Ранние годы моей жизни (Фет)/1893 (ДО)/9
| ← Глава VIII | Ранніе годы моей жизни — Глава IX | Глава X → |
| Источникъ: Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ. Ранніе годы моей жизни. — Москва: Товарищество типографіи А. И. Мамонтова, 1893. — С. 77—81. |
Мнѣ было уже лѣтъ 14, когда около Новаго года отецъ, рѣшительно объявилъ, что повезетъ меня и Любиньку въ Петербургъ учиться. Приготовлены были двѣ кожаныхъ кибитки съ фартуками и круглыми стеклянными по бокамъ окошечками, и какъ бы вродѣ репетиціи отецъ повезъ насъ съ сестрою на „Добрую воду“, на Оптуху къ Семенковичамъ и наконецъ, главнымъ образомъ, въ Орелъ проститься съ дѣдушкой. Нервная мать все время не могла удержаться отъ слезъ, но это видимо только раздражало отца, и онъ повторялъ: „нѣтъ, нѣтъ, это не моя метода; такъ-то, говорятъ, обезьяны обнимаютъ дѣтей, да и задушатъ. Дѣти не игрушки; по моему, поѣзжай хоть въ Америку, да будь счастливь“.
Конечно, все дѣлалось по совѣщанію съ дядей Петромъ Неофитовичемъ, и я даже подозрѣваю, съ его матеріальной помощью. Домашній портной Антонъ не только смастерилъ мнѣ фрачную пару изъ старой отцовской, но сшилъ и новый синій сюртукъ, спускавшійся мнѣ чуть не до пятъ. Дядя подарилъ мнѣ плоскіе серебряные часы съ золоченымъ ободкомъ и 300 рублей ассигнаціями денегъ.
Наконецъ, въ переднюю кибитку по возможности нагруженную, подобно задней, всякимъ добромъ, преимущественно конфектами въ подарки, сѣли мы съ отцомъ, а во второй слѣдовала нянька съ Любинькой, а на облучкахъ ѣхали: Илья Аѳанасьевичъ и дорожный поваръ Аѳанасій, мой бывший учитель.
Дѣти, если это возможно, еще большіе эгоисты, чѣмъ взрослые, и прощаясь съ матерью, я, гордый предстоящей, какъ я думалъ, свободой, не понималъ, съ какою материнскою нѣжностью разлучаюсь.
Незадолго до нашего отъѣзда, годовой братъ Петруша сильно заболѣлъ, и я какъ теперь помню на рукахъ кормилицы выздоравливающаго изнеможеннаго ребенка, едва держащаго голову на исхудалой шеѣ.
Дядя Петръ Неофитовичъ, соскучась зимою въ деревнѣ, кулилъ себѣ во Мценскѣ небольшой домикъ, состоявшій изъ передней, порядочной столовой и спальной. У него почти ежедневно обѣдали и по вечерамъ играли въ карты артиллерійскіе офицеры, и онъ говорилъ шутя: „я выставлю надъ крыльцомъ надпись: „клубъ для благородныхъ людей“.
Вотъ къ этому-то дому и подъѣхали наши кибитки по пути въ Москву, и передъ наступленіемъ сумерковъ привели ямскихъ лошадей.
— Илюшка, сказалъ Ильѣ Аѳанасьевичу на прощанье дядя: вотъ тебѣ по цѣлковому вашимъ ямщикамъ, если они птицей пролетятъ первую станцію. Такъ и скажи имъ.
Къ сожалѣнію, мы попали въ такіе ухабы и развалы, при которыхъ о птичьемъ полетѣ нечего было и думать. Вѣроятно, избѣгая еще худшей дороги, мы поѣхали не на Тулу, а на Калугу, и это единственный разъ въ жизни, что мнѣ удалось побывать въ этомъ городѣ, въ которомъ помню только громадное количество голубей, да надпись на окнѣ постоялаго двора: „мы пріѣхали въ Калугу къ любезному другу“.
Въ Москвѣ, остановившись въ гостинницѣ Шевалдышева, на нижнемъ концѣ Тверской, отецъ повезъ насъ съ сестрою въ домъ нашего деревенскаго сосѣда, генералъ-губернаторскаго адъютанта П. П. Новосильцова, въ его собственный домъ у Харитонія въ Огородникахъ. Тамъ я въ первый разъ познакомился съ 6-ти лѣтнимъ сыномъ Новосильцова Ваничкой, бѣгавшимъ въ красной шелоновой рубашкѣ съ золотымъ прозументомъ на воротѣ. Не взирая на малыя лѣта ребенка, я уже засталъ при, немъ молодаго рыжеватаго наставника нѣмца Фелькеля; а Любинька познакомилась со старшей сестрою Ванички Катенькой (впослѣдствіи княгиней Вяземской). Всѣмъ домомъ свѣтскаго красавца Новосильцова завѣдывала небогатая родственница, къ которой дѣти, рано лишившіяся матери, привязались на всю жизнь, и называли ее: Агрипинъ.
— Если вы хотите послушать моего совѣта, говорилъ за обѣдомъ Петръ Петровичъ, то не останавливайтесь съ дѣтьми въ Москвѣ; тутъ вамъ ихъ помѣстить некуда. И вы, такъ же какъ и я, не располагаете отдать сына въ кадетскій корпусъ, да и женскіе институты наилучшіе въ Петербургѣ. Поэтому поѣзжайте въ Петербургъ и обратитесь тамъ къ брату Николаю Петровичу; онъ завѣдуетъ институтами и будетъ сердечно радъ служить вамъ, а насчетъ сына обратитесь къ нашему земляку Жуковскому; онъ тоже дастъ вамъ наилучшій совѣтъ и сдѣлаетъ все отъ него зависящее.
На другой день, пока отецъ ѣздилъ хлопотать въ опекунскій совѣтъ, я вздумалъ навѣстить въ академіи бывшаго своего учителя Петра Ивановича; а какъ деньги по милости дяди у меня были, то я попросилъ Илью Аѳанасьевича нанять мнѣ извощика въ академію.
— Извощикъ, извощикъ! закричалъ Илья Аѳанасьевичъ, когда мы сошли на крыльцо гостинницы. — Что возьмешь въ Иже-херувимскую академію?
За двугривенный санки подвезли меня къ желѣзной калиткѣ академіи на Рождественкѣ, и мы радостно бросились съ Петромъ Ивановичемъ другъ другу въ объятія. Петръ Ивановичъ даже явился къ намъ обѣдать въ гостинницу.
На другой день тѣмъ же порядкомъ, какъ до сихъ поръ, т. е. на сдаточныхъ съ своими замороженными щами и скороспѣлыми обѣдами приготовленія Аѳанасія по постоялымъ дворамъ, — потянулись мы къ Петербургу. Тутъ утромъ и вечеромъ по длиннымъ деревнямъ, въ которыхъ каждый дворъ исполнялъ должность постоялаго, происходила одна и та же продѣлка: кибитка останавливалась передъ крыльцомъ двора, и Аѳанасій или Илья, отстегивая край кожи, снявъ шапку, спрашивалъ отца: „прикажете спросить?“ „Спроси, говорилъ отецъ, да смотри, чтобъ не было угару“.
Минуты черезъ двѣ слуга возвращался съ донесеніемъ, что хозяинъ меньше пятиалтыннаго за самоваръ не беретъ.
— Ну, чтожь ты, дуракъ, меня безпокоишь? Ступай дальше, ищи въ гривенникъ и сливки въ пять копѣекъ.
За вновь уходящимъ слугой передвигались, и наши повозки къ другому постоялому двору, и это продолжалось до тѣхъ поръ, пока слуги кричали: „пожалуйте!“ Тогда вносилась чайная шкатулка, запасные бублики и начиналось чаепитіе.
Я забылъ сказать, что передъ отъѣздомъ подъ предлогомъ перемѣнившихся у меня зубовъ и невозможностью проводить далѣе безсахарнаго житія, намъ разрѣшенъ былъ чай и вообще сладкое.
Но какъ всему бываетъ конецъ, то и наше путешествіе окончилось на постояломъ дворѣ средней Мѣщанской въ Петербургѣ.
Пока отецъ сглаживалъ передъ нами дальнѣйшіе пути жизни, я проводилъ время или въ комнате молодой хозяйской дочери, распѣвавшей надъ шитьемъ: „И колокольчикъ гаргалгая“…, или ловлею голубей на галлереѣ во внутрь двора. Раздобывшись при посредствѣ Аѳанасія конскими волосами, я надѣлалъ изъ нихъ петель и деревянными клепышками набилъ ихъ на деревянную рампу балясника и взятой у Аѳанасія крупы насыпалъ среди петель. Изъ окна я следилъ затѣмъ, какъ голубь, усердно клюющій крупу, коралловой ножкой попадалъ въ петлю и начиналъ биться. Первое время я безразлично ловилъ голубей и связавши имъ крылья, чтобы они не выбили оконъ, пускалъ ихъ въ кухнѣ; затѣмъ непремѣнно пожелалъ имѣть пару бѣлыхъ, а пойманныхъ сизыхъ или глинистыхъ выпускалъ на волю. Такъ вмѣсто одной пары бѣлыхъ я наловилъ ихъ двѣ.
На другой или третій день отецъ повезъ насъ на Милліонную въ домъ министра Новосильцова, гдѣ кромѣ его жены мы были представлены и старухѣ матери съ весьма серьезнымъ лицомъ, украшеннымъ огромною на щекѣ бородавкою. Въ глаза бросалось уваженіе, съ которымъ высокопоставленные гости относились къ этой старухѣ, говорившей всѣмъ генераламъ: „ты батюшка“…
До сей поры я продолжалъ ходить съ отложными воротничками, но однажды отецъ привезъ мнѣ черный шелковый платокъ, подгалстушникъ на щетинѣ и пеструю лѣтнюю шейную косынку.
— Я поѣду къ Ник. Петр, обѣдать, а вы обѣдайте дома, а въ 8 час. вечера ты пріѣзжай туда, и я тебя представлю Жуковскому.
Вечеромъ, желая явиться во всеми блескѣ, я къ фрачной парѣ надѣлъ свой прелестный пестрый галстукъ. Къ счастію, Жуковскаго на этомъ блестящемъ вечерѣ не было, и конечно никто не обратили вниманія на провинціальнаго мальчишку. Но возвращаясь домой, отецъ сказалъ: „зачѣмъ ты надѣлъ пестрый лѣтній галстукъ? этого никто не дѣлаетъ“.
Въ непродолжительномъ времени Любиньку отвезли въ Екатерининскій институтъ, а по отношенію ко мнѣ Жуковскій, у котораго отецъ былъ безъ меня, положительно посовѣтовалъ везти меня въ Дерптъ, куда далъ къ профессору Моеру рекомендательное письмо.