I
О томъ, что недавно случилось въ Иранѣ,
Повѣдаю я передъ всѣми…
Сидѣлъ на цвѣтномъ кашемирскомъ диванѣ
Паша трехбунчужный въ гаремѣ.
Гречанки, лезгинки поютъ и играютъ,
Подъ пѣсни ихъ пляшутъ киргизки:
Здѣсь небо, тамъ тѣни Эвлиса мелькаютъ
Въ обѣтныхъ глазахъ одалиски.
Паша ихъ не видитъ, паша ихъ не слышитъ,
Надвинулъ чалму; недвижимо
И молча онъ куритъ — и вѣтеръ колышитъ
Вокругъ его облако дыма.
Вдругъ шумъ до порога блаженства доходитъ —
Рабы разступились толпою;
Кизляръ-ага новую плѣнницу вводитъ
И молвитъ, склонясь предъ пашою:
«Эффенди! твои свѣтозарныя очи
Горятъ межъ звѣздами дивана,
Какъ въ яркихъ алмазахъ, на ризахъ полночи,
Самъ пламенникъ Альдеборана!
Блесни же мнѣ свыше, свѣтило дивана!
Слуга твой, въ усердьѣ горячемъ,
Принесъ тебѣ вѣсти, что вѣтръ Ляхистана
Даритъ тебя новымъ харачемъ.
Въ Стамбулѣ сады падишаха едва ли
Такою красуются розой…
Она — уроженка холодной той дали,
Куда ты уносишься грезой».
Тутъ съ плѣнницы снялъ онъ покровъ горделиво —
И ахнулъ весь дворъ и смутился…
Паша на красавицу глянулъ лѣниво —
И медленно на бокъ склонился.
Чубукъ и чалма у него упадаютъ;
Дремотой смежилися вѣки;
Уста посинѣли… къ нему подбѣгаютъ:
Уснулъ ренегатъ… и навѣки.
II
«Карать чародѣйку!» — кричатъ янычары;
Законники тоже: «карать!»
«Казнить назарейку за адскія чары!»
«Вбить въ камни ее! Вмуровать!»
«Гассанъ, что и тигровъ и львовъ былъ жесточе,
Тотъ строгій паша-ренегатъ,
Кого ни единой красавицы очи,
Казалось, вовѣкъ не плѣнятъ, —
Гассанъ!.. Онъ двукратно имѣлъ отъ Хокана
Его одалискъ по пятку
За то, что Хоканъ получилъ отъ Гассана
На блюдѣ Ифлака башку.
И что-жь? Хоть онѣ красотою блестѣли,
Гассанъ ихъ отвергъ, пренебрегъ,
А нынѣ сраженъ вдругъ очами газели,
Какъ взглядомъ змѣи мотылекъ.
Подъ стражей надежной на жертву народу
Пускай приведетъ ее бей!» —
Вотъ — ждутъ правовѣрные, часъ ужь къ исходу,
И кади ужь ѣдетъ. Скорѣй!
Вотъ кади пріѣхалъ! Вотъ камни готовы!
Толпа нетерпѣньемъ полна…
Но бей не является; сбиты оковы:
Пропали и бей, и она.
