Старый дед (Балобанова)/ДО
| ← Вѣтка Гіацинта | Старый Дѣдъ : Tadic-Coz | Голубой Цвѣтокъ Надежды → |
| Источникъ: Балобанова Е. В. Легенды о старинныхъ замкахъ Бретани. — СПб.: С.-Петербургская Губернская Типографія, 1896. — С. 158. |
Въ одной изъ самыхъ цвѣтущихъ долинъ Бретани стоялъ, да, вѣроятно, стоитъ и понынѣ старинный бретонскій домикъ съ необыкновенно высокой башней, прилѣпленной къ нему сбоку, какъ-то совершенно неуклюже и странно. За то съ башни этой можно видѣть на много-много миль кругомъ и горы, и поля, и пашни, — вплоть до самаго моря.
На дворѣ домика разрослись липы, тиссы и платаны, разрослись такъ густо, что скрыли въ своей чащѣ всѣ окна домика. За домомъ стоитъ еще бо́льшая зеленая чаща старого заглохшаго парка, полнаго всякой Божьей твари, — и птицъ, и кроликовъ, и дикихъ козъ, — просто на удивленье!
— Звѣриное тутъ царство, — говорятъ окрестные жители.
— А развѣ у васъ не охотятся на этихъ звѣрей? — спросили мы одного изъ мѣстныхъ старожиловъ.
Сначала онъ насъ совсѣмъ даже не понялъ, а потомъ, засмѣявшись, сказалъ, что, по всей вѣроятности, во всемъ околоткѣ, миль на десять кругомъ, не найдется такого смѣльчака, который полѣзъ бы въ паркъ стараго Тадикъ-Коца[1] съ такимъ намѣреніемъ.
— Былъ, говорятъ, лѣтъ шестьдесятъ-семьдесятъ тому назадъ, такой тутъ браконьеръ, который никогда ничего и никого не боялся. И точно: влѣзъ онъ однажды въ этотъ паркъ, — да больше никто его и не видалъ, — такъ онъ и сгинулъ. Лѣтъ черезъ десять послѣ этого случая шла моя мать ночью мимо этого парка, — ходить тутъ никто не боится. Была, знаете, она портнихой, и ходила шить поденно по фермамъ. Ну, вотъ, разъ запоздала она съ работой въ одномъ мѣстѣ и спѣшила въ другое. Вышла она съ фермы послѣ ужина. Ночь была ясная, лунная, и дошла она до дѣдушкина дома, такъ около полуночи. Тутъ встрѣтился ей какой-то старикъ; поздоровались они и пошли вмѣстѣ. Только что поравнялись они съ паркомъ, какъ услыхала моя мать страшный собачій лай и человѣческіе крики. Испугалась мать, а старикъ взялъ ее за руку, отвелъ въ сторону отъ дороги и, усадивъ за большимъ камнемъ, самъ сталъ передъ ней, словно заслоняя ее. Ну, а она все-таки черезъ его плечи видѣла, что происходитъ на дорогѣ. Увидала она, что мчится изъ парка человѣкъ съ ружьемъ, а за нимъ гонится цѣлая стая страшныхъ собакъ. Промчались они мимо того мѣста, гдѣ сидѣла моя мать, и еще долго слышала она человѣческіе крики и лай собакъ.
«— Дѣдушка, попытаемся отбить этого человѣка отъ собакъ, — обратилась моя мать къ старику, — а то вѣдь разорвутъ онѣ его.
— Десять лѣтъ тому назадъ уже разорвали онѣ его, — отвѣчалъ ей старикъ, — наказалъ тогда Господь Гюллермика, (было то имя браконьера), не щадившаго Божьей твари, и вотъ, и до сихъ поръ онъ все еще не успокоился въ могилѣ. Помолись за него хорошенько въ будущее воскресенье, да не разгуливай въ полночь по дорогамъ. Прощай!
Не успѣлъ онъ вымолвить этихъ словъ, какъ исчезъ, словно растаялъ въ воздухѣ».
— Кто же это былъ?
— Какъ кто? Разумѣется, Тадикъ-Коцъ. Жилъ онъ въ этомъ домѣ лѣтъ двѣсти тому назадъ, а можетъ статься и раньше, можетъ статься и позднѣе, — кто ихъ считалъ, — года-то! Старый-престарый былъ онъ старикъ, — говорятъ, не одну сотню лѣтъ прожилъ онъ на свѣтѣ. Отецъ его былъ славный рыцарь, и не разъ ходилъ биться съ невѣрными за освобожденіе Гроба Господня. Жилъ онъ въ огромномъ замкѣ у порта Аббе, ну, ужъ отъ него нынче и слѣдовъ-то никакихъ не осталось. Сынъ его, нашъ Тадикъ-Коцъ тамъ и родился въ ту самую ночь, когда въ первый разъ появилась на небѣ звѣзда съ длиннымъ хвостомъ. Жилъ, говорятъ, тогда въ ихъ замкѣ ученый, ходившій въ черной мантіи и съ остроконечной шапочкой на головѣ. Сейчасъ же, какъ только родился ребенокъ, пошелъ онъ на высокую башню наблюдать звѣзды, и затѣмъ по тогдашней модѣ составилъ для ребенка гороскопъ, запечаталъ его семью печатями, положилъ въ драгоцѣнный ящичекъ и отдалъ отцу ребенка, наказавъ показать его мальчику, когда ему въ первый разъ надѣнутъ золотыя шпоры. Ну, хорошо! Вотъ, время шло, да шло, а шпоръ-то онъ и не дождался, хотя и прожилъ на свѣтѣ не одну сотню лѣтъ. Былъ онъ, что называется, увальнемъ и сиднемъ и цѣлыми днями не сходилъ съ мѣста, уткнувши носъ въ какія-то книги, которыхъ на бѣду навезъ его отецъ великое множество съ другой добычей изъ разныхъ земель. Попался ему, уже много-много лѣтъ спустя, ящичекъ съ гороскопомъ, взломалъ онъ всѣ семь печатей, прочиталъ, что было тамъ написано, да такъ и покатился со смѣху: пророчилъ ему ученый мужъ и рыцарскую доблесть, и множество походовъ, и раннюю смерть. Однако, посмѣявшись, сталъ онъ раздумывать о томъ, не поѣхать ли ему и въ самомъ дѣлѣ свѣтъ посмотрѣть. Мало ли, долго ли раздумывалъ онъ, однако въ концѣ концовъ все-таки рѣшился ѣхать: родителей его давно не было въ живыхъ, и былъ онъ одинъ-одинешенекъ. Ну, вотъ, въ одинъ прекрасный день, сѣлъ онъ на коня да и былъ таковъ, — только его и видѣли въ портѣ Аббе.
Лѣтъ черезъ пятьдесятъ появился онъ въ нашей мѣстности, — выстроилъ себѣ домикъ и высокую башню въ память ученаго, что гороскопъ ему по звѣздамъ сочинилъ, и сталъ здѣсь жить.
Съ перваго же дня повалилъ къ нему народъ со всякой своей нуждой, и къ каждому выходилъ онъ, и каждому дѣлалъ что могъ, — кого училъ, кого лѣчилъ, кому помогалъ, и каждому говорилъ, улыбаясь: «вѣдь, я твой Тадикъ-Коцъ» т. е. дѣдушка. Ну и стали у насъ его звать этимъ именемъ. Никогда не оставался онъ одинъ въ своемъ домикѣ. Всѣ любили его у насъ, а ужъ о дѣтяхъ и говорить нечего: со всего околотка, миль на пять, сбѣгались они къ нему послушать и поразспросить его обо всемъ на свѣтѣ. — «Чего-чего только не знаетъ нашъ дѣдушка!» — увѣряли они. Вѣчно былъ онъ окруженъ малышами, да еще всякой тварью земной: собаками, кошками, козами, птицами…
И, странное дѣло! всѣ эти «Божьи звѣри», какъ звалъ онъ ихъ, жили между собой въ большой дружбѣ и полномъ согласіи: собаки не гонялись за кроликами, кошки не ловили птицъ, дѣти не лазали по деревьямъ, не раззоряли гнѣздъ, не мучали бабочекъ. Тадикъ-Коцъ сидѣлъ на крыльцѣ своего дома или на своей высокой башнѣ и смотрѣлъ на все, что происходило кругомъ, и ничто не укрывалось отъ его глаза.
Понималъ дѣдушка и птичій, и звѣриный языкъ, — такъ, по крайней мѣрѣ, всѣ думали. Разъ вечеромъ сидѣлъ онъ на крыльцѣ, а около него лежала собака. Шелъ по дорогѣ человѣкъ, — видимо издалека; шелъ онъ усталый, — едва ноги волочилъ. Сталъ зазывать его дѣдушка отдохнуть и переночевать у него въ домѣ.
— Не могу, добрый человѣкъ, — отвѣчалъ прохожій. — Спѣшу я на ферму База, — тамъ, говорятъ, нуженъ работникъ, а я давно ужъ безъ дѣла, и семья моя голодаетъ.
Пока говорили они — собака-то и залаяла.
— Ну, — говоритъ Тадикъ-Коцъ, — хочешь-не-хочешь, а придется тебѣ здѣсь остаться: собака не велитъ тебѣ ходить дальше, — слышишь, говоритъ: «не ходи, — бѣда будетъ».
Засмѣялся человѣкъ, и пошелъ. Ну, не прошло и часу, какъ бѣгутъ дѣти и кричатъ: «дѣдушка, на дорогѣ человѣкъ лежитъ». Пошелъ Тадикъ-Коцъ на дорогу, — видитъ, лежитъ на дорогѣ тотъ человѣкъ, что въ работники шелъ наниматься. Подняли его, принесли въ домъ, уложили. Отдохнулъ онъ, оправился, и на другой день былъ совсѣмъ здоровъ. Только такъ и не попалъ онъ на ферму База: въ ту же ночь она сгорѣла со всѣми своими обитателями, — никто не спасся!
Въ другой разъ гналъ сосѣдъ пару быковъ на ярмарку, продавать. У самаго дѣдушкина дома быки заупрямились и замычали.
И сказалъ тогда дѣдушка сосѣду:
— Поворачивай назадъ, — быки говорятъ, что осталось тебѣ жить на свѣтѣ всего лишь два часа и что первая ихъ работа будетъ — везти тебя на кладбище.
Послушался сосѣдъ, повернулъ назадъ распоряженія дѣлать. Тадикъ-Коцъ послалъ за кюре.
Едва успѣли обрядить человѣка: ровно черезъ два часа сосѣдъ скончался.
Хорошо, что понималъ Тадикъ-Коцъ звѣриный языкъ.
Жилъ дѣдушка долго, — такъ долго, что мальчишки, что бѣгали когда-то по его саду, сами же дѣдушками стали, а онъ все жилъ себѣ, да жилъ попрежнему. Ну вотъ, разнесся слухъ, что опять звѣзда съ хвостомъ должна появиться. Сталъ народъ о ней толковать, — свѣта преставленія ждать, а Тадикъ-Коцъ разъяснялъ все, училъ, да не велѣлъ бояться.
Много, вообще, разсказывалъ дѣдушка обо всемъ на свѣтѣ, но особенно любилъ онъ говорить о старыхъ временахъ, да о звѣздѣ съ хвостомъ. Слушая его, какъ будто люди сами все переживали. Правда, и въ тѣ времена было много дурного и ужаснаго, но много было также и заманчиво-прекраснаго.
Ласточки улетѣли, улетѣлъ и аистъ съ крыши дѣдушкина дома, но весной они всѣ вернулись назадъ; потомъ опять улетѣли и снова прилетѣли, а звѣзды съ огненнымъ хвостомъ все еще не было.
Но вотъ, въ одинъ ясный осенній вечеръ сидѣлъ Тадикъ-Коцъ на своей высокой башнѣ, и вдругъ прибѣжали къ нему дѣти:
— Дѣдушка, смотри, смотри: звѣзда съ хвостомъ!
Въ первый разъ въ жизни ничего не отвѣтилъ имъ дѣдушка: лежалъ онъ неподвижно на своей узкой постели, между тѣмъ какъ душа его въ объятіяхъ ангела Смерти пролетала въ эту минуту мимо блестящей кометы.
На похороны дѣдушки собрались люди со всѣхъ концовъ Бретани. Самъ онъ лежалъ въ гробу и тихо улыбался, точно вспоминая гороскопъ ученаго, предрекавшій ему совсѣмъ не ту судьбу, что досталась ему на долю.
Да и можетъ ли гороскопъ направлять волю Господню!?
Ясное осеннее утро выдалось въ день похоронъ Тадикъ-Коца. Никогда не поютъ такъ весною птицы, какъ пѣли они въ тотъ день, носясь въ вышинѣ и провожая гробъ дѣдушки; собаки же шли, молча, за погребальными дрогами, а дѣти увѣряли, что по опушкѣ лѣса прокрадывались слѣдомъ за гробомъ и кролики, и зайцы.
Торжественный былъ это день для всего околотка: всѣ любили дѣдушку — Тадикъ-Коца, но никто не плакалъ на его могилѣ: сердца всѣхъ возносились вмѣстѣ съ колокольнымъ звономъ и пѣніемъ птицъ высоко-высоко къ небу, къ престолу Всевышняго, куда вознеслась и смиренная, кроткая душа дѣдушки.
Память о немъ жива и понынѣ.
Примѣчанія
править- ↑ брет. Tadic-Coz.