Свадьба (Потапенко)/ДО
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. |
| ← Ради праздничка | Свадьба : Разсказъ | Картина → |
| Источникъ: Потапенко И. Н. Въ деревнѣ. — Одесса: Типографія «Одесскаго Листка», 1887. — С. 58. |
Остапъ Паливода былъ упорный человѣкъ; онъ былъ упоренъ, какъ хохолъ, потому что онъ былъ хохолъ. Но однако же и хохолъ хохлу рознь; иной, хоть и называется хохломъ, и дѣдъ его и всѣ предки были хохлы настоящіе, а какъ повернешь его туда и сюда, то сейчасъ и видно, что онъ баба, какъ есть баба. Про Остапа Паливоду этого нельзя было сказать. Ужь онъ ежели какое слово скажетъ, (хотя-бы и такъ себѣ, что называется, на вѣтеръ броситъ), — непремѣнно такъ и сдѣлаетъ. Иной разъ самъ, бывало, видитъ, что затѣялъ безтолковщину, а все-таки до конца доведетъ. «Слово, — говоритъ, — сказалъ, такъ долженъ его въ дѣло привести, потому слово мое для меня — законъ». Таковъ былъ Остапъ Паливода.
А какова была его дочка, Горпина, объ этомъ вы лучше спросите земляковъ, они вамъ разскажутъ. Я скажу только, что въ ней ничего не было особеннаго. Росту небольшого, станъ невысокій, лицо круглое, румяное съ веснушками, руки… Ну, вотъ руки у нея были славныя. Такой огромной да жилистой ручищи ни у одного парня не было; оно и понятно, потому что Горпина постоянно была въ работѣ. Однимъ словомъ, говорю вамъ, ничего особеннаго. Но что-то въ ней было такое, что взглянешь на нее, бывало, такъ сейчасъ душа и возрадуется. Кто его знаетъ, что оно такое было въ ней, а только это я вамъ вѣрно говорю, что ни на одну дѣвку такъ не заглядывались парни, какъ на Горпину; а больше всѣхъ заглядывался на нее Гаврило Швайка, сынъ Пантелея Швайки, который еще въ крымскую войну, когда онъ только женился, построилъ себѣ новую хату недалеко отъ церкви, да эту хату, какъ назвали тогда новой, такъ и теперь по привычкѣ называютъ. «Тамъ, около новой хаты», — говорятъ у насъ и по сей день про хату Пантелея, а эта хата уже давно на бокъ склонилась и Швайка уже шесть разъ перемѣнялъ деревянныя подпорки къ ней. Такъ этотъ самый Гаврило Швайка, сынъ Пантелея Швайки, съ Горпиной… да скажу уже вамъ прямо, что знались они между собой и дѣло ихъ было совсѣмъ налажено. На зимнихъ досвиткахъ[1] наладилось это дѣло, а въ косовицу за работой да за пѣснями такъ хорошо пошло, что оставалось только дожидаться осени, когда Гаврило могъ послать къ Одаркѣ «съ рушниками». Пришла и осень, поздняя осень, когда у насъ въ деревнѣ много рушниковъ вышивается, а за рушниками идутъ свадьба за свадьбой. Только вышло не такъ, какъ хотѣлъ Гаврило. За что не взлюбилъ его Остапъ Паливода? Ей-Богу, никто этого не могъ-бы объяснить, а ужь самъ Остапъ и подавно. Только сватамъ онъ сказалъ: «издохну, а дочки не отдамъ за Гаврила. Не быть ей за нимъ, не быть моей Одаркѣ Швайчихой!» Сказалъ онъ это и такъ хватилъ кулакомъ по столу, что миски на полкѣ затряслись и звякнули. Съ тѣмъ сваты и ушли, а Одарка проголосила всю ночку. Узналъ про это Гаврило и говоритъ: «Постой-же, старый пень, ужь я знаю, что коли ты сказалъ, то по своему сдѣлаешь, ну, а я… я тоже сдѣлаю по своему!..» И сталъ онъ съ той поры еще больше прежняго за Одаркой ходить. Чуть отъ работы оторвался, глядишь, ужь онъ съ Одаркой въ саду, либо на балкѣ, либо въ соломѣ между стоговъ. А Одарка все блѣднѣетъ да полнѣетъ, бабы наши уже стали на нее искоса поглядывать, потому онѣ духомъ чуютъ, — хитрыя, я вамъ скажу, у насъ бабы. Прошелъ мѣсяцъ, другой, прошло ихъ цѣлыхъ семь, уже и восьмой наступилъ — сами знаете, сколько ихъ всего требуется. Тутъ уже дѣло стало явное, таить больше нельзя было. Всѣ видѣли, одинъ только Остапъ не видѣлъ. Что съ нимъ сдѣлалось, понять не могли; ослѣпъ онъ, что-ли, только и виду не подавалъ. Прошелъ и восьмой. Одарка уже совсѣмъ была готова. Бабы шептали: «покрытка, покрытка!»[2]
Былъ такой день, когда и Остапъ прозрѣлъ. Какъ-то разъ посмотрѣлъ онъ на Одарку, да такъ и обомлѣлъ. «Кто?» — спрашиваетъ. — «Гаврило!» — прямо такъ и отрѣзала Одарка. «А, Гаврило! Такъ вотъ-же вамъ: издохну я, и ты издохнешь, а за Гавриломъ тебѣ не бывать! Не быть тебѣ Швайчихой, не быть!»
А дѣло уже къ концу подходитъ. Гаврило, было, попробовалъ опять сватовъ прислать, такъ Остапъ на нихъ собакъ натравилъ… Что тутъ дѣлать? Была у насъ бабка Голубиха. Надо вамъ знать, что самая эта Голубиха, хотя нигдѣ въ городѣ не обучалась, а до всего своимъ умомъ дошла. Она была преопытнѣйшая; довольно вамъ знать, что она у нашего діакона отца Авксентія шестерыхъ дѣтей принимала и одинъ изъ нихъ уже въ семинаріи обучается. Голубиха однимъ глазкомъ на Одарку взглянула и и прямо сказала: «не сегодня такъ завтра». Ну, значитъ, покрыткой[2] будетъ.
А что сказалъ на это Остапъ? Какъ вы думаете, что сказалъ Остапъ? «Не бывать ей покрыткой[2]!» Вотъ что онъ сказалъ. Говорю вамъ, что онъ былъ упорный человѣкъ. Ну, сами посудите: Голубиха сказала: «не сегодня-завтра», а онъ: «не бывать», да и только. А вышло вѣдь такъ, какъ онъ сказалъ.
Въ это время былъ у насъ, въ деревнѣ, отставной солдатикъ, Егоръ Карапузовъ, былъ онъ человѣкъ самый что ни на есть бѣднѣйшій, ни кола у него, ни двора, заплаты на сапогахъ умѣлъ онъ класть, тѣмъ и жилъ. Лѣтъ ему было уже десятка четыре; откуда онъ пришелъ неизвѣстно, сказывалъ, что издалека. Человѣкъ онъ былъ смирный: съ трезвымъ — трезвый, съ пьянымъ — пьяный, съ умнымъ — умный, а съ глупымъ — совсѣмъ дуракъ. Есть такіе люди на свѣтѣ. Къ этому солдатику и пошелъ Остапъ. «Егоръ, — говоритъ, — хочешь жениться?» — «Для чего, — говоритъ, — не хотѣть? Я даже радъ, была-бы невѣста!» А Остапъ ему: «дочку тебѣ отдамъ!» Послѣ этихъ словъ солдатикъ даже разсудокъ потерялъ. Надо вамъ знать, что Остапъ Паливода былъ мужикъ зажиточный. Онъ засѣвалъ земли десятинъ съ пятнадцать. «Дочка моя съ приплодомъ!» — сказалъ еще Остапъ. «Ну, что-жъ, — говоритъ солдатикъ, — и приплодъ намъ въ пользу пойдетъ. Ты только построй намъ хату да пару воловъ дай, да землицы десятинокъ съ четыре отведи, такъ мы и съ приплодомъ въ люди выйдемъ»… Таковъ молодецъ былъ Егоръ Карапузовъ. Повѣрите-ли, что въ тотъ-же самый день ихъ и обвѣнчали! Что это за свадьба была, я думаю, вамъ и разсказывать нечего. Въ церкви Одарка стояла такая, будто ее приговорили къ смерти. А Остапъ, словно нарочно, еще къ себѣ народу собралъ — всю деревню, водки ведеръ пять притащилъ, музыкантовъ нанялъ — криворотаго Ѳедьку на скрипкѣ, а Дмитра на бубнахъ, — самъ напился и всѣхъ танцовать заставлялъ, и все приговаривалъ: «ахъ, вы, — говоритъ, — сякія-такія, бабы — вѣдьмы цокотухи! Говорили, что дочка моя покрытка[2], анъ вотъ-же вамъ, не покрытка[2] она, а мужняя жена!» Каково-то Одаркѣ было ходить по двору и по хатѣ въ этакомъ видѣ при всей деревнѣ! Гаврило тоже тутъ былъ и напился такъ, что еле откачали его, думали, что умеръ… Солдатикъ-же ходилъ да ласково такъ всѣхъ водкой почтовалъ[3], и Одаркѣ ласковыя рѣчи говорилъ. «Богъ, — говорилъ онъ, — мнѣ этотъ случай послалъ, — черезъ него я въ люди выйду, хозяиномъ буду!» На другой день Богъ послалъ имъ сына…
А знаете что? Вѣдь это было лѣтъ десять тому назадъ, и теперь у Егора съ Одаркой уже шестеро дѣтей. Солдатикъ тогда правду сказалъ, что онъ черезъ этотъ случай въ люди выйдетъ. Посмотрите, какое у нихъ теперь хозяйство! Съ одной пары воловъ стало двѣ, и коровка завелась, а къ четыремъ десятинамъ они двѣ у помѣщика за скопщину берутъ. И Одарка хвалится теперь: «за солдатомъ, — говоритъ, — какъ у Бога за пазухой живу; меня жалѣетъ, ни разу пальцемъ не тронулъ, дѣтей любитъ и добро умножаетъ!»
Гаврило въ ту-же зиму просваталъ Оксану Чернобаевну и женился, и у нихъ тоже уже дѣтей куча. Съ Егоромъ и съ Одаркой давно уже покумались. Егоръ крестилъ у Гаврилы, а Гаврилова жинка[4], Оксана, кумовала у Одарки.