[285]
Блоха, кузнечикъ и гусекъ-скакунокъ[1] хотѣли разъ посмотрѣть, кто изъ нихъ выше прыгаетъ, и пригласили придти полюбоваться на такое диво весь свѣтъ и—кто тамъ еще захочетъ. Да, вотъ такъ прыгуны выступили передъ собраніемъ! Настоящіе прыгуны-молодцы!
— Я выдамъ свою дочку за того, кто прыгнетъ выше всѣхъ!—сказалъ король.—Обидно было бы такимъ молодцамъ прыгать задаромъ!
Сначала вышла блоха; она держала себя въ высшей степени мило и раскланялась на всѣ стороны: въ жилахъ ея текла дѣвичья кровь, и вообще она привыкла имѣть дѣло съ людьми, а это, вѣдь, что-нибудь да значитъ!
Потомъ вышелъ кузнечикъ; онъ былъ, конечно, потяжеловѣснѣе, но тоже очень приличенъ на видъ и одѣтъ въ зеленый мундиръ,—онъ и родился въ мундирѣ. Кузнечикъ говорилъ, что происходитъ изъ очень древняго рода, изъ Египта, и поэтому въ большой чести въ здѣшнихъ мѣстахъ: его взяли прямо съ поля и посадили въ трехъэтажный карточный домикъ, который былъ сдѣланъ изъ однѣхъ фигуръ, обращенныхъ лицевою стороной во внутрь; окна же и двери въ немъ были прорѣзаны въ туловищѣ червонной дамы.
— Я пою,—прибавилъ кузнечикъ:—да такъ, что шестнадцать здѣшнихъ сверчковъ, которые трещатъ съ самаго рожденья и все-таки не удостоились карточнаго домика, послушавъ меня, съ досады похудѣли больше прежняго!
[286]
И блоха и кузнечикъ полагали, такимъ образомъ, что достаточно зарекомендовали себя въ качествѣ приличной партіи для принцессы.
Гусекъ-скакунокъ не сказалъ ничего, но о немъ говорили, что онъ зато много думаетъ. А придворный песъ, какъ только обнюхалъ его, такъ и сказалъ, что гусекъ-скакунокъ изъ очень хорошаго семейства. Старый же придворный совѣтникъ, который получилъ три ордена за умѣніе молчать, увѣрялъ, что гусекъ-скакунокъ отличается пророческимъ даромъ: по его спинѣ можно узнать, мягкая или суровая будетъ зима, а этого нельзя узнать даже по спинѣ самого составителя календарей!
— Я пока ничего не скажу!—сказалъ старый король.—Но у меня свои соображенія!
Теперь оставалось только прыгать.
Блоха прыгнула, да такъ высоко, что никто и не видалъ—какъ, и потому стали говорить, что она вовсе не прыгала; но это было нечестно. Кузнечикъ прыгнулъ вдвое ниже и угодилъ королю прямо въ лицо, и тотъ сказалъ, что это очень гадко.
Гусекъ-скакунокъ долго стоялъ и думалъ; въ концѣ-концовъ подумали, что онъ вовсе не умѣетъ прыгать.
— Только бы ему не сдѣлалось дурно!—сказалъ придворный песъ и принялся опять обнюхивать его.
Прыгъ! и гусекъ-скакунокъ маленькимъ косымъ прыжкомъ очутился прямо на колѣняхъ у принцессы, которая сидѣла на низенькой золотой скамеечкѣ.
Тогда король сказалъ:
— Выше всего допрыгнуть до моей дочери,—въ этомъ, вѣдь, вся суть; но чтобы додуматься до этого, нужно быть головой, и гусекъ-скакунокъ доказалъ, что онъ—голова. И голова съ мозгами!
И гуську-скакунку досталась принцесса.
— Я все-таки выше всѣхъ прыгнула!—сказала блоха.—Но все равно, пусть остается при своемъ дурацкомъ гуськѣ съ палочкой и смолой! Я прыгнула выше всѣхъ, но на этомъ свѣтѣ надо имѣть крупное тѣло, чтобы тебя замѣтили!
И блоха поступила волонтеромъ въ чужеземное войско и, говорятъ, нашла тамъ смерть.
Кузнечикъ расположился въ канавкѣ и принялся пѣть о томъ, какъ идутъ дѣла на бѣломъ свѣтѣ. И онъ тоже говорилъ:
— Да, прежде всего тѣло! Одно тѣло!
[287]
И онъ затянулъ пѣсенку о своей печальной долѣ. Изъ его-то пѣсни мы и взяли эту исторію. Впрочемъ, она, пожалуй, и выдумана, хоть и напечатана.
