Свадьба (Потапенко)
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. |
См. также одноимённые страницы.| ← Ради праздничка | Свадьба : Рассказ | Картина → |
| Источник: Потапенко И. Н. В деревне. — Одесса: Типография «Одесского листка», 1887. — С. 58. |
Остап Паливода был упорный человек; он был упорен как хохол, потому что он был хохол. Но однако же и хохол хохлу рознь; иной, хоть и называется хохлом, и дед его, и все предки были хохлы настоящие, а как повернёшь его туда и сюда, то сейчас и видно, что он — баба, как есть баба. Про Остапа Паливоду этого нельзя было сказать. Уж он ежели какое слово скажет, (хотя бы и так себе, что называется, на ветер бросит), — непременно так и сделает. Иной раз сам, бывало, видит, что затеял бестолковщину, а всё-таки до конца доведёт. «Слово, — говорит, — сказал, так должен его в дело привести, потому слово моё для меня — закон». Таков был Остап Паливода.
А какова была его дочка, Горпина, об этом вы лучше спросите земляков, они вам расскажут. Я скажу только, что в ней ничего не было особенного. Росту небольшого, стан невысокий, лицо круглое, румяное с веснушками, руки… Ну, вот руки у неё были славные. Такой огромной да жилистой ручищи ни у одного парня не было; оно и понятно, потому что Горпина постоянно была в работе. Одним словом, говорю вам, ничего особенного. Но что-то в ней было такое, что взглянешь на неё, бывало, так сейчас душа и возрадуется. Кто его знает, что оно такое было в ней, а только это я вам верно говорю, что ни на одну девку так не заглядывались парни как на Горпину; а больше всех заглядывался на неё Гаврило Швайка, сын Пантелея Швайки, который ещё в крымскую войну, когда он только женился, построил себе новую хату недалеко от церкви, да эту хату как назвали тогда новой, так и теперь по привычке называют. «Там, около новой хаты», — говорят у нас и по сей день про хату Пантелея, а эта хата уже давно набок склонилась, и Швайка уже шесть раз переменял деревянные подпорки к ней. Так этот самый Гаврило Швайка, сын Пантелея Швайки, с Горпиной… Да скажу уже вам прямо, что знались они между собой, и дело их было совсем налажено. На зимних досвитках[1] наладилось это дело, а в косовицу за работой да за песнями так хорошо пошло, что оставалось только дожидаться осени, когда Гаврило мог послать к Одарке «с рушниками». Пришла и осень, поздняя осень, когда у нас в деревне много рушников вышивается, а за рушниками идут свадьба за свадьбой. Только вышло не так, как хотел Гаврило. За что невзлюбил его Остап Паливода? Ей-Богу, никто этого не мог бы объяснить, а уж сам Остап и подавно. Только сватам он сказал: «Издохну, а дочки не отдам за Гаврила. Не быть ей за ним, не быть моей Одарке Швайчихой!» Сказал он это и так хватил кулаком по столу, что миски на полке затряслись и звякнули. С тем сваты и ушли, а Одарка проголосила всю ночку. Узнал про это Гаврило и говорит: «Постой же, старый пень, уж я знаю, что коли ты сказал, то по своему сделаешь, ну, а я… я тоже сделаю по своему!..» И стал он с той поры ещё больше прежнего за Одаркой ходить. Чуть от работы оторвался, глядишь, уж он с Одаркой в саду, либо на балке, либо в соломе между стогов. А Одарка всё бледнеет да полнеет, бабы наши уже стали на неё искоса поглядывать, потому они духом чуют, — хитрые, я вам скажу, у нас бабы. Прошёл месяц, другой, прошло их целых семь, уже и восьмой наступил — сами знаете, сколько их всего требуется. Тут уже дело стало явное, таить больше нельзя было. Все видели, один только Остап не видел. Что с ним сделалось, понять не могли; ослеп он, что ли, только и виду не подавал. Прошёл и восьмой. Одарка уже совсем была готова. Бабы шептали: «Покрытка, покрытка!»[2]
Был такой день, когда и Остап прозрел. Как-то раз посмотрел он на Одарку да так и обомлел. «Кто?» — спрашивает. — «Гаврило!» — прямо так и отрезала Одарка. «А, Гаврило! Так вот же вам: издохну я, и ты издохнешь, а за Гаврилом тебе не бывать! Не быть тебе Швайчихой, не быть!»
А дело уже к концу подходит. Гаврило, было, попробовал опять сватов прислать, так Остап на них собак натравил… Что тут делать? Была у нас бабка Голубиха. Надо вам знать, что самая эта Голубиха, хотя нигде в городе не обучалась, а до всего своим умом дошла. Она была преопытнейшая; довольно вам знать, что она у нашего диакона отца Авксентия шестерых детей принимала, и один из них уже в семинарии обучается. Голубиха одним глазком на Одарку взглянула и прямо сказала: «Не сегодня, так завтра». Ну, значит, покрыткой[2] будет.
А что сказал на это Остап? Как вы думаете, что сказал Остап? «Не бывать ей покрыткой[2]!» Вот что он сказал. Говорю вам, что он был упорный человек. Ну, сами посудите: Голубиха сказала: «Не сегодня-завтра», а он: «Не бывать», да и только. А вышло ведь так, как он сказал.
В это время был у нас, в деревне, отставной солдатик, Егор Карапузов, был он человек самый что ни на есть беднейший, ни кола у него, ни двора, заплаты на сапогах умел он класть, тем и жил. Лет ему было уже десятка четыре; откуда он пришёл — неизвестно, сказывал, что издалека. Человек он был смирный: с трезвым — трезвый, с пьяным — пьяный, с умным — умный, а с глупым — совсем дурак. Есть такие люди на свете. К этому солдатику и пошёл Остап. «Егор, — говорит, — хочешь жениться?» — «Для чего, — говорит, — не хотеть? Я даже рад, была бы невеста!» А Остап ему: «Дочку тебе отдам!» После этих слов солдатик даже рассудок потерял. Надо вам знать, что Остап Паливода был мужик зажиточный. Он засевал земли десятин с пятнадцать. «Дочка моя с приплодом!» — сказал ещё Остап. «Ну, что ж, — говорит солдатик, — и приплод нам в пользу пойдёт. Ты только построй нам хату да пару волов дай, да землицы десятинок с четыре отведи, так мы и с приплодом в люди выйдем»… Таков молодец был Егор Карапузов. Поверите ли, что в тот же самый день их и обвенчали! Что это за свадьба была, я думаю, вам и рассказывать нечего. В церкви Одарка стояла такая, будто её приговорили к смерти. А Остап словно нарочно ещё к себе народу собрал — всю деревню, водки вёдер пять притащил, музыкантов нанял — криворотого Федьку на скрипке, а Дмитра — на бубнах, — сам напился и всех танцевать заставлял, и всё приговаривал: «Ах, вы, — говорит, — сякие-такие бабы — ведьмы, цокотухи! Говорили, что дочка моя — покрытка[2], ан вот же вам, не покрытка[2] она, а мужняя жена!» Каково-то Одарке было ходить по двору и по хате в этаком виде при всей деревне! Гаврило тоже тут был и напился так, что еле откачали его, думали, что умер… Солдатик же ходил да ласково так всех водкой почтовал[3] и Одарке ласковые речи говорил. «Бог, — говорил он, — мне этот случай послал, — через него я в люди выйду, хозяином буду!» На другой день Бог послал им сына…
А знаете что? Ведь это было лет десять тому назад, и теперь у Егора с Одаркой уже шестеро детей. Солдатик тогда правду сказал, что он через этот случай в люди выйдет. Посмотрите, какое у них теперь хозяйство! С одной пары волов стало две, и коровка завелась, а к четырём десятинам они две у помещика за скопщину берут. И Одарка хвалится теперь: «За солдатом, — говорит, — как у Бога за пазухой живу; меня жалеет, ни разу пальцем не тронул, детей любит и добро умножает!»
Гаврило в ту же зиму просватал Оксану Чернобаевну и женился, и у них тоже уже детей куча. С Егором и с Одаркой давно уже покумались. Егор крестил у Гаврилы, а Гаврилова жинка[4], Оксана, кумовала у Одарки.