Рождественская лодка (Балобанова)

Рождественская лодка
автор Екатерина Вячеславовна Балобанова
Источник: Балобанова Е. В. Легенды о старинных замках Бретани. — СПб.: С.-Петербургская губернская типография, 1896. — С. 1.

На самом берегу моря, в местности, называемой Peulven, т. е. Каменная скала, находится один из самых древних замков Бретани.

В старые годы замок этот принадлежал очень гордому рыцарю, пожалуй, что самому гордому рыцарю на свете. Женился он тоже на гордой принцессе, настоящей принцессе королевского рода. Жили они на своей Каменной скале как орёл и орлица на высоком дубу на горной вершине, редко спускаясь на землю и не входя ни в какие сношения со своими менее знатными соседями; низший же класс населения они и за людей не считали.

Вскоре родился у них сын, наследник их имени и родовой славы. Французский король приезжал на крестины, папский нунций сам совершал церемонию. Мальчик рос истинным сыном гордого рыцаря: в раннем детстве отказался он принимать пищу из рук служанки, а с семилетнего возраста не иначе показывался людям, как верхом и в сопровождении оруженосца. О детских играх и забавах не было и речи, а если и случалось ему знакомиться с мальчиками-ровесниками своими, то всегда справлялся он об их родословной и проводил с ними время в замковом арсенале или в конюшнях.

Года через два после рождения сына, родились у гордого рыцаря две дочери: Мария и Анна-Роза. Торжественно звонили замковые колокола, извещая мир об этом важном событии. Французская королева была восприемницей, Руанский епископ приезжал на крестины.

— Поддержат они славу своего рода, выйдя замуж за принцев королевской крови! — говорили все, бывшие при их крещении.

Радовался и гордый рыцарь, что родились у него дочери, а не сыновья, хотя в те времена появление на свет девочек не считалось большим счастьем: для поддержания блеска своего имени гордый рыцарь распродал понемногу большую часть своих владений, и хотя на долю старшему сыну его и оставалось ещё немало земель, но при нескольких братьях не хватило бы средств наделить их всех как прилично такому славному роду.

Но вот года через три, в одно прекрасное майское утро, когда вся природа улыбается и наряжается по-праздничному, родился у рыцаря и второй сын.

Не звонили радостно замковые колокола, извещая мир об этом событии; не приезжали ни французский король, ни французская королева на крестины, папский нунций не совершал церемонии, да и мальчик родился совсем не в славный род своего отца и не был похож на сына принцессы королевской крови: чёрненький, с огромной головой, с круглыми глазами и большим ртом, он скорее напоминал лягушонка, чем принца. С отвращением взглянул на него гордый рыцарь, а жена его сказала, что этот лягушонок не может считаться их сыном.

Название «Лягушонка» так и осталось за мальчиком, хотя старый замковый капеллан при крещении и назвал его христианским именем Рене.

Года шли и сменяли друг друга, маленький лягушонок превращался в большого неуклюжего, но сильного мальчика. Никто не заботился о нём, никто не ласкал его, но никто и не стеснял его ничем, и он привык бродить целые дни по морскому берегу, исчезал из замка на целые недели, то гостил он у какого-нибудь товарища на ферме, то уходил в море с рыбаками из Порт-Бланка или Лониона. У простых людей Рене всегда был желанным гостем, всюду любили его и ласкали.

Но вот умер гордый рыцарь и был похоронен в великолепном семейном склепе, а на другой день похорон принцесса отвезла бедного Лягушонка в монастырь и просила приучить его к суровой жизни и воспитать в полном отречении от мира.

Опасаясь, как бы свободолюбивый мальчик не убежал как-нибудь из монастыря, его заперли в мрачных подземельях на время, пока не привыкнет он к суровой жизни. Почти целый год томился он взаперти: весной доносились до него ароматы цветов, напоминавшие ему его любимые леса; летом с тоской вспоминал он морской берег, озарённый ярким солнцем, и синее море, отражавшее стены и башни его родного замка, и тянуло его туда на свободу, тянуло с неудержимою силой!

Лето сменилось осенью, и у бедного мальчика не стало больше терпения томиться в своей мрачной тюрьме.

Воспользовавшись тем, что забыли как-то запереть двери его подземелья, вышел он на воздух, вышел без мысли о бегстве, но вот пролетели над ним аисты и своим криком поманили его в даль, и тихо пошёл он в ту сторону, куда летели они, и скоро скрылся в соседнем лесу.

Долго шёл Рене, сам не зная куда; на ночь заходил он в какие-то деревни и бурги[1], и везде принимали и кормили мальчика-нищего: одних школяров бродило и побиралось тогда великое множество.

Через несколько дней увидал Рене светлую полоску на горизонте, — это было море у Порт-Бланка.

Здесь посчастливилось мальчику найти корабль, на который требовался юнга. Правда, корабль был ветхий и ненадёжный, да и сам шкипер его пользовался недоброй славой, но зато не расспрашивал он Рене ни о чём, и к рассвету следующего же дня были они уже в открытом море.

Вскоре в замок пришла весть о бегстве мальчика, а потом пришла весть и о том, куда он девался.

— Что же, пускай себе служить юнгой на корабле, — сказала жестокосердая принцесса, — если не хотел он слушаться своей матери.

— Очень рад! — сказал семнадцатилетний Гюльом, старший сын гордого рыцаря. — Мальчишка пожалуй, ещё наделал бы много хлопот: эти монахи — ужасные пролазы, и он мог явиться со временем и потребовать свою долю наследства.

— Бедный Рене! — сказали друг другу Мария и Анна-Роза и украдкой отёрли слёзы.

Прошло лет пять. Мало радости принесли эти годы обитателям замка! Гордый наследник рода холодно простился с матерью и сёстрами и отправился ко двору французского короля. То и дело приходило от него приказание продать тот или другой замок, ту или другую часть владений покойного рыцаря. Известен был граф Гюльом как необыкновенно искусный игрок в кости да как любимец придворных дам, но как-то не доходило вестей о каких-нибудь доблестных подвигах или о примерах его рыцарской чести.

Никакой принц королевской крови не являлся просить руки Марии или Анны-Розы. Всё мрачнее и пустыннее делался замок, всё беднее и беднее становилась гордая принцесса.

Но вот, ровно через пять лет после бегства Рене, накануне Рождества, сидела гордая принцесса с дочерьми за поздним ужином. На море была очень сильная буря, ветер так и выл в трубах и пустынных залах замка.

Говорили о последнем распоряжении Гюльома продать соседнему бургу всю прилегавшую к нему землю.

— Я предвижу день, когда придётся продать и этот замок! — сказала Мария.

— Я не переживу этого дня, — гордо возразила принцесса.

— Во всяком случае, мы с Анной-Розой решили покинуть замок, — продолжала Мария, — пройдя наш парк, мы очутимся за оградой монастыря: девушкам нашего рода нет другого исхода. К счастью, сборы не долги и путь не длинен!

— А я всё-таки хотела бы знать, где теперь Рене! — вдруг прервала беседу Анна-Роза. — Я всегда думаю о нём в такую бурю и очень была бы рада узнать, что он не в море в нынешнюю ночь!

За молитвой в этот вечер она молилась за бедствующих на море.

После полуночи мать разбудила девушек; редко входила она к ним в комнату, и они очень испугались, увидя её.

— Послушайте, дети мои, не доносятся ли до вас странные звуки?

Девушки встали и, несмотря на грохот бури, услыхали мерные удары вёсел, — «плик-плок, плик-плок» ясно доносилось до них с моря.

— Отчего вы так встревожились, матушка? — спросила Мария. — Разве вы не узнали ударов вёсел? — Это просто лодка идёт к берегу.

— Да, но это необыкновенная лодка, — больше часа слушала я эти мерные удары, а лодка всё идёт, и шум её вёсел не заглушается грохотом бури.

— Несомненно, что лодка идёт к берегу! — утверждала Мария. — И теперь мне слышатся даже голоса!

Она распахнула окошко, едва оправившись с сильным порывом ветра, удары вёсел стали сильнее, и можно было ясно различить грубые голоса и ругательства…

Но вдруг среди грубых мужских голосов и бретонской речи послышался тонкий молодой голос, и слова «adieu mère!»[2] отчётливо прозвучали по-французски.

Все вздрогнули и побледнели. Мария выпустила из рук раму, и бешеный ветер мигом сорвал её с петель и ворвался в комнату, задул свечу, а вместе с ним словно ворвались и те же звуки, мерные удары вёсел «плик-плок, плик-плок»…

Когда все пришли в себя, старая кормилица принцессы подняла руку и печальным и торжественным голосом начала читать «De profundis»[3].

— Как тебе не стыдно пугать нас, Тулузана! — сказала Мария. — Поди-ка лучше, распорядись, чтобы в окнах башен зажгли огни: это, вероятно, идёт сюда лодка с какого-нибудь погибающего корабля, и надо, чтобы они правили на наш свет: тут берег пологий и удобный для выхода; вели развести огонь в кухне, чтобы несчастные нашли здесь тёплую пищу.

Прошло полчаса, час, но никто не являлся в замок за помощью, и давно уже не было слышно ни ударов вёсел, ни голосов.

На другое утро старая Тулузана пошла расследовать дело, но не добилась толку: никто не слыхал никаких голосов, никто не видал никакой лодки, а соседние рыбаки уверяли, что ночь была такая бурная, что они, опасаясь, как бы не унесло их снасти и лодки, не ложились спать всю ночь, несколько раз выходили на берег и ничего не заметили на море.

Корабль, на котором служил Рене, пропал без вести. Утром накануне Рождества рыбаки видели его недалеко от порта. Весь день стояли мглистые сумерки, а к вечеру разыгралась такая буря, что трудно было выдержать и не такому старому судну. Но никто не видал момента крушения; пытался ли экипаж достичь берега в лодке, или корабль прямо пошёл ко дну, осталось неизвестно.

Одно было несомненно, бедный Лягушонок лежал на дне морском. Каждому своя судьба!

Через год в Рождественскую ночь опять за поздним ужином сидела гордая принцесса с одной из своих дочерей.

Мария поступила так, как говорила: она прошла через парк и скрылась за оградою монастыря с тем, чтобы никогда уже не выходить оттуда. Последнюю Рождественскую ночь проводила в замке и Анна-Роза: вскоре и она должна была последовать за сестрой.

Не успели они прочитать вечернюю молитву, как вдруг опять мерные удары вёсел «плик-плок, плик-плок» явственно донеслись до них среди ночной тишины… Анна-Роза отворила окно, и удары вёсел стали ещё слышнее. На этот раз ночь была ясная и безмолвная, и молодая девушка решилась выйти на берег.

Луна светила так ярко, что можно было видеть всё на далёком расстоянии, но ни лодки, ни корабля нигде не было; кроме утёсов Св. Гильды да Семи островов ничего не видала она, а между тем мерные удары вёсел «плик-плок, плик-плок» явственно раздавались почти у самого берега, но ни голосов, ни говора не было слышно.

Печально вернулась Анна-Роза в свою башню, ни слова не сказав матери о том, куда ходила.

Но гордая принцесса сама пошла к морю. Целый год думала она о своём сыне, не о том гордом, холодном красавце, что играл так искусно в кости при дворе французского короля, а о маленьком, широкоплечем, черноглазом Лягушонке-Рене, голос которого прозвучал ей в последний час его жизни в прошлую Рождественскую ночь, прозвучал таким нежным прощаньем — «adieu mère!»[2]

На прибрежье всё было безмолвно. Даже море почти не плескалось у берега; тихо было в морской глубине, и только мерные удары вёсел «плик-плок, плик-плок» явственно раздавались в воздухе. Принцесса села на камень и стала слушать.

Между тем, поднялся туман, и все предметы на берегу приняли странные, диковинные очертания. Встала гордая принцесса, чтобы идти домой, но силы оставили её: она едва-едва передвигала ноги, и влажный от сырости шлейф её платья словно превратился в непомерно тяжёлую гирю. Она опять села. Туман всё густел и густел, и всё яснее и яснее вставал перед ней образ её бедного заброшенного сына, покоящегося теперь на дне морском, а мерные удары вёсел явственно раздавались в воздухе.

Стала гордая принцесса молить о прощении Святую Матерь, Матерь Младенца, пришедшего в эту ночь на землю искупить грехи людей. Но, может быть, Святая Дева не преклонит слуха к мольбе одной лишь только грешницы, изо всех великих грешников мира, — к мольбе матери, из высокомерия и гордости бросившей на произвол судьбы своего сына.

А между тем, мерные удары вёсел всё приближались и приближались к берегу.

Долго прислушивалась к этим звукам и Анна-Роза; но она не знала, что мать её сидит на морском берегу одна со своими воспоминаниями: всё, что посеяли в сердце её высокомерие и гордость, всё это разрослось в большое развесистое дерево, корнями своими придавившее её бедное загубленное дитя, спящее теперь на дне морском.

Да, не знала Анна-Роза, что для её матери настал страшный час пробуждения! Долго сидела она у окна своей башни, прислушиваясь к доносившимся до неё мерным ударам вёсел.

Но вот, налетел порыв ветра, один, другой, закипело сердитое море, и мгновенно разразилась страшная буря. Многим будет она стоить жизни! Будет стоить она жизни и гордой принцессе, сидящей в оцепенении на берегу у самого моря.

Да, ничего этого не знала Анна-Роза, прислушиваясь к мерным ударам вёсел, заглушавшим даже грохот бури!

Но вот солнце взошло над умиротворённой землёй, — буря утихла, и праздничное утро наступило спокойное и ясное.

Но в замке церковные колокола звонили печально: посреди церкви стоял катафалк, а на нём — гроб, а в гробу том, в шёлковом платье, убранном перьями, лежала женщина, — вчера ещё такая гордая принцесса королевской крови. Всё тихо и безмолвно кругом, но покойница лежит с напряжённым лицом, точно прислушиваясь к мерным ударам вёсел…

Слышатся эти звуки и Анне-Розе, стоящей в углу безмолвного храма, и кажется ей, что звуки эти всё приближаются и приближаются.


Теперь замок принадлежит духовенству прихода Трегье. Новые времена давно уже царят в этих, когда-то мрачных, покоях: везде обои покрыли сырые стены, а калориферы высушили плесень. Везде цветы, ковры, газовое освещение, никто не помнит старой истории этого замка, другие времена — другие и песни!

Но каждый год накануне Рождества, какая бы ни была погода, — бушует ли ветер, тихо ли как зеркало море, кто бы ни были обитатели замка: в полночь и далеко за полночь слышат они мерные удары вёсел, — «плик-плок, плик-плок» явственно доносится до них с моря.

Примечания

править
  1. брет.
  2. а б фр.
  3. лат. De profundisИз глубины. Прим. ред.