Тогда Соня тихимъ, мягкимъ голосомъ стала ее къ себѣ звать. „Мышка, душенька, пожалуйста, вернитесь! Право не стану больше говорить о кошкахъ и собакахъ—вижу теперь какъ онѣ вамъ противны.“
Мышь на эти слова тихо стала подплывать къ Сонѣ. Лицо у нея было блѣдно, какъ смерть (вѣрно со злости, подумала Соня); и говоритъ мышь дрожащимъ голосомъ: „Выйдемъ на берегъ; тамъ я разскажу тебѣ повѣсть моей жизни, и ты поймешь тогда, почему я ненавижу кошекъ и собакъ.“
И пора было выбираться изъ лужи: въ ней становилось тѣсно. Въ нее навалилось бездна всякаго народа: были тутъ и утка, и журавль, и попугай, и орленокъ, и кого только не было! Соня поплыла впередъ, всѣ за нею, и цѣлой партіей выбрались на берегъ.
Тогда Соня тихим, мягким голосом стала ее к себе звать.
— Мышка, душенька, пожалуйста, вернитесь! Право, не стану больше говорить о кошках и собаках — вижу теперь как они вам противны.
Мышь на эти слова тихо стала подплывать к Соне. Лицо у нее было бледно, как смерть (верно, со злости, подумала Соня); и говорит мышь дрожащим голосом:
— Выйдем на берег; там я расскажу тебе повесть моей жизни, и ты поймешь тогда, почему я ненавижу кошек и собак.
И пора было выбираться из лужи: в ней становилось тесно. В нее навалилось бездна всякого народа: были тут и утка, и журавль, и попугай, и орленок, и кого только не было! Соня поплыла вперед, все за нею, и целой партией выбрались на берег.
