Предписания доктора Мэригольда (Диккенс; Чистякова-Вэр)/ПСС 1909 (ДО)

Предписания доктора Мэригольда
авторъ Чарльз Диккенс, пер. Евгения Михайловна Чистякова-Вэр

Оригинал: англ. Doctor Marigold, опубл.: 1865. — Перевод опубл.: 1909. Источникъ: az.lib.ru

Предписания доктора Мэригольда (Диккенс; Чистякова-Вэр)

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА

КНИГА 19.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ къ журналу «ПРИРОДА И ЛЮДИ»
1909 г.

Станція Мегби.

Предписанія Доктора Мэригольда.

Переводъ Е. М. Чистяковой-Веръ.

ПОДЪ РЕДАКЦІЕЮ
М. А. Орлова.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Книгоиздательство П. П. Сойкина. Стремянная, собств. д. No. 12.

Предписанія Доктора Мэригольда*).

) Въ этой повѣсти Диккенсомъ написаны главы: I, VI и VIII; остальныя принадлежатъ перу: миссъ Мэльголлэндъ, Коллинза, миссъ Стрэттонъ, Торнбэри и Гасквинъ.

ОГЛАВЛЕНІЕ.

I. Принять немедленно

II. Не принимать на ночь

III. Принимать за обѣдомъ

IV. Не принимать за достовѣрное

V. Принимать въ водѣ

VI. Принимать съ крупинкой соли

VII. Прежде попробовать, потомъ принять

VIII. Принимать всю жизнь

I. Принять немедленно.

Я мелочной разносчикъ; отца моего звали Виллумъ Мэригольдъ. Многіе, бывало, говорили ему, что его имя Вилліамъ, но онъ повторялъ: «Нѣтъ, меня зовутъ Виллумъ»… Лично я смотрю такъ на дѣло: если въ свободной странѣ человѣку не позволяютъ знать свое собственное имя, что же позволяется ему въ странѣ рабства?

По метрическимъ книгамъ нельзя было бы рѣшить этого спора: Виллумъ Мэригольдъ явился на свѣтъ раньше того, какъ ихъ завели, да и умеръ тоже. Впрочемъ, онѣ не касались бы его, если бы даже и были заведены при его жизни.

Самъ я родился на большой дорогѣ Королевы, только тогда она называлась большой дорогой Короля. Когда это случилось, мой отецъ привелъ къ моей матери доктора; докторъ оказался очень добрымъ господиномъ, онъ не взялъ денегъ, а согласился принять отъ моихъ родителей въ знакъ благдарности только чайный подносъ. Изъ почтенія къ нему меня назвали «докторомъ». Вотъ почему меня зовутъ докторъ Мэригольдъ.

Теперь я человѣкъ среднихъ лѣтъ, крѣпкаго сложенія; я ношу длинные чулки и жилетъ съ рукавами, застежки котораго вѣчно разстегиваются; поправляйте ихъ, какъ хотите: онѣ вѣчно лопаются, какъ струны. Бывая въ театрѣ вы, конечно, видали, какъ скрипачъ слушаетъ свою скрипку, точно она тайкомъ шепчетъ ему, что ей кажется, будто она не въ порядкѣ, видали, какъ онъ настраиваетъ ее, а вслѣдъ затѣмъ слыхали, какъ лопаются ея струны. Скрипка походитъ на мой жилетъ, конечно, если допустить, что между жилетомъ и скрипкой можетъ существовать сходство.

Я люблю бѣлыя шляпы и ношу на шеѣ шарфъ, завязывая его удобно и широко. Самое лучшее положеніе, по моему, сидячее. Изъ всѣхъ моихъ золотыхъ вещей я предпочитаю перламутровыя запонки. Вотъ каковъ я.

Доктору подарили подносъ, а потому, конечно, вы предположили, что и мой отецъ былъ разносчикомъ; вы не ошиблись.

Да, докторъ получилъ красивый подносъ! На немъ виднѣлась картина, изображавшая крупную женщину, идущую въ церковь по извилистой усыпанной гравіемъ дорожкѣ, и двухъ лебедей, направлявшихся туда же.

Называя ее «крупной женщиной», я не хочу сказать, чтобы она была толста; напротивъ, ея высокій ростъ замѣнялъ ей толстоту. Я часто видалъ этотъ подносъ послѣ того, какъ сдѣлался невинной, улыбавшейся (или, лучше сказать, визжавшей) причиной того, что докторъ поставилъ его на столъ въ своей пріемной комнатѣ.

Когда, бывало, отецъ съ матерью заѣзжали въ ту мѣстность, гдѣ стоялъ домъ доктора, я зачастую просовывалъ свою голову (помнится, моя мать говорила мнѣ, что въ то время надо лбомъ у меня вились мягкія кудри, хотя теперь вы отличили бы мою голову отъ швабры только потому, что у швабры есть рукоятка), итакъ, бывало, я просовывалъ голову въ дверь комнаты доктора; докторъ всегда съ радостью встрѣчалъ меня. Онъ говаривалъ:

— А, мой собратъ! Войди же, маленькій докторъ медицины. Что ты думаешь о шести пенсахъ?

Нельзя вѣчно жить, вы это знаете. Не могли вѣчно жить мой отецъ и моя мать. Прежде чѣмъ умереть, человѣкъ разрушается постепенно, раньше всего гаснетъ его разумъ. Такъ было и съ моими родителями. Сперва потерялъ разсудокъ отецъ, потомъ мать. Они никому не дѣлали вреда, но все же ихъ состояніе причиняло безпокойство той семьѣ, въ которой я помѣстилъ ихъ.

Мои старики давно перестали торговать, тѣмъ не менѣе они только и жили мыслью о своемъ дѣлѣ. Когда на столъ клали скатерти для обѣда, мой отецъ начиналъ чистить блюда и тарелки, какъ мы дѣлаемъ это, когда раскладываемъ глиняную посуду для продажи; только онъ потерялъ навыкъ и ловкость, большею частью ронялъ вещи и онѣ разбивались. Старуха, привыкшая сидѣть въ фурѣ и подавать мужу всѣ товары, теперь тоже подавала ему въ руки всѣ вещи, составлявшія имущество ихъ квартирохозяевъ; старики съ утра до ночи возились, играя въ продажу. Наконецъ, мой отецъ слегъ; онъ промолчалъ три дня, потомъ сталъ кричать на старинномъ нарѣчіи: «Сюда, всѣ мои веселые товарищи!», товарищи «по клубу соловьевъ», надъ которымъ красовалась вывѣска «капуста и ножницы». Въ клубѣ, конечно, пѣвцы могли бы прекрасно пѣть, только у нихъ не было хорошихъ голосовъ и слуха. «Сюда, сюда, мои веселые товарищи! Вотъ образчикъ негоднаго стараго разносчика, потерявшаго всѣ зубы, страдающаго болью каждой кости въ тѣлѣ. Образчикъ этотъ хорошъ, онъ былъ бы хорошъ, какъ сама жизнь, если бы не оказывался лучше, и такъ же дуренъ, какъ она, если бы не былъ гораздо хуже, и новъ, если бы не износился вполнѣ! Купите образчикъ разносчика, который въ свое время поглотилъ съ женщинами больше взрывчатаго вещества, чѣмъ этого нужно для того, чтобы взбросить крышку прачешнаго котла на много тысячъ милъ выше мѣсяца, настолько же тысячъ миль выше мѣсяца, сколько нуль, раздѣленный на національный долгъ, приноситъ нулей таксѣ для бѣдныхъ. Ну, вы, деревянныя сердца, соломенные люди, что вы дадите за этотъ товаръ? Шиллингъ, десять пенсовъ, восемь, шесть, четыре, два пенса? Кто сказалъ два пенса? Господинъ въ уродливой шляпѣ. Мнѣ, право, стыдно за него, у него совсѣмъ нѣтъ духа общественности. Ну, я теперь вамъ вотъ что предложу: не хотите ли взглянуть на образчикъ старухи, бывшей женой стараго разносчика? Она давно, давно вышла за него замужъ. Даю вамъ честное слово, это произошло въ ноевомъ ковчегѣ; единорогъ не поспѣлъ помѣшать сдѣлать церковное оглашеніе, затрубивъ въ свой рогъ. Сюда! Что вы дадите за обоихъ? Я не сержусь на васъ за то, что вы такъ медлите. Если вы набьете цѣну, это только дастъ нѣкоторый кредитъ вашему городу. Я дамъ вамъ грѣлку за даромъ и одолжу жарильную вилку на всю жизнь. Скорѣе! Что вы скажете на такое великолѣпное предложеніе? Скажите два фунта, скажите восемьдесятъ шиллинговъ, скажите фунтъ, скажите десять шиллинговъ, пять, скажите два и шесть пенсовъ. Вы не даете и двухъ и шести пенсовъ? Вы предлагаете два и три. Ну, я ихъ лучше отдамъ вамъ, если вы окажетесь достаточно привлекательны!… Отвезите въ фурѣ старика и старуху и похороните ихъ».

Это были послѣднія слова Виллума Мэригольда, моего отца. Онъ и его жена, а моя мать, исполнили то, что онъ говорилъ. Я это знаю, такъ какъ шелъ сзади нихъ въ траурѣ.

Мой отецъ умѣлъ хорошо вести свое дѣло, чему доказательствомъ служатъ его предсмертныя слова. Но я превзошелъ его. Я не говорю этого изъ пристрастія къ себѣ; рѣшительно, всякій, умѣющій дѣлать сравненія человѣкъ, презираетъ мое превосходство. Я стремился приравнять себя къ другимъ общественнымъ ораторамъ, членамъ парламента, къ людямъ, говорящимъ на платформахъ или стоя за пюпитрами, къ адвокатамъ, знающимъ законы; я заимствовалъ отъ нихъ все хорошее, все дурное оставляя въ сторонѣ. Теперь вотъ что я скажу: я сойду въ могилу, объявляя, что изъ всѣхъ промысловъ Великобританіи хуже всего обходятся съ промысломъ разносчиковъ. Почему наше занятіе не профессія? Почему у насъ нѣтъ привилегій? Почему мы принуждены покупать разносчичьи свидѣтельства, когда этого не требуется отъ политическихъ разносчиковъ? А какая же между нами разница? Только та, что мы — продавцы дешеваго товара, а они — дорогого? Иной разницы, служащей въ ихъ пользу, я не вижу, все преимущество на нашей сторонѣ.

Посмотрите, напримѣръ: положимъ, наступило время выборовъ. Я стою на подножкѣ моей фуры среди рынка въ субботній вечеръ. Я раскладываю самый разнообразный товаръ и говорю: «Мои свободные и независимые слушатели, я доставлю вамъ такой случай, какого у васъ еще не было со дня вашего рожденія и даже еще раньше. Я скажу вамъ, что я сдѣлаю съ вами. Вотъ пара бритвъ, онѣ, право, обрѣютъ васъ чище, нежели опекунскій совѣтъ! Вотъ утюгъ — онъ стоитъ того, чтобы за него заплатили столько золота, сколько онъ вѣситъ. Вотъ сковорода, до такой степени пропитанная эссенціей бифштексовъ, что вамъ придется остатокъ вашей жизни жарить на ней хлѣбъ и помакивать его въ нее, и это вполнѣ замѣнитъ вамъ мясную пищу; вотъ чудный хронометръ: онъ обдѣланъ въ такую плотную серебряную оправу, что имъ можно случаться въ дверь, вернувшись домой съ общественнаго митинга, и стукомъ этимъ разбудить вашу жену и семью, оставивъ молотокъ для почтальона; вотъ полдюжины тарелокъ, на нихъ вы можете играть, какъ на цимбалахъ, для ублаготворенія вашего ребенка, когда онъ насупится. Погодите, я покажу вамъ вещи другого рода, вотъ что я вамъ покажу: смотрите на эту скалку; если ребенку удастся впихнуть ее въ ротъ, когда у него пойдутъ зубы и потереть ею десны, онъ захохочетъ, точно его щекочутъ, и при этомъ у него выйдутъ двойные зубы. Стойте! Я вамъ покажу еще многое другое; мнѣ не нравится вашъ видъ. Я вижу, что вы не купите у меня ничего, пока я не потерплю убытка изъ-за васъ; ну, я согласенъ лучше потерпѣть убытокъ, нежели не получить денегъ сегодня вечеромъ. Вотъ зеркальце, въ немъ вы увидите, какъ вы сдѣлаетесь безобразны, если не прибавите цѣны. Ну, что вы дадите мнѣ? Фунтъ? Нѣтъ? У васъ нѣтъ фунта? Можетъ быть, десять шиллинговъ? Нѣтъ, вы не дадите мнѣ и десяти шиллинговъ, такъ какъ вы должны ихъ лавочнику. Ну, хорошо, вотъ что я вамъ скажу: я положу на подножку все — бритвы, сковороду, хронометръ, скалку и зеркало, берите ихъ за четыре шиллинга, а я сдамъ вамъ шесть пенсовъ за безпокойство».

Такъ поступаю я, разносчикъ мелкаго товара. Въ понедѣльникъ утромъ на ту же площадь является онъ, политическій торговецъ, на избирательное собраніе; это его фура. Что же говоритъ онъ?

Мои свободные и независимые слушатели (онъ начинаетъ совершенно такъ же, какъ я), я доставлю вамъ такой случай, котораго не было у васъ со дня вашего рожденія, а именно случай отправить меня въ парламентъ. Слушайте, что я сдѣлаю для васъ. Интересы этого великолѣпнаго города возвысятся надъ интересами всего цивилизованнаго и нецивилизованнаго міра. Ваши желѣзныя дороги будутъ проведены — у вашихъ сосѣдей нѣтъ. Всѣ ваши сыновья поступятъ въ почтовое вѣдомство. Британія улыбнется вамъ, а Европа взглянетъ на васъ. Смотрите — здѣсь ваше общее благополучіе; насыщеніе мясной пищей, золотыя поля, полное довольство дома, шумъ одобренія вашихъ сердецъ, — все это совмѣщается во мнѣ! Хотите вы меня выбрать? Не хотите? Хорошо же, слушайте же, что я сдѣлаю съ вами. Я дамъ вамъ все, чего вы пожелаете! Скажите, что вамъ нужно: церковная такса или уничтоженіе ея? Увеличеніе налога на солодъ или уничтоженіе его? Всеобщее обученіе или полнѣйшее невѣжество? Отмѣна розогъ въ арміи или наказаніе розгами каждаго солдата по разу въ мѣсяцъ? Униженіе мужчинъ или право женщинъ? Скажите же, что вамъ нужно? Выбирайте, я буду держаться вашего мнѣнія. Товаръ вашъ, на какихъ угодно условіяхъ! Ну, вы все еще не соглашаетесь? Хорошо же! Слушайте, вы, свободные и независимые избиратели, я горжусь вами! Вы составляете благородное и просвѣщенное общество, я считаю честью для себя быть представителемъ вашего общества, такъ какъ это составляетъ высшую точку, до которой могутъ вознести человѣка крылья его ума и духа, а потому я предлагаю вамъ слѣдующее: даровой входъ во всѣ трактиры вашего великолѣпнаго города. Довольно вамъ этого? Нѣтъ? Вы не берете товара. Ну, хорошо! Я все-таки не поѣду дальше разыскивать другого, болѣе великолѣпнаго города, раньше чѣмъ не выскажу вамъ, что я еще сдѣлаю. Возьмите мой товаръ и я разсыплю двѣ тысячи фунтовъ по улицамъ вашего города; пусть каждый кто пожелаетъ, собираетъ ихъ. И этого еще недостаточно? Ну, взгляните сюда, я иду на послѣднее. Я разсыплю двѣ тысячи пятьсотъ фунтовъ. А вы все еще не согласны? Сюда, миссисъ! Ведите лошадь. Нѣтъ, стойте еще мгновеніе, мнѣ не хочется отвернуться отъ васъ, хотя бы въ шутку; ну, я увеличу сумму до двухъ тысячъ семисотъ пятидесяти фунтовъ. Вотъ берите товаръ на какихъ угодно условіяхъ, а я вамъ выложу 2.750 фунтовъ на подножку фуры. Я разсыплю ихъ по улицамъ вашего великолѣпнаго города, чтобы каждый, кто захочетъ, собралъ деньги. Что вы скажете? Лучше вы не найдете ничего, а хуже очень возможно. Берете? Ура, торгъ заключенъ, и я получу мѣсто въ палатѣ!

Разносчики дорогого товара безсовѣстно льстятъ народу, мы же нѣтъ. Мы говоримъ всѣмъ правду прямо въ лицо, мы стыдимся ухаживать за людьми. Наши соперники лучше насъ умѣютъ расхваливать свой товаръ. У насъ считается, что легче всего продать ружье да очки. Я часто говорю о ружьѣ съ четверть часа, но, разсказывая о его достоинствахъ, о томъ, что оно застрѣлило, я никогда и въ половину не захожу такъ далеко, какъ разносчики дорогого товара, когда они расхваливаютъ свои ружья, свои большія ружья, которыя имъ поручено расхваливать. Притомъ я забочусь о себѣ, меня никто не посылаетъ на площадь и мои ружья не знаютъ, что я говорю имъ въ похвалу; ихъ же ружья знаютъ это и подобныя неумѣренныя хвалы должны надоѣдать имъ и конфузить ихъ. Вотъ нѣкоторые изъ аргументовъ, которыми я желалъ доказать вамъ, что съ нашимъ ремесломъ въ Великобританіи обращаются худо, вотъ почему я горячусь при мысли о тѣхъ, другихъ разносчикахъ, которые думаютъ, что они могутъ смотрѣть на насъ сверху внизъ.

За моей женой я ухаживалъ съ подножки фуры. Она была изъ Суффолька. Наша встрѣча произошла на Ипсвичской площади, справа, противъ лавки хлѣбнаго торговца. Я замѣтилъ ее въ субботу; она стояла у окна и очень мнѣ понравилась. Я примѣтилъ ее и сказалъ себѣ: «Если этотъ товаръ не проданъ, я добуду его». Въ слѣдующую субботу я остановился на томъ же мѣстѣ; я былъ въ ударѣ, толпа смѣялась все время, и я быстро распродавалъ мой товаръ. Наконецъ, я вынулъ изъ бокового кармана маленькую вещицу, завернутую въ мягкую бумагу и, смотря на окно, въ которомъ она стояла, заговорилъ: «Цвѣтущія англійскія дѣвушки, вотъ послѣдняя вещица изъ моей фуры. Я предлагаю ее вамъ; красавицы Суффолька, блистающія прелестью, отъ мужчины я не возьму за эту вещь и тысячи фунтовъ. Что же это? Я вамъ скажу. Вещь эта сдѣлана изъ золота, она не сломана, хотя въ ней и есть отверстіе, она тверже всѣхъ цѣпей въ мірѣ, хотя и меньше каждаго изъ моихъ десяти пальцевъ. Почему ихъ десять? Потому что, когда мой родители передали мнѣ все свое достояніе (говорю вамъ правду), у меня очутилась дюжина простынь, дюжина, полотенецъ, двѣнадцать скатертей, двѣнадцать ножей, двѣнадцать вилокъ, двѣнадцать ложекъ столовыхъ, двѣнадцать чайныхъ, а пальцевъ у меня было всего десять и мнѣ не удалось увеличить ихъ число, пополнить дюжину. Что же еще сказать объ этой вещи? Слушайте! Это обручъ изъ прочнаго золота, онъ завернутъ въ красивую серебряную бумажку, которую я самъ снялъ съ блестящихъ кудрей вѣчно прекрасной старой лэди на Нитяной улицѣ, въ Лондонѣ. Я бы не сказалъ вамъ этого, если бы не могъ вамъ показать бумажки, безъ нея вы, пожалуй, не повѣрили бы даже мнѣ. Что еще? Вещь эта запонка для человѣка и оковы, предназначенныя ему, извѣстный родъ церковной подати и кандалы, все изъ золота. Такъ что же это, наконецъ? Это обручальное кольцо. Теперь слушайте: вотъ что я съ нимъ сдѣлаю. Я никому не предложу его купить, я надѣюсь передать его одной изъ васъ, смѣющіяся красавицы; ровно въ половинѣ десятаго завтра утромъ я приду къ ней и предложу ей прогуляться, чтобы сдѣлать церковное оглашеніе». Она засмѣялась и взяла кольцо, которое я протянулъ ей. На слѣдующее утро я явился къ ней. Она сказала мнѣ: «Неужели это вы? Вѣдь вы говорили не серьезно?» — «Это я, и я говорилъ серьезно», былъ мой отвѣтъ. Такъ мы поженились, послѣ того, какъ нашу свадьбу откладывали трижды; это въ нашихъ обычаяхъ и доказываетъ еще разъ, какъ странствующіе разносчики и ихъ нравы портятъ общество.

Она не была дурной женой, но отличалась очень тяжелымъ характеромъ; если бы она потеряла это свое свойство, я бы не промѣнялъ ее ни на одну женщину въ Англіи. Впрочемъ, я и такъ не выгналъ ея, мы прожили съ нею до самой ея смерти, то есть тринадцать лѣтъ. Ну, милостивые государи, государыни, словомъ, всѣ благородные господа, я вамъ скажу одинъ секретъ, хотя вы, можетъ бытъ и не повѣрите мнѣ. Терпѣть тринадцать лѣтъ дурной характеръ во дворцѣ послужитъ испытаніемъ для худшаго изъ васъ, а переносить дурной характеръ въ фурѣ было бы тяжкимъ испытаніемъ для лучшаго изъ васъ. Видите ли, въ фурѣ люди живутъ слишкомъ близко одинъ къ другому. Тысяча супружескихъ паръ, которыя кажутся нѣжными въ многоэтажныхъ домахъ, пошли бы разводиться, если бы ихъ заставили жить вмѣстѣ въ фурѣ. Не знаю, отъ тряски ли положеніе ухудшается (я не берусь рѣшить), только въ фурѣ дурной характеръ терзаетъ васъ, мучитъ. Насиліе въ фурѣ такъ жестоко и раздраженіе такъ раздражаетъ!

А между тѣмъ мы могли бы жить отлично! У насъ была помѣстительная фура, съ большими хорошими занавѣсками; за ними кровать, желѣзный горшокъ и котелъ, очагъ для дурной погоды, труба для дыма, висячая полка и шкапъ, собака и лошадь. Чего же еще? Вы выходите на лужокъ среди зеленой поляны или на край дороги. Вы распрягаете вашу старую лошадь и даете ей пастись; вы зажигаете огонь на золѣ отъ стараго костра и готовите себѣ кушанье. Въ это время вы не позавидуете и сыну французскаго императора.

Но если въ фурѣ есть человѣкъ съ дурнымъ характеромъ, съ языкомъ, который умѣетъ браниться, человѣкъ, бросающій въ васъ самыя тяжелыя вещи, что вы почувствуете тогда?

Собака, такъ же какъ и я, хорошо знала, когда жена злилась.

Раньше, чѣмъ она успѣвала разразиться, мой песъ съ воемъ бросался вонъ. Какъ онъ узнавалъ это, я не понималъ, но отъ увѣренности въ томъ, что она сейчасъ начнетъ браниться, собака просыпалась, даже когда крѣпко спала, и съ воемъ бросалась прочь.

Въ эти минуты я завидовалъ моему псу.

Хуже всего было то, что у насъ родилась дочь, а я люблю дѣтей всѣмъ сердцемъ. Когда жена бѣсновалась, она била ребенка. Это сдѣлалось такъ ужасно, когда дѣвочкѣ минуло пять лѣтъ, что я часто, забросивъ бичъ на плечи, прижимался къ головѣ моей старой лошади и плакалъ, плакалъ громче и сильнѣе, чѣмъ маленькая Софи. Какъ я могъ помѣшать женѣ? Нельзя было пытаться остановить ее, не подравшись. Самые размѣры и устройство фуры способствовали этому. Послѣ нашей драки бѣдная малотка дѣлалась боязливѣе прежняго, а жена моя начинала обходиться съ нею еще хуже, и вдобавокъ всякому встрѣчному жаловалась на меня. Люди же говорили обо мнѣ: «Вотъ негодяй разносчикъ, который бьетъ свою жену».

Славный ребенокъ была маленькая Софи. Она стала положительно всей душой любить своего бѣднаго отца, хотя онъ такъ мало могъ дѣлать для нея. Ея головку украшали густые, блестящіе, темные вьющіеся волосы. Теперь я удивляюсь, что не помѣшался, видя, какъ она убѣгаетъ, а мать хватаетъ ее за чудные волосы, бросаетъ ее на землю и бьетъ.

Софи была такой славный ребенокъ. О, я имѣлъ право сказать это.

— Не безпокойся, милый папа, — шептала она мнѣ съ глазами, еще мокрыми отъ слезъ, и горящими щеками. — Если я не кричу, знай, мнѣ не очень больно. Даже, если я и закричу, то только для того, чтобы мать оставила меня и ушла.

Чего не терпѣла эта маленькая душа ради меня, и не кричала! Однако, въ другомъ отношеніи мать очень заботилась о ней. На Софи всегда было опрятное чистое платье и жена вѣчно возилась съ ея одеждой. Таково уже противорѣчіе вещей. Мы были въ болотистой мѣстности въ нездоровую погоду; вѣроятно, отъ этого Софи заболѣла злокачественной лихорадкой. Во всякомъ случаѣ, почему бы ни привязалась эта. болѣзнь къ моей дѣвочкѣ, только, заболѣвъ, Софи совсѣмъ отвернулась отъ матери и не позволяла ей трогать себя. Она вздрагивала, когда моя жена протягивала къ ней руку, и говорила: «Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ», прятала личико у меня на плечо и крѣпче сжимала мнѣ шею.

Разносчичьи дѣла, въ это время пошли хуже чѣмъ когда-либо, частью отъ одной, частью отъ другой причины (немало вреда принесла намъ желѣзная дорога, которая, конечно, совершенно убьетъ нашу промышленность; по крайней мѣрѣ, я жду этого. У меня не было денегъ. Поэтому однажды ночью, когда нашей бѣдной маленькой Софи было очень худо, намъ пришлось или рѣшиться умереть съ голоду или остановить фуру и начать торговать; я такъ и сдѣлалъ.

Я не могъ положить въ фуру мое дорогое дитя или уйти отъ него, да у меня и не хватило бы на это мужества, а потому я вышелъ на подножку съ Софи на рукахъ; она держалась за мою шею. Толпа захохотала, увидѣвъ насъ, и какой-то глупецъ (я ненавидѣлъ его въ эту минуту) предложилъ: «Два пенса за дѣвочку!»

"Деревенскіе ребята, — говорилъ я, а сердце мое давило мнѣ грудь, точно тяжелый камень. — Я выманю изъ вашихъ кошельковъ деньги, а взамѣнъ дамъ вамъ вещи, которыя стоитъ гораздо дороже того, что вы за нихъ заплатите. Конечно, вамъ захочется снова предложить мнѣ ваше субботнее жалованье черезъ недѣлю, въ надеждѣ на то, что я опять продамъ вамъ свой товаръ, но вамъ не удастся больше встрѣтиться со мною. А почему? Я скажу вамъ это. Я составилъ себѣ состояніе, продавая мое добро на семьдесятъ процентовъ дешевле, нежели я самъ плачу за товаръ; вслѣдствіе этого меня на будущей недѣлѣ примутъ въ палату пэровъ, давъ мнѣ титулъ герцога Дешеваго. Теперь скажите, что вамъ нужно сегодня вечеромъ? Впрочемъ, не сказать ли вамъ прежде, почему эта маленькая дѣвочка виситъ у меня на шеѣ? Угодно узнать? Хорошо! Она волшебница и предсказываетъ судьбу. Она мнѣ можетъ шепотомъ разсказывать о васъ рѣшительно все. Она повѣдаетъ мнѣ, купите ли вы ту или другую вещь, или нѣтъ. Не желаете ли вы имѣть пилу? Моя колдунья говоритъ, будто вы такъ неловки, что не сумѣете обращаться съ пилой. А между тѣмъ эта пила была бы вѣчнымъ благословеніемъ для ловкаго человѣка и стоитъ-то она всего четыре шиллинга, три и шесть пенсовъ, три пенса, два и шесть, два шиллинга, восемьдесятъ пенсовъ. Никому изъ васъ не достанется пила и ни за какую цѣну, такъ какъ вы всѣ слишкомъ неуклюжи и только насмѣшили бы съ нею народъ. То же можно сказать и объ этомъ приборѣ. Я не дамъ вамъ его, поэтому о немъ не стоитъ и говорить. Теперь я спрошу ее, что годится для васъ, и я прошепталъ, наклоняясь къ Софи: «Твоя головка горитъ! Ты вѣрно страдаешь?» А Оофи отвѣтила, не открывая опухшихъ глазокъ: «Немножко, папа». О, моя маленькая волшебница говоритъ, что вамъ нужна записная книга. Почему же вы не спросили ея? Вотъ взгляните! Двѣсти лучшихъ вылощенныхъ страницъ, на проволокѣ. Если не вѣрите, пересчитайте. Страницы разлинованы для записыванія вашихъ издержекъ; вотъ тщательно очиненный карандашъ, вотъ перочинный ножъ съ двойнымъ лезвіемъ, чтобы подчищать записи! Вотъ книга съ напечатаннымъ оглавленіемъ, чтобы вамъ удобно было подсчитывать вашъ доходъ; вотъ складной стулъ, на которомъ вамъ можно сидѣть, высчитывая ваши доходы. Стойте, посмотрите на зонтикъ! Имъ отлично защищаться отъ лучей мѣсяца, если вздумаете превратить лунную ночь въ темную. Я не спрашиваю, какъ много вы дадите за эти вещи, я спрошу, какъ мало?

«Ну, что вы хотите дать мнѣ? Не стыдитесь, потому что моя предсказательница уже знаетъ это (я сдѣлалъ видъ, что шепчусь съ Софи и поцѣловалъ ее; она поцѣловала меня). — Какъ, она говоритъ, что вы хотите дать мнѣ три шиллинга и три пенса! Я этого не ждалъ даже отъ васъ, несмотря на все, что она говорила мнѣ! Три и три пенса! Что предложите вы за таблицы, которыя помогутъ вамъ разсчитывать ваши доходы, обѣщающіе возвыситься до сорока тысячъ въ годъ? Съ доходомъ въ сорокъ тысячъ вамъ жаль трехъ шиллинговъ и шести пенсовъ? Ну, я вамъ выскажу свое мнѣніе. Я такъ презираю три пенса, что лучше возьму три шиллинга. Всего три шиллинга, три шиллинга, три шиллинга! Отлично, передаю вещи счастливцу!»

Такъ какъ никто ничего не давалъ мнѣ, то всѣ переглядывались и пересмѣивались. Я тронулъ личико Софи и спросилъ ее: «Не устала ли она, не кружится ли ея головка?» — «Не очень, папа, скоро все пройдетъ».

Отведя взглядъ отъ терпѣливыхъ, красивыхъ глазъ, открывшихся теперь и, видя только, что всѣ смѣются, я продолжалъ въ прежнемъ стилѣ: — «Гдѣ мясникъ? (мои горестные глаза только-что примѣтили толстаго молодого мясника, стоявшаго вдали). Волшебница говоритъ, что счастье выпало на долю мясника! Гдѣ онъ?» Всѣ показали на сильно покраснѣвшаго мясника, поднялся шумъ, мясикъ рѣшилъ, что ему нужно опустить руку въ карманъ и купилъ товаръ. Если укажешь такъ на кого-либо, четыре раза изъ шести, указанное лицо сочтетъ себя обязаннымъ купить предложенную ему вещь. Потомъ мы продали дубликатъ этой вещи на шесть пенсовъ дешевле первой. Это всегда очень пріятно публикѣ. Скоро пришла очередь очковъ. Это не особенно выгодный товаръ, но я надѣлъ ихъ на себя и увидалъ, что канцлеръ казначейства собирается отмѣнить налоги, разсмотрѣлъ, что дѣлаетъ дома милый молодой женщины въ шали, что даютъ на обѣдъ епископу и еще многое. Подобныя чудеса рѣдко не очаровываютъ умовъ покупателей и не возбуждаютъ въ нихъ желанія купить очки. Были у насъ и вещи для женщинъ: чайники, стеклянныя сахарницы, полдюжины ложекъ, суповыя чашки; я все время придумывалъ предлоги сказать одно, два словечка моей бѣдной дѣвочкѣ и взглянуть на нее. Чайница приковала вниманіе женщинъ. Въ это время Софи сама приподнялась немножко и взглянула на темную улицу. — «Тебя что-то безпокоитъ, моя дорогая?» — «Ничего, мнѣ хорошо! Только скажи мнѣ, вѣдь тамъ виднѣется хорошенькое кладбище?» — «Да, дорогая». — «Поцѣлуй меня два раза и положи меня тамъ на зеленую мягкую траву».

Я бросился въ фуру; головка Софи упала ко мнѣ на плечо. Я сказалъ моей женѣ: — «Скорѣй закрой дверь, пусть смѣющаяся толпа ничего не видитъ». — «Что случилось?» — вскрикнула она. — «Ахъ, жена, жена, отвѣтилъ я, — тебѣ никогда больше не придется хватать маленькую Софи за волосы, такъ какъ она навѣки убѣжала отъ тебя!»

Можетъ быть, мои слова были ужаснѣе для нея, нежели я хотѣлъ; но съ этого времени моя жена стала задумываться, сидя въ фурѣ или бродя подлѣ нея по цѣлымъ часамъ, сложивъ руки и опустивъ глаза въ землю. Когда ее охватывала ярость (а это случалось теперь гораздо рѣже, чѣмъ прежде), бѣшенство ея выражалось иначе: она била себя такъ, что мнѣ приходилось удерживать ее. Она не дѣлалась лучше, время отъ времени напиваясь. Идя рядомъ со старой лошадью, я часто раздумывалъ, встрѣчаются ли на дорогѣ фуры, въ которыхъ было бы столько же печали, какъ въ моей, хотя всѣ смотрѣли на меня, какъ на короля разносчиковъ. Такъ жили мы до одного лѣтняго вечера. Мы пріѣхали въ Эксетеръ, въ западной части Англіи, и вдругъ увидѣли, что одна женщина жестоко бьетъ ребенка, а онъ кричитъ: — «Не бей меня, о, мама, мама, мама!» Моя жена прислушалась и вдругъ, какъ безумная, бросилась прочь. На слѣдующій день тѣло ея нашли въ рѣкѣ.

Теперь въ фурѣ остались только мы съ собакой; собака научилась коротко лаять, когда покупатели не хотѣли брать у меня ничего, снова лаять и кивать головой, когда я спрашивалъ ее: — «Кто сказалъ полкроны? Вы тотъ джентльменъ, который предложилъ мнѣ полкроны?» Моего пса всѣ знали. Меня никто не разубѣдитъ, что собака собственнымъ умомъ дошла до того, чтобы ворчать на человѣка, предлагавшаго мнѣ за что-либо всего шестъ пенсовъ. Но собака состарилась, и однажды, когда я доводилъ Іоркъ до конвульсій отъ смѣха, у нея также сдѣлались конвульсіи, и она погибла отъ нихъ.

Такъ какъ у меня отъ рожденія много нѣжности въ душѣ, я почувствовалъ страшное одиночество. По временамъ мнѣ удавалось побѣждать печаль (вѣдь я долженъ былъ поддерживать свою репутацію, да и свое существованіе тоже), но, когда я оставался вдали отъ публики, тоска одолѣвала меня. Это часто бываетъ съ нами, общественными дѣятелями. Посмотрите на насъ, когда мы стоимъ на подножкѣ, вы охотно согласитесь тогда отдать все, что у васъ есть за нашу судьбу. Посмотрите на насъ, когда мы сойдемъ съ нея, и вы прибавите еще многое, чтобы перемѣна эта не состоялась. При такихъ-то обстоятельствахъ я познакомился съ однимъ гигантомъ. Я бы не снизошелъ до разговора съ нимъ, если бы чувство одиночества не давило меня, потому что намъ, во время нашихъ странствій, приходится судить людей по платью. Если человѣкъ не можетъ прокормить себя при помощи своей незамаскированной ловкости, мы смотримъ на него сверху внизъ. А этотъ гигантъ являлся передъ публикой въ качествѣ римлянина.

Это былъ томный молодой человѣкъ; его томность я приписываю длинѣ его тѣла. У него была очень маленькая голова и притомъ очень пустая, глаза его глядѣли слабымъ взглядомъ, колѣни подгибались; невозможно было смотрѣть на него, не думая о томъ, что его тѣло слишкомъ велико и для силы его суставовъ, и для силы его ума. Но онъ былъ до крайности любезенъ, хотя и застѣнчивъ (мать его бросила, истративъ всѣ его деньги). Я познакомился съ нимъ, когда онъ переѣзжалъ съ одной ярмарки на другую. Въ труппѣ его называли Ринальдо ди Валеско, а настоящее его имя было Пиклесонъ. Гигантъ (или Пиклесонъ) довѣрилъ мнѣ по секрету, что онъ для себя — обуза, что ему тяжело видѣть, какъ его хозяинъ жестоко обращается со своей глухонѣмой падчерицей. Ея мать умерла, и теперь некому было заступиться за бѣдняжку. Она путешествовала съ караваномъ своего хозяина только потому, что негдѣ было оставить ее; гигантъ Пиклесонъ доходилъ въ своихъ предположеніяхъ до того, что предполагалъ, будто его хозяинъ не разъ старался потерять дѣвочку на дорогѣ. Пиклесонъ отличался такой медлительностью, что я, право, не знаю, сколько времени онъ употребилъ на то, чтобы разсказать эту исторію.

Когда я услышалъ разсказъ гиганта (или Пиклесона) и узналъ отъ него, что у несчастной дѣвочки были чудные длинные темные волосы, что ее часто хватали за нихъ, что ее били. Я пересталъ видѣть гиганта, глаза мои помутились отъ того, что наполнило ихъ. Я отеръ глаза и далъ Пиклесону шесть пенсовъ (гиганту давали денегъ обратно пропорціонально его росту); онъ размѣнялъ ихъ и купилъ себѣ джину съ водой; это такъ подѣйствовало на него, что онъ сталъ пѣть любимую народную комическую пѣсню о «прыгунѣ». Прежде хозяинъ напрасно старался достигнуть этого результата другими средствами.

Хозяина великана звали Мимъ; это былъ жестокій человѣкъ. Я отправился на ярмарку въ качествѣ частнаго зрителя, оставивъ фуру внѣ черты города; я зашелъ за кулисы, когда шло представленіе, и наткнулся на бѣдную глухонѣмую дѣвочку; она сидѣла у грязнаго колеса фуры и дремала. Съ перваго взгляда мнѣ показалось, что она убѣжала прямо изъ клѣтки звѣринца, но сейчасъ же я перемѣнилъ о ней мнѣніе къ лучшему, подумавъ, что, если бы о ней больше заботились, она бы походила на мое дитя. Глухонѣмой было столько же лѣтъ, сколько было бы моей дочкѣ, если бы ея хорошенькая головка не упала безсильно на мое плечо въ ту роковую ночь. Словомъ, я поговорилъ съ Мимомъ, — я выбралъ время, когда онъ билъ въ гонгъ между двумя представленіями Пиклесона; — я спросилъ его: — «Она тяжелое бремя для васъ, что вы возьмете за нее?» — Мимъ умѣлъ жестоко ругаться, я пропускаю его проклятія и брань, хотя это составляло большую часть его отвѣта. — «Пару подтяжекъ», — отвѣтилъ онъ. — «Хорошо, — сказалъ я, — я пойду и принесу вамъ съ полдюжины самыхъ лучшихъ подтяжекъ, а потомъ возьму ее». Мимъ опять жестоко заговорилъ: «Я повѣрю вамъ только тогда, когда вы принесете ихъ мнѣ, не раньше». Я пошелъ какъ можно скорѣе, чтобы онъ не раздумалъ, и договоръ состоялся. Пиклесонъ такъ былъ доволенъ, что, идя изъ своей маленькой задней двери и извиваясь, какъ змѣя, онъ среди колесъ фуры спѣлъ намъ на прощанье шепотомъ пѣсню о «прыгунѣ».

Софи поселилась въ моей фурѣ, и для насъ обоихъ настали счастливые дни. Я ее назвалъ Софи, чтобы смотрѣть на нее, какъ на дочь. Съ Божіей помощью мы скоро начали понимать другъ друта, когда она узнала, что я буду хорошо и ласково относиться къ ней. Въ самое короткое время она необычайно привязалась ко мнѣ.

Если васъ никогда не одолѣвало чувство полнаго одиночества, какъ это было со мною, вы не поймете, что значитъ, когда какое-нибудь созданіе горячо привяжется къ вамъ.

Вы засмѣялись бы или, наоборотъ, заплакали бы (это зависитъ отъ вашего настроенія), если бы вы увидали, какъ я старался ее учить. Сперва мнѣ помогали (ни за что не угадаете кто) мильные столбы. Я досталъ нѣсколько большихъ азбукъ, отдѣльныя буквы на кусочкахъ костей, и сказалъ, что мы ѣдемъ въ Виндзоръ. Я далъ Софи буквы, сложивъ изъ нихъ это слово, и при каждомъ новомъ столбѣ показывалъ на слово и протягивалъ руку въ сторону королевскаго жилища. Другой разъ я сложилъ слово «фура» и написалъ то же самое на самой фурѣ. Потомъ я ей далъ слова «Докторъ Мэригольдъ» и такую же надпись повѣсилъ у себя на жилетѣ. Встрѣчные смотрѣли на насъ и смѣялись, но что мнѣ было до этого за дѣло; она начала усваивать идею! А дѣвочка-таки поняла ее послѣ долгихъ терпѣливыхъ усилій; потомъ, вѣрьте мнѣ, дѣло пошло быстро. Правда, первое время Софи считала меня фурой, а фуру называла королевскимъ жилищемъ, но это скоро прошло. У насъ было нѣсколько сотенъ знаковъ. Иногда она сидѣла, смотря на меня и думая, какъ бы поговорить со мной о чемъ-либо новомъ, какъ бы спросить у меня то или другое объясненіе. Въ эти минуты она походила (или мнѣ казалось, что она походила, не все ли равно?) на мою дочку, мнѣ почти казалось, что ко мнѣ вернулась моя Софи и старается сказать мнѣ, гдѣ она была, что она видѣла съ той несчастной ночи, въ которую улетѣла прочь. У глухонѣмой было хорошенькое личико и теперь, когда никто не дралъ ея за ея блестящіе черные волосы и они лежали въ порядкѣ, въ ней было что-то трогательное; дѣвочка вносила въ фуру спокойствіе и миръ, но это не дѣлало печальнѣе нашего подвижного жилища (NB. На нашемъ разносчичьемъ нарѣчіи мы называемъ подобное настроеніе кислосладкимъ и смѣемся надъ нимъ).

Софи выучилась понимать каждый мой взглядъ. Когда я вечеромъ продавалъ товаръ, она сидѣла въ фурѣ такъ, что окружавшіе ея не видѣли; она взглядывала въ мои глаза, когда я смотрѣлъ въ фуру, и подавала мнѣ именно ту вещь или тѣ вещи, которыя я хотѣлъ достать. Потомъ Софи хлопала въ ладоши и смѣялась отъ радости. Я же, видя ее такою сіяющею, вспоминалъ, чѣмъ она была, когда я въ первый разъ увидалъ это голодное, избитое, оборванное созданіе, спавшее, прислонясь къ грязному колесу фуры, и сравненіе придавало мнѣ новую бодрость; благодаря этому, я достигъ такой славы, какой никогда еще не видывалъ прежде; въ это же время я рѣшилъ оставить Пиклесону (т. е. гиганту Мима) въ завѣщаніи пять фунтовъ.

Мы были счастливы въ нашей фурѣ. Наконецъ, Софи минуло шестнадцать лѣтъ, и я началъ подумывать о томъ, что не вполнѣ исполнилъ мои обязанности относительно нея; я рѣшилъ, что ей слѣдовало дать образованіе лучшее, нежели то, которое я давалъ ей своимъ преподаваніемъ. Когда я сталъ объяснять ей мои намѣренія, мы оба много плакали, но что необходимо, то необходимо, и этого нельзя измѣнять ни смѣхомъ, ни слезами.

Однажды въ Лондонѣ я взялъ ее за руку и пошелъ съ нею въ институтъ глухонѣмыхъ. Къ намъ вышелъ какой-то господинъ, и я сказалъ ему:

— Вотъ что я вамъ скажу, сэръ. Я только разносчикъ, тѣмъ не менѣе мнѣ удалось отложить кое-что на черный день. Это моя единственная дочь, пріемная. Нельзя создать дѣвушку болѣе глухою или нѣмою. Научите ее, чему только можно и въ самое короткое время, назначьте цѣну, и я выложу деньги. Я не утаю ни одного фартинга, сэръ, и уплачу вамъ деньги здѣсь же и сейчасъ. Я охотно предложу вамъ фунтъ.

Господинъ улыбнулся и отвѣтилъ:

— Хорошо, хорошо, мнѣ нужно прежде всего посмотрѣть, что она уже знаетъ. Какъ вы говорите съ нею?

Я сдѣлалъ Софи знакъ; она написала печатными буквами названіе многихъ вещей; потомъ мы съ нею стали живо разговаривать о небольшомъ разсказѣ, который она прочла въ книгѣ, данной ей этимъ господиномъ.

— Удивительно! — сказалъ джентльменъ. — Неужели одни вы учили ее?

— Одинъ я, да она сама.

— Вы умный и хорошій малый, — сказалъ джентльменъ.

Никогда я не слыхалъ ничего болѣе пріятнаго. Джентльменъ передалъ свои слова Софи, и она захлопала въ ладоши, поцѣловала его руку, заплакала и засмѣялась.

Мы четыре раза приходили къ этому господину. Записывая мое имя, онъ спросилъ, почему я «докторъ»; тутъ-то и оказалось, что съ сестриной стороны (повѣрите ли!) онъ приходился племянникомъ тому доктору, въ честь котораго меня назвали моимъ именемъ

— Скажите мнѣ, Мэригольдъ, — спросилъ онъ меня, — что вы хотите, чтобы знала ваша пріемная дочь?

— Мнѣ хочется, сэръ, чтобы она была какъ можно меньше отрѣзана отъ всего остального міра, чтобы она безъ труда и съ удовольствіемъ могла читать все, что только написано людьми.

— Милѣйшій, — возразилъ джентльменъ, широко раскрывая глаза, — вѣдь я и самъ не въ состояніи читать и понимать все!

Я понялъ его шутку и засмѣялся (зная по опыту, какъ непріятно, когда на вашу шутку не смѣются) и объяснился точнѣе.

— Что вы сдѣлаете съ нею потомъ? — спросилъ джентльменъ и съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ взглянулъ на меня. — Вы намѣрены всюду возить ее съ собой?

— Въ фурѣ, сэръ, только въ фурѣ; она будетъ вести частную жизнь; никогда мнѣ и въ голову не придетъ показывать толпѣ ея убожество. Я не буду выставлять ее напоказъ ни за какія деньги.

Джентльменъ кивнулъ головой и, повидимому, одобрилъ меня.

— Хорошо, — сказалъ онъ. — Можете ли вы разстаться съ нею на два года?

— Для ея пользы? Да, сэръ.

— Теперь другой вопросъ, — сказалъ онъ, взглянувъ на Софи. — Можетъ ли она разстаться съ вами на два года?

Не знаю, былъ ли этотъ вопросъ затруднительнѣе перваго (такъ какъ первый былъ для меня достаточно тяжелъ), но ее труднѣе было уговорить. Наконецъ, она все-таки успокоилась, и мы рѣшили разстаться. Не буду и говорить, съ какой грустью разстались мы съ нею въ темный вечеръ. Знаю только, что, вспоминая эту ночь, я никогда не прохожу мимо института глухонѣмыхъ безъ сердечной боли и спазмъ въ горлѣ, и что я не былъ бы въ состояніи въ виду этого зданія продать вамъ свои лучшіе товары, съ моей обыкновенной находчивостью. Нѣтъ, мнѣ не удалось бы продать вамъ даже ружья или пары очковъ, если бы министерство давало мнѣ въ награду за успѣхъ пятьсотъ фунтовъ или мѣсто въ немъ.

Я остался одинъ въ фурѣ; но это не было прежнее одиночество. Хотя срокъ свиданія съ Софи долженъ былъ наступить нескоро, я все же зналъ, что увижусь съ нею и могъ думать о томъ, что она принадлежитъ мнѣ, а я ей. Я все время мечталъ объ ея возвращеніи, а черезъ нѣсколько мѣсяцевъ купилъ вторую фуру. Угадайте зачѣмъ? Я скажу вамъ. Я рѣшилъ повѣсить въ ней множество полокъ и положить на нихъ книги для нея; я мечталъ, что поставлю себѣ туда стулъ, на которомъ буду сидѣть, глядя, какъ она читаетъ, и думая, что я первый началъ ее учить. Я не торопился попусту; всѣ приготовленія дѣлались разумно подъ моимъ личнымъ наблюденіемъ. Я велѣлъ поставить въ фуру кровать съ пологомъ, письменный столъ, конторку, повсюду положилъ ея книги; тутъ были книги съ картинками и безъ картинокъ, въ переплетахъ и безъ переплетовъ, съ позолоченными обрѣзами и самыя простыя; я собралъ всѣ книги, которыя мнѣ удалось достать, разъѣзжая по свѣту, бывая на сѣверѣ и на югѣ, на востокѣ и на западѣ, терпя непогоду и наслаждаясь солнечнымъ сіяніемъ, то взбираясь на горы, то спускаясь въ долины. Когда у меня было столько книгъ, что больше уже не могло помѣститься въ фурѣ, въ моей головѣ явился новый планъ. Я думалъ о немъ такъ много и такъ усидчиво, что это помогло мнѣ прождать два года.

Я не скупъ по природѣ, но люблю, чтобы мои вещи мнѣ принадлежали вполнѣ. Напримѣръ, я бы не хотѣлъ, чтобы у меня былъ компаньонъ въ фурѣ, хотя бы сами вы, не то, чтобы я не не довѣрялъ вамъ, а просто мнѣ пріятнѣе думать, что фура всецѣло моя. Подобнымъ образомъ и вамъ бы, вѣроятно, больше хотѣлось, чтобы фура всецѣло принадлежала вамъ. Хорошо! При мысли, что другіе прочли книги, предназначавшіяся для Софи, раньше нея, во мнѣ поднималось что-то вродѣ ревности. Мнѣ казалось, что книги, уже прочтенныя другими, не вполнѣ будутъ принадлежать моей дѣвочкѣ. Я сталъ обдумывать: нельзя ли будетъ написать книгу нарочно для нея, которую она прочла бы раньше всѣхъ другихъ?

Мысль мнѣ понравилась. Я никогда не давалъ мысли, явившейся въ моей головѣ, засыпать (будучи разносчикомъ, приходится будить цѣлыя семьи мыслей и даже навсегда сжигать ихъ ночные колпаки, иначе никогда не будешь имѣть успѣха). Вотъ я и принялся разрабатывать ее. Мнѣ приходилось странствовать и натыкаться на одинъ литературный типъ здѣсь, на другой тамъ, а потому я и рѣшилъ, что если книга будетъ сложною вещью, вродѣ прибора бритвъ, утюговъ, хронометровъ, тарелокъ, скалокъ или зеркалъ, то части ея нельзя будетъ продавать порознь, какъ, напримѣръ, продаешь очки или ружье. Когда я дошелъ до этого заключенія, я вскорѣ дошелъ и до другого. Вы, конечно, согласитесь со мною.

Я часто жалѣлъ, что Софи никогда не слыхала, какъ я говорю, стоя на подножкѣ, и что она никогда не будетъ въ состояніи меня слышать. Я не тщеславенъ, но вѣдь не слѣдуетъ прятать свѣтильника подъ сосудъ. Что человѣку въ его славѣ, если то существо, оцѣнка котораго для него дороже всего, не можетъ понять, почему онъ пользуется своей репутаціей? Итакъ, вотъ что я рѣшилъ! Чего стоитъ мое рѣшеніе: шесть пенсовъ, пять, четыре, три, два пенса, полпенса, фартингъ? Нѣтъ, оно не стоитъ и фартинга. Хорошо! Я рѣшилъ начать книгу Софи съ повѣствованія о себѣ. Прочтя нѣсколько образчиковъ того, какъ я говорю съ подножки, Софи могла бы составить себѣ понятіе о моихъ разносчичьихъ достоинствахъ. Я чувствовалъ, что я не въ состояніи судить о себѣ правильно. Человѣкъ не можетъ описать своихъ глазъ (по крайней мѣрѣ, я не знаю, какъ это сдѣлать), не можетъ онъ описать и своего голоса или оцѣнить смыслъ своей рѣчи, быстроту дѣйствій или силу остроумія. Но общественный ораторъ можетъ записать обороты своей рѣчи; я даже слыхалъ, что ораторы часто пишутъ свои рѣчи передъ тѣмъ, чтобы сказать ихъ.

Хорошо! Принявъ рѣшеніе, я сталъ думать о томъ, какъ назвать книгу. Какую форму придать этому горячему желѣзу? Труднѣе всего мнѣ было объяснить Софи, что мое имя «Докторъ», хотя я и не докторъ медицины. Въ концѣ концовъ я почувствовалъ, что мнѣ не удалось правильно растолковать ей это, несмотря на всѣ мои старанія. Вѣря въ то, что она за два года очень усовершенствуется, я рѣшился попробовать пошутить съ нею и посмотрѣть, какъ она приметъ шутку. Шутка покажетъ мнѣ, думалъ я, понимаетъ ли она разницу между именемъ «Докторъ» и названіемъ врача — докторъ. Мы впервые поняли наше недоразумѣніе, когда однажды она попросила меня прописать ей лекарство, полагая, что я докторъ съ медицинской точки зрѣнія. Теперь я сказалъ: «Я дамъ книгѣ названіе моихъ предписаній, и если она пойметъ, что мои предписанія составлены только для ея интереса и увеселенія, для того, чтобы она смѣялась съ удовольствіемъ или плакала съ удовольствіемъ, это будетъ для насъ обоихъ доказательствомъ того, что мы преодолѣли затрудненіе». Мое испытаніе удалось великолѣпно: когда Софи увидала, что книга, которую я сочинилъ (напечатанная книга!), лежитъ на ея пюпитрѣ и прочла заглавіе: «Предописанія Д-ра Мэригольда», она посмотрѣла на меня удивленными глазами, потомъ перелистовала страницы и вдругъ засмѣялась самымъ очаровательнымъ смѣхомъ. Черезъ мгновеніе она уже щупала себѣ пульсъ, покачивая головой, перелистывала книгу, дѣлая видъ, что очень внимательно просматриваетъ страницы. Вдругъ она поцѣловала книгу и прижала къ своей груди обѣими руками. Никогда въ жизни мнѣ не было такъ хорошо!

Но не нужно забѣгать впередъ (я взялъ это выраженіе изъ романовъ, купленныхъ мною для Софи). Я открывалъ многіе изъ нихъ и въ каждомъ романистъ говорилъ: «Не будемъ забѣгать впередъ». Меня удивляетъ одно, зачѣмъ же онъ забѣгаетъ впередъ и кто его объ этомъ проситъ? Итакъ, не будемъ забѣгать впередъ. Составленіе книги заняло все мое свободное время.

Не легко было соединить въ одно всѣ различныя отдѣльныя ея части. Пришлось поработать мнѣ. Сколько стараній и черновиковъ мнѣ пришлось истратить, сколько терпѣнія понадобилось на это! Писать книгу — все равно что стоять на подножкѣ фуры. Публика и понятія не имѣетъ, что это значитъ! Наконецъ, дѣло было сдѣлано, и два года присоединились къ тому времени, которое исчезло передъ ними. Куда дѣвалось оно, кто знаетъ?

Отдѣлка новой фуры окончилась. Снаружи ее окрасили желтой краской съ ярко-красными филенками. Приборъ придѣлали мѣдный. Въ новую фуру я запрегъ старую лошадь. Новая лошадь возила разносчичью фуру; я нанялъ для нея мальчика. Прибравшись, я отправился за Софи. Стояла свѣтлая холодная погода; трубы фуръ дымились; а сами фуры стояли на широкомъ открытомъ мѣстѣ за Вандсворсомъ; вы могли бы ихъ видѣть отъ югозападной желѣзной дороги или изъ ея вагона, посмотрѣвъ направо въ окно, уѣзжая.

— Мэригольдъ, — сказалъ джентльменъ и сердечно протянулъ мнѣ руку, — я очень радъ видѣть васъ.

— А между тѣмъ, — отвѣтилъ я. — врядъ ли вы и вполовину рады мнѣ такъ, какъ я вамъ.

— Время показалось вамъ долгимъ, не правда ли, Мэригольдъ?

— Не скажу, сэръ, вѣдь оно дѣйствительно было длинно, но…

— Какъ вы вздрогнули, мой милый!

— Еще бы, она стала женщиной, красивой, умной женщиной! Я вѣдь зналъ, что это мое дитя, не то я бы не узналъ Софи, когда она спокойно остановилась у двери.

— Вы смутились, — замѣтилъ джентльменъ ласково.

— Я вижу, --отвѣтилъ я, — что я просто неотесанный болванъ въ жилетѣ съ рукавами.

— А я вижу, — возразилъ онъ, — что вы подняли ее изъ нищеты и униженія и научили ее разговаривать съ ей подобными. Но почему мы говоримъ между собою, когда намъ возможно разговаривать съ нею? Поговорите съ нею по вашему.

— Я такой неотесанный мужикъ, сэръ, — сказалъ я, — а она такая красивая дѣвушка и такъ спокойно стоитъ у двери.

— Посмотрите, не двинется ли она по вашему старому знаку.

Они вмѣстѣ задумали, задумали этотъ добрый знакъ, Софи бросилась къ моимъ ногамъ на колѣни, протянула ко мнѣ руки, а изъ ея глазъ такъ и полились радостныя, любовныя слезы. Я взялъ ее за руки, поднялъ ее. Софи обняла меня за шею и прильнула къ моей груди. Я ужъ не помню, какъ я безумствовалъ; наконецъ, мы всѣ заговорили беззвучно. Казалось, что-то нѣжное, чудное разлилось во всемъ мірѣ для насъ.

Теперь вотъ что: я вамъ предложу весь этотъ сложный приборъ, книгу Софи; никто не читалъ ее, кромѣ моей пріемной дочки, и я исправилъ и дополнилъ мое сочиненіе, когда она прочла его. Въ книгѣ сорокъ восемь напечатанныхъ страницъ, девяносто шесть столбцовъ — это работа Уайтинга, изъ фирмы Бофорювъ; она напечатана въ паровой типографіи на бумагѣ лучшаго сорта; у нея великолѣпный зеленый переплетъ. Книга выглажена, какъ чистое бѣлье, только-что принесенное отъ прачки, и сшита такъ хорошо, что, съ точки зрѣнія рукодѣлія, лучше, нежели образчики бѣлошвеекъ, выставляемые на городской экзаменъ, на право умереть съ голоду; а сколько я спрашиваю за этотъ товаръ — восемь фунтовъ? Не такъ много! Шесть? Меньше! Четыре фунта? Врядъ ли вы мнѣ повѣрите, но это именно моя цѣна — одна сшивка стоила половину этого. Здѣсь сорокъ восемь оригинальныхъ страницъ, девяносто шесть оригинальныхъ столбцовъ — все за четыре фунта! Вы желаете получить больше за четыре фунта? Ну, хорошо! Въ книгѣ цѣлыхъ три страницы объявленій, самыхъ интересныхъ — они прибавлены безплатно. Прочтите ихъ и повѣрьте имъ. — Желаю вамъ Рождества и счастливаго Новаго года, долгой жизни и благоденствія! Мои пожеланія стоили бы двадцать фунтовъ, если бы исполнились съ томъ размѣрѣ, въ которомъ я ихъ посылаю вамъ. Помните тутъ и заключительное докторское предписаніе: «Принимать всю жизнь»; изъ него вы увидите, гдѣ остановилась, наконецъ, фура и гдѣ окончились ея странствія. Вы все еще думаете, что четыре фунта дорого? Все еще? Я вамъ скажу кое-что! Скажемъ четыре пенса, но не болтайте объ этомъ!

II. Не принимать на ночь.

Это легенда о домѣ, называемомъ «харчевней дьявола»; онъ стоитъ на Каннеморской возвышенности, среди вереска, въ неглубокой равнинѣ. Кругомъ него поднимается пять вершинъ. Иногда въ сентябрьскіе вечера туристы видятъ это дряхлое почернѣвшее отъ непогоды строеніе; солнце зловѣщимъ образомъ горитъ на его запятнанныхъ ставняхъ. Проводники не заходятъ въ него.

Зданіе это построилъ иностранецъ, пришедшій неизвѣстно откуда. Народъ прозвалъ незнакомца Коль-Дью (Черный Коль) изъ-за его унылаго вида и страсти къ одиночеству, а его домъ — «харчевней дьявола» такъ какъ никогда ни одинъ усталый путникъ, какъ извѣстно, не находилъ въ немъ пріюта, ни одинъ другъ хозяина не переступалъ его порога. Съ Коль-Дью жилъ только сморщенный темнолицый старикъ; когда онъ ходилъ въ сосѣднюю деревню за провизіей, онъ сторонился отъ встрѣчныхъ крестьянъ и молчалъ, какъ камень, не говоря ни слова о томъ, что касалось его прошлаго или прошлаго его господина. Первый годъ ихъ пребыванія въ странѣ ходило много предположеній о томъ, кто они и что они дѣлаютъ тамъ, вверху, среди облаковъ и орловъ. Нѣкоторые говорили, что Коль-Дью потомокъ знатнаго рода, владѣвшаго нѣкогда всѣми окрестными землями, что бѣдность и гордость озлобили его и онъ похоронилъ себя въ уединеніи, предаваясь мыслямъ о своемъ несчастіи. Другіе толковали о преступленіи, о бѣгствѣ; третьи шептали о людяхъ, проклятыхъ при рожденіи, которые не могутъ ни улыбаться, ни дружиться съ подобными имъ до самой смерти.

Прошло два года; къ пришельцамъ нѣсколько привыкли; о Коль-Дью перестали думать, только пастухи вспоминали о немъ, когда вдругъ сталкивались съ высокимъ темнымъ человѣкомъ, не смѣя ему сказать: «Храни васъ Боже», или женщины, качая колыбель въ зимнюю ночь, крестились, слушая, какъ буря проносилась надъ крышей и вскрикивая: «Ну, этому Коль-Дью сегодня довольно свѣжаго воздуха надъ его головой».

Такъ Коль-Дью прожилъ нѣсколько лѣтъ въ своемъ уединеніи. Вдругъ прошелъ слухъ, что въ домъ подъ горой пріѣзжаетъ полковникъ Блэкъ. Съ одной изъ вершинъ, окружавшихъ гнѣздо Коль-Дью, суровый человѣкъ могъ видѣть прямо подъ горой, въ миніатюрѣ, сѣрый старый домъ съ поросшими плющемъ трубами и потемнѣвшими стѣнами; зданіе это стояло среди рѣдкихъ деревьевъ и суровыхъ воинственныхъ утесовъ, придававшихъ ему видъ крѣпости; старый домъ смотрѣлъ на Атлантику всѣми своими окнами, точно спрашивая, какія извѣстія изъ Новаго Свѣта?

Коль-Дью видѣлъ, какъ внизу толпились каменщики и плотники, точно муравьи на солнцѣ; они ползали по старому дому съ фундамента до трубъ; тутъ стучали, тамъ спиливали стѣны, падавшія въ облакахъ пыли и казавшіяся съ высоты пригоршней кирпичиковъ; выводили другія, которыя взгляду Коль-Дью представлялись игрушечными загородочками въ дѣтской фермѣ. Нѣсколько мѣсяцевъ Коль-Дью смотрѣлъ, какъ работаютъ хлопотливые муравьи, разрушаютъ старое, воздвигаютъ новое, уродуютъ и украшаютъ дома. Но, когда все было готово, ему не пришло въ голову, хотя бы изъ любопытства, сойти внизъ и посмотрѣть на прекрасное убранство новой билліардной комнаты или полюбоваться красивымъ видомъ изъ окна гостиной, выходившей на большую водную дорогу къ Ньюфаундленду.

Лѣто превратилось въ осень; желтыя полосы поползли и потянулись по спѣлому пурпуру равнинъ и горъ.

Полковникъ Блэкъ, его единственная дочь и нѣсколько ихъ общихъ друзей пріѣхали въ старый домъ подъ горой. Онъ оживился. Коль-Дью пересталъ наблюдать за нимъ изъ своего гнѣзда. Чтобы смотрѣть на закатъ или восходъ солнца, Коль взбирался теперь на утесъ, съ котораго не открывалось вида на человѣческое жилье; когда онъ уходилъ изъ дому съ ружьемъ въ рукѣ, онъ направлялся въ самыя пустынныя мѣста, спускался въ самыя уединенныя долины, поднимался на самыя обнаженныя вершины. Если онъ слышалъ, что идетъ кто-либо, онъ прятался въ расщелины и избѣгалъ встрѣчи. Несмотря на все это, судьба рѣшила, чтобы онъ и полковникъ Блэкъ встрѣтились.

Свѣтлый сентябрьскій день клонился къ вечеру; вѣтеръ перемѣнился, и черезъ полчаса горы окутались густой, непроницаемой мглой. Коль-Дью былъ далеко отъ своей берлоги, но онъ такъ хорошо зналъ горы, такъ привыкъ къ ихъ климату, что ни буря, ни дождь, ни туманъ не могли испугать его.

Коль-Дью спокойно шелъ своей дорогой; вдругъ сквозь туманъ до него донесся слабый крикъ ужаса. Онъ быстро пошелъ по направленно голоса и скоро очутился подлѣ человѣка, съ опасностью жизни пробиравшагося по крутой и узкой тропинкѣ.

— Идите за мною, — сказалъ Коль-Дью.

Черезъ часъ онъ благополучно довелъ путника до равнины къ дому, смотрѣвшему такими внимательными глазами на Атлантическій океанъ.

— Я, полковникъ Блэкъ, — сказалъ откровенный солдатъ, когда они вышли изъ тумана и остановились въ свѣтѣ, падавшемъ изъ оконъ. — Прошу васъ, скажите мнѣ скорѣе, кому я обязанъ жизнью?

Онъ говорилъ и смотрѣлъ на своего спасителя, высокаго человѣка съ загорѣлымъ темнымъ лицомъ.

— Полковникъ Блэкъ, — повторилъ Коль-Дью послѣ странной паузы, — вашъ отецъ уговорилъ моего отца поставить на карту все, что онъ имѣлъ. Искуситель выигралъ. Оба умерли, но вы и я живы, и я поклялся отмстить вамъ.

Полковникъ добродушно засмѣялся, глядя на неспокойное лицо, смотрѣвшее на него.

— И вы начали приводить свою клятву въ исполненіе съ того, что спасли мнѣ жизнь? — сказалъ онъ. — Я солдатъ и знаю, какъ встрѣчать врага, но мнѣ больше хочется пріобрѣсти новаго друга. Я не успокоюсь, пока вы не откушаете у меня хлѣба и соли. У насъ сегодня праздникъ въ честь рожденія моей дочери. Войдемте, присоединимся къ обществу.

Коль-Дью непривѣтливо смотрѣлъ въ землю.

— Я уже сказалъ вамъ, — замѣтилъ онъ, — кто я. Я не хочу переступать вашего порога.

Но въ эту минуту (такъ говорится въ моей исторіи) отворилось французское окно среди цвѣтовъ, и въ немъ явилось такое видѣніе, отъ котораго слова замерли на устахъ Коль-Дью. Въ заросшей плющемъ двери стояла красивая дѣвушка, одѣтая въ бѣлое атласное платье. Теплый свѣтъ обливалъ ея прекрасно очерченную фигуру, выдѣлявшуюся на темномъ фонѣ ночи. Ея лицо было блѣдно, слезы наполняли глаза; однако, улыбка явилась на ея губахъ, когда она протянула къ отцу свои руки. Свѣтъ, горѣвшій сзади нея, упалъ на блестящія складки ея платья, на блестящее жемчужное ожерелье, на ея щечки, на вѣнокъ яркокрасныхъ розъ, окружавшихъ ея косы, сложенныя узломъ на затылкѣ. Развѣ Коль-Дью изъ «харчевни дьявола» никогда не видалъ до сихъ поръ атласа, жемчуга и розъ?

Эвелина Блэкъ не была ни нервной, ни плаксивой дѣвушкой. Она сказала отцу только нѣсколько торопливыхъ словъ: «Слава Богу, вы живы, остальные съ часъ уже дома», потомъ она сжала своими, украшенными кольцами, пальцами руки отца. Больше ничѣмъ она не выразила того безпокойства, которое мучило ее.

— Моя милая, я обязанъ жизнью вотъ этому джентльмену, — сказалъ полковникъ. — Заставь его войти въ нашъ домъ и быть нашимъ гостемъ. Эвелина, онъ желаетъ уйти опять въ свои горы, исчезнуть въ туманѣ, въ которомъ я нашелъ его или, вѣрнѣе, онъ нашелъ меня. Пойдемте, сэръ (сказалъ онъ Коль-Дью). Вы должны сдаться этому красивому побѣдителю.

Послѣдовало представленіе.

— Коль-Дью, — прошептала Эвелина.

Она слышала уже толки о немъ. Тѣмъ не менѣе молодая дѣвушка радушно позвала спасителя своего отца.

— Прошу васъ, войдите, — сказала она. — Безъ васъ наша радость прекратилась бы. На насъ падетъ тѣнь грусти, если нашъ благодѣтель съ презрѣніемъ откажется отъ нашего общества.

Граціозно, нѣжно, но съ оттѣнкомъ нѣкоторой гордости, которая никогда не покидала ее, Эвелина протянула бѣлую ручку высокому, мрачному призраку, стоявшему подлѣ окна; Коль-Дью схватилъ и сжалъ эту ручку такъ, что глаза гордой дѣвушки вспыхнули отъ негодованія, и ея маленькая ручка сжалась съ неудовольствіемъ, спрятавшись, какъ оскорбленная, въ блестящія складки ея платья. Что этотъ Коль-Дью сумасшедшій или просто онъ неотесанный человѣкъ?

Гость пересталъ отказываться войти въ домъ Блэка. За бѣлой фигурой онъ прошелъ черезъ маленькую студію, освѣщенную лампой; тутъ мрачный чужестранецъ, полковникъ и молоденькая хозяйка могли вполнѣ осмотрѣть другъ друга. Эвелина взглянула на лицо новаго гостя и вздрогнула отъ страха и отвращенія, потомъ обратилась къ отцу, объясняя свою дрожь народной поговоркой: «Кто-то прошелъ надъ моей могилой». Коль-Дью принялъ участіе въ праздникѣ, данномъ въ честь рожденія Эвелины Блэкъ. Подъ крышу, которая могла принадлежать ему, онъ вошелъ человѣкомъ постороннимъ, всѣмъ чужимъ, извѣстнымъ только по своему прозвищу, человѣкомъ одинокимъ, обходимымъ всѣми, жившимъ среди орловъ и лисицъ. Коль-Дью, питавшій лютое намѣреніе отмстить сыну врага своего отца за бѣдность и униженіе, за то, что сердце его матери разбилось, за самоубійство отца, за печальное скитаніе по бѣлу свѣту своихъ братьевъ и сестеръ, стоялъ среди комнаты, какъ Самсонъ, потерявшій силу, и все это только потому, что у надменной дѣвушки были смягчающіе сердце глаза, покоряющія уста, только потому, что она казалась сіяющимъ видѣніемъ, одѣтымъ въ атласъ и розы.

Съ Эвелиной не могла сравняться ни одна изъ ея подругъ, хотя многія изъ нихъ были очень хороши собой. Она ходила среди своихъ гостей, силясь не замѣчать мрачнаго взгляда странныхъ глазъ, которые ежеминутно слѣдили за нею повсюду. Когда отецъ попросилъ ее быть привѣтливой съ нелюдимымъ гостемъ, котораго онъ хотѣлъ примирить съ жизнью, она вѣжливо повела Коль-Дью въ новую картинную галлерсю, прилегавшую къ гостинымъ. Она объясняла, при какихъ странныхъ обстоятельствахъ полковнику досталась та или другая картина, и употребляла все свое тонкое искусство, чтобы докончить дѣло отца, однако, не выходя изъ предѣловъ своей всегдашней сдержанности.

Молодая дѣвушка старалась отвлечь вниманіе гостя отъ себя и обратить его на тѣ предметы, которые она ему показывала. Коль-Дью ходилъ за своею путсводительницсй и слушалъ ея голосъ; но смыслъ ея словъ не занималъ его; тоже не могла она заставить его много говорить въ отвѣтъ; наконецъ, они остановились въ отдаленномъ углу, въ полумракѣ, подлѣ окна съ откинутой занавѣской. Окно было открыто и изъ окна виднѣлась только вода.

Надъ Атлантикой высоко стоялъ полный мѣсяцъ, подъ нимъ тянулась гряда облаковъ, словно серебряная полоса, раздѣлявшая два міра. Говорятъ, на этомъ мѣстѣ произошла слѣдующая сцена.

— Мой отецъ самъ задумалъ сдѣлать здѣсь окно. Не правда ли, это говоритъ, что у него есть вкусъ? — сказала молодая хозяйка, глядя на луну. Въ эту минуту Эвелина казалась прелестнымъ видѣніемъ воплощенной красоты.

Коль-Дью ничего не отвѣтилъ, но вдругъ (какъ говорятъ) попросилъ у нея розу изъ того букета, который былъ приколотъ къ кружевамъ на ея груди. Вторично въ этотъ вечеръ глаза Эветины Блэкъ блеснули недобрымъ огнемъ, но этотъ человѣкъ спасъ ея отца. Она сломала одинъ цвѣтокъ и съ самымъ любезнымъ и вмѣстѣ съ тѣмъ величественнымъ видомъ подала его Коль-Дью. Онъ схватилъ не только розу, но и руку, протянутую къ нему, и покрылъ ее поцѣлуями. Гнѣвъ молодой дѣвушки вырвался наружу.

— Сэръ, — вскрикнула она, — если вы джентльменъ, вы, должно быть, сошли съ ума. Если вы не безумны, вы не джентльменъ.

— Смилуйтесь, — сказалъ Коль-Дью. — Я люблю васъ! Боже мой, до сихъ поръ я еще не любилъ ни одной женщины. Ахъ, — прибавилъ онъ, увидя отвращеніе на ея лицѣ, — вы меня ненавидите. Вы вздрогнули, увидавъ меня впервые. Я люблю васъ, а вы ненавидите меня.

— Да, ненавижу, — рѣзко вскрикнула Эвелина, забывая все, кромѣ своего негодованія. — Ваше присутствіе мнѣ кажется чѣмъ-то зловѣщимъ для меня. Ваши взгляды отравляютъ меня. Прошу васъ, сэръ, не говорите больше со мной такимъ образомъ.

— Я больше не буду безпокоить васъ, — сказалъ Коль-Дью и, подойдя къ окну, положилъ одну изъ своихъ могучихъ рукъ на подоконникъ и выпрыгнулъ прочь.,

Съ непокрытой головой Коль-Дью ушелъ, но не домой. Всю темную ночь, какъ полагаютъ, бродилъ онъ по горамъ. На зарѣ поднялся сильный вѣтеръ, гнавшій облака. Коль-Дью ничего не ѣлъ цѣлыя сутки и все время пробылъ на ногахъ, а потому онъ съ удовольствіемъ увидалъ чью-то бѣдную хижину и вошелъ въ нее. Коль-Дью попросилъ дать ему воды и указать уголъ, гдѣ бы онъ могъ отдохнуть. Въ домикѣ не спали; въ кухнѣ толпился народъ; всѣ, казалось, были утомлены отъ безсонной ночи. Старики дремали, сидя съ трубкой подлѣ очага; нѣсколько женщинъ въ полуснѣ склонялись на колѣни другъ къ другу. Не спавшіе перекрестились, когда фигура Коль-Дью заслонила дверь, они знали его недобрую славу. Но старикъ, хозяинъ дома, пригласилъ его войти въ комнату и предложилъ ему молока, обѣщая вскорѣ дать ему печенаго картофеля. Старикъ провелъ Коль-Дью въ маленькую комнату за кухней, одинъ конецъ которой былъ заваленъ верескомъ. Тутъ сидѣли двѣ женщины и болтали при огнѣ.

— Вотъ путникъ, — сказалъ старикъ и кивнулъ головой имъ. Женщины отвѣчали тоже наклоненіемъ головы, точно желая сказать: онъ имѣетъ всѣ права странника. Коль-Дью бросился на верескъ въ самый дальній уголъ маленькой комнатки. Женщины замолчали на нѣсколько времени, потомъ, когда имъ показалось, что новопришедшій заснулъ, онѣ снова заговорили шопотомъ. Въ комнату черезъ крошечное окошечко слабо свѣтилъ старый разсвѣтъ, но женщины наклонялись надъ очагомъ, и при блескѣ пламени Коль-Дью могъ разсмотрѣть ихъ. Старуха сидѣла впереди, грѣя надъ золой свои увядшія руки; дѣвушка прислонилась къ стѣнѣ. Ея лицо сіяло здоровьемъ, глаза блестѣли, красная одежда по временамъ какъ бы вспыхивала отъ свѣта колеблющагося пламени.

— Это была самая странная свадьба! — говорила дѣвушка. — Три недѣли до нея онъ всѣмъ и каждому говорилъ, что ненавидитъ ее, какъ ядъ.

— Конечно, — сказала старуха, таинственно нагибаясь. — Это мы всѣ знали, только, что же онъ могъ сдѣлать, когда она повѣсила на него приворотный ремень?

— Что?! — спросила дѣвушка.

— Приворотный ремень! Этимъ она приворожила его къ себѣ. Проклятая! — Старуха закачалась и постаралась заглушить ирландское восклицаніе, готовое вырваться изъ ея сморщенныхъ губъ, тѣмъ, что прижала къ своему лицу платье.

— Но что это, — спросила дѣвушка, — что это за приворотъ и откуда она его достала?

— Ахъ, ахъ! Не молодымъ бы ушамъ слышать! Ну, да ужъ такъ и быть. Приворотный ремень — это полоса кожи; ее нужно срѣзать съ тѣла мертваго человѣка отъ макушки до пятки такъ, чтобы кожа не разорвалась или не лопнула, а потомъ повѣсить на шею того, кого хочешь заставить полюбить себя. Дѣйствительно, отъ ремня загорается въ сердцѣ любовь горячая и сильная, раньше чѣмъ пройдутъ сутки.

Дѣвушка выпрямилась и смотрѣла на старуха глазами, расширившимися отъ ужаса.

— Милосердый Боже, — вскрикнула она, — неужели есть человѣкъ на землѣ, который согласится сдѣлать такое черное дѣло, не боясь проклятія неба!

— Да, есть такіе люди, а не дьяволы! Не слыхала ты о Пекси, которая живетъ между двумя холмами Мамъ Теркъ?

— Слыхала, — беззвучно отвѣтила дѣвушка.

— Хорошо, вотъ она-то и достаетъ ремни за деньги. Правда, люди прогнали ее съ сальрукскаго кладбища, гдѣ она выкопала мертвеца, и они бы убили ее, но потеряли ея слѣдъ и упустили ее.

— О, мама! — сказала дѣвушка. — Путсшественникъ-то собирается въ дорогу. Недолго отдыхала эта бѣдная душа.

Коль-Дью слышалъ достаточно. Онъ всталъ и прошелъ въ кухню; старикъ уже приготовилъ картофель и упросилъ гостя поѣсть. Коль-Дью охотно согласился. Подкрѣпивъ свои силы, онъ опять пошелъ въ горы. Солнце вставало, блистая среди водопада. Его лучи прогоняли ночную мглу. Вечеромъ того же дня на закатѣ Коль-Дью пробирался по холмамъ Мамъ Теркъ, спрашивая пастуховъ, какъ пройти въ хижину женщины по имени Пекси.

На унылой пожелтѣлой полянѣ стояла хижина Пекси; кругомъ нея со всѣхъ сторонъ поднимались горы. Пекси была дома. Коль-Дью увидѣлъ желтолицую старуху, одѣтую въ темнокрасное сукно; съ ея головы свѣшивались пряди грубыхъ заплетеныхъ черныхъ волосъ, выбивавшихся изъ-подъ оранжевой повязки, которая окружала ея сморщенныя щеки. Она сидѣла, наклонившись надъ огнемъ. Въ котлѣ варились травы; Пекси посмотрѣла на Коль-Дью недобрымъ взглядомъ, когда онъ остановился въ дверяхъ.

— Вашей милости нуженъ ремень? — спросила она, когда онъ объяснилъ ей, зачѣмъ пришелъ. — Ай-ай, дайте денегъ Пекси. Ремень трудно достать.

— Я заплачу, — сказалъ Коль-Дью и положилъ передъ нею на скамейку соверенъ. Колдунья схватила монету, захохотала и взглянула на своего гостя взглядомъ, отъ котораго вздрогнулъ даже Коль-Дью.

— Ваша милость платитъ, какъ король, — сказала старуха. — Я достану ремень. Ха-ха, вы получите ремень отъ Пекси, но денегъ мало. Дайте еще, еще!

Она протянула къ нему свою руку, похожую на лапу хищной птицы. Коль-Дью бросилъ ей второй соверенъ. Съ колдуньей сдѣлались еще болѣе ужасныя судороги отъ восторга.

— Ну, довольно, — крикнулъ Коль-Дью. — Я довольно заплатилъ тебѣ, но если твой адскій приворотъ не подѣйствуетъ, я буду преслѣдовать тебя за колдовство.

— Не подѣйствуетъ? — вскрикнула Пекси и вытаращила глаза. — Если приворотъ Пекси не подѣйствуетъ, пусть ваша милость придетъ и побьетъ ее камнями. Э, онъ подѣйствуетъ. Если даже дѣвушка ненавидитъ вашу милость, какъ самого дьявола, она полюбитъ вашу милость, какъ свою душу, раньше чѣмъ зайдетъ или взойдетъ солнце. Она или полюбитъ васъ, или… (тутъ Пекси покосилась на Коль-Дью) сойдетъ съ ума черезъ часъ.

— Вѣдьма, — крикнулъ Коль-Дью, — то, что ты сказала подъ конецъ, твоя адская выдумка! Я ничего не слыхалъ про безуміе. Если тебѣ нужно еще денегъ, скажи, но не шути со мной такъ ужасно.

Колдунья посмотрѣла на него своими лукавыми глазами и увидала, какая страсть бушуетъ въ немъ.

— Ваша милость вѣрно угадали, — сказала она, — бѣдной Пенси нужно еще немного денегъ. Опять протянулась костлявая рука. Коль-Дью отшатнулся и бросилъ золото на столъ.

— Король, король! — захлебываясь, вскрикнула Пекси. —Ваша милость истинный король. Ваша милость получитъ ремень. Она будетъ любить васъ, какъ свою собственную бѣлую душу. Ха-ха! Только ваша милость должны придти черезъ двѣнадцать дней: ремень трудно достать. Уединенное кладбище очень далеко и нелегко выкапывать покойниковъ.

— Довольно, — крикнулъ Коль-Дью, — ни слова больше! Мнѣ нуженъ твой ужасный приворотъ, но я не хочу знать, въ чемъ онъ состоитъ и откуда ты его возьмешь.

Коль обѣщался вернуться черезъ двѣнадцать дней и ушелъ. Отойдя немного, онъ обернулся и увидалъ, что Пекси смотритъ на него. Ея фигура вырѣзывалась на яркомъ фонѣ заката. Мрачному Коль-Дью почудилось, что Пекси — фурія, за спиной которой пылаетъ цѣлый адъ.

Въ назначенное время Коль-Дью получилъ приворотъ, онъ вмѣстѣ съ благовоніями заключилъ его въ золото и привѣсилъ къ прекрасной цѣпи. Коль-Дью положилъ ужасное ожерелье въ ту шкатулку, въ которой прежде хранились золотыя вещи его несчастной матери; въ футлярѣ цѣпь казалась довольно красивой дорогой бездѣлушкой.

Между тѣмъ жители горъ, сидя вечеромъ у очаговъ, сыпали проклятія: прошелъ снова слухъ о нечистомъ дѣяніи на ихъ кладбищѣ. Они рѣшили выслѣдить и схватить преступника.

Прошло двѣ недѣли, а Коль-Дью все еще не могъ найти возможности надѣть приворотъ на шейку гордой дочери полковника. Онъ всыпалъ еще золота въ жадные когти Пекси, и колдунья обѣщала помочь ему. Колдунья одѣлась скромно и прилично; зачесала свои космы подъ бѣлоснѣжный чепецъ, согнала со своего лица недобрыя морщины, взяла въ руку корзину, заперла дверь своей хижины и пошла къ подножію горъ. На видъ Пекси превратилась въ простую продавщицу грибовъ. Домоправительница сѣраго замка купила грибы у бѣдной женщины и сказала, чтобы та приносила ихъ каждое утро. Пекси исполнила приказаніе, ежедневно являлась она къ дому полковника и каждый разъ, кромѣ грибовъ, приносила букетикъ дикихъ цвѣтовъ, прося передавать подарокъ миссъ Эвелинѣ. Боже, благослови ее! Бѣдная Мурида никогда не видала миссъ Блэкъ, но она слышала разсказы о ея нѣжномъ, чистомъ лицѣ. Наконецъ, однажды старуха встрѣтила Эвелину, возвращавшуюся съ прогулки, и рѣшилась лично поднести дѣвушкѣ букетъ.

— Ахъ, — сказала Эвелина, — это вы каждый день приносите мнѣ цвѣты? Они очень хороши.

Старухѣ хотѣлось только взглянуть на нее; теперь, увидавъ ясное, какъ солнышко, красивое, какъ лилія, личико, она возьметъ корзинку и уйдетъ въ горы. Но она не уходила.

— Неужели молодая леди никогда не поднималась на большія горы? — спросила Пекси.

— Нѣтъ, — смѣясь, отвѣтила Эвелина. И она прибавила, что боится, что ей будетъ трудно взбираться пѣшкомъ.

— Конечно! Леди должна поѣхать съ другими леди и джентльменами на хорошенькихъ маленькихъ осликахъ на вершину большой горы. Дивныя вещи увидитъ леди на высотѣ!

И Пекси принялась за дѣло. Цѣлый часъ молодая дѣвушка слушала чудныя исторіи о горахъ. Когда Эвелина посмотрѣла на могучія вершины, она подумала о томъ, что странная старушка, вѣроятно, права. Конечно, тамъ на высотѣ дивный, странный міръ!

Какъ бы то ни было, вскорѣ послѣ этого Коль-Дью узналъ, что большое общество изъ сѣраго дома отправляется въ горы, что Эвелина Блэкъ будетъ участвовать въ прогулкѣ и что ему, Коль-Дью, слѣдуетъ приготовить все для пріема и угощенія усталыхъ путниковъ. Они, истомившись и проголодавшись, придетъ вечеромъ къ двери его дома, ихъ приведетъ къ нему старуха, которая встрѣтится имъ, вызовется быть ихъ проводницей, собьется съ дороги, заставитъ взбираться на крутизны, спускаться виизъ, поведетъ по самымъ опаснымъ мѣстамъ и посовѣтуетъ слугамъ побросать корзины съ провизіей, чтобы ноша не мѣшала имъ идти по крутизнамъ. Коль-Дью не лѣнился. Онъ приготовилъ такой пиръ, какого еще никогда не бывало среди облаковъ. Намъ разсказывали, что нечистыя руки доставили ему чудесныя кушанья изъ того мѣста, въ которомъ гораздо жарче, нежели нужно для приготовленія яствъ. Намъ также говорили, что обнаженныя комнаты дома Коль-Дью внезапно украсились бархатными занавѣсями съ золотой бахромой, что простыя бѣлыя стѣны вдругъ покрылись красивыми красками и позолотой, что драгоцѣнныя картины вдругъ явились въ простѣнкахъ, что на столахъ появились чудныя блюда и золотые приборы, заблестѣлъ драгоцѣнный хрусталь, полилось такое вино, какого еще никто никогда не пивалъ, что въ домѣ стали толпиться слуги въ богатыхъ ливреяхъ, среди которыхъ фигура самого хозяина казалась какою то убогою. Слуги стояли, готовясь разносить удивительныя блюда, необыкновенный ароматъ которыхъ привлекалъ орловъ, бившихся въ стекла, и лисицъ, подбѣгавшихъ къ стѣнамъ «харчевни дьявола». Конечно, утомленное общество въ назначенное время пришло къ дому Коль-Дью и хозяинъ вышелъ навстрѣчу путникамъ и пригласилъ ихъ переступить черезъ его одинокій порогъ. Полковникъ Блэкъ (Эвелина по своей деликатности не разсказала ему о странномъ поведеніи Коль-Дью) былъ очень доволенъ; общество съ радостью сѣло за столь Коль-Дью, хотя всѣ, какъ говорятъ, очень удивлялись великолѣпію уединеннаго горнаго жилища. Гости пошли пировать, только одна Эвелина остановилась у порога наружной двери; она устала, но не согласилась войти отдохнуть въ домъ Коль-Дью. Она проголодалась, но ей не хотѣлось сѣсть за столъ Коль-Дью. Она стояла, подобравъ кембриковое платье, измятое отъ труднаго пути; щеки молодой дѣвушки немного загорѣли, маленькая темная головка, украшенная косами, откинулась назадъ. Эвелина стояла безъ шляпы, вѣтеръ обвѣвалъ ея головку; лучи заходящаго солнца падали на нее. Эвелина держала шляпу за завязки. Ея нога время отъ времени ударяла о камень порога. Такою всѣ видѣли ее. Крестьяне говорятъ, что полковникъ и Колъ-Дью просили ее войти въ домъ, что нарядные слуги приносили къ порогу кушанья, но она не сдѣлала ны шагу впередъ и не отвѣдала ни куска.

— Ядъ, ядъ, — шептала она и бросала кушанья лисицамъ, которыя бѣгали въ верескѣ.

Наконецъ, къ голодной дѣвушкѣ подошла добрая старая проводница; смягчивъ на лицѣ всѣ злобныя морщины, колдунья стала вкрадчиво просить Эвелину скушать грибовъ, приготовленныхъ ею и лежавшихъ на простой полинялой тарелкѣ.

— Дорогая моя лэди, бѣдная Мурида сама приготовила грибы; никто изъ этого дома не дотронулся до нихъ, никто даже не видалъ грибовъ бѣдной Муриды.

Эвелина взяла тарелку. Едва дѣвушка окончила вкусное блюдо, какъ тяжелая дремота охватила ее. Эвелина не могла больше держаться на ногахъ и сѣла на порогъ, прислонившись къ косяку дверей; она скоро впала въ глубокій сонъ; такъ ее нашли.

— Что за упрямая дѣвочка! — сказалъ полковникъ, положивъ руку на красивую головку.

Онъ поднялъ дочь и отнесъ ее въ комнату (которая, какъ говорятъ, еще утромъ была печальнымъ и пустымъ чуланомъ, а теперь блистала восточнымъ великолѣпіемъ). Эвелину положили на роскошное ложе; ножки дѣвушки покрыли пурпуровымъ одѣяломъ. Тутъ при мягкомъ свѣтѣ, лившемся изъ окна, украшеннаго драгоцѣнными каменьями (въ которомъ вчера было простое, грубое подъемное стекло), отецъ въ послѣдній разъ полюбовался ея прелестнымъ личикомъ.

Полковникъ вернулся къ хозяину дома и къ своимъ друзьямъ; вскорѣ все общество пошло смотрѣть на отсвѣтъ яркаго заката, который обливалъ пламенемъ холмы. Когда всѣ порядочно отошли отъ дому, Коль-Дью вспомнилъ, что ему нужно сходить назадъ за телескопомъ. Онъ не надолго уходилъ отъ своихъ гостей, но все же у него хватило времени на то, чтобы крадущимися шагами войти въ теплую восточную комнату, накинуть легкую цѣпь на шею спящей дѣвушки и спрятать въ складки ея платья отвратительной блистающій талисманъ.

Онъ ушелъ, а Пекси подкралась къ двери, пріоткрыла ее и сѣла на циновку подлѣ порога снаружи. Прошелъ часъ. Эвелина Блэкъ все еще спала, отъ дыханія дѣвушки тихо шевелилось убійственное украшеніе на ея груди; потомъ она начала стонать и что-то шептать. Пекси прислушалась. Жертва проснулась и встала. Пекси просунула лицо въ скважину двери, съ ужасомъ завыла и убѣжала изъ дому. Никто больше не видалъ ея въ тѣхъ мѣстахъ.

Свѣтъ потухалъ; общество возвращалось къ «харчевнѣ дьявола»; нѣсколько дамъ, опередившихъ остальныхъ, встрѣтили Эвелину Блэкъ. Молодая дѣвушка шла имъ навстрѣчу по вереску. Ея волосы растрепались, на головѣ ея не было шляпы. Дамы замѣтили, что на ея шеѣ висѣло что-то, при каждомъ ея движеніи блестѣвшее, какъ золото. Онѣ стали смѣяться надъ тѣмъ, что Эвелина заснула у порога, вмѣсто того, чтобы пойти обѣдать, и со смѣхомъ подошли къ подругѣ, чтобы поговорить съ нею. Но Эвелина странно вздрогнула, завидя ихъ, и прошла мимо, точно мимо незнакомыхъ. Подруги обидѣлись и стали говорить о ея причудахъ, только одна изъ нихъ посмотрѣла ей вслѣдъ; остальныя стали смѣяться, когда та выразила безпокойство по поводу страннаго поведенія Эвелины. Дамы направились къ дому Коль-Дью, а одинокая фигура пошла дальше, ея платье казалось краснымъ отъ заката, а роковой подарокъ сіялъ при отблескахъ зари. Эвелинѣ встрѣтился заяцъ; она громко захохотала и, захлопавъ въ ладоши, бросилась за нимъ; потомъ остановилась, стала говорить съ камнями и била ихъ ладонью, не получая отвѣта. За скалой сидѣлъ маленькій пастухъ, онъ-то и видѣлъ всѣ ея странныя дѣйствія. Вскорѣ она начала звать птицъ дикимъ пронзительнымъ голосомъ, пугая это горъ. Часть общества возвращалась домой по опасной тропинкѣ, они прислушались.

— Что это? — спросилъ одинъ изъ друзей Блэка.

— Молодой орелъ, --отвѣтилъ Коль-Дью, блѣднѣя. — Они часто кричатъ такимъ образомъ.

— Крикъ страшно походитъ на женскій голосъ, — былъ отвѣтъ.

Снова раздался дикій возгласъ со скалы, съ обнаженнаго и похожаго на пилу утеса, который поднимался въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ нихъ. Одинъ его зубецъ висѣлъ надъ бездной, точно огромный жадный зубъ. Черезъ мгновеніе всѣ замѣтили, что легкая фигура Эвелины Блэкъ безразсудно подвигается къ этому острію.

— Эвелина! --крикнулъ полковникъ. — Она безумна, если рѣшается идти туда!

— Безумна! — повторилъ Коль-Дью и бросился спасать молодую дѣвушку со всей силой и быстротой своихъ ногъ и рукъ. Когда онъ подошелъ, Эвелина уже почти достигла края ужаснаго утеса. Онъ осторожно подбирался къ ней, желая схватить ее своими сильными руками, прежде чѣмъ она замѣтитъ его, и унести ее подальше отъ опаснаго мѣста, но въ роковую минуту Эвелина повернула голову и увидала его. Изъ ея губъ вырвался громкій крикъ ненависти и ужаса; вопль ея испугалъ орловъ и разогналъ стаю караваекъ, летавшихъ надъ ея головой. Она отступала, она была на краю могилы. Коль-Дью сдѣлалъ огромный отчаянный прыжокъ и схватилъ Эвелину въ свои объятія. Взглянувъ ей въ глаза, онъ увидѣлъ, что борется съ сумасшедшей. Она тянула его назадъ и ему не за что было ухватиться. Скользкая скала не представляла упора для его ногъ. Дальше, дальше! Жестокое замираніе сердца… ужасная борьба! На скалѣ не осталось ни души — Коль-Дью и Эвелина лежали далеко, во мракѣ бездны.

III. Принимать за обѣдомъ.

Знаетъ ли хоть одинъ человѣкъ, кто даетъ названія улицамъ, кто придумываетъ изреченія для бумажныхъ хлопушекъ? Во всякомъ случаѣ я не завидую умственнымъ способностямъ этихъ изобрѣтателей и полагаю, что они занимаются переводами произведеній иностранныхъ авторовъ. Знаетъ ли кто-нибудь, кто вводитъ новыя блюда, на кого должна пасть отвѣтственность за появленіе. различныхъ новыхъ словъ? Знаетъ ли кто-нибудь, чья сила заставляетъ насъ вѣчно говорить о братствѣ и движеніи впередъ?.. Знаетъ ли кто-нибудь мудреца, къ которому обращаются парфюмеры, прося придумать названіе особеннаго бритвеннаго мыла или эликсира для волосъ? Извѣстно ли хоть одному непосвященному, откуда въ промышленности являются названіе вродѣ: Rypopliagon, Euxcsis, Depilatory, Bastakeïson. Знаетъ ли хоть одна человѣческая душа, кто придумываетъ загадки? На послѣдній вопросъ, только на послѣдній, я отвѣчаю: — я знаю.

Довольно давно (я не считаю нужнымъ говорить, что это было въ нашемъ столѣтіи) я быль маленькимъ мальчикомъ, остроумнымъ маленькимъ мальчикомъ, хотя и очень худымъ. Впрочемъ, эти два качества часто идутъ рука объ руку. Я умолчу о томъ, сколько мнѣ было лѣтъ, замѣтивъ только, что я посѣщалъ тогда школу недалеко отъ Лондона и находился въ томъ возрастѣ, когда мальчики обыкновенно носятъ (вѣрнѣе носили) жакетки и брыжжи. Я глубоко и всей душой любилъ загадки. Я предавался сверхъ мѣры изученію этихъ проблемъ и до крайности прилежно собиралъ ихъ. Въ то время многія періодическія изданія задавали загадку въ одномъ номерѣ, а отвѣтъ на нее печатали въ слѣдующемъ. Промежутокъ въ семь дней и семь ночей лежалъ между появленіемъ вопроса и отвѣтомъ. Какіе семь дней переживалъ я бывало! Я искалъ рѣшенія загадки въ свободные часы (немудрено, что я былъ худъ) и иногда (съ гордостью вспоминаю объ этомъ) разгадывалъ загадку раньше появленія оффиціальнаго отвѣта.

Когда мое дѣтство вступило въ періодъ самой большей худобы тѣла и остроумія ума, появился новый родъ головоломныхъ задачъ; онѣ смущали меня болѣе, нежели шарады или загадки, состоявшія изъ словъ. Я говорю о загадкахъ, которыя можно было бы назвать символическими загадками, кажется, онѣ называются ребусами. Это маленькія неопрятныя картинки, изображающія всевозможные предметы, перемѣшанные въ страшномъ безпорядкѣ. Иногда въ нихъ попадаются буквы азбуки и даже обрывки словъ, что только усиливаетъ впечатлѣніе хаоса. Напримѣръ, въ субботу появляется: купидонъ, пускающій изъ лука перо; рашперъ, буква «х», музыкальный тактъ, «р» и «g» и будка; за картинкой слѣдуетъ объявленіе, въ которомъ говорится, что черезъ недѣлю въ субботу будетъ напечатано объясненіе таинственнаго и ужаснаго хаоса образовъ. Объясненіе является; но рядомъ съ нимъ и новая загадка, еще труднѣе предыдущей; на картинкѣ изображена клѣтка, заходящее солнце, слово «рѣзать», колыбель и животное, названіе котораго затруднился бы опредѣлить самъ Бюффонъ.

Мнѣ не везло относительно этихъ задачъ, я рѣшилъ въ жизни только одну изъ нихъ. Плохо угадывалъ я и поэтическія шарады, часто нѣсколько натянутыя, какъ, напримѣръ:

«Мое первое боа констрикторъ,

А второе римскій ликторъ,

Мое третье деканъ,

Все жь — животное на пальцахъ».

Такія трудности бывали не по моимъ умственнымъ силамъ.

Разъ въ одномъ журналѣ я увидалъ ребусъ, исполненный лучше, нежели всѣ тѣ, которые я видалъ раньше. Онъ страшно заинтересовалъ меня.

Загадочная картинка состояла изъ буквы «А», фигуры, очевидно, очень добродѣтельнаго человѣка въ длинномъ одѣяніи, съ сумой, посохомъ и раковинами на шляпѣ; дряхлаго старика съ развевающимися сѣдыми волосами и бородой; цифры «2» и человѣка на костыляхъ, смотрѣвшаго на калитку изъ пяти брусковъ. О, этотъ ребусъ не выходилъ у меня изъ головы. Я увидалъ его въ приморской библіотекѣ во время праздниковъ; до появленія слѣдующаго номера я уже возвратился въ школу. Изданіе, въ которомъ появилась эта замѣчательная картинка, принадлежало къ числу дорогихъ, купить номеръ у меня не хватало средствъ; такъ что никакимъ образомъ я не могъ добыть объясненія ребуса. Я рѣшился побѣдить трусость и, боясь забыть одинъ изъ символовъ, записалъ ихъ всѣ по порядку. Когда я писалъ, мнѣ въ голову пришло одно толкованіе загадки: — старость пилигрима — убожество. Такъ ли я рѣшилъ ее? Восторжествовалъ ли я или потерпѣлъ пораженіе? Наконецъ, тревога такъ овладѣла мною, что я рѣшилъ написать издателю журнала, въ которомъ былъ помѣщенъ ребусъ, умоляя его сжалиться надо мной и успокоить мой умъ. Я не получилъ отвѣта. Можетъ быть, редакторъ помѣстилъ отвѣтъ въ «почтовомъ ящикѣ» журнала, но, чтобы прочитать его, мнѣ нужно было бы купить номеръ. Я останавливаюсь на подробностяхъ, потому что этотъ маленькій случай имѣлъ вліяніе (и немалое) на мою дальнѣйшую жизнь. Происшествіе, о которомъ идетъ рѣчь, заставило меня сочинить загадку. Я много разъ стиралъ ее и снова писалъ на грифельной доскѣ. Много волненій пережилъ я, придумывая, какъ бы лучше выразить ее словами. Въ окончательной и исправленной формѣ загадка гласила: «Почему молодой человѣкъ, кушающій пуддингъ, который въ его учебномъ заведеніи подаютъ раньше мяса, походитъ на метеоръ?» «Потому что онъ лучезаренъ» (effulgent)^[1].

Конечно, этимъ выражалась только надежда! Въ сочиненіи не было ничего неестественнаго, преждевременнаго. Написана была загадка подъ вліяніемъ чисто дѣтскаго огорченія; для меня представляло извѣстный интересъ сдѣлать намекъ на обвѣтшалое обыкновеніе подавать пуддингъ передъ мясомъ въ учебныхъ заведеніяхъ съ цѣлью пріостановить аппетиты воспитанниковъ и физическое развитіе этихъ молодыхъ людей.

Хотя я написалъ мою загадку на недолговѣчной грязной доскѣ непрочнымъ грифелемъ, она не исчезла безслѣдно. Ее повторяли; она стала популярной и ходила по всей школѣ, наконецъ, о ней узналъ учитель. Этотъ, лишенный фантазіи, человѣкъ не любилъ искусствъ. За мной послали. Учитель спросилъ меня — было ли это произведеніе плодомъ моего ума? Я отвѣтилъ утвердительно и получилъ очень ощутительный и даже болѣзненный ударъ кулакомъ по головѣ и вдобавокъ приказаніе, хорошенько написать двѣсти разъ подрядъ слово: «Опасныя насмѣшки», на той же самой доскѣ, на которой впервые появилась моя загадка.

Несмотря на деспотизмъ этого ничего непонимавшаго чудовища, всегда обращавшагося со мною, какъ съ существомъ безполезнымъ (хотя я отлично зналъ противное), я продолжалъ уважать геніевъ, блиставшихъ на вышеупомянутомъ поприщѣ, и уваженіе это росло вмѣстѣ со мною.

Подумайте только объ удовольствіи, о восхищеніи, которое доставляютъ загадки людямъ со здоровымъ умомъ! Только подумайте о невинномъ чувствѣ торжества, которое испытываетъ человѣкъ, говоря цѣлому обществу совершенно новую загадку! Одинъ онъ знаетъ отвѣтъ. Онъ въ блестящемъ положеніи. Онъ всѣхъ заставляетъ ждать, улыбаясь спокойной, тихой улыбкой. Всѣ остальные въ его власти. Онъ счастливъ — невинно счастливъ.

Но кто составляетъ загадки?

Открою ли я великую тайну? Просвѣщу ли я непосвященныхъ? Повѣдаю ли міру, какъ это дѣлается? Да, повѣдаю.

По большей части загадки пишутся при помощи лексикона; однако, составленіе загадки до того утомляетъ автора, что безъ привычки невозможно заниматься этимъ дѣломъ долѣе четверти часа, не отдыхая.

Самый процессъ ужасенъ. Прежде всего вамъ нужно чувствовать себя бодрымъ и живымъ; хорошо при кризисѣ запускать пальцы въ волосы. Вы берете лексиконъ и, выбравъ, одну какую-нибудь букву, просматриваете весь столбецъ, останавливаясь на каждомъ словѣ, которое кажется вамъ хоть сколько-нибудь подходящимъ; вы созерцаете такое слово со стороны, какъ художникъ, который отходитъ отъ своей картины, чтобы лучше разсмотрѣть ее. Вы крутите и перевертываете слово на всѣ лады. Если ничего не получается изъ него, вы переходите къ слѣдующему. Особенно усердно займитесь существительными, такъ какъ изъ нихъ можно больше извлечь пользы, нежели изъ другихъ частей рѣчи. Что же касается омонимовъ — плохи вы или ужъ очень несчастливы, если вамъ не удастся сдѣлать изъ нихъ чего-либо. Предположимъ, что вы обязаны составлять загадки каждый день, такъ какъ вашъ обѣдъ зависитъ отъ успѣха вашихъ стараній. Я беру вашъ лексиконъ и наудачу развертываю. Предположимъ, что онъ открылся на буквѣ «F», и что вы остановились на словѣ felt. Это прошедшее причастіе глагола (to feel) чувствовать; вмѣстѣ съ тѣмъ слово felt значитъ войлокъ, то есть, обозначаетъ названіе матеріала, изъ котораго дѣлаются шляпы. Вы разсматриваете слово. Нельзя ли будетъ задать вопросъ такъ: «Почему шляпочникъ…» нѣтъ, «Почему на шляпочника всегда можно смотрѣть, какъ на разсудительнаго человѣка?» Потому что у него всегда есть (felt) войлокъ для его дѣла или потому, что онъ всегда все предусматриваетъ^[2].

Нѣтъ, не годится. Вы продолжаете: fen — болото. Въ болотѣ грязь. «Почему можно ожидать, что ирландскіе повстанцы непремѣнно попадутъ въ грязь?» — "Потому что ихъ возмущеніе феніанское (fenian). Нехорошо. Но вамъ не хочется бросить это слово. Fen — болото и morass — тоже болото. Слово можно раздѣлить такъ: More-ass, «more» — больше, «ass» — оселъ. Почему ирландскій повстанецъ болѣе оселъ, нежели плутъ? Нѣтъ, опять не то.

Съ грустью, но упрямо, вы продолжаете ваше занятіе, наконецъ, доходите до слово fertile — плодородный, Fer-tile. Tile — шляпа. «Почему шляпа, сдѣланная изъ бобра, походитъ на землю, которая всегда приноситъ обильную жатву?» «Потому что ее можно назвать Fertile» (Fur-tile)^[3]. Это годится. Не первоклассная загадка, но ничего, сойдетъ.

Составлять загадки все равно, что ловить рыбу; одинъ разъ вы поймаете маленькую форель, другой разъ большую. Эта загадка, — маленькая форель, тѣмъ не менѣе, вы кладете ее въ корзину. Теперь вы горячо предаетесь своему дѣлу. Вы доходите до слово, Forgery (подлогъ), и снова останавливаетесь. Слово Forgery звучитъ, какъ слово for Jerry — для Джерри. Сложная первоклассная загадка! Она запутана и совершенно въ Кольриджевскомъ вкусѣ. «Если»… нѣтъ. «Почему господинъ, у котораго есть любимый малолѣтній сынъ, по имени Іеремія, кладя за дессертомъ въ карманъ грушу, упоминаетъ объ извѣстномъ родѣ мошенничества, которое прежде наказывалось смертной казнью?» «Потому что при этомъ говоритъ: for Jerry^[4] (для Джерри)». Въ корзину!

Загадки обыкновенно льются потокомъ. Еще сложная того же типа. Fungus — грибъ. Если хорошо воспитанная молодая особа, въ шутку ударитъ своего кузена Августа лиловымъ съ бѣлымъ зонтикомъ и сдѣлаетъ ему больно, какой продуктъ растительнаго царства назоветъ она, въ извиненіе? «Fungus — (поросль, грибъ)» Fun gus — Шутка Гусъ^[5]. Туда же! Просмотрѣвъ всѣ «F», вы отдыхаете немножко, потомъ, напрягая умъ и снова схвативъ лексиконъ, вы опять открываете его. На этотъ разъ передъ вами С. Вы съ надеждой останавливаетесь на словѣ «com» (хлѣбъ, мозоль). У слова два значенія, оно должно пригодиться. Нужно сдѣлать, чтобы оно пригодилось! Это особенно благопріятный случай. Вы рѣшаетесь составить загадку по правиламъ. Не нужно для этого обладать геніальностью. У слова два значенія; слѣдуетъ только употребить то и другое; это чисто механическая работа. Почему жнецъ за работой похожъ на хиропедиста? Потому что онъ срѣзываетъ хлѣбъ (com — хлѣбъ, com — мозоль). Эта загадка составлена по правиламъ, безупречна, но неинтересна. Буква Е мало благопріятствуетъ вамъ; вы переходите къ В. Медленно вы доходите до глагола Bring — приносить; вы посмотрите на него тупымъ взглядомъ, вдругъ вы оживаете. Bring — приносить. Brought — принесенный. Brought up — воспитанный и въ то же время принесенный наверхъ. Brought up — годится. «Почему ящикъ для каменнаго угля, который Мэри принесла изъ кухни во второй этажъ, походитъ на ребенка, вскормленнаго на рожкѣ?» «Потому что эта корзина принесена (brought up) снизу наверхъ»^[6].

Вы снова дѣлаете попытку; на этотъ разъ ваши надежды покоятся на буквѣ «H». Вы просматриваете столбцы и останавливаетесь на словѣ horse — лошадь. «Почему лошадь, запряженная въ экипажъ скряги, походитъ на военный пароходъ настоящаго времени?» "Потому что ею правитъ screw — скряга^[7]. Hoarse — сиплый. «Почему родъ, члены котораго подвержены горловой болѣзни, походитъ на Дерби?» «Потому что они сиплый родъ. Hoarse race — сиплый родъ. Horse race — лошадиная порода».

Однако, не всегда работа съ лексикономъ даетъ такую крупную добычу; это тяжелый, истощающій трудъ и хуже всего въ немъ то, что ему и конца нѣтъ; скоро вы теряете возможность отдѣлываться отъ вашего занятія, даже въ минуты отдыха. Больше: вамъ кажется, будто вы должны вѣчно думать о вашей спеціальности, чтобы не упустить удобнаго случая, который, можетъ быть, иначе никогда не представится вамъ. Это-то и дѣлаетъ эпиграмматическую литературу утомительной. Сидите ли вы въ театрѣ, возьмете ли газету, спрячетесь ли въ уголокъ съ романомъ въ рукѣ, все равно ваша профессія не перестаетъ преслѣдовать и терзать васъ. Діалогъ въ театрѣ, слова книги могутъ вамъ внушить что-либо и потому вамъ приходится быть насторожѣ.

Ужасное, съ ума сводящее ремесло! Составляя загадки, вы гораздо скорѣе избавитесь отъ излишней полноты, нежели въ теченіе недѣли, взбѣгая ежедневно на гору, закутавшись въ теплое одѣяло или пройдя систематическій курсъ турецкихъ ваннъ.

Сверхъ того, составителю загадокъ приходится переносить многое, когда онъ пристраиваетъ свои готовыя произведенія. Для сбыта вашего товара существуетъ публичная продажа и частная. Общественный спросъ на нашъ товаръ не великъ и, долженъ сознаться, съ нимъ обходятся не особенно милостиво. Журналовъ, печатавшихъ наши ребусы и загадки, немного, а редакторы и издатели этихъ журналовъ не особенно гонятся за произведеніями этого рода литературы. Загадкѣ или ребусу приходится долго стучаться въ дверь редакціи и часто ихъ помѣщаютъ только потому, что въ номерѣ осталось свободное мѣсто. Когда мы помѣщены, мы всегда, замѣтьте всегда, занимаемъ самое послѣднее мѣсто, внизу столбца или послѣдней страницы журнала, вмѣстѣ съ неизбѣжной шахматной игрой, въ которой бѣлые въ четыре хода даютъ матъ противной партіи. Одна изъ лучшихъ моихъ загадокъ — лучшая, мнѣ кажется, — стучалась въ редакцію журнала цѣлыхъ шесть недѣль, прежде чѣмъ публика прочла ее. Вотъ что говорилось въ ней: "Почему маленькій человѣчекъ, вѣчно разсказывающій длинныя неинтересныя исторіи, похожъ на извѣстный новый родъ ружей? Отвѣтъ: "Потому что онъ скучный маленькій человѣкъ (small-bore)^[8].

По случаю этой шарады я узналъ, что произведенія эпиграмматическихъ писателей сбываются и въ частныя руки. Одинъ господинъ, не сказавшій своего имени (я тоже не назову его фамиліи, хотя отлично знаю ее) пришелъ въ редакцію журнала, помѣстившаго эту шараду, на слѣдующій же день послѣ того, какъ она появилась, и спросилъ имя и адресъ ея автора.

Помощникъ издателя журнала — мой вѣрный другъ, я обязанъ ему многимъ; онъ сообщилъ этому джентльмэну мою фамилію и мой адресъ; и вотъ, въ одинъ прекрасный день на мою лѣстницу, задыхаясь, взобрался господинъ среднихъ лѣтъ. Его глаза лукаво блестѣли; вокругъ его рта лежали юмористическія складки. И глаза, и ротъ обманывали людей, такъ какъ у моего друга не было ни капли остроумія. Онъ представился мнѣ, говоря, что поклоняется генію, а потому, какъ прибавилъ онъ съ любезнымъ движеніемъ руки, мой покорный слуга желалъ бы знать, соглашусь ли я доставлять ему время-отъ-времени образчики эпиграмматической литературы, то шараду, то эпиграмму, то исторійку, которую было бы возможно разсказать въ короткихъ, но эффектныхъ словахъ. Онъ желалъ лишь, чтобы все было совершенно ново и оригинально, и сдѣлано только для него одного. Онъ хотѣлъ, чтобы ни одно человѣческое существо не знало того, что будетъ написано исключительно для него. Мой джентльменъ прибавилъ, что онъ хорошо заплатитъ и дѣйствительно предложилъ мнѣ такія условія, отъ которыхъ я открылъ глаза во всю ихъ ширину.

Скоро я узналъ, чѣмъ былъ мой другъ, Прайсъ Скруперъ. Я называю его изъ приличія вымышленнымъ именемъ, но немного похожимъ на настоящее его имя; онъ былъ блюдолизомъ и пріобрѣлъ нѣкоторую временную репутацію остроумнаго человѣка, которую кое-какъ составилъ себѣ, имѣя всегда въ запасѣ новый разсказъ. Скруперъ больше всего на свѣтѣ любилъ обѣдать за чужимъ столомъ. Онъ постоянно съ ужасомъ думалъ о томъ, что можетъ наступить время, когда онъ станетъ получать меньшее количество приглашеній. Такимъ-то образомъ завязались отношенія между нами, между мною, эпиграмматическимъ писателемъ, и мистеромъ Скрунеромъ-блюдолизомъ.

Въ первый же его визитъ я снабдилъ его одною или двумя хорошенькими вещицами. Я далъ ему исторію, которую мой отецъ разсказывалъ мнѣ, бывало, въ моемъ дѣтствѣ. За нее я былъ спокоенъ, такъ какъ уже давно она поросла травой забвенія. Кромѣ того я снабдилъ его двумя-тремя шарадами, бывшими у меня; онѣ были такъ плохи, что никто не могъ подумать, что ихъ составилъ спеціалистъ. Доставивъ ему подобный матеріалъ, я отъ него получилъ средства прожить нѣкоторое время. Мы разстались довольные другъ другомъ.

Мы постоянно видались съ Скруперомъ; я давалъ ему загадки, шарады и т. д., онъ вознаграждалъ меня за это деньгами. Конечно, какъ при всякихъ коммерческихъ отношеніяхъ на землѣ, и у насъ со Скруперомъ выходили маленькія непріятности, хотл я вообще ладилъ съ заказчикомъ. Иногда Скруперъ жаловался на то, что нѣкоторыя изъ моихъ остротъ не имѣли успѣха, т. е. приносили ему мало выгоды. Что было отвѣчать на это? Не могъ же я сказать ему, что это случилось по его винѣ и только разсказалъ ему исторію Исаака Вольтока о священникѣ, который, услыхавъ проповѣдь одного изъ своихъ собратьевъ, произведшую на него огромное впечатлѣніе, попросилъ ее взаймы. Онъ попробовалъ разсказать ее своимъ собственнымъ прихожанамъ, но, вернувшись, жаловался на то, что потерпѣлъ полную неудачу, что его слушатели остались совершенно холодны къ его краснорѣчію. Вотъ какимъ отвѣтомъ уничтожилъ его авторъ проповѣди. «Я одолжилъ вамъ, — сказалъ онъ, — мою скрипку, но не смычекъ», подразумѣвая подъ этимъ, какъ объясняетъ Исаакъ, «я не одолжилъ вамъ таланта и ума, съ которыми слѣдовало произнести поученіе!»

Мой другъ, повидимому, не понялъ смысла этого анекдота. Мнѣ кажется, когда я разсказывалъ его, онъ старался только запомнить исторію для того, чтобы въ будущемъ воспользоваться ею, получивъ отъ меня такимъ образомъ новый разсказъ. Это было низко съ его стороны. М-ръ Скруперъ отъ природы былъ непоправимо глупъ, да вдобавокъ поглупѣлъ отъ старости; онъ нерѣдко забывалъ или перепутывалъ то, въ чемъ заключалась вся соль исторіи; нелѣпымъ образомъ измѣнялъ отвѣты на загадки и шарады. Я ему щедро поставлялъ ихъ, работая изо всѣхъ силъ. чтобы приготовить для него загадки, пригодныя для его требованій. Такъ какъ Скруперъ вѣчно обѣдалъ у кого-нибудь, то ему больше всего подходили застольныя шарады, намекающія на вещи, связанныя съ удовольствіями, которыя доставляетъ обѣдъ, и я поставлялъ ихъ ему въ большомъ количествѣ. Вотъ нѣсколько образчиковъ такихъ шарадъ:

«Почему вино (замѣтьте, какъ легко задать этотъ вопросъ послѣ обѣда!), приготовленное для британскаго рынка, похоже на дезертира арміи?»

«Потому что оно всегда бываетъ разбавлено (Brandied^[9]) водкой, передъ тѣмъ, какъ его отпускаютъ въ продажу».

«Почему корабль, которому предстоитъ вытерпѣть бурю, до достиженія мѣста назнаенія, походитъ на вино, къ которому обыкновенно примѣшиваютъ кампешское дерево и тому подобныя вещества?»

«Потому что оно претерпѣваетъ многое до прибытія въ портъ {It goes through а great dea! — претерпѣваетъ многое — говорится о кораблѣ.

Goes through а deal — проходитъ черезъ дерево — говорится о винѣ.}».

«Какая часть отдѣлки въ нарядѣ женщины походитъ на первоклассный Остъ-Индскій хересъ?»

«Та, которая огибаетъ воротникъ»^[10].

Труднѣе всего для Скрупера было, по его словамъ, (онъ былъ откровененъ со мною, какъ бываютъ откровенны люди со своими докторами или адвокатами), итакъ, самое трудное было для него запоминать, въ какомъ изъ домовъ онъ разсказывалъ ту или другую исторію или задавалъ ту или другую шараду; для кого загадка будетъ новостью, кому она уже извѣстна? Иногда Скруперъ спрашивалъ отвѣтъ на загадку вмѣсто того, чтобы задать вопросъ, что производило смущеніе; иногда онъ задавалъ вопросъ вѣрно, а когда все общество не могло найти отвѣта, говорилъ отвѣтъ на другую загадку.

Разъ мой патронъ пришелъ ко мнѣ въ сильнѣйшемъ негодованіи.

Новая загадка, да еще такая, за которую я спросилъ большую цѣну, считая ее хорошей, потерпѣла неудачу. Скруперъ въ бѣшенствѣ явился упрекать меня.

— Она провалилась вполнѣ, — сказалъ онъ. — Одна непріятная личность сказала, что въ ней нѣтъ смысла и что, должно быть, въ шараду вкралась ошибка. Это было гадко, такъ какъ я выдалъ шараду за свою. Какъ могъ я ошибиться въ моей собственной загадкѣ?

— Могу я спросить, — вѣжливо сказалъ я, — какъ вы задали вопросъ?

— Конечно; я сказалъ: «Почему мы имѣемъ право думать, что меккскіе пилигримы предпринимаютъ путешествіе съ коммерческими намѣреніями?»

— Вѣрно, — сказалъ я. — А отвѣтъ?

— Отвѣтъ, — продолжалъ мой патронъ, — былъ такимъ, какимъ вы его дали мнѣ: «Потому что онц идутъ туда ради Магомета».

— Неудивительно, — замѣтилъ я холодно, чувствуя, что меня осудили несправедливо, — что ваши слушатели были поставлены втупикъ. Вотъ отвѣтъ, который я вамъ дамъ: потому что они идутъ туда ради пророка, (игра словъ: profit — выгода и prophet — пророкъ, звучатъ одинаковымъ образомъ). Мистеръ Скруперъ извинился.

Я подхожу къ концу моего разсказа. Конецъ его грустенъ, какъ конецъ исторіи короля Лира. Хуже всего то, что мнѣ приходится сознаться въ жалкой слабости съ моей собственной стороны.

Я получалъ очень недурной маленькій доходъ отъ м-ра Скрупера; но однажды утромъ ко мнѣ пришелъ совершенно незнакомый мнѣ господинъ; какъ и м-ръ Скруперъ, это былъ человѣкъ среднихъ лѣтъ, тоже со сверкающими глазами и юмористическимъ ртомъ, тоже блюдолизъ, съ двойной фамиліей. Я буду называть его м-ръ Керби Постлесуетъ, и подойду такимъ образомъ такъ близко къ настоящему, имени, какъ возможно.

М-ръ Керби Постлесуетъ пришелъ за тѣмъ же, за чѣмъ взошелъ и Скруперъ наверхъ моей лѣстницы. Онъ тоже прочелъ одно изъ моихъ произведеній въ журналѣ (такъ какъ я все чаще имѣлъ дѣло съ прессой); ему тоже нужно было поддержать свою репутацію. Находя, что его воображеніе и умъ часто отказываются ему служить, онъ пришелъ ко мнѣ съ предложеніемъ, которое когда-то сдѣлалъ мнѣ и Прайсъ Скруперъ. Нѣсколько мгновеній я не могъ перевести духа отъ странности совпаденія; безмолвно я смотрѣлъ на него такимъ взглядомъ, по которому онъ могъ бы рѣшить, что врядъ ли я могу дать ему что-либо блестящее. Тѣмъ не менѣе я, наконецъ, пришелъ въ себя. Говорилъ я очень осторожно, но подъ конецъ выразилъ готовность войти въ сдѣлку съ моимъ новымъ нанимателемъ. Мы скоро условились съ нимъ. М-ръ Керби Постлесуетъ сдѣлалъ мнѣ еще болѣе щедрыя предложенія, нежели м-ръ Прайсъ Скруперъ. Меня затрудняло только одно: слѣдовало очень быстро доставить желаемое этому джентльмену. Онъ очень торопился, такъ какъ въ тотъ же день ѣхалъ на обѣдъ и ему было болѣе чѣмъ важно отличиться. Онъ желалъ поручить отъ меня что-нибудь выходящее изъ ряду. Онъ не станетъ торговаться, но проситъ чего-нибудь замѣчательнаго. Больше всего ему хотѣлось бы имѣть загадку, совершенно новую загадку.

Я перебралъ всѣ мои запасы, я ограбилъ мой пюпитръ, а онъ все еще не былъ доволенъ. Вдругъ въ моей головѣ блеснула мысль о томъ, что у меня есть нѣчто совершенно подходящее: загадка, намекавшая на современный вопросъ, на предметъ разговора, бывшій на устахъ всѣхъ въ то время; было бы болѣе, чѣмъ легко навести рѣчь именно на эту тему. Словомъ, я нашелъ отличную вещицу. Одно только сомнѣніе мучило меня, не продалъ ли я уже этой вещи моему первому патрону? Вотъ въ чемъ состоялъ вопросъ и я никакъ не могъ дать себѣ отвѣта на него. Жизнь человѣка, предающагося составленію загадокъ, настоящій хаосъ; особенно же моя, вѣдь я работалъ и для общественной литературы, и для частныхъ лицъ. У меня не было ни книгъ, ни росписокъ какого бы то ни было рода, словомъ, никакихъ слѣдовъ сдѣлокъ. Одно заставляло меня предполагать, что загадка еще не была пущена въ оборотъ, а именно, я отлично зналъ, что Скруперъ не говорилъ мнѣ, имѣла ли она успѣхъ или потерпѣла неудачу. Скруперъ же всегда сообщалъ мнѣ о томъ, какое впечатлѣніе производили мои вещи на слушателей. Я долго колебался, наконецъ, рѣшилъ сомнѣніе въ мою пользу (ужъ очень княжескую награду предложилъ мнѣ мой новый патронъ) и передалъ мое произведеніе искусства м-ру Керби Постлесуету.

Если бы я сказалъ, что я былъ спокоенъ, покончивъ это дѣло, я бы солгалъ. Ужасныя предчувствія волновали мой умъ; нѣсколько разъ я былъ готовъ взять у Постлесуста мою загадку и сдѣлалъ бы это, если бы нашелъ малѣйшую возможность исполнить свое намѣреніе. Но это было невозможно. Я даже не зналъ, гдѣ живетъ мой новый заказчикъ. Мнѣ оставалось только ждать и успокоивать себя.

Оба лица, исправлявшія главныя роли въ вечернемъ представленіи, очень подробно, не безъ раздраженныхъ комментаріевъ вскорѣ разсказали мнѣ о томъ, что случилось вечеромъ этого достопамятнаго дня. Да, ужасно сказать, на слѣдующій же день оба мои патрона явились ко мнѣ въ страшномъ бѣшенствѣ, чтобы разсказать мнѣ о томъ, что произошло, называя меня первой главной причиной несчастія. Оба казались внѣ себя, но Постлесуетъ былъ особенно взбѣшенъ. По словамъ этого джентльмена, онъ въ назначенное время отправился къ господину, пригласившему его и который, какъ онъ мнѣ заявилъ, былъ почтенной личностью. Постлесуетъ очутился среди самаго избраннаго общества. Онъ хотѣлъ придти позже всѣхъ, но ждали какого-то Скрупера или Прайса, или что-то въ этомъ родѣ, можетъ быть, Прайса Скрупера. По словамъ Постлесуета, Скруперъ тоже скоро пріѣхалъ и общество пошло обѣдать.

По время обѣда (не буду распространяться о его великолѣпіи) эти два джентльмена все время мѣшали другъ другу (въ этомъ отношеніи оба разсказа вполнѣ сходятся между собой), противорѣча одинъ другому, прерывали другъ друга, не давали времени разсказывать исторіи, наконецъ, между ними возгорѣлась такая ненависть, какую христіане иногда чувствуютъ, вкушая за однимъ столомъ хлѣбъ-соль. Полагаю, что каждый изъ моихъ заказчиковъ уже слышалъ о своемъ противникѣ, какъ о блюдолизѣ, хотя и не встрѣчалъ его, и былъ готовъ заранѣе ненавидѣть своего собрата. Строго придерживаясь разсказа Постлесуета, я вижу, что все это время, даже раздраженный поведеніемъ моего перваго патрона, онъ утѣшался надеждой на оружіе, которое въ извѣстную минуту могло окончательно побѣдить его соперника. Этимъ оружіемъ была моя загадка, касавшаяся вопроса дня. Наконецъ, наступило рѣшительное мгновеніе; я дрожу, вспоминая разсказъ Постлесуета. Обѣдъ окончился, стали разносить вино и Керби Постлесуетъ тихо, вкрадчиво, съ ловкостью стараго практика, началъ направлять разговоръ на нужную ему тему. Онъ сидѣлъ очень близко отъ моего перваго патрона, Прайса Скрупера. Какъ же удивился м-ръ Постлесуетъ, услыхавъ, что и Скруперъ тоже направляетъ разговоръ на вопросъ дня!

«Не видитъ ли онъ, что мнѣ нужно и не играетъ ли онъ мнѣ въ руку? — подумалъ мой позднѣйшій кліентъ. — Можетъ быть, онъ уже не такой дурной малый. Я сдѣлаю другой разъ то же самое для него».

Но недолго длилось такое дружелюбное настроеніе. Послышались одновременно два голоса.

М-ръ Прайсъ Скруперъ:

— Этотъ вопросъ внушилъ мнѣ сегодня утромъ загадку…

М-ръ Керби Постлесуетъ:

— Совершенно внезапно я взглянулъ на это дѣло съ точки зрѣнія загадокъ сегодня утромъ.

Мои кліенты внезапно замолчали.

— Простите, — сказалъ мой первый патронъ съ холодной вѣжливостью, — вы изволили сказать, что…

— Что я составилъ загадку, — сказалъ мой второй заказчикъ. — Да, кажется, вы тоже намекнули на нѣчто въ этомъ родѣ?

— Именно.

Весь столъ умолкъ. Кто-то изъ присутствовавшихъ нарушилъ тишину, замѣтивъ:

— Какое странное совпаденіе!

— Во всякомъ случаѣ, — вскричалъ хозяинъ, — скажите намъ одну изъ загадокъ. М-ръ Скруперъ вы первый начали — говорите.

— Я настойчиво желаю слышать вашу загадку, м-ръ Постлесустъ, — произнесла хозяйка дома. (Она благоволила къ моему второму патрону).

И вотъ, оба они замолкли, потомъ оба заговорили сразу — дуэтъ повторился.

М-ръ Прайсъ Скруперь:

— Почему атлантическій кабель въ теперешнихъ условіяхъ…

М-ръ Керби Постлесуетъ:

— Почему атлантическій кабель въ теперешнихъ условіяхъ…

Всѣ зашумѣли, заволновались.

— Повидимому, наши загадки довольно сходны? — замѣтилъ Постлесуетъ съ горечью и мрачно взглянулъ на моего перваго заказчика.

— Это необычайная странность, — возразилъ Скрунеръ.

— Великіе умы сходятся, — замѣтилъ опять тотъ-же гость, который говорилъ о странномъ совпаденіи.

— Во всякомъ случаѣ, — скажите намъ одну изъ загадокъ, — повторилъ хозяинъ дома. — Быть можетъ, въ нихъ похожи только первыя слова, а дальше они не сходны. Ну, Скруперъ.

— Да, дайте намъ прослушать одну изъ загадокъ до конца, — сказала хозяйка дома и посмотрѣла на м-ра Постлесуетъ. Но онъ мрачно молчалъ.

Прайсъ Скруперъ воспользовался этимъ обстоятельствомъ и договорилъ свой вопросъ до конца.

— Почему, — спросилъ онъ, — атлантическій кабель въ теперешнихъ условіяхъ походитъ на школьнаго учителя?

— Это моя загадка, — замѣтилъ м-ръ Постлесуетъ, какъ только тотъ умолкъ, — Я составилъ ее.

— Напротивъ, это моя загадка, увѣряю васъ, — упрямо возразилъ м-ръ Скруперъ. — Я составилъ ее, когда брился сегодня утромъ.

Снова наступила пауза; молчаніе нарушалось только короткими восклицаніями удивленія присутствовавшихъ. Больше всѣхъ волновался все тотъ же гость. Снова хозяинъ дома явился на выручку моихъ заказчиковъ.

— Лучше всего, — сказалъ онъ, — рѣшить споръ, узнавъ, кто изъ нашихъ двоихъ друзей дастъ отвѣтъ на вопросъ. Того, кто дастъ отвѣтъ, мы и будемъ считать авторомъ загадки. Пусть каждый изъ этихъ джентльменовъ напишетъ на клочкѣ бумаги отвѣтъ, свернетъ его и передастъ мнѣ. Если отвѣты окажутся идентичны, совпаденіе будетъ, дѣйствительно, необыкновенно.

— Кромѣ меня никто не можетъ знать отвѣта, — замѣтилъ м-ръ Скруперъ, написавъ свой отвѣтъ на бумажкѣ и свернувъ ее въ трубочку.

Мой второй патронъ тоже написалъ отвѣтъ и свернулъ бумажку.

— Только я и могу знать отвѣтъ, — замѣтилъ онъ.

Хозяинъ дома развернулъ билетики и прочелъ ихъ одинъ за другимъ. Отвѣтъ, написанный мистеромъ Прайсомъ Скруперомъ, гласилъ: «Потому что его поддерживаютъ буйки». Отвѣтъ, написанный мистеромъ Керби Постлесуетомъ: «Потому что его поддерживаютъ буйки»^[11].

Произошла сцена, посыпались обвиненія. Какъ я сказалъ, на слѣдующее утро оба мои патрона явились ко мнѣ. Впрочемъ, имъ не пришлось много говорить; развѣ я не держалъ ихъ обоихъ въ рукахъ? Страннѣе всего то, что съ этого времени начался упадокъ моего профессіональнаго значенія. Конечно, мои заказчики навсегда разстались со мною. По мнѣ слѣдуетъ сказать, что и моя способность составлять загадки, тоже оставила меня навѣкъ. Проводя утро съ лексикономъ, я все меньше и меньше находилъ матеріала и только двѣ недѣли тому назадъ, въ прошедшую среду, я послалъ въ одинъ еженедѣльный журналъ ребусъ, состоявшій изъ страннаго сочетанія предметовъ; я изобразилъ: жирафу, стогъ сѣна, полу-мѣсяцъ, человѣческій ротъ, написалъ «я жалѣю», дальше виднѣлась собака, стоящая на заднихъ ногахъ, и вѣсы. Ребусъ напечатали; онъ занялъ, поразилъ публику. Но у меня нѣтъ ни малѣйшаго представленія о томъ, что онъ значитъ — и я погибъ!

IV. Не принимать за достовѣрное.

Сегодня я, Евниція Фильдингъ, просмотрѣла дневникъ, который писала въ первыя недѣли своей жизни по выходѣ изъ заточенія школы германскихъ моравскихъ братьевъ. Читая дневникъ, я чувствовала что-то вродѣ странной жалости къ себѣ въ прошломъ, жалости къ тому нѣжному, неопытному созданію, которымъ я была, придя изъ мирнаго пріюта и очутившись внезапно среди домашнихъ огорченій и печалей.

Я перелистывала первыя страницы и передо мной, точно воспоминанія о прежней жизни, вставали картины: безшумныя, поросшія травой улицы, старые дома, спокойныя ясныя лица, смотрящія добрымъ взглядомъ на толпу дѣтей, идущихъ въ церковь; вотъ домъ «одинокихъ сестеръ», полный свѣтлыми, чистыми кельями, за нимъ церковь, въ которой молились онѣ и мы; въ церкви широкій центральный проходъ, отдѣлявшій женщинъ отъ мужчинъ; въ моемъ воображеніи являлись дѣвушки въ живописныхъ шапочкахъ, обшитыхъ краснымъ, синія ленты матронъ и снѣжно-бѣлыя повязки вдовъ; а за церковью кладбище, на которомъ поддерживалось раздѣленіе, гдѣ сестры спали въ своихъ одинокихъ могилахъ; видѣлся мнѣ и простосердечный пасторъ, умилявшійся, созерцая нашу слабость. Картины мелькали передо мной по мѣрѣ того, какъ я перелистывала мой коротенькій журналъ, а въ моей душѣ просыпалось слабое стремленіе вернуться къ отдыху, къ невинности невѣдѣнія, окружавшей меня въ то время, когда я жила вдали отъ горестей міра.

7-го ноября. — Послѣ трехлѣтняго отсутствія я снова дома; но какъ все перемѣнилось у насъ. Прежде во всемъ домѣ чувствовалось присутствіе моей матери, даже когда она бывала въ самой дальней комнатѣ. Теперь Сусанна и Присцилла носятъ ея платья; когда онѣ проходятъ мимо, когда мимо меня мелькаютъ платья цвѣта горлинки, я вздрагиваю, словно надѣюсь снова увидать лицо матушки. Сестры гораздо старше меня. Когда я родилась, Присциллѣ было уже десять лѣтъ, а Сусанна на три года старше Присциллы. Онѣ очень степенны и серьезны; о ихъ религіозности говорятъ даже въ Германіи. Думаю, что въ ихъ возрастѣ я буду такою же, какъ онѣ.

Не знаю, ощущалъ ли когда-нибудь мой отецъ дѣтскія движенія души; у него видъ, будто онъ прожилъ нѣсколько столѣтій. Вчера вечеромъ я не посмѣла хорошенько вглядѣться въ его черты. Сегодня же вижу, что очень доброе и мирное выраженіе смягчаетъ всѣ морщины и складки, проведенныя заботами на этомъ лицѣ. Въ его душѣ кроется тихая, ясная глубина, никакая буря не въ силахъ возмутить ея. Это ясно! Онъ добръ, я знаю, хотя о его добротѣ не говорили мнѣ въ школѣ, какъ о добросердечіи Присциллы и Сусанны. Когда кучеръ остановился передъ нашей дверью и отецъ выбѣжалъ на улицу безъ шляпы, а потомъ схватилъ меня на руки, какъ маленькое дитя, я перестала тосковать о томъ, что разсталась съ подругами, съ сестрами и съ пасторомъ и только радовалась тому, что я съ нимъ. Если Господь поможетъ, а Онъ, конечно, поможетъ мнѣ въ этомъ, я буду поддержкой для папы. Нашъ домъ совершенно не похожъ на то, чѣмъ онъ былъ при жизни мамы. Комнаты имѣютъ унылый видъ, сырость и плѣсень покрываютъ стѣны, ковры совершенно износились и истерлись. Можно подумать, что сестрамъ до дома нѣтъ никакого дѣла. Правда, Присцилла помолвлена за одного изъ братьевъ; онъ живетъ въ Вудбури, за десять миль отсюда. Вчера вечеромъ она мнѣ разсказывала, что у него есть чудный домъ, убранный такъ хорошо и роскошно, какъ это рѣдко дѣлается въ нашемъ быту, тѣмъ болѣе, что мы не ищемъ свѣтскаго блеска. Она также показала мнѣ тонкое бѣлье и множество платьевъ изъ шелка и другихъ матерій. Все это было ея приданымъ. Когда она разложила свои вещи на нашу бѣдную мебель, онѣ показались мнѣ такими великолѣпными, что я невольно подумала о ихъ цѣнѣ и спросила, хорошо ли идутъ дѣла моего отца. Присцилла только покраснѣла, а Сусанна тихо пробормотала что-то. Для меня это было достаточно яснымъ отвѣтомъ. Сегодня утромъ я распаковала мой сундукъ и передала обѣимъ моимъ сестрамъ по письму изъ нашей церкви. Въ письмахъ говорилось, что братъ Шмитъ, миссіонеръ въ Вестъ-Индіи, желаетъ, чтобы ему по жребію избрали подходящую жену и прислали ее къ нему. Многія изъ одинокихъ сестеръ записались; Сусанна и Присцилла пользовались такой репутаціей, что имъ предложили сдѣлать то же самое. Присцилла уже помолвлена, а потому письмо не касается ея, но Сусанна цѣлый день раздумывала; теперь она сидитъ противъ меня; ея лицо блѣдно, темнорусые заплетенные волосы, въ которыхъ я вижу нѣсколько серебристыхъ нитей, обрамляютъ ея худыя щеки. Она пишетъ и слабый румянецъ вспыхиваетъ на ея лицѣ; кажется, будто она слышитъ шепотъ брата Шмита, котораго никогда не видала и голоса котораго никогда не слыхала. Вотъ своимъ четкимъ, круглымъ, спокойнымъ почеркомъ она написала свое имя; я могу прочесть: «Сусанна Фильдингъ».

Ея имя смѣшаютъ со многими другими; одинъ изъ билетиковъ выберутъ на-удачу и на немъ будетъ стоять имя будущей жены брата Шмита.

9-го ноября. — Я провела дома всего два дня, но какая перемѣна произошла во мнѣ! Мой умъ смущенъ, мнѣ кажется, я уже сто лѣтъ тому назадъ вышла изъ школы. Сегодня утромъ къ намъ явилось двое какихъ-то, незнакомыхъ мнѣ людей. Они желали повидаться съ отцомъ; голоса этихъ грубыхъ и жестокихъ посѣтителей рѣзко раздавались въ кабинетѣ моего отца; онъ писалъ что-то до ихъ прихода, а я сидѣла съ шитьемъ подлѣ камина. Я подняла голову, когда они заговорили ужъ очень громко и увидала, что отецъ смертельно поблѣднѣлъ и опустилъ свою сѣдую голову на руки; однако, черезъ минуту онъ оправился, снова заговорилъ съ незнакомыми мнѣ людьми и велѣлъ мнѣ пойти къ сестрамъ. Онѣ были въ гостиной. Лицо Сусанны выражало безумный ужасъ. Присцилла билась въ истерикѣ. Черезъ нѣсколько времени онѣ обѣ пришли въ себя; когда Присцилла уже лежала спокойно на диванѣ, а Сусанна, задумавшись, опустилась на материнское кресло, я снова прокралась къ кабинету отца и тихонько постучалась къ нему въ дверь.

— Войдите, — сказалъ онъ. Отецъ былъ одинъ и очень печаленъ.

— Отецъ, — спросила я, — что случилось? Увидя его милое доброе лицо, я бросилась къ нему.

— Евниція, — прошепталъ онъ, — я все скажу тебѣ.

Я опустилась передъ нимъ на колѣни и не спускала взгляда съ его глазъ; онъ мнѣ разсказалъ всю свою исторію, длинную, печальную исторію; каждое его слово отодвигало все дальше и дальше отъ меня дни школьной жизни, заставляло меня смотрѣть на это недалекое прошлое, какъ на что-то давно, давно оконченное. Въ заключеніе отецъ сказалъ, что двухъ незнакомцевъ прислали его кредиторы съ тѣмъ, чтобы они описали все, что было въ нашемъ старомъ домѣ, въ которомъ жила и умерла моя мать. Сначала мнѣ показалось, что со мною сдѣлается истерика, какъ съ Присциллой, но я подумала, что этимъ я ничуть не помогу отцу, и минуты черезъ двѣ я уже могла снова храбро взглянуть въ его глаза. Онъ сказалъ, что ему нужно просмотрѣть свои книги, я поцѣловала его и ушла. Въ гостиной Присцилла попрежнему лежала, закрывъ глаза, Сусанна глубоко задумалась о чемъ-то. Ни одна изъ нихъ не обратила вниманія на то, что я два раза входила и уходила. Я направилась въ кухню, чтобы поговорить съ Дженъ объ обѣдѣ для отца. Она качалась на стулѣ и терла грубымъ передникомъ глаза такъ, что они совсѣмъ покраснѣли. Недалеко отъ нея на креслѣ, которое прежде принадлежало моему дѣдушкѣ (всѣ братья знали Джорджа Фильдинга), сидѣлъ одинъ изъ людей, приходившихъ къ отцу; на немъ была коричневая плисовая шляпа, изъ подъ полей которой виднѣлись его глаза, пристально смотрѣвшіе на мѣшокъ съ сухими травами, висѣвшій на крюкѣ. Даже когда я вошла и остановилась, какъ пораженная громомъ, на порогѣ, онъ не опустилъ глазъ, только губы его большого рта закруглились, точно онъ собирался засвистать.

— Здравствуйте, сэръ, — сказала я оправившись (я вспомнила, что отецъ сказалъ мнѣ, что мы должны смотрѣть на этихъ людей, только какъ на орудія, которымъ свыше дозволено принести намъ горе). — Будьте такъ добры, скажите мнѣ ваше имя.

Онъ спокойно посмотрѣлъ на меня и слегка улыбнулся, точно про себя.

— Меня зовутъ Джонъ Робинсъ; Англія — моя родина; Вудбури — мѣсто моего жительства. Христосъ — мое спасеніе!

Онъ говорилъ, покраснѣвъ, и его глаза снова устремились на мѣшокъ съ маіораномъ; они сверкали, точно онъ былъ очень доволенъ. Я подумала объ его отвѣтѣ и смыслъ его словъ вполнѣ успокоилъ меня.

— Я очень рада слышать это, — проговорила я наконецъ, — мы люди религіозные и я боялась, что вы можете оказаться не такимъ.

— О, я не буду вредить вамъ, миссъ, — отвѣтилъ онъ, — будьте спокойны. Попросите Мэри приносить мнѣ аккуратно пиво, и я не стану оскорблять вашихъ чувствъ.

— Благодарю васъ, — отвѣтила я. — Дженъ, вы слышите, что говоритъ мистеръ Робинсъ? Провѣтрите одѣяла и сдѣлайте кровать въ комнатѣ братьевъ. Мистеръ Робинсъ, тамъ, на столѣ, вы найдете Библію и книгу псалмовъ.

Я уже уходила изъ комнаты, какъ вдругъ этотъ странный человѣкъ ударилъ кулакомъ по кухонному столу. Я вздрогнула.

— Миссъ, — сказалъ онъ, — не безпокойтесь, и если кто-нибудь обидитъ васъ, вспомните Джона Робинса изъ Вудбури. Я во всемъ преданъ вамъ, будетъ ли это касаться моего дѣла или нѣтъ. Я… клянусь…

Онъ хотѣлъ прибавить что-то, его лицо покраснѣло еще сильнѣе, онъ поднялъ глаза къ потолку. Я ушла изъ кухни.

Я помогала отцу просматривать книги и радовалась тому, что и прежде мнѣ всегда удавалось быстро подводить итоги.

P. S. Я видѣла во снѣ, что на нашу школу напала толпа, и ею предводительствовалъ Джонъ Робинсъ, желавшій сдѣлаться нашимъ пасторомъ.

10-го Ноября. — Я совершила путешествіе въ пятьдесятъ миль. Половину этого разстоянія мнѣ пришлось проѣхать въ дилижансѣ. Впервые узнала я, что братъ моей матери — свѣтскій богатый человѣкъ, что онъ живетъ въ пятнадцати миляхъ за Вудбури. Онъ не принадлежитъ къ нашей церкви и, говорятъ, онъ былъ очень недоволенъ свадьбой моей матери. Оказывается тоже, что Сусанна и Присцилла не дочери моей матери. У моего отца была крошечная надежда на то, что нашъ родственникъ поможетъ намъ въ бѣдѣ; папа благословилъ меня, помолился и я уѣхала. Братъ Моръ, который пріѣзжалъ вчера повидаться съ Присциллой, встрѣтилъ меня на станціи Вудбури и усадилъ въ дилижансъ, шедшій въ имѣніе моего дяди. Братъ Моръ старше, чѣмъ я его себѣ представляла. У него широкое, грубое и аляповатое лицо. Я удивлялась, что Присцилла выходитъ за него, но онъ очень добро обшелся со мною, проводилъ экипажъ со двора гостиницы; однако, не успѣвъ потерять его изъ виду, я уже перестала думать о немъ. Я старалась приготовиться, какъ мнѣ говорить съ дядей. Домъ дяди стоитъ совершенно одиноко, среди полянъ и купъ деревьевъ. Теперь на вѣтвяхъ не было листвы и онѣ вѣяли изъ стороны въ сторону въ густомъ тяжеломъ воздухѣ, точно погребальныя перья. Я сильно дрожала, поднявъ дверной молотокъ, на которомъ было отчеканено улыбающееся лицо. Наконецъ, я опустила его; раздался одинъ громкій ударъ, всѣ собаки залаяли, грачи закаркали на вершинахъ деревьевъ. Слуга провелъ меня черезъ низкую переднюю въ гостиную, тоже съ низкимъ потолкомъ; это была очень красивая, большая комната, съ мебелью теплаго краснаго оттѣнка. Послѣ сѣраго тумана мнѣ было пріятно смотрѣть на этотъ цвѣтъ. День склонялся къ вечеру. Высокій красивый старикъ лежалъ на диванѣ и дремалъ. По другую сторону камина сидѣла маленькая старая дама. Она при видѣ меня подняла палецъ въ знакъ молчанія и указала на мѣсто у огня. Я сѣла и задумалась. Наконецъ, мужской голосъ прервалъ молчаніе, спросивъ соннымъ тономъ: «Что это за молодая дѣвушка?»

— Я Евниція Фильдингъ, — отвѣтила я, вставъ изъ почтенія къ этому старику, моему дядѣ. Онъ такъ долго смотрѣлъ на меня своими проницательными сѣрыми глазами, что я смутилась и слезы невольно покатились по моимъ щекамъ. Мнѣ было очень тяжело.

— Клянусь, — воскликнулъ онъ, — она похожа на Софи, какъ двѣ капли воды! — и онъ засмѣялся короткимъ смѣхомъ, въ которомъ, по моему, не звучало веселье. — Подойди, Евниція, — прибавилъ онъ, — и поцѣлуй меня.

Я степенно прошла небольшое разстояніе, отдѣлявшее меня отъ него, и наклонилась къ его лицу. Но онъ пожелалъ, чтобы я сѣла къ нему на колѣни и я неловко исполнила его желаніе, такъ какъ даже отецъ не пріучалъ меня къ ласкамъ подобнаго рода.

— Хорошо, моя хорошенькая дѣвочка, — сказалъ дядя, — какое у тебя дѣло ко мнѣ? Даю тебѣ честное слово, я готовъ обѣщать тебѣ все, чего ты ни попросишь.

Слушая его, я вспомнила о царѣ Иродѣ и о грѣшной дѣвушкѣ, танцовавшей для него; сердце мое упало, но я, наконецъ, рѣшилась, какъ царица Эсѳирь, и высказала дядѣ мою просьбу. Даже слезы навернулись у меня на глазахъ; я ему разсказала, что моего отца посадятъ въ тюрьму, если никто не выручитъ его. Дядя помолчалъ и, наконецъ, произнесъ:

— Евниція, я готовъ войти въ соглашеніе съ тобой и съ твоимъ отцомъ. Слушай, онъ укралъ у меня мою любимую сестру и съ тѣхъ поръ, какъ онъ ее увезъ, я никогда больше не видалъ ее. У меня нѣтъ дѣтей, я богатъ. Если твой отецъ согласится отдать мнѣ тебя и откажется отъ всѣхъ правъ на тебя, рѣшится даже никогда не видать тебя, я заплачу всѣ его долги, а тебя возьму въ дочери.

Не дослушавъ до конца, я соскочила съ его колѣнъ; никогда въ жизни я еще не сердилась такъ сильно.

— Этого не будетъ! — крикнула я. — Мой отецъ никогда не отдастъ меня, и я ни за что не соглашусь разстаться съ нимъ.

— Не торопись, Евниція; — сказалъ дядя, — у твоего отца есть еще двѣ дочери. Подумай!

Дядя и его жена ушли, я осталась одна въ красивой комнатѣ. Съ самаго начала я знала, на что рѣшиться. Я сидѣла подлѣ камина и мнѣ казалось, будто всѣ темные холодные дни надвигающейся зимы замораживали теплую атмосферу, трогали меня своими ледяными пальцами; наконецъ, я начала дрожать, какъ трусъ. Я открыла мою маленькую жребіевую книжку, которую мнѣ далъ нашъ пасторъ и съ тревогой посмотрѣла на множество листиковъ бумаги, заключавшихся въ ней. Часто я вынимала оттуда жребіи и находила въ нихъ только неполные неопредѣленные совѣты и малую поддержку. Теперь я снова раскрыла книжку, и въ ней я прочла: «мужайся». Это подкрѣпило меня, черезъ часъ дядя вернулся; онъ старался убѣдить меня мірскими доводами, соблазнить мірскими прелестями, грозилъ мнѣ. Въ отвѣтъ на его старанія запутать меня въ свои сѣти я, наконецъ, рѣшилась сказать:

— Не хорошо уговаривать дочь сказаться отъ отца. Провидѣніе дало вамъ возможность уменьшать страданія людей, а вы стараетесь сдѣлать ихъ горе еще тяжелѣе. Я скорѣе соглашусь жить съ моимъ отцомъ въ тюрьмѣ, чѣмъ во дворцѣ съ вами.

Я отвернулась и ушла; среди сгущавшагося вечерняго сумрака пробралась я черезъ переднюю и вышла на улицу. До деревни, черезъ которую проходитъ дилижансъ, было болѣе мили. По обѣ стороны глубокой долины поднимались высокіе валы, поросшіе кустарникомъ. Я шла очень быстро, но ночь все-таки настала, когда я еще была недалеко отъ дядинаго дома. Меня охватилъ такой мракъ, такой густой туманъ, что я почти чувствовала темноту. «Мужайся, Евниція», — проговорила я себѣ и для того, чтобы прогнать страхъ, готовый проснуться во мнѣ, запѣла нашъ вечерній гимнъ. Внезапно, недалеко впереди меня, послышался голосъ свѣтлый, богатый, онъ вторилъ мнѣ; я невольно вспомнила тонъ голоса брата, который училъ насъ музыкѣ въ нашемъ заведеніи. Я замолчала, мое сердце забилось отъ страха и странной радости. Голосъ впереди меня тоже замолкъ.

— Доброй ночи, — произнесъ тотъ же голосъ; такъ много доброты, честности и нѣжности звучало въ немъ, что я сразу почувствовала довѣріе къ человѣку, говорившему со мной.

— Подождите меня, — сказала я, — я заблудилась въ темнотѣ, а мнѣ нужно въ Лонгвиль.

— Я тоже иду туда, — сказалъ голосъ. — Я съ каждымъ мгновеніемъ приближалась къ говорившему и вдругъ высокая темная фигура выросла передо мной въ туманѣ.

— Братъ, — сказала я съ легкой дрожью (почему я дрожала, я не знаю сама), — мы далеко отъ Лонгвиля?

— Дотуда всего минутъ десять ходьбы, — отвѣтилъ онъ радостно и тонъ его голоса ободрилъ меня.

— Возьмите меня подъ руку, — продолжалъ незнакомецъ, — мы скоро будемъ тамъ.

Я слегка оперлась о его руку и почувствовала, что у меня есть теперь поддержка и защита. Когда мы подошли къ освѣщенному окну деревенской гостиницы, я взглянула на него, онъ на меня. У него была симпатичная, красивая наружность, напомнившая мнѣ лица на самыхъ лучшихъ картинахъ, которыя мнѣ удавалось видѣть. Сама не знаю, почему я подумала объ ангелѣ Гавріилѣ.

— Мы въ Лонгвилѣ, — обратился онъ ко мнѣ. — Скажите, куда таѣ проводить васъ?

— Сэръ, — отвѣтила я (такъ какъ при свѣтѣ не могла называть его братомъ), — я хочу добраться до Вудбери.

— До Вудбури, — повторилъ онъ, — ночью! Одна! Черезъ нѣсколько минутъ придетъ дилижансъ, съ нимъ я ѣду до Вудбури. Угодно вамъ ѣхать со мною?

— Сэръ, благодарю васъ, — отвѣтила я и замолчала.

Наконецъ, фонари экипажа заблестѣли въ туманѣ. Незнакомецъ открылъ дверцу дилижанса, но я отступила, чувствуя глупый стыдъ за мою бѣдность; его слѣдовало побѣдить.

— Мы бѣдны, — пробормотала я, — мнѣ нужно сѣсть снаружи.

— Въ такую холодную зимнюю ночь! — произнесъ онъ. — Войдите.

— Нѣтъ, нѣтъ, — возразила я, оправляясь. — Я поѣду снаружи.

Приличная крестьянка съ ребенкомъ уже сидѣла наверху дилижанса, и я быстро поднялась къ нимъ. Мое мѣсто приходилось съ краю, оно висѣло надъ колесами; было совсѣмъ темно, только безпокойный свѣтъ фонарей дилижанса мелькалъ вдоль безлиственной живой изгороди; кромѣ нею все было мрачно и темно. Я только и могла думать о моемъ отцѣ и о томъ, что тюрьма ждетъ его. Вдругъ чья-то рука крѣпко легла на мою руку и голосъ Гавріила сказалъ мнѣ:

— У васъ опасное мѣсто, неожиданный толчекъ можетъ выкинуть васъ.

— Я такъ несчастна, — со слезами отвѣтила я; все мое мужество пропало и я въ темнотѣ закрыла лицо руками и тихо заплакала; отъ слезъ горечь моей печали утихла.

— Братъ, — сказала я (въ темнотѣ я снова рѣшилась называть его этимъ именемъ), — я только-что вернулась домой изъ школы и до сихъ поръ еще не успѣла привыкнуть, къ тревогамъ міра.

— Дитя мое, — отвѣтилъ онъ тихо, — я видѣлъ, что вы закрыли лицо руками и плакали. Могу я чѣмъ-нибудь помочь вамъ?

— Нѣтъ, — возразила я, — мое горе касается только меня и моего дома.

Братъ Моръ ждалъ меня въ конторѣ дилижансовъ. Онъ очень торопилъ меня, такъ что я едва успѣла взглянуть на Гавріила, смотрѣвшаго мнѣ вслѣдъ. Брату Мору очень хотѣлось узнать о томъ, какъ прошло мое свиданіе съ дядей; услыхавъ о моей неудачѣ, онъ задумался и замолчалъ Когда я уже сѣла въ вагонъ желѣзной дорога, онъ нагнулся ко мнѣ черезъ окно и прошепталъ:

— Скажите Присциллѣ, что я пріѣду утромъ

Братъ Моръ богатъ, можетъ быть, ради невѣсты онъ поможетъ отцу?

11-го ноября. — Прошлую ночь я видѣла во снѣ, что Гавріилъ стоитъ подлѣ меня, говоря: «Я пришелъ къ тебѣ съ хорошими вѣстями». Но когда я стала слушать, онъ вздохнулъ и исчезъ.

15-го ноября. — Братъ Моръ бываетъ у насъ каждый день, но онъ не предлагаетъ помочь отцу. Если помощь не подоспѣетъ скоро — папу посадятъ въ тюрьму. Можетъ быть, дядя передумаетъ и согласится помочь намъ на менѣе тяжелыхъ для меня условіяхъ. Если бы онъ пожелалъ, чтобы я половину года жила у него, я бы согласилась; вѣдь и Даніилъ, и трое отроковъ жили въ Вавилонѣ безъ вреда для себя. Я напишу ему объ этомъ.

19-го ноября. — Отъ дяди нѣтъ отвѣта; сегодня мы съ Присциллой были въ Вудбури; она ѣздила, чтобы поговорить съ тамошнимъ пасторомъ; она толковала съ нимъ около часу, а я въ это время прошла къ тюрьмѣ, и обошла кругомъ ея мрачныхъ массивныхъ стѣнъ. Я думала объ отцѣ; сердце мое сжималось и на душѣ было очень тяжело. Наконецъ, я очень устала, сѣла на ступеньку подлѣ калитки и вынула мою книжку. Снова я прочла стихъ: «Мужайся». Въ эту минуту показались Присцилла и братъ Моръ. На его лицѣ лежало, по моему, не очень пріятное выражсніе, но я вспомнила, что снъ будетъ мужемъ моей сестры, встала и подала ему руку. Его жирная рука оперлась на мою, такъ мы втроемъ ходили взадъ и впередъ подлѣ стѣнъ тюрьмы. Вдругъ, въ саду, разстилавшемся на откосѣ подъ нами, я замѣтила того, кого мысленно называла Гавріиломъ (такъ какъ не знала его имени). Рядомъ съ нимъ шла молодая прелестная женщина. При видѣ этого я заплакала, сама не зная почему. Братъ Моръ вернулся съ нами домой и отослалъ прочь Джона Робинса. Джонъ Робинсъ просилъ меня не забывать его; я никогда въ жизни не забуду его.

20-го ноября. — Самый ужасный день! Мой бѣдный папа въ тюрьмѣ! Во время обѣда какіе-то отвратительные люди арестовали его. Прости меня, Боже, что я имъ желаю смерти. Отецъ говорилъ съ ними терпѣливо и кротко.

— Пошлите за братомъ Моромъ, — сказалъ онъ, помолчавъ немного, — и поступайте согласно его совѣтамъ.

Черезъ нѣсколько минутъ они его увели. Что мнѣ дѣлать?

30-го ноября. — Прошедшую ночь мы все говорили о томъ, что намъ дѣлать въ будущемъ. Присцилла думаетъ, что братъ Моръ будетъ торопить ихъ свадьбу, а Сусанна увѣрена, что ей достанется жребій быть женой брата Шмидта. Она умно разсуждала объ обязанностяхъ миссіонерской жизни и о благодати, которая должна осѣнить человѣка, стремящагося исполнять ихъ. Я же могла думать только объ отцѣ, о томъ, спитъ ли онъ въ тюрьмѣ?

Братъ Моръ говоритъ, что ему кажется, будто онъ можетъ придумать средство освободить папу; по его словамъ, намъ нужно только молиться о томъ, чтобы Богъ далъ намъ силу побѣдить наше своеволіе. Я сдѣлаю все для папы; я бы даже готова была продаться въ рабство, какъ нѣкоторые изъ нашихъ первыхъ миссіонеровъ, во времена рабства въ Вестъ-Индія. Но въ Англіи нельзя продать себя; а какъ вѣрно служила бы я!

Мнѣ необходимо достать такую большую сумму, чтобы уплатить всѣ наши долги! Братъ Моръ уговариваетъ меня не портить глазъ слезами.

1-го декабря. — Въ тотъ день, когда моего отца арестовали, я въ послѣдній разъ обратилась къ дядѣ. Сегодня утромъ я получила отъ него короткій отвѣтъ. Дядя пишетъ, что онъ поручилъ своему адвокату повидаться со мной и переговорить, на какихъ условіяхъ дядя согласенъ мнѣ помочь. Какъ разъ въ ту минуту, когда я читала письмо, пріѣхалъ его повѣренный и пожелалъ видѣть меня наединѣ. Дрожа отъ безпокойства, я пошла въ гостиную. Передо мной стоялъ Гавріилъ. Я вспомнила мой сонъ, въ которомъ онъ мнѣ сказалъ: «Я принесъ тебѣ хорошія вѣсти» и ободрилась.

— Миссъ Евниція Фильдингъ? — началъ онъ своимъ пріятнымъ голосомъ и взглянулъ на меня съ улыбкой, точно проливавшей солнечный свѣтъ въ мою печальную и ослабѣвшую душу.

— Да, — отвѣчала я и самымъ глупымъ образомъ опустила глаза, встрѣтивъ его взглядъ. Я указала ему на стулъ, а сама продолжала стоять, прислонившись къ большому креслу моей матери.

— У меня есть до васъ непріятное дѣло, — сказалъ Гавріилъ. — Вашъ дядя продиктовалъ вотъ эту бумагу; она должна быть скрѣплена вашей подписью и подписью вашего отца. Вашъ родственникъ готовъ выкупить мистера Фильдинга и обѣщается выдавать ему ежегодно сто фунтовъ съ тѣмъ, чтобы мистеръ Фильдингъ удалился къ германскимъ моравскимъ братьямъ, а вы согласились на его другія условія.

— Я не могу, — съ горечью сказала я. — О, сэръ, неужели по вашему, я должна отречься отъ моего отца?

— Мнѣ кажется нѣтъ, — тихо отвѣтилъ онъ.

— Сэръ, — сказала я, — прошу васъ, передайте дядѣ мой отрицательный отвѣтъ.

— Хорошо, — произнесъ онъ, — я постараюсь передать вашъ отвѣтъ въ самой мягкой формѣ. Я вашъ другъ, миссъ Евниція. — Его голосъ произнесъ слово Евниція, съ разстановкой, точно это имя было для него не обыкновеннымъ именемъ, а чѣмъ-то очень рѣдкимъ и хорошимъ. Я никогда не слышала, чтобы слово «Евниція» произносили такимъ милымъ образомъ. Вскорѣ Гавріилъ всталъ, чтобы уйти. Я подала ему руку и сказала:

— Прощайте, братъ.

— Мы еще увидимся, миссъ Евииція, — отвѣтилъ онъ.

Мы съ нимъ увидались скорѣе, нежели онъ ожидалъ, такъ какъ со слѣдующимъ же поѣздомъ я поѣхала въ Вудбури; выходя изъ темнаго вагона, я увидала, что Гавріилъ высадился изъ другого. Онъ тоже увидалъ меня.

— Куда вы, Евниція? — спросилъ Гавріилъ. Мнѣ было особенно пріятно, что Гавріилъ не назвалъ меня «миссъ Евниція». Я сказала ему, что я знаю дорогу въ тюрьму, такъ какъ недавно была подлѣ нея; въ его глазахъ стояли слезы. Онъ, не говоря ни слова, взялъ меня подъ руку и повелъ. Я шла молча, но на сердцѣ у меня стало легче. Рука объ руку мы дошли до большого портала тюрьмы. Скоро мы очутились на узкомъ квадратномъ дворикѣ, съ котораго ничего не было видно, кромѣ сѣраго зимняго неба, висѣвшаго точно какая-то плоскость надъ головой. По дворику взадъ и впередъ ходилъ отецъ, сложивъ на груди руки; его голова поникла; казалось, она никогда не поднимется снова. Я громко вскрикнула, подбѣжала и бросилась ему на шею. Дальше ничего не помню; когда я открыла глаза, я была въ крошечной пустой комнатѣ; отецъ поддерживалъ меня, а Гавріилъ стоялъ подлѣ меня на колѣняхъ. Онъ грѣлъ мнѣ руки и прижимался къ нимъ губами.

Потомъ Гавріилъ сталъ о чемъ-то говорить съ отцомъ, но вскорѣ вошелъ братъ Моръ, и Гавріилъ простился съ нами. Братъ Моръ сказалъ торжественнымъ тономъ:

— Этотъ человѣкъ — волкъ въ овечьей шкурѣ, а наша Евниція — нѣжный ягненокъ.

Я не вѣрю, что Гавріилъ волкъ.

2-го декабря. — Я наняла комнату въ коттэджѣ, стоящемъ близъ тюрьмы; это домикъ Джона Робинса и его жены, опрятной, порядочной, скромной женщины. Такимъ образомъ, я могу цѣлые дни проводить съ отцомъ.

13-го декабря. — Вотъ уже двѣ недѣли, какъ отецъ въ тюрьмѣ. Вчера вечеромъ братъ Моръ былъ у Присциллы; сегодня утромъ онъ долженъ намъ высказать свой планъ для освобожденія отца. Я иду встрѣтить его у тюрьмы. Когда я вошла въ комнату, мой отецъ и братъ Моръ, казалось, были сильно взволнованы. Отецъ откинулся на спинку стула, точно въ изнеможеніи послѣ долгаго спора.

— Поговорите съ ней, братъ, — сказалъ онъ.

Тогда братъ Меръ разсказалъ, что во снѣ ему было небесное откровеніе, что онъ получилъ повелѣніе взять слово, данное Присциллѣ и взять меня (меня!) себѣ въ жены. Послѣ этого онъ проснулся, въ его умѣ звучали слова: «Нельзя сомнѣваться, толкованіе сновидѣнія вѣрно».

— Поэтому, Евниція, — сказалъ онъ ужаснымъ голосомъ, — вы и Присцилла должны покориться, иначе вы ослушаетесь велѣнія Бога.

Я онѣмѣла, какъ отъ ужаснаго потрясенія, но я слышала, что онъ прибавилъ:

— Во время соннаго видѣнія я получилъ также повелѣніе освободить вашего отца въ тотъ день, когда вы станете моей женой.

Все мое сердце рвалось прочь отъ этого человѣка, я сказала:

— Но вѣдь это будетъ ужасно дурно относительно Присциллы. Не можетъ быть, чтобы небо послало вамъ это сновидѣніе. Это ошибка, обманъ. Женитесь на Присциллѣ и освободите отца. Навѣрное, навѣрное это было обманчивое сновидѣніе.

— Нѣтъ, — проговорилъ онъ, и его глаза устремились на меня. — Я слишкомъ поспѣшно, по собственной волѣ, избралъ Присциллу и потому ошибся. Но я обѣщался возмѣстить ей половину ея приданого въ вознагражденіе за мою ошибку.

— Отецъ, — вскрикнула я, — конечно, и мнѣ нужно имѣть такое же откровеніе, какъ и ему. Почему только ему одному явилось видѣніе?

Послѣ этого я прибавила, что поѣду домой, такъ какъ хочу повидаться съ Присциллой и постараться найти указаніе на то, какъ мнѣ поступать.

14-го декабря. — Когда я пріѣхала домой, то узнала, что Присцилла больна и лежитъ въ постели. Она отказалась видѣться со мной. Сегодня утромъ я встала въ пять часовъ утра и пробралась въ гостиную. Я зажгла лампу, комната показалась мнѣ уединенной, пустынной, а между тѣмъ въ ней разлито было что-то странное, мертвенное, точно моя мать и ея умершія дѣти, которыхъ я никогда не видала, ночью сидѣли у камина, какъ мы сидимъ у него днемъ. Можетъ быть, мать знала о моемъ отчаяніи и оставила какое-либо знаменіе, чтобы подкрѣпить меня и дать мнѣ совѣтъ.

На столѣ лежала моя Библія, но она была закрыта; ангельскіе пальцы матушки не развернули священной книги на какомъ-нибудь стихѣ, который могъ направить меня. Только однимъ способомъ и могла я попытаться найти указаніе — вынуть жребій. Я вырѣзала три кусочка бумаги одинаковой длины, совершенно похожіе другъ на друга… Три, хотя мнѣ нужно было всего два. На первомъ я написала: «Быть женой брата Мора», на второмъ: «быть одинокой сестрой»; третій бѣлый лоскутокъ лезкалъ на пюпитрѣ, точно дожидаясь, чтобы на немъ нанисали чье-либо имя; вдругъ леденящій холодъ зимняго утра превратился въ палящую жару, такъ что я открыла форточку, подставила свое лицо подъ струю холоднаго воздуха. Въ сердцѣ я сказала себѣ, что предоставлю случаю мою судьбу, хотя совѣсть и упрекала меня за слово случай. Я положила три листочка между страницами моей Библіи. Долго я сидѣла, не смѣя вынуть жребій, отъ котораго зависѣло рѣшить тайну моей будущей жизни. Ни по какому признаку я не могла бы отличить одного листочка отъ другого и не смѣла протянуть руки, чтобы вынуть одинъ изъ нихъ. Я должна была подчиниться рѣшенію судьбы. Мнѣ казалось слишкомъ ужаснымъ сдѣлаться женой брата Мора, а обитель, въ которой живутъ одинокія сестры, имѣющія все общее, мнѣ всегда казалась печальной, монотонной, скучной, и вдругъ я выну пустую бумажку? Мое сердце билось; я нѣсколько разъ протягивала руку къ Библіи и снова отдергивала ее. Наконецъ, масло въ лампѣ истощилось, пламя стало тухнуть. Я, боясь снова остаться безъ всякаго указанія, вытащила изъ Библіи средній жребій. Лампа въ послѣдній разъ вспыхнула и при свѣтѣ тухнувшаго пламепи я прочла слова: «Быть женой брата Мора».

Вотъ послѣдній отрывокъ изъ моего журнала, написаннаго мною три года тому назадъ.

Когда Сусанна сошла внизъ и вошла въ гостиную, она увидѣла, что я сижу передъ пюпитромъ почти въ состояніи идіотизма и держу въ рукахъ этотъ жалкій жребій. Ей нечего было объяснять въ чемъ дѣло. Она взглянула на пустую бумажку, на бумажку съ надписью: «Быть одинокой сестрой» и поняла, что я вынимала жребій. Помню, она немножко поплакала, поцѣловала меня необыкновенно нѣжно, а потомъ ушла къ себѣ въ комнату, и я слышала, что сестры долго разговаривали между собой; ихъ голоса звучали серьезно и печально. Послѣ этого мы пассивно подчинились судьбѣ, даже Присцилла не возставала. Братъ Моръ пріѣхалъ къ намъ, и Сусанна сообщила ему о томъ, какой неизмѣнный жребій я вынула, но она умоляла его отказаться отъ желанія видѣть меня въ этотъ день, и онъ согласился дать мнѣ время попривыкнуть къ мысли о моемъ несчастій. На слѣдующее утро очень рано я вернулась въ Вудбури; единственное мое утѣшеніе составляла мысль о томъ, что скоро мой дорогой папа выйдетъ на свободу, что онъ проживетъ со мной въ богатствѣ и среди удобствъ весь остатокъ своей жизни. Въ теченіе слѣдующихъ дней я едва отходила отъ него и не оставалась наединѣ съ братомъ Моромъ. Утромъ Джонъ Робинсъ или его жена провожала меня до рѣшетки тюрьмы, а вечеромъ ждали подлѣ двери. Моего отца должны были освободить только въ день моей свадьбы и мы торопились сыграть ее. Многія изъ платьевъ Присциллы вполнѣ годились для меня. Съ каждымъ часомъ моя ужасная участь приближалась.

Однажды въ мрачное декабрьское утро, на зарѣ, я неожиданно встрѣтила Гавріила; онъ заговорилъ со мной быстро и серьезно, но я едва поняла, что онъ говорилъ и отвѣтила, запинаясь:

— Я выйду замужъ за брата Джошуя Мора въ новый годъ и тогда онъ выкупитъ моего отца.

Гавріилъ загородилъ мнѣ дорогу.

— Евниція, — вскрикнулъ онъ, — вы не можете выйти за него замужъ. Я знаю этого жирнаго лицемѣра. Благое небо! Я люблю васъ во сто разъ больше него. Любовь! Негодяй не знаетъ, что значитъ это слово!

Я ничего не отвѣтила, такъ какъ боялась и себя и его, хотя я не вѣрила тому, что Гавріилъ волкъ въ овечьей шкурѣ.

— Вы знаете, кто я? — спросилъ онъ.

— Нѣтъ, — прошептала я.

— Я племянникъ вашего дяди со стороны его жены, — сказалъ онъ. — Я воспитанъ въ его домѣ. Откажите этому Мору, и я освобожу вашего отца. Я молодъ и могу работать. Я заплачу долги мистера Фильдинга.

— Невозможно, — отвѣтила я. — Брату Мору явилось небесное видѣніе, и я вынула жребіи. Надежды нѣтъ! Въ новый годъ я должна обвѣнчаться съ нимъ.

Тогда Гавріилъ попросилъ разсказать ему все. Онъ немножко посмѣялся и попросилъ меня успокоиться. Я не могла растолковать ему, что мнѣ невозможно поступить противъ того, что повелѣвалъ мнѣ вынутый жребій.

Бывая съ отцомъ, я старалась скрывать отъ него мою печаль и все говорила съ нимъ о томъ, какъ мы счастливо заживемъ вмѣстѣ съ нимъ. Въ стѣнахъ тюрьмы я также пѣла тѣ простые гимны, которые мы пѣли въ мирной школѣ среди ясныхъ сердецъ. Я укрѣпляла свою душу и душу отца, вспоминая совѣты моего дорогого пастора. Отецъ не угадывалъ, какъ я страдала, онъ съ надеждой ждалъ дня, въ который двери тюрьмы должны были открыться передъ нимъ.

Однажды я пошла къ пастору, жившему въ Вудбури, и излила передъ.нимъ все мое сердце, не упоминая о Гавріилѣ. Онъ сказалъ мнѣ, что передъ свадьбой многія дѣвушки такъ же волнуются, какъ волнуюсь я, но что моя задача не тяжела. Онъ прибавилъ, что братъ Моръ очень благочестивый человѣкъ, что я скоро полюблю его и буду чтить, когда онъ сдѣлается моимъ мужемъ.

Наконецъ наступилъ послѣдній день года; это великій день для насъ, въ него мы вынимаемъ жребій на слѣдующій годъ. Казалось, все кончено! Послѣдняя надежда исчезла изъ моего сердца. Вечеромъ я рано ушла отъ отца, такъ какъ я не могла больше скрывать своего горя. Выйдя изъ тюрьмы, я стала ходить взадъ и впередъ, думая о томъ, что я прожила ужасные дни, но что они были счастливыми сравнительно съ тѣмъ временемъ, которое должно было теперь наступить для меня. Брата Мора не было съ нами; безъ сомнѣнія, онъ занимался освобожденіемъ моего отца. Я стояла подъ стѣнами тюрьмы. Вдругъ подъѣхала карета совершенно безъ шума, такъ какъ землю покрывалъ мягкій снѣгъ. Гавріилъ выскочилъ изъ экипажа и обнялъ меня.

— Моя дорогая Евниція, — сказалъ онъ, — поѣдемте со мною. Дядя хочетъ спасти васъ отъ этого ужаснаго брака.

Не знаю, что бы я сдѣлала, если бы съ козелъ не раздался голосъ Джона Робинса: «Вѣрно, миссъ Евниція, попомните Джона Робинса!»

Я бросилась въ объятія Гавріила. Онъ посадилъ меня въ карету, завернувъ въ теплые плэды. Мы беззвучно ѣхали по снѣжной дорогѣ и мнѣ казалось, что я вижу чудный сонъ. Легкій бѣлый свѣтъ молодого мѣсяца освѣщалъ бѣлыя поля и скользилъ по лицу Гавріила, когда онъ наклонялся, чтобы плотнѣе окутать меня.

Вѣроятно, мы ѣхали около трехъ часовъ; наконецъ карета свернула на боковую дорогу, и я узнала ту долину, на которой мы впервые встрѣтились съ Гавріиломъ, значитъ мы направлялись къ дому моего дяди. Съ легкимъ сердцемъ я выскочила изъ кареты и вторично вошла въ двери низкаго дома. Гавріилъ провелъ меня въ гостиную, которую я уже видѣла, усадилъ меня на стулъ подлѣ камина, заботливо и мило снялъ съ меня шаль и шляпу. На его красивомъ лицѣ играла улыбка. Дверь открылась, въ комнату вошелъ дядя.

— Подойди ко мнѣ и поцѣлуй меня, Евниція, — сказалъ онъ. Я съ недоумѣніемъ повиновалась.

— Дитя, — продолжалъ онъ, отбрасывая волосы съ моего лица. — Ты бы не пріѣхала ко мнѣ по доброй волѣ, поэтому я поручилъ этому похитителю украсть тебя. Мы не позволимъ тебѣ выйти замужъ за Мора. Я не хочу, чтобы онъ сталъ моимъ племянникомъ, пусть себѣ женится на Присциллѣ.

Голосъ дяди звучалъ такъ сердечно, что на минуту я успокоилась, хотя и знала, что онъ не можетъ измѣнить, уничтожить силы жребія, вынутаго мной. Онъ усадилъ меня подлѣ себя, а я продолжала съ недоумѣніемъ смотрѣть въ его лицо.

— Я выну за тебя жребій, — сказалъ онъ весело. — Что скажетъ мой розовый бутончикъ, когда узнаетъ, что Фильдингъ въ эту минуту освобожденъ?

Я не смѣла посмотрѣть ни на него, ни на Гавріила, такъ какъ помнила, что сама старалась найти указаніе воли неба, что ничья сила на землѣ не могла уничтожить значенія жребія и силы небеснаго видѣнія, явившагося брату Мору.

— Дядя, — съ дрожью произнесла я, — я не могу ничего измѣнить; я вынула жребій и должна повиноваться. Вы не въ силахъ мнѣ помочь!

— Увидимъ, — отвѣтилъ онъ. — Сегодня канунъ новаго года, ты знаешь теперь какъ разъ время вынуть жребій вторично; увѣряю тебя, судьба не велитъ ни выйти за брата Мора, ни сдѣлаться одинокой сестрой; на этотъ разъ намъ попадется пустая бумажка.

Его слова поразили меня, я задумалась о нихъ. Въ это время въ передней раздались шаги, дверь отворилась и на порогѣ появился мой отецъ. Онъ протягивалъ ко мнѣ руки. Я не знала, какъ онъ очутился въ домѣ дяди, но бросилась къ нему въ объятія съ крикомъ радости и спрятала лицо на его груди.

— Добро пожаловать, мистеръ Фильдингъ, — сказалъ дядя. — Филь (теперь оказалось, что Гавріила звали Филиппъ), приведи мистера Мора.

Я вздрогнула отъ удивленія и страха. Мой отецъ тоже, видимо, смутился и привлекъ меня ближе къ себѣ.

Братъ Моръ вошелъ, трусливо потупивъ глаза; отъ этого онъ мнѣ показался еще во сто разъ противнѣе. Онъ стоялъ подлѣ двери и трусливо смотрѣлъ въ нашу сторону.

— Мистеръ Моръ, — сказалъ дядя, — кажется, завтра ваша свадьба съ моей племянницей Евниціей Фильдингъ?

— Я не зналъ, что она ваша племянница, — отвѣтилъ онъ отвратительнымъ тономъ. — Я бы никогда не рѣшился…

— А небесное-то видѣніе, мистеръ Моръ? — прервалъ его мой дядя.

Братъ Моръ оглянулся кругомъ безсмысленнымъ взглядомъ и опустилъ глаза.

— Я ошибся.

— Вы солгали, — сказалъ Гавріилъ.

— Мистеръ Моръ, — продолжалъ дядя, — если небесное видѣніе окажется правдой, это будетъ стоить вамъ пяти тысячъ пятисотъ фонтовъ, т. е. суммы, которую вы должны мнѣ и моему племяннику. Если вамъ дѣйствительно было откровеніе свыше, вы, безъ сомнѣнія, должны подчиниться ему.

— Нѣтъ, я сказалъ неправду, — отвѣтилъ онъ, — видѣніе касалось Присциллы, съ которой я былъ помолвленъ. Я осмѣлился измѣнить имя «Присцилла» на имя «Евниція».

— Тогда женитесь на Присциллѣ, — добродушно замѣтилъ дядя. — Филиппъ, уведи его.

Однако, Присцилла не захотѣла быть женой брата Мора и скоро поступила въ общину одинокихъ сестеръ, туда, гдѣ я провела мою спокойную, мирную юность. Ея приданое, которое предназначалось мнѣ, перешло въ концѣ концовъ къ Сусаннѣ; она вынула жребій сдѣлаться женой брата Шмита, какъ и ожидала.

Сусанна уѣхала къ нему въ Вестъ-Индію и часто пишетъ намъ самыя счастливыя письма. Меня нѣсколько времени смущалъ еще вынутый мною жребіи, но такъ какъ видѣніе брата Мора касалось Присциллы, я не могла повиноваться жребію. Я никогда больше не встрѣчалась съ Моромъ. Мой дядя и отецъ, прежде никогда не видавшіе другъ друга, сдружились, и дядя и слышать не захотѣлъ, чтобы мы жили отдѣльно отъ него. Мы поселились въ его большомъ домѣ, я стала какъ бы ихъ общей дочерью. Люди говорятъ, что мы отпали отъ нашей церкви, но это неправда. Просто среди братьевъ я встрѣтила одного дурного человѣка, а внѣ ихъ среды нѣсколько хорошихъ. Гавріилъ не принадлежитъ къ числу братьевъ.

V. Принимать въ водѣ.

Это было, когда я и моя милая женушка, Минни, обвѣнчались всего мѣсяцъ тому назадъ, и прошло два дня съ тѣхъ поръ, какъ мы вернулись изъ нашей свадебной поѣздки въ Киларне. Я былъ младшимъ компаньономъ въ банкирской фирмѣ Шварцмуръ и Ладдакъ въ улицѣ Ломбарда. (Я долженъ скрывать настоящія имена). У меня еще оставалось четыре дня изъ моего отпуска и я чувствовалъ себя необыкновенно счастливымъ въ моемъ свѣтломъ новомъ домикѣ, стоящемъ на юго-западъ отъ Лондона. Въ чудное сіяющее октябрьское утро я и Минни сидѣли подъ кустомъ боярышника и слѣдили, какъ падали золотые листья, озаренные солнечнымъ блескомъ. Кажется, я не могъ быть счастливѣе! Черезъ садъ къ намъ подошла маленькая Бетти, горничная Минни, съ телеграммой отъ мистера Шварцмура; депеша состояла всего изъ нѣсколькихъ словъ: «Вамъ необходимо тотчасъ отправиться на континентъ съ наличными деньгами. Неаполитанскій заемъ; безъ отсрочки. Съ вашего отъѣзда произошли очень важныя событія. Сожалѣю, что прерываю вашъ отпускъ. Отправьтесь въ контору съ поѣздомъ въ 6 час. 30 мин. отъ станціи Лондонскій мостъ въ 9 ч. 15 мин, постарайтесь попасть на ночной Дуврскій пароходъ».

— Станціонный разсыльный ушелъ?

— Депешу принесъ не разсыльный, а пожилой господинъ; онъ шелъ къ Даусонамъ. Разсыльнаго не было, а господинъ этотъ шелъ какъ разъ мимо нашего дома.

— Гербертъ, ты не поѣдешь, ты не долженъ ѣхать, — говорила Минни, прилегая къ моему плечу и наклоняя свое личико. — Не ѣзди.

— Необходимо, моя дорогая. Въ такомъ важномъ случаѣ, какъ теперь, никто не можетъ замѣнить меня. Нашей фирмѣ некому довѣриться больше. Вѣдь мы разлучимся всего на недѣлю. Я долженъ быть готовъ черезъ девять минутъ и тогда я еще поспѣю.

— Знаете, вѣдь это была очень важная телеграмма, — говорилъ я станціонному начальнику, — и я удивляюсь, какъ вы послали мнѣ ее съ неизвѣстнымъ и неслужащимъ у васъ лицомъ. Кто этотъ господинъ, которому вы поручили ее?

— Кто это былъ, Гервей? — сердито сказалъ начальникъ станціи, обращаясь къ швейцару.

— Это старый почтенный человѣкъ, сэръ, имъ бываетъ у Даусоновъ въ скаковой конюшнѣ и у него тамъ лошади.

— Подобныя вещи не должны больше повторяться, мистеръ Дженингсъ, — сказалъ я, — иначе я буду вынужденъ донести это по начальству. — Я бы не желалъ, чтобы эта телеграмма пропала и за тысячу фунтовъ.

Начальникъ станціи что-то проворчалъ и выдралъ мальчика телеграфиста за уши. Казалось, это успокоило мистера Дженингса.

Я опоздалъ всего три минуты въ контору; мистеръ Шварцмуръ встрѣтилъ меня словами:

— Мы очень, очень безпокоились, не правда ли, Гальдрикъ? — обратился онъ къ маленькому щегольски причесанному клерку.

— Да, очень безпокоились.

Мистеръ Шварцмуръ былъ полнолицый господинъ, лѣтъ шестидесяти; сѣдыя брови на красномъ лицѣ придавали ему видъ вспыльчиваго старика. Онъ относился очень взыскательно къ исполненію обязанностей, отличался нѣкоторою педантичностью и деспотизмомъ, но въ сущности былъ добрымъ и вѣжливымъ человѣкомъ.

— Я надѣюсь, ваша прелестная супруга чувствуетъ себя хорошо? Мнѣ очень грустно, что я долженъ былъ прервать вашъ праздникъ, но, къ сожалѣнію, не было возможности поступить иначе, мой дорогой товарищъ. Въ этихъ двухъ желѣзныхъ, замкнутыхъ секретными замками, ящикахъ, уложены деньги; мы нарочно велѣли обшить ящики кожей, чтобы они походили на тюки съ образчиками товаровъ. Въ каждомъ изъ нихъ уложено по двѣсти пятьдесятъ тысячъ золотомъ. Неаполитанскій король боится возстанія (это было за три года до побѣдъ Гарибальди). Вы должны передать эти деньги въ Неаполѣ мистерамъ Пальвичини и Госси, № 172, въ улицѣ Толедо. Вотъ слова, которыми вы можете открыть замки. Ящикъ съ бѣлой звѣздой на крышкѣ отпирается при помощи слова «Массениза», другой съ черной звѣздой — «Котопакха». Вы вѣдь не забудете волшебныхъ словъ? Отоприте ящики въ Ліонѣ, убѣдитесь, все ли въ нихъ въ цѣлости. Не говорите ни съ кѣмъ, не дружитесь по дорогѣ съ кѣмъ бы то ни было. Порученіе, данное вамъ, крайне важно.

— Я выдамъ себя за путешествующаго комми, — замѣтилъ я.

— Прошу у васъ извиненія за безчисленныя повторенія объ осторожности, но я гораздо старше васъ и сознаю, до какой степени опасно ѣхать съ такими деньгами. Повѣрьте, если бы въ Парижѣ узнали о вашемъ дѣлѣ, вамъ бы было также опасно ѣхать до Марселя, какъ въ томъ случаѣ, если бы всѣ преступники съ галеръ были выпущены въ погоню за вами. Я вѣдь не сомнѣваюсь въ вашей скромности, а только хочу, чтобы вы были осторожны. Конечно, вы возьмете оружіе?

Я разстегнулъ сюртукъ и показалъ поясъ съ револьверомъ. Старый клеркъ съ испугомъ отодвинулся, увидавъ меня въ такомъ воинственномъ одѣяніи.

— Такъ, такъ, — сказалъ мистеръ Шварцмуръ. — Капля осторожности лучше пяти разрывныхъ бомбъ въ пяти пороховыхъ боченкахъ. Вамъ придется остановиться въ Парижѣ, чтобы переговорить съ Лефевремъ и Дежансомъ. Дальше поѣзжайте съ поѣздомъ, который отходитъ въ Марсель въ четверть перваго ночи, тогда поспѣете на пароходъ въ пятницу. Мы будемъ телеграфировать вамъ въ Марсель. Готовы ли письма въ Парижъ, мистеръ Гаргрэвъ?

— Почти готовы, сэръ! Мистеръ Пилькинсъ торопится.

Къ полуночи я пріѣхалъ въ Дувръ и тотчасъ же, взявъ четырехъ носильщиковъ, поручилъ имъ снести мои ящики внизъ по каменной лѣстницѣ, которая спускается съ пристани на пароходъ, идущій въ Кале. Первый ящикъ благополучно отнесли на палубу, по когда спускали второй, одинъ носильщикъ оступился; онъ упалъ бы прямо въ воду, если бы его не подхватилъ старый дородный офицеръ индѣйской арміи. Онъ несъ множество вещей и тоже направлялся на пароходъ, торопя свою очень добродушную на видъ, но и очень вульгарную жену. Они шли передо мною.

— Тверже ступай, любезный, — сказалъ онъ. — Что у тебя тамъ за тяжелый ящикъ?

Носильщикъ по своему поблагодарилъ офицера и прибавилъ, выражаясь грубовато:

— Право, не знаю, что въ ящикѣ; только такая тяжесть переломитъ какую угодно человѣческую спину. Ужасно трудно, сэръ, нести тяжелый грузъ по этой лѣстницѣ.

— Судя по вашему багажу, мы съ вами принадлежимъ къ одной профессіи, — услышалъ я любезный голосъ позади меня.

Въ это время я былъ уже на пароходѣ и, оглянулся. Со мной говорилъ высокій, тонкій человѣкъ съ длиннымъ носомъ, нѣсколько еврейскаго типа, и съ узкимъ продолговатымъ лицомъ. На немъ былъ сѣрый сюртукъ, слишкомъ короткій для него, жилетъ съ цвѣточками, узкія панталоны, высокій крѣпкій воротничокъ и вышитый жесткій галстухъ. Я отвѣчалъ ему, что имѣю честь быть приказчикомъ-путешественникомъ и предполагаю, что сегодняшняя ночь будетъ неособенно благопріятна для нашего путешествія.

— Да, ночь хмурая, — отвѣчалъ онъ. — Я совѣтую вамъ сразу запастись каютою. Я вижу, ѣдетъ много народу.

Я направился въ каюту и пролежалъ около часу; потомъ всталъ, вышелъ и осмотрѣлся кругомъ; съ полдюжины пассажировъ помѣстилось подлѣ одного изъ маленькихъ столовъ. Старый индѣйскій офицеръ и старомодный господинъ, заговорившій со мною, были тамъ же. Они пили портеръ и казались очень привѣтливыми. Я подошелъ къ нимъ и мы обмѣнялись нѣсколькими вѣжливыми словами насчетъ нашего путешествія.

— Клянусь, сэръ, совершенно нестерпимо ѣхать! — сказалъ маіоръ Бокстеръ (онъ уже намъ представился). Здѣсь такъ же душно, какъ въ Пешау, когда дуетъ сильный тинзангъ. Не выйти ли намъ на палубу и немного подышать воздухомъ. Моя жена не выноситъ плаванія и, пожалуй, мы ее не увидимъ, пока пароходъ не остановится. Эй, принесите намъ еще нѣсколько бутылокъ портера!

Выйдя на палубу я съ изумленіемъ и тревогой замѣтилъ еще четыре ящика съ черными и бѣлыми звѣздами. Ящики были совершенно похожи на мои. Въ нихъ недоставало только нашего клейма. Я еле вѣрилъ своимъ глазамъ, но они были тутъ, обтянутые кожей, съ секретными замками.

— Это мои ящики, — замѣнилъ Левисонъ (я узналъ его фамилію изъ разговора съ капитаномъ). — Я путешествую по порученію дома Макинтошъ и въ этихъ баулахъ везу непромокаемыя пальто самаго лучшаго качества. Нашъ торговый домъ употребляетъ такіе ящики уже лѣтъ сорокъ. Конечно, иногда подобное сходство ведетъ къ довольно большому неудобству и заставляетъ впадать въ ошибки. Мнѣ кажется, вашъ товаръ гораздо тяжелѣе моего, насколько я могу судить. Газовые проводники? Желѣзнодорожные стулья? Ножевой товаръ, или что-нибудь иное изъ стали?

Я пробормоталъ невнятный отвѣтъ и замолчалъ.

— Сэръ, мнѣ кажется, передъ вами блестящее будущее, — сказалъ Левисонъ.

— Секрета фирмы не слѣдуетъ открывать, развѣ вы думаете иначе, сэръ?

Маіоръ, слыша нашъ разговоръ, прибавилъ:

— Еще бы вы были неправы, сэръ; развѣ можно быть достаточно осторожнымъ въ наши дни. Въ мірѣ, сэръ, такъ много обмана.

— Это маякъ Кале, — послышалось въ эту минуту. Оно такъ и было: впереди парохода во тьмѣ ночи вверху сіялъ маякъ, разливая успокоительный свѣтъ. Я не думалъ больше о моихъ товарищахъ по путешествію.

Мы разстались въ Парижѣ; каждый поѣхалъ своей дорогой. Маіоръ отправлялся въ мѣстечко Дромонъ, близъ Ліона, по пути въ Александрію черезъ Марсель. Мистеръ Левнеонъ, какъ я и маіоръ, тоже хотѣлъ ѣхать въ Марсель, только онъ сомнѣвался, поспѣетъ ли на тотъ же поѣздъ, какъ я, такъ какъ у него было много дѣла въ Парижѣ.

Покончивъ дѣла въ столицѣ Франціи, я съ моимъ хорошимъ другомъ Лефевромъ-сыномъ отправился въ Пале Рояль. Было около шести часовъ, когда мы переходили улицу Saint-Honoré. Мимо насъ проѣхалъ высокій, похожій на еврея господинъ, одѣтый въ широкій бѣлый непромокаемый костюмъ. Это былъ мистеръ Левисонъ, я узналъ его. Онъ ѣхалъ въ открытой коляскѣ, всѣ его четыре ящика были подлѣ него. Я поклонился ему, но, казалось, онъ меня не замѣтилъ.

— Послушай, кто этотъ «drôle»? — спросилъ меня мой другъ съ парижской подозрительностью.

Я объяснилъ ему, что это одинъ изъ пассажировъ, ѣхавшихъ вчера ночью на пароходѣ. Немного дальше, въ той же улицѣ, я повстрѣчалъ маіора и его жену. Они направлялись къ желѣзнодорожной станціи.

— Проклятый городъ, — проворчалъ маіоръ. — Повсюду такой отвратительный запахъ лука! Если бы эта столица была моей, я бы вымылъ ее всю, одинъ домъ за другимъ. Это же нездорово! Юлія, видишь, это мой товарищъ по вчерашнему путешествію. Замѣчу тебѣ мимоходомъ, я встрѣтилъ и Левисона. Что за дѣловой человѣкъ! Ужъ онъ-то не теряетъ времени на осмотръ Парижа. Весь день биржа и банкъ. Онъ будетъ главнымъ компаньономъ когда-нибудь.

— Ну, сколько же будетъ ихъ еще? — спросилъ меня мой другъ Лефевръ, когда мы распрощались и разстались съ маіоромъ. — Впрочемъ, это милый малый, хотя во всѣхъ отношеніяхъ чрезмѣрно расплывчатый, — прибавилъ онъ. — Я убѣжденъ, онъ одинъ изъ вашихъ офицеровъ-эпикурейцевъ. Ваша армія должна быть переформирована, иначе Индія у васъ ускользнетъ, уйдетъ у насъ, какъ горсть песку сквозь пальцы, vous verrez, mon cher^[12].

Пришла полночь. Я стоялъ на станціи желѣзной дороги и наблюдалъ за переноской моего багажа. Въ это время подъѣхалъ экипажъ; изъ него выскочилъ англичанинъ и, передавая пятифранковую монету своему кучеру, на прекрасномъ французскомъ языкѣ попросилъ его размѣнять деньги. Это былъ Левисонъ. Толпа стала меня толкать впередъ, и я потерялъ его изъ вида. Въ вагонѣ, когда я сѣлъ, уже помѣщалось еще два пассажира; два огромныхъ тюка дорожнаго платья, два свертка, вотъ все, что я могъ разсмотрѣть. Выѣхавъ изъ освѣщенной полосы парижскаго вокзала и погрузившись въ непроглядную темноту деревенскаго пейзажа, я сталъ дремать и мнѣ пригрезилась моя кошечка-жена и милый маленькій домикъ. Внезапно умъ мой былъ пораженъ чувствомъ безпокойства и я сталъ грезить, будто позабылъ тѣ слова, которыми долженъ былъ открыть замки моихъ ящиковъ. Я припоминалъ миѳологію, исторію, науки, все было напрасно. Потомъ мнѣ почудилось, что я въ пріемной банка, въ улицѣ Толедо, № 172, въ Неаполѣ, и цѣлая вереница солдатъ мнѣ угрожаетъ неминуемой смертью, если я не скажу имъ этихъ словъ или не сознаюсь, куда я скрылъ ящики. Я будто дѣйствительно спряталъ мой багажъ, неизвѣстно почему. Въ эту минуту земля заколебалась отъ землетрясенія, огненный потокъ полился подъ окномъ; изверженіе Везувія! Въ смертельной тревогѣ я вскрикнулъ:

— Боже, открой мнѣ забытыя слова! — и проснулся.

— Дромонъ, Дромонъ! Десять минутъ остановки, господа!.

Наполовину ослѣпленный внезапнымъ свѣтомъ, я стоялъ въ буфетѣ и спрашивалъ себѣ чашку кофе. Трое или четверо молодыхъ англичанъ-туристовъ шумно вошло въ комнату; съ ними былъ опять неизмѣнный путешественникъ Левисонъ. Компанія вела его съ тріумфомъ и приказывала подать себѣ шампанскаго.

— Да, да, — говорилъ зачинщикъ, — вы непремѣнно должны выпить. Мы выиграли три игры; вы знаете, у васъ были такія карты… Ну же, ну… Скорѣе, болванъ въ ночномъ колпакѣ: клико съ золоченой пробкой! Вы успѣете взять съ насъ реваншъ, пока мы доѣдемъ до Ліона, старина.

Левисонъ пилъ вино и добродушно болталъ о послѣдней партіи. Молодые люди выпили шампанское въ нѣсколько минутъ и отправились курить. Левисонъ замѣтилъ меня.

— Боже мой, вотъ неожиданность! О, какъ я радъ видѣть васъ. Ну-съ, милѣйшій сэръ, вы не должны отказать мнѣ выпить со мною шампанскаго. Человѣкъ, пожалуйста, сюда еще бутылку. Я надѣюсь перейти къ вамъ еще задолго до Ліона, милѣйшій; меня утомила эта шумная молодежь, къ тому же я въ принципѣ противъ крупной игры.

Человѣкъ принесъ намъ вино, и Левисонъ взять бутылку.

— Нѣтъ, никогда никому не позволяю откупоривать вино, всегда самъ.

Ему пришлось повернуться ко мнѣ спиною, чтобы вытащить пробку; откупоривъ бутылку, онъ стать наливать мнѣ стаканъ. Въ это время огромный неуклюжій человѣкъ поздоровался со мной. Порывистымъ, сердечнымъ, но неловкимъ движеніемъ руки, онъ разбилъ бутылку, не спаслось ни капли вина. Это былъ маіоръ, какъ всегда пылающій и впопыхахъ.

— Клянусь, сэръ, я страшно огорченъ. Позвольте мнѣ приказать подать другую бутылку. Какъ поживаете, господа? Право, я такъ радъ встрѣтить васъ снова обоихъ вмѣстѣ! Юлія осталась съ багажомъ. Намъ, можетъ быть, очень хорошо всѣмъ вмѣстѣ! Еще шампанскаго сюда! Какъ по-французски бутылка? Позорно! Друзья Юліи, французы, уѣхали въ Біаррицъ, утверждая, что они позабыли о нашемъ намѣреніи пріѣхать къ нимъ; это послѣ того, какъ они проживали у насъ шесть недѣль въ Лондонѣ! Не особенно-то это хорошо! Э, да вотъ и звонокъ, сэръ! Самое лучшее намъ всѣмъ засѣсть въ одинъ вагонъ. Кажется, намъ не принесутъ шампанскаго.

Казалось, Левисонъ остался очень недоволенъ.

— Мнѣ придется ѣхать не съ вами одну или двѣ станціи, — сказалъ онъ. — Я долженъ присоединиться къ молодымъ людямъ, чтобы они могли мнѣ дать возможность отыграться. Они ограбили меня на двадцать гиней. Только въ первую мою поѣздку я быль такъ неостороженъ. Прощайте, маіоръ Бакстеръ, прощайте, мистеръ Клеманръ.

Я удивился, откуда этотъ старый малый, который такъ наслаждался игрой въ вистъ, зналъ мою фамилію; впрочемъ, черезъ мгновеніе я вспомнилъ, что онъ могъ видѣть мое имя на ящикахъ.

Красные и зеленые фонари, восклицанія стрѣлочниковъ, ряды тополей, загородные дома промелькнули мимо насъ, и мы снова погрузились въ желтоватую темноту. Маіоръ казался мнѣ занимательнымъ и смѣшнымъ, его заботливая, добродушная, мужчинообразная жена, очевидно, управляла имъ. Онъ много разсказывалъ о джунглахъ, горахъ и т. д., а мистриссъ Бакстеръ безпрестанно перебивала его.

— Ей Богу, сэръ, — говорилъ онъ, — я бы желалъ заняться такими же дѣлами, какъ ваши. Мнѣ почти надоѣла Индія. Тамошняя жизнь дьявольски вредно дѣйствуетъ на печень.

— Ну, Джонъ, какъ можешь ты такъ говорить? Вѣдь ты же знаешь, что никогда не былъ боленъ даже одного дня, кромѣ той недѣли, когда выкурилъ цѣлый ящикъ сигаръ капитана Масона.

— Я прошелъ черезъ все это, Юлія, — сказалъ маіоръ и ударилъ себя въ грудь. — Но мнѣ Не везетъ по службѣ, да и ни въ чемъ нѣтъ удачи. Если я покупаю лошадь, то на другой же день оказывается, что она хромаетъ. Когда я ѣду въ поѣздѣ, онъ ломается.

— Что ты, Джонъ, пожалуйста не говори такихъ глупостей, или я по настоящему разсержусь, — сказала мистриссъ Бакстеръ. — Со временемъ тебѣ удастся пойти впередъ. Будь терпѣливъ, какъ я, маіоръ; надо принимать все спокойнѣе. Надѣюсь, ты написалъ адресъ на твоей шляпной картонкѣ. А гдѣ же футляръ со шпагой? Право, если бы не я, ты бы пріѣхалъ въ Суецъ безъ всего; у тебя остался бы только твой сюртукъ.

Поѣздъ нашъ подошелъ къ Шармону и остановился; въ вагонъ вошелъ Левисонъ; бѣлый макинтошъ висѣлъ на его рукѣ. Онъ несъ связку зонтиковъ и тросточекъ.

— Нѣтъ, не буду больше играть по соверену, — говорилъ онъ, показывая колоду картъ, — а вотъ если вы, маіоръ и мистриссъ Бакстеръ, пожелаете сыграть роберъ по шиллингу, я готовъ. Кто будетъ чьимъ партнеромъ?

Мы съ удовольствіемъ согласились. Партнеры раздѣлились. Я съ м-ссъ Бакстеръ противъ маіора и Левисона. Мы выигрывали почти каждую игру. Левисонъ игралъ слишкомъ осторожно, а маіоръ смѣялся, болталъ и постоянно забывалъ, какія карты уже вышли. Все же игра помогла намъ убить время; красныя и черныя карты чередовались, мѣнялись и ложились въ поразительномъ порядкѣ. Насъ забавляли шутки маіора и счастье, съ которымъ ему шли карты, но не его манера играть. Мы смѣялись надъ тѣмъ, какъ м-ссъ Бакстеръ жадничала изъ-за взятокъ. Я думаю, никогда еще тусклый свѣтъ ночной лампы въ вагонѣ не освѣщалъ такой интересной партіи. Тѣмъ не менѣе, я только и думалъ о моихъ драгоцѣнныхъ ящикахъ. Такъ мы ѣхали черезъ Францію, ничего не видя, ни за чѣмъ не наблюдая и такъ же мало думая о способѣ нашего передвиженія, какъ арабскіе принцы, сидящіе на волшебномъ коврѣ.

Игра прерывалась, разговоръ дѣлался неистощимѣе. Левисонъ, попрежнему сжатый воротникомъ, попрежнему невозмутимый и осторожный, сталъ болтливѣе, онъ даже пустился въ разсказы о своемъ дѣлѣ.

— Наконецъ то мнѣ удалось, — говорилъ онъ, — послѣ многихъ лѣтъ ожиданія сдѣлать большое открытіе относительно ватерпруфовъ, то есть я добился того, чтобы они проводили тепло и въ то же время хорошо защищали отъ дождя. Но возвращеніи въ Лондонъ, я хочу предложитъ мой секретъ дому Макинтошъ за десять тысячъ фунтовъ. Если мое предложеніе не будетъ принято, я открываю магазинъ въ Парижѣ, назову новую матерію «Маджентинъ», въ честь великой побѣды императора въ Италіи, затѣмъ сложу руки и преспокойно наживу милліонъ. Вотъ какъ по моему!

— Вотъ это настоящій дѣловой тонъ! — съ восклицаніемъ сказалъ маіоръ.

— Ахъ, маіоръ, — замѣтила его жена, — если бы у тебя хоть когда-нибудь было столько же энергіи и осторожности, ты бы, право, уже давно былъ бы полковникомъ.

Мистеръ Левисонъ перевелъ разговоръ на замки. — Я всегда употребляю секретные замки, — говорилъ онъ. — Вотъ мои магическія слова: Тюрлюретъ и Папагайо. Я слышалъ оба эти названія въ одномъ старомъ французскомъ фарсѣ. Кто бы могъ разгадать ихъ? Даже самому опытному вору пришлось бы употребить семь часовъ, чтобы подобрать хоть одно изъ нихъ. А вы, сэръ, тоже находите такіе замки самыми безопасными? — обратился онъ ко мнѣ.

Я сухо согласился съ нимъ и спросилъ, когда мы пріѣдемъ въ Ліонъ.

— Мы будемъ въ Ліонѣ въ четыре часа тридцать минутъ, — отвѣчалъ маіоръ, — теперь безъ пяти минутъ четыре. Я не знаю почему, но у меня есть предчувствіе, что сегодня что-нибудь сломается въ нашемъ поѣздѣ, со мною никогда не бываетъ иначе. Когда я ѣзжу на охоту за тиграми, всегда случается, что дикій звѣрь кидается на моего слона. Когда получается приказаніе идти къ нездоровый, вредный фортъ, это всегда выпадаетъ на долю моего отряда. Я не спорю, можетъ быть, это только суевѣріе, но я чувствую, что у насъ произойдетъ какое-нибудь несчастіе, раньше чѣмъ мы доѣдемъ до Марсели. Какъ скоро мы ѣдемъ, вы только посмотрите, какъ качается нашъ вагонъ.

Невольно я тоже сталъ волноваться, хотя и скрывалъ свое чувство. Не мошенникъ ли маіоръ, не затѣваетъ ли онъ какъ-нибудь обмануть меня? Нѣтъ, не можетъ быть: его красное, толстое лицо и добродушные открытые глаза опровергали всякія подозрѣнія.

— Глупости, будь спокоенъ, маіоръ, ты такимъ образомъ всегда дѣлаешь невыносимыми путешествія, --сказала ему жена, укладываясь спать.

Левисонъ сталъ разсказывать о своей прежней жизни, о томъ, какъ во времена Георга IV, онъ путешествовалъ по порученію дома, торговавшаго галстухами. Онъ очень краснорѣчиво восхвалялъ прежніе обычаи.

— Низкіе радикалы, — говорилъ онъ, — втоптали въ грязь перваго джентльмена Европы, какъ справедливо звали Георга IV. Я уважаю его память! Онъ былъ самъ уменъ и любилъ умныхъ людей. Онъ былъ очень щедръ, добръ и презиралъ мелкую экономію. Одѣвался онъ очень хорошо, сэръ; имѣлъ нарядный видъ, сэръ; у него были безукоризненныя манеры, сэръ. Теперь, сэръ, неопрятный, скудный вѣкъ. Когда я былъ молодъ, никто не путешествовалъ иначе, какъ, по крайней мѣрѣ, съ двумя дюжинами галстуховъ, съ четырьмя костяными стойками для нихъ и утюгомъ, чтобы разглаживать углы, тонкіе, ровные уголки изъ муслина, сэръ; существовало не менѣе восемнадцати способовъ надѣвать галстухъ. Были галстухи à la Diane, à l’anglaise, галстухи на манеръ Гордіева узла.

Поѣздъ дрогнулъ, замедлилъ ходъ, остановился. Маіоръ высунулся изъ окна и крикнулъ кому-то:

— Гдѣ мы?

— Въ двадцати миляхъ отъ Ліона. Fort Rouge, monsieur, — послышался отвѣтъ.

— Что случилось? Вѣдь что-то случилось?

Изъ сосѣдняго окна раздался англійскій говоръ.

— Говорятъ, сломалось колесо; придется ждать два часа и перенести багажъ.

— Боже мой! — вскрикнулъ я невольно. Левисонъ тоже высунулся изъ окна.

— Это правда, — сказалъ онъ, возвращаясь на прежнее мѣсто. — Придется простоять по крайней мѣрѣ два часа, говорятъ мнѣ. Это скучно, очень скучно, но такія вещи всегда могутъ случиться въ дорогѣ. Будьте спокойнѣе. Мы спросимъ себѣ кофе и сыграемъ еще роберъ. Каждый изъ насъ долженъ присматривать за своимъ багажемъ; а если мистеръ Клемайръ пойдетъ заказать для насъ ужинъ, я возьмусь смотрѣть за всѣми вещами. Но, Боже мой, что это тамъ блеститъ при свѣтѣ станціонныхъ лампъ? Эй, — обратился онъ къ проходившему жандарму, котораго подозвалъ маіоръ, — что тамъ на станціи?

Жандармъ поклонился и отвѣтилъ:

— Сударь, это солдаты; второй стрѣлковый полкъ. Они остановились здѣсь, такъ какъ отправляются въ Шалонъ. Начальникъ станціи послалъ ихъ наблюдать за багажнымъ вагономъ, присматривать за переноской вещей. Никто изъ пассажировъ не смѣетъ подходить къ багажному вагону, такъ какъ въ поѣздѣ есть государственныя вещи съ цѣнностями.

Левисонъ плюнулъ на землю и выбранился про себя; мнѣ показалось, онъ проклиналъ французскія желѣзныя дороги.

— Видали ли вы, сэръ, когда-нибудь такія неуклюжія телѣги, — сказалъ маіоръ Бакстеръ, указывая на двѣ деревенскія телѣги, запряженныя каждая четверней лошадей. Онѣ ѣхали вдоль изгороди подлѣ станціи.

Мы остановились близъ поворотнаго круга приблизительно въ сотнѣ ярдовъ отъ первыхъ домовъ деревни Fort Rouge.

Левисонъ и я изо всѣхъ силъ старались пробраться поближе къ нашему багажу, но солдаты не пустили насъ. Я видѣлъ, какъ осторожно переносили мои ящики, проклиная ихъ тяжесть. Это нѣсколько успокоило меня. Я не замѣтилъ никакихъ государственныхъ тюковъ и сказалъ объ этомъ маіору.

— О, они хитры, — отвѣтилъ онъ, — чертовски хитры! Можетъ быть, въ поѣздѣ везутъ брилліанты императрицы, крошечный пакетикъ, вѣдь его не трудно украсть подъ покровомъ ночи, въ суматохѣ.

Въ эту минуту раздался рѣзкій пронзительный свистъ, похожій на сигналъ. Лошади, запряженныя въ телѣгѣ, поскакали и исчезли изъ вида.

— Дикари, сэръ! Все еще настоящіе варвары, — замѣтилъ маіоръ. — Они неспособны ѣздить по желѣзнымъ дорогамъ, даже теперь, когда мы имъ дали ихъ.

— Маіоръ, — замѣтила его жена, — пощадите чувство этихъ иностранцевъ и вспомните, что вы офицеръ и джентльменъ.

Маіоръ потеръ руки и черезчуръ шумно засмѣялся.

— Это чертовскіе идіоты, — крикнулъ Левисонъ. — Они ничего не могутъ сдѣлать безъ солдатъ; тутъ солдаты, тамъ солдаты, вездѣ солдаты!

— Да вѣдь эти предосторожности иногда очень полезны, сэръ, — сказала миссисъ Бакстеръ. — Во Франціи много странныхъ людей. Тотъ господинъ, который сидитъ рядомъ съ вами за table d’hôte, можетъ оказаться вернувшимся съ каторги преступникомъ. Помните, маіоръ, случай въ Каирѣ три года тому назадъ?

— Каиръ, дорогая Юлія, не Франція.

— Я это знаю, маіоръ, но то, что случилось, произошло во французскомъ отелѣ, значитъ все равно, что во Франціи. — М-ссъ Бакстеръ говорила рѣзко.

— Я вздремну немного, я усталъ, — сказалъ маіоръ, когда прошло три скучныхъ часа и мы пересѣли въ марсельскій поѣздъ. Теперь, навѣрно, сломается корабль.

— Маіоръ, ахъ, вы дурной человѣкъ, не грѣшите передъ Провидѣніемъ, — сказала его жена.

Левисонъ снова началъ краснорѣчиво говорить о принцѣ-регентѣ, о его брилліантовыхъ эполетахъ и несравненныхъ галстухахъ, но постепенно рѣчь его затихала; скоро я пересталъ ее слышать, она замѣнилась для меня нѣжнымъ ропотомъ и шумомъ колесъ.

Снова мнѣ снились безпокойные сны. Мнѣ чудилось, будто я въ Каирѣ и пробираюсь по узкимъ темнымъ улицамъ. Меня таскали верблюды, черные рабы грозили мнѣ. Въ воздухѣ носился тяжелый запахъ мускуса. Закутанныя лица смотрѣли на меня изъ-за рѣшетчатыхъ оконъ. Вдругъ, къ моимъ погамъ упала роза; я взглянулъ наверхъ и увидалъ лицо, похожее на личико моей Минни, только украшенное влажными, большими черными глазами, напоминавшими глаза антилопы. Личико это выглядывало изъ-за вазы съ водой и улыбалось мнѣ. Въ эту минуту показались четыре мамелюка; они скакали вдоль улицы прямо на меня; ихъ сабли такъ и блистали. Только одна надежда спастись оставалась у меня, а именно повторить магическое слово, которымъ можно было открыть одинъ изъ моихъ секретныхъ замковъ. Копыта лошади были уже надо мной и я съ трудомъ вскрикнулъ: «Котопахо, котопахо!» Сильный толчекъ разбудилъ меня. Надо мной стоялъ маіоръ съ опухшимъ отъ сна сердитымъ лицомъ.

— Зачѣмъ вы говорите во снѣ? — сказалъ онъ. — Зачѣмъ, чортъ возьми, вы говорите во снѣ? Это дурная привычка. Мы пріѣхали къ станціи съ буфетомъ; можно позавтракать.

— Что я сказалъ? — спросилъ я съ нескрываемымъ испугомъ.

— Какое-то слово на чужомъ непонятномъ языкѣ.

— Кажется, греческое слово, — подтвердилъ Левисонъ. — Но я тоже только-что проснулся.

Мы приблизились къ Марселю. Я радовался при видѣ его миндальныхъ деревьевъ и бѣлыхъ виллъ. Мнѣ казалось, что я буду спокойнѣе, когда вмѣстѣ съ моими сокровищами перейду на палубу корабля. Я не былъ подозрителенъ по природѣ, но меня поражало, что въ теченіе дороги отъ Ліона до моря, просыпаясь, я каждый разъ видѣлъ, что на меня смотритъ маіоръ или его жена. Послѣдніе четыре часа Левисонъ спалъ безъ просыпу. Одно время всѣ мы сдѣлались молчаливы и даже мрачны. Пріѣхавъ въ Марсель, мы просвѣтлѣли.

— Hôtel de Londres, Hôtel de l’Univers, Hôtel Impérial! — кричали высланные навстрѣчу путешественникамъ слуги отъ омнибусовъ.

— Конечно, Hôtel Impérial, — сказалъ маіоръ. — Онъ лучше всѣхъ.

Въ это время мы стояли подлѣ нашего багажа, соглашаясь быть вмѣстѣ; одноглазый, мрачный, полуискривленный проводникъ подошелъ къ намъ, сказавъ:

— Hôtel Impérial, сэръ? Я знаю Hôtel Impérial — все полно, ни одной кровати, pas du tout. Не стоитъ ѣхать, сэръ.

— Чортъ возьми, теперь съ пароходомъ что-нибудь случится.

— Пароходъ, сэръ? Въ немъ несчастіе съ котломъ; пароходъ отойдетъ только въ половинѣ перваго, сэръ.

— Куда же мы отправимся? — спросилъ я, съ улыбкой поглядывая на три озадаченныхъ лица моихъ спутниковъ. — Очевидно, суждено, что наше путешествіе будетъ несчастно. Вознаградимъ же себя, поужинаемъ вмѣстѣ, я отправлю телеграмму и тогда буду свободенъ до половины двѣнадцатаго.

— Я, — сказалъ Левисонъ, — сведу васъ въ маленькій, но очень порядочый отель, тамъ, подлѣ пристани — Hôtel des Etrangers.

— Въ эту отвратительную, нечистую нору, въ игорный притонъ? — замѣтилъ маіоръ, зажигая сигару и садясь въ коляску. Левисонъ выпрямился.

— Сэръ, — сказалъ онъ, — Hôtel въ другихъ рукахъ; въ иномъ случаѣ, я бы не порекомендовалъ его, повѣрьте.

— Сэръ, — отвѣтилъ маіоръ, снимая свою широкополую бѣлую шляпу. — Извиняюсь, я этого не зналъ.

— Дорогой сэръ, не стоитъ извиняться, и не будемъ говорить объ этомъ.

— Эхъ, маіоръ, горячая голова, простакъ, — сказала миссисъ Бакстеръ, когда мы отъѣзжали всѣ вмѣстѣ.

Мы вошли въ обнаженную столовую, съ обѣденнымъ столомъ посрединѣ и съ темнымъ билліардомъ въ концѣ. Маіоръ мнѣ сказалъ — Я пойду вымоюсь и переодѣнусь для театра, а потомъ отправлюсь гулять, пока вы будете на телеграфѣ. Сперва пройди наверхъ, Юлія, и посмотри наши комнаты.

— Бѣдныя мы женщины! Настоящія рабыни, — замѣтила миссисъ Бакстеръ, отправляясь наверхъ.

— А я, — сказалъ Лсвисонъ, положивъ свой дорожный плэдъ, — выйду и постараюсь сдѣлать все, что мнѣ нужно, пока еще не закрылись лавки. У насъ на Canabière есть агенты.

— Свободны только двѣ комнаты; въ каждой по двѣ постели, — сказалъ одноглазый слуга.

— Это годится, — быстро произнесъ Левисонъ съ понятнымъ раздраженіемъ на наши неудачи. — Мой другъ уѣзжаетъ съ ночнымъ пароходомъ. Онъ не будетъ ночевать здѣсь. Его багажъ можно поставить въ мою комнату и, если опь придетъ раньше меня, пусть возьметъ ключъ внизу.

— Ну, вотъ мы теперь и устроились, насколько возможно хорошо, — проговорилъ маіоръ.

На телеграфѣ меня ждала депеша изъ Лондона. Къ моему удивленію и ужасу, въ ней стояло только: «Вы въ опасности, ни минуты не медлите на берегу, противъ васъ заговоръ, обратитесь за защитой въ префектуру».

Вѣроятно, маіоръ злоумышлялъ противъ меня и я былъ въ его рукахъ! Его грубыя сердечныя манеры были маской! Можетъ быть, въ эту минуту онъ выносилъ мои ящики. Я телеграфировалъ: «Благополучно въ Марселѣ, до сихъ поръ все хорошо!»

Думая о томъ, что нашъ домъ можетъ вполнѣ разориться, вспоминая милую Минни, я бросился къ отелю, стоявшему въ грязной узкой улицѣ, близъ гавани; когда я повернулъ въ улицу, изъ двери дома выскочилъ какой-то человѣкъ. Онъ схватилъ меня за руку и сказалъ поспѣшно по-французски.

— Скорѣй, скорѣй, сударь, маіоръ Бакстеръ желаетъ сейчасъ же видѣть васъ въ салонѣ, не теряйте времени.

Я побѣжалъ въ отель и бросился въ салонъ. Маіоръ ходилъ изъ угла въ уголъ въ страшномъ волненіи; его жена безпокойно смотрѣла въ окно. Манеры обоихъ совершенно перемѣнились. Маіоръ подбѣжалъ ко мнѣ и схватилъ меня за руку.

— Я сыщикъ, мое имя Арнотъ, — сказалъ онъ. — Этотъ Левисонъ извѣстный воръ. Онъ въ своей комнатѣ открываетъ одинъ изъ вашихъ ящиковъ. Вы должны мнѣ помочь поймать его. Я зналъ его игру и слѣдилъ за нимъ, но мнѣ было необходимо поймать его на мѣстѣ преступленія. Юлія, допей этотъ грогъ, пока мы съ мистеромъ Клемайромъ окончимъ наше дѣло. У васъ есть револьверъ на случай, если онъ захочетъ драться?

Онъ вынулъ свой полицейскій значекъ.

— Я оставилъ мой револьверъ въ спальнѣ, — беззвучно произнесъ я.

— Это плохо; ну, ничего, врядъ ли онъ бросится на насъ. Онъ даже врядъ ли подумаетъ объ этомъ. Начните ломиться въ дверь заодно со мною. Эти иностранные замки никогда не бываютъ хороши. Вотъ № 15; тише.

Мы подошли къ двери и прислушались. До насъ донесся звонъ монетъ, всыпаемыхъ въ сумку. Потомъ раздался негромкій сухой смѣхъ Левисона, прервавшій слово, которое онъ слышалъ, какъ я произнесъ во снѣ. «Котопахо, ха-ха-ха!»

По знаку маіора мы оба налегли на дверь. Она пошатнулась, расщепилась, упала. Левисонъ съ револьверомъ въ рукѣ стоялъ въ открытомъ ящикѣ по щиколодку въ золотѣ. Онъ уже наполнилъ поясъ, бывшій крутомъ его таліи и почтовую сумку, висѣвшую у него сбоку; ковровый мѣшокъ, наполовину полный золотомъ, лежалъ у его ногъ. Онъ бросилъ его, чтобы открыть засовъ окна и цѣлый золотой потокъ вырвался изъ брошеннаго мѣшка. Левисонъ не произнесъ ни слова; на окнѣ виднѣлись веревки; казалось, будто онъ спустилъ или готовился спуститъ мѣшки въ боковой переулокъ. Онъ свистнулъ, послышался стукъ колесъ быстро мчавшагося прочь экипажа.

— Сдавайтесь, висѣльникъ! — крикнулъ маіоръ. — Сдавайтесь, я васъ поймалъ теперь!

Въ отвѣтъ Левисонъ потянулъ собачку револьвера. Къ счастью, выстрѣла не раздалось: я забылъ зарядить револьверъ!

— Чертовская вещь не заряжена. Это вамъ, Бобби, — сказалъ онъ спокойно и съ внезапной яростью бросилъ револьверъ въ маіора, потомъ распахнулъ окно и выскочилъ въ него. — Я бросился за нимъ, комната помѣщалась въ наземномъ этажѣ. Я звалъ на помощь и кричалъ. Арнотъ остался сторожить деньги. Черезъ мгновеніе яростная толпа, состоявшая изъ солдатъ, моряковъ, праздныхъ людей и носильщиковъ, неслась вслѣдъ за воромъ; раздавались проклятія. Землю окутывалъ полумракъ (только-что начинали зажигаться фонари), Левисонъ дѣлалъ прыжки изъ стороны въ сторону, проскальзывая между препятствіями, загораживавшими набережную. Сотни ударовъ цѣлились въ него, сотни рукъ протягивались, чтобы схватить его. Онъ увертывался отъ одного, сшибалъ съ ногъ другого, перескакивалъ черезъ третьяго. Рука зуава уже готова была его схватить, какъ вдругъ нога Лсвисона попала въ причальное кольцо и онъ упалъ въ воду. Толпа вскрикнула, когда послышался всплескъ воды и онъ исчезъ въ темныхъ струяхъ. Надъ мѣстомъ, куда упалъ Левисонъ, поверхность воды колыхалась и блестѣла отъ свѣта фонаря. Я сбѣжалъ съ лѣстницы и сѣлъ въ лодку; жандармы стали крюками искать тѣло.

— Эти старые воры, чистыя лисицы. Я помню этого человѣка въ Тулонѣ; я видѣлъ, какъ его клеймили и теперь узналъ сейчасъ же. Онъ, навѣрное, нырнулъ подъ корабль, высадился на какую-нибудь шлюпку и скрылся. Вы никогда больше не увидите его, — сказалъ мнѣ старый сѣдой жандармъ, сидѣвшій со мной въ лодкѣ.

— Мы увидимъ его, потому что вотъ онъ! — крикнулъ другой, вытягивая изъ воды за волосы тѣло.

— О, это былъ ловкій плутъ, — сказалъ чей-то голосъ съ лодки позади насъ.

Я оглянулся и узналъ Арнота.

— Я хотѣлъ посмотрѣть, что вы подѣлываете, сэръ. Деньги въ цѣлости, Юлія сторожитъ ихъ. Я часто говорилъ, что малый попадется, ну, и попался. Онъ готовъ былъ на все, хотя бы перерѣзать вамъ горло, когда вы спали, чтобы не упустить денегъ. Но я слѣдилъ за нимъ, онъ меня не зналъ. Я въ первый разъ преслѣдовалъ такого рода мошенника. Теперь его имя вычеркнуто изъ списковъ и это все же хорошо. Ну, товарищи, снесите тѣло на землю, намъ нужно снять съ него деньги, золото сослужило хорошую службу; оно утопило негодяя.

Когда мы повернули Левисона къ свѣту, его лицо даже въ смерти сохраняло спокойное хитрое выраженіе.

Арнотъ все разсказалъ мнѣ, когда мы пришли въ отель, и я осыпалъ его и миссисъ Бакстеръ (другого сыщика) благодарностью. Когда мы поѣхали изъ Лондона, Арнотъ получилъ отъ полицейскаго управленія приказаніе наблюдать за Левисономъ. У него не было времени переговорить съ моими компаньонами. Левисонъ подкупилъ машиниста нашего поѣзда съ тѣмъ, чтобы паровозъ сломался въ Fort Rouge; тамъ сообщники Левисона ждали его, собираясь увезти багажъ, воспользовавшись суматохой или даже во время притворнаго возмущенія и схватки. Арнотъ помѣшалъ исполненію этого плана тѣмъ, что попросилъ парижскую полицію прислать солдатъ изъ Ліона на эту станцію и держать ихъ на-готовѣ. Въ шампанское, которое маіоръ разлилъ, было подмѣшано зелье. Левисонъ, обманутый въ своихъ первыхъ попыткахъ, рѣшилъ пойти на другія средства. Я, къ несчастію, во снѣ проговорился о тайнѣ моего секретнаго замка и это дало ему возможность открыть ящикъ. Порча парохода случайная (насколько можно было убѣдиться) представила ему послѣдній случай.

Въ эту ночь, благодаря маіору, я выѣхалъ изъ Марселя съ деньгами въ полной цѣлости. Путешествіе прошло прекрасно. Заемъ состоялся на очень выгодныхъ условіяхъ. Съ тѣхъ поръ нашъ домъ процвѣтаетъ, мы съ Минни тоже — и разростаемся.

VI. Принимать съ крупинкой соли.

Я всегда замѣчалъ, что у людей (даже высоко интеллигентныхъ) не хватаетъ мужества говорить о томъ, что пришлось переиспытывать ихъ психическому міру, если въ этомъ было что-нибудь нѣсколько странное и необыкновенное. Почти всѣ люди боятся, что, разсказывая о подобныхъ случаяхъ, они не найдутъ отклика во внутренней жизни своихъ слушателей, что ихъ заподозрятъ въ неправдивости или осмѣютъ.

Правдивый путешественникъ, замѣтивъ во время странствій необыкновенное созданіе въ родѣ морского змѣя, не побоится упомянуть объ этомъ, но тотъ же путешественникъ, переживъ странное предчувствіе, испытавъ необычайное умственное влеченіе, увидавъ, такъ называемое, видѣніе, пророческій сонъ и т. д., будетъ долго колебаться, раньше чѣмъ признается въ немъ. Мнѣ кажется, вслѣдствіе этой скрытности, всѣ подобные вопросы и окутаны такой непроницаемой таинственностью. Обыкновенно мы но говоримъ о томъ, что произошло съ нами въ этой области, какъ говоримъ о случаяхъ, касающихся обыкновеннаго міра. Вотъ почему мы смотримъ на подобныя явленія, какъ на исключенія; дѣйствительно такъ, потому что наши данныя въ этомъ отношеніи жалкимъ образомъ не полны.

То, что я разскажу, я разскажу не съ цѣлью доказать что-либо, не изъ желанія оппонировать противъ чьего-либо мнѣнія или поддерживать какую-нибудь теорію. Я знаю исторію берлинскаго книжнаго продавца, я изучилъ то, что было съ женой бывшаго королевскаго астронома, со словъ сэра Дэвида Брюстера и изслѣдовалъ мельчайшія подробности еще болѣе замѣчательнаго случая спектральной иллюзіи, происшедшаго въ средѣ моихъ близкихъ друзей. Можетъ быть, необходимо замѣтить, что потерпѣвшая (это была дама) не была со мною въ родствѣ, даже въ самомъ далекомъ. Предположеніе могло бы отчасти дать объясненіе (только отчасти) того, что произошло со мною лично. Но нельзя объяснить наслѣдственностью ту странную способность, которая до извѣстнаго періода времени никогда не проявлялась во мнѣ и послѣ этого періода исчезла совершенно.

Однажды (не представляется важности много или мало лѣтъ тому назадъ) въ Англіи совершилось одно убійство: все общество обратило на него вниманіе. Мы больше нежели достаточно слышимъ объ убійцахъ; они достигаютъ ужасной извѣстности, и я бы охотно похоронилъ память объ этомъ негодяѣ, какъ похоронено тѣло его въ ньюгетской тюрьмѣ, а потому намѣренно не даю прямого указанія, кто былъ этотъ преступникъ.

Когда убійство только-что открылось, на человѣка, привлеченнаго впослѣдствіи къ суду, ни пало ни малѣйшаго подозрѣнія; говоря точнѣе — я долженъ былъ бы сказать, что нигдѣ публично не упоминалось, что его подозрѣваютъ. Въ то время о немъ не говорилось ни въ одномъ изъ газетныхъ отчетовъ, а потому невозможно предположить, чтобы гдѣ-нибудь описывалась его наружность. Необходимо запомнить этотъ фактъ.

Разъ за завтракомъ я развернулъ газету, въ которой говорилось о томъ, что открылось ужасное убійство; я очень заинтересовался этимъ; дважды, а можетъ быть, и трижды я внимательно перечелъ статью. Убійство открыли въ спальнѣ; я положилъ газету и вдругъ передо мною промелькнула, пронеслась, пролетѣла (не знаю достаточно выразительнаго слова) спальня убитаго; казалось, я видѣлъ картину, нарисованную на текущей рѣкѣ. Хотя я только одно мгновеніе видѣлъ эту картину, но разсмотрѣлъ ее вполнѣ ясно, вполнѣ отчетливо, и съ чувствомъ облегченія, замѣтилъ, что на кровати не лежало мертваго тѣла.

Не въ романтическомъ мѣстѣ испыталъ я это странное ощущеніе, а на Пикадилли, очень недалеко отъ угла улицы Сентъ-Джемсъ.

Подобное видѣніе было для меня совершенно ново. Я сидѣлъ на мягкомъ креслѣ. Въ ту минуту, какъ передъ моимъ взглядомъ пронеслась картина, я почувствовалъ страный толчекъ, сдвинувшій кресло съ его мѣста; слѣдуетъ замѣтить, что кресло легко каталось на колесикахъ. Я подошелъ къ одному изъ окошекъ (ихъ было два; комната моя помѣщалась во второмъ этажѣ), чтобы освѣжить зрѣніе видомъ предметовъ, движущихся по Пикадилли.

Стояло свѣтлое осеннее утро; улица сіяла, все въ ней было безмятежно. Дулъ сильный вѣтеръ. Въ ту минуту, когда я выглянулъ изъ окна, порывомъ вѣтра пронесло массу опавшихъ листьевъ. Вихрь составилъ изъ нихъ цѣлую спиральную колонну. Когда листья разлетѣлись въ стороны, я увидалъ двухъ людей на противоположной сторонѣ улицы. Они шли одинъ за другимъ отъ запада къ востоку. Первый часто обертывался и смотрѣлъ назадъ черезъ плечо. Второй шелъ сзади него шагахъ въ тридцати, съ угрозой поднявъ свою правую руку. Прежде всего мое вниманіе привлекло то странное упорство, съ которымъ этотъ человѣкъ угрожалъ своему противнику въ публичномъ мѣстѣ; потомъ меня поразило то, что никто не обращалъ на нихъ вниманія. Оба они шли среди толпы съ легкостью неосязаемыхъ существъ и, насколько я могъ замѣтить, ни одна живая душа не давала имъ мѣста, не толкала ихъ, не смотрѣла на нихъ. Проходя мимо моихъ оконъ, они оба взглянули на меня. Я ясно разглядѣлъ ихъ лица и внутренне почувствовалъ, что узнаю ихъ гдѣ бы они мнѣ ни встрѣтились потомъ; не скажу, чтобы я подмѣтилъ въ комъ-либо изъ нихъ что-нибудь замѣчательное, кромѣ того, что лицо человѣка, шедшаго впереди, было очень пасмурно, а лицо преслѣдователя отличалось мертвеннымъ цвѣтомъ нечистаго воска.

Я не женатъ, вся моя прислуга состоитъ изъ лакея и его жены. Я служу въ отдѣленіи одного банка и отъ души желалъ бы, чтобы мои директорскія занятія были такъ легки, какъ обыкновенно это предполагаютъ. Вслѣдствіе дѣлъ я остался осенью въ городѣ, хотя мнѣ слѣдовало перемѣнить мѣсто. Я не былъ боленъ, но и не чувствовалъ себя вполнѣ здоровымъ. Читатель пойметъ мое состояніе, если я скажу, что меня угнетала монотонность жизни и легкая диспепсія. Мой докторъ, большая извѣстность, увѣряетъ меня, что въ то время я не страдалъ ничѣмъ болѣе серьезнымъ; повторяю то, что онъ написалъ мнѣ въ отвѣтъ на мое письмо.

Обстоятельства, при которыхъ совершилось убійство, постепенно выяснились. Общество все съ большимъ и большимъ интересомъ слѣдило за тѣмъ, что говорилось о злодѣяніи. Я же силился не думать о преступленіи и потому старался какъ можно меньше слышать о немъ. Однако, я узналъ, что преступника обвиняли въ предумышленномъ убійствѣ и заключили въ Ньюгэтъ на время слѣдствія. Я тоже слышалъ, что судъ назначили не на ближайшую сессію центральнаго уголовнаго суда, а на слѣдующую, такъ какъ всѣ были слишкомъ предубѣждены противъ преступника, а кромѣ того, у защиты недоставало времени приготовиться. Я могъ бы узнать больше, но я ничего не узналъ, пока не наступило время производства суда надъ убійцей.

Моя гостиная, спальня и уборная, всѣ въ одномъ этажѣ. Въ уборную можно пройти только черезъ спальню. Правда, въ ней есть дверь, прежде собщавшаяся съ лѣстницей; но часть водопровода для моей ванны была придѣлана къ ней и тогда же дверь забили и замуровали.

Однажды поздно вечеромъ я стоялъ въ спальнѣ и передъ тѣмъ, какъ отпустить моего слугу спать, давалъ ему различныя приказанія. Я стоялъ лицомъ къ единственной настоящей двери, сообщавшейся съ уборной; она была заперта. Слуга говорилъ со мной, обратившись къ ней спиной. Разговаривая, я вдругъ увидалъ, что дверь отворилась, и изъ нея выглянула человѣческая фигура; она таинственно, и серьезно кивнула мнѣ головой. Я узналъ человѣка, который преслѣдовалъ другого вдоль Пикадилли, узналъ его лицо цвѣта нечистаго воска. Фигура скрылась и закрыла дверь; я прошелъ черезъ спальню, открылъ дверь и заглянулъ въ уборную, держа въ рукѣ зажженную свѣчу. По правдѣ говоря, я не ожидалъ встрѣтить человѣка въ уборной и дѣйствительно тамъ никого не было.

Я понялъ, что мой слуга недоумѣвалъ и повернулся къ нему, сказавъ:

— Деррикъ, повѣрите ли, я говорилъ съ вами и вдругъ, будучи въ полномъ разумѣ, увидалъ… при этомъ я дотронулся до груди моего слуги; Деррикъ вздрогнулъ отъ моего прикосновенія и сказалъ:

— Да, Боже мой, сэръ, вы видѣли мертваго человѣка, который кивалъ головой.

Мнѣ кажется, что Джонъ Деррикъ, мой вѣрный и преданный слуга, только при моемъ прикосновеніи увидалъ этотъ образъ. Когда я дотронулся до его груди, въ немъ произошла такая странная перемѣна, что я вполнѣ убѣжденъ, что какимъ-то тайнымъ образомъ мое впечатлѣніе въ это мгновеніе перешло на него.

Я попросилъ Джона Деррика принести водки, далъ ему рюмку и съ удовольствіемъ выпилъ самъ. О томъ, что предшествовало этому странному феномену, я не сказалъ ему ни единаго слова. Раздумывая обо всемъ, я вполнѣ убѣдился, что никогда не видалъ этого человѣка раньше того, какъ замѣтилъ его на Пикадилли. Я сравнилъ выраженіе воскового лица, когда оно кивало мнѣ изъ двери, съ выраженіемъ его въ ту минуту, когда оно взглянуло на меня, и вслѣдствіе этого сравненія заключилъ, что, явившись мнѣ въ первый разъ, таинственная фигура какъ бы стремилась запечатлѣться въ моей памяти, а во второй она была увѣрена, что я ее сейчасъ же вспомню. Я не былъ очень спокоенъ въ эту ночь, хотя и зналъ почему-то (трудно объяснить почему), что таинственное видѣніе не повторится. Подъ утро я заснулъ тяжелымъ сномъ. Меня разбудилъ Джонъ Деррикъ. Онъ стоялъ подлѣ моей кровати съ бумагой въ рукѣ.

Оказалось, что изъ-за бумаги между тѣмъ, кто ее принесъ, и моимъ слугой, вышелъ споръ. Бумага приглашала меня явиться въ судъ въ качествѣ присяжнаго засѣдателя въ наступающую сессію центральнаго уголовнаго суда въ Old Bailey. Меня никогда не назначали прежде въ число засѣдателей, и Джонъ Деррикъ хорошо это помнилъ. Ему казалось (я не могу сказать съ основаніемъ или нѣтъ), что присяжные засѣдатели обыкновенно выбираются изъ среды людей съ болѣе низкимъ цензомъ. Сперва Деррикъ отказался принять бумагу. Служитель суда совершенно спокойно отнесся къ этому и сказалъ, что мое согласіе или несогласіе для него безразлично, что онъ долженъ только передать мнѣ приглашеніе, а я могу дѣлать, что мнѣ вздумается, и за это буду отвѣчать я, а не онъ.

Дня два я не рѣшался, откликнуться ли на приглашеніе суда, или не обращать на полученную бумагу никакого вниманія. Я не чувствовалъ никакого таинственнаго влеченія въ ту или другую сторону. Я такъ же увѣренъ въ этомъ, какъ и во всемъ, о чемъ говорю здѣсь утвердительно. Наконецъ, я рѣшилъ отправиться въ судъ, чтобы прервать монотонность моей жизни. Наступило утро перваго засѣданія. Это было въ ноябрѣ. Въ воздухѣ носилась сырость; коричневатый густой туманъ окутывалъ Пикадилли; на востокѣ отъ Темпль-Бэра онъ былъ такъ густъ, что просто мѣшалъ дышать. Въ корридорахъ и на лѣстницахъ суда горѣлъ газъ; самъ присутственный залъ былъ тоже освѣщенъ. Мнѣ кажется, что до тѣхъ поръ, пока меня не ввели въ залу стараго суда и я не увидалъ, что ее наполняло множество народа, я не зналъ, что въ этотъ день будутъ судить убійцу и, пробираясь съ трудомъ черезъ толпу (насколько помню), я не зналъ, въ какомъ изъ двухъ засѣданій мнѣ придется исполнять свою обязанность. Однако, навѣрное не могу утверждать того или другого, такъ какъ ни въ первомъ, ни во второмъ пунктѣ я не увѣренъ вполнѣ. Я сидѣлъ въ мѣстахъ для засѣдателей и осматривалъ залъ; вполнѣ ясно видѣть мнѣ мѣшалъ паръ отъ дыханія. Я замѣтилъ, что темный туманъ висѣлъ, какъ печальная завѣса по ту сторону большого окна; я слышалъ глухой стукъ колесъ, по соломѣ или по толченой дубовой корѣ, разсыпанной передъ зданіемъ на улицѣ. Кругомъ меня жужжали голоса собравшихся. Однообразіе этихъ звуковъ время отъ времени нарушалось рѣзкимъ свистомъ, громкой пѣсней или возгласомъ на улицѣ. Вскорѣ двое судей вошли и сѣли на свои мѣста. Все затихло. Послышалось приказаніе ввести обвиняемаго. Онъ появился; взглянувъ на него, я сейчасъ же узналъ въ немъ человѣка, который шелъ по Пикадилли впереди другого.

Если бы меня въ эту минуту окликнули, я едва ли отозвался бы на зовъ. Но меня вызвали шестымъ или восьмымъ; къ этому времени я уже настолько оправился, что могъ сказать «здѣсь». Теперь замѣтьте: когда я вошелъ въ наши мѣста, преступникъ, смотрѣвшій до этой минуты внимательно, но довольно спокойно, пришелъ въ странное волненіе и кивнулъ своему адвокату. Ясно было, что обвиняемый хотѣлъ отвести меня отъ дѣла; произошелъ перерывъ; защитникъ, опершись на перила, шептался съ своимъ кліентомъ, покачивая головой. Впослѣдствіи адвокатъ мнѣ сказалъ, что обвиняемый съ ужасомъ прошепталъ ему: «Найдите предлогъ во что бы то ни стало удалить этого человѣка». Однако, онъ не объяснилъ, почему ему было необходимо меня отвести, и даже не зналъ моего имени, пока не услыхалъ, какъ меня позвали и я не отозвался; поэтому меня не удалили изъ состава присяжныхъ.

Какъ я уже ранѣе замѣтилъ, я не хочу оживлять нездороваго воспоминанія обь убійцѣ и вслѣдствіе этого не буду входить въ подробное описаніе суда, а ограничусь лишь воспоминаніемъ о томъ, что въ теченіе десяти дней и ночей прямо касалось странныхъ видѣній, являвшихся мнѣ. Не къ личности убійцы хочу я возбудить интересъ въ читателѣ, а къ поразительнымъ, необъяснимымъ фактамъ, которые я наблюдалъ въ это время. Я прошу читателя отнестись внимательно къ страннымъ явленіямъ, а не предлагаю ему выписку изъ ньюгетскаго альманаха.

Меня выбрали старшиной присяжныхъ засѣдателей. На второе утро цѣлыхъ два часа длились свидѣтельскія показанія (Я слышалъ, какъ били часы на церкви). Взглянувъ на моихъ товарищей засѣдателей, я замѣтилъ, что мнѣ почему-то необъяснимо трудно сосчитать, сколько ихъ. Я нѣсколько разъ принимался пересчитывать присяжныхъ и каждый разъ сбивался. Наконецъ я убѣдился, что между нами одинъ лишній человѣкъ.

Я дотронулся до моего товарища, сидѣвшаго рядомъ со мною и прошепталъ ему:

— Будьте такъ добры, сосчитайте сколько насъ?

Онъ съ удивленіемъ взглянулъ на меня, но сталъ считать.

— Какъ, — сказалъ онъ внезапно, — насъ тринадцать? Но нѣтъ, это же невозможно. Нѣтъ, насъ двѣнадцать.

Когда я въ этотъ день обращалъ вниманіе на каждаго засѣдателя въ отдѣльности, я видѣлъ, что насъ двѣнадцать, когда же я считалъ, не разглядывая моихъ товарищей, оказывалось, что между нами есть одинъ лишній. Призрака убитаго я не видѣлъ. Однако, внутреннее предчувствіе говорило мнѣ, что мнѣ явится таинственное видѣніе. Мы, засѣдатели, жили въ лондонской тавернѣ и всѣ спали въ одной большой комнатѣ на отдѣльныхъ кроватяхъ, подъ постояннымъ присмотромъ; судейскій чиновникъ подъ присягой долженъ былъ сторожить насъ. Не вижу причины скрывать его настоящую фамилію; господинъ этотъ отличался умомъ, вѣжливостью и предупредительностью. Его (я былъ очень радъ, узнавъ объ этомъ) уважали въ Сити. Лицо его было пріятно, глаза смотрѣли привѣтливо, на щекахъ красовались завидныя черныя бакенбарды, голосъ такъ и звенѣлъ. Онъ носилъ фамилію Гаркеръ. Когда мы возвращались къ нашимъ двѣнадцати постелямъ на ночь, постель мистера Гаркера ставилась поперекъ двери. На вторую ночь мнѣ не хотѣлось ложиться; видя, что мистеръ Гаркеръ тоже сидитъ на своей постели, я подошелъ къ нему и предложилъ ему щепотку табаку. Доставая табакъ изъ моей табакерки, м-ръ Гаркеръ дотронулся до моей руки; въ то же время странная дрожь пробѣжала по его тѣлу и онъ сказалъ:

— Кто это?

Взглянувъ по направленію его взгляда, я увидалъ ту фигуру, которую ожидалъ видѣть, а именно: образъ человѣка, шедшаго по Пикадилли сзади. Я всталъ и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, потомъ оглянулся на мистера Гаркера. Онъ уже успокоился и со смѣхомъ замѣтилъ:

— Мнѣ почудилось, будто въ комнатѣ есть тринадцатый присяжный засѣдатель, и безъ постели! Но теперь я вижу, что меня обманулъ лунный свѣтъ.

Не объяснивъ ничего Гаркеру, я предложилъ ему пройтись со мною до конца комнаты; я ни на минуту не спускалъ глазъ съ фигуры. Она останавливалась подлѣ кровати каждаго изъ моихъ одиннадцати собратьевъ близъ изголовья, потомъ проходила съ правой стороны кровати и шла къ слѣдующей. По движенію головы призрака можно было подумать, что видѣніе только задумчиво смотрѣло на каждаго изъ лежавшихъ. Оно не обратило вниманія ни на меня, ни на мою постель, стоявшую близко отъ постели мистера Гаркера. Казалось, призраку хотѣлось быть подальше отъ луннаго свѣта, падавшаго черезъ высокое окно и походившаго на воздушную лѣстницу.

На слѣдующій день, когда мы завтракали, оказалось, что всѣ спавшіе въ нашей комнатѣ видѣли во снѣ убитаго человѣка. Исключеніе составляли только я и мистеръ Гаркеръ. Я теперь былъ такъ убѣжденъ, что второй человѣкъ изъ тѣхъ, которые шли по Пикадилли, былъ убитымъ, точно онъ самъ сказалъ мнѣ объ этомъ. Вскорѣ, дѣйствительно, онъ подтвердилъ мнѣ это совершенно неожиданнымъ для меня образомъ. На пятый день суда разбирались улики, послужившія основаніемъ для обвиненія; эта часть дѣла подходила къ концу, и тогда выяснилось, что когда было открыто убійство, изъ комнаты убитаго пропалъ его миніатюрный портретъ, который былъ найденъ впослѣдствіи; свидѣтели видѣли, какъ убійца вырывалъ его изъ земли. Свидѣтели показали, что передъ судомъ находится именно тотъ портретъ, о которомъ шла рѣчь; его передали присяжнымъ. Когда ко мнѣ подходилъ чиновникъ въ черной одеждѣ съ портретомъ въ рукахъ, фигура второго человѣка, шедшаго по Пикадилли, вышла изъ толпы, вынула миніатюръ изъ рукъ чиновника и передала его мнѣ. Въ то же время видѣніе сказало тихимъ глухимъ голосомъ (я еще не успѣлъ взглянуть на миніатюръ, бывшій въ медальонѣ): «Тогда я былъ моложе и въ то время мое лицо не было лишено всей крови, какъ теперь». Вслѣдъ затѣмъ призракъ появился между мною и присяжнымъ, которому я передавалъ портретъ, потомъ между этимъ присяжнымъ и слѣдующимъ его собратомъ, и такимъ образомъ привидѣніе поочередно стояло между всѣми передававшими другъ другу медальонъ и вернулось ко мнѣ. Однако, ни одинъ изъ засѣдателей не замѣтилъ фигуры.

За столомъ и вообще всегда, когда мы были вмѣстѣ, взаперти, подъ присмотромъ мистера Гаркера, мы натурально прежде всего долго толковали о томъ, что происходило въ теченіе дня. Въ этотъ пятый день было окончено разсмотрѣніе обвинительнаго акта, и такъ какъ вопросъ, въ чемъ состояло обвиненіе, выяснился передъ нами во всей своей полнотѣ, нашъ разговоръ отличался особенной серьезностью и оживленіемъ. Въ числѣ присяжныхъ былъ избиратель церковнаго прихода, самый отчаянный идіотъ, какого мнѣ когда-либо случалось встрѣчать; при ясной очевидности онъ начиналъ дѣлать нелѣпѣйшія возраженія; его поддерживали два приходскихъ паразита. Всѣ трое попали въ списокъ присяжныхъ изъ области, до того зараженной лихорадкой, что имъ самимъ, по моему, слѣдовало бы явиться на судъ по обвиненію въ пятистахъ убійствахъ. Когда эти болваны стали разсуждать особенно горячо (это было около полуночи и многіе изъ присяжныхъ уже приготовились ложиться), я снова увидалъ призракъ убитаго. Онъ мрачно стоялъ за группой церковныхъ избирателей, кивая мнѣ головой. Я подошелъ къ разговаривавшимъ и вмѣшался въ ихъ бесѣду; призракъ сейчасъ же исчезъ. Съ этого случая началась цѣлая серія явленій въ нашей комнатѣ. Когда мои собратья начинали шептаться, я видѣлъ голову убитаго среди нихъ; когда ихъ замѣчанія клонились не въ его пользу, онъ серьезнымъ, торжественнымъ жестомъ подзывалъ меня, и у меня не было силъ противиться ему.

Нужно сказать, что до появленія миніатюра на судѣ мнѣ не являлось видѣній въ судебномъ залѣ. Началась защита; произошли три перемѣны: о двухъ изъ нихъ я упомяну сразу. Теперь фигура убитаго постоянно являлась мнѣ въ залѣ суда, и видѣніе обращалось не ко мнѣ, а къ тому лицу, которое говорило въ данную минуту.

Напримѣръ: у убитаго горло было перерѣзано горизонтально. Защита замѣтила, что онъ могъ самъ убиться. Въ эту минуту призракъ показалъ свою шею, бывшую въ ужасающемъ видѣ (видѣніе сперва скрывало свою рану) и остановился подлѣ говорившаго, проводя по дыхательному горлу то правой, то лѣвой рукой, доказывая адвокату полнѣйшую невозможность перерѣзать себѣ горло правой или лѣвой рукой. Еще другой примѣръ: одна свидѣтельница показала, что обвиняемый всегда отличался самымъ миролюбивымъ характеромъ. Въ эту минуту фигура убитаго стала передъ нею, глядя ей прямо въ глаза и указывая протянутой рукой на мрачное, злобное лицо обвиняемаго.

Третья перемѣна произвела на меня сильное впечатлѣніе, такъ какъ въ ней было нѣчто весьма поразительное. Я не вывожу никакихъ теорій, я только правдиво передаю факты, вотъ и все. Хотя тѣ, къ кому обращалось видѣніе, не видѣли его, тѣмъ не менѣе, когда оно подходило къ кому бы то ни было, эти лица начинали дрожать или волноваться. Мнѣ казалось, будто какіе-то законы, не касавшіеся одного меня, мѣшали видѣнію являться зрѣнію людей, а между тѣмъ оно могло невидимо, нѣмымъ и неяснымъ образомъ дѣйствовать на ихъ умы. Когда главный защитникъ замѣтилъ, что въ данномъ случаѣ можно предположить самоубійство и призракъ остановился рядомъ съ адвокатомъ, проводя пальцемъ по своему ужасному перерѣзанному горлу, я ясно видѣлъ и слышалъ, что защитникъ запнулся, на нѣсколько мгновеній потерялъ нить своей остроумной рѣчи, сталъ отирать лобъ платкомъ и поблѣднѣлъ, какъ смерть. Когда къ женщинѣ, говорившей о характерѣ убійцы, подошло видѣніе, ея глаза обратились по направленію его пальца и нерѣшительно и взволнованно остановились на лицѣ узника. Двухъ добавочныхъ примѣровъ будетъ достаточно. На восьмой день суда, послѣ перерыва, который ежедневно наступалъ около двѣнадцати часовъ на нѣсколько минутъ, я вернулся въ залъ суда съ остальными моими собратьями не задолго до возвращенія судей и стоялъ въ нашихъ мѣстахъ, оглядывая залъ; я думалъ, что фигуры убитаго нѣтъ въ судѣ, но вдругъ, взглянувъ случайно на галлерею, замѣтилъ, что призракъ наклонился черезъ очень прилично одѣтую женщину, словно желая убѣдиться, заняли ли судьи свои мѣста или нѣтъ. Эта женщина вскрикнула и упала въ обморокъ, и ее унесли прочь. Слѣдующій примѣръ касался почтеннаго, ученаго и терпѣливаго предсѣдателя суда: онъ собиралъ бумаги, чтобы въ немногихъ словахъ вывести изъ нихъ свое заключеніе; убитый подошелъ къ его пюпитру и пытливо заглянулъ черезъ его плечо въ замѣтки, которыя тотъ перелистывалъ. Лицо судьи измѣнилось, его рука остановилась; хорошо знакомая мнѣ странная дрожь пробѣжала по его тѣлу, онъ запнулся.

— Простите меня, господа, меня душитъ испорченный воздухъ, — сказалъ онъ и оправился только, выпивъ стаканъ воды.

Прошло шесть монотонныхъ дней. На скамьяхъ сидѣли все тѣ же судьи, на своемъ мѣстѣ помѣщался все тотъ же убійца, за столомъ виднѣлись все тѣ же адвокаты, слышался тотъ же тонъ вопросовъ и отвѣтовъ, также скрипѣли перья судей, также привратники входили и выходили изъ дверей, также зажигались свѣчи въ опредѣленное время, когда еще мерцалъ естественный свѣтъ дня, та же завѣса тумана висѣла по ту сторону большого окна въ сумрачную погоду, а въ ненастную также билъ въ окна и струился дождь; тѣ же слѣды тюремщиковъ и узника изо-дня-въ-день отпечатывались на той же пыли, тѣ же ключи отпирали и запирали тяжелыя двери; эта утомительная монотонность заставляла меня представлять себѣ, будто я былъ старшиной присяжныхъ страшно долго, будто Пикадилли процвѣтала въ одно время съ Вавилономъ. Въ теченіе этихъ дней убитый ни на минуту не переставалъ видѣться мнѣ совершенно такъ же отчетливо, какъ и все остальное. Не могу не упомянуть объ одномъ важномъ обстоятельствѣ, а именно: видѣніе, которое я называю призракомъ убитаго человѣка, ни разу не взглянуло на убійцу. Я много думалъ, почему тѣнь не смотритъ на него? Но видѣніе ни разу не обратилось къ нему. Послѣ осмотра миніатюра, видѣніе тоже ни разу не смотрѣло на меня до того, какъ наступили послѣднія заключительныя минуты суда. Когда мы ушли совѣщаться, было безъ семи минутъ десять часовъ вечера. Намъ пришлось такъ много возиться съ глупымъ приходскимъ избирателемъ и его паразитами, что мы дважды возвращались въ залъ, прося прочесть намъ тѣ или другія выдержки изъ замѣтокъ предсѣдателя. Девятеро изъ насъ ничуть не сомнѣвались въ ихъ смыслѣ, да и никто въ судѣ. Однако, тупоголовый тріумвиратъ, который стремился только тормазить дѣло, противоречилъ и спорилъ. Намъ все же удалось восторжествовать. Мы вернулись въ залъ суда въ десять минутъ перваго. Убитый стоялъ прямо противъ нашихъ мѣстъ на противоположной сторонѣ зада. Когда я сѣлъ, его глаза внимательно устремились на меня, и очевидно, онъ остался доволенъ. Въ первый разъ черезъ его руку перевѣшивался сѣрый покровъ. Онъ накинулъ его себѣ на голову и закутался въ него. Когда я произнесъ нашъ приговоръ: «Виновенъ» — покровъ исчезъ, видѣніе пропало, его мѣсто стало пусто.

Судья, по обычаю, спросилъ убійцу, не желаетъ ли онъ сказать что-либо передъ выслушаніемъ смертнаго приговора; онъ неясно прошепталъ что-то. На слѣдующій день газеты назвали его лепетъ «несвязными, еле слышными словами, изъ которыхъ можно было понять, что онъ жаловался на судъ и на то, что присяжный старшина былъ заранѣе предубѣжденъ противъ него». Въ дѣйствительности же онъ сдѣлалъ поразительное признаніе, и вотъ въ чемъ оно состояло: «Лордъ, я узналъ, что меня осудятъ, въ ту минуту, когда въ мѣста присяжныхъ вошелъ старшина. Лордъ, я зналъ, что онъ не выпуститъ меня изъ рукъ, такъ какъ раньше, нежели меня схватили, онъ какимъ-то образомъ пробрался ночью къ моей постели и охватилъ мою шею веревкой».

VII. Прежде попробовать, потомъ принять.

Врядъ ли можно найти гдѣ-либо деревню прелестнѣе, нежели Кемнеръ. Она расположена на холмѣ, съ котораго открывается одинъ изъ красивѣйшихъ видовъ въ Англіи. Подъ холмомъ разстилается широкая свѣжая поляна, которая славится своимъ чистымъ и здоровымъ воздухомъ. Верхняя дорога изъ Дринга большею частью закрыта изгородями помѣстій разныхъ джентльменовъ; она дѣлается свободной, достигая поляны. Отдѣленная отъ Тенельмской дороги, она поднимается къ сѣверо-востоку и пролегаетъ въ виду Кемнера. Съ каждымъ шагомъ вы поднимаетесь въ гору, но подъемъ такъ постепененъ, что вы едва замѣчаете его, и только повернувшись видите великолѣпную панораму внизу. Деревня состоитъ изъ одной короткой улицы; между маленькими домами можно замѣтить почту, полицейское управленіе, превосходный трактиръ («Гербъ Дунстана»), черезъ дорогу отъ него — лавку всевозможныхъ товаровъ, принадлежащую тому же хозяину, и два или три постоялыхъ двора. Когда вы входите въ улицу, которая не имѣетъ другого выхода, вы замѣчаете красивую старую церковь. Она находится не далѣе выстрѣла изъ лука отъ Ректорства.

Есть что-то первобытное, почти патріархальное въ этой тихой деревнѣ. Пасторъ живетъ въ ней, окруженный своими прихожанами; врядъ ли ему было бы возможно выйти изъ своей калитки безъ того, чтобы тотчасъ же не очутиться среди нихъ. Кемнерскій выгонъ съ трехъ сторонъ обстроенъ разными строеніями, различной важности, начиная съ мясной лавки, стоящей въ тѣни фруктовыхъ садовъ, подъ тѣнью яблочныхъ деревьевъ, и кончая красивымъ бѣлымъ домомъ, въ которомъ живетъ викарій, и домами, имѣющими болѣе притязаній и составляющими собственность людей, считающихъ себя высшимъ классомъ или дѣйствительно принадлежащихъ къ нему. Съ восточной стороны къ полянѣ прилегаютъ: высокая каменная стѣна съ воротами, ведущими въ имѣніе мистера Малькольмсона; скромное жилище, принадлежащее Симону Идъ, управляющему Малькольмсона, полузакрытое ползучими растеніями, прекрасные осенніе оттѣнки которыхъ такъ ярки и красивы, что смѣло могутъ соперничать съ листьями любыхъ американскихъ растеній. Съ той же стороны деревни находится высокая кирпичная стѣна съ воротами посрединѣ. Стѣна эта совершенно замываетъ усадьбу мистера Джиббса. Съ южной стороны деревни проходитъ большая дорога въ Тенельмъ; она окаймляетъ большое Соусенгерское помѣстье, принадлежащее сэру Освальду Дунстану.

Почти каждый путешественникъ, идя пѣшкомъ по дорогѣ изъ Дринга, останавливается противъ простой калитки въ изгороди, почти противъ кузницы; всякій смотритъ внизъ на великолѣпный видъ, разстилающійся у его ногъ, на воды и лѣса, на два великолѣпные кедра, стоящіе на первомъ планѣ. Черезъ эту калитку не часто проходятъ, такъ какъ тропинка черезъ нее ведетъ только на ферму, называемую Плашетъ; зато она постоянно служитъ мѣстомъ остановки. Многіе художники не разъ рисовали чудный видъ, открывающійся съ этого пункта; многіе влюбленные шептали здѣсь нѣжныя слова своимъ возлюбленнымъ, многіе несчастные бродяги останавливались, упираясь ногою о ея каменный порогъ.

Нѣкогда калитка эта была любимымъ мѣстомъ свиданій для двухъ молодыхъ влюбленныхъ, жившихъ невдалекѣ отъ нея и которые вскорѣ должны были вступить въ союзъ навѣкъ. Джорджъ Идъ, единственный сынъ управляющаго м-ра Малькольмсона, былъ славнымъ, сильнымъ, красивымъ молодымъ человѣкомъ, лѣтъ двадцати шести. Онъ помогалъ своему отцу управлять дѣлами Малькольмсона и получалъ хорошее жалованье. Честный и твердый, полный желанія самообразовываться, онъ обладалъ способностями, если не отличался особеннымъ умомъ, былъ проницателенъ, хотя и недостаточно живъ, вообще же могъ считаться типомъ честнаго англійскаго крестьянина. У него были нѣкоторыя странности въ характерѣ, которыя дѣлали его гораздо менѣе популярнымъ, чѣмъ его отецъ.

Онъ быль сдержанъ; чувствуя сильно, не умѣлъ выражать своихъ ощущеній, былъ раздражителенъ и нелегко прощалъ обиды. Часто онъ бывалъ страннымъ образомъ склоненъ къ самоосужденію и раскаянію. Его отецъ, человѣкъ лѣтъ сорока пяти, отличался прямотой и чистосердечіемъ. Изъ простого скромнаго земледѣльца, благодаря своимъ качествамъ, онъ возвысился до положенія довѣреннаго управляющаго имѣніемъ Малькольмсона.

Хозяинъ помѣстья глубоко уважалъ его, также какъ всѣ въ округѣ. Женой его была отличнѣйшая женщина, слабая здоровьемъ, но сильная духомъ. Какъ многіе люди ихъ сословія, они вступили въ бракъ неблагоразумно рано и впослѣдствіи имъ пришлось вынести немало невзгодъ. На маленькомъ кемнерскомъ кладбищѣ, гдѣ они думали имъ придется когда-нибудь лежать самимъ, они похоронили своихъ троихъ болѣзненныхъ дѣтей. Вся ихъ любовь сосредоточилась на единственномъ сынѣ, оставшемся въ живыхъ. Особенно мать любила своего Джорджа восхищенной любовью, переходившей въ обожаніе. Однако, въ ней были нѣкоторыя слабости, свойственныя ея полу. Она была ревнива и, узнавъ, что нѣжные голубые глаза Сусанны Арчеръ зажгли горячее пламя въ сердцѣ ея сына, почувствовала не особенно большую нѣжность къ румяной хорошенькой дѣвушкѣ. Правда, Арчеры гордились, такъ какъ арендовали большую ферму у Освальда Дунстана и смотрѣли, не скрывая этого, на любовь Сусанны, какъ на рѣшительное униженіе для нея самой и для себя.

Привязанность молодыхъ людей возникла, какъ это часто бываетъ, въ хмелевомъ саду. Нѣкоторое время дѣвушка была слаба здоровьемъ и ея остроумный старый докторъ увѣрилъ ея отца въ томъ, что для нея будетъ очень полезно недѣли двѣ ежедневно собирать хмелевыя головки въ солнечную сентябрьскую погоду.

Немного было садовъ, въ которые могла бы ходить дѣвушка, принадлежащая къ такому важному семейству, какъ Арчеры.

Зная и уважая семью Идъ, родители Сусанны рѣшили, чтобы она ходила въ хмѣльникъ Малькольмсона. Прописанное тоническое средство произвело ожидаемое дѣйствіе. Болѣзнь Сусанны прошла, зато вмѣстѣ съ нею, дѣвушка оставила въ хмелевомъ саду свое сердце.

Джорджъ Идъ былъ красивъ, но до этой поры онъ никогда не обращалъ вниманія на женщинъ. Онъ полюбилъ милую, голубоглазую дѣвушку всепоглощающимъ чувствомъ, чувствомъ, на которое способны только такія сосредоточенныя, суровыя натуры, какъ его; подобная любовь бываетъ только разъ въ жизни. Она превозмогала все. У Сусанны былъ хорошій характеръ и безхитростное сердце; эта дѣвушка не отличалась упрямствомъ и хотя знала о своей красотѣ, была замѣчательно мало испорчена этимъ сознаніемъ. Сусанна отдала все свое сердце вѣрному серьезному молодому человѣку. Если она и считала себя выше него по общественному положенію, зато и признавала, что нравственно онъ сильнѣе ея. Они не обмѣнялись кольцами въ тотъ ароматныя вечеръ, который былъ свидѣтелемъ ихъ обѣтовъ; онъ снялъ у нея вѣтку хмеля, которымъ она, смѣясь, обвила свою шляпу. Съ выраженіемъ глубокой любви, свѣтившейся въ его темныхъ глазахъ, онъ заглянулъ въ ея милое лицо и прошепталъ:

— Я буду хранить это, пока я живъ, а когда умру, пусть вѣтку положатъ со мною въ гробъ.

Въ Кемнерѣ жилъ Джефри Джибсъ, хозяинъ усадьбы «Плэсъ», онъ издавна восхищался Сусанной и до сихъ поръ продолжалъ ухаживать за нею. Этому господину, прежде занимавшемуся торговлей, нѣсколько лѣтъ тому назадъ посчастливилось прочесть въ газетахъ объявленіе одного лондонскаго адвоката, который призывалъ его явиться, если онъ пожелаетъ услышать для себя важныя, хорошія новости. Джибсъ отправился къ адвокату и получилъ состояніе; онъ его наслѣдовалъ отъ дальняго родственника, никогда прежде невиданнаго имъ. Такое неожиданное счастье совершенно измѣнило всю жизнь Джибса въ настоящемъ и будущемъ, но въ глубинѣ души онъ остался тѣмъ же, чѣмъ и былъ, неизмѣннымъ снобомъ. По наружному виду онъ походилъ на джентльмена, живущаго на свои доходы. По своему положенію онъ, конечно, стоялъ выше Арчеровъ, которые были простыми арендаторами-фермерами. Этимъ объяснялось ихъ желаніе выдать за него Сусанну. Многіе полагали, что у него никогда не было серьезнаго намѣренія жениться на молодой дѣвушкѣ; она и сама всегда поддерживала такое мнѣніе, прибавляя, что если бы даже онъ былъ въ десять разъ богаче и въ тысячу разъ сильнѣе ей преданъ, чѣмъ увѣрялъ, она бы скорѣе умерла, нежели согласилась выйти за такое мрачное чудовище. Онъ дѣйствительно былъ страшенъ, не такъ безобразіемъ лица, какъ поражающей несоразмѣрностью членовъ. Мрачное выраженіе его лица казалось еще гораздо хуже безобразія. Ноги его были коротки, а туловище и руки длинны, несоразмѣрно большая голова годилась бы для геркулеса, она придавала ему необыкновенно тяжелый, некрасивый видъ. Его косматыя брови свѣшивались на маленькіе и злобные глаза, носъ походилъ на птичій клювъ, ротъ былъ непомѣрно великъ, съ толстыми чувственными губами. Онъ носилъ тяжелыя, какъ бы поддѣльныя цѣпи, безобразныя булавки и галстухи, смѣшные пиджаки самаго необыкновеннаго цвѣта. Ему доставляло огромное удовольствіе напугать какую-нибудь беззащитную женщину, проѣхавъ подлѣ самыхъ колесъ маленькой дамской коляски, запряженной пони, безумно проскакать мимо скромной дѣвушки, ѣдущей верхомъ, и потѣшаться надъ ея безуспѣшными стараніями удержать скачущую лошадь. Какъ всѣ буяны, онъ въ душѣ былъ трусливъ. Между этимъ человѣкомъ и Джорджемъ Идъ существовала сильная вражда. Джорджъ и презиралъ и ненавидѣлъ Джибса, а Джибсъ ненавидѣлъ соперника, пользовавшагося любовью дѣвушки, отъ которой онъ, Джибсъ, видѣлъ только холодность и отвращеніе.

Сердце Сусанны всецѣло принадлежало Джорджу, но, несмотря на это, Арчеръ согласился на ея бракъ съ молодымъ Идъ только послѣ того, какъ ея здоровье стало опять ухудшаться. Мистеръ Малькольмсонъ скоро узналъ о помолвкѣ Джорджа и Сусанны; онъ сейчасъ-же увеличилъ жалованье молодого человѣка и приказалъ на свой счетъ приступить къ поправкѣ коттэджа, недалеко отъ дома Симона Идъ. Когда Джибсъ узналъ о предстоящей свадьбѣ, его неистовая ревность дошла до крайности. Онъ пріѣхалъ на ферму въ Плашетъ и, запершись съ мистеромъ Арчеромъ, наобѣщалъ ему щедро обезпечить Сусанну, если бы только она согласилась разстаться съ своимъ возлюбленнымъ и сдѣлаться его женой. Такими предложеніями ему удалось только разманить отца, а бѣдную молодую дѣвушку опечалить. Старый Арчеръ охотно согласился бы на выгодное сватовство, но онъ уже торжественно далъ свое слово Джорджу, и Сусанна опиралась на это обѣщаніе. Тѣмъ не менѣе какъ только Джибсъ ушелъ, старикъ сталъ громко сѣтовать на то, что онъ называлъ самопожертвованіемъ дочери.

Старшій братъ Сусанны, придя въ это время, присоединился къ отцу; онъ упрекалъ Сусанну за неблагоразумное желаніе отказаться отъ выгоднаго будущаго. Ихъ жестокія слова терзали сердце слабой и легко поддающейся вліянію молодой дѣвушки. Она вышла изъ дому навстрѣчу своему жениху въ уныломъ состояніи духа, съ заплаканными, красными, опухшими глазами. Джорджъ, увидя ее такою, съ негодованіемъ выслушалъ ея взволнованный разсказъ о всемъ случившемся.

— Держать для васъ экипажъ! — воскликнулъ онъ съ горькой насмѣшкой. — Неужели вашъ отецъ больше дорожитъ коляской въ одну лошадь, чѣмъ такой вѣрной любовью, какъ моя? Право, такому молодцу, какъ Джибсъ, я бы не ввѣрилъ даже моей собаки!

— Отецъ не такъ смотритъ на дѣло! — отвѣчала ему плачущая дѣвушка. — Отецъ говоритъ, что если бы мы обвѣнчались, онъ былъ бы мнѣ хорошимъ мужемъ. Я была бы леди, имѣла бы много нарядовъ, служанокъ! Отецъ такъ много думаетъ объ этомъ!

— Оно и видно! Но, дорогая, не позволяйте ему увлекать васъ! Сусанна, увѣряю васъ, не богатство и красивыя платья даютъ людямъ счастье; есть нѣчто лучшее, чѣмъ это. Милая моя, — говорилъ онъ, обращаясь къ ней и смотря на нее съ невыразимымъ волненіемъ, — я люблю васъ такъ сильно, правдиво, что если бы зналъ, если бы только зналъ, что для васъ было бы лучше выйти замужъ за этого человѣка, если бы я думалъ, что вы будете съ нимъ счастливѣе, чѣмъ со мною, я бы самъ отдалъ васъ ему, Сусанна! Да, я никогда бы даже близко не подошелъ къ вамъ! Я бы сдѣлалъ это, право!

Онъ замолчалъ и, поднявъ руку, торжественно повторилъ еще разъ:

— Я бы сдѣлалъ это! Но вы не можете быть счастливы съ нимъ. Вы будете несчастливы, можетъ быть, онъ даже будетъ съ вами дурно обращаться. Онъ не такой человѣкъ, который сумѣетъ сдѣлать женщину счастливой. Я убѣжденъ въ этомъ такъ же, какъ въ томъ, что стою здѣсь. У него злое сердце, это видно, жестокое сердце! А я, все, что обѣщаю, я исполню, это неизмѣнно. Я буду работать для васъ, рабски служить вамъ и… и любить васъ вѣрною любовью.

Онъ привлекъ ее къ себѣ, а она, успокоенная его словами, съ любовью прижалась къ нему. Такъ шли они нѣсколько минутъ въ полномъ молчаніи.

— И знаете ли, дорогая, — прибавилъ Джорджъ, — у меня такая увѣренность въ себѣ, такая вѣра въ то, что когда мы будемъ съ вами мужемъ и женой, когда вы будете моей вполнѣ и никто не сможетъ встать между нами — я выдвинусь, я позабочусь объ этомъ. Кто знаетъ, быть можетъ, вы даже будете имѣть свою коляску! Люди достигаютъ многаго, если у нихъ есть воля — право!

Сусанна съ восторгомъ и любовью смотрѣла на него. Она уважала его за его нравственную силу, тѣмъ болѣе, что сознавала свою собственную слабость.

— Мнѣ не нужно экипажа, — шептала она, — мнѣ ничего не нужно, кромѣ васъ, Джорджъ. Развѣ вы не знаете, что не мнѣ нужно это, а отцу.

Луна взошла; чудная блестящая, сентябрьская почти полная луна. Свѣтъ ея падалъ на влюбленныхъ. Они проходили черезъ тихій Соусенгерскій лѣсъ, полный торжественности и красоты. Молодые люди направлялись къ дому Сусанны. Не дошли они еще и до калитки Плашетъ, а ея милое личико уже снова освѣщала улыбка; они рѣшили между собой, что для избѣжанія новыхъ попытокъ со стороны Джибса и тяжелыхъ разговоровъ со старымъ Арчеромъ, Сусанна попроситъ родителей отпустить ее къ теткѣ, миссъ Дженъ Арчеръ, въ Ормистонъ. Сусанна могла бы пробыть у нея двѣ недѣли передъ свадьбой, которую они предполагали сдѣлать черезъ три недѣли. Сусанна привела въ исполненіе этотъ планъ. Джорджъ отправился на распродажу, назначенную въ другой части графства, чтобы закупить кое-что для ихъ новаго дома. Онъ уѣхалъ и получилъ отъ мистера Малькольмсона позволеніе остаться у одного изъ своихъ друзей до дня возвращенія Сусанны. Ему было пріятно провести это время не дома, потому что чѣмъ ближе подходилъ срокъ свадьбы, тѣмъ недружелюбнѣе мать ею относилась къ его предполагавшейся женитьбѣ. Она говорила, что нельзя ждать ничего добраго отъ союза съ дѣвушкой избалованной и захваленной, что Сусанна не можетъ быть хорошей женой для простого трудящагося человѣка. Такія замѣчанія, не лишенныя основанія, были крайне непріятны влюбленному молодому человѣку; между нимъ и его матерью не разъ поднимались споры по этому поводу и подобныя ссоры не могли уменьшать полубезсознательной антипатіи, которую ощущала добрая женщина къ будущей женѣ сына.

Когда Джорджъ вернулся домой послѣ своего двухнедѣльнаго отпуска, вмѣсто ожидаемаго письма отъ невѣсты съ извѣщеніемъ о днѣ ея прибытія въ Плашетъ, онъ нашелъ письмо, написанное незнакомымъ ему почеркомъ; въ немъ стояли слѣдующія слова:

"Джорджъ Идъ, васъ проводятъ, берегитесь Д. Д.

Доброжелатель".

Встревоженный такимъ таинственнымъ сообщеніемъ, Джорджъ былъ одновременно непріятно удивленъ извѣстіемъ объ отсутствіи Джибса, который, какъ оказалось, уѣхалъ изъ Кемнера въ тотъ же самый день, какъ онъ самъ. Это показалось Джорджу подозрительнымъ; но Сусанна писала ему всего недѣлю тому назадъ и письмо ея дышало такой нѣжностью, что ему даже на минуту не пришла мысль усомниться въ ея вѣрности. Однако, уже на слѣдующее утро, мать его подала ему пакетъ отъ фермера Арчера; въ пакетѣ было письмо отъ тетки Сусанны. Она извѣщала, что два дня тому назадъ ея племянница убѣжала изъ дома и обвѣнчалась съ мистеромъ Джибсомъ. Дѣвушка ушла, какъ это бывало и раньше, къ своей кузинѣ, провести у нея день и не вернулась къ ночи; тогда всѣ рѣшили, что ее оставили переночевать тамъ. На слѣдующій день, вмѣсто нея самой, получилось извѣщеніе объ ея свадьбѣ. Прочитавъ эту новость, Джорджъ сначала потерялъ всякую способность чувствовать, потомъ ему представилось это невозможнымъ. Должно быть тутъ кроется ошибка; это слишкомъ невозможная вещь! Его отецъ со слезами на честныхъ глазахъ сталъ умолять его стойко перенести тяжелый ударъ, а мать съ негодованіемъ объявила, что нельзя жалѣть о дѣвушкѣ, которая такъ поступила. Молодой человѣкъ молчалъ, полуокаменѣвъ. Такая невѣрность казалась невозможной его честному прямому сердцу. Черезъ полчаса явилось новое подтвержденіе, послѣ котораго нельзя было болѣе сомнѣваться. Пришелъ Джемсъ Уилькинсъ, слуга мистера Джибса; осклабившись и съ важностью подалъ онъ Джорджу письмо, которое онъ получилъ вмѣстѣ съ письмомъ отъ своего господина. Джорджу писала Сусанна, внизу страницы стояло ея новое имя.

«Я знаю, — писала она, — что вы никогда не найдете извиненія моему поступку; знаю, что вы будете ненавидѣть и презирать меня такъ же сильно, какъ прежде любили и вѣрили мнѣ. Сознаюсь, я поступила дурно, очень дурно съ вами и даже не прошу васъ простить мнѣ. Понимаю, что вы не можете сдѣлать этого; но, прошу васъ, удержитесь отъ мести, вѣдь это не поможетъ вернуть прошлаго. Джорджъ, если вы когда-нибудь любили меня, выслушайте то, о чемъ я теперь прошу васъ. Я не могу ждать ничего отъ васъ, кромѣ ненависти и презрѣнія, пусть такъ и будетъ, только умоляю васъ не мстите никому за мой дурной поступокъ. Забудьте обо мнѣ, это будетъ лучше для обоихъ насъ. Зачѣмъ мы съ вами встрѣтились?»

Еще многое было въ письмѣ въ томъ же родѣ: слабыя, самоосуждающія слова, полныя боязни, мольбы и недостойныхъ опасеній мести со стороны Джорджа. Онъ смотрѣлъ на письмо, держа его въ своихъ сильныхъ рукахъ, которыя служили бы ей съ такой вѣрностью, съ такой силой. Не произнеся ни слова, онъ подалъ письмо отцу и вышелъ изъ комнаты. Слышно было, какъ онъ поднялся по лѣстницѣ, заперся въ своей маленькой каморкѣ, потомъ все стихло.

Нѣсколько времени спустя, мать его пошла къ нему. Она успокоилась относительно Сусанны и теперь нѣжно сожалѣла сына, видя, какъ онъ страдаетъ. Джорджъ сидѣлъ подлѣ окна и держалъ на колѣняхъ высохшую вѣтку хмеля. Старая женщина подошла къ нему и прильнула своей щекой къ его лицу.

— Терпи, — говорила она съ глубокимъ чувствомъ. — Старайся вѣрить, надѣйся на вѣру; она подкрѣпитъ тебя. Тяжело перенести это, я знаю, страшно тяжело и горько, но для своихъ старыхъ родителей, которые тебя такъ любятъ, старайся твердо перенести тяжелое испытаніе.

Онъ взглянулъ на нее холодными, сухими глазами.

— Я самъ хочу этого, — сказалъ онъ жесткимъ голосомъ, — развѣ вы не видите, что я стараюсь быть спокойнымъ.

Взглядъ его былъ тупъ и безнадеженъ. Можетъ быть, если она будетъ продолжать молить его, ей удастся вызвать его слезы и ему станетъ легче на сердцѣ?

— Она была недостойна тебя, мой мальчикъ. Я говорила тебѣ.

Но Джорджъ остановилъ мать суровымъ движеніемъ.

— Мать, съ этого часа ни слова болѣе не говори ни о томъ, что случилось, ни о ней. То, что она сдѣлала, еще не такъ дурно. Я бодръ! Вы и отецъ не замѣтите во мнѣ никакой перемѣны, если будете остерегаться произносить ея имя. Она обратила мое сердце въ камень, вотъ и все. Неважное дѣло!

Молодой человѣкъ приложилъ руку къ широкой груди и вздохнулъ, глубокимъ, задыхающимся вздохомъ.

— Сегодня утромъ во мнѣ билось живое сердце; теперь оно превратилось въ холодный камень. Но въ этомъ нѣтъ большой бѣды.

— О, не говори такъ, мой дорогой! — воскликнула его мать, громко зарыдавъ и обнимая его. — Меня убиваютъ твои слова.

Онъ ласково отвелъ руки матери, поцѣловавъ ее въ щеку, и повелъ къ двери.

— Теперь мнѣ нужно идти работать, — сказалъ онъ, сходя съ лѣстницы передъ нею. Онъ твердыми шагами вышелъ изъ дому. — Съ этого часа никто болѣе не слыхалъ, чтобы онъ говорилъ о Сусаннѣ Джибсъ, никогда болѣе не справлялся онъ о томъ, какъ она живетъ въ Ормистонѣ, никогда не упоминалъ онъ о ней со своими родными. Онъ избѣгалъ встрѣчи съ Арчерами и бывалъ сдержанъ и молчаливъ со своими. Казалось, будто Сусанна никогда не существовала для него. Съ этого времени онъ совершенно перемѣнился. Обязанности свои онъ исполнялъ попрежнему дѣятельно и внимательно, но занимался ими угрюмо, сурово, какъ необходимымъ скучнымъ дѣломъ. Никто не видѣлъ, чтобы онъ улыбался, ни одной веселой шутки не сорвалось съ его губъ. Серьезный и неуступчивый, онъ велъ суровую жизнь, не желая ничьей симпатіи, и самъ не симпатизируя никому, избѣгая всякаго знакомства и общества, кромѣ своихъ родителей. Печальный, одинокій человѣкъ! Между тѣмъ было объявлено, что усадьба Джибса сдается въ наемъ; ее взяли какіе-то чужіе люди. Три года не было ничего слышно ни о владѣльцѣ имѣнія, ни о его женѣ. Наконецъ, однажды прошелъ слухъ, что ихъ ожидаютъ въ скоромъ времени и эта новость сильно взволновала, жителей маленькой деревни. Джибсы пріѣхали. Вскорѣ оказалось, что время отъ времени доходившія вѣсти о ихъ жизни были вполнѣ основательны.

Вышло наружу (всегда такія вещи дѣлаются извѣстными), что Джибсъ дурно обращается со своей молодой женой, что союзъ ихъ, въ который онъ вступилъ по любви, оказался несчастнымъ. Отецъ и братья ея, не разъ бывшіе у Сусанны, всегда были страшно сдержаны въ своихъ разсказахъ о жизни Джибсовъ. Ходили толки, будто старый фермеръ теперь такъ же жаловался на неудачное замужество дочери, какъ раньше сильно желалъ его. Многіе удивились при видѣ Сусанны. Она стала своей собственной тѣнью. Все еще прелестная, Сусанна казалась надломанной, приниженной, блѣдной. Цвѣтущій видъ ея исчезъ, веселость и живость пропали. На ея хорошенькихъ губкахъ являлась улыбка только когда она играла со своимъ сыномъ, бѣлокурымъ мальчикомъ, своимъ живымъ портретомъ. Даже въ отношеніяхъ къ сыну молодая женщина была безжалостно стѣснена; мучитель ея нерѣдко выгонялъ мальчика изъ комнаты съ ругательствами, запрещая ей слѣдовать за ребенкомъ въ дѣтскую.

Несмотря на то, что Джибсы и Идъ были близкими сосѣдями, Джорджъ не скоро встрѣтилъ свою прежнюю любовь. Онъ никогда не бывалъ въ Кемнерской церкви (да и ни въ какой другой). Она же выходила изъ дому только, когда ѣздила со своимъ мужемъ или ходила черезъ Соусенгерскій лѣсъ къ отцу. Джорджъ могъ бы увидѣть, какъ она проѣзжала мимо дома его отца на лошади, высоко вскидывавшей ноги, которая, казалось, каждую минуту была готова понести; но онъ никогда не смотрѣлъ на нее и не отвѣчалъ на замѣчанія матери о ней или о ея нарядахъ. Самъ онъ никогда не упоминалъ о Сусаннѣ, но не могъ запретить другимъ говорить о ней, не могъ приказать своимъ ушамъ не слушать. Джибсы и ихъ дѣла продолжали преслѣдовать его. Хозяйскіе рабочіе постоянно говорили о грубости мужа; мальчикъ изъ булочной постоянно разсказывалъ о ругательствахъ, которыя онъ не разъ слышалъ, даже объ ударахъ, свидѣтелемъ которыхъ онъ былъ, когда Джибсъ бывалъ возбужденъ виномъ болѣе обыкновеннаго. Говорилось, будто бѣдная запутанная жена только изъ страха того, что можетъ случиться, не рѣшалась просить защиты суда противъ бѣшенства мужа. Джорджъ не могъ заткнуть себѣ ушей и слушалъ все это; люди поговаривали, что въ такія минуты выраженіе его глазъ бывало такимъ, что лучше было не смотрѣть въ нихъ.

Однажды въ воскресенье, когда Идъ сидѣли за скромнымъ обѣдомъ, послышался стукъ экипажа, ѣхавшаго съ безумной быстротой мимо ихъ дома. Мистриссъ Идъ взяла свою палку и, несмотря на хромоту, подошла къ окну.

— Такъ я и думала, — замѣтила она, — это Джибсъ ѣдетъ въ Тенельмъ и опять пьяный, какъ всегда. Смотрите, какъ онъ хлещетъ лошадь, а вѣдь съ нимъ его маленькій мальчикъ. Право, онъ, кажется, не усмирится до тѣхъ поръ, пока не сломаетъ шеи этому ребенку или его матери. Симонсъ говоритъ…

Она прервала свою рѣчь, почувствовавъ дыханіе сына на своей щекѣ.

Дѣйствительно, онъ подошелъ къ окну и, перегибаясь черезъ нея, угрюмо смотрѣлъ на сидѣвшихъ въ экипажѣ; они неслись съ холма по дорогѣ въ Тенельмъ.

— Я бы желалъ, чтобы онъ сломалъ свою собственную шею, — прошепталъ Джорджъ сквозь зубы.

— Ахъ, Джорджъ, Джорджъ, не говори такихъ вещей! — воскликнула мистриссъ Идъ съ поблѣднѣвшимъ, разстроеннымъ лицомъ. — Это не по-христіански. Намъ всѣмъ нужно покаяться и наша судьба въ Божьихъ рукахъ.

— Если бы ты ходилъ въ церковь, сынъ мой, и не забывалъ про нее, какъ ты это дѣлаешь, — строго сказалъ ему отецъ, — въ твоемъ сердцѣ жили бы чувства добрѣе и лучше. Дурныя чувства не поведутъ къ счастью, попомни мои слова.

Джорджъ вернулся было на прежнее мѣсто, но снова всталъ, услыхавъ слова отца.

— Церковь! — воскликнулъ онъ громкимъ, рѣзкимъ голосомъ. — Однажды я пошелъ въ церковь, но меня въ нее не пустили. Больше туда я не пойду. Вы думаете, — продолжалъ онъ, — что если я работаю, такъ значитъ спокоенъ? Вы думаете я забылъ? Забылъ! — Онъ ударилъ сжатымъ кулакомъ по столу со страшной силой. — Я говорилъ вамъ, когда я забуду; не раньше, чѣмъ буду лежать совершенно окоченѣлымъ въ моемъ гробу! Оставь, оставь! — обратился въ къ матери, которая хотѣла остановить его. — Ты желаешь мнѣ добра, я знаю это, но, къ сожалѣнію, женщины не понимаютъ, когда можно говорить и когда нужно молчать. Вы бы сдѣлали лучше, если бы никогда не упоминали объ имени этого негодяя и не говорили о церкви.

Проговоривъ все это, онъ вышелъ изъ комнаты и изъ дому. Изъ всего слышаннаго мистриссъ Идъ вывела грустное заключеніе, что Джорджъ злопамятенъ и неблагочестивъ. Ей казалось, что онъ на дорогѣ къ полной гибели. Старуха послала къ мистеру Муррею, ректору, прося его посѣтить ее въ одинъ изъ слѣдующихъ дней, такъ какъ она была очень смущена. Мистриссъ Идъ надѣялась на его доброту и ждала его; она чувствовала себя въ большой тревогѣ. Но мистеръ Муррей былъ боленъ и не могъ явиться на ея призывъ ранѣе двухъ недѣль. Между тѣмъ произошли новыя событія. Всѣмъ было извѣстно, что одно изъ самыхъ большихъ испытаній мистриссъ Джибсъ состояло въ томъ, что ея мужъ изъ упрямства продолжалъ брать съ собою въ поѣздки своего маленькаго сына. Какъ всѣ думали, онъ каждый разъ рисковалъ его жизнью. Между родителями по этому поводу происходили страшныя сцены; чѣмъ больше она умоляла и плакала, тѣмъ больше онъ упрямился. Разъ, чтобы еще сильнѣе напугать бѣдную женщину, онъ посадилъ мальчика одного въ экипажъ и далъ ему въ руки кнутъ. Самъ онъ стоялъ подлѣ двери дома, слабо держа возжи и смѣясь надъ страхомъ жены. Въ ужасѣ молодая женщина умоляла его сѣсть въ экипажъ или позволить ей сдѣлать это. Внезапно съ сосѣдняго поля донесся звукъ выстрѣла; лошадь испугалась и, выдернувъ возжи изъ рукъ полупьянаго Джибса, дико бросилась впередъ; мальчикъ выронилъ кнутъ прямо на спину лошади и она начала бѣситься еще больше; сильными толчками бѣднаго ребенка сбросило на дно экипажа и онъ лежалъ, наполовину оглушенный.

Въ это время Джорджъ былъ вблизи; онъ бросился къ несущейся лошади, со всею своей могучей силой схватилъ волочившіяся возжи и, несмотря на то, что его частью тянуло, частью несло, держалъ ихъ изо всей силы. Наконецъ, лошадь, запутавшись ногами въ возжахъ, грохнулась на землю и лежала ошеломленная, безъ движенія. Джорджъ свалился; онъ счастливо отдѣлался всего нѣсколькими ничтожными ушибами. Испуганный и кричавшій ребенокъ оказался также невредимымъ. Меньше чѣмъ черезъ пять минутъ чуть не вся деревня собралась къ мѣсту происшествія; всѣ разспрашивали Джорджа, поздравляли его, восторгались имъ.

Сусанна, прижимая къ груди свое спасенное дитя, съ глазами, полными слезъ, покрывала руки Джорджа лихорадочными поцѣлуями.

— Благослови васъ, Боже! Благослови васъ! — повторяла она, истерически рыдая. — Вы спасли жизнь моего дорогого малютки! Если бы не вы, онъ бы, вѣроятно, погибъ. Какъ могу я когда-либо…

Грубая рука съ силой оттолкнула ее въ сторону.

— Ну, что вы еще теперь тутъ дѣлаете? — послышался рѣзкій окликъ Джибса. Онъ прибавилъ еще нѣсколько ругательствъ. — Оставьте этого малаго или я… Что вы съ ума, что ли сошли, потому что вѣдь изъ-за него охромѣетъ теперь лошадь и ее придется застрѣлить.

Несчастная женщина опустилась на скамейку и истерически зарыдала.

— Стыдно, стыдно! — раздавалось вокрутъ нихъ въ толпѣ.

Когда Сусанна благодарила Джорджа, онъ холодно смотрѣлъ на нее и старался высвободить свои руки изъ ея пожатій; теперь, увидя Джибса, молодой Идъ сказалъ:

— Тотъ, кто убьетъ это животное, сдѣлаетъ хорошее дѣло, а еще лучше сдѣлаетъ тотъ, кто застрѣлитъ васъ самихъ, какъ бѣшеную собаку.

Всѣ слышали эти слова, всѣ содрогнулись при взглядѣ на Джорджа. Казалось, вся затаенная злоба и вражда, накопившіяся въ теченіе трехъ лѣтъ, сосредоточились въ его дикомъ, полномъ негодованія взорѣ.

Два дня спустя мистеръ Муррей навѣстилъ мистриссъ Идъ, желая выразить ей свое сочувствіе и удивленіе по поводу храбраго поступка ея сына. Онъ засталъ ее очень нездоровой; со дня происшествія она не сомкнула глазъ. Ей передали о томъ, что говорилъ Джорджъ, о томъ, какой страшный взглядъ былъ въ его глазахъ, и это сильно мучило ее. Добрый пасторъ, быть можетъ, утѣшитъ и поддержитъ ее. Старикъ употребилъ всѣ старанія, чтобы уговорить и вразумить Джорджа, но напрасно. Молодой человѣкъ отвѣчалъ ему почтительно и въ то же время довольно рѣзко, говоря, что до тѣхъ поръ, пока онъ исполняетъ свои обязанности хорошо, пока не причиняетъ никому вреда, онъ имѣетъ полное право поступать какъ ему угодно въ дѣлахъ, касающихся лично его. Одно изъ принятыхъ имъ рѣшеній — никогда болѣе не входить въ церковь.

— На вашу долго выпало жестокое испытаніе, мой добрый другъ, — сказалъ мистеръ Муррей, — тяжелое и таинственное испытаніе. Но я еще разъ говорю вамъ, нужно имѣть вѣру. Въ ней есть необъяснимая и невидимая сила.

— Было бы странно, если бы я не была глубоко благодарна небу за то, что онъ спасся, — сказала миссисъ Идъ и прибавила: — Хуже всего, если бы мой милый мальчикъ остался такимъ мстительнымъ и безпощаднымъ, каковъ онъ теперь. Но вы видите, сэръ.

Ея горячую рѣчь, прервалъ стукъ въ дверь. Вошелъ сынъ мистера Бича, сосѣдняго мясника. Увидя пастора, сидящаго рядомъ съ мистриссъ Идъ, молодой человѣкъ неловко поклонился, смущенно поглядывая на присутствующихъ.

— Сегодня мнѣ ничего не нужно, благодарю васъ, Джимъ, — сказала мистриссъ Идъ, потомъ, изумленная необыкновеннымъ выраженіемъ лица молодого человѣка, прибавила: — Скажите, можетъ быть, мистеръ Бичъ чувствуетъ себя сегодня не хорошо? Судя по вашему виду, кажется, будто это такъ.

— Я немного взволнованъ, — отвѣтилъ Джимъ, отирая свой влажный лобъ. — Я только-что видѣлъ его, это и взволновало меня такъ сильно.

— Его, кого же?

— Да развѣ вы не слыхали, сэръ! Сегодня въ Соусенгерскомъ лѣсу нашли мертвое тѣло Джибса. Его убили прошлой ночью. Говорятъ…

— Джибсъ убитъ!

Въ страшномъ ужасѣ всѣ умолкли.

— Его трупъ перенесли въ «Гербъ Дунстана» и я тамъ видѣлъ его!

Мистриссъ Идъ страшно поблѣднѣла; ей сдѣлалось дурно и пасторъ сталъ звать служанку Джемину. Но дѣвушка заинтересовалась страшной новостью и убѣжала къ дому Джибсовъ. Народъ толковалъ о случившемся; всѣ удивлялись, догадывались, испуганно взглядывали на дверь въ высокой стѣнѣ. Ея порогъ только разъ увидитъ хозяина, а именно, когда его вынесутъ изъ дому въ гробу.

Скоро гостиная родителей Джорджа наполнилась народомъ. Многіе изъ обитателей деревни явились къ нимъ въ домъ; врядъ ли кто-либо изъ нихъ согласился бы объяснить почему. Симонъ Идъ пришелъ однимъ изъ первыхъ; онъ всѣми силами старался успокоить и утѣшить свою бѣдную перепуганную жену, которая до сихъ поръ невполнѣ ясно понимала, что именно случилось. Слышались разспросы, описывалось положеніе, въ которомъ нашли тѣло, говорилось о томъ, что карманы покойника были опустошены, что Джибсъ получилъ страшный ударъ сзади, высказывались предположенія о времени совершенія убійства, всѣ говорили сразу. Но вотъ раздались шаги и среди волнующейся и шумящей толпы, явился Джорджъ.

Внезапно тишина смѣнила безпорядочный говоръ. Молодой Идъ, конечно, не могъ не слышать голосовъ, входя въ комнату. Что-то зловѣщее было въ наступившемъ молчанія; не нужно было и спрашивать молодого человѣка знаетъ ли онъ о случившемся. Его лицо было блѣдно, какъ смерть; разстерянный, полный значенія видъ его, ясно указывалъ, до чего онъ подавленъ ужасомъ. Первыя слова Джорджа, тихія и произнесенныя, какъ бы безсознательно, впослѣдствіи долго припоминались и повторялись.

— Я желалъ бы лучше, чтобы не Джибса, а меня нашли мертвымъ въ лѣсу.

Вскорѣ начали обнаруживаться различныя обстоятельства, которыя навлекли на Джорджа сильное подозрѣніе и словно сѣтью опутали его. Гордая вѣра въ невинность сына поддерживала Симона, и это трогало даже тѣхъ, кто не раздѣлялъ его убѣжденія. Старикъ твердо вѣрилъ въ то, что Провидѣніе поможетъ восторжествовать правдѣ и невинности. Несчастная слабая мать, изнуренная болѣзнью, подавленная воспоминаніемъ о странныхъ взглядахъ и словахъ сына, которыя она всею душою хотѣла бы забыть, могла лишь плакать и въ несвязныхъ словахъ молить небо.

Джорджа арестовали; онъ не сопротивлялся. Твердо, безъ всякаго раздраженія, онъ объявилъ себя невиннымъ и съ этой минуты не произнесъ болѣе ни слова. Лицо его конвульсивно сжалось, когда уходя онъ протянулъ на прощаніе руку отцу и взглянулъ на блѣдное лицо матери, упавшей въ обморокъ при видѣ полицейскихъ. Молодой человѣкъ скоро овладѣлъ собой и твердымъ шагомъ послѣдовалъ за офицеромъ. На его лицѣ лежало сосредоточенное, мрачное выраженіе.

Тѣло убитаго было найдено около десяти часовъ утра однимъ фермеромъ, который ѣхалъ по дорогѣ въ Плашетъ. Онъ услыхалъ вой собаки Джибса, пошелъ на ея голосъ и такимъ образомъ набрелъ на мѣсто убійства. Убитый лежалъ въ кустахъ, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ тропинки, которая идетъ отъ калитки, уже часто упоминавшейся въ этомъ разсказѣ, черезъ лѣсъ въ Плашетъ. Очевидно, тѣло оттащили туда. Слѣды бѣшеной борьбы виднѣлись на тропинкѣ и вокругъ нея; можно было также замѣтить кровавыя пятна; вѣроятно, кровь вытекла изъ раны, полученной убитымъ. Ему нанесли ударъ сзади, тяжелымъ, хотя и не острымъ предметомъ. Джибса нашли безъ признаковъ жизни, и медицинское слѣдствіе показало, что несчастный умеръ за одиннадцать или двѣнадцать часовъ до той минуты, какъ нашли его тѣло. Карманы оказались вывернутыми, часы и кошелекъ исчезли, съ его пальца сняли кольцо съ печатью. Слуга Джибса, Джемсъ, и его служанка Бригитта Уильямсъ показали, что ихъ хозяинъ ушелъ изъ дому въ ночь убійства, въ двадцать минутъ десятаго или около того и, противъ обыкновенія, былъ трезвъ. Уходя, онъ повѣрилъ свои часы по кухоннымъ часамъ и сказалъ, что пойдетъ сперва въ «Гербъ Дунстана», а потомъ въ Плашетъ. Никто изъ домашнихъ не удивлялся, что онъ не вернулся къ ночи; онъ часто и раньше не приходилъ до утра и бралъ всегда съ собою складной ключъ отъ калитки.

Симонъ Идъ, его жена и служанка, всѣ заявляли, что Джорджъ вернулся домой въ ночь преступленія въ девять часовъ, уйдя изъ дома послѣ чая; ничего необыкновеннаго не было замѣтно ни въ манерахъ его, ни въ поведеніи; онъ ужиналъ со всѣми и оставался съ родителями до десяти часовъ; послѣ вся семья разошлась спать. На слѣдующее утро, Джемина, вставъ раньше обыкновеннаго, видѣла, какъ Джорджъ сошелъ внизъ изъ своей комнаты. На его лѣвой рукѣ былъ слѣдъ свѣжаго порѣза; Джорджъ говорилъ, что поранилъ руку, когда рѣзалъ складнымъ ножомъ сыръ съ хлѣбомъ, тѣмъ же онъ объяснилъ нѣкоторые слѣды крови на внутренней сторонѣ рукава его сюртука и на панталонахъ. Изъ вещей, принадлежащихъ убитому, у Джорджа нашли только маленькій карандашъ, помѣченный буквами Д. Д. и тремя зарубками.

Іовъ Бретель, кузнецъ, показалъ, что Джибсъ давалъ ему карандашъ въ день передъ убійствомъ. Кузнецъ говорилъ, что помнитъ и зарубки, и поставленныя буквы и утверждалъ, что карандашъ, найденный у арестованнаго, былъ тотъ самый, который онъ чинилъ. Джорджъ замѣтилъ, что поднялъ карандашъ на лугу, и не зналъ, кому онъ принадлежалъ раньше.

Изъ перекрестныхъ допросовъ выяснилось, что утромъ въ день убійства произошла особенно сильная ссора между Джибсомъ и его женой; многіе слышали, какъ послѣ ссоры мистриссъ Джибсъ говорила, что она не можетъ долѣе выносить такую ужасную жизнь, что она знаетъ, у кого искать помощи и защиты; потомъ вскорѣ она послала съ сыномъ сосѣда Джорджу письмо. Вечеромъ, спустя нѣсколько минутъ послѣ ухода мужа, она тоже ушла изъ дому и пробыла въ отсутствіи около трехъ четвертей часа; вернувшись, прошла къ себѣ въ спальню и не выходила оттуда до утра, до той поры, пока не пришло извѣстіе о томъ, что тѣло ея мужа найдено въ лѣсу.

Слѣдователь тщетно старался допытаться, куда она уходила въ вечеръ преступленія; никакого отвѣта нельзя было добиться отъ молодой женщины; во время допроса ей такъ часто дѣлалось дурно, что она говорила сбивчиво и неясно.

Джорджъ признавалъ, что въ вечеръ преступленія онъ пошелъ въ Соусенгерскій лѣсъ приблизительно около сорока минутъ девятаго; но отказывался открыть, зачѣмъ отправился туда; онъ утверждалъ, что оставался въ лѣсу не болѣе четверти часа; молодой человѣкъ замѣтилъ, что когда онъ выходилъ изъ калитки, то издали видѣлъ Джибса, и съ собакой; повидимому, Джибсъ направлялся тоже къ калиткѣ. Луна свѣтила такъ ярко, что онъ разглядѣлъ его совершенно отчетливо. Чтобы избѣжать встрѣчи съ нимъ, Джорджъ пошелъ по дорогѣ въ Дрингъ и прошелъ до вертящейся калитки, потомъ повернулъ внизъ и вернулся домой въ девять часовъ, не встрѣтивъ по дорогѣ ни души.

Слѣдующія обстоятельства говорили въ пользу арестованнаго:

1) Три правдивые свидѣтели утверждали, что молодой человѣкъ вернулся домой въ девять часовъ и ужиналъ съ ними безъ малѣйшаго признака волненія и возбужденія.

2) Для совершенія убійства и скрытія вещей убитаго было слишкомъ мало времени.

3) До сихъ поръ молодой человѣкъ отличался высокой нравственностью и порядочностью.

Уликами противъ него служили:

1) Порѣзъ на его рукѣ и слѣды крови, замѣченные на его платьѣ.

2) Карандашъ Джибса, найденный у него.

3) Нежеланіе объяснить, гдѣ онъ провелъ тридцать минутъ, прошедшія между временемъ, въ которое Джибсъ оставилъ гостиницу «Гербъ Дунстана», и возвращеніемъ его, Джорджа, домой.

4) Крайняя вражда, какъ было всѣмъ извѣстно, существовавшая между нимъ и убитымъ; слова, выражавшія пожеланія смерти Джибсу и слышанныя отъ него нѣсколько разъ.

Содержатель гостиницы «Гербъ Дунстана» говорилъ, что Джибсъ собрался идти въ Плашетъ нѣсколько минутъ позднѣе половины девятаго. Надо было употребить четыре или пять минутъ на то, чтобы дойти умѣреннымъ шагомъ отъ гостиницы до того мѣста, гдѣ было найдено тѣло убитаго. Если убійство было совершено Джорджемъ, то при самомъ быстромъ бѣгѣ домой у него оставалось всего двадцать четыре или двадцать пять минутъ на совершеніе преступленія; если же онъ возвращался домой обыкновеннымъ шагомъ, онъ долженъ былъ совершить убійство всего въ теченіе девятнадцати или двадцати минутъ.

Относительно судей подсудимый держался суровымъ и даже вызывающимъ образомъ; волненія въ немъ замѣтно не было. Было рѣшено, что его будутъ судить въ слѣдующую сессію.

Между тѣмъ мнѣніе жителей Кемнера относительно Джорджа рѣзко раздѣлилось. Онъ никогда не пользовался популярностью, а въ теченіе трехъ лѣтъ, полныхъ для него тяжелыхъ испытаній, онъ велъ себя такъ сдержанно, что это отдалило отъ него и тѣхъ, которые симпатизировали ему; всѣ его уважали, и однако, о немъ установилось мнѣніе, какъ о человѣкѣ съ необыкновенно сильными страстями, непоколебимомъ въ злобѣ. Въ общемъ, многіе, знавшіе его хорошо, вѣрили въ то, что, терзаемый дикой злобой, мучимый страданіями когда-то нѣжнолюбимой женщины и всѣми несправедливостями къ нему лично, онъ рѣшился на убійство, отомстивъ за-разъ за себя и за все. Джорджъ, какъ думали, могъ ускользнуть изъ отцовскаго дома, пользуясь темнотою ночи, выслѣдить, убить Джибса, возвращавшагося изъ Плашета, и скрыть или уничтожить вещи, украденныя нарочно, чтобы отвести подозрѣніе отъ истинной причины преступленія.

Долго, долго вспоминали объ этомъ процессѣ, вслѣдствіе того, что онъ сильно волновалъ окрестныхъ жителей и потому, что во всей Англіи съ интересомъ слѣдили за нимъ. Лучшій адвокатъ былъ приглашенъ защищать Джорджа; мистеръ Малькольмсонъ вѣрилъ въ невиновность молодого человѣка и не жалѣлъ никакихъ издержекъ; онъ прилагалъ всѣ старанія, чтобы только помочь его дѣлу. Джорджъ совершенно спокойно стоялъ передъ судомъ; множество глазъ было жадно приковано къ нему. Страшно измѣнившаяся наружность молодого человѣка поразила даже самыхъ равнодушныхъ зрителей, возбудила сочувствіе и состраданіе къ нему. Возможно даже, что его видъ подѣйствовалъ на судей больше, нежели поразительно-убѣдительная рѣчь защитника, краснорѣчіе котораго давно ослабилось.

Очевидно, Джорджъ много выстрадалъ, онъ сильно состарился за нѣсколько послѣднихъ недѣль. Волосы его посѣдѣли, одежда висѣла на исхудавшемъ тѣлѣ. Прежде онъ былъ сильнымъ и могучимъ, а теперь стоялъ блѣдный, угрюмый, слабый; даже выраженіе его лица измѣнилось: въ немъ не было больше и слѣда суровой непреклонности.

Когда прозвучали слова: «Не виновенъ», въ залѣ, наполненномъ народомъ, пронесся одинъ общій вздохъ облегченія; но не раздалось ни апплодисментовъ, ни криковъ радости и благодарности. Тихо, съ опущенными глазами, точно отверженный, Джорджъ вернулся домой со своимъ отцомъ. Мать ждала его дома и молилась о его освобожденіи.

Всѣ ожидали, что даже въ случаѣ оправданія молодой человѣкъ уѣдетъ изъ Кемнера и будетъ искать себѣ счастья гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ. Но упорный характеръ Джорджа заставилъ его остаться и пойти навстрѣчу общественному мнѣнію. Въ первое же воскресенье Джорджъ, на удивленіе всѣмъ, появился въ церкви и сѣлъ въ сторонѣ, точно не желая выставляться. Съ этой поры онъ всегда неизмѣнно являлся въ церковь; кромѣ этого и другія перемѣны произошли въ его поведеніи. Угрюмость молодого человѣка совершенно пропала, онъ сталъ покорнымъ, терпѣливымъ. Всѣмъ, кто обходился съ нимъ хорошо, онъ выказывалъ трогательную благодарность, будто сознавая себя недостойнымъ вниманія и вѣжливаго обхожденіи. Его привязанность къ родителямъ походила на обожаніе; цѣлые дни проводилъ онъ въ тяжелой работѣ, а по вечерамъ, углубившись въ чтеніе книги, часто просиживалъ до поздней ночи. Никогда не вспоминалъ Джорджъ о прошломъ, но и не забывалъ его ни на минуту; печальный, несравненно болѣе печальный, чѣмъ прежде, молодой человѣкъ никогда не раздражался; ни злобы, ни гнѣва не было болѣе въ немъ.

Такимъ сталъ Джорджъ Идъ. Издали, встрѣчая его, слѣдя за нимъ глазами, люди спрашивали другъ друга шепотомъ: «Неужели онъ сдѣлалъ это?» Джорджъ и Сусанна не встрѣтились ни разу. Она долго пролежала въ опасной болѣзни въ домѣ Арчера, такъ какъ послѣ страшнаго событія она осталась у родителей. Старый фермеръ былъ хорошо наказанъ за свое жадное желаніе получить богатство Джибса; оказалось, что тотъ завѣщалъ своей женѣ всего пятьдесятъ фунтовъ въ годъ и то оговорившись, что она ихъ потеряетъ въ случаѣ вторичнаго замужества. Прошло около двѣнадцати мѣсяцевъ послѣ всѣхъ случившихся событій.

Въ чудную свѣтлую лунную ночь, мистеръ Муррей сидѣлъ у себя въ библіотекѣ; слуга вошелъ къ нему и сообщилъ, что какой-то незнакомецъ, который назвалъ себя Люкъ Уильямсъ, проситъ позволенія войти и поговорить съ нимъ. Было уже позднѣе десяти часовъ, а пасторъ всегда принималъ въ извѣстные ранніе часы.

— Велите ему придти завтра утромъ, — сказалъ онъ, — теперь не подходящее время для дѣловыхъ разговоровъ.

— Я говорилъ это ему, сэръ, — отвѣтилъ слуга, — но онъ возразилъ мнѣ, что его дѣла нельзя отложить ни на одинъ часъ.

— Онъ нищій?

— Нѣтъ, онъ не проситъ, сэръ; но видъ у него странный, очень странный.

— Впустите его сюда.

Неизвѣстный посѣтитель вошелъ; поистинѣ это былъ странный человѣкъ — блѣдный, съ впалыми глазами, истощенный; мучительный кашель заставлялъ его страдать и задыхаться; видимо, у него была сильнѣйшая чахотка. Онъ смотрѣлъ на мистера Муррея со страннымъ дикимъ выраженіемъ; мистеръ Муррей тоже смотрѣлъ на него.

— Что же? — Незнакомецъ покосился на слугу. —Выйдите изъ комнаты, Робертъ.

Слуга вышелъ, но остался по близости, на всякій случай.

— Странный часъ вы выбрали, чтобы безпокоить меня. — Вамъ нужно мнѣ сказать что-либо?

— Вы правы, сэръ, это странный часъ для разговоровъ, но причина, моего прихода еще страннѣе.

Незнакомецъ повернулся къ окну; занавѣски не были задернуты; онъ сталъ смотрѣть на полную октябрьскую луну. Маленькая скромная церковь, скромные надгробные камни, вся тихая спокойная картинка была залита торжественнымъ октябрьскимъ луннымъ свѣтомъ.

— Что же? — еще разъ спросилъ Муррей.

Но незнакомецъ не отвѣчалъ и не отводилъ глазъ отъ неба.

— Да, — вздрагивая, началъ онъ, — луна свѣтила такъ же… такъ же, какъ теперь въ ту ночь, въ ночь убійства. Это было такъ. Она свѣтила прямо въ его лицо, въ лицо Джибса, когда онъ лежалъ… Она освѣщала его открытые глаза. Я никакъ не могъ заставить ихъ закрыться; что я ни дѣлалъ, они неотступно смотрѣли на меня. Съ тѣхъ поръ я ни разу не видалъ луннаго сіянія до сегодняшней ночи. Я пришелъ отдаться въ ваши руки. Всегда я чувствовалъ, что слѣдуетъ поступить такимъ образомъ. Это лучше, лучше…

— Вы убили Джибса? Вы?

— Да, я. Сегодня ночью я ходилъ на то ужасное мѣсто; мнѣ чудилось, что я долженъ снова увидѣть его и опять увидалъ его глаза, такъ же ясно, какъ я вижу васъ — открытые, освѣщенные луннымъ свѣтомъ, глаза… Ахъ, ужасное видѣніе!

— Вы, повидимому, такъ взволнованы, такъ больны… Можетъ быть…

— Вы сомнѣваетесь въ моихъ словахъ? Если бы я могъ самъ усумниться во всемъ! Смотрите сюда.

Дрожащей, исхудалой рукой онъ вынулъ изъ кармана часы, перстень и кошелекъ, принадлежавшіе Джибсу; несчастный положилъ вещи на столъ. Мистеръ Муррей узналъ ихъ.

— Деньги я истратилъ, — тихо сказалъ Уильямсъ. — Да тамъ и было всего нѣсколько шиллинговъ; я тогда очень сильно нуждался.

Сказавъ все это, Уильямсъ съ тяжелымъ вздохомъ опустился на стулъ. Мистеръ Муррей далъ ему выпить подкрѣпляющаго питья, и спустя нѣсколько минутъ, Вильямсъ пришелъ въ себя. Его впалые глаза смотрѣли на лунный свѣтъ и онъ ежеминутно вздрагивалъ, разсказывая о томъ, какъ онъ дошелъ до убійства.

Онъ прежде былъ связанъ съ Джибсомъ однимъ весьма неблаговиднымъ денежнымъ дѣломъ, которое окончилось полнымъ разореніемъ Уильямса. Онъ страшно нуждался; Джибсъ обѣщалъ ему большую сумму съ тѣмъ, чтобы онъ помогъ ему завладѣть Сусанной. Когда она и Джорджъ согласились разстаться до времени свадьбы, оба союзника послѣдовали за нею въ Ормистонъ. Они помѣстились въ нижней части города и стали зорко слѣдить за каждымъ движеніемъ молодой дѣвушки. Убѣдившись, что Сусанна намѣрена провести день у кузины, они послали къ ней одну преданную имъ женщину, чтобы та подстерегла Сусанну на дорогѣ и передала ей письмо. Письмо было написано отъ имени Джорджа Идъ. Джорджъ будто бы умолялъ молодую дѣвушку немедленно поспѣшить къ нему, такъ какъ онъ раненъ во время несчастія, случившагося на желѣзной дорогѣ, говорилъ, что, вѣроятно, ему остается жить всего нѣсколько часовъ. На такой призывъ несчастная Сусанна поспѣшила за подосланной женщиной и, ничего не подозрѣвая, вошла въ невзрачный домъ, въ предмѣстьѣ города. Тамъ ее встрѣтили Джибсъ и Уильямсъ. Дверь была тотчасъ же заперта за нею, и Сусанна узнала, о выдумкѣ, сочиненной ими для того, чтобы заманить ее и предать ее въ ихъ власть. Джибсъ и Уильямсъ сказали ей, что она теперь находится въ такомъ мѣстѣ, гдѣ на ея крики, если ихъ даже услышатъ, никто не обратитъ вниманія. Она не должна даже надѣяться убѣжать отсюда, и день и ночь ее будутъ стеречь они или ихъ помощники, пока она не согласится сдѣлаться женой Джибса. Джибсъ, уснащая свою рѣчь страшными проклятіями, прибавилъ еще, что еслибы даже ее свадьба съ Джорджемъ Идъ состоялась, онъ бы застрѣлилъ Джорджа на обратномъ пути изъ церкви. Обезумѣвшая отъ ужаса и изумленія, вполнѣ безпомощная, несчастная дѣвушка долго сопротивлялась; даже дольше, чѣмъ можно было ожидать отъ такого слабаго созданья. Наконецъ, видя себя подъ безпрерывнымъ присмотромъ, дрожа отъ страшныхъ угрозъ и наведеннаго на нея дула пистолета, Сусанна потеряла всякую силу воли и написала подъ диктовку своего мучителя письма — возлюбленному и теткѣ, извѣщая ихъ о своей свадьбѣ съ Джибсомь. Въ дѣйствительности, истерзанная и измученная, она была обвѣнчана съ нимъ недѣли черезъ три. Уильямсъ утверждалъ, что Сусанна сопротивлялась бы еще дольше, несмотря на всѣ угрозы, обращенныя въ ней, если бы страхъ за жизнь любимаго человѣка не заставилъ ее уступить и сдаться. Жизнь его казалась ей дороже собственнаго счастья. Джибсъ поклялся ей, что жизнь Джорджа будетъ цѣною его свадьбы съ нею; любя молодого Идъ, молодая дѣвушка должна была отказаться отъ надежды сдѣлаться когда-нибудь его женою. Она вышла замужъ и считала свой поступокъ выкупомъ за жизнь любимаго человѣка. Послѣ свадьбы Уильямсъ потребовалъ обѣщанную ему денежную награду; но его компаньонъ былъ не изъ такихъ людей, которые честно исполняютъ данныя обѣщанія, касающіяся денежныхъ уплатъ. Первый изъ трехъ взносовъ Джибсъ уплатилъ въ срокъ; остальные оттягивалъ; наконецъ, Уильямсу сталъ угрожать арестъ за долги; чтобы избѣжать этой участи, онъ рѣшилъ повидаться съ Джибсомъ и отправился въ Кемнеръ. Въ уединенномъ глухомъ мѣстѣ Соусенгерскаго лѣса онъ скрылся и сталъ дожидаться удобнаго случая повстрѣчать своего бывшаго сообщника. Однажды вечеромъ, онъ дождался его, когда тотъ ѣхалъ изъ Тенельма домой. Полупьяный, по обыкновенію, Джибсъ узналъ его, осыпалъ ругательствами, какъ наглаго бродягу, старался раздавить своей лошадью. Взбѣшенный такимъ обращеніемъ, Уильямсъ написалъ ему письмо, предупреждая, чтобы онъ исполнилъ свое обѣщаніе и принесъ всю сумму до послѣдняго шиллинга, въ назначенное мѣсто въ лѣсу; въ случаѣ же неисполненія требуемаго грозилъ на другой же день пойти къ первому судьѣ и разсказать о ихъ заговорѣ и мошенническихъ продѣлкахъ, принудившихъ Сусанну выдти замужъ.

Письмо встревожило Джибса; онъ назначилъ свиданіе своему бывшему товарищу, но денегъ не принесъ; скоро стало ясно, что онъ болѣе не желалъ платить ему. Уильямсъ, доведенный до бѣшенства постоянными отсрочками, повторявшимися отказами, измученный страшной нуждою, поклялся, что добудетъ у своего противника деньги силой, или отниметъ отъ него что-либо цѣнное. Джибсъ сопротивлялся со страшной силой, ихъ борьба была ужасна; во время драки Джибсъ много разъ старался ранить Уильямса своимъ складнымъ ножомъ. Наконецъ, Уильямсъ напрягъ всѣ свои силы, повалилъ Джибса на землю и тотъ съ такой силой ударился затылкомъ о дерево, что убился до смерти. Уильямсъ пришелъ въ ужасъ отъ случившагося. Опасенія послѣдствій убійства привели его въ себя; наскоро онъ оттащилъ тѣло убитаго отъ тропинки, опустошилъ и вывернулъ карманы его платья и убѣжалъ отъ ужаснаго мѣста. На церкви пробило десять часовъ, когда онъ выбрался изъ Соусенгерскаго лѣса; онъ шелъ всю ночь; весь слѣдующій день онъ пробылъ въ старомъ, заброшенномъ домѣ. Такъ, скрываясь, онъ добрался до Лондона. Тамъ его тотчасъ же арестовали за долги. Прошло всего нѣсколько дней, какъ его выпустили изъ тюрьмы. Его освободили главнымъ образомъ потому, что видѣли, что онъ умираетъ отъ чахотки. «И это правда, я умираю», прибавилъ Уильямсъ съ отчаяніемъ. Съ той страшной ночи глаза его жертвы неотступно слѣдятъ за нимъ, вездѣ, вездѣ.

Жизнь сдѣлалась для него наказаніемъ.

Вотъ что разсказалъ въ глухую ночь этотъ несчастный человѣкъ священнику прерывающимся, задыхающимся шепотомъ. Разсказъ этотъ былъ несомнѣнно правдивъ и блестящимъ образомъ доказывалъ невинность того, котораго и такъ слишкомъ уже долго несправедливо подозрѣвали. На слѣдующій день, раньше полудня, уже вся деревня говорила о признаніи Уильямса; новость эта перебѣгала съ мѣста на мѣсто, какъ блуждающій огонекъ. Джорджъ переживалъ свое торжество такъ же, какъ раньше переносилъ несправедливыя подозрѣнія. Характеръ этого человѣка очистился, пройдя черезъ горнило тяжелыхъ испытаній. Страшная судьба его врага Джибса, постигшая его, словно наказаніе неба, поразила Джорджа и внушила ему что-то вродѣ страннаго состраданія къ этому человѣку, пробудила въ его душѣ раскаяніе, такъ какъ хотя Джорджъ и былъ неповиненъ въ смерти Джибса, тѣмъ не менѣе онъ сознавалъ себя виновнымъ въ постоянно повторявшимся желаніи ему смерти. Онъ бы съ радостью простилъ ему всѣ обиды, какъ и самъ надѣялся быть прощеннымъ.

Именно это чувство и побудило его сказать тѣ слова, которыя онъ произнесъ въ домѣ своего отца, когда впервые узналъ о смерти Джибса. Слова, навлекшія на него страшное подозрѣніе. Нужно замѣтить при случаѣ, что въ томъ письмѣ, которое Джорджъ получилъ отъ Сусанны въ утро рокового дня, она просила Джорджа пойти въ ея отцу и отъ ея имени молить его немедленно начать хлопотать о ея разводѣ съ Джибсомъ, такъ какъ ей приходилось жить въ безпрерывномъ страхѣ за свою жизнь. Сама она не имѣла возможности начать эти хлопоты, такъ какъ ее стерегли. Предполагая, что письма, приходящія къ ней, распечатываются, она рѣшилась повидаться съ Джорджемъ вечеромъ въ Соусенгерскомъ лѣсу, чтобы переговорить съ нимъ и узнать о результатѣ его разговора съ отцомъ. Она не знала, что Джорджъ въ это время еще не могъ переговорить съ нимъ, потому что фермера не было дома. Узнавши, что мужъ ея идетъ въ Плашетъ изъ гостиницы, она поспѣшно ушла изъ дома, надѣясь встрѣтить Джорджа въ лѣсу и тамъ предотвратить почти неизбѣжную ихъ встрѣчу.

Сусанна вполнѣ подтвердила показанія Уильямса, касавшіяся ея принужденія къ браку съ Джибсомъ. Несчастный преступникъ недолго жилъ послѣ своего признанія. Немного болѣе недѣли онъ протомился въ тюрьмѣ и умеръ, раскаиваясь въ преступленіи.

Снова встрѣтились Сусанна и Джорджъ. При ихъ свиданіи онъ снялъ съ груди своей маленькій шелковый мѣшечекъ, въ которомъ лежала увядшая вѣтка хмеля; она до того высохла, что при первомъ прикосновеніи почти вся распалась. Эти остатки онъ подалъ Сусаннѣ.

Въ Кемнерѣ, недалеко отъ жилища Симона Идъ, есть домикъ, покрытый розами и клематисами. Тамъ можно видѣть Сусанну съ маленькимъ чернобровымъ ребенкомъ на рукахъ; хотя она и не такъ прекрасна, какъ прежде, но свѣжа, здорова и, наконецъ-то, счастлива. Если вы хорошенько выберете время, вы увидите и Джорджа, спѣшащаго домой обѣдать или пить чай. Его честное англійское лицо такъ прекрасно и красивые глаза свѣтятся такъ ясно и свѣтло, что всякому отрадно встрѣтить его взглядъ.

VIII. Принимать всю жизнь.

Софи много разъ перечитывала мою книгу, а я сидѣлъ на обычномъ мѣстѣ въ библіотечной фурѣ (мы дали ей это названіе) и смотрѣлъ, какъ моя дѣвочка читаетъ; въ эти минуты я чувствовалъ такое удовольствіе и гордость, какъ моська, которой для вечерняго собранія начернили мордочку и механически особенно круто завили хвостъ. Все удалось мнѣ, до мелочей. Наша совмѣстная жизнь дала намъ больше счастья, чѣмъ мы ждали. Довольство и радость шли рядомъ съ колесами нашихъ двухъ фуръ и останавливались тамъ, гдѣ останавливались онѣ.

Но я кое-что упустилъ изъ виду. О чемъ я не подумалъ? Чтобы помочь вамъ угадать, я скажу: Я забылъ о существованіи одного образа. Ну, постарайтесь угадать и при томъ угадать правильно^[13]. Я забылъ фигуру какой-то цифры. Нуля? Нѣтъ! Девяти? Нѣтъ! Восьми? Нѣтъ! Семи? Нѣтъ! Шести? Нѣтъ! Пяти? Нѣтъ! Четырехъ? Нѣтъ! Трехъ? Нѣтъ! Двухъ? Нѣтъ! Одного? Нѣтъ! Я вамъ скажу: я упустилъ изъ виду образъ одного существа.. Вы спросите: смертнаго существа? — а я отвѣчу безсмертнаго. Такимъ образомъ, вы сами волей-неволей угадаете. Я позабылъ объ одномъ безсмертномъ существѣ. Такъ. Почему вы не сказали этого раньше? Да, я упустилъ изъ виду одинъ безсмертный образъ, не мужчины и не женщины, а ребенка. Образъ мальчика или дѣвочки? Мальчика. «Я, говоритъ, воробышекъ, держу мой лукъ и стрѣлу». Ну, теперь вы знаете, о чемъ я говорю.

Мы были въ Ланкастерѣ. Два вечера дѣла шли отлично (хотя по чести я не могу сказать, что жителей этой части страны можно заставлять рѣшиться на покупку). Я продавалъ въ открытомъ скверѣ, подлѣ конца улицы, гдѣ стоятъ отели «Гербъ короля» мистера Слая и «Королевская гостиница». Въ то же время въ городѣ пыталъ счастье странствующій гигантъ, то есть Пиклесонъ. Безъ фуры. Зеленый байковый альковъ велъ къ Пиклесону въ аукціонную комнату. Напечатанное объявленіе гласило: «Даровой входъ только для славы страны — для представителей свободной прессы. Школы допускаются по частному соглашенію. Во время представленія ничто не заставитъ покраснѣть юныя щеки, ничто не смутитъ самыхъ щепетильныхъ особъ».

Мимъ, сидя въ розовой коленкоровой кассѣ, страшно бранился изъ-за того, что публика не приходитъ. Объявленія въ лавкахъ гласили, что невозможно правильно понять исторію Давида, не увидавъ Пиклесона.

Я пошелъ въ аукціонный залъ. Въ немъ раздавалось только эхо. Посѣтителей не было, одна плѣсень лѣпилась по стѣнамъ. Пиклесонъ стоялъ на кускѣ краснаго плиса. Мнѣ это было на руку, такъ какъ я хотѣлъ поговорить съ гигантомъ съ глазу на глазъ и по душѣ. Я сказалъ: «Пиклесонъ, я обязанъ вамъ большимъ счастьемъ и не забылъ васъ въ моемъ завѣщаніи, назначивъ вамъ пять фунтовъ, но чтобы избавить васъ отъ излишнихъ хлопотъ, я принесъ вамъ съ собою четыре фунта. Они могутъ пригодиться вамъ теперь же; такимъ образомъ, покончимъ дѣло». До этой минуты Пиклесонъ походилъ на длинный римскій ночникъ, который не можетъ засвѣтиться, но, услыхавъ мои слова, онъ весь просвѣтлѣлъ и поблагодарилъ меня (для него поразительно краснорѣчиво). Пиклесонъ при этомъ разсказалъ мнѣ, что онъ пересталъ привлекать публику въ качествѣ римлянина, и Мимъ предложилъ ему сдѣлаться обращеннымъ индѣйскимъ гигантомъ, которымъ управляетъ дочь молочника, но что онъ, гигантъ, мало зная эту молодую особу, и не желая мѣшать серьезныхъ дѣлъ съ шутками, отказался отъ предложенія своего хозяина и это повлекло къ тому, что онъ совершенно лишился пива. Слова Пиклесона подтверждали яростное бормотаніе Мима, доносившееся снизу изъ кассы. Гигантъ дрожалъ, какъ листъ, когда голосъ его хозяина повышался.

Важнѣе же всего для меня въ словахъ гиганта (иначе Пиклесона) было вотъ что: «Докторъ Мэригольдъ, — сказалъ онъ (я повторяю его рѣчь, не надѣясь передать недостатковъ), — кто этотъ молодой человѣкъ, который сопутствуетъ вамъ?»

— Молодой человѣкъ? — повторилъ я, полагая, что онъ вслѣдствіе слабости кровообращенія перепуталъ слова и сказалъ «человѣкъ» вмѣсто женщина.

— Докторъ, — отвѣтилъ онъ съ паѳосомъ, разсчитаннымъ на то, чтобы вызвать у меня слезы на глаза. — Я слабъ, но все-таки еще не настолько, чтобы не понимать того, что говорю. Я повторяю снова: Докторъ, кто этотъ молодой человѣкъ? — Оказалось, что Пиклесонъ, желая размять ноги (не то, чтобы это имъ было очень нужно), выходилъ гулять, конечно, въ такое время, когда никто не могъ даромъ смотрѣть на него, то есть ночью или на утренней зарѣ. Во время своихъ прогулокъ онъ дважды видѣлъ за моими фурами одного и того же незнакомаго молодого человѣка. Два раза, а въ Ланкастерѣ я провелъ всего двѣ ночи! Это меня смутило. Тогда я не предвидѣлъ, что это имѣло большее значеніе, нежели вы предчувствуете теперь, однако, слова гиганта меня взволновали. Я сказалъ объ этомъ Пиклесону и простился съ нимъ; на прощаніе я посовѣтовалъ гиганту истратить свое наслѣдство, стараясь поднять въ себѣ мужество и продолжая оставаться въ религіи своихъ отцовъ.

Къ утру я сталъ подстерегать молодого человѣка и ждалъ его. Онъ былъ красивъ, хорошо одѣтъ, онъ близко подошелъ къ моимъ фурамъ, осматривая ихъ, точно ему было поручено заботиться о нихъ. Когда разсвѣло, онъ повернулся и ушелъ. Я крикнулъ, но онъ не обернулся, не дрогнулъ, не обратилъ на мой крикъ никакого вниманія.

Черезъ часъ или два мы уѣхали въ Карлейль. На завтра при разсвѣтѣ я опять подкарауливалъ молодого человѣка, но напрасно. На слѣдующее утро я опять сторожилъ его и увидалъ его. Я опять крикнулъ, но и теперь онъ не обратилъ ни малѣйшаго вниманіи на мой призывъ. Это дало мнѣ идею. Чтобы удостовѣриться въ томъ, правъ ли я, я сталъ дѣлать различные опыты (не буду распространяться о нихъ) и вскорѣ убѣдился, что молодой человѣкъ глухъ и нѣмъ.

Открытіе страшно взволновало меня, такъ-какъ я зналъ, что въ томъ заведеніи, въ которомъ воспитывалась Софи, было отдѣленіе и для молодыхъ людей (многіе изъ нихъ были богаты). Я подумалъ: «Если она благоволитъ къ нему, куда дѣнется все то, изъ-за чего я трудился? Весь планъ, который я составилъ?» И я надѣялся (приходится сознаться въ себялюбіи), что она не благоволитъ къ нему. Я рѣшилъ разузнать это. Наконецъ, случайно, я видѣлъ, какъ они встрѣтились. Это было въ полѣ; я смотрѣлъ на нихъ изъ-за елокъ и они не знали, что я слѣжу за ними. Трогательная сцена произошла тогда для всѣхъ насъ троихъ.

Я понималъ каждое слово, которымъ они обмѣнивались не хуже ихъ самихъ. Я слушалъ глазами и также вѣрно понималъ нѣмой разговоръ, какъ мои уши понимаютъ рѣчь говорящихъ людей. Онъ отправлялся въ Китай въ качествѣ повѣреннаго одного торговаго дома. Мѣсто это передъ нимъ занималъ его отецъ. Онъ могъ содержать жену и просилъ Софи выйти за него замужъ, уѣхать съ нимъ. Она же повторяла: «Нѣтъ». Тогда онъ сказалъ, что она вѣрно не любитъ его. Любитъ, очень, очень любитъ, но никогда не рѣшится огорчить своего любимаго, благороднаго, великодушнаго и ужъ не знаю еще какого тамъ отца. (Софи говорила обо мнѣ, о разносчикѣ, въ жилетѣ съ рукавами!). Она останется съ отцомъ, благослови его Боже, хотя это и разобьетъ ея сердце. Потомъ Софи горько заплакала и это заставило меня рѣшиться.

Пока я не зналъ, любитъ ли она этого молодого человѣка, во мнѣ шевелилось неразумное чувство, я мысленно говорилъ себѣ, что для Пиклесона выгодно, что онъ уже получилъ наслѣдство. Я думалъ часто: "Безъ слабоумнаго гиганта мнѣ не приходилось бы ломать головы и мучиться мыслью объ этомъ молодомъ человѣкѣ. Но, узнавъ, что Софи любитъ его, увидавъ, что она плачетъ изъ-за него, во мнѣ все перемѣнилось. Я примирился съ Пиклесономъ и рѣшилъ поступить справедливо.

Софи уже ушла (моя нерѣшительность длилась всего нѣсколько минутъ). Молодой человѣкъ стоялъ, прислонившись къ другой елкѣ (ихъ было здѣсь много) и закрылъ лицо рукой. Я дотронулся до его спины. Поднявъ голову и увидѣвъ меня, онъ сказалъ на нашемъ глухонѣмомъ нарѣчіи: «Не сердитесь».

— Я не сержусь, милый малый. Я вашъ другъ, пойдемте со мной.

Я оставилъ его у подножки библіотечной фуры и поднялся въ нее одинъ.

Софи отирала глаза платкомъ.

— Ты плакала, дорогая?

— Да, отецъ.

— О чемъ?

— У меня голова болитъ.

— Не сердце ли?

— Я сказала голова, отецъ.

— Докторъ Мэригольдъ долженъ прописать тебѣ лекарство отъ этой головной боли.

Она взяла книжку моихъ предписаній и подала мнѣ ее съ принужденной улыбкой, но, видя, что я молчу и серьезно смотрю на нее, она осторожно снова положила книгу. Ея глаза смотрѣли на меня очень внимательно.

— Предписаніе не здѣсь, Софи.

— А гдѣ же?

— Тутъ, моя дорогая.

Я ввелъ ея молодого жениха, вложилъ ея руку въ его руку и сказалъ имъ:

— Послѣднее предписаніе доктора Мзригольда: «принимать всю жизнь».

Послѣ этого я ушелъ.

Когда наступилъ день свадьбы, я надѣлъ сюртукъ (синій съ свѣтлыми пуговицами) въ первый и послѣдній разъ въ жизни. Собственными руками я отдалъ Софи ея мужу. На свадьбѣ, кромѣ насъ троихъ, присутствовалъ только джентльменъ, который цѣлыхъ два года училъ ее. Въ библіотечной фурѣ я задалъ свадебный обѣдъ изъ четырехъ блюдъ. Паштетъ изъ голубей, свиное стегно, пара куръ и огородная зелень, и отличные напитки. Я сказалъ имъ рѣчь, и джентльменъ мнѣ отвѣтилъ. Мы вспомнили всѣ наши шутки, онѣ летали, какъ ракеты.

Въ разговорѣ я замѣтилъ Софи, что буду жить въ библіотечной фурѣ, когда не буду въ дорогѣ, и что сохраню для нея всѣ ея книги до тѣхъ поръ, пока она не вернется и не потребуетъ ихъ себѣ назадъ. Такъ она уѣхала въ Китай со своимъ молодымъ мужемъ. Намъ было грустно и тяжело разстаться. Я нашелъ мальчику, который былъ у меня, другую должность и теперь, по старому и какъ въ то время, когда у меня умерла моя дочка и моя жена, одиноко бродилъ рядомъ съ головой моей старой лошади, закинувъ бичъ за плечо.

Софи часто писала мнѣ, а я писалъ ей. Въ концѣ перваго года отъ нея пришло письмо, написанное невѣрнымъ, дрожащимъ почеркомъ: «Дорогой отецъ, недѣлю тому назадъ у меня родилась маленькая прелестная дочка, но я уже настолько поправилась, что они позволяютъ мнѣ написать тебѣ. Дорогой, милый отецъ, я надѣюсь, что мое дитя не будетъ глухонѣмымъ, но до сихъ поръ не знаю ничего навѣрное».

Въ слѣдующемъ письмѣ я спросилъ у нея объ этомъ, но Софи не отвѣтила, и такъ какъ я чувствовалъ, что задалъ ей грустный вопросъ, больше не повторялъ его. Долгое время наша переписка шла очень аккуратно, потомъ она сдѣлалась неправильной: мужъ Софи переѣхалъ въ другое мѣсто, а я вѣчно разъѣзжалъ. Но мы постоянно думали другъ о другѣ — и получая письма и не получая ихъ, — я былъ вполнѣ увѣренъ въ этомъ. Съ отъѣзда Софи прошло пять лѣтъ и нѣсколько мѣсяцевъ. Я былъ все еще королемъ мелочныхъ продавцовъ и пользовался такой популярностью, какъ никогда. Осень прошла великолѣпно, и двадцать третьяго декабря тысяча восемьсотъ шестьдесятъ четвертаго года въ Уксбриджѣ въ Мидлесексѣ у меня не осталось ни одной вещицы. Я тащился къ Лондону со своей старой лошадью и чувствовалъ себя счастливымъ и довольнымъ, собираясь провести канунъ Рождества и первый день наединѣ съ самимъ собою, сидя у огня въ библіотечной фурѣ. На второй день праздника я предполагалъ начать закупать новый запасъ товара, снова распродать все и получить деньги.

Я отлично готовлю кушанье и скажу вамъ, что я сдѣлалъ себѣ на обѣдъ для кануна Рождества. Я приготовилъ мясной пуддингъ съ двумя почками, дюжиной устрицъ и двумя грибами. Такой пуддингъ способенъ привести человѣка въ хорошее настроеніе, но послѣ него нужно разстегнуть двѣ пуговицы жилета. Насладившись пуддингомъ, я потушилъ лампу и сидѣлъ при свѣтѣ очага, смотря, какъ огоньки бѣгали по переплетамъ книгъ Софи. Книги Софи вызвали въ умѣ и образъ Софи, такъ что я вполнѣ отчетливо представилъ себѣ ея привлекательное личико, раньше чѣмъ заснулъ. Вѣроятно, отъ этого я увидалъ ее и во снѣ съ ея глухонѣмымъ ребенкомъ. Я былъ на дорогѣ, въ различныхъ мѣстахъ: на сѣверѣ, югѣ, востокѣ и западѣ, въ погоду и непогоду, за горами далеко, далеко, а она все молчаливо стояла передо мной съ ребенкомъ въ рукахъ. Даже когда я съ дрожью проснулся, она, казалось, только-что исчезла вотъ съ этого самаго мѣста. Я вздрогнулъ, услыхавъ настоящій звукъ, звукъ шаговъ по ступенямъ въ фуру. Шли легкія, быстрыя дѣтскія ножки; онѣ взбирались въ фуру. Звукъ дѣтскихъ шаговъ когда-то былъ мнѣ такъ знакомъ, что на минуту мнѣ представилось, что я увижу маленькое привидѣніе.

Но дѣйствительно на ручку двери легка дѣтская рука, ручка повернулась и крошечное созданіе, дитя, вскочило внутрь фуры.

Передо мной стояла милая, красивая дѣвочка съ большими темными глазами. Смотря на меня, она сняла крошечную соломенную шляпку и множество темныхъ кудрей разсыпалось кругомъ ея личика. Она открыла свои губки и произнесла милымъ голоскомъ:

— Дѣдушка.

— О, Боже мой, — вскрикнулъ я, — она говоритъ!

— Да, дорогой дѣдушка, и я должна спросить васъ, напоминаю ли вамъ кого-нибудь?

Черезъ мгновеніе Софи была уже у меня на шеѣ, ея дитя тоже, а мужъ Софи жалъ мнѣ руку, закрывая лицо. Намъ пришлось сдѣлать усиліе, чтобы оправиться, и когда мы начали оправляться, я увидалъ, что хорошенькая дѣвочка весело, съ удовольствіемъ, быстро и дѣловито говорила со своею матерью тѣми знаками, которымъ я впервые научилъ ея мать. Слезы счастья и сожалѣнія полились по моему лицу.

КОНЕЦЪ.

↑ Игра словъ: «effulgent» лучезаренъ — звучитъ, какъ «а full gent» полный молодой человѣкъ.
↑ Не has always felt for.
↑ Слово fertile — плодородный, произносится, какъ слова «fur» (мѣховая) «tile» (шапка).
↑ Forgery — подлогъ звучитъ, какъ слова for Jerry — для Джерри, уменьшительное отъ Іеремія.
↑ Gus уменьшительное отъ Августа.
↑ Brought up — относительно ребенка имѣетъ значеніе вскормленный.
↑ Screw — значитъ также пароходный винтъ.
↑ Small-bore — въ то же время обозначаетъ узкое дуло.
↑ Brandied значитъ также заклейменный.
↑ Cape — воротникъ и въ то же время cape — мысъ; подразумевается мысъ «Доброй Надежды».
↑ Buoys — буйки, звучитъ, какъ Boys — мальчики.
↑ Увидите, мой милый.
↑ Непереводимая игра словъ figure по-англійски значитъ образъ, фигура и въ то же время — цифра.

[1] Игра словъ: «effulgent» лучезаренъ — звучитъ, какъ «а full gent» полный молодой человѣкъ.

[2] Не has always felt for.

[3] Слово fertile — плодородный, произносится, какъ слова «fur» (мѣховая) «tile» (шапка).

[4] Forgery — подлогъ звучитъ, какъ слова for Jerry — для Джерри, уменьшительное отъ Іеремія.

[5] Gus уменьшительное отъ Августа.

[6] Brought up — относительно ребенка имѣетъ значеніе вскормленный.

[7] Screw — значитъ также пароходный винтъ.

[8] Small-bore — въ то же время обозначаетъ узкое дуло.

[9] Brandied значитъ также заклейменный.

[10] Cape — воротникъ и въ то же время cape — мысъ; подразумевается мысъ «Доброй Надежды».

[11] Buoys — буйки, звучитъ, какъ Boys — мальчики.

[12] Увидите, мой милый.

[13] Непереводимая игра словъ figure по-англійски значитъ образъ, фигура и въ то же время — цифра.

[1]

[2]

[3]

[4]

[5]

[6]

[7]

[8]

[9]

[10]

[11]

[12]

[13]