Ранние годы моей жизни (Фет)/1893 (ДО)/8
| ← Глава VII | Ранніе годы моей жизни — Глава VIII | Глава IX → |
| Источникъ: Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ. Ранніе годы моей жизни. — Москва: Товарищество типографіи А. И. Мамонтова, 1893. — С. 69—76. |
Между тѣмъ домъ былъ передѣланъ и пристроенъ. Большая передняя съ буфетомъ была присоединена къ столовой, а мѣсто для буфета было отгорожено неподвижными стрѣльчатыми ширмами.
Моя бывшая сказочница Прасковья вышла замужъ за старшаго повара Сергѣя Яковлева и была приставлена къ буфету въ огражденіе хрусталя и фаянса отъ безпощаднаго крушенія многочисленной прислугой.
Хотя Прасковья за это время успѣла замѣтно постарѣть, но видимо не забывала своихъ проказъ. Жертвою ея шутокъ сдѣлался Сергѣй Мартыновичъ, который почему-то сильно брезговалъ ея руками; этого было достаточно, для того чтобы Прасковья нежданно проводила у него рукою по лицу сверху внизъ. Тогда Сергѣй Мартыновичъ отплевывался и восклицалъ: „тьфу ты мерзость какая! Прасковь! я тебѣ говорю, ты не смѣй! а то я тебѣ, надобно сказать, такую пыль задамъ! ты, надобно сказать, самая паскудная женщина!“
За этимъ нерѣдко въ совершенномъ безмолвіи слѣдовалъ новый мазокъ по лицу.
— Самая, надобно сказать, паскудная женщина!
Сергѣй Мартыновичъ, подобно буфетчику Павлу Тимоѳеевичу, былъ страстный ружейный охотникъ, а Павелъ Тимоѳеевъ, кромѣ охоты на порошу за зайцами съ барскимъ ружьемъ, былъ облеченъ наравнѣ съ Тихономъ садовникомъ и оффиціальной должностью ястребятника. Такъ какъ охота эта представляла и матеріальную выгоду, то отецъ обращалъ на нее особое вниманіе.
Онъ разспрашивалъ: не замѣтили ли надъ усадьбой и садомъ хорошаго ястреба? и если есть, то надо бы его поймать. Съ послѣдней цѣлью на огородѣ устраивалась вышка, на которой по двумъ отвѣснымъ стойкамъ, связаннымъ вверху перекладиной, легко двигалась четвероугольная рамка съ привязанною на ней въ видѣ колпака сѣткой. Вся эта рамка за верхушку колпака приподымалась къ серединѣ перекладины и держалась на настороженномъ съ помощью зубчатой дощечки клинушкѣ. Отъ этой дощечки были пропущены къ низу нитки, прикрѣпленныя къ тонкому обручу, висящему на воздухѣ, вокругъ поставленной съ живыми воробьями клѣтки. Конечно, при малѣйшемъ прикосновеніи къ обручу, зубчатая дощечка (сторожекъ) соскакивала съ клинушка, и мягкая сѣть падала, накрывая тронувшаго обручъ. Такое приспособленіе снаряда, называвшагося „кутнею“, было окончательнымъ, предварительно же верхняя сѣть прочно укрѣплялась, и воробьи подъ сѣтью клѣтки выставлялись на жертву хищныхъ птицъ. Когда ястребъ насмѣливался летать подъ кутню, что бывало въ опредѣленные часы дня, то, подстороживъ кутню, ждали, когда онъ попадется. Тутъ его бережно вынимали и тотчасъ же пеленали, чтобы, махая крыльями, онъ не испортилъ перьевъ. Правда, въ случаѣ перелома пера, Павелъ Тимоѳеевичъ обрѣзалъ послѣднее по самую дудку, въ которую съ клеемъ вставлялъ утиное; но этого онъ избѣгалъ, потому что въ осеннюю пору въ дождливое время клей размокалъ, утиное перо вываливалось, и полетъ ястреба терялъ свою рѣзкость. Пока ястребъ находился въ пеленкахъ, на ноги ему надѣвались самые легкіе и въ то же время прочные опутенки (путы) изъ конскаго волоса, и къ хвосту или къ ногѣ привязывался крошечный, бубенчикъ, дающій знать охотнику о мѣстѣ, на которомъ ястребъ щиплетъ пойманнаго имъ перепела. Конечно, развязанный ястребъ рвался улетѣть съ правой руки охотника, которую тотъ въ перчаткѣ подставлялъ ему, придерживая птицу за опутенки. Но вотъ истомленный напрасными усиліями ястребъ усаживался, наконецъ на перчаткѣ. Онъ еще вполнѣ дикая птица, чуждающаяся человѣка, что видно по его бѣлымъ перьямъ, пушащимся изъ подъ верхнихъ пепельнаго цвѣта. Только когда ястребъ, переставая ерошиться, изъ бѣло-сѣраго превратится въ сѣраго, онъ станетъ ручнымъ и не будетъ болѣе такъ дичиться. Достигнуть этого можно единственно не давая ему заснуть; ибо выспавшись, онъ снова начинаетъ дичиться; поэтому необходимо проходить съ нимъ иногда трое сутокъ, передавая его, и то на короткое время, другому умѣлому охотнику. Изнемогающій отъ безсонницы ястребъ дозволяетъ себя трогать и гладить и окончательно убираетъ бѣлыя перья. Хорошихъ испытанныхъ ястребовъ Павелъ Тимоѳеевичъ и Тихонъ оставляли на зиму въ большихъ деревянныхъ клѣткахъ. Такой перезимовавшій ястребъ цѣнился болѣе вновь пойманнаго или купленнаго и назывался „мытчимъ“, т. е перелинявшимъ. Иногда ястребъ бывалъ двухъ и трехъ мытовъ. Когда ястребъ становился ручнымъ, нетрудно было голодомъ пріучить его летать кормиться на руку.
Перепеловъ въ нашихъ мѣстахъ была такая бездна, что ястребятники, отправлявшіеся каждый на лошади верхомъ съ лягавою собакой и ястребомъ, приносили вечеромъ матери на подносѣ каждый отъ тридцати до пятидесяти штукъ. Перепелокъ этихъ, слегка просоливъ, клали въ боченки съ коровьимъ масломъ и малосольныя онѣ сохранялись цѣлый годъ.
Однажды въ воскресенье, во время поспѣванія ржи, Павелъ предложилъ мнѣ идти съ нимъ на лугъ ловить выслушаннаго имъ замѣчательнаго перепела. Конечно, я пошелъ съ величайшей радостью. Прислушавшись въ лугу къ хриплому ваваканыо интересовавшаго его перепела, Павелъ разостлалъ легкую сѣть по колосьямъ высокой ржи, а затѣмъ самъ полѣзъ подъ сѣть и залегъ, приглашая и меня послѣдовать его примѣру. Какъ только перепелъ начиналъ вдали вавакать, Павелъ перебивалъ его трюканьемъ кожаной дудки. Минутъ черезъ пять хрипъ и „спать пора“ перепела раздавались снова, но на гораздо ближайшемъ разстояніи.
— Лежите смирно, шепнулъ Павелъ Тимоѳеевичъ: хоть бы онъ совсѣмъ къ лицу подошелъ.
Дѣйствительно, я услыхалъ громкое ваваканье чуть не около самой головы своей, но въ это время Павелъ вскочилъ и бросился съ порывистымъ шиканьемъ впередъ, заставившимъ меня невольно вздрогнуть. Перепелъ вспорхнулъ и запутался въ слабо раскинутой сѣти.
Неудивительно, что будучи отъ природы страстнымъ птицеловомъ, я по воскресеньямъ отпрашивался у матери сопровождать Сергѣя Мартыновича на Лыковскія болота, отстоявшія отъ Новоселокъ верстъ на пять. Сергѣй Мартыновичъ отправлялся туда съ тяжеловѣснымъ одноствольнымъ ружьемъ, а я съ одною пестрою палочкой. Правда, безъ собаки Сергѣю Мартыновичу рѣдко доводилось захватить на чистомъ мѣстѣ неосторожнаго селезня или куличка. Но за то какое утро! какая въ лугу по плечи трава и освѣжительная роса! На обратномъ пути измоченное платье высыхало, и если намъ попадалась утка, куликъ или коростель, то я съ восторгомъ приносилъ ихъ матери.
Хотя бы я менѣе всѣхъ рѣшался испрашивать отцовскаго позволенія ѣздить верхомъ, тѣмъ не менѣе мнѣ иногда удавалось выпрашивать у матери позволеніе прокатиться по близости верхомъ на смирномъ пѣгомъ меринѣ въ сопровожденіи молодаго кучера Тимоѳея, который на этотъ конецъ разыскалъ на верху каретнаго сарая небольшое исправное венгерское сѣдло. На этихъ поѣздкахъ мы съ Тимоѳеемъ старались держаться степныхъ и лѣсныхъ долинъ для избѣжанія огласки.
Однажды явившаяся къ намъ Вѣра Алексѣевна, разливаясь въ похвалахъ своему церковному празднику, стала подзывать на него и мать, говоря: „вы бы, матушка, пожаловали къ намъ въ будущую пятницу на Казанскую. Она, матушка, у насъ милостивая, и народу на ярмаркѣ и крестьянъ, и однодворцевъ видимо-невидимо; и товару по палаткамъ всякаго довольно“.
Конечно мать осталась равнодушна къ прелестямъ ярмарки, зато я положилъ непремѣнно отпроситься въ этотъ день верхомъ.
— Хорошо, сказала мать, поѣзжай, но ни въ какомъ случаѣ не ѣзди на ярмарку; только подъ этимъ условіемъ я разрѣшаю тебѣ.
Помню, что мы съ Тимоѳеемъ берегомъ Зуши незамѣтно добрались до самаго Подбѣлевца, первоначально безъ намѣренія заѣзжать на ярмарку; но тутъ не столько желаніе увидать ярмарку, сколько соблазнъ проскользнуть верхомъ мимо многочисленной и пестрой толпы, заставить меня забыть запрещеніе матери. Да и кто же меня увидитъ? Если есть знакомые помѣщики, то они въ церкви, а прошмыгнувъ по краю ярмарки, мы тотчасъ пронесемся черезъ бугоръ и проселокъ и скатимся въ Дюковъ лѣсной верхъ, гдѣ до самаго дома будемъ скрыты отъ нескромныхъ взоровъ. Сказано—сдѣлано. Но каковъ былъ мой испугъ, когда, проносясь черезъ проселокъ я какъ разъ пересѣкъ дорогу во всю рысь подъѣзжавшей коляскѣ тройкой по направленію къ Новоселкамъ. Сворачивать въ сторону значило бы возбуждать подозрѣніе въ незаконности моего появленія. Оставалось, скрѣпя сердце, пропустить передъ собою коляску, изъ подъ верха которой любезно кланялись мнѣ А. Н. Зыбина и В. А. Борисова. Я почтительно снялъ картузъ и раскланялся.
Черезъ четверть часа Тимоѳей повелъ лошадей на конный дворъ, а я отправился въ домъ, у крыльца котораго не безъ душевнаго трепета замѣтилъ Зыбинскую коляску. Не успѣлъ я поцѣловать ручки дамъ, какъ Зыбина воскликнула, обращаясь къ матери: „какой онъ у васъ молодецъ! мы полюбовались, какъ онъ во весь духъ несется съ ярмарки“.
— Не откушаете ли вы съ нами? сказала мать гостямъ.
— Нѣтъ, насъ ожидаютъ дома, отвѣчала Зыбина, вставая и направляясь къ коляскѣ.
Проводивши гостей, мать вернулась въ гостиную и сказавъ: „такъ ты, мерзкій мальчишка, не исполнить моего приказанія и рѣшился обмануть мать!“ — ударила меня по щекѣ.
Добрая мать никогда ни на кого не подымала руки, но на этотъ разъ явный обманъ со стороны мальчика вывелъ ее изъ себя.
Однажды, когда, играя съ дядею у него на Ядринѣ на билліардѣ, я проболтался, что, раздобывшись небольшимъ количествомъ пороху, я изъ разысканнаго въ гардеробномъ чуланѣ пистолета пробовалъ стрѣлять воробьевъ, дядя приказалъ принести маленькое двуствольное ружье, и подарилъ мнѣ его, къ величайшему моему восторгу; но такъ какъ ружье было кремневое, то я помню, какъ нѣсколько дней спустя, я цѣлый вечеръ до совершенной темноты стрѣлялъ на рѣкѣ въ нырка, который при первомъ щелканьи замка былъ уже подъ водою, тщетно осыпаемый запоздалою дробью.
Ежегодно у насъ праздновался 5 сентября день именинъ матери, и одинъ изъ этихъ дней навсегда остался мнѣ памятнымъ по двумъ причинамъ. Въ домѣ у насъ съ мѣсяцъ уже проживала старушка акушерка съ воспитанникомъ Пашей, служанкой Нюшкой и гувернеромъ французомъ Деверетомъ.
Когда утромъ я изъ столовой шелъ во флигель вслѣдъ за отцомъ, и послѣдній по обычаю, напившись чаю въ красномъ узорчатомъ шлафрокѣ, подошелъ уже къ крыльцу флигеля, его догнала буфетчица Прасковья и сказала: „Аѳанасій Неофитовичъ, смѣемъ поздравить васъ, Елизаветѣ Петровнѣ Богъ послалъ младенца“.
— Что тамъ? спросилъ, сдвигая брови, отецъ.
— Дочка, отвѣчала Прасковья.
— Любовь и Анна есть, сказалъ онъ, обращаясь ко мнѣ и къ Андрею Карповичу; — пускай же эта будетъ Надежда. Право, стоило бы Анну переименовать въ Вѣру.
Часа черезъ два въ новой коляскѣ на четверкѣ бурыхъ съ форейторомъ подъѣхалъ дядя Петръ Неофитовичъ поздравить именинницу.
— Кстати я привезъ заячьи почки, сказалъ дядя: прикажи ихъ достать изъ коляски, а другія лежатъ въ полѣ. Я подозрилъ русака недалече отъ дороги, какъ разъ противъ Зыбинскаго лѣснаго оврага. Пошли за нимъ Павлушку съ ружьемъ. А знаешь ли, прибавилъ онъ, — вмѣсто Павлушки, пока коляску еще не отложили, возьмемъ ружья и поѣдемъ, братъ, вмѣстѣ съ тобою!
— Въ самой вещи такъ, сказалъ отецъ и приказалъ Сергѣю Мартыновичу зарядить двѣ одностволки. (Двуствольныхъ у насъ не было).
Я бросился за Сергѣемъ Мартыновичемъ къ отцовскому шкапу, гдѣ ему было приказано достать снаряды.
— Голубчикъ, Сергѣй Мартыновичъ, зарядите и мою двустволку, попросилъ я, и когда ружья были заряжены, а коляска подана, я, обращаясь къ отцу, сказалъ: „позвольте и мнѣ съ вами“.
— Да тебѣ мѣста не будетъ, отвѣчалъ отецъ.
— Мы съ Сергѣемъ Мартыновичемъ встанемъ на запятки.
Когда старшіе усѣлисъ, я, схвативъ припасенную за дверью двустволку, быстро вскочилъ съ Сергѣемъ Мартыновичемъ на запятки. Какъ ни смотрѣлъ я вправо съ дороги, когда мы поравнялись съ Зыбинскимъ оврагомъ, я ничего не видалъ.
— Да быть можетъ онъ уже вскочилъ? спросилъ отецъ.
— Нѣтъ, отвѣчалъ дядя: вонъ онъ. Надо только проѣхать немного подальше и не идти на него прямо, а дугою.
Устремивъ глаза на одну точку, импровизованные охотники и не замѣтили, что и я за ними иду съ ружьемъ.
— Ну довольно, шепталъ дядя: тутъ до него не болѣе сорока шаговъ. Ты, братъ, стрѣляй лежачаго, а я, если побѣжитъ, стану добивать.
Долго цѣлился отецъ, но когда грянулъ выстрѣлъ, я впервые увидалъ вскочившаго и побѣжавшаго зайца. Грянулъ другой выстрѣлъ дяди, придавшій зайцу только быстроты. „Большіе охотники, подумалъ я, дали по промаху; отчего же и мнѣ не выпустить попусту снаряда?“ Я прицѣлился и выстрѣлилъ, и заяцъ мгновенно покатился черезъ голову.
— Браво! воскликнулъ дядя: будешь хорошій артиллеристъ.
Напрасно сталъ бы я описывать свою гордость и радость, удвоенную тѣмъ, что фактическое разрѣшеніе стрѣлять было мнѣ дано, такъ какъ отецъ ничего не сказалъ.
Выше я говорилъ о красивомъ и вдовомъ сосѣдѣ адъютантѣ московскаго генералъ-губернатора П. П. Новосильцовѣ, но приходится сказать нѣсколько и о старшемъ братѣ его Николаѣ Петровичѣ, товарищѣ министра внутреннихъ дѣлъ, бывшемъ въ милости при дворѣ. Такъ какъ отецъ нашъ пользовался славою замѣчательнаго сельскаго хозяина, то пріѣхавшій на лѣто въ деревню Н. П. Новосильцовъ явился въ Новоселки, прося совѣтовъ отца, которому жаловался на малодоходность своихъ превосходныхъ имѣній. Очевидно, такая просьба была по душѣ отцу, и онъ обѣщалъ по сосѣдству наблюдать за имѣніями Новосильцова.
Въ послѣднее время Андрей Карповичъ сильно задался мыслью выйти изъ духовнаго званія и занять штатное мѣсто учителя въ уѣздномъ училищѣ. Мысль носить шпагу и треугольную шляпу приводила его въ восхищеніе.
— Ты, Мартынычъ, ко мнѣ тогда въ гости приходи, повторялъ Андрей Карповичъ: ты придешь, а я тебя шпагой! Ты придешь, а я тебя шпагой! Шпагой тебя!
По однообразію и безцвѣтности, послѣдніе годы моего пребыванія въ деревнѣ какъ-то смутно рисуются въ моемъ воспоминаніи. Андрей Карповичъ, получившій дѣйствительно мѣсто учителя въ Ливенскомъ училищѣ, отошелъ, а у меня нѣкоторое время пробылъ новый учитель, семинаристъ Петръ Ивановичъ, но и тотъ ненадолго. Исключившись изъ духовнаго званія, онъ поступилъ въ Московскую медико-хирургическую академію.
Два раза въ недѣлю стали посылать телѣжку во Мценскъ за о. Сергіемъ, который не столько являлся въ качествѣ моего репетитора, сколько въ качествѣ законоучителя 8-ми или 9-ти лѣтней сестры моей Любиньки. Уроки ихъ въ классной мало меня занимали. Помню только, какъ однажды на изреченіе о. Сергія: „природа человѣческая наклонна ко злу“, — Любинька любопытно спросила: „а праведные будутъ овечки?“
За какой либо годъ до моего отъѣзда изъ дому, родился меньшой нашъ братъ Петруша, котораго дѣвичья прозвала „поскребышкомъ“, и кормилицею къ нему поступила знакомая мнѣ полновѣсная кормилица сестры Анюты, которую я когда-то дразнилъ „Кордовой“.