Сахалин (Дорошевич)/«Околоток»/ДО
| ← Мастерскія | Сахалинъ (Каторга) — «Околотокъ» | Женская тюрьма → |
| Опубл.: 1903. Источникъ: Дорошевичъ В. М. I // Сахалинъ. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1903. — С. 54. |
Корсаковскій тюремный околотокъ, это — тотъ же лазаретъ по назначенію, та же тюрьма по характеру.
Околотокъ, это — мѣсто, куда кладутъ не особенно тяжкихъ больныхъ, нуждающихся въ отдыхѣ.
Здѣсь же живутъ и «богодулы», богадѣльщики, старики и молодые, неспособные, вслѣдствіе болѣзни или увѣчья, къ работѣ.
Въ околоткѣ только одно удобство — у всякаго своя постель. Воздухъ такой же спертый и душный, какъ въ тюрьмѣ.
Околоткомъ завѣдуетъ врачъ Сурминскій, «старый сахалинскій служака», про котораго мнѣ съ восторгомъ говорилъ смотритель.
— Вотъ это докторъ, такъ докторъ! Не нынѣшнимъ, не молодымъ чета! У него слабыхъ арестантовъ не бываетъ почти, всѣ полносилые, всѣ годятся въ работу. Пришелъ къ нему арестантъ, жалуется, — «врешь!» Не то, что нынѣшніе!
О томъ, что это за докторъ, вы можете составить себѣ понятіе по слѣдующему.
Нашъ матросъ съ парохода «Ярославль» обварилъ себѣ въ банѣ кипяткомъ голову.
Обжогъ былъ страшный: лицо, голова вся напоминала какую-то сплошную, безформенную массу.
Послали больного къ доктору Сурминскому.
— Пусть везутъ на пароходъ! У нихъ на пароходѣ свой врачъ есть!
И пришлось везти несчастнаго на пристань, ждать добрый часъ, пока вернется катеръ, везти больного въ сильное волненіе на зыбкомъ, качающемся катерѣ, версты за полторы отъ берега, на пароходъ…
Послѣ этого станутъ понятными всѣ разсказы, которые ходятъ въ каторгѣ про д-ра Сурминскаго.
Въ разговорѣ съ нимъ меня очень удивило его нѣжное, почти любовное отношеніе къ тѣлеснымъ наказаніямъ.
— Взбрызнутъ — и все.
Словно о резедѣ какой-то шла рѣчь.
И онъ съ такимъ смакомъ говорилъ это «взбрызнутъ».
Но Господь съ нимъ! Займемся лучше тюремными типами.
Вотъ чисто, даже щеголевато одѣтый пожилой человѣкъ.
Онъ нарочно прожигаетъ себѣ нёбо папиросой и растравляетъ рану, чтобы лежать въ околоткѣ.
— Работать что ли не хочетъ?
— Какое тамъ! — смѣются больные. — Старостой былъ въ номерѣ, за воровство прогнали. Вотъ теперь и стыдно въ «номеръ» глаза показать. То все спалъ на своей нарѣ, а теперь пошелъ на общую. Былъ староста, «начальство», «чиновникъ», а теперь — такой же каторжный.
Каторга смѣется.
Бѣдняга, видимо, сильно страдаетъ отъ уязвленнаго самолюбія.
— Ты что, старина?
— Богодулъ я, вашескородіе! Ни къ чему неспособный человѣкъ!.. Всѣмъ и себѣ лишній. Такъ вотъ, живу только, паекъ ѣмъ!
— А много лѣтъ-то?
— Лѣтъ-то не такъ, чтобъ ужъ очень много, да побоевъ многонько. Изъ бродягъ я, еще въ Сибири ходилъ бродяжить. Участь хотѣлъ перемѣнить. Споймали, такъ били, — сейчасъ отдаетъ. Ни лечь ни встать. Нутра, должно ужъ, у меня нѣтъ. Тяжко здѣсь сидѣть-то, охъ, какъ тяжко! Ну, да теперь ужъ недолго осталось… Теперь недолго…
— Срокъ скоро кончается?
— Нѣтъ. Помру.
Рядомъ хроникъ-чахоточный.
— На ту бы сторону мнѣ. Я бъ и поправился…
— А вѣдь ему ужасно въ этомъ воздухѣ быть, докторъ?
— Да… да… Ну, да что жъ дѣлать!