CXLVIII.
О, горе! зачѣмъ любовь помѣстила въ моей головѣ такіе глаза, которые не соотвѣтствуютъ правильному зрѣнію? Или, если они видятъ вѣрно, куда дѣвался мой разсудокъ, который оцѣниваетъ ложно то, что они видятъ вѣрно? Если прекрасно то, передъ чѣмъ благоговѣютъ мои глаза, какъ можетъ свѣтъ находить, что оно нехорошо? Если же оно нехорошо, то оказывается, что зрѣніе любви не такъ вѣрно, какъ зрѣніе всѣхъ людей. Да и какъ быть ему? Какъ могутъ быть вѣрными глаза любви, столь измученные бдѣніемъ и слезами? Неудивительно, если я вижу ошибочно: самое солнце не видитъ ничего, пока небо не прояснится. О, лукавая любовь! Ты ослѣпляешь меня моими слезами для того, чтобы мои проясненные глаза не разглядѣли твоихъ низкихъ продѣлокъ.