Мое свидание с великой княгиней произошло вечером 7-го февраля в канцелярии арестного дома Пятницкой части, куда меня привели нарочно. Я не был предупрежден о свидании, я не звал великую княгиню к себе. Когда она вошла ко мне, вся в черном, медленной походкой разбитого горем человека, со слезами на глазах, я не узнал ее и первоначально предположил, что это должно быть кто-нибудь из арестованных для опознания. «Жена я его» — прошептала великая княгиня, приблизившись ко мне. Я не встал перед нею, и она беспомощно опустилась на соседний стул и продолжала плакать, опустив голову на мои руки.
— Княгиня‚ — сказал я, — не плачьте. Это должно было случиться... Почему со мной говорят только после того, как я совершил убийство, — сказал я в раздумьи.
— Вы должно быть много страдали, что вы решились.... — заговорила она, но тут я прервал ее, вскочил и в большом возбуждении от ее слез громко произнес:
— Что из того, страдал ли я, или нет. Да, я страдал, но мои страдания я слил со страданиями миллионов людей. Слишком много вокруг нас льется крови, и у нас нет другого средства протестовать против жестокостей правительства, против этой ужаснейшей войны...
— Но почему со мной разговаривают только после того, как я совершил убийство, — повторил я, прервав свое размышленье. — Знаете, великая княгиня, когда-то, еще мальчиком, я часто думал о том, что так много слез на свете, что столько неправды творится вокруг, и мне иногда казалось, что вот, стоит пойти, выплакать свои слезы за всех — и зло будет уничтожено. Но... — тут я махнул рукою. Я продолжал свою мысль, желая испытать княгиню. — Ведь если бы я пришел и теперь к великому князю и указал ему на все его действия, вредные народу, ведь меня посадили бы в сумасшедший дом или — что вернее — бросили бы в тюрьму, как бросают тысячи людей, страдающих за свои убеждения. Почему народу не дают говорить?
— Да, очень жалко, что вы к нам не пришли и что мы не знали вас раньше. — Великая княгиня произнесла эти слова, я думаю, без задней мысли и, по-видимому, она искренне пожалела, что у нас убивают только потому, что народу сковали уста.
— Но ведь вы знаете, что сделали с рабочими 9-го января, когда они шли к царю? Неужели вы думали, это может пройти безнаказанно? Эта ужасная война, которая ведется с такою ненавистью к народу.... Вы объявили войну народу, мы приняли вызов. Я отдал бы тысячу жизней, а не одну. Россия должна быть свободной.
— Но честь, честь родины, — заметила она. — Я был, повторяю, в большом возбуждении, так что не дал ей говорить по-настоящему.
— Честь родины, — ответил я сарказмом.
— Разве вы думаете, что и мы не страдаем? Разве вы думаете, что и мы не желаем добра народу?
— Да‚ вы теперь страдаете... заметил я, — а добро... оставим в покое добро. Те, кто, как вы говорите, творят его одной рукой, а в другой — держат за спиной нож. — Мы оба замолчали, и я сел. Великая княгиня также успокоилась немного и начала причитывать о великом князе: что он-де ждал смерти, что из-за этого он покинул пост генерал-губернатора, что он был такой хороший человек. Тут я опять прервал великую княгиню и, щадя ее чувства, заявил: «Не будем говорить о великом князе. Я не хочу с вами говорить о нем, я скажу все на суде. Вы знаете, что я совершил это вполне сознательно. Великий князь был определенный политический деятель. Он знал, чего он хотел».
— Да, я не могу вести с вами политических разговоров... Я хотела бы только, чтобы вы знали, что великий князь простил вам, что я буду молиться за вас...
Мы смотрели друг на друга, не скрою, с некоторым мистическим чувством, как двое смертных, которые остались в живых. Я — случайно, она — по воле организации, по воле моей, так как организация и я обдуманно стремились избежать излишнего кровопролития.
И я, глядя на великую княгиню, не мог не видеть на ее лице выражения благодарности, если не мне, то во всяком случае судьбе, за то, что она не погибла.
— Я прошу вас, возьмите от меня на память иконку. Я буду молиться за вас. — И я взял иконку.
Это был для меня символ признания с ее стороны моей победы, символ ее благодарности судьбе за сохранение ее жизни и покания ее совести за преступления великого князя.
— Моя совесть чиста, — повторил я, — мне очень больно, что я причинил вам горе, но я действовал сознательно, и если бы у меня была тысяча жизней, я отдал бы всю тысячу, не только одну.
Великая княгиня встала, чтобы уйти. Я также встал.
— Прощайте, — сказал я, — повторяю, мне очень больно, что я причинил вам горе, но я исполнил свой долг и я его исполню до конца и вынесу все, что мне предстоит. Прощайте, потому что мы с вами больше не увидимся.