Божественная комедия (Данте; Мин)/Ад/Песнь XXXIV/ДО

Божественная комедія. Адъ — Пѣснь XXXIV
авторъ Данте Алигіери (1265—1321), пер. Дмитрій Егоровичъ Минъ (1818—1885)
Оригинал: ит. Divina Commedia. Inferno. Canto XXXIV. — Источникъ: Адъ Данта Алигіери. Съ приложеніемъ комментарія, матеріаловъ пояснительныхъ, портрета и двухъ рисунковъ. / Перевёлъ съ италіянскаго размѣромъ подлинника Дмитрій Минъ — Москва: Изданіе М. П. Погодина. Въ Университетской Типографіи, 1855. — С. 283—292.

Божественная комедія. Адъ.


Пѣснь XXXIV.


[283]

Содержаніе. Наконецъ поэты вступаютъ въ послѣдній четвертый отдѣлъ девятаго круга — въ Джіудекку, названную такъ по имени Іуды Искаріотскаго; здѣсь совершается казнь надъ величайшими грѣшниками — измѣнниками своимъ благодѣтелямъ и Богу. Въ различныхъ положеніяхъ совершенно затертые льдом, они просвѣчиваютъ какъ пузырьки въ стеклѣ. Виргилій указываетъ Данту на твореніе, имѣвшее когда-то прекрасный ликъ — на Люцифера, который въ сумракѣ воздуха представляется поэту вдали какъ мельница, движущая крыльями. Сильный вѣтръ заставляетъ Данта укрыться за Виргиліемъ. Межъ тѣмъ гигантскій образъ Люцифера становится явственнѣе: онъ до полугруди возстаетъ надъ ледяной пещерой; на головѣ его три лица: красное, черное и блѣдно-желтое, и подъ каждымъ лицемъ по парѣ крылъ безперыхъ какъ у нетопыря: изъ подъ нихъ дуютъ три вѣтра и замораживаютъ Коцитъ. Въ каждой пасти у него по грѣшнику: въ красной Іуда, въ черной Брутъ, въ блѣдно-желтой Кассій. — Наступаетъ ночь, и поэты, обозрѣвъ преисподнюю, готовятся къ выходу изъ ада. Данте обхатываетъ руками шею Виргилія и въ ту минуту, когда распахнулись крылья Люцифера, Виргилій хватается за шерсть его тѣла: такимъ образомъ онъ спускается сверху внизъ до бедръ чудовища. Достигнувъ этой точки, соотвѣтствующей центру земли и вселенной, Виргилій опрокидывается головою туда, гдѣ были его ноги, и отсюда какъ отъ центра тяжести начинаетъ восходить снизу вверхъ къ другому полушарію, хватаясь за клочья шерсти чудовища и идя по нимъ какъ по лѣстницѣ. Выйдя сквозь отверстіе скалъ въ цилиндрическій узкій ходъ, ведущій на южное полушаріе, Виргилій сажаетъ ученика на уступъ скалы; Данте поднимаетъ очи и съ изумленіемъ видитъ ноги Люцифера, поднатыя къ верху. Виргилій объясняетъ ему это явленіе, а вмѣстѣ съ тѣмъ излагаетъ космологію земнаго шара, замѣчая, что солнце уже взошло. Потомъ начинаютъ они свое восхожденіе къ южному полушарію по направленію потока, бѣгущаго по цилиндрическому подземному ходу спирально въ адъ и оглушающаго этотъ ходъ своимъ ропотомъ. Наконецъ Данте видитъ сквозь круглое отверстіе бездны прекрасныя свѣтила, украшающія небо, и предъ разсвѣтомъ выходитъ къ подножію горы Чистилища и созерцаетъ звѣзды.



1 «Vexilla regis prodeunt inferni
На встречу къ намъ!» я сказалъ учитель мой:
«Направь же взоръ къ нему сквозь мракъ вечерній.»

[284]

4 Какъ въ часъ, когда нашъ міръ задернутъ мглой,
Являются въ дали туманной взору
Размахи крыльевъ мельницы большой:

7 Такое зданье я узрѣлъ въ ту пору.
Тогда я сталъ, отъ вѣтра, за вождемъ,
За тѣмъ что въ немъ имѣлъ одну опору.

10 Страшусь сказать: я былъ ужь тамъ, гдѣ льдомъ
Со всѣхъ сторонъ затерты духи злые,
Какъ пузырьки мелкая подъ стекломъ.

13 Лежатъ одни, приподняты другіе;
Кто внизъ ногами, кто главой поникъ;
Кто, согнутъ въ лукъ, прижать ногами къ выѣ.

16 Какъ скоро вождь въ тѣ области проникъ,
Гдѣ онъ желалъ мнѣ указать творенье,
Имѣвшее когда-то дивный ликъ,—

[285]

19 Стать предъ собой онъ далъ мнѣ повелѣнье,
Сказавъ: «Вотъ Дисъ и воть страна, гдѣ вновь
Вооружись отвагой на мгновенье.»

22 Какъ я нѣмѣлъ, какъ леденела кровь,
Тебѣ, читатель, я сказать не въ силахъ:
То выразить ни чьихъ не станетъ словъ.

25 Не умеръ я, но жизнь застыла въ жилахъ:
Вообрази жь, чѣмъ въ ужасѣ я сталъ,
И жизнь и смерть утративъ въ ихъ могилахъ.

28 Владыка царства вѣчныхъ слез возсталъ
До полу-груди надъ льдяной пещерой,
И предъ гигантомъ я не такъ былъ малъ,

31 Какъ малъ гигантъ предъ дланью Люцифера:
Представь же самъ, каковъ былъ ростъ его,
Коль члены въ нёмъ столь страшнаго размѣра.

34 И если онъ, возставъ на своего
Творца, такъ гнусенъ сталъ, какъ былъ прекрасенъ,
То онъ отецъ конечно зла всего.

37 О, дивный видъ! какъ былъ мнѣ Дисъ ужасенъ,
Когда узрѣлъ я три лица на немъ:
Одинъ передній — былъ какъ пламя красенъ;

[286]

40 Другіе жь два сливались съ тѣмъ лицемъ
Въ срединѣ плечъ и, сросшись у вершины,
Вздымались гребнемъ надъ его челомъ.

43 Былъ блѣдно-желтъ ликъ правой половины;
Но тотъ, что слѣва, цвѣтъ имѣлъ людей,
Живущихъ тамъ, гдѣ Нилъ падетъ въ долины.

46 Шесть грозныхъ крылъ, приличныхъ птицѣ сей,
Подъ каждымъ ликомъ по два выходили:
Такихъ вѣтрилъ не зрѣлъ я средь морей!

49 Безперыя, на крылья походили
Нетопыря: такъ ими онъ махалъ,
Что изъ-подъ нихъ три вѣтра бурей выли;

52 Коцитъ же весь отъ стужи замерзалъ.
Шестью очами плакалъ онъ и токомъ
Кровавыхъ слезъ три груди орошалъ

55 Какъ мялами, онъ въ каждомъ ртѣ глубокомъ
Дробилъ въ зубахъ по грѣшнику, заразъ
Казня троихъ въ мученіи жестокомъ.

[287]

58 Но мощь зубовъ переднему сто разъ
Сноснѣе лапъ, которыми по кожѣ
Спины его онъ проводилъ подчасъ.

61 И вождь сказалъ: «Вонъ тотъ, казнимый строже,
Съ главой внутри, съ ногами внѣ зубовъ, —
Искаріотъ на раскаленномъ ложѣ!

64 Изъ двухъ другихъ висящихъ внизъ духовъ —
Вотъ Брутъ торчитъ главой изъ пасти темной:
Смотри, какъ тамъ крутится онъ безъ словъ!

67 А тотъ плечистый — Касій вероломный. —
Но сходитъ ночь: уже пора намъ въ путь;
Все видели мы въ безднѣ сей огромной».

[288]

70 Онъ мнѣ велѣлъ припасть къ нему на грудь
И, выждавъ мигъ, чтобъ распахнулись крылья,
Къ косматымъ ребрамъ поспѣшилъ прильнуть.

73 И въ слѣдъ за тѣмъ, усугубивъ усилья,
По клочьямъ шерсти и корѣ льдяной,
Какъ съ лѣстницы, спускалась тѣнь Виргилья.

76 Когда же мы достигли точки той,
Гдѣ толща чреслъ вращаетъ бедръ громаду,—
Вождь опрокинулся туда главой,

79 Гдѣ онъ стоялъ ногами, и по гаду,
За шерсть цѣпляясь, сталъ всходить въ жерло:
Я думалъ, вновь онъ возвращался къ аду.

82 «Держись, мой сынъ!» сказалъ онъ, тяжело
Переводя свой духъ отъ утомленья:
«Вотъ путь которымъ мы покинемъ зло.»

[289]

85 Тутъ въ щель скалы пролѣзъ онъ на каменья
Меня ссадилъ у бездны и въ виду
Сталъ предо мною полнъ благоволенья.

88 Я поднялъ взоръ и думалъ, что найду,
Какъ прежде, Диса; но увидѣлъ ноги,
Стопами вверхѣ поднятыя во льду.

91 Какъ изумился я тогда въ тревогѣ,
Пусть судитъ чернь которая не зритъ,
Какую грань я миновалъ въ дорогѣ.

94 «Встань на ноги,» заговорилъ піитъ:
«Нашъ дальный путь тяжелъ и дня свѣтило
Ужъ третій часъ какъ на небѣ горитъ.»

97 Не во дворцѣ идти намъ должно было,
Но подъ землей въ естественной тюрьмѣ,
Гдѣ рыхло дно, гдѣ солнце не свѣтило.

100 «Пока въ сей безднѣ мы идемъ во тьмѣ,»
Сказалъ я, вставъ: «премудрыми рѣчами
Свѣтъ истины разлей въ моемъ умѣ.

103 Скажи, гдѣ ледъ? какъ погруженъ ногами
Вверхъ Люциферъ? какъ къ утру царь планетъ
Въ столь краткій срокъ достигъ уже надъ нами?»

[290]

106 «Ты думаешь,» учитель мнѣ въ отвѣтъ:
«Что ты еще за центромъ, гдѣ вцѣпился
Я въ шерсть червя, что точитъ цѣлый свѣтъ.

109 Ты былъ за нимъ, пока я внизъ стремился;
Когда жъ всходилъ я, центръ ты миновалъ,
Куда весь грузъ отсюду устремился.

112 И ты теперь подъ эмисѳерой сталъ,
Напротивъ той, что облеклась когда-то
Великой сушей, гдѣ на выси скалъ

115 Былъ распятъ Тотъ, кто жилъ и умеръ свято.
Ты здѣсь стоишь на сѳерѣ небольшой,—
Другомъ лицѣ Джудекки, льдомъ объятой.

118 Въ странѣ сей день, какъ скоро ночь на той;
А тотъ, чья шерсть намъ лѣстницей служила,
Какъ и сперва, повергнутъ внизъ главой.

[291]

121 Сюда онъ палъ предъ громомъ Михаила,
И та земля, что прежде здѣсь была,
Отъ ужаса свой ликъ подъ моремъ скрыла

124 И къ эмисѳерѣ нашей отошла;
А часть земли изъ бездны сокровенной
Надъ нимъ въ испугѣ гору вознесла.»

127 Есть ходъ въ землѣ, на столько удаленный
Отъ Вельзевула, сколько адъ глубокъ.
Незримый, въ немъ журчитъ во мглѣ сгущенной

130 Сквозь щель скалы бѣгущій ручеекъ:
Прорывъ скалу извивистой волною,
Онъ въ бездну мчитъ по склону бурный токъ.

[292]

133 Мой вождь и я сей тайною тропою
Спѣшили снова выйдти въ Божій свѣтъ,
И, не предавшись ни на мигъ покою,

136 Взбирались вверхъ, онъ первый, я во слѣдъ
Пока узрѣлъ я въ круглый выходъ бездны
Лазурь небесъ и дивный блескъ планетъ

139 И вышли мы, да узримъ своды звѣздны.




Комментаріи.

[283] 1. Vexilla regis prodeunt inferni — начало нѣсколько измѣненнаго Дантомъ [284]католическаго гимна; слова эти значатъ въ переводѣ: звамена ада приближаются къ намъ.

4—6. Не безъ умысла сравненъ Люциферъ съ мельницею, если вспомнить, что онъ зубами дробитъ по грѣшнику въ каждомъ изъ трехъ своихъ зѣвовъ Копишъ.

8. «Адскій вѣтръ, волновавшій, какъ мы видѣли, сперва море житейское (Ада I, 22—24), потомъ укрощенный блескомъ божественной молніи (Ада III, 133—134), и наконецъ явленіемъ божественнаго посла (Ада IX, 64—72), теперь съ большею яростію повѣялъ на поэта; но онъ беретъ въ защитники Виргилія, разумъ человѣческій, и смѣло идетъ ему на встрѣчу.» Копишъ.

10—13. Поэты вступаютъ въ послѣднее отдѣленіе Коцита, въ такъ-наз. Джіудекку (ст. 117), гдѣ казнится грѣхъ высочайшаго эгоисма — измѣна благодѣтелямъ и Богу. «Здѣсь полнѣйшая замкнутость души самой въ себѣ: все горе здѣсь таготѣетъ прямо на сердце; здѣсь грѣшники вполнѣ оцѣпенѣли во льду своихъ грѣховъ; здѣсь никакое человѣческое движеніе не имѣетъ уже мѣста: все тутъ окаменѣло какъ отъ окаменяющаго взгляда Медузы (Ада IX, 56—61 и примич.)» Копишъ.

17—18. Это созданіе, когда-то прекраснѣйшее и свѣтлѣйшее изъ Ангеловъ, теперь безобразнѣйшее чудовище, есть самъ Люциферъ, Вельзевулъ, Дисъ (имена у Данта однозначущія); возмутившись противъ своего Создателя, онъ вмѣстѣ съ своимъ воинствомъ былъ свергнутъ въ эту пропасть Архангеломъ Михаиломъ (Ада VII, 12).

[285] 30—33. Принявъ величину гигантовъ, по вышепреведенному расчисленію (Ада XXXI, 59 и пр.), въ 54 париж. фута, а длину человѣка обыкновеннаго роста въ 72 дюйма или 6 футовъ, найдемъ, что рука Люцифера по малой мѣрѣ должна равняться или 486 пар. футамъ, а какъ рука составляетъ длины тѣла, то выходитъ, что весь ростъ Люцифера равняется 1458 париж. футамъ, или 810 браччіямъ. Филалетесъ.

35. Въ подлин.: S' el fu si bel, com' egli è ora brutto; простой народъ въ Неаполѣ и до сихъ поръ называетъ Сатану brutto fatto.

38—44. Древніе комментаторы видѣли въ красномъ лицѣ символъ гнѣва, въ блѣдно-желтомъ символъ зависти, въ черномъ символъ праздности и лѣни. По толкованію Ломбарди, различные цвѣта лицъ обозначаютъ три тогда единственно извѣстныя страны стараго свѣта, на которыя жадными глазами смотритъ Люциферъ: красное сооотвѣтствуетъ розовому цвѣту лица Европейцевъ, блѣдно-желтый

[286]цвѣту азіатскаго или монгольскаго племени, черный цвѣту Мавровъ и Негровъ. Если допустить, что поэты спустились въ адскую бездну изъ Италіи, обратившись лицемъ къ Іерусалиму (черезъ который, по представленію Данта, проходитъ продальная ось ада), и теперь, описавъ почти полную спираль (какъ можно заключить изъ Ада XIV, 127), опять идуть въ прежнемъ своемъ направленіи, т. е. обратившись лицемъ къ Іерусалиму, то лице Люцифера, обращенное къ Азіи, направлено на право, а лице, обращенное къ Африкѣ, — на лѣво. Филалетесъ.

45. Т. е. было черно, какъ у народовъ, обитающихъ у водопадовъ Нила.

55. Мяло (maciulla), орудіе, которымъ мнутъ ленъ, или пеньку.

37—64. «Чудовищный образъ Люцифера задуманъ по идѣе весьма глубокомысленной. Вооруженный безперыми крыльями, свойственными только птицамъ ночи, чѣмъ болѣе усиливается онъ взлетѣть на нихъ, тѣмъ болѣе чувствуетъ вѣчную свою неволю; ибо потокъ грѣховный, имъ же возбуждаемый (Ада XIV, 112 и прим.), обратно устремлаетъ къ нему свои волны, которыя и замерзаютъ въ мертвый ледъ отъ вѣянія крылъ его — прямая противоположность тому потоку блаженства, который, исходя свыше, животворитъ вселенную (Рая XXX, 61). Какъ прекрасенъ былъ некогда Люциферъ, [287]такъ теперь онъ гнусенъ. Безобразно-страшнымъ чудовищемъ воздымается онъ въ средоточіи вселенной, въ центрѣ тяжести амфитеатра адскихъ круговъ — исполинскій символъ самой черной совѣсти. Въ каждомъ лизъ трехъ своихъ зѣвовъ онъ терзаетъ по одному грѣшнику; но, самъ мучитель, плачетъ на себѣ испытуя жесточайшую муку, плачетъ кровавыми слезами, орошающими три соединенныя вмѣстѣ лица его! Мудрость божественная уже не свѣтитъ ему, мысль о Божіемъ всемогуществѣ есть его огнененная мука, а отъ святой любви божественной онъ самъ отложился: такимъ образомъ испытуетъ онъ самъ на себѣ всѣ казни своего тройственнаго царства — тьму, жаръ и холодъ (Ада III, 87 и пр.). Изъ очей его чернаго лица льются слезы его чувственнаго ослѣпленія; слезами кроваво-огненнаго лица онъ оплакиваетъ свое дерзновенное насиліе; блѣно-желтый заливается слезами его обмана. Этимъ тремъ грѣховнымъ побужденіямъ соотвѣтствуютъ и три бури, возбуждаемыя его крылами; имъ же соотвѣтствуютъ и три чудовища первой пѣсни: обезумливающій сладострастіемъ Барсъ, угрожающій насиліемъ Левъ и, мать обмана, губительная своею скупостью Волчица. Три грѣшника испытываютъ злѣйшую муку въ тройственной пасти Люцифера: въ передней — Іуда, предатель своего Божественнаго Благодѣтеля и царствія Божія: за то и казнь ему изъ всѣхъ жесточайшая; другіе два виновны передъ свѣтскою властію Римской Имперіи, какъ измѣнники своей верховной главѣ и благодѣтелю Цезарю; они висятъ внизъ головами: увлеченный страстями Брутъ изъ черной, дѣйствовавшій по холодному ращету Кассій изъ блѣдно-желтой пасти. Такъ на самомъ дне ада Данте является въ одно время и христіаниномъ и гибеллиномъ.» Копишъ.

68. И такъ время теперь между 5 и 6 часомъ вечера 26 Марта, 6 или 9 Апрѣля; слѣд. теперь опять ночь, какъ и въ началѣ замогильнаго странствованія, [288]изъ чего заключить должно, что Данте находился въ аду 24 часа, изъ которыхъ 12 употреблено на прохожденіе шести верхнихъ и 12 на прохожденіе трехъ нижнихъ круговъ (Ада II и XI). Филалетесъ.

76—77. Т. е. до бедреннаго сочлененія, которое положеніемъ своимъ соотвѣтствуетъ почти срединѣ тѣла.

78—80. Если вообразимъ себя въ центрѣ земли, то для того, чтобы перейдти на другое полушаріе, мы действительно не можемъ представить себѣ другаго средства, кромѣ того, къ которому прибѣгаетъ теперь Виргилій, т. е. мы должны перевернуться такъ, чтобы голова была тамъ, гдѣ прежде были ноги. Потому очень естественно, что Виргилій опускался внизъ до тѣхъ поръ пока не достигъ центра земли, а потомъ, перепрокинувшись, и миновавъ эту точку, долженъ былъ подыматься вверхъ, хотя и въ томъ и въ другомъ случаѣ двигался все по одной линіи. Столько же естественно и то, что такъ какъ средина Люцифера совершенно соотвѣтствуетъ центру земли, и такъ какъ верхняя половина его тела находится внутри нашего, а нижняя внутри другаго полушаря, то путники, перешедши этотъ пунктъ, должны видѣть ноги Люцифера поднятыми вверхъ. Впрочемъ все это имѣетъ и нравственный смыслъ. Средоточіе земли, по представленію поэта, есть не только центръ тяжести физической, но и духовной,— центръ, къ которому тяготѣетъ все матеральное, грѣховное, тогда какъ все очищенное оть грѣха, все чистое и духовное, представителемъ коему самъ Данте, стремится къ небу и притомъ дорогой діаметрально противоположной той, которая ведетъ къ началу грѣха — Люциферу. [289]Это двѣ духовныя силы центробѣжная и центростремительная господствуютъ по всей поэмѣ. Штрекфуссъ.

93. Т. е. центръ тяготѣнія всего міра (по представленію поэта).

96. Третій часъ (въ подлин.: a mezza terza), т. е. часа по восхожденіи солнца (т. е. уже утро), смотря потому, въ какомъ мѣсяцѣ примемъ начало странствія Данта въ — Мартѣ или Апрѣлѣ: если въ Мартѣ, то теперь на южномъ полушаріи часа утра, а на нашемъ часа вечера; а если въ Апрѣлѣ, то теперь 8 часовъ утра на южномъ и 10 часовъ вечера на нашемъ полушаріи. Филалетесъ.

105. Поэты употребили только часа на путешествіе по клочьямъ шерсти [290]Люцифера, а между тѣмъ солнце перешло уже отъ вечера къ утру: это удивляетъ Данта; но Виргилій (ст. 118) объясняетъ ему, что если на одномъ полушаріи ночь, то на другомъ день, особенно у антиподовъ. Такъ какъ поэты вышли на южное полушаріе въ точкѣ совершенно противоположной той, въ которой они вошли въ адъ на нашемъ полушаріи, то очевидно, что на сколько впередъ подвинулся день на одной сторонѣ земли, на столько подвинулась ночь на другой.

108. Грѣшную землю Данте представляетъ яблокомъ, котораго сердцевину точитъ червь,— отецъ грѣха. Копишъ.

114. По представленію поэта, Іерусалимъ съ горою Голгоѳою составляетъ средоточіе и высшую точку, нашего (европейскаго) полушарія, тогда какъ противоположное полушаріе, согласно съ мнѣніемъ тогдашнихъ географовъ, покрыто моремъ. «Ista est Jerusalem, in medio gentium posui eam et in circuitu ejus terram.» Vulg. Ezech. V, 5. Антиподомъ Іерусалиму служитъ гора Чистилища.

115. Имя Христа ни разу не упоминается во всемъ дантовомъ Адѣ. Ломбарди.

116—117. Центръ земли помѣщенъ, съ одной стороны, между Коцитомъ или Джіудеккою, а съ другой — между тѣмъ мѣстомъ, куда вышли поэты, [291]миновавъ центръ (ст. 85): это-то мѣсто и называетъ Данте другимъ лицемъ Джіудекки, ибо оно имѣетъ тоже положеніе, туже величину и на столько же отстоитъ отъ центра земли, какъ и самая Джіудекка.

121—126. Различное отношеніе двухъ полушарій произошло, по представленію Данта, слѣдующимъ образомъ: Люциферъ свергнутъ съ неба на полушаріе, противоположное европейскому, при чемъ онъ погрузился въ землю, какъ стрѣла, головою внизъ, такъ, что голова его обращена къ европейскому, а ноги къ южному полушарію. Часть суши, покрывавшей до его паденія южную половину земнаго шара, въ ужасѣ устремилась къ нашему полушарію и на немъ поднялась въ гору Сіонъ; большая же часть суши покрылась моремъ. Но часть земли, вытѣсненная Сатаною, отхлынула въ вышину позади падшаго, образовавъ въ землѣ цилиндрическій ходъ, въ которомъ теперь поэты, а на южномъ полушаріи, обращенномъ къ поэтамъ, поднявшись въ гору Чистилища.

127—128. Отъ Люцифера ведетъ на другое полушаріе цилиндрическій ходъ, коего длина равняется длинѣ всего ада, или, другими словами, отдаленіе отъ поверхности земли нашего полушарія до средины Люцифера равняется отдаленію средины Люцифера до поверхности другаго полушарія, именно и то и другое равно радіусу земли, или половинѣ ея діаметра.

130. Какъ слезы статуи Времени съ горы Иды на ос. Критѣ (Ада XIV, 94—120 и пр.) текутъ съ нашего полушарія въ адъ, гдѣ сливаются въ четыре адскія рѣки: такъ точно и съ южнаго полушарія происходитъ ручей съ горы Чистилища и течетъ въ адъ до его центра. Этотъ ручей означаетъ, по объясненію комментаторовъ, слезы раскаянія, текущія въ мракъ забвенія и замерзающія у ногъ Вельзевула, отца грѣховъ.

[292] 139. Такъ какъ время, когда вышли поэты изъ ада близко къ восходу солнца, какъ показываетъ первая пѣснь Чистилища, то значитъ, что теперь 27 Марта, 7 или 10 Апрѣля (рано утромъ на южномъ полушаріи, или вечеръ въ Іерусалимѣ), смотря потому, какое примемъ изъ трехъ мнѣній касательно перваго дня замогильнаго странствованія Данта. Изъ этого далѣе видно, что Данте употребилъ еще 24 часа для восхожденія отъ центра земли къ южному полушарію: медленность эта объясняется трудностію восхожденія, а съ тѣмъ вмѣстѣ имѣетъ и глубокій нравственный смыслъ. «Lata porta, et spatiosa via est, quae ducit ad perditionem, et multi sunt, qui intrant per eam. Quam angusta porta, et arcta via est, quae ducit ad vitam; et pauci sunt, qui inveniunt eam!» Vulg. Evang. sc. Matth. Cap. VII. 13—14.