Уже болѣе двадцати лѣтъ прошло съ той поры, какъ изданы были мною два тома сочиненій Платона. Условія изданія зависѣли тогда не отъ меня, а вмѣстѣ съ тѣмъ не въ моей власти было сообщить изданію тѣ или другія внѣшнія качества. Не смотря однакожъ ни на что внѣшнее, тогдашняя критика была ко мнѣ очень снисходительна и, оцѣнивая внутреннія достоинства изданной мною книги, встрѣтила ее привѣтливо и почтила меня самыми лестными отзывами. Эти отзывы были единственною наградою за мой трудъ и принесли мнѣ по крайней мѣрѣ нравственную пользу въ томъ отношеніи, что съ тѣхъ поръ и до настоящаго времени я не разставался съ Платономъ и не закончилъ изданія двумя томами. Правда, служебныя занятія немного давали мнѣ досуга для приготовленія къ изданію неизданныхъ еще діалоговъ любимаго моего философа: за то, сколько оставалось у меня свободныхъ часовъ, — я посвящалъ ихъ Платону болѣе чѣмъ съ удовольствіемъ. Такимъ образомъ оригиналъ мало по малу накоплялся, куча исписанной бумаги время отъ времени утолщалась, и случалось, что взглянувъ на нее, я съ грустью припоминалъ высказанную мнѣ когда-то однимъ двигателемъ русскаго народнаго просвѣщенія обидную хулу на родной нашъ языкъ, будто онъ не можетъ принять формъ Платоновой рѣчи. Да съ русскимъ языкомъ чего нельзя сдѣлать въ области филологіи! Славяноруссъ, кажется, по самому языку филологъ, какъ Германецъ по языку философъ, а Италіанецъ по языку поэтъ. Я не говорю конечно о тѣхъ, хорошо понимаемыхъ, но отнюдь не передаваемыхъ особенностяхъ греческаго языка, которыя выработаны его геніемъ, какъ черты завѣтныя, порожденныя своеобразностію народной жизни и характеромъ взаимнаго отношенія древнихъ Грековъ. Такіе идіотизмы можно встрѣчать въ письменности каждаго общества, и преимущественно у тѣхъ писателей, которые глубоко отличали законы домашняго своего говора отъ общеевропейскаго, и выражали характеристическіе оттѣнки родной мысли, какъ она зародилась и образовалась въ духѣ народа, подъ извѣстными условіями его жизни. Надобно согласиться, что такихъ особенностей въ языкѣ древне-греческомъ больше, нежели во всѣхъ позднѣйшихъ, которые чѣмъ далѣе развиваются, тѣмъ ближе, въ законахъ своего развитія, подходятъ одинъ къ другому. Взаимное сближеніе обществъ ложится въ основаніе взаимнаго сближенія языковъ и сглаживаетъ ихъ своеобразности; тогда какъ языкъ древнихъ Грековъ, развиваясь во множествѣ собственныхъ своихъ нарѣчій, получалъ формы самостоятельно. Нельзя отвергать и того, что рѣчь Платона оригинальностію и характеромъ своего склада изумляла самыхъ современныхъ ему Грековъ: введеніе въ языкъ множества новыхъ словъ, отчетливый до мелчайшихъ подробностей составъ фразы, удивительная изворотливость въ соединеніи выраженій, тончайшіе оттѣнки мыслей, схватываемые ловкимъ употребленіемъ частицъ, — все это слагалось въ особенный типъ рѣчи великаго философа и заставляло, при чтеніи, вдумываться въ нее почти непрерывно, Поэтому, нечего и говорить, что Платоновъ языкъ, когда хотятъ перелагать его на нынѣшнюю живую рѣчь со всею точностію, представляетъ величайшія затрудненія. Но тутъ-то и дознается превосходство русскаго языка предъ всѣми романскими и кельтическими нарѣчіями. Принявъ въ основаніе славянскія формы, сроднившія его съ формами широко развитаго въ этимологическомъ отношеніи языка греческаго, онъ получилъ необыкновенную гибкость и возможность выражать самомалѣйшіе оттѣнки мысли; а сблизившись съ законами фразеологіи языковъ кельтическихъ, онъ пріобрѣлъ способность дѣлать свою рѣчь, когда нужно, сжатою, сильною, энергическою и быстрою, — такую способность, которой позавидовали бы и Софоклы. Пользуясь этими-то преимуществами русскаго языка, незабвенный Гнѣдичъ могъ оставить намъ такой переводъ Иліады, съ которымъ въ близости и точности не равняется ни одинъ изъ западно-европейскихъ переводовъ той же книги. Пробовалъ и я, сколько могъ, гибкость и богатство родной нашей рѣчи на языкѣ Платона, и хотя сознавалъ недостаточность лексикографическихъ и грамматическихъ ея способовъ, но, если исключить пословицы и этимологическія принаровленія, — сознавалъ только въ немногихъ случаяхъ. Невозможно было передать буквально лишь нѣкоторыя формулы и термины, характеризовавшіе соціальныя отношенія Грековъ, каковы, напримѣръ, звательные — ὧ ᾽γαθέ, ὧ δαιμόνιε, ὦ κάλλιστε, и т. п. Нельзя было также выдержать по русски буквальный смыслъ и нѣкоторыхъ отвѣтныхъ формулъ въ діалогѣ Платона, каковы: ἔγωγε, ἔμοιγε, πάνυ μἐν οῦν, παντάπασι μὲν οῦν, καἰ μάλα, σφόδραγε, πολύγε. И эти идіотизмы я долженъ былъ выражать, примѣняясь больше къ намѣренію философа, чѣмъ слѣдуя собственному значенію употребляемыхъ имъ словъ.
Въ числѣ затрудненій, представлявшихся мнѣ при переводѣ Платона на русскій языкъ, было и произношеніе собственныхъ именъ; и это зависѣло уже конечно не отъ греческаго или русскаго языка, а отъ исторіи научнаго нашего образованія. Извѣстно, что у древнихъ Грековъ почти всѣ гласныя произносимы были двояко — въ однихъ слогахъ гортанью, въ другихъ — полостію рта, отъ чего и происходила мелодичность ихъ говора. Но гортань римская и славянская не принимала участія въ произношеніи гласныхъ буквъ. Отсюда, при переложеніи собственныхъ именъ на латинскій или славянскій языкъ, можно было либо слѣдовать одному буквенному составу ихъ въ греческомъ, либо, вмѣстѣ съ буквами, стараться удерживать также гортанное или не гортанное ихъ произношеніе. Первый способъ усвоили себѣ Славяне, а послѣдній — Римляне, и предъ гортанною гласною ставили букву h. По этому одно и тоже собственное имя у Славянъ произносилось, наприм. Иродъ, а у Римлянъ Herodes. Такое же несогласимое различіе органовъ — римскаго и славянскаго было и въ отношеніи къ греческой гласной η, которую Римляне произносили какъ е, а Славяне, какъ и. Послѣ сего естественно возникаетъ вопросъ: кому лучше слѣдовать, перелагая собственныя имена съ греческаго на русскій языкъ? римскаго ли держаться способа, или славянскаго? Судя по тому, что мы, по происхожденію, Славяне, надобно бы конечно предпочесть произношеніе славянское: но на научное наше развитіе въ продолженіе послѣднихъ двухъ сотъ лѣтъ имѣлъ столь сильное вліяніе языкъ латинскій со всѣми романскими его отраслями, что терминологія собственныхъ именъ изъ области исторіи, географіи, медицины, философіи и проч. сдѣлалась для насъ весьма привычною; такъ что теперь какъ будто и странно уже Гераклита называть Ираклитомъ, Филеба — Филивомъ, и т. д. Съ другой стороны, нельзя однакожъ не замѣчать, что при всемъ вліяніи западной интонаціи на нашу рѣчь, въ отечественномъ нашемъ органѣ, относительно произношенія собственныхъ именъ, сохранилось все еще много роднаго, славянскаго; народная память, покровительствуемая преимущественно языкомъ священнымъ и церковнымъ, никакъ не хочетъ и не можетъ разстаться съ звуками нѣкоторой до-Петровской номенклатуры, и называть Ираклія Геракліемъ, Исихія — Гезихіемъ, Ипполита — Гипполитомъ и т. д. Къ славянскому произношенію многихъ собственныхъ именъ немало сверхъ того пріучили насъ въ прошедшемъ и въ началѣ нынѣшняго столѣтія и нѣкоторые свѣтскіе наши писатели, хорошо понимавшіе сродство коренныхъ законовъ нашей грамматики съ языкомъ Кирилла и Меѳодія, а чрезъ нихъ и съ конструкціею языка греческаго. Благодаря имъ, мы теперь не задумываемся называть Гомера Омиромъ, Гезіода — Исіодомъ, Геру — Ирою и т. д. Подражая этимъ писателямъ и раздѣляя ихъ убѣжденіе, старался и я, гдѣ только можно было безъ дикости и странности, возвращать произношеніе собственныхъ именъ къ способу славянскому и очищать русскую рѣчь съ этой стороны отъ чуждаго и несроднаго ей характера. Такимъ-то моимъ направленіемъ пусть объясняютъ филологи, что Демосѳенъ у меня пишется Димосѳеномъ, Ктезиппъ — Ктизиппомъ, Аристодемъ — Аристодимомъ, и т. д. Касательно собственныхъ именъ считаю нужнымъ сказать еще то, что всѣ оканчивающіяся по гречески на ος и ης, (исключая Λάχης) я передавалъ по русски въ формѣ усѣченной, напр. Απολλοδόρος писалъ Аполлодоръ, Σωκράτης — Сократъ; а всѣ имѣющія окончаніе ις, ων и ας (исключая Προτάγορας) произносилъ и писалъ по русски почти такъ же, какъ они произносятся и пишутся по гречески, напр. Πλάτων — Платонъ, Γλαύκων — Главконъ, Παυσάνιας — Павзаніасъ, Κλείνιας — Клиніасъ, Λυσις — Лизисъ, и проч.
Не боясь никакихъ внутреннихъ препятствій къ изданію на русскомъ языкѣ Платона, я однакожъ долго не рѣшался приняться за это дѣло: меня пугала сомнительная судьба многотомныхъ твореній въ такомъ родѣ, каковъ философскій. Найдетъ ли у насъ Платонъ довольно читателей? Эта мысль долго колебала меня: я думалъ, передумывалъ, представлялъ направленіе нынѣшняго образованія, соображалъ требованія современнаго общества, вслушивался въ толки о философіи, ожидалъ внушеній Сократова генія; но ничто не просвѣтляло моей мысли и не наклоняло ея къ чему нибудь опредѣленному. Одно только обстоятельство дѣлало легкій перевѣсъ въ пользу изданія: это — пробужденіе духовенства къ развитію въ своей средѣ учено-литературной дѣятельности и стараніе министерства возстановить на каѳедрахъ его училищь здравую и плодоносную въ своихъ основаніяхъ философію. Почему же, думалъ я, въ такую пору всеобщаго стремленія къ установленію прочной учености въ Россіи не пригодились бы идеи Платона, когда и въ прежнія времена, за три вѣка предъ этимъ, его именно твореніями открывалась эпоха возрожденія наукъ на западѣ Европы? — Итакъ рѣшено: печатать и, если Богъ поможетъ, довести изданіе до совершенной полноты. При этомъ представлялся мнѣ и другой вопросъ: надобно ли ограничиться только продолженіемъ изданія, то есть печатаніемъ 3-го, 4-го, 5-го и т. д. томовъ, или приступить къ изданію второму, начавъ его съ тома 1-го? Мысль о продолженіи изданія показалась мнѣ неосуществимою; потому что, при нынѣшнемъ усовершеніи русской прессы, я не нашелъ бы ни такой бумаги, на какой напечатаны первые два тома, ни такого шрифта, какимъ они напечатаны. По этому надлежало начать сначала. Но пользуясь необходимостію перепечатанія двухъ первыхъ томовъ, я счелъ не лишнимъ кстати пересмотрѣть ихъ текстъ и снова свѣрить его съ текстомъ греческимъ. Горацій сказалъ же: opus nonum premetur in annum; а мой трудъ изданъ былъ не за 9, а за 22 года назадъ; слѣдовательно нѣтъ ничего естественнѣе, что нынѣшній переводчикъ могъ во многомъ исправить прежняго и даже по мѣстамъ сгладить нѣкоторыя неровности русскаго его выраженія.
Ревнуя о чести русской литературы, я старался, чтобы русскій нашъ Платонъ не уступалъ ни одному изъ иностранныхъ — не только въ вѣрности и возможной точности перевода, но и въ приложеніяхъ, облегчающихъ чтеніе и пониманіе великаго философа. По этому, согласно высказанному мною прежде обѣщанію, я каждому діалогу предпосылаю введеніе, съ цѣлію показать его планъ и содержаніе, и, гдѣ нужно, объясняю отдѣльныя мысли подстрочными историческими, философскими и частію филологическими примѣчаніями, а въ заключеніе надѣюсь снабдить изданіе и подробными указателями.
Желалъ сдѣлать хорошее и хорошо, — это знаетъ моя совѣсть; а сдѣлалъ ли, — пусть судятъ люди, знающіе дѣло.