Восемь дней провела Блаватская въ Сенъ-Сергѣ. Погода испортилась, ревматизмы «madame» разгулялись, Машка Флинъ доводила ее до изступленія. Дѣйствительно, эта молодая особа вела себя довольно странно. Она стала выдумывать себѣ какія-то удивительныя прически и головные уборы и, хоть почти ни слова не умѣла сказать по-французски, но все же отправилась на деревенскій праздникъ и пѣла тамъ и плясала съ большимъ воодушевленіемъ. Кончила она тѣмъ, что стала проповѣдовать буддизмъ какимъ-то невиннымъ швейцарцамъ. Эта проповѣдь ограничивалась, главнымъ образомъ, странными жестами, да показываніемъ извѣстнаго амулета, который Машка Флинъ носила на груди вмѣсто креста. Непонятные жесты и довольно понятный амулетъ произвели, конечно, сенсацію.
Елена Петровна рѣшила, что Машка только бѣситъ ее и компрометтируетъ, а потому ее слѣдуетъ немедля «сплавить» въ Англію, гдѣ у нея есть дядя. Этому рѣшенію много способствовало то обстоятельство, что тутъ же, въ pension, нашлась горничная, говорившая по-французски и по-нѣмецки и согласившаяся ѣхать въ Вюрцбургъ съ тѣмъ, чтобы принять на себя всѣ многостороннія обязанности бѣдной Машки.
Какъ ни горька была при «madame» жизнь этой обиженной природой англо-индійской Машки, она все же оказалась по-собачьему привязанной къ своей мучительницѣ, и неожиданный остракизмъ сильно огорчилъ ее и обидѣлъ. Начались слезы и рыданія. Но у «madame» былъ приготовленъ, въ видѣ сладкаго успокоительнаго, хорошенькій «феноменъ». Еще въ Torre del Greco Машка потеряла драгоцѣнный, красивый перстень. Она очень горевала по случаю этой потери. И вотъ, передъ самымъ отъѣздомъ, къ «madame» явился «хозяинъ» и оставилъ у нея «точь въ точь такой же» перстень, который и былъ торжественно врученъ Машкѣ отъ его имени. Это много ее успокоило, и она уѣхала, не сдѣлавъ никакой раздирательной сцены.
Наконецъ, погода измѣнилась къ лучшему. Стало тепло и ясно.
Мы двинулись изъ Сенъ-Серга, покидая m-me де-Морсье, которая должна была еще нѣкоторое время здѣсь остаться. Разставанье двухъ дамъ было трогательно. Не думали онѣ и не гадали, что въ самомъ непродолжительномъ времени отношенія ихъ другъ къ другу совершенно измѣнятся, и что имъ ужь не суждено больше встрѣтиться въ этой жизни.
Я доѣхалъ съ Блаватской до Люцерна и рѣшилъ, что дальше съ ней вмѣстѣ не поѣду: она и Баваджи обращали на себя всеобщее вниманіе, были центромъ черезчуръ веселыхъ взглядовъ «публики». Я объявилъ, что пробуду нѣсколько дней въ Люцернѣ, затѣмъ съѣзжу въ Гейдельбергъ и уже оттуда пріѣду въ Вюрцбургъ. Елена Петровна не стала спорить, такъ какъ получила извѣстіе, что въ Вюрцбургѣ ее ждутъ пріѣхавшіе туда для свиданія съ нею друзья, шведскій профессоръ Бергенъ съ женою, которые и помогутъ ей тамъ устроиться.
Дѣйствительно, я засталъ ее въ Вюрцбургѣ уже совсѣмъ въ иномъ положеніи и настроеніи. Она была окружена «рабами». Для нея устроивалась, на лучшей улицѣ города, Людвигштрассе, очень удобная и просторная квартира, несравненно лучше и уютнѣе парижской. Г. Бергенъ, человѣкъ среднихъ лѣтъ, съ румянымъ и благодушнымъ лицомъ, подобострастно глядѣлъ ей въ глаза и благоговѣйно внималъ ея рѣчамъ, а жена его, сухенькая и довольно безсловесная шведка, съ видимымъ наслажденіемъ исполняла всякую черную работу, была у «madame» на побѣгушкахъ и время отъ времени чмокала ее то въ плечико, то въ ручку. Надо сказать, что эту самую даму я видѣлъ въ Парижѣ у m-me де-Морсье, и она держала себя со всѣми сдержанно и не безъ важности. Про нее мнѣ разсказывали, что она принадлежитъ къ какому-то старому и богатому шведскому роду, что она сдѣлала mésalliance, выйдя замужъ за Бергена, и принесла ему очень большое приданое.
Однако и эта самоотверженная дама не могла долго выдержать роли bonne à tout faire, она устроила всю хозяйственную обстановку Елены Петровны, сдѣлала всѣ нужныя для нея закупки и, когда изъ Сенъ-Серга пріѣхала нанятая тамъ горничная, она сняла свой передникъ, отмыла себѣ руки, въ послѣдній разъ чмокнула «madame» въ плечико и въ ручку, пролила слезы разлуки и исчезла изъ Вюрцбурга вмѣстѣ съ мужемъ.
Теперь настало для меня время серьезно приступить къ моему разслѣдованію. Я поселился въ гостинницѣ Рюгмера, недалеко отъ Людвигштрассе; здѣсь меня кормили весьма своеобразными нѣмецкими завтраками и обѣдами, а все свободное отъ сна, ѣды и прогулокъ по городу время я проводилъ у Блаватской. Только что уѣхали Бергены — она опять совсѣмъ разболѣлась, и вотъ — прибѣжавшій ко мнѣ и весь дрожавшій отъ ужаса Баваджи объявилъ своимъ пискливымъ и хриплымъ голосомъ, что «madame» очень плохо, что докторъ, извѣстный спеціалистъ по внутреннимъ болѣзнямъ, совсѣмъ встревоженъ.
Я поспѣшилъ, вмѣстѣ съ Баваджи, на Людвигштрассе и въ гостиной засталъ доктора. На мой вопросъ о больной онъ сказалъ мнѣ:
— Я не видалъ ничего подобнаго въ теченіе всей моей многолѣтней практики. У нея нѣсколько смертельныхъ болѣзней, — всякій человѣкъ отъ каждой изъ нихъ давно бы умеръ. Но это какая-то феноменальная натура, и если она жива до сихъ поръ, то, какъ знать, можетъ быть проживетъ и еще.
— Но въ настоящую-то минуту нѣтъ опасности для жизни?
— Опасность для жизни продолжается уже нѣсколько лѣтъ; но вотъ она жива! удивительное, удивительное явленіе!
Онъ имѣлъ видъ глубоко заинтересованнаго человѣка.
Елену Петровну я засталъ опять всю распухшую, почти безъ движенія. Но прошелъ день — и она стала сползать съ кровати къ письменному столу и писала иной разъ по цѣлымъ часамъ, скрежеща зубами отъ боли. Она говорила мнѣ, что работаетъ цѣлую ночь; но этого я, конечно, не могъ провѣрить. Какъ бы то ни было, изъ-подъ ея пера выливались страницы и листы съ удивительною быстротою.
Теософическіе наши уроки оккультизма не представляли для меня особаго интереса — она не то что не хотѣла, а просто не могла сказать мнѣ что-либо новое. Въ состояніе пророческаго экстаза она не приходила, и я уносилъ нетронутой мою записную книгу, въ которую намѣревался записывать ея интересныя мысли, афоризмы и сентенціи. Я ждалъ обѣщанныхъ «феноменовъ», и это ее видимо мучило. Она стала приставать ко мнѣ, чтобы я печатно заявилъ о фактѣ явленія мнѣ «хозяина» въ Эльберфельдѣ и подтвердилъ этимъ дѣйствительность существованія махатмъ.
На это я отвѣчалъ ей, что, при всемъ моемъ желаніи сдѣлать ей угодное, никакъ не могу исполнить ея просьбы, ибо болѣе, чѣмъ когда-либо, убѣжденъ въ томъ, что никакой «хозяинъ» мнѣ не являлся, а былъ у меня только яркій сонъ, вызванный съ одной стороны нервной усталостью, а съ другой тѣмъ, что она заставила меня почти цѣлый вечеръ глядѣть на ослѣпительно освѣщенный портретъ.
Это доводило ее до отчаянія. Я уже дня два чувствовалъ, глядя на нее, что вотъ-вотъ произойдетъ какой-нибудь феноменъ. Такъ и случилось.
Прихожу утромъ. За громаднымъ письменнымъ столомъ сидитъ Елена Петровна въ своемъ креслѣ, необыкновенномъ по размѣрамъ и присланномъ ей въ подарокъ Гебгардомъ изъ Эльберфельда. У противоположнаго конца стола стоитъ крохотный Баваджи съ растеряннымъ взглядомъ потускнѣвшихъ глазъ. На меня онъ рѣшительно не въ состояніи взглянуть — и это, конечно, отъ меня не ускользаетъ. Передъ Баваджи на столѣ разбросано нѣсколько листовъ чистой бумаги. Этого прежде никогда не бывало — и я становлюсь внимательнѣе. У Баваджи въ рукѣ большой толстый карандашъ. Я начинаю кое-что соображать.
— Ну, посмотрите на этого несчастнаго! — сразу обращается ко мнѣ Елена Петровна, — вѣдь на немъ лица нѣтъ… Онъ доводитъ меня до послѣдняго! Воображаетъ, что здѣсь, въ Европѣ, можно вести такой же режимъ, какъ въ Индіи. Онъ тамъ кромѣ молока и меду ничего не ѣлъ — и тутъ то-же дѣлаетъ. Я говорю, что если онъ такъ будетъ продолжать, то умретъ, а онъ и слушать не хочетъ. И то ужь сегодня ночью былъ припадокъ…
Затѣмъ она отъ Баваджи перешла къ Лондонскому Психическому Обществу и снова стала убѣждать меня относительно «хозяина». Баваджи стоялъ, какъ истуканъ — въ нашемъ разговорѣ онъ не могъ принимать участія, потому что не зналъ ни одного слова по-русски.
— Однако такая недовѣрчивость къ свидѣтельству даже своихъ глазъ, такое упорное невѣріе, какое у васъ, — просто непростительно. Это, наконецъ, грѣшно! — воскликнула Елена Петровна.
Я въ это время ходилъ по комнатѣ и не спускалъ глазъ съ Баваджи. Я видѣлъ, что онъ, какъ-то подергиваясь всѣмъ тѣломъ, таращитъ глаза, а рука его, вооруженная большимъ карандашомъ, тщательно выводитъ на листѣ бумаги какія-то буквы.
— Посмотрите… что такое съ нимъ дѣлается! — крикнула Блаватская.
— Ничего особеннаго, — отвѣтилъ я, — онъ пишетъ по-русски!
Я видѣлъ, какъ все лицо ея побагровѣло. Она закопошилась въ креслѣ съ очевиднымъ желаніемъ подняться и взять у него бумагу. Но она, распухшая, съ почти недвигавшимися ногами, не могла скоро этого сдѣлать. Я подбѣжалъ, схватилъ листъ и увидѣлъ красиво нарисованную русскую фразу.
Баваджи долженъ былъ написать на неизвѣстномъ ему русскомъ языкѣ: «Блаженны вѣрующіе, какъ сказалъ Великій Адептъ». Онъ хорошо выучилъ свой урокъ, онъ запомнилъ правильно форму всѣхъ буквъ, но… пропустилъ двѣ въ словѣ «вѣрующіе», пропустилъ ѣ и ю.
— Блаженны врущіе! — громко прочелъ я, не удерживаясь отъ разобравшаго меня хохота. — Лучше этого быть ничего не можетъ! О, Баваджи! надо было лучше подготовиться къ экзамену!
Крохотный индусъ закрылъ лицо руками, бросился изъ комнаты, и я разслышалъ вдали его истерическія рыданія.
Блаватская сидѣла съ искаженнымъ лицомъ.
— Такъ вы думаете, что это я подучила его? — наконецъ крикнула она, — вы считаете меня способной на такую вопіющую глупость!.. Это надъ нимъ, бѣднымъ, «скорлупы» спиритическія забавляются… а мнѣ вотъ такая непріятность!.. Богъ мой, такъ неужели бы я, еслибъ захотѣла обмануть васъ, не могла придумать чего-нибудь поумнѣе! вѣдь это ужь черезчуръ глупо!..
Lorsque Bavadjée passa à Paris au mois de Septembre il me dit ceci à peu près: «A vous on peut tout dire, je puis bien vous raconter que m-me Blavatsky, sachant qu’elle ne pouvait gagner m-r Solovioff que par l’occultisme, lui promettait toujours de lui enseigner de nouveaux mystères à Wurtzbourg et même elle venait me demander à moi: «Mais que puis-je lui dire encore? Bavadjée, sauvez-moi, trouvez quelque chose — etc — je ne sais plus qu’inventer…»
Съ этого неудавшагося феномена дѣло пошло быстрѣе, и я видѣлъ, что скоро буду въ состояніи послать мистеру Майерсу и всѣмъ заинтересованнымъ лицамъ весьма интересныя добавленія къ отчету Психическаго Общества.
Примечания
править- ↑ Когда Баваджи пріѣхалъ въ Парижъ въ сентябрѣ, онъ мнѣ сказалъ приблизительно слѣдующее: „Вамъ можно сказать все, я могу вамъ разсказать, что г-жа Блаватская, зная, что можетъ заполучить г-на Соловьева только съ помощью оккультизма, постоянно обѣщала ему открыть въ Вюрцбургѣ разныя тайны и даже приходила ко мнѣ, говоря: „Но что же я могу еще ему сказать? Баваджи, спасите меня, найдите что-нибудь — и т. д. — я ужь больше не знаю, что выдумать“… Е. де-Морсье.