Самоубийство (Дюркгейм)/Ильинский 1912 (ВТ:Ё)/Книга II/Глава IV

 См. также одноимённые страницы.

Самоубийство : Социологический этюд — Книга II. Глава IV
автор Эмиль Дюркгейм (1858—1917), пер. А. Н. Ильинский

Оригинал: фр. Le suicide. — См. Оглавление. Источник: Э. Дюркгейм. Самоубийство/Пер. А. Н. Ильинский. — СПБ: Н. П. Карбасников, 1912

 

Глава IV Альтруистическое самоубийство^[2]

Ничто чрезмерное не может считаться хорошим в общем порядке жизни. Та или иная биологическая способность может выполнять предназначенные ей функции только при условии соблюдения известных пределов. То же самое следует сказать и о социальных явлениях. Если, как мы только что видели, крайний индувидуализм приводит человека к самоубийству, то недостаточно развитая индивидуальность должна приводить к тем же результатам. Когда человек отделился от общества, то в нём легко зарождается мысль покончить с собой; то же самое происходит с ним и в том случае, когда общественность вполне и без остатка поглощает его индивидуальность.

I

Часто можно встретиться с мнением^[3], что самоубийство незнакомо обществам низшего порядка; правда, только что рассмотренный нами эгоистический тип самоубийства может быть частным явлением в этой среде, но зато мы встречаемся здесь с другим, эндемическим видом самоубийства.

Bartholin в своей книге «De causis contemptae mortis a Danis» говорит, что датские воины считали позором для себя умереть на своей постели или покончить свои дни от болезни и в глубокой старости, и, для того, чтобы избегнуть такого позора, сами кончали с собой. Точно также готы думали, что люди, умирающие естественною смертью, обречены вечно гнить в пещерах, наполненных ядовитыми животными^[4]. На границе вестготских владений возвышалась высокая скала, носившая название «скалы предков», с которой старики бросались вниз и умирали, когда жизнь становилась им в тягость. У фракийцев и герулов можно найти тот же обычай. Silvius Italicus говорит следующее об испанских кельтах: «Это народ, обильно проливающий свою кровь и как бы ищущий смерти. Как только кельт вступает в возраст, следующий за полным физическим расцветом, он с большой нетерпеливостью переносит своё существование и, презирая старость, не хочет дожидаться естественной смерти; своими руками кладёт он конец своему существованию»^[5]. По их мнению, людей, добровольно обретших смерть, ожидает блаженная жизнь, и, наоборот, для того, кто умер от болезни или старческой дряхлости, уготована ужасная преисподняя. В Индии долгое время существовал такой же обычай. Благосклонного отношения к самоубийству, может быть, ещё нельзя найти в книге Вед, но, во всяком случае, оно имеет очень древнее происхождение. Плутарх говорит следующее по поводу самоубийства брамина Калана: «Он принёс сам себя в жертву, согласно существовавшему среди мудрецов той страны, обычаю»^[6]. Квинт Курций пишет: «Среди них существует особый род грубых и диких людей, которым даётся имя мудрецов; в их глазах считается заслугой предупредить день своей смерти, и они сжигают себя заживо, как только наступает старость, или приходит болезнь. Ожидать спокойно своей смерти считается бесчестьем жизни; тела людей, умерших от старости, не удостаиваются никаких почестей; огонь считается осквернённым, если жертва его бездыханна»^[7]. Аналогичные факты наблюдались на островах Фиджи^[8], Новых Гебридах, у мангов^[9] и так далее. В Кеосе люди, переступившие известный возраст, собирались на торжественном празднестве с головами, украшенными цветами, и весело пили цикуту^[10]. Те же самые обычаи существовали у троглидитов^[11] и у сиропеонов, прославивших себя своею высокою нравственностью^[12].

Известно, что, помимо стариков, у этих же народов подобная участь ожидала вдов. Этот варварский обычай настолько внедрился в практику индусов, что никакие усилия англичан не могут уничтожить его. В 1817 году в одной только бенгальской провинции покончили с собой 716 вдов, в 1821 году на всю Индию приходилось 2366 таких случаев. Кроме того, если умирает принц крови или вождь, то за ним обязаны последовать все его слуги. Так бывало и в Галлии. Анри Мартен говорит, что похороны вождей представляли собой кровавые гекатомбы; вся одежда их, оружие, лошади, любимые рабы следовали за умершим господином, к ним присоединялись преданные воины, не нашедшие себе смерти в последнем бою^[13] — и все они предавались торжественному сожжению. Ни один преданный воин не должен был переживать своего вождя. У ашантиев, после смерти короля, его приближённые должны были покончить с собою^[14]. Наблюдатели встречались с подобными же обычаями на островах Гаваи^[15].

Итак, мы видим, что у первобытных народов самоубийство — явление очень частое, но имеет свои характерные особенности.

В самом деле, все вышеизложенные нами факты могут быть отнесены к одной из трёх нижеследующих категорий:

1) Самоубийство людей престарелых или больных.

2) Самоубийство жён после смерти мужей.

3) Самоубийство рабов, слуг и так далее после смерти хозяина или начальника.

Во всех этих случаях человек лишает себя жизни не потому, чтобы он сам хотел этого, а в силу того, что он должен был так сделать. Если он уклоняется от исполнения этого долга, то его ожидает бесчестие и чаще всего религиозная кара. Вполне естественно, что, когда нам говорят о стариках, которые кончают с собою, то по первому впечатлению можно думать, что мы имеем здесь дело с человеком, уставшим от жизни, от невыносимых страданий, свойственных этому возрасту. Но если бы, действительно, самоубийство в данном случае не имело другого объяснения, если бы индивид убивал себя исключительно для того, чтобы избавиться от тяжкой жизни, то нельзя было бы сказать, что он обязан делать это. Нельзя человека заставлять пользоваться привилегией. Однако, мы видим, что, если он продолжает жить, то тем самым он лишается общего уважения; ему отказывают в установленных погребальных почестях, и, по общему верованию, его ожидают за гробом ужасные мучения. Общество оказывает на индивида в данном случае определённое психическое давление для того, чтобы он непременно покончил с собой. Конечно, общество играет некоторую роль и в эгоистическом самоубийстве, но влияние его далеко неодинаково в этих двух случаях. В первом случае роль его исчерпывается тем, что оно теряет связь с индивидом и делает его существование беспочвенным; во втором оно формально предписывает человеку покончить с жизнью. В первом случае оно внушает и, самое большее, советует, во втором оно обязывает и самоопределяет условия и обстоятельства, при которых обязательство это должно быть выполнено.

И общество требует подобного самопожертвования в социальных интересах. Если клиент не должен переживать своего патрона, а слуга своего господина, значит, общественное устройство устанавливает между покровительствуемым и покровителем, между королём и его приближёнными настолько тесную связь, что не может быть и речи об отделении одних от других и участь, ожидающая их всех, должна быть одинакова. Подданные должны всюду следовать за своим господином, даже в загробной жизни, точно так же, как его одежды и его оружие; если бы был допустим иной порядок, социальная иерархия не была бы вполне тем, чем она должна быть^[16]. Тот же характер носит отношение жены к мужу. Что касается стариков, которые обязаны не дожидаться естественной смерти, то, по всей вероятности, этот обычай, по крайней мере в большинстве случаев, покоится на мотивах религиозного порядка. В самом деле, дух, покровительствующий семье, поселяется в её главе; с другой стороны принято думать, что бог, обитающий в чужом теле, участвует в жизни этого тела, болеет и стареет вместе с ним. Время не может расшатать силы одного без того, чтобы этим не был ослаблен и другой, без того, чтобы целая группа не оказалась в положении, угрожающем её существованию, раз охраняющее её божество лишилось всякой силы. Поэтому в общих интересах отец не должен ожидать крайнего срока своей земной жизни, чтобы вовремя передать своим наследникам тот драгоценный дар, который он хранит в себе^[17].

Такого объяснения вполне достаточно для того, чтобы понять, чем вызывается этот вид самоубийств. Если общество может принуждать некоторых из своих членов к самоубийству, то это обстоятельство обозначает, что индивидуальная личность в данной среде ценится очень низко. Первый признак самоопределения личности — это признание за собою права на жизнь, права, которое нарушается только в исключительных случаях, как, например, во время войны. Но эта слабая степень индивидуализации может, в свою очередь, иметь только одно объяснение. Для того, чтобы индивид занимал такое незначительное место на фоне коллективной жизни, необходимо почти полное поглощение его личности той группой, к которой он принадлежит, и, следовательно, эта последняя должна являться очень крепко сплочённою. Но составные части могут в такой ничтожной степени пользоваться самостоятельным существованием лишь в том случае, если целое представляет собою компактную и сплошную массу. И, действительно, в другом месте мы показали, что в обществе, где наблюдаются подобные обычаи, имеется налицо такая крепкая спаянность его отдельных частиц^[18]. В силу немногочисленности составных элементов общества, они все живут однородною жизнью и имеют общие идеи, чувства, занятия. В то же время, опять-таки в силу той же незначительности самой группы, она близка к каждому своему члену и легко может не терять его из виду; в результате коллективное наблюдение не прекращается ни на минуту, касается всех сторон жизни индивида и сравнительно легко предупреждает всякого рода расхождение его с группой. В распоряжении индивида не имеется, таким образом, средств создать себе особую среду, под защитой которой он мог бы развить все свои индивидуальные качества, выработать свою собственную физиономию. Ничем не отличаясь от других членов группы, индивид является только, так сказать, некоторою частью целого, не представляя сам по себе никакой ценности. При таких условиях личность ценится так дёшево, что покушения против неё со стороны частных лиц вызывают только очень слабую репрессию. Вполне естественно, что личность ещё менее защищена от коллективных требований; и общество, нисколько не колеблясь, — требует от неё по самому ничтожному поводу прекращения жизни, которая так мало им ценится.

Можно считать вполне установленным, что здесь мы имеем дело с типом самоубийства, резко отличающимся от рассмотренного выше. В то время как последний объясняется крайним развитием индивидуализма, первый имеет своей причиной недостаточное развитие индивидуализма. Один тип самоубийства вытекает из того обстоятельства, что общество, разложившееся в известных своих частях или даже в целом, даёт индивиду возможность ускользнуть из-под своего влияния; другой же тип есть продукт абсолютной зависимости личности от общества. Если мы назвали «эгоизмом» то состояние, когда человеческое «я» живёт только личною жизнью и следует только своей личной воле, то слово — «альтруизм» также точно выражает обратное состояние, когда «я» не принадлежит самому человеку, когда оно смешивается с чем-то другим, чем оно само, и когда центр его деятельности находится вне его существа, но внутри той группы, к которой данный индивид относится. Поэтому то самоубийство, которое вызывается чрезмерным альтруизмом, мы и называем альтруистическим. Но так как характерным для данного типа самоубийства является то обстоятельство, что оно совершается во имя долга, то и в самой терминологии должна быть оттенена эта его особенность; ввиду этого, охарактеризованный нами сейчас тип самоубийства мы будем называть обязательным альтруистическим типом самоубийства.

Наличность этих двух прилагательных необходима для полного определения данного типа, потому что не каждое альтруистическое самоубийство является обязательным. Существует целый ряд самоубийств, где властная рука общества чувствуется не в такой исключительной степени, и поэтому самоубийство носит более факультативный характер. Иначе говоря, альтруистическое самоубийство представляет собою некоторый вид, обнимающий различные разновидности. Одну из таких разновидностей мы уже рассмотрели, обратимся теперь к другим.

В тех обществах, о которых мы только что говорили, или в других, однородных с ними, часто наблюдается самоубийство, имеющее своим непосредственным и наглядным мотивом какое-нибудь совершенно ничтожное обстоятельство. Тит Ливий, Цезарь, Валерий Максим говорят нам с удивлением, граничащим с восторгом, о том величавом спокойствии, с которым галльские и германские варвары кончали с собой^[19]. Некоторые кельты готовы были умереть ради денег или вина^[20]. Были среди них люди, не считавшие достойным отступать перед пламенем пожара или морским прибоем^[21]. Современные путешественники могли наблюдать подобные случаи в массе у диких народов. В Полинезии было достаточно самой лёгкой обиды для того, чтобы толкнуть человека на самоубийство^[22]; то же самое наблюдалось среди индейцев Северной Америки; достаточно супружеской ссоры или вспышки ревности для того, чтобы мужчина или женщина кончали с собой.^[23]. У племён дакота и криксы малейшее огорчение вызывает самое отчаянное решение.^[24]. Известна та лёгкость, с которою японцы вспарывают себе живот по самому незначительному поводу; передают, что существует даже особый вид дуэли, при которой состязаются не в искусстве нанесения ударов противнику, а в проворстве вспарывания себе живота своими собственными руками^[25]. Аналогичные факты наблюдаются в Китае, Кохинхине, Тибете и Сиамском королевстве.

Во всех этих случаях человек лишает себя жизни без явно выраженного к тому принуждения. Однако, этот вид самоубийства по природе своей ничем не отличается от обязательного. Если общественное мнение формально не предписывает здесь покончить с собой, то относится к этому благосклонно. Если считается добродетелью, и даже добродетелью par excellence не дорожить своею жизнью, то наибольшие похвалы вызывает тот, кто уходит из жизни под влиянием самого лёгкого побуждения или даже просто ради бравады. Самоубийство как бы удостаивается общественной премии, которая действует на человека воодушевляющим образом, и лишение этой награды имеет те же последствия, хотя и в меньшей степени, как само наказание. То, что делается в одном случае для избежания позора — повторяется в другом с целью завоевания большего уважения. Если с самого детства человек привыкает дёшево ценить свою жизнь и презирать людей, слишком к ней привязанных, то вполне понятно и неизбежно, что он кончает с собой под влиянием самого незначительного предлога. Вполне естественно, что человек без всякого труда решается на жертву, которая для него так мало стоит. Так же, как и обязательное самоубийство, явление это составляет самую основную черту морали обществ, принадлежащих к низшему порядку. Так как такие общества могут существовать лишь при отсутствии у индивида всяких личных интересов, то необходимо, чтобы этот последний был воспитан в духе полного самоотречения и самоотвержения; отсюда вытекают этого рода самоубийства, в значительной своей части добровольные.

Точно так же, как и в том случае, когда общество более определённо предписывает индивиду покончить с собой, рассматриваемые самоубийства вызываются тем состоянием безличности или, как мы назвали его выше, «альтруизма», которым характеризуется вообще мораль первобытного человека. Поэтому эту разновидность самоубийств мы также называем альтруистической, и если, с целью сильнее оттенить её специальный признак, мы прибавляем определение «факультативный», то это надо понимать в том смысле, что данный вид самоубийства менее настоятельно диктуется обществом, чем те самоубийства, которые являются результатом безусловного обязательства. Эти две разновидности настолько тесно сливаются между собой, что невозможно даже определить, где начинается одна и где кончается другая.

Существует, наконец, целый ряд других случаев, когда альтруизм более непосредственно и с большей силой побуждает человека к самоубийству. В предыдущих примерах он влечёт индивида к самоубийству только при наличности известных обстоятельств: или человеку требование умереть внушалось как долг, или каким бы то ни было образом затрагивалась его честь, или в силу какого-нибудь постигшего его несчастья жизнь совершенно теряла в его глазах всякую ценность. Но бывает и так, что человек убивает себя, упоённый исключительно самою радостью принесения себя в жертву, то есть отречение от жизни само по себе и без всякой особой причины считается похвальным.

Индия — классическая страна для подобных самоубийств; уже под влиянием одного браманизма индусу легко покончить с собою. Правда, законы Ману говорят о самоубийстве с известным ограничением; человек должен достигнуть известного возраста или оставить после себя по крайней мере одного сына. Но, удовлетворив этим условиям, индус уже ничем не связан с жизнью. «Браман, освободившийся от своего тела, при помощи одного из способов, завещанных нам великими святыми, без страха и горя, считается достойным быть допущенным в место пребывание Брамы» («Законы Ману», VI.22). Хотя буддизму часто предъявляют обвинение в том, что он довёл этот принцип до его крайних пределов и возвёл самоубийство до степени религиозного обряда, но в действительности он, скорее, его осуждает. Конечно, согласно учению буддийской религии, нет высшего блаженства, как уничтожиться в Нирване; но такое отрешение от бытия может и должно быть осуществимо уже в земной жизни, и для его реализации нет надобности в насильственных средствах. Во всяком случае, идея о том, что человек должен бежать от жизни, настолько совпадает с мировоззрением индусов, что её можно найти в различных видах во всех главных сектах, произошедших от буддизма или образовавшихся одновременно с ним; таков, например, джаинизм. Хотя одна из канонических книг этой секты осуждает самоубийство, обвиняя его в том, что оно преувеличивает цену жизни, надписи, собранные в очень большом количестве храмов, свидетельствуют, что, в особенности среди южных последователей этой секты, самоубийство на религиозной почве — явление очень распространённое^[26]; так, например, здесь люди часто обрекают себя на голодную смерть^[27].

Среди индусов очень распространён обычай искать смерти в водах Ганга и других священных реках. Найденные надписи говорят нам о королях и министрах, которые готовились кончить свои дни таким образом^[28], и нас уверяют, что ещё в начале XIX века этот суеверный обычай был в полной своей силе^[29].

У племени биль есть скала, с вершины которой люди бросались в знак религиозной преданности божеству Шива^[30]; в 1822 году один офицер присутствовал при жертвоприношении такого рода. Существует поистине классический рассказ о фанатиках, которые массами раздавливались колёсами идола Джаггернаута^[31]. Шарлевуа наблюдал такого же рода ритуал в Японии. «Очень часто можно видеть, говорит он, вдоль берегов моря целый ряд лодок, наполненных фанатиками, которые или бросаются в воду, предварительно привязав к себе камни, или просверливают свои лодки и постепенно погружаются в море, распевая гимны в честь своих идолов. Громадная толпа зрителей следит глазами за ними возносит до небес их добродетели и просит их благословить себя прежде, чем они исчезнут под водой. Последователи секты амида заставляют замуровывать себя в пещерах, где едва можно поместиться в сидячем положении, и куда воздух проходит только через отдушину, и затем спокойно умирают голодною смертью. Другие взбираются на вершины высочайших скал, под которыми покоятся залежи серы, и по временам вылетает пламя. Стоя на вершине, фанатики громко взывают к богам, прося принять в жертву их жизнь и послать на них пламя. Как только появляется огненный язык, они приветствуют его как знак согласия богов и головой вниз бросаются в пропасть. Память этих так называемых мучеников пользуется большим почётом^[32].

Нет другого вида самоубийств, где бы сильнее был выражен альтруистический характер. Во всех этих случаях мы видим, как субъект стремится освободиться от своей личности для того, чтобы погрузиться во что-то другое, что он считает своею настоящей сущностью. Как бы ни называлась эта последняя, индивид верит, что он существует в ней и только в ней и, стремясь к утверждению своего бытия, он, вместе с тем, стремится слиться воедино с этою сущностью. В этом случае человек не считает своего теперешнего существования действительным. Безличность достигает здесь своего максимума, и альтруизм выражен с полною ясностью. Но, возразят нам, не объясняется ли этот вид самоубийства только пессимистическим взглядом человека на жизнь? Ведь если человек с такой охотой убивает себя, он, очевидно, не дорожит жизнью и, следовательно, представляет её себе в более или менее безотрадных тонах. При такой точке зрения все самоубийства оказались бы похожими друг на друга. Между тем было бы большой ошибкой не делать между ними никакого различия; рассматриваемое отношение к жизни не всегда зависит от одной и той же причины, и потому, несмотря на кажущееся совпадение, оно является неодинаковым в различных случаях. Если эгоист, не признающий ничего реального в мире, кроме своей личности, не знает в жизни радости, то его нельзя ставить на одну доску с крайним альтруистом, неудержимая скорбь которого происходит оттого, что существование индивидов ему кажется лишённым всякой реальности. Один отрывается от жизни, потому что не видит в ней для себя никакой цели и считает своё существование бессмысленным и бесполезным, другой — убивает себя потому, что его желанная цель лежит вне этой жизни и последняя служит для него как бы препятствием. Различие мотивов сказывается, конечно, на последствиях, и меланхолия одного по природе своей глубоко разнится от меланхолии другого. Меланхолия первого создана чувством неизлечимой усталости и психической подавленности; она знаменует полный упадок деятельности, которая, не имея для себя никакого полезного применения, терпит окончательное крушение. Меланхолия альтруиста полна надежды; он верит, что по ту сторону этой жизни открываются самые радужные перспективы; подобное чувство вызывает даже энтузиазм, нетерпеливая вера стремится сделать своё дело и проявляет себя актом величайшей энергии.

В конце концов, одного более или менее мрачного взгляда на жизнь недостаточно для объяснения интенсивной наклонности к самоубийству у определённого народа. Так, например, пребывание на земле вовсе не рисуется христианину в более приветливом свете, чем последователю секты джайнов. Жизнь представляется христианину в виде цепи тяжких испытаний; христианская душа надеется обрести свою настоящую обитель тоже не на этой земле, но тем не менее мы знаем, какое отвращение к акту самоубийства проповедует и внушает христианство. Это обстоятельство объясняется тем, что христианские общества уделяют индивиду гораздо больше места, чем общества, о которых мы только что говорили. На каждом христианине лежат определённые личные обязанности, от исполнения которых он не может уклониться; только в зависимости от того, насколько хорошо верующий исполнит свой долг здесь, на земле, ему приуготовлены высшие радости и награды на небе, и эти радости — только личные, как и дела, которые дали на них право. Таким образом, умеренный индивидуализм, присущий духу христианства, помешал ему отнестись благосклонно к самоубийству, наперекор его теориям о человеке и его судьбе.

Системы метафизические и религиозные, служащие как бы логической рамкой для этих моральных обычаев, доказывают нам, что именно таково и есть их происхождение и значение. Уже давно замечено, что подобные системы существуют обыкновенно наряду с пантеистическими верованиями. Без сомнения, джаинизм так же, как и буддизм, атеистичен; но пантеизм не безусловно ещё теистичен. Главной характерной чертой пантеизма является идея о том, что всё реальное в индивиде не относится к его природе, что душа, одухотворяющая его, не есть его душа, и что в силу этого нет и не может быть индивидуального бытия. Именно эта догма и легла в основание учения индусов, она встречается уже в браманизме. Наоборот, там, где начало существ не сливается с ними, но само мыслится в индивидуальной форме, то есть у монотеистических народов, к которым принадлежат евреи, христиане, могометане или у политеистов — греков, латинян — данная форма самоубийства является исключительной, и нигде нельзя встретиться с нею в качестве религиозного обычая. Следовательно, можно думать, что между этой формой самоубийств и пантеизмом действительно существует причинная связь. Так ли это?

Допущение, что именно пантеизм вызвал этот род самоубийства, не может быть принято; людьми управляют не абстрактные идеи, и исторический ход событий нельзя объяснить игрой чистых метафизических понятий. У народов так же, как и у индивидов, представления имеют раньше всего своей задачей выразить ту реальность, которая не ими создана, но от которой, наоборот, сами они истекают и, если затем могут видоизменить её, то только в очень ограниченной степени. Религиозные концепции создаются социальной средой, а отнюдь не создают её, и если, вполне сформировавшись, они реагируют в свою очередь на породившие их причины, то эта реакция не может быть особенно глубокой. Поэтому, если основой пантеизма является более или менее коренное отрицание индивидуальности, то понятно, что подобная религия может образоваться только среди такого общества, где человеческая индивидуальность совсем не ценится, то есть где она поглощена без остатка самим обществом. Человек не может представить себе мир иначе, как по образцу того небольшого социального мирка, в котором он живёт. Религиозный пантеизм, поэтому, есть только следствие и отражение пантеистической организации общества. Следовательно, этой последней и определяется тот особый вид самоубийств, который везде находится в связи с пантеистическим миропониманием.

Таким образом, мы установили и второй тип самоубийств, состоящий в свою очередь из трёх разновидностей: обязательное альтруистическое самоубийство, факультативное альтруистическое самоубийство и чисто альтруистическое самоубийство, совершеннейшим образцом которого служить самоубийство мистическое. Во всех этих формах альтруистическое самоубийство представляет поразительный контраст с эгоистическим. Первое связано с тою жестокою моралью, которая не признает ничего, что интересует только одного индивида, второе — с тою утончённой этикой, которая настолько высоко ставит человеческую личность, что эта личность не может уже более ничему подчиняться.

Между этими двумя типами лежит всё то расстояние, которое разделяет первобытные народы от народов, достигших вершин цивилизации.

Однако, если общества низшего порядка являются par excellence средой для альтруистического самоубийства, то это последнее встречается также и во времена более развитой цивилизации. Под эту рубрику, например, можно подвести известное число христианских мучеников. Многие из них были, в сущности, самоубийцами, и если не кончали с собой собственноручно, то охотно позволяли убивать себя. Если они не сами умерщвляли себя, то всеми силами искали смерти и вели себя так, что неизбежно навлекали её на себя. Для того, чтобы признать в известном факте самоубийство, совершенно достаточно того, что действие, неминуемо влекущее за собой смерть, было совершенно в сознании этого последствия. С другой стороны, тот страстный энтузиазм, с которым первые христиане шли на смерть, показывает нам, что в этот момент они совершенно отрекались от своей личности ради той великой идеи, которой хотели быть носителями. Весьма вероятно, что эпидемические самоубийства, которые несколько раз опустошали средневековые монастыри и которые, по-видимому, создавались религиозным рвением, — по характеру своему принадлежали к той же группе^[33]. В наших современных обществах, где индивидуальная личность всё более и более эмансипируется от коллективной, подобный вид самоубийства не может быть частым явлением. Конечно, будет вполне правильно сказать, что и солдаты, предпочитающие смерть позору поражения подобно коменданту Борепэру или адмиралу Вильнёву, и несчастные, убивающие себя, чтобы избавить свою семью от бесчестия, поступают так в силу альтруистических мотивов. И те, и другие отказываются от жизни в силу того, что у них есть нечто такое, что они любят сильнее самих себя. Но вышеприведённые случаи носят исключительный характер^[34]. Однако, и в настоящее время существует социальная среда, где альтруистический тип самоубийств может считаться явлением обыденным, — это армия.

II

Для всех европейских стран установлено, что склонность у военных к самоубийству значительно интенсивнее, чем у лиц гражданского населения того же возраста. Разница колеблется от 25% до 900%. (См. таблицу XXIII).

Дания является единственной страной, где процент самоубийств в обеих группах населения почти совпадает: 388 случаев самоубийств на один миллион среди гражданского элемента и 382 случая на один миллион среди солдат за период 1846—1856 г.г. В эту цифру не входит число самоубийств среди офицеров^[35].

ТАБЛИЦА XXIII Сравнение числа самоубийств среди военного и гражданского населения в главнейших странах Европы

	Число самоубийств на		Коэффициент возрастания числа самоубийств среди солдат по сравнению с невоенными
	1 мил. солдат	1 мил. невоенных того же возраста
Австрия (1876—1890)	1.253	122	10
Соединённые Штаты (1870—1884)	680	80	8,5
Италия (1876—1890)	407	77	5,2
Англия (1876—1890)	209	79	2,6
Вюртемберг (1846—1858)	320	170	1,92
Саксония (1847—1858)	640	369	1,77
Пруссия (1876—1890)	607	394	1,50
Франция (1876—1890)	333	265	1,25

Этот факт тем сильнее поражает с первого взгляда, что, как казалось бы, очень многие причины предохраняют армию от самоубийств. Прежде всего надо взять во внимание, что в физическом отношении армия представляет собою цвет страны. Выбранные с большим старанием, солдаты не могут иметь значительных физических недостатков^[36]. Кроме того, корпоративный дух, совместная жизнь должны были бы оказывать здесь то профилактическое влияние, которое обыкновенно наблюдается в других подобных случаях. Чем же объясняется такое повышение процента самоубийств?

Так как простые рядовые всегда неженаты, то в этом явлении хотели видеть результат холостой жизни; но прежде всего безбрачие не должно было бы в армии иметь таких печальных последствий, как среди гражданского населения, потому что, как мы уже говорили раньше, солдат не изолирован: он является членом твёрдо организованного общества, которое по характеру своему отчасти может заменить ему семью. Но как бы ни относились к соображениям, на которых покоится эта гипотеза, у нас всегда есть средство фактически проверить его, изолировав данный фактор; для этого достаточно сравнить число самоубийств солдат с числом самоубийств холостяков того же возраста. Таблица XI ещё раз показывает нам свою важность и даёт ценные указания для интересующего нас вопроса. За период 1885—1890 годов во Франции насчитывалось 380 случаев самоубийств на один миллион во всей армии; в то же время неженатые в возрасте от 20—25 лет гражданского населения давали 237 случаев. На сто самоубийств гражданских холостяков приходится 160 самоубийств среди военных; следовательно, мы имеем коэффициент увеличения, равный 1,6, вне всякой зависимости от безбрачия.

Если брать отдельно число самоубийств среди унтер-офицеров, то коэффициент этот станет ещё выше. За период 1867—1874 г.г. один миллион унтер-офицеров давал среднее число в 993 случая. По данным переписи 1866 года средний возраст их был немного выше тридцати одного года. Правда, мы не знаем, какой высоты достигал в это же время процент самоубийств среди холостых тридцатилетнего возраста в гражданском населении. Приводимые нами таблицы относятся к значительно позднейшему времени (1889—1891), и к тому же они являются единственными, которые мы имеем в интересующей нас сейчас области; но если взять за исходный пункт даваемые ими цифры, ошибка, которую мы совершим, не будет иметь другого результата, как понижение коэффициента увеличения у унтер-офицеров ниже того уровня, на котором он стоит на самом деле. Действительно, так как число самоубийств второго периода по сравнению с первым удвоилось, то процент среди холостых рассматриваемого нами возраста соответственно этому, конечно, тоже увеличился. Поэтому, сравнивая число самоубийств унтер-офицеров за период 1867—1874 г.г. с числом самоубийств среди холостых за период 1889—1891 г.г., мы можем только затушевать, а отнюдь не преувеличить то дурное влияние, которое военная профессия оказывает на наклонность к самоубийству. Если, несмотря на эту погрешность, мы всё же находим коэффициент увеличения, то мы можем быть уверены не только в том, что это увеличение действительно существует, но и в том, что оно значительно выше, чем это показывают наши статистические данные. В 1889—1891 г.г. один миллион холостых тридцати одного года давал от 394 до 627 самоубийств, в среднем 510. Это число относится к 993, как 100 к 194. Значит, мы имеем коэффициент увеличения, равный 1,94, и его можно повысить почти до четырёх, не боясь переступить действительно существующего уровня^[37].

Наконец, корпус офицеров за период 1862—1878 год давал в среднем 430 самоубийств на один мил. Средний их возраст, который не должен особенно сильно меняться, равнялся в 1866 году тридцати семи годам и девяти месяцам. Ввиду того, что многие из офицеров женаты, сравнивать их надо не с холостяками этого же возраста, но с общей массой мужского населения, женатого и холостого вместе. В 1863—1868 году один миллион мужчин всевозможных семейных положений тридцатисемилетнего возраста давал немного более двухсот случаев. Это число относится к 430, как 100 к 215, то есть мы имеем коэффициентом увеличения цифру 2,15, совершенно не зависящую ни от брака, ни от условий семейной жизни.

Этот коэффициент в зависимости от разных ступеней военной иерархии колеблется между 1,6 и 4 и может быть объяснён только причинами, присущими исключительно военной службе. Правда, это повышение числа самоубийств среди военных установлено нами только относительно Франции; для других стран мы не имеем данных, необходимых для того, чтобы было возможно изолировать влияние безбрачия. Но так как французская армия меньше всех других, за исключением датской, страдает от самоубийств, то можно быть уверенным, что наш вывод имеет общий характер и должен быть даже ещё усилен в применении к остальным европейским странам. Чем можно объяснить подобное явление?

В качестве причины называли алкоголизм, как говорят, сильнее развитый среди армии, чем среди гражданского населения. Но раньше всего, как уже было нами установлено выше, алкоголизм не имеет вообще определённого влияния на процент самоубийств; следовательно, в частности он не должен оказывать влияния и на процент самоубийств среди военных. Затем, тех нескольких лет военной службы (три года во Франции и два с половиной в Пруссии), которые выпадают на долю мужского населения, недостаточно для того, чтобы выработать из новобранцев закоренелых алкоголиков, и потому громадный контингент самоубийств в армии не может объясняться этой причиной. Наконец, по заключению даже наблюдателей, приписывающих самое большое значение алкоголизму, оказывается, что только одна десятая всех случаев самоубийств в армии могла бы быть отнесена на счёт его влияния. Следовательно, даже в том случае, если бы число самоубийств на почве алкоголизма среди солдат было в два или три раза больше, чем среди гражданского населения, того же возраста, — что ещё не доказано, — то всё-таки оставался бы значительный перевес на стороне самоубийств в армии, для которого пришлось бы искать другого объяснения.

Мотив, который наиболее часто приводится в таких случаях, это отвращение к военной службе. Такое объяснение вполне согласуется с тем мнением, что самоубийство вообще вызывается тяжёлыми условиями существования; строгость дисциплины, отсутствие свободы, полное лишение всяких удобств — всё это заставляет человека смотреть на жизнь в казарме как на нечто исключительно невыносимое. Аргументирующие таким образом забывают, что есть много других, ещё более тяжёлых профессий, которые тем не менее не увеличивают наклонности к самоубийству. Солдат по крайней мере всегда обеспечен в смысле жилища и питания. Но каково бы ни было значение вышеприведённых соображений, следующие факты говорят нам о том, что этого упрощённого объяснения недостаточно.

1) Логика заставляет допустить, что отвращение к военной службе должно сильнее чувствоваться в течение первых годов службы, а затем ослабевает по мере того, как солдат начинает привыкать к жизни в казарме. По истечении известного времени происходит некоторая акклиматизация либо в силу привычки, либо потому, что наиболее непокорный элемент или дезертирует, или кончает с собой. И эта акклиматизация тем глубже пускает свои корни, чем дальше продолжается служба под знамёнами. Если бы перемена привычек и невозможность приспособиться к новому образу жизни определяли специальную наклонность солдата к самоубийству, то коэффициент увеличения должен был бы уменьшаться по мере того, как подвигается вперёд военная служба. В действительности же этого нет, как показывает нижеследующая таблица.

Французская армия		Английская армия
	Унтер-офицеры и солдаты годовое число самоубийств на 100000 чел. (1862—1869)	Возраст	Число самоубийств на 100000
			в Метрополии	в Индии
До истечения одного г. сл.	28	20—25 лет	20	13
Между 1-м и 3-м годом	27	25—30 »лет	39	39
—3—5—	40	30—35 »лет	51	84
—5—7—	48	35—40 »лет	71	103
—7—10—	76	—35—40 лет	—	—

Во Франции меньше, чем за десять лет службы, процент самоубийств почти утраивается, тогда как для холостых гражданского населения он за это же время повышается всего с 237 до 394. В английской армии в Индии за двадцать лет службы процент самоубийств поднимается в восемь раз; нигде и никогда мы не увидим, чтобы процент этот прогрессировал настолько быстро среди гражданского населения. В этом мы имеем новое доказательство того, что повышенная наклонность к самоубийству, свойственная военным, не становится меньше по истечении первых лет службы.

То же самое, по-видимому, происходит в Италии. Правда, в нашем распоряжении нет относительных цифр для наличного состава по отдельным годам. Но валовые цифры почти одинаковы для всех трёх лет военной службы: 15,1 для первого, 14,8 для второго, 14,3 для третьего года. Не подлежит сомнению, что наличный состав армии уменьшается с каждым годом службы, вследствие смертности, преобразований полков, ухода в отставку и так далее. Абсолютные цифры могли удержаться на одном уровне только при том условии, что относительные цифры значительно повысились. Однако, нет ничего невероятного в том, что в некоторых странах известное число самоубийств в начале службы нужно приписать именно перемене образа жизни. Действительно, в Пруссии самоубийства исключительно часто встречаются в течение первых шести месяцев службы. Точно также в Австрии на тысячу случаев приходится 156, совершённых в течение первых трёх месяцев службы^[38], что составляет, без сомнения, очень значительную сумму. Но эти факты нисколько не противоречат предыдущему. Весьма возможно, что помимо временного увеличения, происходящего в период пертурбации вызванной внезапным изменением жизненной обстановки, существует ещё и другое, определяемое совсем иными причинами и прогрессирующее согласно тому закону, который мы наблюдали во Франции и Англии. В конце концов в самой Франции уровень второго и третьего года несколько ниже первого, что не препятствует однако дальнейшему повышению числа самоубийств^[39].

2) Военная жизнь является значительно менее трудной, менее суровой для офицеров и унтер-офицеров, чем для солдат. Поэтому, коэффициент увеличения в двух первых категориях должен быть ниже, чем в третьей. В действительности же происходит совершенно обратное; мы уже установили это для Франции; то же самое повторяется и в других странах. В Италии офицерство за период 1871—1878 г.г. давало среднюю годовую в 565 случаев самоубийств на один миллион, тогда как нижние чины давали только 230 случаев (по Морселли). Для унтер-офицеров процент самоубийств ещё больше: свыше тысячи случаев на один миллион. В Пруссии нижние чины дают 560 самоубийств на один миллион, в то время как унтер-офицеры — 1 140. В Австрии одно самоубийство офицера приходится на девять самоубийств среди солдат, тогда как, без всякого сомнения, в армии на каждого офицера имеется более, чем девять нижних чинов. Точно также, хотя унтер-офицеров меньше, чем по одному на два солдата, одно самоубийство среди первых приходится на 2,5 среди вторых.

3) Отвращение к военной службе должно ощущаться в меньшей степени у тех, кто выбирает её по призванию. Вольноопределяющиеся и сверхсрочные должны были бы проявлять меньшую наклонность к самоубийству; между тем в действительности именно в этой-то среде и наблюдается исключительно сильная к нему наклонность.

		Процент самоубийств на 1 мил.	Средний вероятный возраст	Относительное число самоуб. среди холостяков гражданского населения того же возраста (1880—1891)	Коэффициент увеличения
Годы 1875—1878	Вольноопределяющиеся	670	25	Между 237 и 394, то есть приблизительно 315	2,12
	Сверхсрочные	1.300	30	Между 394 и 627, то есть приблизительно 510	2,54

В силу указанных нами причин, эти коэффициенты, вычисленные по отношению к холостякам за 1889—1891 года, несомненно, ниже, чем в действительности. Интенсивность наклонности к самоубийству, проявляемая сверхсрочными, особенно заслуживает внимания потому, что эти люди остаются на службе после того, как испробовали военную жизнь.

Итак, всего более испытывают влечение к самоубийству те чины армии, у которых наибольшее призвание к военной карьере, которые наиболее свободны от связанных с нею неудобств и лишений. Отсюда вытекает, что специфический для этой профессии коэффициент увеличения самоубийств имеет своей причиной не отвращение к службе, а, наоборот, совокупность навыков, приобретённых привычек или природных предрасположений, составляющих, так называемый, военный дух. Первым качеством солдата является особого рода безличие, какого в гражданской жизни в такой степени нигде не встречается. Нужно, чтобы солдат низко ценил свою личность, если он обязан быть готовым принести её в жертву по первому требованию начальства. Даже вне этих исключительных обстоятельств, в мирное время и в обыденной практике военного ремесла, дисциплина требует, чтобы солдат повиновался, не рассуждая, и иногда даже не понимая. Но для этого необходимо духовное самоотрицание, что, конечно, несовместимо с индивидуализмом. Надо очень слабое сознание своей индивидуальности для того, чтобы так спокойно и покорно следовать внешним импульсам. Одним словом, правила поведения солдата лежат вне его личности; а это и есть характеристическая черта альтруизма. Из всех элементов, составляющих наше современное общество, армия больше всего напоминает собою структуру обществ низшего порядка. Подобно им, армия состоит из компактной массивной группы, поглощающей индивида и лишающей его всякой свободы движения. Так как подобное моральное состояние является естественной почвой для альтруистического самоубийства, то есть полное основание предполагать, что самоубийство среди военных носит такой же характер и имеет такое же происхождение.

Таким путём можно объяснить себе, почему коэффициент увеличения самоубийств возрастает вместе с продолжительностью военной службы; это — оттого, что способность к самоотречению, обезличение развивается как результат продолжительной дрессировки. Точно так же, поскольку военный дух развит сильнее среди сверхсрочных и среди офицеров, чем среди простых рядовых, постольку вполне естественно, что первые два класса обладают более сильно выраженной наклонностью к самоубийству, чем третий. Эта гипотеза даёт нам даже возможность понять странное на первый взгляд превосходство в этом отношении унтер-офицеров над офицерами. Если они чаще лишают себя жизни, то это происходит потому, что не существует другой должности, которая требовала бы от субъекта в такой степени привычки к пассивному повиновению. Как бы ни был дисциплинирован офицер, но в известной мере он должен быть способным к проявлению инициативы; поле его деятельности более широко и в силу этого индивидуальность его больше развита. Условия, благоприятные для альтруистического самоубийства, менее реализованы в офицерской корпорации, чем среди унтер-офицеров; первые живее чувствуют ценность жизни и им поэтому труднее отказаться от неё. Это объяснение даёт нам не только возможность понять многие уже рассмотренные факты, но кроме того подтверждается ещё следующими данными.

1) Из таблицы XXIII вытекает, что коэффициент увеличения самоубийств среди военных тем выше, чем меньше общая масса гражданского населения проявляет склонности к самоубийству, и наоборот. Дания по части самоубийств классическая страна, и солдаты в ней убивают себя не чаще, чем остальная масса населения. По числу самоубийств за нею следом идут Саксония, Пруссия, Франция; в них армия не особенно сильно страдает от самоубийств; коэффициент увеличения колеблется между 1,25 и 1,77. Напротив, этот коэффициент очень значителен для Австрии, Италии, Соединённых Штатов и Англии; всё это те страны, где случаи самоубийств среди гражданского населения очень немногочисленны. Розенфельд в уже цитированной нами раньше статье классифицировал главные европейские страны с точки зрения числа самоубийств среди военных и, не задаваясь целью вывести из этой классификации какое-нибудь определённое заключение, пришёл к тем же результатам. Вот в каком порядке он располагает различные страны, в зависимости от вычисленного им коэффициента.

	Коэффициент увеличения самоубийств солдат по отношению к невоенным от 20—30 летнего возраста	Число самоубийств среди гражданского населения на миллион жителей
Франция	1,3	150 (1871—75)
Пруссия	1,3	133 (1871-75)
Англия	2,2	73 (1876)
Италия	между 3 и 4	37 (1874—77)
Австрия	8	72 (1864—72)

За исключением того, что Австрия должна была бы стоять выше Италии, обратная пропорциональность здесь вполне выдержана^[40].

Австро-Венгрия даёт нам ещё более поразительную картину. Наиболее высокий коэффициент наблюдается там в тех частях войск, которые расположены в областях с наименьшим числом самоубийств среди гражданского населения, и обратно.

Военные округа.	Коэффициент увеличения самоубийств солдат по отношению к невоенным в возрасте свыше 20-ти л.		Число самоубийств среди гражданского населения свыше 20 л. на 1 мил.
Вена (Нижняя и Верхняя Австрия, Зальцбург	1,42		660
Бруюн (Моравия и Силезия)	2,41	Среднее число 2,46	580	480
Прага (Богемия)	2,58		620
Инсбрук (Тироль, Форальберг)	2,41		240
Зара (Далмация)	3,48	Среднее число 3,82	250	283
Грац (Штейермарк, Каринтия, Крайна)	3,58		290
Краков (Галиция и Буковина)	4,41		310

Существует только одно исключение в лице территории Инсбрука, где уровень самоубийств среди гражданского населения стоит низко, а коэффициент увеличения не поднимается выше среднего. В Италии из всех военных округов меньше всего самоубийств насчитывается в Болонье (180 случаев на один миллион), но прочее население чаще всего прибегает к самоубийству именно здесь (89,5). Апулия и Абруцца, наоборот, насчитывают больше всего самоубийств среди военных (370 и 400 на один миллион) и только 15 или 16 среди гражданских элементов. Для Франции можно сделать вполне аналогичное замечание. Парижский военный округ имеет 260 самоубийств на один миллион жителей и значительно уступает Бретани, где мы имеем 440. Даже в Париже коэффициент увеличения должен быть незначительным, ибо в департаменте Сены на один миллион холостых, в возрасте 20—25 лет, приходится 214 самоубийств.

Все эти факты доказывают нам, что причины частых самоубийств в армии не только различны, но и диаметрально противоположны тем, которые вызывают самоубийство среди гражданского населения. В современных сложных европейских обществах самоубийства граждан обязаны своим существованием крайне развитому индивидуализму, неизбежно сопровождающему нашу цивилизацию. Самоубийство в армии должно зависеть от противоположного психического предрасположения, от слабого развития индивидуальности, то есть от того, что мы назвали альтруизмом. И действительно, те народы, у которых особенно часто случаются самоубийства в армии, являются в то же время наименее цивилизованными, и нравы их ближе всего подходят к обществам низшего порядка. Традиционализм, этот главный противник всякого проявления индивидуализма, гораздо больше развит в Италии, Австрии и даже в Англии, чем в Саксонии, Пруссии и Франции. Он более живуч в Заре, Кракове, чем в Граце и Вене, — в Апулии, чем в Риме и Болонье, — в Бретани, чем в департаменте Сены. Так как традиционализм предохраняет от эгоистического самоубийства, то легко понять, что там, где он ещё в силе, гражданское население мало склонно к самоубийству. Но он сохраняет своё профилактическое влияние только до тех пор, пока действует с умеренной силой. Если традиционализм переходит известный предел, то он сам становится источником самоубийств. Но, как мы уже знаем, армия неизбежно стремится его преувеличить и способна преступить меру тем решительнее, чем больше её собственное действие поддерживается и усиливается влиянием окружающей среды. Воспитание, которое она даёт, приводит к результатам, тем более ярким, чем лучше оно согласовано с идеями и чувствами самого гражданского населения; потому что тогда оно не встречает никакого сопротивления. Напротив, там, где военный дух беспрестанно и энергично осуждается общественной моралью, он не может быть так же силён, как там, где вся окружающая среда влияет на молодого солдата в том же самом направлении. Теперь понятно, что в таких странах, где начало альтруизма развито достаточно для того, чтобы в известной мере защитить общую массу населения, армия развивает его до такой степени, что оно становится причиной значительного возрастания самоубийств^[41].

2) Во всех армиях специальные, избранные войска обладают в то же время и наибольшим коэффициентом возрастания самоубийств.

	Средний возраст предполагаемый и действительный	Число самоубийств на 1 миллион	Коэффициент увеличения
Специальные части войск в Париже	30—35	570 (в 1862—78)	2,45	по отношению к мужской половине гражданского населения 35 л., холостых, женатых и вдовых вместе;
Жандармерия		570 (1873)	2,45
Ветераны (упразднены в 1872)	45—55	2.860	2,37	по отношению к холостым того же возраста в теч. 1889—1891 г.г.[42]

Последняя цифра, взятая по отношению к холостякам 1889—1891 г.г., значительно приуменьшена, и всё же она много выше, чем в ординарных войсках. Точно так же в алжирской армии, которая считается среди войсковых частей образцовой, за период 1872—1878 годов число самоубийств было вдвое больше по сравнению с войсками, расквартированными в самой Франции (570 самоубийств на один миллион вместо 280). Наименее подверженными самоубийству оказываются понтоньеры, сапёры, санитарные служители, рабочие в администрации, то есть все те, на ком менее всего отражается военный дух. Точно также в Италии, в то время, как армия вообще за период 1878—1881 годов давала только 430 случаев на один миллион, у стрелков было 580 случаев, у карабинеров — 800, и в военных школах и учебных батальонах — 1010.

Специальные части войск отличаются особенно интенсивным развитием духа военного самоотвержения и самоотречения. Значит, самоубийство в армии варьирует в прямой зависимости от этого морального состояния.

3) Последним доказательством этого закона является то, что самоубийство среди военных всюду уменьшается. В 1862 году во Франции приходилось 630 случаев на один миллион, в 1890 году их было уже только 280. Некоторые полагают, что подобное уменьшение объясняется новым законом, сократившим срок службы. Но это уменьшение началось значительно раньше введения нового закона, а именно в 1862 году, и продолжалось непрерывно, если не считать довольно значительного повышения в 1882—1888 годах.^[43]. С этим явлением мы встречаемся всюду. Число самоубийств в прусской армии вместо 716 случаев на один миллион в 1877 году спустилось до 550 в 1890; в Бельгии, вместо 391 в 1885 году их насчитывалось 185 в 1891; в Италии, вместо 431 в 1876 году — 389 в 1892. В Австрии и Англии уменьшение числа самоубийств мало заметно, но во всяком случае нет и увеличения (1 209 в 1892 году в первой из этих стран, и 210 во второй в 1890 году, вместо 1 277 и 217 в 1876 году).

Если предполагаемое нами объяснение правильно, то дело именно так и должно происходить. Можно считать установленным, что во всех странах одновременно наблюдается падение старого военного духа. Хорошо это или худо, но только прежние привычки пассивного послушания, абсолютного подчинения, одним словом, полного безличия, мало-помалу пришли в противоречие с требованиями общественной совести и потеряли под собой почву. В соответствии с новыми веяниями, дисциплина стала менее требовательной и стеснительной для индивида^[44]. Замечательно, что за этот же период времени, в этих же самых странах, число самоубийств среди гражданского населения безостановочно увеличивалось. Новое доказательство того, что причины, от которых оно зависит, по природе своей противоположны причине, обусловливающей специфическую наклонность к самоубийству среди солдат.

Всё убеждает нас в том, что самоубийство в армии представляет собою только известную форму альтруистического самоубийства. Конечно, мы не желаем сказать этим, что все частные случаи самоубийств в полках носят этот определённый характер или имеют только такое происхождение.

Солдат, одевающий военную форму, не делается совершенно новым человеком; следы его предыдущей жизни, влияние полученного им воспитания — всё это не может исчезнуть как бы по мановению волшебного жезла; и кроме того, он не настолько отделён от остального общества, чтобы совершенно не участвовать в общественной жизни. Самоубийство солдата по своим мотивам и по своей природе может иногда не иметь ничего военного. Но, если устранить эти отдельные случаи, не имеющие между собою никакой связи, то остаётся сплочённая однородная группа, обнимающая собой большинство самоубийств в армии; и здесь определяющую роль играет то состояние альтруизма, вне которого не может быть военного духа. В лице этой группы мы имеем как бы пережиток самоубийств, свойственных обществам низшего порядка; ведь и сама военная мораль некоторыми своими сторонами составляет как бы пережиток морали первобытного человечества^[45]. Под влиянием этого предрасположения, солдат лишает себя жизни при первом столкновении с жизнью, по самому ничтожному поводу: вследствие отказа в разрешении отпуска, вследствие выговора, незаслуженного наказания или неудачи по службе; убивает себя по причине ничтожного оскорбления, мимолётной вспышки ревности или даже просто потому, что на его глазах кто-нибудь покончил с собой. Здесь мы находим объяснение тех явлений заражения, которые так часто наблюдаются в армии. Выше мы приводили целый ряд относящихся сюда примеров.

Подобные факты были бы необъяснимыми, если бы самоубийство в корне своём зависело от индивидуальных причин. Нельзя же допустить, чтобы простой случай собрал именно в одном полку, на одной территории такое большое число лиц, по своему органическому сложению предрасположенных к самоубийству. С другой стороны ещё менее допустимо предположение, чтобы была возможна такая эпидемия подражания со стороны индивидов, нисколько не предрасположенных к самоубийству; но всё легко объясняется, если согласиться с тем, что военная карьера развивает в человеке такой строй души, который непреоборимо тянет его расстаться с жизнью. Вполне естественно, что этот душевный строй встречается, в той или другой степени, у большинства людей, отбывающих военную службу, а так как именно он представляет почву, наиболее благоприятную для самоубийств, то нужен очень небольшой толчок для того, чтобы претворить в действие готовность убить себя, скрытую в человеке рассматриваемого морального склада. Для этого достаточно простого примера, и поэтому-то поступок одного лица с силою взрыва распространяется среди людей, заранее подготовленных следовать ему.

III

Теперь читателю будет более понятно наше желание дать объективное определение факту самоубийства и неизменно придерживаться его в ходе изложения. Хотя альтруистическое самоубийство и содержит в себе все характерные черты самоубийства вообще, но в своих наиболее ярких и поразительных проявлениях приближается к той категории человеческих поступков, к которым мы привыкли относиться с полным уважением и даже восторгом; поэтому мы очень часто отказываемся даже признать в нём факт самоубийства.

В глазах Эскироля и Фальрэ смерть Катона и жирондистов не была самоубийством. Но если те самоубийства, которые своею видимой и непосредственной причиной имеют дух отречения и самоотвержения, не заслуживают такой квалификации, то последняя не может быть применена и к тем самоубийствам, которые происходят от того же морального расположения, хотя и менее очевидного; ибо вторые отличаются от первых только некоторыми оттенками. Если житель Канарских островов, бросающийся в пропасть в честь своего бога — не самоубийца, то нельзя дать этого названия и последователю секты Джина, если он убивает себя для того, чтобы войти в Ничто; точно так же дикарь, отказывающийся под влиянием аналогичного умственного состояния от жизни после какого-нибудь незначительного оскорбления или даже просто для того, чтобы доказать своё презрение к жизни, в свою очередь не может быть назван самоубийцей, равно как и разорившийся человек, не желающий пережить своего позора, и, наконец, те многочисленные солдаты, которые ежегодно увеличивают сумму добровольных смертей. Все эти явления имеют своим общим корнем начало альтруизма, которое в равной степени является и причиной того, что можно было бы назвать героическим самоубийством. Быть может, все эти факты надо отнести к категории самоубийств и исключить из неё только те случаи, в которых имеется налицо совершенно чистый мотив самоубийства? Но раньше всего, что может нам послужить критерием для такого разделения? С какого момента мотив перестаёт быть достаточно похвальным, чтобы руководимый им поступок мог быть квалифицирован как самоубийство? Разделяя коренным образом эти две категории фактов, мы тем самым лишаем себя возможности разобраться в их природе, потому что характерные для этого типа черты всего резче выступают в обязательном альтруистическом самоубийстве; все остальные разновидности составляют только производные формы. Итак, нам приходится или признать недействительной обширную группу весьма поучительных фактов, или же, если не отбрасывать их целиком, то, — помимо того, что мы можем сделать между ними только самый правильный выбор, — мы поставим себя в полную невозможность распознать общий ствол, к которому относятся те факты, которые мы сохраним. Таковы те опасности, которым подвергается человек, если он определяет самоубийство в зависимости от внушаемых ему субъективных чувств.

Кроме того, те доводы и те чувства, которыми оправдывается подобное исключение, и сами-то по себе не имеют никакого основания. Обыкновенно опираются на тот факт, что мотивы, вызывающие некоторые самоубийства альтруистического характера, повторяются в слегка только изменённом виде в основе тех актов, на которые весь мир смотрит, как на глубоко нравственные. Но разве дело обстоит иначе относительно эгоистического самоубийства? Разве чувство индивидуальной автономии не имеет нравственного достоинства так же, как и чувство обратного порядка? Если альтруистическое чувство есть предпосылка известного мужества, если оно закаляет сердца и даже, при дальнейшим развитии, очерствляет их, — то чувство индивидуалистическое размягчает сердца и открывает к ним доступ милосердия. В той среде, где властвует альтруистическое самоубийство, человек всегда готов пожертвовать своею жизнью, но зато он так же мало дорожит и жизнью других людей. Наоборот, там, где человек настолько высоко ставит свою индивидуальность, что вне её не видит никакой цели в жизни, он с таким же уважением относится и к чужой жизни. Культ личности заставляет его страдать от всего того, что может её умалить даже у себе подобных. Более широкая способность симпатически переживать человеческое страдание заступает место фанатического самоотвержения первобытных времён. Итак, и тот и другой тип самоубийства является только преувеличенной или уклонившейся от правильного развития формой какой-либо добродетели. Но в таком случае пути их воздействия на моральное сознание не настолько разнятся между собою, чтобы дать нам право создавать так много зависящих от этого отдельных видов.

 

Примечания

1. Вероятно, опечатка. Предположительно должно быть «Armee». — Примечание редактора Викитеки.
2. Библиография: Steinmetz, Suicide among primitive Peoples из «American Anthropologist», январь 1894 года. Waitz, «Anthropologie der Naturvoelker», passim. Suicides dans les armées в Journal de la societé de statistique 1874 года, стр. 250. Millar, Statistic of military suicide в «Journal of the statistical society», Лондон, июнь 1874 года. Mesnier, Du suicide dans l’Armées, Париж 1881 года. Bournet, Criminalité en France et en Italie, стр.83 и след. — Roth, Die Selbstmorde in der K. u. K. Armee in den Jahren 1873—80, из «Statistische Monatschrift» 1892 год. Rosenfeld, Die Selbstmorde in der Preussischen Armee из Militärwochenblatt, 1894, 3-е приложение. Его же, Der Selbstmord in der K. u. K. oesterreichischen Heere^[1] из «Deutsche Worte», 1893 год. — Antony, Suicide dans l’armée allemande, «Arch. de méd. et de phar. militaire». Париж, 1895 год
3. Oettingen, «Moralstatistik», стр. 762.
4. Цитируем по Brierre de Boismont, стр. 23.
5. Punica I, стр. 225 и след.
6. Vie d’Alexandre т. CXIII.
7. VIII, 9.
8. См. Wyatt Gill «Myths and songs of the South Pacific», стр. 163.
9. Frazer, «Golden Bough», т. I, стр. 216 и след.
10. Strabon § 486. — Elien V. H., 337.
11. Диодор Сицилийский, III, 33, §§ 5 и 6.
12. Pomponius Mela, III. 7.
13. Historie de France, I, 81. Ср. Цезаря, De Bello Gallico, VI. 19.
14. См. Spencer, Sociologie, т. II, стр. 146.
15. См. Jarves, History of the Sandwich Islands, 1843, стр. 108.
16. Вполне возможно, что в основе этой установившейся практики лежит забота о том, чтобы помешать духу умершего вернуться снова на землю за близкими людьми и вещами. Но подобная забота неизбежно предполагает, что клиент и слуга строго подчинены своему господину, что они с ним нераздельны и, даже более того, что во избежание несчастья, связанного с пребыванием духа усопшего на земле, они должны пожертвовать собою ради общего интереса.
17. См. Frazer, Golden Bough, loc. cit. и passim.
18. См. Division du Travail Social, passim.
19. Цезарь, «Галльская война», VI. 14. Валерий Максим, VI. 11 и 12. Плиний, Естественная история, IV. 12.
20. Посидоний, XXIII. ap. Athen. Deipno, IV. 154.
21. Elien, XII. 23.
22. Waitz, «Anthropologie der Naturvoelker», т. VI, стр. 115.
23. Ibid., т. III. 1-ое Hoelfte, стр. 102.
24. Mary Eastman, «Dacotah», стр. 89, 169. Ломброзо, «L’Uome delinquente».
25. Lisle, op. cit., стр. 333.
26. Barth, «The religions of India», Лондон, 1891 год, стр. 146.
27. Bühler, «über die indische Secte der Jaïna», Вена, 1887 год, стр. 10, 19 и 37.
28. Barth, op. cit., стр. 279.
29. Heber, «Narrative of a Journey throught The Upper Provinces of India», 1824—1825, т. VII.
30. Forsyth, The Highlands of Central India, Лондон, 1871 год, стр. 172—175.
31. См. Burnell, «Glossary», 1886, слово Iagarnnath. Обычай этот уже почти исчез, но можно ещё наблюдать отдельные случаи. См. Stirling, Asiat Resch, т. XV, стр. 324.
32. Histoire du Japon, т. II.
33. Моральное состояние, вызывавшее такое самоубийство, называлось acedia. См. Bourquelot, «Recherches surles opinions et la législation en matière de mort volotaire pendant le moyen age».
34. Столь частые самоубийства среди деятелей великой революции объясняются, — по крайней мере, отчасти — альтруистическим настроением умов. В эти времена междуусобной борьбы, коллективного энтузиазма — индивидуальная личность потеряла свою ценность. Интересы родины или партии стояли выше всего; этим же обстоятельством объясняется многочисленность казней: убивать было так же легко, как и кончать с собой.
35. Цифровые данные о самоубийстве среди военных заимствованы нами либо из официальных документов, либо у Вагнера (op. cit., стр. 229 и след.); относительно гражданского населения мы пользовались также официальной статистикой, указаниями Вагнера и Морселли. Для Соединённых Штатов мы предположили средний возраст в армии такой же, как в Европе, между 20—30 годами.
36. Здесь можно видеть новое доказательство недействительности органического фактора вообще и брачного подбора в частности.
37. В течение 1867—1874 годов среднее число самоубийств было приблизительно 140; за период 1889—1891 оно повысилось до 210—220, то есть мы имеем увеличение почти на 60%. Если процент среди холостяков увеличился в такой же степени, — а нет основания думать, чтобы это было иначе, — то за первый период он равнялся бы 319, что подняло бы коэффициент увеличения у унтер-офицеров до 3,11. Если мы не говорим об унтер-офицерах после 1874 года, то поступаем так потому, что, начиная с этого момента, становится всё меньше и меньше солдат, выслужившихся в унтер-офицеры.
38. См. статью de Roth в «Stat. Monatsschrift», 1892, стр. 200.
39. Для Пруссии и Австрии мы не знаем наличного состава каждого года службы, а это обстоятельство не позволяет нам установить относительных чисел. Во Франции предполагают, что если после войны число самоубийств в армии уменьшилось, то это произошло потому, что уменьшился самый срок военной службы (пять лет вместо семи). Но это уменьшение продолжалось недолго и, начиная с 1882 года, цифры заметно поднялись. С 1882 до 1889 они возвратились к той высоте, на которой стояли до войны, колеблясь в пределах 322—424 на один миллион, и это происходило несмотря на новое сокращение срока службы (три года вместо пяти лет).
40. Можно спросить себя: не объясняется ли громадное увеличение коэффициента среди военных в Австрии тем, что случаи самоубийства регистрируются там в армии более тщательно, чем среди гражданского населения.
41. Надо отметить, что дух альтруизма связан с самой территорией. Армейский корпус, расположенный в Бретани, не состоит исключительно из бретонцев, но на нём отражается моральное воздействие окружающей среды.
42. Многие жандармы и муниципальные гвардейцы женаты.
43. Этот факт слишком значителен для того, чтобы его можно было объяснить простою случайностью. Если отметить, что он совершенно точно совпадает с началом французских колониальных предприятий, то можно с полным основанием задать себе вопрос, не послужил ли ряд разразившихся тогда войн поводом к возрождению военного духа.
44. Мы не хотим этим сказать, что в данном случае личность страдает от этого гнёта, и именно потому человек кончает с собой. Здесь люди убивают себя больше потому, что они мало индивидуализированы.
45. Мы вовсе не хотим этим сказать, что эта мораль должна отныне исчезнуть. Все эти пережитки имеют свой raison d’être и вполне естественно, что некоторые элементы прошлого уживаются с современностью. Вся наша жизнь соткана из противоречий.