В замке Рыдзиньском часовня есть,
Пред часовней покой,
В том покое портрет есть женщины,
Неизвестной, но знатной.
Кто она, кто ее написал,
Кто повесил, откуда взялась она в замке,
Никто не разведал того никогда,
Никто никогда не узнает.
В том лице ничего нет особенного, 10 Только взгляд затаил в себе что-то угрюмое,
Да еще вот рука одна
Неестественно как-то лежит,
Пальцы руки той как будто в усилии сжались,
Окостенели
После какого-то крайнего, трудного дела,
Может быть, преступленья.
Мысли такие напрасны,
Конечно, нет тени в них правды;
Всё же тут высмотреть это, пожалуй, возможно, 20 Ибо когда-то глухие здесь слухи кружились,
Что в незапамятном прошлом какое-то было
Злое здесь дело.
Даже о двух сиротах говорили, темно и неясно,
Но достоверно никто в эти слухи не верил.
Редко, не часто о том повторяли,
Конечно, умолкли б совсем,
Если бы, в замке,
Привидение женщины, время от времени,
Не будило явленьем своим 30 В забывшейся памяти
Мучительный этот рассказ.
Привидение то не смущает покой так резко,
Как это бывает в других местах.
Видают его иногда в переходе,
Стоит на коленях и молится, тонет в молитвах.
Гостям, что ночуют в покое том, возле часовни,
Лишь тихою поступью в полночь напомнит чуть слышно,
Что вот оно тут;
А если тут женщины, если тут малые дети, 40 Их оно никогда не смутит,
Как будто бы помнит; что в них от природы пугливость.
Однако же в каждом году
Есть страшная, тяжкая ночь,
В которую в замке никто не способен заснуть;
И тех даже, кто ничего
Не видит, не слышит,
Не знает во тьме ни о чём,
Объемлет тревога, чего-то им всё неспокойно;
Как будто бы что-то вне меры в природе тогда. 50 Во всю эту ночь, хоть бы небо безоблачным было,
Над замком какая-то туча висит,
А ближе, деревья, в саду, хоть без ветра,
Шуршат, шелестят, шелестят.
На башне одиннадцать лишь истекает,
А в малой часовне уж стуки, движенья,
Как будто там ходят, как будто там бродят,
И утварь встает по местам.
Скрываются в замке все слуги подальше,
Лишь самые смелые ближе подходят, 60 И слушают, смотрят, глядят,
Их лица бледнеют, их волосы встали,
И ужасом воздух насыщен кругом.
Бьет полночь. Двенадцать часов.
Растворяются двери в часовне
Сами собой,
Загораются свечи
На алтаре,
Но дивным каким-то,
Бледным каким-то 70 И синеватым светом;
Привидение женщины, в белой и длинной одежде,
С волосами распущенными,
С лицом от болезни увядшим,
Встает на колени пред алтарем.
Холод могильный внезапно кругом настает;
В ризе священник идет обедню служить.
Чудовищный вид!
Тот священник — скелет.
Голова его — трупья. 80 Руки, несущие чашу, — лишь белые кости.
Два перед ним, в стихарях,
Малые два скелета,
Чашу один несет,
В которой вода и вино.
Другой же — огромный требник.
Начинается месса святая.
Руки свои как нужно слагает священник,
Их воздымает,
Обернулся, и стал на колени, 90 В требник глядит и читает,
Молится он горячо;
Сдается, что этим молитвам
Ответствуют два мертвеца.
Два малых скелета,
Но голоса нет никакого,
И не слышно ни вздоха.
Только в минуту, когда
Подносится с кровию тело Господне,
Слышится отзвук звонка костяного, 100 Прерывая глухое молчанье.
Кончен обряд;
В кресло садится священник,
Исповедаться призрак подходит.
Как горячо перед этим он молится,
Тяжесть какая грудь разрывает ему!
Исповедуется.
Слушает молча священник,
Слушает, слушает долго.
Сколько же слез и вздыханий 110 Исповедь ту прерывает.
Боже Великий!
Как же должны быть ужасны признанья
Того привиденья,
Преступленья его!
Глядите! Глядите!
По трупьему лбу у священника
Холодный струится и капает пот:
В прорытых отверстьями мертвых очах,
Сверкает огонь возмущенья: 120 Женский портрет на стене, затемняясь, чернеет.
Над замком глухой разражается гром.
Два малых скелета стоят на коленях
И молятся, молят прощения ей.
Поведала всё, головой преклонилась,
Бьет в грудь себя, в боли, в тоске покаянья.
Бьет сильно — и плачет, и ждет.
Проходят минуты. С мольбою подносит
К священнику взор свой, со стоном: Прощенья.
Могильным он голосом ей отвечает: 130 Не в этом году.
Когда же? Когда же? — твердит привиденье.
Священник молчит.
Он ей указует два малых скелета,
Застывшие в горькой мольбе, —
И вот исчезает — и свечи погасли —
И вот замыкаются двери часовни —
Лишь стон раздается за ними протяжный,
И сразу всё тихо, и то, что здесь было
Минуту тому, отошло без следа.
