Ранние годы моей жизни (Фет)/1893 (ДО)/17
| ← Глава XVI | Ранніе годы моей жизни — Глава XVII | Глава XVIII → |
| Источникъ: Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ. Ранніе годы моей жизни. — Москва: Товарищество типографіи А. И. Мамонтова, 1893. — С. 142—147. |
Еще до возвращенія моего въ Новоселки въ семействѣ нашемъ произошла значительная перемѣна. 87-лѣтній дѣдъ Вас. Петр. скончался, и ближайшіе наслѣдники полюбовно раздѣлили оставшееся состояніе слѣдующимъ образомъ. Отцу досталась Грайворонка, Землянскаго уѣзда съ коннымъ заводомъ; дядѣ Петру Неофитовичу село Клейменово и деревня Долгое Мценскаго уѣзда, а дядѣ Ивану Неофитовичу вторая половина родоваго имѣнія Доброй Воды и домъ въ Орлѣ.
Приближалось время Рождественскихъ вакацій, и конечно меня тянуло домой и къ дядѣ похвастать мундиромъ. Но по случаю распродажи мною всего носильнаго платья, начиная съ енотовой шубки, и отсутствія денегъ, надо было достать послѣднихъ на переѣздъ до Мценска. Часы мои были тоже въ закладѣ, и оставалось единственное средство занять 50 руб. у Погодинской кормилицы, которой я далъ слово выслать деньги въ скоромъ времени попріѣздѣ въ деревню. Наконецъ лекціи кончились, и я съ отпускнымъ билетомъ въ рукахъ нанялъ сдаточнаго ямщика. Дорожа единственнымъ мундирнымъ сюртукомъ, я завязалъ его въ узелокъ съ бѣльемъ, а самъ выпросилъ у Введенскаго его нанковый халатъ на тонкой подкладкѣ изъ ваты; сверхъ этого легко подбитая ватой студенческая шинель съ мѣховымъ воротникомъ и лѣтняя форменная фуражка составляли всю мою одежду при 25-ти градусномъ морозѣ. Помню, на одной станціи я такъ застылъ, что долженъ былъ подыматься какъ бы на ходуляхъ, такъ какъ ноги не сгибались въ колѣняхъ. Пока ямщики собирали перекладную, я продолжали шагать по двору, не входя въ избу. Я зналъ, что, войдя прямо въ тепло, рисковалъ жестоко обморозиться.
Не буду описывать радости домашней встрѣчи. Ее значительно омрачало матеріальное мое положеніе. Конечно, я не открывалъ его никому за исключеніемъ матери, которой объяснилъ необходимость выслать немедленно 50 руб. кормилицѣ Погодина.
До сихъ поръ не могу понять, какимъ образомъ мать, не имѣвшая никогда подобной суммы, ухитрилась достать ее.
Деньги были немедленно отправлены Введенскому, съ убѣдительной просьбой передать ихъ кормилицѣ. Такимъ образомъ главнѣйшее затруднение было на первыхъ порахъ устранено. Дальнѣйшее устроилось безъ моего почина. Убѣдившись вѣроятно, что неопредѣленная выдача карманныхъ денегъ ведетъ молодаго человѣка только къ безразсчетнымъ тратамъ, отецъ и дядя, снабдивъ меня необходимымъ платьемъ, рѣшили давать мнѣ въ годъ карманныхъ денегъ, въ томъ числѣ и на платье, по 200 руб. Съ той поры я уже никогда не впадалъ въ безысходное безденежье и научился по одежкѣ протягивать ножки.
Въ Новоселкахъ я нашелъ въ отцовскомъ флигелѣ вмѣсто француза Каро классически образованнаго нѣмца Фритче, выписаннаго отцомъ вѣроятно при помощи Крюммера для 12-ти лѣтняго брата Васи. Этому Фритче я старался буквально переводить свои стихотворенія, отличавшіяся въ то время, вѣроятно подъ вліяніемъ Мочалова, самымъ отчаяннымъ пессимизмомъ и трагизмомъ. Не удивляюсь въ настоящее время тому, что добродушный нѣмецъ советовалъ мнѣ не читать этихъ стиховъ матери, которую воззванія къ кинжалу, какъ къ единственному прибѣжищу, не могли обрадовать.
Ко времени возвращенія въ Москву стужа сдалась, и я доѣхалъ до Погодинскаго дома безъ особенныхъ приключений. Каковъ же былъ мой ужасъ, когда при первой встрѣчѣ кормилица набросилась на меня съ упреками, и я узналъ, что Введенскій высланныя мною деньги истратилъ на собственныя прихоти.
Началась снова тоскливая жизнь ничѣмъ незанятаго студента, вырывающаяся изъ тѣсноты подобно пиву, пѣнящемуся во время перевозки.
Медюкова, переѣхавшаго на квартиру къ какой-то барынѣ, я уже не засталъ у Погодина.
Не припомню хорошенько, какими образомъ подружился я съ милымъ Куляпкой, ученикомъ пансіона профессора Павлова на Дмитровкѣ, въ домѣ, въ которомъ впослѣдствіи помѣщался лицей Каткова. Не могу припомнить ни одной неблагоприличной оргіи въ сотовариществѣ съ Куляпкой. Онъ любилъ театръ и всегда бралъ кресло для себя и для меня на драматическія представленія съ Мочаловымъ.
Во время, о которомъ я говорю, Куляпка уже вышелъ изъ пансіона и помѣстился на Тверской, на квартирѣ изъ 3—4 комнатъ. При этомъ отношенія между нами устроились съ полной братской простотою. Когда у меня еще водились деньги, Куляпка не разъ пріѣзжалъ ко мнѣ и говорилъ: „Шеншинъ, одолжи мнѣ шестьдесятъ рублей, черезъ недѣлю отдамъ“. На это я обычно отвѣчалъ, подавая бумажникъ: „отсчитай самъ“.
Зато и мнѣ, въ свою очередь, не разъ приходилось обращаться съ той же просьбой къ веселому Куляпкѣ и получать отвѣтъ: „возьми сами въ конторкѣ“.
При періодическихъ денежныхъ приливахъ и отливахъ, положеніе наше во флигелѣ иногда принимало острый характеръ. Бывало, кто либо изъ насъ, выглянувъ въ окно на дворъ, крикнетъ: „Николашка идетъ!“ Присутствующіе въ комнатѣ подбѣгали къ окошку и убѣждались, что сынъ лавочника Николай идетъ изъ за угла дома къ нашему крыльцу на колѣняхъ; на колѣняхъ всходитъ на лѣстницу, отворяетъ дверь въ томъ же положеніи и, переступя черезъ порогъ на колѣняхъ, стукается лбомъ объ полъ.
— Господа, Бога ради, восклицаетъ широколицый и рябой Николай: не дайте пропасть, заплатите должокъ! (обыкновенно между 10 и 15 рублями). Отецъ сегодня увидалъ, что я отпустилъ въ долгъ, схватилъ меня за скобку, повалилъ на полъ и, наступя на волосы, сталъ ухаживать мѣднымъ безменомъ.
(Полагаю, что послѣднее Николашка присовокуплялъ для яркости картины). Конечно, Введенскій ежедневно обѣщался получить съ Наливкина деньги за переводъ и со мною разсчитаться. Но въ моей комнатѣ Николашка появлялся довольно часто.
Однажды, когда, пуская дымъ изъ длиннѣйшаго гордоваго чубука, я читалъ какой то глупѣйшій романъ, дверь отворилась и на порогѣ совершенно неожиданно появился отецъ въ медвѣжьей шубѣ. Зная отъ меня, какъ враждебно смотритъ отецъ мой на куреніе табаку, не курившій Введенскій, услыхавъ о пріѣздѣ отца, вбѣжалъ въ комнату и сказалъ: „извини, что помѣшалъ, но я забылъ у тебя свою трубку и табакъ“.
Эта явная ложь дотого не понравилась отцу, что онъ впослѣдствіи не иначе говорилъ о Введенскомъ, какъ называя его „соловьемъ разбойникомъ!“
Когда отецъ уѣхалъ, приказавъ мнѣ пріѣхать въ гостинницу Шевалдышева, къ его обѣду, я тотчасъ же бросился къ Куляпкѣ, желая выдти по возможности изъ запутаннаго денежнаго положенія.
На этотъ разъ Куляпка вышелъ ко мнѣ въ небольшую столовую и какимъ то томнымъ жестомъ указалъ на сосѣднюю комнату.
Понявъ, что что-то не ладно, я вполголоса объяснилъ ему, что отецъ мой нежданно пріѣхалъ, и я прошу его меня выручить.
— А я только что хотѣлъ бѣжать къ тебѣ, отвѣчалъ Куляпка: мой тоже сегодня пріѣхалъ.
Такимъ образомъ, пожавъ другъ другу руки, мы грустно разстались, и я поѣхалъ въ гостинницу Шевалдышева.
— Гдѣ же твои часы? спросилъ отецъ.
— У часовщика.
— Какъ? съ самаго Рождества? это, братецъ, неисправный часовщики. Поѣдемъ взять у него часы.
Когда мы у дверей гостинницы сѣли въ санки, отецъ спросилъ: „куда же ѣхать?“ я указалъ дорогу по направленію къ Большому театру, около котораго часы были въ закладѣ.
Но вотъ мы проѣхали театръ; и бойкій извозчикъ повернулъ вверхъ по Кузнецкому мосту.
„Какъ это глупо! подумалъ я: ну куда же я везу старика, откладывая роковое объясненіе на какія либо двѣ или три минуты“.
— Папа, надо вернуться назадъ сказалъ я.
— Я такъ и зналъ, отвѣчалъ отецъ: часы въ закладѣ; надо выкупить. Съ тобой закладная росписка?
— Со мной.
— Давай ее сюда.
Когда мы подъѣхали къ подъѣзду, я проводилъ отца на площадку лѣстницы до двери закладчика, за которою отецъ велѣлъ мнѣ остаться, а самъ минутъ черезъ пять вернулся и передалъ мнѣ часы, не сказавши ни слова.
— Ты говорилъ мнѣ, сказалъ онъ, о семействѣ Григорьевыхъ. Поѣдемъ къ нимъ. Я очень радъ познакомиться съ хорошими людьми. Да и тебѣ, по правдѣ то сказать, было бы гораздо полезнѣе попасть подъ вліяніе такихъ людей вмѣсто общества „соловья-разбойника“.
И при этомъ отецъ не преминулъ прочитать наизусть одни изъ немногихъ стиховъ, удержавшихся въ его памяти вслѣдствіе ихъ назидательности:
„Простой цвѣточекъ дикій
Нечаянно попалъ въ одинъ пучекъ съ гвоздикой,
И что же? Отъ нея душистымъ сталъ и самъ.
Хорошее всегда знакомство въ прибыль намъ“.
У Григорьевыхъ взаимное впечатлѣніе отцовъ нашихъ оказалось самымъ благопріятнымъ. Старикъ Григорьевъ сумелъ придать себѣ степенный и значительный тонъ, упоминая имена своихъ значительныхъ товарищей по дворянскому пансіону. Что же касается до моего отца, то напускать на себя серьезность и сдержанность ему никакой надобности не предстояло.
Мать Григорьева Татьяна Андреевна, скелетоподобная старушка, поневолѣ показалась отцу солидною и сдержанной, такъ какъ при незнакомыхъ она воздерживалась отъ всякаго рода сужденій. Мой товарищъ Аполлонъ не могъ въ то время кому бы то ни было не понравиться. Это былъ образецъ скромности и сдержанности. Конечно, родители не преминули блеснуть его дѣйствительно прекрасной игрой на рояли.
Пока мы съ Аполлономъ ходили осматривать антресоли, гдѣ намъ предстояло помѣститься, родители переговорили объ условіяхъ моего помѣщенія на полномъ со стороны Григорьевыхъ содержаніи. Въ виду зимнихъ и продолжительныхъ лѣтнихъ вакацій, годовая плата была установлена въ 300 рублей.
На другой день утромъ Илья Аѳанасьевичъ перевезъ немногочисленное мое имущество изъ Погодинскаго флигеля къ Григорьевымъ, а я, проводивши отца до зимней повозки, отправился къ Григорьевымъ на новоселье.