Солнце стояло уже высоко, когда наш караван подходил к Зюльфагарскому проходу, служащему дорогою в Афганистан. Широкая, совершенно пустынная долина среди невысоких гор, постепенно суживаясь по направлению афганских владений, переходит в ущелье, вход в которое охраняется конным отрядом афганских войск. Группа жилых полуразрушенных глинобитных строений виднелась сбоку ущелья, примыкая к подошве горного хребта. В самой середине прохода, повернувшись лицом к русским владениям, виднелась рослая фигура афганского часового[1], державшего обнаженную шашку в руке и задумчиво всматривавшегося в даль. Ярко-красного цвета мундир английского образца, казался цветным пятном, резко выделявшимся на желтом фоне песков пустыни. Высокого роста, с длинною черною бородою и угрюмо смотревшими из-под надвинутой белой чалмы глазами, часовой стоял неподвижно, с полным, казалось, безразличием относясь к нашему появлению близ границы.
Всюду вокруг расстилалась пустыня. Горные хребты, лишенные растительности, тесно надвинулись к долине, среди которой поднимался большой курган, около которого виднелась, как будто вросшая в землю, землянка русского пограничного поста Чекмаклы-Ченга. Вершина кургана была увенчана тремя высокими крестами, обнесенными решеткою — это место упокоения трех воинов рати государственной, погибших при исполнении своей трудной порубежной службы от лишения, болезней и ран, полученных при защите русских интересов. Белая фигура дежурного, стоящего в расстоянии двести-триста шагов от афганского часового, виднелась издалека.
Жара видимо томила дежурного, который хотя и крепился, но все же всем своим видом показывал, что он уже порядочно раскис. Красноватого цвета почва производила самое неприятное впечатление для глаза, навевая своим однообразием дремоту. В проходе царствовала невозмутимая тишина, нарушаемая топотом копыт очередного разъезда, медленно пробиравшегося по тропинке на соседний пост Ак-Рабат, расположенный на высоком хребте этого же имени в двадцати-тридцати верстах южнее. Изо дня в день, под взаимным наблюдением, сменяются в определенные часы русский и афганский часовые, оберегающие неприкосновенность своих территорий.
Порою с шумом и гортанным говором высыпают из своих мазанок все люди афганского поста и, построившись на ровной площадке, производят учение, старательно отчеканивая ружейные приемы.
Как будто обиженные видом военных упражнений представителей соседней армии, по команде начальника поста бодро выскакивают из своей землянки люди Чекмалы-Ченгинского поста и, в несколько минут оседлав своих коней, устраивают манежную езду, скачку через препятствия и рубку чучел.
Проделав несколько упражнений, оба войска делают перерыв и, отдыхая, осматривают друг друга любопытными глазами.
— Ишь бородачи, как приемы-то отчеканивают, — сообщает в сотый раз все одно и то же замечание один солдат.
— Что и говорить, хорошо обучают их… — добавляет другой, — а только случись война, мы их живой рукой расколотим, потому все же народ они сырой…
И солдат, наэлектризованный собственными мыслями, угрожающе сжимает винтовку. Почти те же замечания с незначительными вариациями слышатся в афганских рядах. Так же сжимаются стволы винтовок и на лицах у всех видно одно и то же выражение сдерживаемой вражды… Люди русского и афганского постов, живя по четыре-пять лет в расстоянии трехсот-четырехсот шагов друг от друга, знакомства между собой не ведут никакого. Кушкинский разгром еще не изгладился из памяти афганцев.
Афганские войска имели в свое время инструкторами офицеров английской армии, в силу чего во всем, начиная с обмундирования, видно английское влияние. Образцы обмундирования, оружия и снаряжения мало чем отличаются от таковых же, существующих в англо-индийской армии.
Значительное число мусульман из сипайских и бенгальских полков, отбыв свой срок службы в этих войсках, поступают в ряды афганской армии, где они считаются особенно желательным элементом, к привлечению которого на службу принимались бывшим эмиром Абдурахманом различные меры. То же самое замечается и в настоящее время. Отряды афганских войск расположены по всей русско-афганской границе, причем величина их в зависимости от значения пункта, колеблется от одного взвода до двух сотен. Войска эти принадлежат к числу иррегулярных и поэтому очень дурно снаряжены и обучены. Исключением является незначительное количество людей из регулярных частей.
— Серьезный народ, — сообщил нам начальник поста на вопрос о том, каковы афганцы, — только очень наших российских не любят, — сказывают, их эмир не позволяет им дружбу с нами вести… Здесь у них, ваше высокоблагородие, начальник ихний, вроде как бы капитан, а только против наших офицеров он куда, далеко ему.
— А что муштрует он своих здорово?
— Каждый день все учит… Одно, что люди у них хуже наших, а только ездят они хорошо…
Зюльфагарский проход, в сущности, не имеет того огромного значения в стратегическом отношении, которое ему приписывают афганские военные власти. Являясь одной из дорог, ведущих из России в Афганистан, он находится в расстоянии тридцати-сорока верст от другой, также очень удобной дороги, проходящей мимо Ак-Рабата.
В проходе имеется несколько небольших источников пресной воды, но грунт земли каменный, и поэтому растительность везде совершенно отсутствует.
Далее граница идет по Ак-Рабатскому горному хребту. Поднимаясь на значительные высоты с пологими скатами, то снова опускаясь вниз, медленно подвигались мы вперед среди полной тишины пустыни. Лишь кое-где на склонах гор, еще не совсем выжженных горячим солнцем, виднелись пространства, покрытые небольшою травою, по которой бродили стада баранов. Толстые стебли ассафетиды[2], в некоторых местах покрывали землю, имея вид толстых белых трубок, в беспорядке брошенных в кучу.
Вдали в некоторых местах белели, рельефно выделяясь среди желтого фона земли, пересохшие солончаковые озера, которые казались покрытыми пушистою снеговою пеленою, и, лишь подъехав ближе к ним, можно было видеть их дно, покрытое кристаллами самоосадочной соли беловато-розоватого цвета. Берега таких озер на большом пространстве были покрыты толстым слоем гравия. Едкая солончаковая пыль, поднимаемая копытами наших коней, стояла столбом в воздухе и, вследствие отсутствия ветра, жара была невыносимая. Чахлые небольшие кусты гребенщика и колючки кое-где попадались на дороге, являясь лишь приманкою для неприхотливых в корме верблюдов.
Лошади наши устало брели, переступая с ноги на ногу. На всех напала какая-то особенная сонливость. Разговоры не вязались, и каждый только и думал, как бы скорее добраться до поста Ак-Рабата. В воображении ясно рисовался отдых в комнатах просторной и высокой офицерской квартиры с закрытыми ставнями, через которые не проникают горячие лучи так сильно палившего нас южного солнца. То и дело мы по очереди звали ехавшего сзади джигита, на седельном вьюке у которого висели обшитые сукном, большие стеклянные бутылки с водою. Сделанный глоток довольно холодной воды лишь увеличивал жажду и вызывал огромное выделение пота, который крупными каплями спадал с наших обожженных солнцем лиц. Солнце жгло тело через китель, нагревая металлические пуговицы. Лишь одни наши джигиты чувствовали себя под его лучами прекрасно. Одетые в ватные халаты и косматые белые папахи туземного образца, они не чувствовали этого невыносимого зноя, защищенные толстым слоем стеганной ваты. Кожа на лице и руках трескалась и, разъедаемая пылью, невыносимо болела.
Между тем мы поднялись на Ак-Рабатское горное плато, широкою равниною расстилавшееся перед нами до самого конца горизонта. Это плато занимает пространство от восьмидесяти до ста квадратных верст, причем замечается постепенный наклон скатов к середине, дающий основание предполагать, что здесь когда-то в отдаленные времена существовало на высоте почти трех тысяч фут над уровнем моря горное озеро. Это предположение подтверждается также и тем, что вся середина плато, имеющая до двух верст в поперечнике, покрыта крупным гравием и галькою, а совершенно ровная середина его положительно усеяна колодцами, которых здесь насчитывается до тридцати шести, но во всех них вода горько-соленого вкуса и поэтому ее пьют лишь огромные стада баранов, пригоняемые туркменами. В самом центре колодцев на мертвой серой почве построены здания ак-рабадского пограничного поста и офицерской квартиры при нем, а еще дальше виднеется казарма казачьего поста, устроенного для поддержания почтового сообщения между Кушкою и Серахсомь. Общая картина этих зданий, заброшенных в пустыню, без всяких признаков растительности, удручающим образом подействовала на нас, с наглядною рельефностью давая возможность видеть те лишения, которые испытывают небольшие пограничная и казачья команды. Во все стороны, куда ни взглянешь, всюду расстилается безбрежная, мертвая пустыня.
— Просто с ума можно сойти, — жаловался нам поручик К., сидящий уже безвыездно два года в этих местах. — От людей совершенно отвык. Есть нечего. Книг нет… И заполнить время даже службою невозможно, потому что вся почти граница с Афганистаном в контрабандном отношении совершенно спокойна. Для развития наших торговых сношений с Афганистаном афганцам предоставлено право с товаром переезжать границу в любом пункте, поэтому если даже и наткнется такой караван на наш разъезд, так все равно задержать товар мы не имеем права; хозяин заявляет, что действительно перешел границу, но что в настоящее время направляется в таможню, где и оплатит все пошлиною. А если укажете ему, что в этих местах, куда он направляется, нет таможни, то у него готовый ответ: «Я России не знаю и поэтому не знаю, куда ведет эта дорога». Ничего с ним не поделаешь. Дашь лишь конвойного для сопровождения в таможню и больше ничего. А при таком положении много контрабандного товара в наши пределы водворяется. Места глухие, троп пропасть, ну и трудно вследствие этого усмотреть.
— А вы хорошо, наверно, изучили здешние места? — поинтересовался кто-то из присутствующих.
— Кажется, каждую складку местности знаю, исходил всё вдоль и поперек, но все же должен признаться, что есть уголки, которые не обследованы. Ведь площадь огромная. Граница идет по хребтам и ущельям, но, правда сказать, точно она не определена, то есть, вероятно, если поискать в делах, так окажется, что разграничение было сделано точно, но потом столбы раскрали, концы позасыпались. На афганской стороне тоже пустыня. Лишь против поста, верстах в десяти, есть афганский пост, но он состоит из небольшой команды иррегулярных войск — в сущности какого-то сброда оборванцев. Регулярные же войска стоят в Суйме-Керизе[3], где расположен сильный отряд кавалерии.
— Мне как-то, бродя по окрестностям, пришлось заблудиться и случайно попасть в ущелье, ведущее в Афганистан. Дело было в ночное время. Из ущелья в ущелье, я, разыскивая дорогу, забрел очень далеко на афганскую территорию; вижу, что не выберешься, да и измучился порядочно, поэтому и решил заночевать. Джигит со мною был, были и запасы, поэтому я не особенно горевал, когда устроился на ночлег среди глухого ущелья. Утром, выспавшись хорошенько, двинулись мы снова на поиски. По солнцу точно определили направление. Но только подвернулось тут стадо горных баранов, и я снова увлекся да проходил за ними целый день. Думаю, верст семьдесят пять внутрь Афганистана махнул, если не больше. И, представьте себе, в одной из долин среди гор, в самом диком и малодоступном месте мы наткнулись на статую кабана, высеченную ,_p.10.png)
Афганский аксакал (старшина) из черного мрамора и поставленную на огромный обломок скалы. Самая фигура кабана вышиною аршина полтора и длиною около двух аршин. Происхождение ее, очевидно, очень древнее, потому что мрамор сильно выветрился и дал трещины. Но работа замечательная — кабан, как живой. Вокруг него вся долина покрыта обломками костей и черепами, и все это отчасти занесено песком. Нужно думать, что это какой-нибудь памятник. После приходилось о нем разговаривать кое с кем из афганцев, но, представьте, что о его существовании никто не знает. Допустить, что был какой-нибудь культ поклонения этому животному также нельзя, зная отвращение жителей востока к свиньям. Поэтому единственно, что можно предполагать, — это создание памятника в домусульманский период народностью, жившею в здешних местах. Вообще досадно, что нет никакой возможности точно обследовать хотя бы ближайшую часть афганской территории, там во всяком случае можно найти очень много интересного.
Дорога до Ислим-Чешме пролегала по песчаной местности, поросшей гребенщиком. Постепенно понижаясь, отлогий скат горного плато перешел в равнину, по которой, извиваясь и делая тысячи поворотов, текла небольшая речка с горько-соленою водою, берега которой покрыты были чахлою травою зеленовато-желтоватого оттенка.
За рекою начиналась равнина и лишь на самом краю горизонта вырисовывались горы. Чахлые заросли гребенщика и различных видов колючки мало скрашивали однообразную картину, расстилавшуюся перед нами и наводившую тоску своим унылым, мертвым видом. По русской стороне тянулась постепенно понижавшаяся цепь невысоких холмов.
Среди равнины еще издалека виднелась группа построек поста Ислим-Чешме.