Съ тѣхъ поръ минуло нѣсколько лѣтъ. Лондонъ, существовавшій уже цѣлыхъ пятнадцать вѣковъ, былъ для тогдашняго времени большимъ городомъ. Въ немъ оффиціально насчитывалось до ста тысячъ жителей, а многіе полагали, что въ дѣйствительности это число позволительно было бы удвоить. По сравненію съ тѣмъ, что онѣ теперь, улицы тогдашняго Лондона показались бы чрезвычайно узкими, кривыми и грязными, особенно въ томъ кварталѣ, гдѣ жилъ Тонъ Канти, то есть неподалеку отъ Лондонскаго моста. Дома тамъ были сплошь деревянные, вторые этажи которыхъ выдавались надъ первыми, а третьи высовывались въ свою очередь за вторые. Чѣмъ выше поднимался домъ, тѣмъ сильнѣе разростадся онъ и въ ширину. Въ видахъ экономіи стѣны домовъ строились изъ такъ называемаго фахверка, то есть изъ брусьевъ, связанныхъ другъ съ другомъ прочными крестовинами, промежутки между которыми заполнялись всевозможнымъ, менѣе цѣннымъ, строительнымъ матеріаломъ и покрывались слоемъ штукатурки. Вертикальные брусья и крестовины окрашивались, смотря по вкусу домовладѣльца, въ красный, синій, или же черный цвѣтъ, что́ придавало домамъ весьма живописный видъ. Въ маленькія окна вставлялись крохотныя стекла ромбической формы, и оконныя рамы отворялись, совершенно какъ двери, на петляхъ наружу.
Домъ, гдѣ жилъ отецъ Тома, находился въ небольшомъ глухомъ дворикѣ Пирожнаго переулка. Дворикъ этотъ назывался Мусорнымъ дворомъ; выходившіе на него дома были всѣ, какъ на подборъ, маленькіе, ветхіе, покосившіеся на бокъ и сверху до низу биткомъ набитые семьями самыхъ злополучныхъ бѣдняковъ. Семья Канти занимала комнату въ третьемъ этажѣ. Для отца и матери стояло тамъ въ углу нѣчто вродѣ кровати, но Томъ со своей бабушкой и двумя сестрами, Лизой и Аней, не были пріурочены къ опредѣленному мѣсту. Въ распоряженіе ихъ предоставлялся весь полъ, и они могли спать, гдѣ заблагоразсудится. Имѣлись, правда, лохмотья одного или двухъ одѣялъ и нѣсколько охапокъ грязной измятой соломы, но эти приспособленія нельзя было, собственно говоря, назвать постелями, такъ какъ они не обладали необходимой для этого организаціей. По утрамъ ихъ всѣхъ сбрасывали въ одну кучу, а вечеромъ распредѣляли опять какъ придется и устраивали изъ нихъ нѣкоторыя подобія постелей.
Близнецы Лиза и Аня, которымъ исполнилось уже пятнадцать лѣтъ, были добродушныя дѣвочки, нечистоплотныя, одѣтыя въ лохмотья и глубоко невѣжественныя. Мать ихъ обладала такими же свойствами, но отецъ и бабушка оказывались настоящими воплощеніями злыхъ духовъ. Они напивались до-пьяна каждый разъ, какъ представлялась къ этому какая-либо возможность и тогда затѣвали драку другъ съ другомъ, или же съ первымъ встрѣчнымъ. Что касается до брани и проклятій, то они щедро расточали таковыя во всякое время въ пьяномъ и въ трезвомъ видѣ. Джонъ Канти промышлялъ воровствомъ, а его мать — нищенствомъ. Дѣтей пріучили просить милостыню, но не удалось воспитать изъ нихъ воровъ. Среди отверженцевъ, обитавшихъ въ этомъ домѣ, жилъ человѣкъ совершенно иной категоріи, — добродушный старый приходскій священникъ, котораго король уволилъ въ отставку съ самой скудной, нищенской пенсіей. Священникъ этотъ старался потихоньку уводить дѣтей къ себѣ и украдкой наставлялъ ихъ на путь истинный. Этотъ священникъ, патеръ Эндрю, выучилъ Тома читать и писать и познакомилъ его съ начатками латинскаго языка. Онъ выучилъ бы тому же самому и дѣвочекъ, но онѣ боялись насмѣшекъ своихъ товарокъ, которыя нашли бы до чрезвычайности страннымъ пріобрѣтеніе такихъ необыкновенныхъ свѣдѣній.
Весь Мусорный дворъ представлялъ такой же вертепъ, какъ и квартира, въ которой жили Канти. Пьянство, буйство и ругань были тамъ въ порядкѣ вещей не только по вечерамъ, но и въ продолженіе почти цѣлой ночи. Расшибленныя головы считались тамъ столь же зауряднымъ явленіемъ, какъ и голодовка. Тѣмъ не менѣе маленькій Томъ не чувствовалъ себя несчастнымъ. Жизнь складывалась для него не легко, но онъ этого не сознавалъ. Ему жилось такъ же скверно, какъ и всѣмъ другимъ мальчикамъ на Мусорномъ дворѣ, а потому онъ, не представляя себѣ возможности ничего иного, считалъ такую жизнь совершенно въ порядкѣ вещей, и какъ нельзя лучше съ нею мирился. Возвращаясь домой вечеромъ, съ пустыми руками, онъ заранѣе уже зналъ, что отецъ встрѣтитъ его цѣлымъ потокомъ брани и проклятій, приправленныхъ доброю потасовкой, а затѣмъ передастъ его бабушкѣ. Эта злющая старуха отпуститъ провинившемуся внуку еще болѣе внушительную дозу брани и ударовъ. Потомъ, когда всѣ уснутъ, исхудавшая отъ голода и лишеній мать Тома прокрадется потихоньку къ нему съ какой-нибудь корочкой хлѣба или небольшимъ кусочкомъ чего-нибудь съѣстного, который ей удалось приберечь для своего мальчика отъ собственной ея скудной порціи, несмотря на то, что мужъ зачастую ловилъ ее и билъ нещадно за такое негодное баловство.
Впрочемъ, Тому жилось довольно таки хорошо, особенно въ лѣтнее время. Онъ занимался нищенскимъ промысломъ по стольку, по скольку это представлялось безусловно необходимымъ для огражденія себя отъ побоевъ. Такого рода сдержанность и осторожность представлялись далеко не лишними въ виду строгихъ законовъ противъ нищенства, по которымъ, за прошеніе милостыни, полагались весьма строгія наказанія. При такихъ обстоятельствахъ онъ располагалъ достаточнымъ количествомъ времени для того, чтобы слушать очаровательныя старинныя сказки и легенды про великановъ и волшебницъ, карликовъ и духовъ, про заколдованные замки и дворцы, про царей и принцевъ въ золоченыхъ латахъ и съ коронами на шлемахъ. Эти сказки и легенды разсказывалъ достопочтенный патеръ Эндрю. Томъ слушалъ ихъ такъ внимательно, что голова у него переполнялась сказочными чудесами. Зачастую по ночамъ, лежа въ темнотѣ на вонючей соломенной подстилкѣ, усталый и голодный, съ тѣломъ, разболѣвшимся отъ побоевъ, онъ давалъ волю своему воображенію и вскорѣ забывалъ боль и страданія, рисуя себѣ очаровательныя картины дивной жизни, которую долженъ былъ, по его мнѣнію, вести настоящій принцъ въ королевскомъ дворцѣ. Съ теченіемъ времени онъ началъ день и ночь томиться неотвязнымъ желаніемъ увидѣть какъ-нибудь собственными глазами такого настоящаго принца. Томъ какъ-то разсказалъ объ этомъ нѣкоторымъ изъ своихъ товарищей съ Мусорнаго двора, но его подняли такъ безпощадно на смѣхъ и принялись до того дразнить, что онъ послѣ не рѣшался уже откровенничать и никому болѣе не говорилъ о своихъ мечтахъ.
У священника было много старыхъ книгъ. Мальчикъ читалъ ихъ и разсуждалъ потомъ съ патеромъ Эндрю о прочитанномъ. Такимъ образомъ онъ уяснилъ себѣ многое и значительно расширилъ свой кругозоръ. Постепенно эти грезы и чтеніе вызвали въ самомъ Томѣ нѣкоторыя измѣненія. Личности, которыхъ онъ представлялъ себѣ въ мечтахъ, были всѣ такими нарядными щеголями, что поношенное грязное платье ему самому опротивѣло. Онъ началъ питать стремленіе къ опрятности и желаніе одѣваться хоть сколько-нибудь приличнѣе. Правда, Томъ продолжалъ играть съ товарищами въ грязи и въ прибрежномъ илѣ. Игра эта доставляла ему величайшее удовольствіе, но, вмѣсто того, чтобы плескаться въ Темзѣ единственно только для забавы, онъ началъ цѣнить это купанье также и потому, что оно доставляло возможность вымыться самому и выполоскать свои лохмотья.
Въ Чипзейдѣ, близъ Майской Мачты, а также на другихъ площадяхъ, во время ярмарокъ, Томъ могъ всегда найти для себя что-нибудь интересное. Отъ времени до времени ему и прочимъ лондонскимъ жителямъ представлялся случай видѣть военный парадъ, когда отвозили въ Лондонскую башню сухимъ путемъ, или же въ лодкѣ, какого-нибудь знатнаго несчастливца. Въ одинъ прекрасный день, лѣтомъ, онъ видѣлъ, какъ въ Смитфильдѣ сожгли на кострѣ бѣдняжку Анну Эскью и трехъ мужчинъ. Онъ слышалъ даже проповѣдь, съ которой обратился къ этимъ несчастливцамъ преосвященный епископъ, но эта назидательная проповѣдь его лично не заинтересовала. Да если принять все это въ соображеніе, то окажется, что жизнь Тома была въ достаточной степени разнообразной и забавной!
Ежедневно читая и мечтая о принцахъ и дворцахъ, Томъ до такой степени подчинился обаянію собственныхъ своихъ грезъ, что безсознательно началъ разыгрывать изъ себя принца. Его рѣчь и манеры стали до чрезвычайности вѣжливыми и церемонно учтивыми. Это сперва забавляло и восхищало его сверстниковъ, но постепенно вліяніе его между ними начало съ каждымъ днемъ все болѣе возростать. Мало-по-малу они стали глядѣть на него съ благоговѣйнымъ почтеніемъ, какъ на существо высшаго разряда. Имъ казалось, что онъ обладаетъ Богъ вѣсть какими обширными свѣдѣніями. Онъ умѣлъ, вѣдь, даже писать и разсказывать такія диковинныя вещи. Въ довершеніе всего онъ разсуждалъ такъ глубокомысленно и обнаруживалъ такую необычайную мудрость. Мальчики разсказывали своимъ родителямъ объ остроумныхъ и мудрыхъ словахъ и поступкахъ Тома, послѣ чего даже и взрослые принялись толковать про Тома Канти и смотрѣть на него, какъ на необычайно талантливаго и свѣдущаго юношу. Пожилые люди обращались въ затруднительныхъ случаяхъ къ Тому за совѣтомъ и, зачастую, изумлялись необычайному остроумію и мудрости его рѣшеній. Такимъ образомъ онъ сдѣлался чѣмъ-то вродѣ героя для всѣхъ, кто его зналъ, за исключеніемъ собственной семьи, не усматривавшей въ немъ ничего путнаго.
По истеченіи нѣкотораго времени Тому удалось составить себѣ секретнымъ образомъ цѣлый придворный штатъ. Самъ онъ былъ, разумѣется, принцемъ, а его товарищи распредѣлили между собою роли камергеровъ, шталмейстеровъ, камеръ-юнкеровъ, статсъ-дамъ, фрейлинъ, особъ королевской фамиліи и дворцовыхъ гвардейцевъ. Они ежедневно встрѣчали своего принца, строго сообразуясь съ церемоніаломъ, который былъ заимствованъ Томомъ изъ прочитанныхъ книжекъ. Важныя дѣла воображаемаго царства ежедневно обсуждались въ государственномъ совѣтѣ. Онъ самъ ежедневно издавалъ высочайшіе указы воображаемой своей арміи, флоту и вице-королямъ.
Исполнивъ царственныя свои обязанности, Томъ выходилъ въ лохмотьяхъ на улицу просить милостыню. Собравъ нѣсколько грошей, онъ возвращался домой, чтобы съѣсть корочку хлѣба, получить обычную порцію побоевъ и брани, а затѣмъ улечься на скудной подстилкѣ изъ полусгнившей соломы и погрузиться опять въ грезы о роскошныхъ заколдованныхъ дворцахъ и царственномъ ихъ великолѣпіи.
Онъ всетаки томился желаніемъ взглянуть хоть разъ въ жизни на настоящаго, живого принца. Желаніе это становилось съ каждымъ днемъ все сильнѣе, такъ что подъ конецъ поглотило всѣ остальныя желанія и пріобрѣло характеръ неудержимой страсти.
Разъ какъ-то, въ январѣ мѣсяцѣ, Томъ, отправившись по обыкновенію просить милостыню, тщетно бродилъ въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ взадъ и впередъ по всему кварталу между Котлетнымъ переулкомъ и Малой Съѣстной улицей. Босоногій мальчикъ дрожалъ отъ холода, поглядывая на окна съѣстныхъ лавокъ и облизываясь на выставленные тамъ пироги со свининой и другіе столь же коварные соблазны. Для него все это казалось лакомствами, изобрѣтенными исключительно для ангеловъ, при чемъ онъ самъ судилъ объ означенныхъ яствахъ единственно лишь по запаху, такъ какъ ему ни разу въ жизни не доводилось отвѣдать что-либо подобное. День былъ пасмурный и туманный. Кромѣ того, все время накрапывалъ холодный мелкій дождь. Вечеромъ Томъ вернулся домой, промокшій до костей, усталый и голодный. Его отецъ и бабушка не могли не замѣтить несчастнаго его положенія и не тронуться таковымъ по своему. Не теряя времени на брань, оба они сразу задали ему добрую трепку и тотчасъ приказали безъ ужина лечь въ постель. Онъ долго не могъ заснуть отъ боли и голода и, лежа, прислушивался къ ругани, вознѣ и дракамъ въ сосѣднихъ квартирахъ, но подъ конецъ мысли его унеслись въ далекую сказочную страну, и онъ уснулъ въ обществѣ царственныхъ особъ, одѣтыхъ въ золото и осыпанныхъ драгоцѣнными каменьями. Эти августѣйшія особы жили въ громадныхъ дворцахъ, окруженныя несмѣтнымъ множествомъ слугъ, которые отвѣшивали имъ низкіе поклоны или же бросались сломя голову исполнять ихъ приказанія. По обыкновенію, Томъ видѣлъ себя во снѣ одною изъ такихъ августѣйшихъ особъ.
Цѣлую ночь сіяла надъ нимъ слава его царственнаго величія. Томъ вращался, среди самыхъ знатныхъ лордовъ и лэди, въ ярко освѣщенныхъ дворцовыхъ залахъ, гдѣ воздухъ былъ насыщенъ дивнымъ благоуханіемъ. Онъ съ упоеніемъ слушалъ чудную музыку и отвѣчалъ на почтительные поклоны роскошно разодѣтой толпы придворныхъ, разступавшихся, чтобы очистить ему дорогу. Однихъ онъ осчастливливалъ улыбкою, а другихъ — легкимъ кивкомъ августѣйшей своей головы. Утромъ мальчикъ проснулся и, всмотрѣвшись въ окружавшую его мерзостную нищету, ощутилъ обычную реакцію послѣ такихъ величественныхъ грезъ. Мусорный дворъ со всею своей обстановкой казался ему теперь въ несмѣтное число разъ гаже и несчастнѣе, чѣмъ въ дѣйствительности. Горькое болѣзненное разочарованіе Тома разрѣшилось, наконецъ, потокомъ слезъ.