„Чуднѣе и распречуднѣе“, закричала Соня! Отъ удивленія она даже путалась въ словахъ, и выражалась какъ-то не по-русски. „Вотъ тебѣ разъ! Выдвигаюсь теперь, какъ самая большущая подзорная труба! Стой, ноги, куда вы? Никакъ надо проститься съ вами!“ И дѣйствительно, Соня, нагнувшись, едва уже видитъ ноги, такъ онѣ вытянулись и далеко отъ нея ушли. „Ну ужь теперь никакъ не достану обувать ихъ“, разсудила она и вдругъ стукнулась головой о потолокъ — она вытянулась чуть не на сажень. Она проворно схватила со стола ключикъ и поскорѣй къ садовой дверкѣ. Бѣдная Соня, опять неудача!—Въ дверь не пройдетъ. Только растянувшись во всю длину, она могла приложиться къ ней однимъ глазомъ и заглянуть въ садъ; но пройти—куда при такомъ ростѣ! не выдержала тутъ Соня, опять расплакалась.
„Постыдилась бы себя, коли другихъ не стыдно! Такая большая, да плачетъ“ (и подлинно большая!). „Ну, будетъ, сейчасъ перестань, слышишь!“ Ни увѣщанія, ни угрозы, ничего не помогаетъ; Соня плачетъ, рыдаетъ, разливается; въ три ручья текутъ у нея слезы, собираются въ порядочно-глубокую лужу, и захватила эта лужа уже съ полъ залы. „Ужь не заколдовалъ ли меня ночью колдунъ, или волшебница!“ подумала Соня. „Дай вспомню, было ли со мною что-нибудь особенное нынче утромъ? Да, будто что-то было не какъ всегда. Ну, положимъ, я стала не Соней, а кѣмъ-то другимъ; такъ куда же дѣвалась я, настоящая Соня, и въ кого я обернулась?“
Соня стала перебирать всѣхъ ей знакомыхъ дѣвочекъ, не узнаетъ ли, въ которую именно она обернулась. „Ужь не стала ли я Аней?—Нѣтъ, не можетъ быть: у Ани волосы длиннѣе моихъ и вьются, а мои совсѣмъ не вьются. И Машей я не стала—я учусь хорошо, и уже много знаю, а Маша учится дурно и ничего не знаетъ. Однако съ моей головой какъ будто что-то неладное дѣлается!… Попробовать развѣ припомнить, знаю ли я впрямь все, что знала. Ну-ка: 4×5=…12; 4×6=…13; 4×7=… Сколько бишь?… эдакъ, пожалуй, и до 20-ти не досчитаешь…. Ну, да что таблица умноженія—это не важно! Посмотримъ, какъ изъ географіи: Лондонъ—столица… Парижа, а Парижъ?..—столица Рима, а Римъ?… Ну, поздравляю, все вздоръ!.. И вправду не обернулась ли я въ Машу? Попробую, какъ со стихами. Ну-ка: „Птичка Божія не знаетъ!“ Соня сложила передъ собою руки, какъ привыкла за урокомъ, и начала. Голосъ ея въ этой пустой залѣ казался глухимъ, хриплымъ, будто не своимъ, а слова всѣ выходили на выворотъ, и никакъ она не сладитъ съ языкомъ:
|
„Киска хитрая не знаетъ |
И все не такъ, все по дурацки“ говоритъ бѣдная Соня, и такъ ей досадно, чуть не до слезъ. „И выходитъ, что я обернулась въ Машу—это такъ вѣрно, какъ нельзя вѣрнѣе!… Не хочу я быть Машей! Ни за что, ни за что!.. Господи, да что же это такое“! вдругъ разрыдалась Соня, „хоть бы кто-нибудь просунулъ сюда голову! Ужъ мнѣ такъ скучно сидѣть здѣсь одной!…“
Соня опустила голову и, нечаянно взглянувъ себѣ на руки, видитъ, что въ жару разговора съ собою, она и не замѣтила, что она словно таетъ. Соня вскочила, пошла къ столику помѣриться. И то,—ужь немного отъ нея осталось. „Хорошо сдѣлала, что выбралась изъ воды,“ думаетъ Соня, „а то бы, пожалуй и совсѣмъ растаяла!“ „Теперь въ садъ!“ закричала она и со всѣхъ ногъ бросилась къ двери. Часъ отъчасу не легче!—Дверь опять заперта, а золотой ключикъ опять лежитъ на стеклянномъ столикѣ.
„Это ужь просто изъ рукъ вонъ? Гдѣ же мнѣ такой крошечной достать его! Ужь это такъ худо, что хуже и нельзя; терпѣнія моего не стало—вотъ что!“ и съ этими словами Соня поскользнулась—и бултыхъ, по горло окунулась въ соленую воду.
„Потону еще, чего добраго, въ собственныхъ своихъ слезахъ, и будетъ это мнѣ наказаніемъ, что бы я впередъ не плакала, какъ дура.“ Вдругъ, на томъ 
концѣ лужи заплескалось что-то. Соня подплыла разузнать, что такое. Она, было, струсила, но потомъ успокоилась и подумала на мышь.
„Точно—мышь. Не заговорить ли мнѣ съ нею,“ думаетъ Соня. „Здѣсь все такъ удивительно, что и мыши, пожалуй, говорятъ; я этому нисколько бы не удивилась. Попробовать развѣ?—Спросъ не бѣда. Мышь, мышка! Скажите, пожалуйста, какъ мнѣ выбраться изъ этой лужи? Я совсѣмъ измучилась, плавая въ ней, да и растаять боюсь!“
Мышь съ любопытствомъ обратилась острыми глазками на Соню, прищурилась, но ничего не отвѣчала.
„Она, можетъ быть, не понимаетъ по-русски,“ думаетъ Соня. „Можетъ быть это мышь французская, пришла въ Россію съ Наполеономъ. Посмотримъ, скажу что-нибудь по-французски.“
Первое, что ей вспомнилось изъ французскихъ уроковъ, она и сказала: „où еst ma chatte?“
Какъ прыгнетъ мышь однимъ скачкомъ вонъ изъ лужи, стоитъ вся трясется. Соня догадалась, хоть и поздно, что сильно напугала ее. „Ахъ, простите меня, пожалуйста!“ поспѣшила она извиниться, „я совсѣмъ забыла, что вы не любите кошекъ.“
„Не люблю!“ сердито и рѣзко завизжала мышь. „Посмотрѣла бы я какъ ты на моемъ мѣстѣ стала бы цѣловаться съ кошкой.“
„Ужь, конечно, не стала бы,“ вкрадчиво говоритъ Соня, желая помириться съ мышью. Только, пожалуйста, не сердитесь. Но знаете ли, если бы вы хоть разъ взглянули на нашу кошечку, Катюшу, навѣрное полюбили бы ее. Ужь такая наша Катюша ласковая, такая милашка!“ болтаясь въ лужѣ, припоминаетъ Соня, совсѣмъ забывъ про мышь. „Ужь такая эта Катюша у насъ драгоцѣнный звѣрокъ: сидитъ около печки, курлычитъ, лапки себѣ лижетъ, мордочку умываетъ! И такая она чистенькая, мягенькая, тепленькая! Съ рукъ бы не спустилъ. А какая мастерица ловить мышей…. Ахъ, что же это я опять!… пожалуйста, простите!“ спохватилась вдругъ Соня, взглянувъ на мышь.
А эта стоитъ натопорщенная.
„Ну, теперь ужь непремѣнно обидѣлась“, думаетъ Соня. „Лучше намъ вовсе объ этомъ не говорить“, успокоиваетъ она мышь.
„Намъ!!!“ закричала мышь, а сама трясется съ головы до самаго кончика хвоста. „Стану я говорить о такой гадости! Въ нашемъ семействѣ всегда ненавидѣли кошекъ. Гадкій, низкій, подлый звѣрь—вотъ что! И что бы уши мои не слышали, глаза мои не видали!… Прошу покорно меня этимъ не угощать.“
„Не буду, не буду. Давайте разговаривать о другомъ“, предлагаетъ Соня, стараясь придумать, чѣмъ бы развлечь мышь. „Скажите, какое ваше мнѣніе о собакахъ? Любите ли вы собакъ?“ На это мышь ни гу-гу. Соня обрадовалась.
„Есть у насъ, знаете, около дома, премиленькая собачка,“ начинаетъ Соня. „Вотъ ужь понравилась бы вамъ! Глазки у нея быстрые, острые; шубка темная, кудрявая и ужь какихъ, какихъ штукъ она не знаетъ! Хозяинъ ея, нашъ староста, не нахвалится Жучкой. Такая, говоритъ, смышленая, полезная, за сто рублей не отдамъ. Въ амбарахъ у него всѣхъ крысъ, да мы….“
„Ахъ, батюшки, что же это я опять!“ остановилась Соня. И жалко, и совѣстно ей. „Ахъ, какая досада, опять я васъ нечаянно обидѣла!“ Соня оглянулась на мышь, видитъ—удираетъ отъ нея мышь, что есть мочи и такую подняла плескотню въ лужѣ, что страсть!
Тогда Соня тихимъ, мягкимъ голосомъ стала ее къ себѣ звать. „Мышка, душенька, пожалуйста, вернитесь! Право не стану больше говорить о кошкахъ и собакахъ—вижу теперь какъ онѣ вамъ противны.“
Мышь на эти слова тихо стала подплывать къ Сонѣ. Лицо у нея было блѣдно, какъ смерть (вѣрно со злости, подумала Соня); и говоритъ мышь дрожащимъ голосомъ: „Выйдемъ на берегъ; тамъ я разскажу тебѣ повѣсть моей жизни, и ты поймешь тогда, почему я ненавижу кошекъ и собакъ.“
И пора было выбираться изъ лужи: въ ней становилось тѣсно. Въ нее навалилось бездна всякаго народа: были тутъ и утка, и журавль, и попугай, и орленокъ, и кого только не было! Соня поплыла впередъ, всѣ за нею, и цѣлой партіей выбрались на берегъ.