I
О том, что недавно случилось в Иране,
Поведаю я перед всеми…
Сидел на цветном кашемирском диване
Паша трёхбунчужный в гареме.
Гречанки, лезгинки поют и играют,
Под песни их пляшут киргизки:
Здесь небо, там тени Эвлиса мелькают
В обетных глазах одалиски.
Паша их не видит, паша их не слышит,
Надвинул чалму; недвижимо
И молча он курит — и ветер колышет
Вокруг его облако дыма.
Вдруг шум до порога блаженства доходит —
Рабы расступились толпою;
Кизляр-ага новую пленницу вводит
И молвит, склонясь пред пашою:
«Эфенди! Твои светозарные очи
Горят меж звездами дивана,
Как в ярких алмазах, на ризах полночи,
Сам пламенник Альдебарана!
Блесни же мне свыше, светило дивана!
Слуга твой, в усердье горячем,
Принёс тебе вести, что ветр Ляхистана
Дарит тебя новым харачем.
В Стамбуле сады падишаха едва ли
Такою красуются розой…
Она — уроженка холодной той дали,
Куда ты уносишься грёзой».
Тут с пленницы снял он покров горделиво —
И ахнул весь двор и смутился…
Паша на красавицу глянул лениво —
И медленно на бок склонился.
Чубук и чалма у него упадают;
Дремотой смежилися веки;
Уста посинели… к нему подбегают:
Уснул ренегат… и навеки.
II
«Карать чародейку!» — кричат янычары;
Законники тоже: «карать!»
«Казнить назарейку за адские чары!»
«Вбить в камни её! Вмуровать!»
«Гассан, что и тигров и львов был жесточе,
Тот строгий паша-ренегат,
Кого ни единой красавицы очи,
Казалось, вовек не пленят, —
Гассан!.. Он двукратно имел от Хокана
Его одалиск по пятку
За то, что Хокан получил от Гассана
На блюде Ифлака башку.
И что ж? Хоть они красотою блестели,
Гассан их отверг, пренебрёг,
А ныне сражён вдруг очами газели,
Как взглядом змеи мотылёк.
Под стражей надёжной на жертву народу
Пускай приведёт её бей!» —
Вот — ждут правоверные, час уж к исходу,
И кади уж едет. Скорей!
Вот кади приехал! Вот камни готовы!
Толпа нетерпеньем полна…
Но бей не является; сбиты оковы:
Пропали и бей, и она.
См. также одноимённые страницы.