Сахалин (Дорошевич)/«Каторжные артисты»/ДО
| ← Каторжный театръ | Сахалинъ (Каторга) — «Каторжные артисты» | Бродяга Сокольскій → |
| Опубл.: 1903. Источникъ: Дорошевичъ В. М. I // Сахалинъ. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1903. — С. 133. |
Огарокъ, прилѣпленный къ скамьѣ, освѣщаетъ самую оригинальную «уборную» въ мірѣ.
Торопясь къ перекличкѣ, артисты переодѣваются въ арестантскіе халаты.
Тѣ, которые играли кандальниковъ въ «Бѣгломъ каторжникѣ», покуриваютъ цыгарку, переходящую изъ рукъ въ руки, и ожидаютъ платы отъ антрепренера.
Имъ переодѣваться нечего: ихъ «костюмы», ихъ кандалы — не снимаются.
Кулисы всюду и вездѣ — тѣ же кулисы. То же артистическое самолюбіе.
— Благодарю васъ! — крѣпко жметъ мою руку Сокольскій, когда я расхваливаю его чтеніе «Записокъ сумасшедшаго», — вы меня обрадовали. Все-таки, хоть и такой театръ, — но все же это что-то человѣческое… А я, признаться, сильно трусилъ: играть передъ литераторомъ, передъ понимающимъ человѣкомъ… Такъ ничего себѣ?
— Да увѣряю васъ, что очень хорошо! Вы никогда не были актеромъ, Сокольскій?
— Актеромъ — нѣтъ. Но любительствовалъ много. Въ Секретаревкѣ, въ Нѣмчиновкѣ (любительскіе театры въ Москвѣ). Вѣдь я изъ Москвы. Вы тоже москвичъ? Ахъ, Москва! Малый театръ! Ермолова, Марья Николаевна! Бывало, лупишь изъ «Скворцовъ» (студенческіе номера) въ Малый театръ на верхотурье. А помните, Парадизъ привозилъ Барная, Поссарта. Я и теперь его въ Ричардѣ словно передъ глазами вижу. Монологъ этотъ послѣ встрѣчи съ Елизаветой… «На тѣнь свою мнѣ надо наглядѣться!»
— Сокольскій, чортъ! На перекличку иди! Опять завтра въ кандальную посадятъ! — высунулась изъ-за занавѣски физіономія антрепренера.
— Сейчасъ… сейчасъ… Вы меня извините. Къ перекличкѣ надо. Вотъ если бы вы позволили… Да ужъ не знаю… Нѣтъ, нѣтъ, вы меня извините!..
— Что? Зайти ко мнѣ?..
— Д-да…
— Сокольскій, какъ вамъ не стыдно?
— Ну, хорошо, хорошо. Благодарю васъ. Такъ завтра, если позволите…
— Да иди же, дьяволъ, опять будешь въ кандальной — изъ-за тебя представленіе отмѣнять!
— Иду… иду… Значитъ, до завтра!
Сокольскій побѣжалъ на перекличку въ тюрьму.
— А вы отлично поете куплеты! — обращаюсь я къ Ѳедорову.
Ѳедоровъ сіяетъ.
— При театрѣ, знаете, понаторѣлъ… А вы къ намъ изъ Одессы изволили, говорятъ, пріѣхать. Кто теперь тамъ играетъ?
— Труппа Соловцова[1].
— Николая Николаевича? Ну, какъ онъ?
— А вы и его знаете?
— Его-то? Еще съ Корша помню. У Корша я парикмахеромъ былъ. Да кого я не знаю! Марью Михайловну (Глѣбову) сколько разъ завивалъ. Рощинъ-Инсаровъ — хорошій артистъ. Я вѣдь его еще когда помню. Отлично Неклюжева играетъ. Киселевскій, Иванъ Платонычъ — строгій господинъ: парикъ не такъ завьешь, — бѣда!
Ѳедоровъ смѣется при одномъ воспоминаніи, — и у него вырывается глубокій вздохъ.
— Хоть бы однимъ глазкомъ посмотрѣть на господина Киселевскаго въ «Старомъ баринѣ!» Эхъ!
— Абрашкинъ, чего на перекличку не идешь?
Но Абрашкинъ артистъ на роли ingenue dramatique[2], стоитъ, переминается съ ноги на ногу, дожидается тоже комплимента.
— А, здорово, братъ, это ты представляешь? — обращаюсь я къ нему.
Глупая физіономія Абрашкина расплывается въ блаженную улыбку.
— Я, ваше высокоблагородіе, на рукахъ еще могу ходить, — мѣсто только не дозволяетъ!
— Комедіянтъ, дьяволъ! — хохочутъ каторжане.
Абрашкинъ со счастливой рожей машетъ рукой.
— Такъ точно!
А вѣдь этотъ добродушный человѣкъ — рѣзалъ.