Рождественская лодка (Балобанова)/ДО
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. |
| ← Предисловіе | Рождественская Лодка | Бабушкинъ Домъ → |
| Источникъ: Балобанова Е. В. Легенды о старинныхъ замкахъ Бретани. — СПб.: С.-Петербургская Губернская Типографія, 1896. — С. 1. |
На самомъ берегу моря, въ мѣстности, называемой Peulven, т. е. Каменная Скала, находится одинъ изъ самыхъ древнихъ замковъ Бретани.
Въ старые годы замокъ этотъ принадлежалъ очень гордому рыцарю, пожалуй, что самому гордому рыцарю на свѣтѣ. Женился онъ тоже на гордой принцессѣ, настоящей принцессѣ королевскаго рода. Жили они на своей Каменной Скалѣ, какъ орелъ и орлица на высокомъ дубу, на горной вершинѣ, рѣдко спускаясь на землю и не входя ни въ какія сношенія со своими менѣе знатными сосѣдями; низшій-же классъ населенія они и за людей не считали.
Вскорѣ родился у нихъ сынъ, наслѣдникъ ихъ имени и родовой славы. Французскій король пріѣзжалъ на крестины, папскій нунцій самъ совершалъ церемонію. Мальчикъ росъ истиннымъ сыномъ гордаго рыцаря: въ раннемъ дѣтствѣ отказался онъ принимать пищу изъ рукъ служанки, а съ семилѣтняго возраста не иначе показывался людямъ, какъ верхомъ и въ сопровожденіи оруженосца. О дѣтскихъ играхъ и забавахъ не было и рѣчи, а если и случалось ему знакомиться съ мальчиками-ровесниками своими, то всегда справлялся онъ объ ихъ родословной и проводилъ съ ними время въ замковомъ арсеналѣ или въ конюшняхъ.
Года черезъ два послѣ рожденія сына, родились у гордаго рыцаря двѣ дочери: Марія и Анна-Роза. Торжественно звонили замковые колокола, извѣщая міръ объ этомъ важномъ событіи. Французская королева была воспріемницей, Руанскій епископъ пріѣзжалъ на крестины.
— Поддержатъ онѣ славу своего рода, выйдя замужъ за принцевъ королевской крови! — говорили всѣ, бывшіе при ихъ крещеніи.
Радовался и гордый рыцарь, что родились у него дочери, а не сыновья, хотя въ тѣ времена появленіе на свѣтъ дѣвочекъ не считалось большимъ счастьемъ: для поддержанія блеска своего имени гордый рыцарь распродалъ понемногу большую часть своихъ владѣній, и хотя на долю старшему сыну его и оставалось еще не мало земель, но при нѣсколькихъ братьяхъ не хватило бы средствъ надѣлить ихъ всѣхъ, какъ прилично такому славному роду.
Но вотъ года черезъ три, въ одно прекрасное майское утро, когда вся природа улыбается и наряжается по-праздничному, родился у рыцаря и второй сынъ.
Не звонили радостно замковые колокола, извѣщая міръ объ этомъ событіи; не пріѣзжали ни французскій король, ни французская королева на крестины, папскій нунцій не совершалъ церемоніи, да и мальчикъ родился совсѣмъ не въ славный родъ своего отца и не былъ похожъ на сына принцессы королевской крови: черненькій, съ огромной головой, съ круглыми глазами и большимъ ртомъ, онъ скорѣе напоминалъ лягушенка, чѣмъ принца. Съ отвращеніемъ взглянулъ на него гордый рыцарь, а жена его сказала, что этотъ лягушенокъ не можетъ считаться ихъ сыномъ.
Названіе «Лягушенка» такъ и осталось за мальчикомъ, хотя старый замковый капелланъ при крещеніи и назвалъ его христіанскимъ именемъ Рене.
Года шли и смѣняли другъ друга, маленькій лягушенокъ превращался въ большого неуклюжаго, но сильнаго мальчика. Никто не заботился о немъ, никто не ласкалъ его, но никто и не стѣснялъ его ничѣмъ, и онъ привыкъ бродить цѣлые дни по морскому берегу, исчезалъ изъ замка на цѣлыя недѣли, то гостилъ онъ у какого-нибудь товарища на фермѣ, то уходилъ въ море съ рыбаками изъ Порта-Бланка или Лоніона. У простыхъ людей Рене всегда былъ желаннымъ гостемъ, всюду любили его и ласкали.
Но вотъ умеръ гордый рыцарь и былъ похороненъ въ великолѣпномъ семейномъ склепѣ, а на другой день похоронъ принцесса отвезла бѣднаго Лягушенка въ монастырь и просила пріучить его къ суровой жизни и воспитать въ полномъ отреченіи отъ міра.
Опасаясь, какъ бы свободолюбивый мальчикъ не убѣжалъ какъ-нибудь изъ монастыря, его заперли въ мрачныхъ подземельяхъ на время, пока не привыкнетъ онъ къ суровой жизни. Почти цѣлый годъ томился онъ взаперти: весной доносились до него ароматы цвѣтовъ, напоминавшіе ему его любимые лѣса; лѣтомъ съ тоской вспоминалъ онъ морской берегъ, озаренный яркимъ солнцемъ, и синее море, отражавшее стѣны и башни его родного замка, и тянуло его туда на свободу, тянуло съ неудержимою силой!
Лѣто смѣнилось осенью, и у бѣднаго мальчика не стало больше терпѣнія томиться въ своей мрачной тюрьмѣ.
Воспользовавшись тѣмъ, что забыли какъ-то запереть двери его подземелья, вышелъ онъ на воздухъ, вышелъ безъ мысли о бѣгствѣ, но вотъ пролетѣли надъ нимъ аисты и своимъ крикомъ поманили его въ даль, и тихо пошелъ онъ въ ту сторону, куда летѣли они, и скоро скрылся въ сосѣднемъ лѣсу.
Долго шелъ Рене, самъ не зная куда; на ночь заходилъ онъ въ какія-то деревни и бурги[1], и вездѣ принимали и кормили мальчика-нищаго: однихъ школяровъ бродило и побиралось тогда великое множество.
Черезъ нѣсколько дней увидалъ Рене свѣтлую полоску на горизонтѣ, — это было море у Порта-Бланка.
Здѣсь посчастливилось мальчику найти корабль, на который требовался юнга. Правда, корабль былъ ветхій и ненадежный, да и самъ шкиперъ его пользовался недоброй славой, но зато не разспрашивалъ онъ Рене ни о чемъ, и къ разсвѣту слѣдующаго же дня были они уже въ открытомъ морѣ.
Вскорѣ въ замокъ пришла вѣсть о бѣгствѣ мальчика, а потомъ пришла вѣсть и о томъ, куда онъ дѣвался.
— Что же, пускай себѣ служить юнгой на кораблѣ, — сказала жестокосердая принцесса, — если не хотѣлъ онъ слушаться своей матери.
— Очень радъ! — сказалъ семнадцатилѣтній Гюльомъ, старшій сынъ гордаго рыцаря, — мальчишка пожалуй, еще надѣлалъ-бы много хлопотъ: эти монахи ужасные пролазы, и онъ могъ явиться со временемъ и потребовать свою долю наслѣдства.
— Бѣдный Рене! — сказали другъ другу Марія и Анна-Роза и украдкой отерли слезы.
Прошло лѣтъ пять. Мало радости принесли эти годы обитателямъ замка! Гордый наслѣдникъ рода холодно простился съ матерью и сестрами и отправился ко двору французскаго короля. То и дѣло приходило отъ него приказаніе продать тотъ или другой замокъ, ту или другую часть владѣній покойнаго рыцаря. Извѣстенъ былъ графъ Гюльомъ, какъ необыкновенно искусный игрокъ въ кости, да какъ любимецъ придворныхъ дамъ, но какъ-то не доходило вѣстей о какихъ-нибудь доблестныхъ подвигахъ или о примѣрахъ его рыцарской чести.
Никакой принцъ королевской крови не являлся просить руки Маріи или Анны-Розы. Все мрачнѣе и пустыннѣе дѣлался замокъ, все бѣднѣе и бѣднѣе становилась гордая принцесса.
Но вотъ, ровно черезъ пять лѣтъ послѣ бѣгства Рене, наканунѣ Рождества, сидѣла гордая принцесса съ дочерьми за позднимъ ужиномъ. На морѣ была очень сильная буря, вѣтеръ такъ и вылъ въ трубахъ и пустынныхъ залахъ замка.
Говорили о послѣднемъ распоряженіи Гюльома продать сосѣднему бургу всю прилегавшую къ нему землю.
— Я предвижу день, когда придется продать и этотъ замокъ! — сказала Марія.
— Я не переживу этого дня, — гордо возразила принцесса.
— Во всякомъ случаѣ, мы съ Анной-Розой рѣшили покинуть замокъ, — продолжала Марія, — пройдя нашъ паркъ, мы очутимся за оградой монастыря: дѣвушкамъ нашего рода нѣтъ другого исхода. Къ счастью, сборы не долги и путь не длиненъ!
— А я все-таки хотѣла бы знать, гдѣ теперь Рене! — вдругъ прервала бесѣду Анна-Роза, — я всегда думаю о немъ въ такую бурю и очень была бы рада узнать, что онъ не въ морѣ въ нынѣшнюю ночь!
За молитвой въ этотъ вечеръ она молилась за бѣдствующихъ на морѣ.
Послѣ полуночи мать разбудила дѣвушекъ; рѣдко входила она къ нимъ въ комнату, и онѣ очень испугались, увидя ее.
— Послушайте, дѣти мои, не доносятся ли до васъ странные звуки?
Дѣвушки встали и, не смотря на грохотъ бури, услыхали мѣрные удары веселъ, — «пликъ-плокъ, пликъ-плокъ» ясно доносилось до нихъ съ моря.
— Отчего вы такъ встревожились, матушка? — спросила Марія. — Развѣ вы не узнали ударовъ веселъ? — это просто лодка идетъ къ берегу.
— Да, но это необыкновенная лодка, — больше часа слушала я эти мѣрные удары, а лодка все идетъ, и шумъ ея веселъ не заглушается грохотомъ бури.
— Несомнѣнно, что лодка идетъ къ берегу! — утверждала Марія, — и теперь мнѣ слышатся даже голоса!
Она распахнула окошко, едва оправившись съ сильнымъ порывомъ вѣтра, удары веселъ стали сильнѣе, и можно было ясно различить грубые голоса и ругательства…
Но вдругъ среди грубыхъ мужскихъ голосовъ и бретонской рѣчи послышался тонкій молодой голосъ и слова «adieu mère!»[2] отчетливо прозвучали по-французски.
Всѣ вздрогнули и поблѣднѣли. Марія выпустила изъ рукъ раму, и бѣшеный вѣтеръ мигомъ сорвалъ ее съ петель и ворвался въ комнату, задулъ свѣчу, а вмѣстѣ съ нимъ словно ворвались и тѣ же звуки, мѣрные удары веселъ «пликъ-плокъ, пликъ-плокъ»…
Когда всѣ пришли въ себя, старая кормилица принцессы подняла руку и печальнымъ и торжественнымъ голосомъ начала читать «De-profundis»[3].
— Какъ тебѣ не стыдно пугать насъ, Тулузана! — сказала Марія, — поди-ка лучше, распорядись, чтобы въ окнахъ башенъ зажгли огни: это, вѣроятно, идетъ сюда лодка съ какого-нибудь погибающаго корабля, и надо, чтобы они правили на нашъ свѣтъ: тутъ берегъ пологій и удобный для выхода; вели развести огонь въ кухнѣ, чтобы несчастные нашли здѣсь теплую пищу.
Прошло полчаса, часъ, но никто не являлся въ замокъ за помощью, и давно уже не было слышно ни ударовъ веселъ, ни голосовъ.
На другое утро старая Тулузана пошла разслѣдовать дѣло, но не добилась толку: никто не слыхалъ никакихъ голосовъ, никто не видалъ никакой лодки, а сосѣдніе рыбаки увѣряли, что ночь была такая бурная, что они, опасаясь, какъ бы не унесло ихъ снасти и лодки, не ложились спать во всю ночь, нѣсколько разъ выходили на берегъ и ничего не замѣтили на морѣ.
Корабль, на которомъ служилъ Рене, пропалъ безъ вѣсти. Утромъ наканунѣ Рождества рыбаки видѣли его недалеко отъ порта. Весь день стояли мглистыя сумерки, а къ вечеру разыгралась такая буря, что трудно было выдержать и не такому старому судну. Но никто не видалъ момента крушенія; пытался ли экипажъ достичь берега въ лодкѣ, или корабль прямо пошелъ ко дну, осталось неизвѣстно.
Одно было несомнѣнно, бѣдный Лягушенокъ лежалъ на днѣ морскомъ. Каждому своя судьба!
Черезъ годъ въ Рождественскую ночь опять за позднимъ ужиномъ сидѣла гордая принцесса съ одной изъ своихъ дочерей.
Марія поступила такъ, какъ говорила: она прошла черезъ паркъ и скрылась за оградою монастыря съ тѣмъ, чтобы никогда уже не выходить оттуда. Послѣднюю Рождественскую ночь проводила въ замкѣ и Анна-Роза: вскорѣ и она должна была послѣдовать за сестрой.
Не успѣли онѣ прочитать вечернюю молитву, какъ вдругъ опять мѣрные удары веселъ «пликъ-плокъ, пликъ-плокъ» явственно донеслись до нихъ среди ночной тишины… Анна-Роза отворила окно, и удары веселъ стали еще слышнѣе. На этотъ разъ ночь была ясная и безмолвная, и молодая дѣвушка рѣшилась выйти на берегъ.
Луна свѣтила такъ ярко, что можно было видѣть все на далекомъ разстояніи, но ни лодки, ни корабля нигдѣ не было; кромѣ утесовъ Св. Гильды да Семи Острововъ ничего не видала она, а между тѣмъ мѣрные удары веселъ «пликъ-плокъ, пликъ-плокъ» явственно раздавались почти у самаго берега, но ни голосовъ ни говора не было слышно.
Печально вернулась Анна-Роза въ свою башню, ни слова не сказавъ матери о томъ, куда ходила.
Но гордая принцесса сама пошла къ морю. Цѣлый годъ думала она о своемъ сынѣ, не о томъ гордомъ, холодномъ красавцѣ, что игралъ такъ искусно въ кости при дворѣ французскаго короля, а о маленькомъ, широкоплечемъ, черноглазомъ Лягушенкѣ-Рене, голосъ котораго прозвучалъ ей въ послѣдній часъ его жизни въ прошлую Рождественскую ночь, прозвучалъ такимъ нѣжнымъ прощаньемъ — «adieu mère!»[2]
На прибрежьѣ все было безмолвно. Даже море почти не плескалось у берега; тихо было въ морской глубинѣ, и только мѣрные удары веселъ «пликъ-плокъ, пликъ-плокъ» явственно раздавались въ воздухѣ. Принцесса сѣла на камень и стала слушать.
Между тѣмъ, поднялся туманъ, и всѣ предметы на берегу приняли странныя, диковинныя очертанія. Встала гордая принцесса, чтобы идти домой, но силы оставили ее: она едва-едва передвигала ноги, и влажный отъ сырости шлейфъ ея платья словно превратился въ непомѣрно тяжелую гирю. Она опять сѣла. Туманъ все густѣлъ и густѣлъ, и все яснѣе и яснѣе вставалъ передъ ней образъ ея бѣднаго заброшеннаго сына, покоящагося теперь на днѣ морскомъ, а мѣрные удары веселъ явственно раздавались въ воздухѣ.
Стала гордая принцесса молить о прощеніи Святую Матерь, Матерь Младенца, пришедшаго въ эту ночь на землю искупить грѣхи людей. Но, можетъ быть, Святая Дѣва не преклонитъ слуха къ мольбѣ одной лишь только грѣшницы, изо всѣхъ великихъ грѣшниковъ міра, — къ мольбѣ матери, изъ высокомѣрія и гордости бросившей на произволъ судьбы своего сына.
А между тѣмъ, мѣрные удары веселъ все приближались и приближались къ берегу.
Долго прислушивалась къ этимъ звукамъ и Анна-Роза; но она не знала, что мать ея сидитъ на морскомъ берегу одна со своими воспоминаніями: все, что посѣяли въ сердцѣ ея высокомѣріе и гордость, все это разрослось въ большое развѣсистое дерево, корнями своими придавившее ея бѣдное загубленное дитя, спящее теперь на днѣ морскомъ.
Да, не знала Анна-Роза, что для ея матери насталъ страшный часъ пробужденія! Долго сидѣла она у окна своей башни, прислушиваясь къ доносившимся до нея мѣрнымъ ударамъ веселъ.
Но вотъ, налетѣлъ порывъ вѣтра, одинъ, другой, закипѣло сердитое море, и мгновенно разразилась страшная буря. Многимъ будетъ она стоить жизни! Будетъ стоить она жизни и гордой принцессѣ, сидящей въ оцѣпѣненіи на берегу у самаго моря.
Да, ничего этого не знала Анна-Роза, прислушиваясь къ мѣрнымъ ударамъ веселъ, заглушавшимъ даже грохотъ бури!
Но вотъ солнце взошло надъ умиротворенной землей, — буря утихла, и праздничное утро наступило спокойное и ясное.
Но въ замкѣ церковные колокола звонили печально: посреди церкви стоялъ катафалкъ, а на немъ гробъ, а въ гробу томъ, въ шелковомъ платьѣ, убранномъ перьями, лежала женщина, — вчера еще такая гордая принцесса королевской крови. Все тихо и безмолвно кругомъ, но покойница лежитъ съ напряженнымъ лицомъ, точно прислушиваясь къ мѣрнымъ ударамъ веселъ…
Слышатся эти звуки и Аннѣ-Розѣ, стоящей въ углу безмолвнаго храма, и кажется ей, что звуки эти все приближаются и приближаются.
Теперь замокъ принадлежитъ духовенству прихода Трегье. Новыя времена давно уже царятъ въ этихъ, когда-то мрачныхъ, покояхъ: вездѣ обои покрыли сырыя стѣны, а калориферы высушили плѣсень. Вездѣ цвѣты, ковры, газовое освѣщеніе, никто не помнитъ старой исторіи этого замка, другія времена, другія и пѣсни!
Но каждый годъ наканунѣ Рождества, какая бы ни была погода, — бушуетъ ли вѣтеръ, тихо ли, какъ зеркало, море, кто бы ни были обитатели замка: въ полночь и далеко за полночь слышатъ они мѣрные удары веселъ, — «пликъ-плокъ, пликъ-плокъ» явственно доносится до нихъ съ моря.
Примѣчанія
править- ↑ брет.
- ↑ а б фр.
- ↑ лат. De profundis — Изъ глубины. Прим. ред.