Сахалин (Дорошевич)/Мастерские/ДО
| ← Вольная тюрьма | Сахалинъ (Каторга) — Мастерскія | «Околотокъ» → |
| Опубл.: 1903. Источникъ: Дорошевичъ В. М. I // Сахалинъ. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1903. — С. 52. |
Корсаковскія мастерскія, — столярная, слесарная, токарная, сапожная, швальная, кузница, — работаютъ недурно.
И у гг. служащихъ и… даже во Владивостокѣ, у многихъ можно видѣть очень приличную мебель работы корсаковскихъ мастерскихъ.
Мастерскія расположены здѣсь же на тюремномъ дворѣ.
Многіе мастеровые въ нихъ и ночуютъ. Какъ-то легче на душѣ становится, когда послѣ тюремной «оголтѣлости» и голой нищеты входишь въ мастерскія.
Здѣсь хоть чуть-чуть да пахнетъ въ воздухѣ достаткомъ, у всякаго есть хоть что-нибудь и лишнее.
Люди имѣютъ кое-какой посторонній заработишко, — по праздникамъ, во время, полагающееся для отдыха.
У кого есть кроватишка, у кого хоть какое-нибудь лишнее тряпье.
Да и лица не такія ужъ «каторжныя», — трудъ все-таки кладетъ на нихъ благородный, человѣческій отпечатокъ.
Трудъ подневольный, «барщина», — но если вы хотите видѣть какъ можетъ работать арестантъ, съ какой охотой, какъ старательно онъ работаетъ, если хоть чуть-чуть заинтересованъ въ трудѣ, — похвалите работу.
— Отличные, молъ, коты (арестантскіе башмаки). Видно, хорошій мастеръ. Тонкую работу исполнять можешь.
Доброе слово на каторгѣ — рѣдкость[1].
Доброе слово, непривычное, производитъ на каторжнаго больше впечатлѣнія, чѣмъ привычная розга.
Отъ похвалы лицо рабочаго распустится въ улыбку, — онъ непремѣнно достанетъ изъ «укладки» и похвастается работою «на сторону».
И что за тщательная, что за любовная работа! Подошва у другого, и та вся выстрочена какими-то рисунками.
Не то, чтобъ ему за это заплатили дороже, а любитъ онъ «свою» работу, старается надъ ней, отдѣлываетъ сапогъ какой-нибудь, словно художникъ-ювелиръ гранитъ рѣдкій, ему самому нравящійся брилліантъ.
И не даромъ люди, хорошо знающіе каторгу, говорятъ, что, если бы ее хоть чуть-чуть заинтересовать матеріально въ трудѣ, каторга меньше давала бы лѣнтяевъ, игроковъ, рецидивистовъ, — меньше народу падало бы въ ней окончательно.
Но довольно «философіи».
Передъ нами опять — мрачная, «каторжная» картина.
Молодой парень сколачиваетъ большой, неуклюжій гробъ. Другой, уже оконченный, стоитъ тутъ же на полу.
— Покойники развѣ есть?
— Нѣтъ. Да изъ лазарета присылали сказать: будутъ. Ну, и готовимъ.
Парень со злостью заколачиваетъ гвоздь.
— Возись съ чертями! Хорошій, природный столяръ былъ, у Файнера, въ Кіевѣ, мастеровымъ служилъ, можетъ, изволите знать, первый магазинъ, — а теперь вотъ гроба сколачивай! Тфу!
— А за что пришелъ?
— Въ Кіевскомъ университетѣ за убійство.
— Съ грабежомъ?
— Съ нимъ. Много награбили, держи карманъ шире!
— А надолго?
— Безъ срока.
Неподалеку старичокъ въ очкахъ, низко нагнувшись, мастеритъ «коты», тщательно заколачиваетъ гвоздики.
— Давно здѣсь, дѣдушка?
— Недавно, милостивый государь мой, — привѣтливо говоритъ онъ, — недавно.
— А за что?
— Старуху свою убилъ.
— Жену?
— Нѣтъ, такъ. Полюбовница была. Десять лѣтъ душа въ душу выжили… И этакій грѣхъ вышелъ!
— Что же случилось?
— Сдурѣла, старая. Въ Ѳеодосіи мы жили, я хорошимъ мастеромъ слылъ, жилъ скромно, деньжонки имѣлъ. На нихъ-то она и зазрилась. «Умретъ, молъ, самъ, все родные отберутъ! Отравлю да отравлю и деньгами воспользуюсь». А тутъ еще путаться съ молодымъ начала. «Отравлю!» — да и все. Замѣчаю я. Живемъ, какъ два волка въ клѣткѣ, другъ на друга зубами щелкаемъ. Мнѣ ея боязно, — того и гляди, отравитъ; она меня опасается, — потому видитъ, что замѣчаю. Такъ тяжко въ тѣ поры было, такъ тяжко… Не выдержалъ… убилъ.
Какихъ, какихъ только драмъ здѣсь нѣтъ.
Примѣчанія
править- ↑
Помню въ п. Александровскомъ меня привѣтствовалъ при встрѣчѣ какой-то слегка подвыпившій поселенецъ.
— Христосъ воскресе, баринъ!
— Воистину воскресе!
Поселенецъ снялъ шапку, поклонился въ поясъ, — нѣтъ, ниже, чѣмъ въ поясъ, рукой чуть не касаясь земли.
— Поко-орнѣйше васъ благодарю.
— Да за что ты меня благодаришь-то, чудакъ-человѣкъ?
— За хорошій отвѣтъ. Больно ласково отвѣтили.