говоритъ намъ однако и о вибраціяхъ теплотныхъ, которыя могутъ быть возбуждены дѣйствіемъ луча. Въ послѣднемъ случаѣ дѣло идетъ о болѣе тонкомъ вліяніи. Слухъ представляетъ бóльшую спеціализацію: имъ воспринимаются только опредѣленныя звуковыя вибраціи, по преимуществу — газовъ. Что-же касается зрѣнія, то имъ непосредственно ощущаются вліянія, вещественная натура которыхъ, какъ мы видѣли, весьма и весьма подлежитъ сомнѣнію. Обоняніе представляетъ въ этомъ отношеніи нѣчто среднее: впечатлѣнія, имъ воспринимаемыя, приносятся веществомъ, но количества этого вещества могутъ быть ничтожными, почти исчезающими. Стоитъ указать, напр. на специфическіе запахи металловъ, на способность нѣкоторыхъ запаховъ наполнять большія пространства, между тѣмъ какъ потеря при этомъ пахучаго вещества такъ мала, что вовсе не можетъ быть нами наблюдаема и т. п. Суммируя все сказанное, приходится принять, что мы познаемъ нашими чувствами энергію вообще, въ ея различныхъ проявленіяхъ вещественныхъ и невещественныхъ, т. е. другими словами — нервы наши подлежатъ непосредственному вліянію не только вещества, которое можетъ дѣйствовать на нихъ и тогда, когда находится въ безконечно маломъ количествѣ, но и вліянію силы, какъ таковой.
Если-бы мнѣ замѣтили, что тамъ, гдѣ, по моему мнѣнію, непосредственное дѣйствіе на нервъ принадлежитъ не веществу, напр. при воспринятіи свѣтоваго впечатлѣнія, лучъ все-таки беретъ начало отъ вещества, т. е. на нервъ — хотя и не непосредственно, а на разстояніи, — дѣйствуетъ вещество, то я отвѣтилъ бы, что, принявши такое положеніе за истину, мы вращались бы въ безъисходномъ кругу, потому что оно-то мною и отвергается. Я стараюсь, во-первыхъ, доказать, что непосредственное дѣйствіе на наши чувства можетъ принадлежать, въ извѣстныхъ случаяхъ, и не вещественному дѣятелю, а во-вторыхъ, я утверждаю, что и самая причина дѣйствія можетъ заключаться не въ веществѣ. Хорошо извѣстные и всѣми признанные факты дѣлаютъ, говорю я, утвержденіе это весьма вѣроятнымъ; а факты столь же реальные, но еще игнорируемые и отвергаемые большинствомъ, возводятъ его на степень полной достовѣрности.
Прибавлю, что способность нашихъ нервовъ, воспринимать впечатлѣнія даже отъ невещественныхъ вліяній, обнаруживаетъ вполнѣ всю несостоятельность ходячаго возраженія, что малыя (напр. такъ называемыя — гомеопатическія) количества не могутъ дѣйствовать на организмъ по своей незначительности[10]). Наши обычныя механическія, физическія и химическія понятія нерѣдко должны быть откладываемы въ сторону тамъ, гдѣ дѣло идетъ о нервной системѣ. Но пусть слова мои не подвергаются кривотолкованіямъ: я вовсе не хочу сказать, чтобы въ этихъ случаяхъ не было мѣста естествознанію, положительной наукѣ; въ будущемъ наука несомнѣнно захватитъ подобныя явленія, какъ и всякую другую область доступнаго нашимъ чувствамъ реальнаго бытія, вещественнаго или невещественнаго. Вмѣстѣ съ тѣмъ, необходимо замѣтить, что если все доступное существующее должно подлежать изученію, то изъ этого вовсе не слѣдуетъ, чтобы все реально-существующее было намъ доступно. Напротивъ, не можетъ подлежать сомнѣнію, что мы, въ конечномъ тѣлесномъ существованіи нашемъ, стоимъ предъ безконечнымъ разнообразіемъ проявленій силы, — проявленій, изъ которыхъ лишь небольшая часть для насъ ощутима. Чувства не одинаковы и у разныхъ личностей: то, что видимо или обоняемо для одного, можетъ для другаго оставаться незамѣтнымъ, какъ-бы несуществующимъ; сравнивая обоняніе человѣка и обоняніе, напримѣръ, собаки — мы видимъ уже огромное различіе; столь-же огромное или еще большее различіе существуетъ между простымъ натуральнымъ чувствомъ человѣка и тѣмъ же чувствомъ вооруженнымъ. Телескопы и микроскопы, постоянно совершенствуясь, открываютъ намъ все новыя и новыя формы бытія какъ въ большомъ, такъ и въ маломъ, — и кто же осмѣлится поставить границу познаванію? Она очевидно отодвигается въ безконечность. Притомъ быть можетъ — и даже вѣроятно — самыя чувства, нервная система человѣка, постепенно, хотя и тысячелѣтіями только, совершенствуется въ послѣдующихъ генераціяхъ, и то, что неощутимо прямо для насъ, можетъ сдѣлаться ощутительнымъ для нашихъ потомковъ. Да и теперь, развѣ мы не знаемъ звуковъ, которые намъ не слышны, — свѣта, который намъ не видѣнъ? Лучше сказать: существуютъ явленія, которыя были бы для насъ звукомъ и свѣтомъ, если бы были нами ощущаемы. Звукъ, свѣтъ и все прочее — понятія, обусловливаемыя нашей субъективностью; то, что для насъ звукъ, есть въ сущности — когда оно разсматривается независимо отъ личности нашей — не болѣе, какъ извѣстное колебаніе. И мы знаемъ, что существуютъ подобныя колебанія неслышимыя нами; воспріимчивость нашего уха не идетъ далѣе извѣстныхъ границъ, и колебанія, по натурѣ одинаковыя съ звуковыми, но слишкомъ медленныя или слишкомъ быстрыя, перестаютъ быть доступными нашему слуху, хотя существованіе ихъ и можетъ быть легко констатировано извѣстными пріемами. Почти тоже самое относится и къ свѣту: радужный спектръ для нашего глаза оканчивается тамъ, гдѣ чувствительная къ свѣту бумага еще совершенно опредѣленно показываетъ его присутстіе; та часть спектра, которая обыкновенно не видима, можетъ, при нѣкоторыхъ условіяхъ, сдѣлаться и прямо видимою. И такъ, даже кинетическая энергія не всегда для насъ ощутима, а запасы потенціальной энергіи, какъ таковой, вообще не констатируются чувствами. Намъ безпрестанно приходится наблюдать, что силы ощутимыя превращаются въ это скрытое состояніе и обратно. Напримѣръ, энергія солнечнаго луча поглощается при разложеніи углекислоты воздуха зелеными частями растеній, и въ продуктахъ накопляется запасъ энергіи въ химической формѣ; часть этой послѣдней сохранилась въ углѣ, полученномъ изъ растенія и употребляемомъ для приготовленія пороха; она участвуетъ, освобождаясь, въ развитіи той силы, которую обнаруживаетъ порохъ, сгарая. Взрывчатыя вещества, сжатые газы, заряженный электричествомъ кондукторъ и т. п. представляютъ такіе запасы силы («потенціальную энергію»), присутствіе которыхъ не констатируется чувствами; но которые ежеминутно могутъ сдѣлаться ощутимыми, переходя въ кинетическое состояніе. Такъ, считая вещество лишь особою формою проявленія силы, можно легко представить себѣ и переходъ этой вещественной формы въ невещественную, и обратно.
О существованіи извѣстныхъ намъ формъ бытія, неощутимыхъ прямо, мы дѣлаемъ заключенія по ихъ превращенію въ формы ощутимыя, или потому, что наблюдаемъ ихъ благодаря употребленію какихъ-либо особыхъ пріемовъ; и очевидно нельзя не допустить, что кромѣ этихъ не ощутимыхъ прямо формъ, которыя однако при тѣхъ или другихъ условіяхъ становятся доступными нашимъ чувствамъ — существуетъ множество другихъ, остающихся намъ вовсе неизвѣстными. Проникнувшись этой мыслью и видя громадное разнообразіе тѣхъ формъ, явленія которыхъ подлежатъ нашему наблюденію, — знающему и мыслящему нельзя не преклониться предъ безконечными возможностями природы, нельзя не сознаться въ ограниченности своихъ собственныхъ знаній, и онъ конечно не будетъ ни легкомысленъ, ни рѣшителенъ въ отрицаніи.
Если та пылинка въ мірозданіи, которую мы зовемъ землею, и тотъ уголокъ безконечнаго пространства, подробности котораго мы изучаемъ, подавляетъ насъ величіемъ и разнообразіемъ существующаго, то каково же должно быть разнообразіе формъ, явленій и возможностей тамъ, въ другихъ мірахъ, гдѣ наше громадное становится сравнительно мелкимъ, чуть заслуживающимъ вниманія? Кто, напримѣръ, осмѣлится присвоить нашей землѣ привиллегію органической жизни и разума, отказывая въ нихъ другимъ небеснымъ тѣламъ? Не значило-ли бы это продолжать считать, въ нѣкоторомъ смыслѣ, землю по ея значенію средоточіемъ вселенной, какъ считали ее таковой когда-то по ея положенію?
Мудрость и задатки прогресса лежатъ несомнѣнно въ ясномъ сознаніи ограниченности нашихъ знаній.
