Сахалин (Дорошевич)/Убийцы
| ← Два одессита | Сахалин (Каторга) — Убийцы : Супружеская чета | Гребенюк и его хозяйство → |
| Опубл.: 1903. Источник: Новодворский В., Дорошевич В. Коронка в пиках до валета. Каторга. — СПб.: Санта, 1994. — 20 000 экз. — ISBN 5-87243-010-8. |
— Душка, а не выпила ли бы ты чайку? Я бы принёс.
— Да присядь ты, милый, хоть на минутку. Устал!
— И, что ты, душка? Серьёзно, я бы принёс.
Такие разговоры слышатся за стеной целый день.
Мои квартирные хозяева, ссыльно-каторжные Пищиковы, — преинтересная парочка.
Он — Отелло. В некотором роде, даже литературная знаменитость. Герой рассказа Г. И. Успенского — «Один на один». Преступник-палач, о котором говорила вся Россия.
Его дело — отголосок последней войны. Его жертва была, как и многие в то время, влюблена в пленного турка. Он, её давнишний друг, добровольно принял на себя из дружбы роль postillon d’amour[1]. Носил записки, помогал сближению. Мало-помалу они на этой почве сблизились, больше узнали друг друга… Он полюбил ту, которой помогал пользоваться любовью другого. Она полюбила его. Турок был забыт, — уехал к себе на родину. Они повенчались, лет шесть прожили мирно и счастливо. Он был уже отцом четверых детей. Она готовилась вскоре подарить ему пятого.
Как вдруг в нём проснулась ревность к прошлому.
Этот турок, мимолётный гость её сердца, забытый, исчезнувший с горизонта, — призраком встал между ними.
Мысль о том, что она делила свои ласки с другим, терзала, мучила, жгла его душу.
Ужасные, мучительные подозрения вставали в расстроенном воображении.
Подозрения, что она любит «того». Что, лаская его, она думает о другом.
Что дети, — его дети, — рождены с мыслью о другом.
Эта страшная, эта патологическая душевная драма закончилась страшной же казнью «виновной».
Пищиков привязал свою жену к кровати и засёк её нагайкой до смерти. Мучился сам и наслаждался её мучениями. Истязание длилось несколько часов… А она… Она целовала в это время его руки.
Любила ли она его так, что даже муки готова была принять от него с благодарностью? Или прощение себе молила в эти страшные минуты, — прощения за те душевные пытки, невольной виновницей которых была она…
Таков он — Пищиков. Он осуждён в вечную каторгу, но, за скидкой по манифестам, ему осталось теперь четыре года.
Она, — теперешняя жена Пищикова, — тоже «вдова по собственной вине».
Её процесс, хоть не столь громкий, обошёл в своё время все газеты.
Она — бывшая актриса, убила своего мужа, полковника, вместе с другом дома, и спрятала в укромном месте. Труп был найден, преступление раскрыто, ей пришлось идти в каторгу на долгий срок.
«Шаронихе», как её звали на каторге, пришлось вытерпеть немалую борьбу, прежде чем удалось отстоять свою независимость, спастись от общей участи всех ссыльно-каторжных женщин.
Первым долгом на Сахалине её, бойкую, неглупую, довольно интеллигентную женщину, облюбовал один из сахалинских чиновников и взял к себе в «кухарки», — со всеми правами и преимуществами, на Сахалине в таких случаях кухаркам предоставляемыми.
Но «Шарониха» сразу запротестовала.
— Или «кухаркой», или «сударкой», — а смешивать два эти ремесла есть тьма охотниц, — я не из их числа.
И протестовала так громко, энергично, настойчиво, что её пришлось оставить в покое.
Тут она познакомилась с Пищиковым; они полюбили друг друга, — и пара убийц повенчалась.
Пара убийц… Как странно звучит это название, когда приходится говорить об этой милой, бесконечно симпатичной, душа в душу живущей, славной парочке.
Их прошлое кажется клеветой на них.
— Не может этого быть! Не может быть, чтобы этот нежный супруг, который двух слов не может сказать жене, чтобы не прибавить третьего — ласкового, чтобы он мог быть палачом. Не может быть, чтобы эти вечно работающие, честные, трудовые руки были обагрены убийством мужа!
Крепко схватившись друг за друга, они выплыли в этом океане грязи, который зовётся каторгой, выплыли и спасли друг друга.
Не отсюда ли эта взаимная, трогательная нежность?
Он служил смотрителем маяка и в канцелярии начальника округа, — он правая рука начальника, знает и отлично, добросовестно, старательно ведёт все дела.
Он, как я уже говорил, добрый, славный муж, удивительно кроткий, находящийся даже немножко под башмаком у своей энергичной жены.
Ничто не напоминает в нём прежнего Отелло, Отелло-палача.
Только раз в нём проснулась старая болезнь — ревность.
Его жена до сих пор вспоминает об этом с ужасом.
Он достал бритву, наточил, заперся и… сбрил свою огромную, окладистую бороду и усы.
«Страшно было взглянуть на него!»
— И не подходи ко мне после этого! — объявила госпожа Пищикова.
Он долго просил прощения и ходил с виноватым видом. Больше он уже не ревновал.
Она… Нет минуты, когда бы она не была чем-нибудь занята. То солит сельди, то делает на продажу искусственные цветы, работает в своём отличном, прямо образцовом огороде, шьёт платья корсаковской «интеллигенции».
И берёт… один рубль «за фасон».
— Что так дёшево? — изумился я. — Да ведь это даром! Вы бы хоть два!
Она даже замахала в испуге руками.
— Что вы?! Что вы! Ведь ему осталось ещё четыре года каторги. Четыре года над ним всё могут сделать! На меня рассердятся, а на нём выместят. Нет! Нет! Что вы?! Что вы?!
Надо видеть, как говорит о своём муже эта женщина, слышать, как дрожит её голос, когда она вспоминает, что ему осталось ещё четыре года каторги… сколько любви, тревоги, боязни за любимого человека слышится тогда в её голосе.
Я познакомился с ней ещё на пароходе. Она возвращалась из Владивостока, где ей делали трудную операцию, опасную для жизни.
Едва корсаковский катер пристал к пароходу, на трап первым взбежал мужчина с огромной бородой, — её муж.
Они буквально замерли в объятиях друг друга. Несколько минут стояли так.
— Милый!
— Дорогая! — слышалось сквозь тихие всхлипывания.
У обоих ручьём текли слёзы.
Вспоминают ли они о прошлом?
И он и она время от времени запивают.
Может быть, это — дань, которую они платят совести?
Совесть ведь «берёт» и водкой…
Примечания
править- ↑ фр.