Присяжный повѣренный, одинъ изъ тѣхъ, которые при старомъ режимѣ спокойно рискуя личной свободой, не думая о карьере, мужественно выступали защитниками въ политическихъ процессахъ и нанесли самодержавію не мало ударовъ, — человѣкъ, прекрасно знающій глубину безправія и цинизма монархіи, говорилъ мнѣ на дняхъ:
— «Такъ же, какъ при Николаѣ Романовѣ, я выступаю защитникомъ въ наскоро сдѣланномъ политическомъ процессѣ: такъ же, какъ тогда ко мнѣ приходятъ плакать и жаловаться матери, жены, сестры заключенныхъ; какъ прежде — аресты совершаются «по щучьему велѣнью», арестованныхъ держатъ въ отвратительныхъ условіяхъ, чиновники «новаго строя» относятся къ подслѣдственному такъ же бюрократически-безсердечно, какъ относились прежде. Мнѣ кажется, что въ моей области нѣтъ измѣнѣній къ лучшему».
А я думаю, что въ этой области слѣдуетъ ожидать всѣхъ возможныхъ измѣненій къ худшему. При монархіи покорные слуги Романова иногда не отказывали себѣ въ удовольствіи полиберальничать, покритиковать режимъ, поныть на тему о гуманизмѣ и вообще немножко порисоваться благодушіемъ, показать невольному собесѣднику, что и въ сердцѣ заядлаго чиновника не всѣ добрыя начала истреблены усердной работой по охранѣ гнилья и мусора.
Наиболѣе умные, вѣроятно, понимали, что «политикъ» человѣкъ, въ сущности и для нихъ не вредный, — работая надъ освобожденіемъ Россіи, онъ работалъ и надъ освобожденіемъ чиновника отъ хамоватой «верховной власти».
Теперь самодержавія нѣтъ и можно показать всю «красоту души», освобожденной изъ плѣна строгихъ циркуляровъ.
Теперь чиновникъ стараго режима, кадетъ или октябристъ, встаетъ предъ арестованнымъ демократомъ какъ его органическій врагъ, либеральная маниловщина — никому не нужна и не умѣстна.
Съ точки зрѣнія интересовъ партій и политической борьбы все это вполнѣ естественно, а «по человѣчеству» — гнусно и будетъ еще гнуснѣй по мѣрѣ неизбѣжнаго обостренія отношеній между демократіей и врагами ея.
Въ одной изъ грязненькихъ, уличныхъ газетъ нѣкто напечаталъ свои впечатлѣнія отъ поѣздки въ Царское Село. Въ малограмотной статейкѣ, предназначенной на потѣху улицы и разсказывающей о томъ, какъ Николай Романовъ пилитъ дрова, какъ его дочери работаютъ въ огородѣ, — есть такое мѣсто:
Матросъ подвозитъ въ качалкѣ Александру Федоровну. Она похудѣвшая, осунувшаяся, во всемъ черномъ. Медленно съ помощью дочерей выходитъ изъ качалки и идетъ, сильно прихрамывая на лѣвую ногу…
— Вишь, заболѣла — замѣчаетъ кто-то изъ толпы: — Обезножила…
— Гришку бы ей сюда, — хихикаетъ кто-то въ толпѣ: — Живо бы поздоровѣла.
Звучитъ оглушительный хохотъ.
Хохотать надъ больнымъ и несчастнымъ человѣкомъ — кто бъ онъ ни былъ — занятіе хамское и подленькое. Хохочутъ русские люди, тѣ самые, которые пять мѣсяцевъ тому назадъ относились къ Романовымъ со страхомъ и трепетомъ, хотя и понимали — смутно — ихъ роль въ Россіи.
Но — дѣло не въ томъ, что веселые люди хохочутъ надъ несчастіемъ женщины, а въ томъ, что статейка подписана еврейскимъ именемъ Іос. Хейсинъ.
Я считаю нужнымъ напомнить г. Хейсину нѣсколько строкъ изъ статьи профессора Бодуэна де Куртенэ въ сборникѣ «Щитъ»:
«Утащили въ вагонѣ чемоданъ. Воръ оказался полякомъ. Но не сказали, что укралъ «полякъ», а только, что укралъ «воръ».
Другой разъ похитителемъ оказался русскій. И на этотъ разъ обличили въ кражѣ не русскаго, а просто — «вора».
Но если бъ чемоданъ оказался въ рукахъ еврея, — было бы сказано, что «укралъ еврей», а не просто «воръ».
Полагаю, что мораль должна быть понятна Хейсину и подобнымъ ему «бытописателямъ», — напр. Давиду Айзману и т. д. — вѣдь по поводу ихъ сочиненій тоже могутъ сказать, что это пишутъ не просто до оглупѣнія обозленные люди, а — «евреи».
Едва ли найдется человѣкъ, настолько безтолковый, чтобъ по поводу сказаннаго заподозрить меня въ антисемитизмѣ.
Я считаю нужнымъ, — по условіямъ времени, — указать, что нигдѣ не требуется столько такта и моральнаго чутья, какъ въ отношеніи русскаго къ еврею и еврея къ явленіямъ русской жизни.
Отнюдь не значитъ, что на Руси есть факты, которыхъ не долженъ критически касаться татаринъ или еврей, но — обязательно помнить, что даже невольная ошибка, — не говоря уже о сознательной гадости, хотя бы она была сдѣлана изъ искренняго желанія угодить инстинктамъ улицы, — можетъ быть истолкована во вредъ не только одному злому или глупому еврею, но — всему еврейству.
Не надо забывать этого, если живешь среди людей, которые могутъ хохотать надъ больнымъ и несчастнымъ человѣкомъ.
